Оуэнс, Джесси

Джесси Оуэнс
Джесси Оуэнс на Играх 1936 года
Общая информация
Полное имя	Джеймс Кливленд Оуэнс
Дата и место рождения	Оуквилль, штат Алабама, США
Рост	180 см
Вес	75 кг
Личные рекорды
100 м	10,2 (1936) WR*
200 м	20,3 (1935) WR*
Длина	8,13 (1935) WR*
Международные медали
Олимпийские игры Золото Берлин 1936 100 м Золото Берлин 1936 200 м Золото Берлин 1936 эстафета 4×100 м Золото Берлин 1936 длина Государственные награды

Джеймс Кливленд (Джесси) Оуэнс (англ. James Cleveland «Jesse» Owens; 12 сентября 1913, Оуквилль, Алабама — 31 марта 1980, Тусон, Аризона) — американский легкоатлет, специализировавшийся на спринтерском беге и прыжках в длину.

На Олимпийских играх 1936 года стал четырёхкратным олимпийским чемпионом, выиграв дистанции 100 и 200 метров, эстафету 4×100 метров (с мировым рекордом) и прыжки в длину. Впоследствии это достижение смог повторить только Карл Льюис на Олимпиаде 1984 года.

Биография

Джесси Оуэнс родился в семье Генри Кливленда Оуэнса и Мэри Эммы Фицжеральд и был младшим из 10 детей: семерых братьев и трёх сестёр. Когда ему было 9 лет, семья была вынуждена переехать в Кливленд, штат Огайо, в рамках расовой сегрегации в США. Его новый школьный учитель, чтобы вызвать его к доске, прибегал к сокращению «J. C.», но благодаря сильному южному акценту, получалось «Джесси». Прозвище впоследствии перешло в официальное имя.

Подростком перепробовал много профессий: работал поставщиком в бакалейную лавку, грузчиком, открыл мастерскую по ремонту обуви.

Со своей будущей женой Мини Руф Соломон познакомился ещё в средней школе Фармунт, что в Кливленде, когда ему было 15 лет, а ей — 13 лет. Первая дочь, Глория, родилась у них в 1932 году. Поженились они в 1935 году, и этот брак дал им ещё двух дочерей: Марлен (1939) и Беверли (1940). Брак этот продолжался до самой смерти.

В 1974 году был включён в Зал славы лёгкой атлетики США.

В течение 35 лет выкуривал по одной пачке в день. В декабре 1979 года у Оуэнса был диагностирован рак лёгкого в агрессивной форме. Неоперабельную опухоль с января начали лечить химиотерапией и радиацией. Скончался 31 марта 1980 года в Тусоне, штат Аризона. Похоронен на кладбище «Оаквудc» в Чикаго.

Спортивная карьера

25 мая 1935 года он в течении 45 минут установил 6 мировых рекордов: 100 ярдов — 9,4 (повторение), 220 ярдов — 20,3 и по ходу в беге на 200 метров, 220 ярдов с барьерами и по ходу на 200 метров с барьерами — 22,6 и прыжки в длину — 8,13 м (впервые преодолел рубеж 8 м; рекорд продержался 25 лет и был улучшен в 1960 году Ральфом Бостоном).

Олимпийские игры 1936

На Олимпийских играх 1936 года стал четырёхкратным олимпийским чемпионом, выиграв на дистанции 100 и 200 метров, эстафету 4×100 метров (с мировым рекордом) и прыжки в длину. Впоследствии это достижение смог повторить только Карл Льюис на Олимпиаде 1984 года. Своим триумфом Оуэнс посрамил нацистов, стремившихся на Олимпиаде доказать «превосходство арийской расы»; Гитлер, который должен был лично наградить победителя соревнований в беге на 100 метров, не пожелал пожимать руку чернокожему атлету.

Награды и достижения

• 25 марта 1969 года почта Монголии выпустила серию почтовых марок (№ 520—527 + почтовый блок № 120). На марке № 521 номиналом 10 мунгу изображён Джесси Оуэнс.
• В 1971 году марку с изображением Джесси Оуэнса выпустил эмират Аджман.
• 19 февраля 2016 года был выпущен художественный фильм под названием «Сила воли» о Джесси Оуэнсе и Олимпиаде-1936.

Отрывок, характеризующий Оуэнс, Джесси

– Я офицер. Мне бы видеть нужно, – сказал русский приятный и барский голос.
Мавра Кузминишна отперла калитку. И на двор вошел лет восемнадцати круглолицый офицер, типом лица похожий на Ростовых.
– Уехали, батюшка. Вчерашнего числа в вечерни изволили уехать, – ласково сказала Мавра Кузмипишна.
Молодой офицер, стоя в калитке, как бы в нерешительности войти или не войти ему, пощелкал языком.
– Ах, какая досада!.. – проговорил он. – Мне бы вчера… Ах, как жалко!..
Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственно разглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, и изорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.
– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.
– Видите ли? – вдруг сказал он. – Я родственник графу, и он всегда очень добр был ко мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкой посмотрел на свой плащ и сапоги), и обносился, и денег ничего нет; так я хотел попросить графа…
Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.
– Были бы их сиятельства дома, известно бы, они бы, точно, по родственному, а вот может… теперича… – Мавра Кузминишна заробела и смешалась. Но офицер, не отказываясь и не торопясь, взял бумажку и поблагодарил Мавру Кузминишну. – Как бы граф дома были, – извиняясь, все говорила Мавра Кузминишна. – Христос с вами, батюшка! Спаси вас бог, – говорила Мавра Кузминишна, кланяясь и провожая его. Офицер, как бы смеясь над собою, улыбаясь и покачивая головой, почти рысью побежал по пустым улицам догонять свой полк к Яузскому мосту.
А Мавра Кузминишна еще долго с мокрыми глазами стояла перед затворенной калиткой, задумчиво покачивая головой и чувствуя неожиданный прилив материнской нежности и жалости к неизвестному ей офицерику.


В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.
– Шабаш! – крикнул он повелительно. – Драка, ребята! – И он, не переставая засучивать рукав, вышел на крыльцо.
Фабричные пошли за ним. Фабричные, пившие в кабаке в это утро под предводительством высокого малого, принесли целовальнику кожи с фабрики, и за это им было дано вино. Кузнецы из соседних кузень, услыхав гульбу в кабаке и полагая, что кабак разбит, силой хотели ворваться в него. На крыльце завязалась драка.
Целовальник в дверях дрался с кузнецом, и в то время как выходили фабричные, кузнец оторвался от целовальника и упал лицом на мостовую.
Другой кузнец рвался в дверь, грудью наваливаясь на целовальника.
Малый с засученным рукавом на ходу еще ударил в лицо рвавшегося в дверь кузнеца и дико закричал:
– Ребята! наших бьют!
В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.