Чосер, Джефри

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Джеффри Чосер»)
Перейти к: навигация, поиск
Джефри Чосер
Geoffrey Chaucer

Чосер: Иллюстрация из «Истории Англии» Касселли, около 1902 г.
Дата рождения:

ок. 1343

Место рождения:

Лондон

Дата смерти:

25 октября 1400(1400-10-25)

Место смерти:

Лондон

Род деятельности:

поэт, прозаик

Дже́фри (Дже́ффри, Го́тфрид) Чо́сер (англ. Geoffrey Chaucer; ок. 1340/1345[1][2], Лондон — 25 октября 1400[3], там же) — английский поэт, «отец английской поэзии»[4]. Называется одним из основоположников английской национальной литературы и литературного английского языка[5], первым начал писать свои сочинения не на латыни, а на родном языке.[4]

Его творчество называют предвосхищающим литературу английского Возрождения. Главным произведением Дж. Чосера указывают проникнутый реализмом стихотворный сборник новелл «Кентерберийские рассказы».





Ранние годы

Отец Чосера, виноторговец, поставлял вино ко двору короля, благодаря чему и сын его попал довольно рано (17 лет) ко двору в качестве пажа Елизаветы, жены Лионеля, сына Эдуарда III. В 1359 году он принимал участие в походе против Франции, во время которого был взят в плен. Король выкупил его за 16 фунтов и, по возвращении его в Англию, сделал его своим камердинером, а впоследствии и оруженосцем. В это время он уже довольно основательно изучил доступных ему писателей и пробовал писать сам; между прочим, он воспевал в стихах свою любовь к одной неизвестной даме, которая не отвечала взаимностью на его страсть. После войны (1360—1367 гг.), Чосер посещал, по-видимому, лондонскую высшую юридическую школу, которая давала и хорошее общее образование. Там он приобрёл умение работать над тем, что вскоре стало главным делом его жизни, — над вопросами литературы. Он изучал классиков. То были Вергилий, Стаций, Лукан, воспетые Данте, Клавдиан («Похищение Прозерпины»), Гораций и Ювенал, но особенно Овидий, «Метаморфозы» и «Героиды» которого стали его любимыми книгами. Изучал он, конечно, также патристическую и средневековую латинскую литературу, и сочинения корифеев схоластической науки, которые очень ему пригодились, когда ему понадобилось снабжать учёными сведениями своих героев. Перевод Боэция, популярного у схоластиков, как и более поздний трактат об астролябии, отражал эти интересы. Но больше, чем классиками, и больше, чем отцами церкви и схоластиками, Чосер увлекался современными французскими поэтами. Тут было всего понемногу: эпос, лирика, видения, аллегория всех видов. Он отдал обильную дань влиянию этой литературы в тот ранний период своей деятельности, когда переводил «Роман о Розе», писал небольшие поэмы и лирические стихотворения.

В 1367 году имя Чосера вновь появляется в документах; на этот раз он упоминается как королевский камердинер; упоминается также, что он получал от короны пенсион. После этого имя Чосера начинает встречаться часто: королевские подарки ему и его жене, очередные пособия, новые назначения, дипломатические поездки. Зафиксировано и чрезвычайно важное для истории литературы поручение Чосеру в 1372 году вести переговоры с дожем Генуи. Этим назначением датируется первая поездка поэта в Италию (точнее, первая, в которой мы можем быть уверены), оказавшая, наряду со второй, в 1377 году, огромное влияние на творчество Чосера. Он сопровождал посольство также во Флоренцию, куда оно имело секретное поручение от короля. Во Флоренции Боккаччо собирался уже читать публичный курс по «Божественной комедии»; Чосер вывез оттуда рукописи Данте, Петрарки и Боккаччо. До поездки он, по-видимому, итальянского языка не знал, но это не имело для него большого значения. В деловых отношениях, политических и торговых, был в ходу латинский, который он знал хорошо. Полугодовое пребывание в Италии дало ему возможность вполне овладеть тосканским языком и читать великих флорентийских поэтов. Чосер вернулся в Италию ещё раз в конце 1377 года и пробыл там ровно четыре месяца. На этот раз миссия касалась Ломбардии. Велись переговоры по военным делам с миланским тираном Бернабо Висконти и его зятем, земляком Чосера, кондотьером Джоном Гакудом, подвизавшимся тогда в Италии. Возможно, что тогда же Чосер побывал и в Венеции. Два путешествия в Италию дали Чосеру возможность наблюдать пышный рост городской культуры, первые классовые бои и первый расцвет Возрождения. Все это было совершенно не похоже на то, что он видел дома. Он наблюдал зарождение новой буржуазной культуры, видел итальянские городские республики и монархии нового типа, дивился победному подъёму торговли и промышленности, в свете этих впечатлений начиная по-новому расценивать все то, что оставил в Англии.

«Французский период»

Юношеский период творчества (приблизительно с 1369 до 1379 года) обычно называют «французским» из-за сильного влияния французской куртуазной литературы. К этому периоду относится также перевод одного из популярнейших произведений средних веков — «Роман о Розе» (Roman de la Rose), доставивший ему некоторую известность. Перевод утрачен; приписывавшийся прежде Чосеру другой перевод этого романа на английский язык принадлежит не ему. Первое произведение Чосера, время написания которого можно установить с точностью — поэма «Книга герцогини» (Book of the Duchess) — написано в 1369 году, по случаю смерти герцогини Бланки Ланкастерской, первой жены Джона Гонта, основателя Ланкастерской династии. Чосер утешает герцога, её мужа, в его утрате. Образцами ему служили при этом элегия Машо и Tristia Овидия, в некоторых же частях — тот же «Роман Розы». Уже здесь Чосер проявил свою необыкновенную способность к ярким и колоритным описаниям.

