Джер

Джер
I династия
Раннее царство
Погребальная стела Джера, изображающая его «хорово имя» — самая ранняя из найденных подобных стел. Каирский египетский музей
личное имя как Сын Ра	iti Ити
Хорово имя как Гор	Hr Dr Хор Джер «Хор — хват»
золотое имя как Золотой Хор	N-nbw Ни-небу «Золотой»
Туринский список (№II./14)	Jtt Итети
Абидосский список (№2)	Тети (Тети I)
древнегреческое имя (по Манефону)	Атотис
Джер на Викискладе

Джер, Хор Джер (егип. транслит. Hr Dr, букв. «Хор Хват» «Защитник» или «Сильный»., нач. 3-го тыс. до н. э.) — древнеегипетский фараон периода Раннего царства, египтологи традиционно относят его к I династии. Согласно последним исследованиям, мог править около 47-и лет в 2870—2823⁺²⁵ годах до н. э.

Долгое царствование Джера богато нововведениями. Двойное изображение Джера на глиняной печати, сидящим на престоле, то в верхнеегипетской, то в нижнеегипетской коронах, свидетельствует, что он осуществлял свою власть над всем Египтом.

Имя

Для обозначения этого фараона в современной египтологии используется имя «Джер», которое фактически является составной частью лишь одного из его имён, так называемого, хорова имени. По мнению советского д.и.н. Ю. Я. Перепёлкина, египетское слово «джер» (егип. транслит. Dr) может быть переведено в русском языке как «хват», хотя исследователь и признаёт, что «хват» вряд ли точно позволяет передать египетское значение.

Первоначально, в своей послевоенной работе о Раннем царстве, Ю. Я. Перепёлкин условно переводил имя Джера как «Вязальщик», комментируя это следующим образом: «Смысл и точное произношение имени Хора, наследовавшего Хору Бойцу, доподлинно неизвестны. Передача „Хор Вязальщик“ принята мною чисто условно удобства ради. Единственной, при­том более, чем шаткой, поддержкой ей может служить: редкое написание, которым сноп, обозначающий собственно имя, влагается в лапы соколу Хору — совсем как у предшественника, Хора Бойца, соколу вручается щит с булавою». Позднее, работая уже над своей «Историей Древнего Египта» вышедшей в 2000 году, Ю. Я. Перепёлкин стал передавать имя Джера как «Хор Сдерживатель», но затем склонился к последнему варианту передачи — «Хор Хват».

По мнению немецкого египтолога Вольфганга Хелька имя третьего царя I династии, было представлено как «Защитник», тем не менее иероглиф «Пучки соломы» вряд ли соответствуют правильному описанию. Это скорее всего своего рода: «Фартук, передник, набедренная повязка». Наверное, это знак основан на «шрифтах Буто», которым цари писали свои имена.

Хронология

В современной египтологии многие вопросы хронологии Древнего Египта являются дискуссионным, например большинство дат правления фараонов относительны, при этом, обычно, чем древнее правление, тем меньшая точность у указанной даты. Для представителей Раннего царства это особенно актуально — династии этого периода некоторое время вообще считались мифическими. Со временем нашлись доказательства существования ранних фараонов, а в наши дни стал снижаться уровень неточностей и ошибок в определении времени их правления.

Некоторые датировки правления Джера согласно различным исследователям (даты даны до н. э.):

• 3100—3055 (45 лет) — по Н. Грималю (фр. Nicolas Grimal);
• 2980/2960 (?) — по Р. Крауссу;
• 2999/2949—2952/2902 (47 лет) — по Ю. фон Бекерату (нем. Jürgen von Beckerath), «Хронология фараонов Египта»;
• 2939—2892 (47 лет) — по Я. Малеку;
• 2870—2823⁺²⁵ (47 лет) — обобщённая хронология под редакцией Э. Хорнунга, Р. Краусса и Д. Уорбертона, «Хронология Древнего Египта» (наиболее современная работа по египетской хронологии).

Сохранившиеся памятники правления Джера

Абидосский список называет вторым фараоном следующим за Мени — Тети (I); согласно Туринскому царскому списку этого фараона звали Итети; по Манефону же это был Атотис.

Жрец Манефон, написавший в III веке до н. э. историю Египта, сохранившуюся до наших дней лишь в выдержках позднейших античных авторов, отводит правлению Атотиса 57 лет. Однако исследование хроники Древнего царства, так называемого Палермского камня, также разбитого на куски, большая часть из которых утеряна, наводит на мысль, что правление Джера продолжалось 41 год и несколько месяцев. Справедливости ради нужно отметить, что имя царя Джера в этой хронике не сохранилось и эти года ему приписываются на основании общих выводов.