Впоследствии герцог Ланкастерский стал постоянным покровителем Чосера и даже с ним породнился; третья жена Джона Гонта (а до этого — многолетняя любовница) Катерина Свинфорд была родной сестрой жены Чосера.

Поездки в Италию

Летом 1370 года Чосер отправился на континент с дипломатическим поручением от короля. Он посетил Фландрию и Францию и в 1372 году поехал в Геную, где уладил некоторые дела с дожем, а оттуда во Флоренцию, где провёл зиму. В 1376, 1377 и 1378 годах он предпринял ещё ряд путешествий на континент по более или менее важным поручениям правительства, иногда секретным. Во время пребывания в Италии Чосер изучил итальянский язык и основательно ознакомился с итальянскими поэтами; это знакомство отразилось на сочинениях, написанных им после поездки в Италию, в которых довольно часто встречаются заимствования из Данте, Петрарки и Боккаччо, нередко цитируются их мысли, заимствуются поэтические обороты, местами длинные тирады, а иногда даже и самые сюжеты поэтических произведений. В Италии, по преданию, Чосер познакомился с Петраркой, который читал ему будто бы свой латинский перевод новеллы Боккаччо о Гризельде. Впоследствии Чосер включил эту новеллу в состав своих «Кентерберийских рассказов». Путешествие в Италию способствовало также ближайшему знакомству Чосера с латинскими поэтами, которых, впрочем, он знал немного и до путешествия и которых он стал теперь почти боготворить.

Изучение итальянских и латинских классиков оказало влияние на формальную сторону поэзии Чосера; только благодаря ему она получила изящество и законченность, небывалые до того времени в английской литературе. В промежутках между поездками на континент Чосер возвращался в Лондон, где на него возлагались различные административные должности. С 1374 года в течение 12 лет он исполнял обязанности таможенного надсмотрщика и контролёра, причём жил в Альдчетской башне сравнительно уединённо. Добросовестно исполняя служебные обязанности, он посвящал все свои досуги поэзии.

«Итальянский период»

В «итальянский период» (приблизительно между 1380 и 1386) написаны основные сочинения до «Кентерберийских рассказов»: перевод (из «Legenda aurea») жизни св. Цецилии, вошедший впоследствии в состав «Canterbury Tales» (1378); «Complainte of Mars» (1378); «Parlement of Foules» (поэма «Птичий парламент»); «Troylus and Chryseide» (поэма «Троил и Крессида»; 1382); «The House of Fame» (поэма «Дом славы»; 13831384); «Legend of Good Women» («Легенда о славных женщинах»; 1388).

В этих поэмах особенно чувствуется влияние итальянских поэтов. В «Жизни св. Цецилии» есть места, непосредственно взятые из Дантова «Рая»; в «Parlement of Foules» — поэме, написанной по случаю бракосочетания юного короля Ричарда II, — вставлена переделка знаменитого вступления к III песне «Inferno»: «Per me si va nella città dolente»; сюжет «Troylus and Chryseide» целиком заимствован из «Filostrato» Боккаччо; легенда о примерных женщинах внушена Чосеру сочинением Боккаччо «De Claris mulieribus». Наконец, путешествие Данте по трем царствам послужило образцом для поэмы «The House of Fame» (в которой Данте упоминается наряду с Вергилием и Клодионом).

Несмотря на эти влияния, Чосер проявляет в этой последней поэме значительную самостоятельность, сказывающуюся главным образом в картинных описаниях и в живом, естественном диалоге. Он уделяет также немало места своей личности, что придаёт его поэме близкий нам характер. Чосер описывает, как орел уносит его на золотых крыльях в храм славы, построенный на ледяной скале, на которой написаны имена великих людей. Под влиянием солнечных лучей скала тает, исчезают и буквы имён, становясь все менее разборчивыми. В храме пребывают шумные толпы музыкантов, жонглеров, пророков, людей, прославляющих различными способами героев; слышится веселая музыка, красуются статуи великих поэтов. Сатирический элемент сказывается в описании группы порочных хвастунов, довольных своей дурной славой. Затем поэт переносит читателя в дом новостей, где толпятся праздные зеваки, жадные до новостей и не обращающие внимания на достоверность известий.

«Троил и Хризеида»

«Троил и Хризеида» («Troylus and Chryseide») — большая поэма, вполне законченная по форме — состоит из 5 книг, написана любимым размером Чосера строфами из 7 стихов с системой рифм ababbcc. Сюжет её заимствован у Боккаччо, но автор сумел придать своему произведению печать самобытной индивидуальности, видоизменив характер рассказа и действующих лиц, искусно соединив, как впоследствии Шекспир в «Троиле и Крессиде», трагическое с комическим, героическое с обыденным. Он является также тонким психологом и мастером в постепенном ведении рассказа и в создании характеров. Особенно замечательна характеристика Пандара, скептика, пошляка, болтуна, хитрого и непристойного нахала, грубияна, вечно говорящего пословицами, циника и сводника. Из эпизодов особенно выделяется полная истинного драматизма сцена Крессиды с Пандаром, который, являясь посредником между Троилом и ею, искусно возбуждает в ней любопытство и интерес к Троилу, переходящие впоследствии в страсть. Поэма заканчивается характерным для английского поэта нравоучением, обращённым к молодым людям.