Годы с 1-го по 10-й описаны во втором ряду основной части этой хроники, хранящейся в музее города Палермо (отсюда название), в то время как ещё 9 лет касающиеся середины его правления сохранились на обломке, хранящемся в Каирском музее (Каирский фрагмент). Хроника рассказывает о праздниках в честь различных богов Египта, посвятительных дарах древнеегипетским богам, приводит высоту поднятия Нила во время половодья и тому подобные факты, особо не обогащающие знаниями по истории того периода.

На Каирском фрагменте Палермского камня наряду с «хоровым именем» Джер находится ещё одно имя, которое представляло, возможно, раннюю форму более позднего «золотого имени»: Ни-небу (то есть «Золотой»). Однако это имя Джера принимается весьма условно, так как необходимо учесть, что «золотое имя» официально вошло в титулатуру египетского фараона только при Джосере (III династия).

Тот же Каирский фрагмент называет также возможное «личное имя» властителя, которое читается как Итети и заключено в картуш. Тут мы также сталкиваемся с анахронизмом, так как написание имени фараона заключённого в картуш вводилось только начиная с фараона Небка (конец III династии).

• год 1 — Служение Хору; Рождение Анубиса

• год 2 — Обход двух земель; Праздник Дешер

• год 3 — Служение Хору; Рождение Тота

• год 4 — Планирование (здания) «Друг Богов»; Праздник Сокар

• год 5 — Служение Хору; Избиение (страны) Сетет

• год 6 — Воссияние царя Верхнего Египта; Рождение Ха

• год 7 — Служение Хору; Рождение Нейт

• год 8 — (здание) «Друг Богов»; Праздник Дешер

• год 9 — Служение Хору; Рождение Анубиса

Из документов, относящихся ко времени правления царя Джера, наиболее важными являются два ярлыка: один, изготовленный из слоновой кости и происходящий из Абидоса, и другой, изготовленный из дерева, и происходящий из Саккары. Такие ярлыки, очевидно, прикреплялись к каким-то предметам и датировались каким-либо годом царского правления, примечательным теми или иными событиями, считавшимися важнейшими для данного периода.

К сожалению, современное знание архаических иероглифов столь ограничено, что достоверный перевод этих бесценных текстов в настоящее время не по силам. Возможно только разобраться в отдельных словах и группах слов, а это даёт лишь весьма сомнительные интерпретации. Из двух упомянутых ярлыков тот, что из Абидоса, кажется, фиксирует посещение царём Буто и Саиса — священных городов Нижнего Египта. Ярлык из Саккары, очевидно, напоминает о каком-то важном событии, скорее всего — о религиозном празднестве, во время которого совершались человеческие жертвоприношения.

Матерью Джера возможно следует считать даму по имени Кенет-хапи (Chenet-Hapi). Однако, это её имя до сих пор засвидетельствовано только на знаменитом Каирском камне и не подтверждено другими источниками. Супругой Хор-Джера, возможно являлась дама под именем Хер-Нейт. Это имя систематически встречается на памятниках Хор-Джера.

Военные походы

Вероятно, Джер был удачливым завоевателем. Он продолжал войны в Нубии, начатые его предшественниками, и его войска проникали на юг уже дальше, до второго нильского порога. Поблизости от Вади-Хальфы в Гебель Шейх Сулейман, на западном берегу Нила, сохранилась скальная надпись (сегодня в национальном музее Хартума), которая демонстрирует «хорово» имя (серех) царя Джера, а перед именем стоит человеческая фигура в позе пленного, и хотя руки у этой фигуры по идее должны были быть связаны сзади, она продолжает сжимать в них лук, — а именно этот знак и символизирует Нубию. Другой пленник изображен привязанным за шею к египетской ладье, на которой, скорее всего, прибыло войско фараона. Ниже ладьи валяются тела убитых вражеских воинов. Изображает ли этот примитивный памятник всего лишь карательную экспедицию царя Джера или же обобщенный процесс завоевания этих территорий, сказать невозможно. Во всяком случае, предметы, изготовленные руками египетских ремесленников и относящиеся именно к этому периоду, действительно были найдены в Нижней Нубии.

Весьма возможно, что царь Джер вёл военные действия на своей западной границе, поскольку алебастровая палетка с грубо начертанной надписью из его гробницы в Саккаре демонстрирует царя в привычной позе фараона-победителя, убивающего ливийского пленника. Не осталась без внимания и восточная граница. Один из годов царствования Джера помечен в Каирском фрагменте Палермского камня как «год поражения северо-востока (счт, сетечиу)». Под этим термином в позднейших источниках называлась вся прилегающая к Египту Азия и сейчас трудно восстановить, куда именно была снаряжена экспедиция во время правления Джера.

Однако, источники из местности Эн Бесор — местечке на юге Израиля, свидетельствуют о том, что между Древним Египтом времени I царского дома и южной Палестиной действительно существовали некоторые торгово-культурные связи. Да и в гробнице самого фараона Джера были найдены фрагменты керамики сиро-палестинского происхождения, что ещё раз доказывает возможность таких далёких торговых связей в то время.

Возможно, именно туда и была направлена экспедиция фараона Хора Джера. Некоторые же египтологи сомневаются, что на ранних стадиях Египет мог организовать столь дальние экспедиции, и склоняются к тому, что в то время под страной Счт подразумевался Синайский полуостров. Драгоценности из бирюзы, традиционно добываемой на Синае, были найдены как в гробнице Джера, так и в гробнице его дочери Мернейт. Медные орудия и сосуды, в огромном количестве обнаруженные в гробнице одного из современников Джера, также свидетельствуют о походе этого царя на богатый медью Синайский полуостров.

Расцвет Египта

Укрепление Египта как объединенного государства продолжалось на всём протяжении правления Джера, и нет никаких записей о внутренних раздорах. Напротив, по-видимому, был сделан значительный шаг к укреплению Египта в хозяйственном отношении и к росту его процветания.

В правление фараона Джера искусство Древнего Египта получает дальнейшее развитие. Некоторые египтологи даже говорят о крупнейшем переломе в развитии искусства во время правления Джера. На это указывает увеличение производства предметов искусства и ремесел, выдающиеся образцы которых можно найти среди ювелирных изделий из южной царской усыпальницы в Абидосе, в большой коллекции медных сосудов, инструментов и оружия из северной гробницы того же царя в Саккаре; к бесспорным шедеврам следует отнести и великолепный нож, хотя и кремневый, но с золотой рукояткой. Медные орудия и сосуды, обнаруженные в гробнице царя, являются наглядным примером развития кузнечного ремесла при нём.

Кроме того, правлением фараона Джера датируется первая известная на сегодняшний день трёхмерная царская статуя: безголовая статуя из храма богини Сатис в Элефантине. Изображает она фигуру, восседающую на троне. Скорее всего, эта статуэтка изображает Хора-Джера.

Гробница в Абидосе

Как и его предшественник Хор-Аха Джер велел соорудить себе две гробницы — одну на юге, другую на севере, которые должны были олицетворять всю полноту власти фараона как над Верхним, так и над Нижним Египтом.

Южная усыпальница царя Джера в Абидосе (некрополь Умм эль-Кааб) намного больше, чем гробница Хор-Аха, находящаяся поблизости. Она состоит из большой прямоугольной ямы, выложенной кирпичом, с трех сторон которой находятся хранилища неправильной формы. Сама же усыпальница, или склеп, по-видимому, была построена из дерева, а вся гробница первоначально была покрыта сверху деревянными балками и досками. Элементы роскошного буазери сохранились до сих пор. От надземной постройки не сохранилось ничего. Размеры памятника с учетом реставрируемой надземной постройки составляют 21,5 × 20 м. Рядом с погребением Джера обнаружено 338 дополнительных захоронений (в них покоились останки слуг, принесенных в жертву по завершении погребения самого царя, большинство из принесённых в жертву составляли женщины, египтологи полагают, что здесь с царём был погребён его гарем), а невдалеке от него — ещё 269 могил его придворных и вельмож. В некоторых погребениях присутствуют небольшие отрывочные надписи на грубых каменных стелах. Однако они трудно поддаются дешифровке. Преимущественно, это имена свиты фараона.

Внешние изображения
Браслеты Джер
	[www.touregypt.net/featurestories/djer4.jpg браслеты Джер на руке мумии, фотография Фландерса Питри](недоступная ссылка)
	[heritage-key.com/files/PradPatel/images/bracelets-of-Djer.jpg 4 браслета Джер, современная фотография](недоступная ссылка)

Фрагменты большой царской стелы тоже обнаружены в усыпальнице, но самой удивительной находкой явились ювелирные украшения: четыре драгоценных браслета из золота, бирюзы, аметиста и лазурита на костях человеческой руки, которая, по совершенно непонятным причинам, была оставлена грабителями. Ныне украшения находятся в музее Каира, в то время как остатки мумии остались без исследования и пропали.