«Легенда о примерных женщинах»

«Легенда о славных женщинах» или «Легенда о примерных женщинах (англ.)» («Legend of Good Women»; 1388) — первое собрание повестей Чосера и первая на английском языке большая поэма в десятисложных строках. «Легенда о примерных женщинах» трактует о мученицах любви, начиная с древнейших времён, и написана вследствие сделанного Чосеру его покровительницей — королевой — упрека в том, что он осмеивал женщин в других своих сочинениях («Roman de la Rose» и «Troylus and Chryseide»).

После 1379 года Чосер безвыездно жил в Лондоне; в 1386 году был избран депутатом в парламент (от Кентского графства). Во время этой сессии парламента судился канцлер королевства Мишель Поль. Сохранением верности своим прежним покровителям, Ричарду и герцогу Ланкастерскому, Чосер навлек на себя немилость Глостера и, лишившись всех должностей, впал почти в нищету. Спустя три года, когда Ричард упразднил совет, навязанный ему парламентом, и снова начал править самовластно, поэт был сделан клерком королевских работ (1389) и в этой должности распоряжался постройками и переделками в Вестминстере и других зданиях и замках. В течение этого времени он создал своё лучшее и знаменитейшее произведение, доставившее ему бессмертное имя во всемирной литературе — «Кентерберийские рассказы» («Canterbury Tales»).

«Кентерберийские рассказы»

Это сборник рассказов, заключённых в одну рамку, подобно «Декамерону» Боккаччо, с той, однако, разницей, что у Боккаччо рамка носит хотя и прекрасный, но несколько искусственный характер, чуждый действительности, а рассказчики, принадлежа все к одному сословию, мало чем отличаются одни от других, тогда как Чосер в прологе переносит читателя в водоворот действительной жизни и рисует нам общество 29 пилигримов из самых различных слоев общества, разных полов, возрастов и темпераментов. Все они собрались в трактире близ Лондона, с тем, чтобы оттуда вместе двинуться в Кентербери на поклонение гробу св. Томаса Бекета. Чтобы скоротать время, каждый из членов общества рассказывает какую-нибудь сказку или повесть; при этом Чосер заставляет всю труппу рассказчиков двигаться, останавливаться в трактирах на ночлег, знакомиться с прохожими, говорить, кричать, обмениваться комплиментами, а иногда и ударами. За каждым рассказом следуют живые комические сцены: путешественники обсуждают рассказ, спорят, горячатся. Всё это даёт возможность Чосеру создать целый ряд разнообразнейших характеров и типов. Рассказы подобраны так, что каждый из них соответствует характеру и общественному положению рассказчика, да и манера каждого из них особая. Рассказ исповедника походит на проповедь и заканчивается приглашением купить индульгенций и пожертвовать что-нибудь на церковь. Нищенствующий брат непременно хочет говорить, но гнев мешает ему, и из рассказа его ничего не выходит; Мещанка из Бата, — необыкновенно ярко нарисованный комический тип, — толстая жизнерадостная болтунья, уморившая нескольких мужей, прежде чем приступить к своей сказке рассказывает несколько автобиографических подробностей. Рыцарь, сообразно своему сану, рассказывает изящную придворную повесть о Палемоне и Арсилае (подражание «Тесеиде» Боккаччо), оксфордский клерк — повесть о Гризельде; монах, толкуя о превратностях судьбы, приводит примеры людей, испытавших их; пьяный мельник передаёт непристойную повесть в духе фабльо и т. п. Таким образом, «Кентерберийские рассказы» представляют, в общем, нравоописательный роман, в котором нравы и типы английского современного Чосеру общества списаны прямо с натуры. При этом Чосер не только не гнушается изображением людей из низших сословий, но рисует их с очевидной симпатией и глубоким знанием. Без сомнения материалом ему служили наблюдения, произведённые им в течение его богатой разнообразными встречами и переменами жизни. Быть может, влияние учения Уиклифа сказывается в изображении характера лицемерного и корыстолюбивого нищенствующего брата, питающегося, по его словам, только Библией и увещевающего больного, главным образом, давать побольше монахам, а также в идеальном изображении образцового священника, истинного пастыря церкви, и благочестивого крестьянина; но на основании этого не следует ещё заключать, чтобы Чосер принадлежал сам к последователям Уиклифа описывать, что и в фабльо, авторы которых несомненно были правоверные католики, нередко можно встретить сатирические изображения пастырей церкви. «Кентерберийские рассказы» остались неоконченными, может быть, вследствие тяжёлых обстоятельств, постигших поэта в последние годы жизни; но и того, что есть, вполне достаточно, чтобы судить о богатстве и разнообразии таланта автора.

Поздние годы

В последние годы жизни Чосер написал несколько стихотворений, проникнутых грустным настроением: он выражает желание бежать от света и толпы, просить короля помочь ему в нищете, замыкается в себе и сосредоточивается. Сюда относятся: «Truth» или «Ballade de bon conseil», «Lak of Stedfastness», «L’envoy de Chaucer à Seogen», «L’envoy de Ch. à Bukton», «The complaint of Venus», «The complaint of Ch. to his empty purse». В самом конце жизни счастье снова улыбнулось Чосеру: король назначил ему довольно значительную по тому времени пенсию, и ему удалось снять хорошенький дом близ Вестминстерского аббатства.

В 1400 году Чосер умер и погребен с почётом в Вестминстерском аббатстве (Уголок поэтов, он стал первым захороненным там).

Значение

Широкая слава, которой Чосер начал пользоваться ещё при жизни, не только не померкла с течением времени, но даже возросла. В эпоху Возрождения Кэкстон напечатал текст его сочинений в 1478 и в 1484 г.; Спенсер видит в сочинениях Чосера чистейший источник английской речи; Сидней превозносит его до небес. В XVII веке Джон Драйден освежает и подновляет его сказки; в XVIII веке на его сочинения обращает внимание Поуп. Наконец, в XIX веке возникает так называемое Чосеровское общество «Chaucer Society», по инициативе Фурниваля (основано в 1867). Цель его — издание критически проверенных текстов сочинений Чосера и изучение биографии поэта.

Заслуги Чосера в истории английской литературы и языка весьма велики. Он первый среди англичан дал образцы истинно художественной поэзии, где повсюду господствует вкус, чувство меры, изящество формы и стиха, повсюду видна рука художника, управляющего своими образами, а не подчиняющегося им, как это часто бывало у средневековых поэтов; везде видно критическое отношение к сюжетам и героям. В произведениях Чосера уже имеются все главнейшие черты английской национальной поэзии: богатство фантазии, соединённое со здравым смыслом, юмор, наблюдательность, способность к ярким характеристикам, наклонность к подробным описаниям, любовь к контрастам, одним словом, всё, что позднее встречаем в ещё более совершенном виде у Шекспира, Филдинга, Диккенса и др. великих писателей Великобритании. Он придал законченность английскому стиху и довёл до высокой степени изящества литературный язык. Относительно чистоты речи он проявлял всегда особенную заботливость и, не доверяя переписчикам, всегда просматривал лично списки своих сочинений. В деле создания литературного языка он проявил большую умеренность и здравый смысл, редко употреблял неологизмы и, не стараясь воскресить отжившие выражения, пользовался лишь теми словами, которые вошли во всеобщее употребление. Блеск и красота, которые он сообщил английскому языку, доставили последнему почётное место среди других литературных языков Европы; после Чосера наречия уже утратили всякое значение в литературе. Чосер был первым, начавшим писать на родном языке и прозой, а не по-латыни (например, «The astrolab» — трактат, написанный им в 1391 г. для его сына). Он употребляет здесь национальный язык сознательно, чтобы выразить лучше и точнее свои мысли, а также из патриотического чувства. Миросозерцание Чосера вполне проникнуто языческим духом и жизнерадостностью эпохи Возрождения; только некоторые средневековые черты и выражения вроде «Св. Венеры», попадающиеся, впрочем, в более ранних произведениях Чосера, свидетельствуют о том, что он ещё не вполне освободился от средневековых воззрений и смешения понятий. С другой стороны, некоторые его мысли о благородстве, о воспитании детей, о войне, характер его патриотизма, чуждого всякой национальной исключительности, сделали бы честь даже человеку XIX века.

Напишите отзыв о статье "Чосер, Джефри"

Литература

Самое раннее издание сочинений Чосера, относящееся к 1532 году, сделал Thynne. Затем следуют издания Stowe (1561), Speght (1598, пересмотренное вновь в 1602), Tyrwhitt (1775), который снабдил своё издание исследованием о жизни Чосера. В XIX веке интерес к сочинениям Чосера вновь пробуждается, не без влияния Теннисона. Моррис художественно издаёт «С.'s Poetical works», в 1866 году Чосеровское общество издаёт ряд отдельных сочинений Чосера и монографий о нём. Сюда относятся:

  • Furnivall, «The six text edition of Canterbury Tales» (Оксфорд, 1868) и «Life records of Chaucer» (1875);
  • Koch, «Chronology of С.'s writings» (1890);
  • Skeat, «Legend of good women» (1889);
  • Skeat, «С.'s minor poems» (1888);
  • его же, «The complete works of G. Chaucer» (1894);
  • «Troylus and Chryseide, compared with Boccaccio' s Filostrato» (M. Rosetti);
  • «Originals and analogues of Canterbury Tales»;
  • «A treatise on the Astrolab, addressed to his son Lewis» (1872).

См. также

  • Godwin, «History of the life and age of G. Chaucer» (Л., 1804);
  • Todd, «Illustrations of the lives and writings of Gower and Ch.» (1810);
  • Nicolas, «Life of C.» (Л., 1844);
  • Kissner, «C. in seinen Beziehungen zur Italien. Litteratur» (Бонн, 1867);
  • Ten Brink, «Chaucer Studien zur Geschichte seiner Entwickelung und zur Chronologie seiner Schriften» (Мюнстер, 1870);
  • Mamroth, «G. Ch., seine Zeit und seine Abhängigkeit von Boccaccio» (Б., 1872);
  • M. Browne, «C.'s England» (1879);
  • Ward, биография Ч. в «English men of Letters» (Л., 1879);
  • Ten Brink, «Geschichte der engl. Litteratur» (Страсбург, 1889); его же, «C.'s Sprache und Verskunst» (Страсбург, 1884);
  • E. Sandras, «Etude sur J. Chaucer, considéré comme imitateur des trouvères» (П., 1859);
  • J. Fleury, «Guide to Chaucer» (1877);
  • A. Baret, «Etude sur la langue anglaise au XIV s.» (П., 1882).