Гробница фараона Джера примечательно ещё и тем, что в позднейшие времена её почитали как гробницу Осириса. Сюда, вплоть до греческих времён, совершались паломничества со всей страны.

Гробница в Саккаре

Северная гробница, условно приписываемая Джеру в Саккаре, гораздо крупнее, чем абидосский монумент того же царя, и почти совпадает по размерам с северной гробницей Хора-Аха. Тем не менее, она гораздо тщательнее выполнена и выказывает черты дальнейшего развития архитектуры; особенно это касается усыпальницы и хранилищ, число которых достигает семи, причём высечены они уже на значительной глубине от земной поверхности. Вокруг гробницы не обнаружено ни вторичных захоронений, ни каменных заборов (обводных стен), но не исключено, что они были разрушены при строительстве более поздних гробниц. Общие размеры гробницы составляют 41,30 × 15,15 м. В ней найдено три ящика, заполненных медными изделиями: 121 нож, 7 пил, 32 шила, 262 иглы, 16 пробойников, 79 долот, 102 тесла, 15 мотыг и другие изделия.

Недавние раскопки в Саккаре привели к открытию большой гробницы, принадлежащей царице Хер-нейт, которую, судя по свидетельству письменного материала, найденного в гробнице, можно с высокой долей вероятности считать супругой Джера. Ещё одна гробница, сходная по оформлению и по пропорциям, была открыта в Саккаре, и если судить по печатям на сосудах, найденных внутри неё, можно предположить, что она тоже относится к периоду правления царя Джера.

Атотис у Манефона

Видимо Джера, в своём труде Манефон называет Атотисом и говорит, что он является сыном и наследником Менеса. Атотис, по преданию, выстроил цитадель Мемфиса и написал сочинение об анатомии, так как он был врачом. Памятники, конечно же, ничего не говорят о враче по имени Джер, но есть косвенные, не лишённые значения указания о том, что медицина как наука была известна в глубокой древности и что ко времени древнейших династий относятся даже рукописи, трактующие об излечении известных болезней и указывающие на известные средства.

Так, существует рукопись, в которой говорится, что в то время, когда царствовал Тети, найдено было средство растить волосы на голове. Но ещё важнее свидетельство Большого папируса Берлинского музея, из которого явствует, что врачебное искусство как наука восходит к первой Тинисской династии. В рукописи содержится ряд средств для излечения «злой раны» (возможно, проказы) и других болезней.

Хотя в рукописи довольно детски-наивные понятия о внутреннем строении человеческого тела, тем не менее, рукопись говорит о важном значении многочисленных и многообразных «трубок», как называет она, по-видимому, не только дыхательные и пищеварительные пути, но и артерии и вены. Рукопись написана при Рамсесе II, но в одной части своей содержит целый отрывок, заимствованный, как говорит редактор рукописи, из сочинения, начертанного при пятом царе I династии Сепати.

Примечания

Комментарии

Источники

Источники

• [ru-egypt.com/sources/palermo_stone Палермский камень] (перевод Черезова Е. В.)
• История Древнего Востока. Зарождение древнейших классовых обществ и первые очаги рабовладельческой цивилизации. Часть 2. Передняя Азия. Египет / Под редакцией Г. М. Бонгард-Левина. — М.: Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1988. — 623 с. — 25 000 экз.
• [replay.waybackmachine.org/20080511203747/www.genealogia.ru/projects/lib/catalog/rulers/1.htm Древний Восток и античность]. // [replay.waybackmachine.org/20080511203747/www.genealogia.ru/projects/lib/catalog/rulers/0.htm Правители Мира. Хронологическо-генеалогические таблицы по всемирной истории в 4 тт.] / Автор-составитель В. В. Эрлихман. — Т. 1.