Немецкие переводы сочинений Чосера:

  • John Koch, «Ausgewählte kleinere Dichtungen Chaucers» (Лейпциг, 1880);
  • Schipper, в «Oesterreichische Rundschau» (1883, № 10-12 — «Троил и Крессида»);
  • During, «C.'s Werke» (Страсбург, 1883-86; знаменитейшие поэмы Чосера, в том числе «C-y Tales»).

Французский перевод, сделанный Chatelain’ом, признаётся крайне неудачным.

Русского полного перевода сочинений Чосера не существует; отрывки из «Кентерберийских рассказов» переведены Шау («Библиотека для Чтения», 1859, № 1, 4 и 7) и Д. Минаевым (в издании Н. В. Гербеля: «Английские поэты в биографиях и образцах», СПб., 1875). Наиболее полный перевод «Кентерберийских рассказов» осуществлён И. А. Кашкиным (совместно с О. Б. Румером, 1946; см. издание Москва, 1973). Этот перевод был дополнен Т. Поповой и выпущен в 90-е годы, переиздан в 2007 году.

Поэма Джеффри Чосера «Троил и Крессида» уже дважды издавалась по-русски в переводе Марины Бородицкой (1997 и 2001).

В переводе Сергея Александровского трижды изданы малые поэмы «Книга о королеве» (The Boke of the Duchesse) и «Птичий парламент» (Джеффри Чосер. Книга о королеве. Птичий парламент. Перевод с английского, предисловие и комментарии Сергея Александровского. — М.: Время, 2004. — 224 с.: с илл. — Серия «Триумфы». ISBN 5-94117-146-3. Шедевры зарубежной любовной лирики. — Харьков: Фолио, 2005. — 319 с. ISBN 966-03-3032-4. Шедевры любовной лирики: зарубежная поэзия — М.: АСТ; Харьков: Фолио, 2005. — 318 с. — Серия «Мировая классика». ISBN 5-17-029978-8 для ООО «Издательство АСТ», ISBN 966-03-3091-X для изд. «Фолио»).

Переведенный С. Александровским «Птичий парламент» опубликован также в трехтомной антологии «Семь веков английской поэзии». Кн. 1. Сост. Е. В. Витковский. — М.: Водолей Publishers, 2007. — 1032 с. ISBN 978-5-902312-33-8.

Среди отечественных исследований творчества Чосера можно отметить:

Ср. также Жюссеран, «История английского народа в его литературе» (СПб., 1898; о Чосере стр. 194—259) и Тэн, «Развитие политической и гражданской свободы в Англии в связи с развитием литературы» (СПб., 1871, т. I). Характеристика Чосера, сделанная Тэном, в общем верна, хотя он часто основывает свои выводы на сочинениях, ложно приписывавшихся Чосеру, например «The court of Lowe», «The book of Cupido» (или "Cuckoo and Nightingale), «Flower and Leaf», «Roman of the Rose», «Complaint of Lover’s Life», «Testament of Love», «The Isle of Ladies» или «Chaucer’s Dream» и др. Большая часть поэм Чосера помещена в издании Морриса.

Произведения Джефри Чосера

  • [www.bl.uk/treasures/caxton/homepage.html Сканированный подлинник «Кентерберийских рассказов» на портале Британской библиотеки]
  • [www.gutenberg.org/etext/2383 Кентерберийские рассказы] в Библиотеке проекта «Гутенберг»
  • [books.atheism.ru/files/chaucer.rar Кентерберийские рассказы в Электронной библиотеке по философии — filosof.historic.ru]
  • [www.ronaldecker.com/ct.htm «Кентерберийские рассказы» (перевод на современный английский язык)]
  • [www.russianplanet.ru/filolog/evropa/england/chaucer/index.htm Кентерберийские рассказы (Пролог) (Canterbury Tales:General Prologue)]  (рус.)  (англ.)
  • [www.ukrlib.km.ru/kratko-zl/printout.php?id=595&bookid=0 «Кентерберийские рассказы» в кратком пересказе]
  • [www.e-reading.org.ua/book.php?book=129519 Книга о королеве (The Boke of the Duchesse).] Перевод Сергея Александровского
  • [www.e-reading.org.ua/book.php?book=129520 Птичий парламент.] Перевод Сергея Александровского

Примечания

  1. [krugosvet.ru/enc/kultura_i_obrazovanie/literatura/CHOSER_DZHEFRI.html Чосер, Джефри] // Энциклопедия «Кругосвет».
  2. [www.courses.fas.harvard.edu/~chaucer/index.html The Geoffrey Chaucer Website Homepage]
  3. Чосер, Джефри / Кирпичникова О. А. // Чаган — Экс-ле-Бен. — М. : Советская энциклопедия, 1978. — (Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / гл. ред. А. М. Прохоров ; 1969—1978, т. 29).</span>
  4. 1 2 Грушке Н. Ф. Чосер // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  5. [slovar1953.ru/?content=pview&p=3615 Чосер, Джефри] // Энциклопедический словарь. Т. 3./ Гл. ред. Б. А. Введенский. — Л.: 2-я типография "Печатный двор" им. А. М. Горького. , 1953
  6. </ol>