Отрывок, характеризующий Джер

Самое первое далекое детство вспомнилось князю Андрею, когда фельдшер торопившимися засученными руками расстегивал ему пуговицы и снимал с него платье. Доктор низко нагнулся над раной, ощупал ее и тяжело вздохнул. Потом он сделал знак кому то. И мучительная боль внутри живота заставила князя Андрея потерять сознание. Когда он очнулся, разбитые кости бедра были вынуты, клоки мяса отрезаны, и рана перевязана. Ему прыскали в лицо водою. Как только князь Андрей открыл глаза, доктор нагнулся над ним, молча поцеловал его в губы и поспешно отошел.
После перенесенного страдания князь Андрей чувствовал блаженство, давно не испытанное им. Все лучшие, счастливейшие минуты в его жизни, в особенности самое дальнее детство, когда его раздевали и клали в кроватку, когда няня, убаюкивая, пела над ним, когда, зарывшись головой в подушки, он чувствовал себя счастливым одним сознанием жизни, – представлялись его воображению даже не как прошедшее, а как действительность.
Около того раненого, очертания головы которого казались знакомыми князю Андрею, суетились доктора; его поднимали и успокоивали.
– Покажите мне… Ооооо! о! ооооо! – слышался его прерываемый рыданиями, испуганный и покорившийся страданию стон. Слушая эти стоны, князь Андрей хотел плакать. Оттого ли, что он без славы умирал, оттого ли, что жалко ему было расставаться с жизнью, от этих ли невозвратимых детских воспоминаний, оттого ли, что он страдал, что другие страдали и так жалостно перед ним стонал этот человек, но ему хотелось плакать детскими, добрыми, почти радостными слезами.
Раненому показали в сапоге с запекшейся кровью отрезанную ногу.
– О! Ооооо! – зарыдал он, как женщина. Доктор, стоявший перед раненым, загораживая его лицо, отошел.
– Боже мой! Что это? Зачем он здесь? – сказал себе князь Андрей.
В несчастном, рыдающем, обессилевшем человеке, которому только что отняли ногу, он узнал Анатоля Курагина. Анатоля держали на руках и предлагали ему воду в стакане, края которого он не мог поймать дрожащими, распухшими губами. Анатоль тяжело всхлипывал. «Да, это он; да, этот человек чем то близко и тяжело связан со мною, – думал князь Андрей, не понимая еще ясно того, что было перед ним. – В чем состоит связь этого человека с моим детством, с моею жизнью? – спрашивал он себя, не находя ответа. И вдруг новое, неожиданное воспоминание из мира детского, чистого и любовного, представилось князю Андрею. Он вспомнил Наташу такою, какою он видел ее в первый раз на бале 1810 года, с тонкой шеей и тонкими рукамис готовым на восторг, испуганным, счастливым лицом, и любовь и нежность к ней, еще живее и сильнее, чем когда либо, проснулись в его душе. Он вспомнил теперь ту связь, которая существовала между им и этим человеком, сквозь слезы, наполнявшие распухшие глаза, мутно смотревшим на него. Князь Андрей вспомнил все, и восторженная жалость и любовь к этому человеку наполнили его счастливое сердце.
Князь Андрей не мог удерживаться более и заплакал нежными, любовными слезами над людьми, над собой и над их и своими заблуждениями.
«Сострадание, любовь к братьям, к любящим, любовь к ненавидящим нас, любовь к врагам – да, та любовь, которую проповедовал бог на земле, которой меня учила княжна Марья и которой я не понимал; вот отчего мне жалко было жизни, вот оно то, что еще оставалось мне, ежели бы я был жив. Но теперь уже поздно. Я знаю это!»