Ссылки

В Викицитатнике есть страница по теме
Чосер, Джефри

Отрывок, характеризующий Чосер, Джефри

– Прости меня, ежели я тебя утруждаю… – Пьер понял, что князь Андрей хотел говорить о Наташе, и широкое лицо его выразило сожаление и сочувствие. Это выражение лица Пьера рассердило князя Андрея; он решительно, звонко и неприятно продолжал: – Я получил отказ от графини Ростовой, и до меня дошли слухи об искании ее руки твоим шурином, или тому подобное. Правда ли это?
– И правда и не правда, – начал Пьер; но князь Андрей перебил его.
– Вот ее письма и портрет, – сказал он. Он взял связку со стола и передал Пьеру.
– Отдай это графине… ежели ты увидишь ее.
– Она очень больна, – сказал Пьер.
– Так она здесь еще? – сказал князь Андрей. – А князь Курагин? – спросил он быстро.
– Он давно уехал. Она была при смерти…
– Очень сожалею об ее болезни, – сказал князь Андрей. – Он холодно, зло, неприятно, как его отец, усмехнулся.
– Но господин Курагин, стало быть, не удостоил своей руки графиню Ростову? – сказал князь Андрей. Он фыркнул носом несколько раз.
– Он не мог жениться, потому что он был женат, – сказал Пьер.
Князь Андрей неприятно засмеялся, опять напоминая своего отца.
– А где же он теперь находится, ваш шурин, могу ли я узнать? – сказал он.
– Он уехал в Петер…. впрочем я не знаю, – сказал Пьер.
– Ну да это всё равно, – сказал князь Андрей. – Передай графине Ростовой, что она была и есть совершенно свободна, и что я желаю ей всего лучшего.
Пьер взял в руки связку бумаг. Князь Андрей, как будто вспоминая, не нужно ли ему сказать еще что нибудь или ожидая, не скажет ли чего нибудь Пьер, остановившимся взглядом смотрел на него.
– Послушайте, помните вы наш спор в Петербурге, – сказал Пьер, помните о…
– Помню, – поспешно отвечал князь Андрей, – я говорил, что падшую женщину надо простить, но я не говорил, что я могу простить. Я не могу.
– Разве можно это сравнивать?… – сказал Пьер. Князь Андрей перебил его. Он резко закричал:
– Да, опять просить ее руки, быть великодушным, и тому подобное?… Да, это очень благородно, но я не способен итти sur les brisees de monsieur [итти по стопам этого господина]. – Ежели ты хочешь быть моим другом, не говори со мною никогда про эту… про всё это. Ну, прощай. Так ты передашь…
Пьер вышел и пошел к старому князю и княжне Марье.
Старик казался оживленнее обыкновенного. Княжна Марья была такая же, как и всегда, но из за сочувствия к брату, Пьер видел в ней радость к тому, что свадьба ее брата расстроилась. Глядя на них, Пьер понял, какое презрение и злобу они имели все против Ростовых, понял, что нельзя было при них даже и упоминать имя той, которая могла на кого бы то ни было променять князя Андрея.
За обедом речь зашла о войне, приближение которой уже становилось очевидно. Князь Андрей не умолкая говорил и спорил то с отцом, то с Десалем, швейцарцем воспитателем, и казался оживленнее обыкновенного, тем оживлением, которого нравственную причину так хорошо знал Пьер.