Страшный вид поля сражения, покрытого трупами и ранеными, в соединении с тяжестью головы и с известиями об убитых и раненых двадцати знакомых генералах и с сознанием бессильности своей прежде сильной руки произвели неожиданное впечатление на Наполеона, который обыкновенно любил рассматривать убитых и раненых, испытывая тем свою душевную силу (как он думал). В этот день ужасный вид поля сражения победил ту душевную силу, в которой он полагал свою заслугу и величие. Он поспешно уехал с поля сражения и возвратился к Шевардинскому кургану. Желтый, опухлый, тяжелый, с мутными глазами, красным носом и охриплым голосом, он сидел на складном стуле, невольно прислушиваясь к звукам пальбы и не поднимая глаз. Он с болезненной тоской ожидал конца того дела, которого он считал себя причиной, но которого он не мог остановить. Личное человеческое чувство на короткое мгновение взяло верх над тем искусственным призраком жизни, которому он служил так долго. Он на себя переносил те страдания и ту смерть, которые он видел на поле сражения. Тяжесть головы и груди напоминала ему о возможности и для себя страданий и смерти. Он в эту минуту не хотел для себя ни Москвы, ни победы, ни славы. (Какой нужно было ему еще славы?) Одно, чего он желал теперь, – отдыха, спокойствия и свободы. Но когда он был на Семеновской высоте, начальник артиллерии предложил ему выставить несколько батарей на эти высоты, для того чтобы усилить огонь по столпившимся перед Князьковым русским войскам. Наполеон согласился и приказал привезти ему известие о том, какое действие произведут эти батареи.
Адъютант приехал сказать, что по приказанию императора двести орудий направлены на русских, но что русские все так же стоят.
– Наш огонь рядами вырывает их, а они стоят, – сказал адъютант.
– Ils en veulent encore!.. [Им еще хочется!..] – сказал Наполеон охриплым голосом.
– Sire? [Государь?] – повторил не расслушавший адъютант.
– Ils en veulent encore, – нахмурившись, прохрипел Наполеон осиплым голосом, – donnez leur en. [Еще хочется, ну и задайте им.]
И без его приказания делалось то, чего он хотел, и он распорядился только потому, что думал, что от него ждали приказания. И он опять перенесся в свой прежний искусственный мир призраков какого то величия, и опять (как та лошадь, ходящая на покатом колесе привода, воображает себе, что она что то делает для себя) он покорно стал исполнять ту жестокую, печальную и тяжелую, нечеловеческую роль, которая ему была предназначена.
И не на один только этот час и день были помрачены ум и совесть этого человека, тяжеле всех других участников этого дела носившего на себе всю тяжесть совершавшегося; но и никогда, до конца жизни, не мог понимать он ни добра, ни красоты, ни истины, ни значения своих поступков, которые были слишком противоположны добру и правде, слишком далеки от всего человеческого, для того чтобы он мог понимать их значение. Он не мог отречься от своих поступков, восхваляемых половиной света, и потому должен был отречься от правды и добра и всего человеческого.
Не в один только этот день, объезжая поле сражения, уложенное мертвыми и изувеченными людьми (как он думал, по его воле), он, глядя на этих людей, считал, сколько приходится русских на одного француза, и, обманывая себя, находил причины радоваться, что на одного француза приходилось пять русских. Не в один только этот день он писал в письме в Париж, что le champ de bataille a ete superbe [поле сражения было великолепно], потому что на нем было пятьдесят тысяч трупов; но и на острове Св. Елены, в тиши уединения, где он говорил, что он намерен был посвятить свои досуги изложению великих дел, которые он сделал, он писал:
«La guerre de Russie eut du etre la plus populaire des temps modernes: c'etait celle du bon sens et des vrais interets, celle du repos et de la securite de tous; elle etait purement pacifique et conservatrice.
C'etait pour la grande cause, la fin des hasards elle commencement de la securite. Un nouvel horizon, de nouveaux travaux allaient se derouler, tout plein du bien etre et de la prosperite de tous. Le systeme europeen se trouvait fonde; il n'etait plus question que de l'organiser.
Satisfait sur ces grands points et tranquille partout, j'aurais eu aussi mon congres et ma sainte alliance. Ce sont des idees qu'on m'a volees. Dans cette reunion de grands souverains, nous eussions traites de nos interets en famille et compte de clerc a maitre avec les peuples.
L'Europe n'eut bientot fait de la sorte veritablement qu'un meme peuple, et chacun, en voyageant partout, se fut trouve toujours dans la patrie commune. Il eut demande toutes les rivieres navigables pour tous, la communaute des mers, et que les grandes armees permanentes fussent reduites desormais a la seule garde des souverains.