В этот же вечер, Пьер поехал к Ростовым, чтобы исполнить свое поручение. Наташа была в постели, граф был в клубе, и Пьер, передав письма Соне, пошел к Марье Дмитриевне, интересовавшейся узнать о том, как князь Андрей принял известие. Через десять минут Соня вошла к Марье Дмитриевне.
– Наташа непременно хочет видеть графа Петра Кирилловича, – сказала она.
– Да как же, к ней что ль его свести? Там у вас не прибрано, – сказала Марья Дмитриевна.
– Нет, она оделась и вышла в гостиную, – сказала Соня.
Марья Дмитриевна только пожала плечами.
– Когда это графиня приедет, измучила меня совсем. Ты смотри ж, не говори ей всего, – обратилась она к Пьеру. – И бранить то ее духу не хватает, так жалка, так жалка!
Наташа, исхудавшая, с бледным и строгим лицом (совсем не пристыженная, какою ее ожидал Пьер) стояла по середине гостиной. Когда Пьер показался в двери, она заторопилась, очевидно в нерешительности, подойти ли к нему или подождать его.
Пьер поспешно подошел к ней. Он думал, что она ему, как всегда, подаст руку; но она, близко подойдя к нему, остановилась, тяжело дыша и безжизненно опустив руки, совершенно в той же позе, в которой она выходила на середину залы, чтоб петь, но совсем с другим выражением.
– Петр Кирилыч, – начала она быстро говорить – князь Болконский был вам друг, он и есть вам друг, – поправилась она (ей казалось, что всё только было, и что теперь всё другое). – Он говорил мне тогда, чтобы обратиться к вам…
Пьер молча сопел носом, глядя на нее. Он до сих пор в душе своей упрекал и старался презирать ее; но теперь ему сделалось так жалко ее, что в душе его не было места упреку.
– Он теперь здесь, скажите ему… чтобы он прост… простил меня. – Она остановилась и еще чаще стала дышать, но не плакала.
– Да… я скажу ему, – говорил Пьер, но… – Он не знал, что сказать.
Наташа видимо испугалась той мысли, которая могла притти Пьеру.
– Нет, я знаю, что всё кончено, – сказала она поспешно. – Нет, это не может быть никогда. Меня мучает только зло, которое я ему сделала. Скажите только ему, что я прошу его простить, простить, простить меня за всё… – Она затряслась всем телом и села на стул.
Еще никогда не испытанное чувство жалости переполнило душу Пьера.
– Я скажу ему, я всё еще раз скажу ему, – сказал Пьер; – но… я бы желал знать одно…
«Что знать?» спросил взгляд Наташи.
– Я бы желал знать, любили ли вы… – Пьер не знал как назвать Анатоля и покраснел при мысли о нем, – любили ли вы этого дурного человека?
– Не называйте его дурным, – сказала Наташа. – Но я ничего – ничего не знаю… – Она опять заплакала.
И еще больше чувство жалости, нежности и любви охватило Пьера. Он слышал как под очками его текли слезы и надеялся, что их не заметят.
– Не будем больше говорить, мой друг, – сказал Пьер.
Так странно вдруг для Наташи показался этот его кроткий, нежный, задушевный голос.
– Не будем говорить, мой друг, я всё скажу ему; но об одном прошу вас – считайте меня своим другом, и ежели вам нужна помощь, совет, просто нужно будет излить свою душу кому нибудь – не теперь, а когда у вас ясно будет в душе – вспомните обо мне. – Он взял и поцеловал ее руку. – Я счастлив буду, ежели в состоянии буду… – Пьер смутился.
– Не говорите со мной так: я не стою этого! – вскрикнула Наташа и хотела уйти из комнаты, но Пьер удержал ее за руку. Он знал, что ему нужно что то еще сказать ей. Но когда он сказал это, он удивился сам своим словам.
– Перестаньте, перестаньте, вся жизнь впереди для вас, – сказал он ей.
– Для меня? Нет! Для меня всё пропало, – сказала она со стыдом и самоунижением.
– Все пропало? – повторил он. – Ежели бы я был не я, а красивейший, умнейший и лучший человек в мире, и был бы свободен, я бы сию минуту на коленях просил руки и любви вашей.
Наташа в первый раз после многих дней заплакала слезами благодарности и умиления и взглянув на Пьера вышла из комнаты.
Пьер тоже вслед за нею почти выбежал в переднюю, удерживая слезы умиления и счастья, давившие его горло, не попадая в рукава надел шубу и сел в сани.
– Теперь куда прикажете? – спросил кучер.
«Куда? спросил себя Пьер. Куда же можно ехать теперь? Неужели в клуб или гости?» Все люди казались так жалки, так бедны в сравнении с тем чувством умиления и любви, которое он испытывал; в сравнении с тем размягченным, благодарным взглядом, которым она последний раз из за слез взглянула на него.
– Домой, – сказал Пьер, несмотря на десять градусов мороза распахивая медвежью шубу на своей широкой, радостно дышавшей груди.
Было морозно и ясно. Над грязными, полутемными улицами, над черными крышами стояло темное, звездное небо. Пьер, только глядя на небо, не чувствовал оскорбительной низости всего земного в сравнении с высотою, на которой находилась его душа. При въезде на Арбатскую площадь, огромное пространство звездного темного неба открылось глазам Пьера. Почти в середине этого неба над Пречистенским бульваром, окруженная, обсыпанная со всех сторон звездами, но отличаясь от всех близостью к земле, белым светом, и длинным, поднятым кверху хвостом, стояла огромная яркая комета 1812 го года, та самая комета, которая предвещала, как говорили, всякие ужасы и конец света. Но в Пьере светлая звезда эта с длинным лучистым хвостом не возбуждала никакого страшного чувства. Напротив Пьер радостно, мокрыми от слез глазами, смотрел на эту светлую звезду, которая, как будто, с невыразимой быстротой пролетев неизмеримые пространства по параболической линии, вдруг, как вонзившаяся стрела в землю, влепилась тут в одно избранное ею место, на черном небе, и остановилась, энергично подняв кверху хвост, светясь и играя своим белым светом между бесчисленными другими, мерцающими звездами. Пьеру казалось, что эта звезда вполне отвечала тому, что было в его расцветшей к новой жизни, размягченной и ободренной душе.