De retour en France, au sein de la patrie, grande, forte, magnifique, tranquille, glorieuse, j'eusse proclame ses limites immuables; toute guerre future, purement defensive; tout agrandissement nouveau antinational. J'eusse associe mon fils a l'Empire; ma dictature eut fini, et son regne constitutionnel eut commence…
Paris eut ete la capitale du monde, et les Francais l'envie des nations!..
Mes loisirs ensuite et mes vieux jours eussent ete consacres, en compagnie de l'imperatrice et durant l'apprentissage royal de mon fils, a visiter lentement et en vrai couple campagnard, avec nos propres chevaux, tous les recoins de l'Empire, recevant les plaintes, redressant les torts, semant de toutes parts et partout les monuments et les bienfaits.
Русская война должна бы была быть самая популярная в новейшие времена: это была война здравого смысла и настоящих выгод, война спокойствия и безопасности всех; она была чисто миролюбивая и консервативная.
Это было для великой цели, для конца случайностей и для начала спокойствия. Новый горизонт, новые труды открывались бы, полные благосостояния и благоденствия всех. Система европейская была бы основана, вопрос заключался бы уже только в ее учреждении.
Удовлетворенный в этих великих вопросах и везде спокойный, я бы тоже имел свой конгресс и свой священный союз. Это мысли, которые у меня украли. В этом собрании великих государей мы обсуживали бы наши интересы семейно и считались бы с народами, как писец с хозяином.
Европа действительно скоро составила бы таким образом один и тот же народ, и всякий, путешествуя где бы то ни было, находился бы всегда в общей родине.
Я бы выговорил, чтобы все реки были судоходны для всех, чтобы море было общее, чтобы постоянные, большие армии были уменьшены единственно до гвардии государей и т.д.
Возвратясь во Францию, на родину, великую, сильную, великолепную, спокойную, славную, я провозгласил бы границы ее неизменными; всякую будущую войну защитительной; всякое новое распространение – антинациональным; я присоединил бы своего сына к правлению империей; мое диктаторство кончилось бы, в началось бы его конституционное правление…
Париж был бы столицей мира и французы предметом зависти всех наций!..
Потом мои досуги и последние дни были бы посвящены, с помощью императрицы и во время царственного воспитывания моего сына, на то, чтобы мало помалу посещать, как настоящая деревенская чета, на собственных лошадях, все уголки государства, принимая жалобы, устраняя несправедливости, рассевая во все стороны и везде здания и благодеяния.]
Он, предназначенный провидением на печальную, несвободную роль палача народов, уверял себя, что цель его поступков была благо народов и что он мог руководить судьбами миллионов и путем власти делать благодеяния!
«Des 400000 hommes qui passerent la Vistule, – писал он дальше о русской войне, – la moitie etait Autrichiens, Prussiens, Saxons, Polonais, Bavarois, Wurtembergeois, Mecklembourgeois, Espagnols, Italiens, Napolitains. L'armee imperiale, proprement dite, etait pour un tiers composee de Hollandais, Belges, habitants des bords du Rhin, Piemontais, Suisses, Genevois, Toscans, Romains, habitants de la 32 e division militaire, Breme, Hambourg, etc.; elle comptait a peine 140000 hommes parlant francais. L'expedition do Russie couta moins de 50000 hommes a la France actuelle; l'armee russe dans la retraite de Wilna a Moscou, dans les differentes batailles, a perdu quatre fois plus que l'armee francaise; l'incendie de Moscou a coute la vie a 100000 Russes, morts de froid et de misere dans les bois; enfin dans sa marche de Moscou a l'Oder, l'armee russe fut aussi atteinte par, l'intemperie de la saison; elle ne comptait a son arrivee a Wilna que 50000 hommes, et a Kalisch moins de 18000».
[Из 400000 человек, которые перешли Вислу, половина была австрийцы, пруссаки, саксонцы, поляки, баварцы, виртембергцы, мекленбургцы, испанцы, итальянцы и неаполитанцы. Императорская армия, собственно сказать, была на треть составлена из голландцев, бельгийцев, жителей берегов Рейна, пьемонтцев, швейцарцев, женевцев, тосканцев, римлян, жителей 32 й военной дивизии, Бремена, Гамбурга и т.д.; в ней едва ли было 140000 человек, говорящих по французски. Русская экспедиция стоила собственно Франции менее 50000 человек; русская армия в отступлении из Вильны в Москву в различных сражениях потеряла в четыре раза более, чем французская армия; пожар Москвы стоил жизни 100000 русских, умерших от холода и нищеты в лесах; наконец во время своего перехода от Москвы к Одеру русская армия тоже пострадала от суровости времени года; по приходе в Вильну она состояла только из 50000 людей, а в Калише менее 18000.]
Он воображал себе, что по его воле произошла война с Россией, и ужас совершившегося не поражал его душу. Он смело принимал на себя всю ответственность события, и его помраченный ум видел оправдание в том, что в числе сотен тысяч погибших людей было меньше французов, чем гессенцев и баварцев.


Несколько десятков тысяч человек лежало мертвыми в разных положениях и мундирах на полях и лугах, принадлежавших господам Давыдовым и казенным крестьянам, на тех полях и лугах, на которых сотни лет одновременно сбирали урожаи и пасли скот крестьяне деревень Бородина, Горок, Шевардина и Семеновского. На перевязочных пунктах на десятину места трава и земля были пропитаны кровью. Толпы раненых и нераненых разных команд людей, с испуганными лицами, с одной стороны брели назад к Можайску, с другой стороны – назад к Валуеву. Другие толпы, измученные и голодные, ведомые начальниками, шли вперед. Третьи стояли на местах и продолжали стрелять.
Над всем полем, прежде столь весело красивым, с его блестками штыков и дымами в утреннем солнце, стояла теперь мгла сырости и дыма и пахло странной кислотой селитры и крови. Собрались тучки, и стал накрапывать дождик на убитых, на раненых, на испуганных, и на изнуренных, и на сомневающихся людей. Как будто он говорил: «Довольно, довольно, люди. Перестаньте… Опомнитесь. Что вы делаете?»
Измученным, без пищи и без отдыха, людям той и другой стороны начинало одинаково приходить сомнение о том, следует ли им еще истреблять друг друга, и на всех лицах было заметно колебанье, и в каждой душе одинаково поднимался вопрос: «Зачем, для кого мне убивать и быть убитому? Убивайте, кого хотите, делайте, что хотите, а я не хочу больше!» Мысль эта к вечеру одинаково созрела в душе каждого. Всякую минуту могли все эти люди ужаснуться того, что они делали, бросить всо и побежать куда попало.
Но хотя уже к концу сражения люди чувствовали весь ужас своего поступка, хотя они и рады бы были перестать, какая то непонятная, таинственная сила еще продолжала руководить ими, и, запотелые, в порохе и крови, оставшиеся по одному на три, артиллеристы, хотя и спотыкаясь и задыхаясь от усталости, приносили заряды, заряжали, наводили, прикладывали фитили; и ядра так же быстро и жестоко перелетали с обеих сторон и расплюскивали человеческое тело, и продолжало совершаться то страшное дело, которое совершается не по воле людей, а по воле того, кто руководит людьми и мирами.
Тот, кто посмотрел бы на расстроенные зады русской армии, сказал бы, что французам стоит сделать еще одно маленькое усилие, и русская армия исчезнет; и тот, кто посмотрел бы на зады французов, сказал бы, что русским стоит сделать еще одно маленькое усилие, и французы погибнут. Но ни французы, ни русские не делали этого усилия, и пламя сражения медленно догорало.
Русские не делали этого усилия, потому что не они атаковали французов. В начале сражения они только стояли по дороге в Москву, загораживая ее, и точно так же они продолжали стоять при конце сражения, как они стояли при начале его. Но ежели бы даже цель русских состояла бы в том, чтобы сбить французов, они не могли сделать это последнее усилие, потому что все войска русских были разбиты, не было ни одной части войск, не пострадавшей в сражении, и русские, оставаясь на своих местах, потеряли половину своего войска.
Французам, с воспоминанием всех прежних пятнадцатилетних побед, с уверенностью в непобедимости Наполеона, с сознанием того, что они завладели частью поля сраженья, что они потеряли только одну четверть людей и что у них еще есть двадцатитысячная нетронутая гвардия, легко было сделать это усилие. Французам, атаковавшим русскую армию с целью сбить ее с позиции, должно было сделать это усилие, потому что до тех пор, пока русские, точно так же как и до сражения, загораживали дорогу в Москву, цель французов не была достигнута и все их усилия и потери пропали даром. Но французы не сделали этого усилия. Некоторые историки говорят, что Наполеону стоило дать свою нетронутую старую гвардию для того, чтобы сражение было выиграно. Говорить о том, что бы было, если бы Наполеон дал свою гвардию, все равно что говорить о том, что бы было, если б осенью сделалась весна. Этого не могло быть. Не Наполеон не дал своей гвардии, потому что он не захотел этого, но этого нельзя было сделать. Все генералы, офицеры, солдаты французской армии знали, что этого нельзя было сделать, потому что упадший дух войска не позволял этого.
Не один Наполеон испытывал то похожее на сновиденье чувство, что страшный размах руки падает бессильно, но все генералы, все участвовавшие и не участвовавшие солдаты французской армии, после всех опытов прежних сражений (где после вдесятеро меньших усилий неприятель бежал), испытывали одинаковое чувство ужаса перед тем врагом, который, потеряв половину войска, стоял так же грозно в конце, как и в начале сражения. Нравственная сила французской, атакующей армии была истощена. Не та победа, которая определяется подхваченными кусками материи на палках, называемых знаменами, и тем пространством, на котором стояли и стоят войска, – а победа нравственная, та, которая убеждает противника в нравственном превосходстве своего врага и в своем бессилии, была одержана русскими под Бородиным. Французское нашествие, как разъяренный зверь, получивший в своем разбеге смертельную рану, чувствовало свою погибель; но оно не могло остановиться, так же как и не могло не отклониться вдвое слабейшее русское войско. После данного толчка французское войско еще могло докатиться до Москвы; но там, без новых усилий со стороны русского войска, оно должно было погибнуть, истекая кровью от смертельной, нанесенной при Бородине, раны. Прямым следствием Бородинского сражения было беспричинное бегство Наполеона из Москвы, возвращение по старой Смоленской дороге, погибель пятисоттысячного нашествия и погибель наполеоновской Франции, на которую в первый раз под Бородиным была наложена рука сильнейшего духом противника.