С конца 1811 го года началось усиленное вооружение и сосредоточение сил Западной Европы, и в 1812 году силы эти – миллионы людей (считая тех, которые перевозили и кормили армию) двинулись с Запада на Восток, к границам России, к которым точно так же с 1811 го года стягивались силы России. 12 июня силы Западной Европы перешли границы России, и началась война, то есть совершилось противное человеческому разуму и всей человеческой природе событие. Миллионы людей совершали друг, против друга такое бесчисленное количество злодеяний, обманов, измен, воровства, подделок и выпуска фальшивых ассигнаций, грабежей, поджогов и убийств, которого в целые века не соберет летопись всех судов мира и на которые, в этот период времени, люди, совершавшие их, не смотрели как на преступления.
Что произвело это необычайное событие? Какие были причины его? Историки с наивной уверенностью говорят, что причинами этого события были обида, нанесенная герцогу Ольденбургскому, несоблюдение континентальной системы, властолюбие Наполеона, твердость Александра, ошибки дипломатов и т. п.
Следовательно, стоило только Меттерниху, Румянцеву или Талейрану, между выходом и раутом, хорошенько постараться и написать поискуснее бумажку или Наполеону написать к Александру: Monsieur mon frere, je consens a rendre le duche au duc d'Oldenbourg, [Государь брат мой, я соглашаюсь возвратить герцогство Ольденбургскому герцогу.] – и войны бы не было.
Понятно, что таким представлялось дело современникам. Понятно, что Наполеону казалось, что причиной войны были интриги Англии (как он и говорил это на острове Св. Елены); понятно, что членам английской палаты казалось, что причиной войны было властолюбие Наполеона; что принцу Ольденбургскому казалось, что причиной войны было совершенное против него насилие; что купцам казалось, что причиной войны была континентальная система, разорявшая Европу, что старым солдатам и генералам казалось, что главной причиной была необходимость употребить их в дело; легитимистам того времени то, что необходимо было восстановить les bons principes [хорошие принципы], а дипломатам того времени то, что все произошло оттого, что союз России с Австрией в 1809 году не был достаточно искусно скрыт от Наполеона и что неловко был написан memorandum за № 178. Понятно, что эти и еще бесчисленное, бесконечное количество причин, количество которых зависит от бесчисленного различия точек зрения, представлялось современникам; но для нас – потомков, созерцающих во всем его объеме громадность совершившегося события и вникающих в его простой и страшный смысл, причины эти представляются недостаточными. Для нас непонятно, чтобы миллионы людей христиан убивали и мучили друг друга, потому что Наполеон был властолюбив, Александр тверд, политика Англии хитра и герцог Ольденбургский обижен. Нельзя понять, какую связь имеют эти обстоятельства с самым фактом убийства и насилия; почему вследствие того, что герцог обижен, тысячи людей с другого края Европы убивали и разоряли людей Смоленской и Московской губерний и были убиваемы ими.
Для нас, потомков, – не историков, не увлеченных процессом изыскания и потому с незатемненным здравым смыслом созерцающих событие, причины его представляются в неисчислимом количестве. Чем больше мы углубляемся в изыскание причин, тем больше нам их открывается, и всякая отдельно взятая причина или целый ряд причин представляются нам одинаково справедливыми сами по себе, и одинаково ложными по своей ничтожности в сравнении с громадностью события, и одинаково ложными по недействительности своей (без участия всех других совпавших причин) произвести совершившееся событие. Такой же причиной, как отказ Наполеона отвести свои войска за Вислу и отдать назад герцогство Ольденбургское, представляется нам и желание или нежелание первого французского капрала поступить на вторичную службу: ибо, ежели бы он не захотел идти на службу и не захотел бы другой, и третий, и тысячный капрал и солдат, настолько менее людей было бы в войске Наполеона, и войны не могло бы быть.
Ежели бы Наполеон не оскорбился требованием отступить за Вислу и не велел наступать войскам, не было бы войны; но ежели бы все сержанты не пожелали поступить на вторичную службу, тоже войны не могло бы быть. Тоже не могло бы быть войны, ежели бы не было интриг Англии, и не было бы принца Ольденбургского и чувства оскорбления в Александре, и не было бы самодержавной власти в России, и не было бы французской революции и последовавших диктаторства и империи, и всего того, что произвело французскую революцию, и так далее. Без одной из этих причин ничего не могло бы быть. Стало быть, причины эти все – миллиарды причин – совпали для того, чтобы произвести то, что было. И, следовательно, ничто не было исключительной причиной события, а событие должно было совершиться только потому, что оно должно было совершиться. Должны были миллионы людей, отрекшись от своих человеческих чувств и своего разума, идти на Восток с Запада и убивать себе подобных, точно так же, как несколько веков тому назад с Востока на Запад шли толпы людей, убивая себе подобных.
Действия Наполеона и Александра, от слова которых зависело, казалось, чтобы событие совершилось или не совершилось, – были так же мало произвольны, как и действие каждого солдата, шедшего в поход по жребию или по набору. Это не могло быть иначе потому, что для того, чтобы воля Наполеона и Александра (тех людей, от которых, казалось, зависело событие) была исполнена, необходимо было совпадение бесчисленных обстоятельств, без одного из которых событие не могло бы совершиться. Необходимо было, чтобы миллионы людей, в руках которых была действительная сила, солдаты, которые стреляли, везли провиант и пушки, надо было, чтобы они согласились исполнить эту волю единичных и слабых людей и были приведены к этому бесчисленным количеством сложных, разнообразных причин.
Фатализм в истории неизбежен для объяснения неразумных явлений (то есть тех, разумность которых мы не понимаем). Чем более мы стараемся разумно объяснить эти явления в истории, тем они становятся для нас неразумнее и непонятнее.
Каждый человек живет для себя, пользуется свободой для достижения своих личных целей и чувствует всем существом своим, что он может сейчас сделать или не сделать такое то действие; но как скоро он сделает его, так действие это, совершенное в известный момент времени, становится невозвратимым и делается достоянием истории, в которой оно имеет не свободное, а предопределенное значение.
Есть две стороны жизни в каждом человеке: жизнь личная, которая тем более свободна, чем отвлеченнее ее интересы, и жизнь стихийная, роевая, где человек неизбежно исполняет предписанные ему законы.
Человек сознательно живет для себя, но служит бессознательным орудием для достижения исторических, общечеловеческих целей. Совершенный поступок невозвратим, и действие его, совпадая во времени с миллионами действий других людей, получает историческое значение. Чем выше стоит человек на общественной лестнице, чем с большими людьми он связан, тем больше власти он имеет на других людей, тем очевиднее предопределенность и неизбежность каждого его поступка.
«Сердце царево в руце божьей».
Царь – есть раб истории.
История, то есть бессознательная, общая, роевая жизнь человечества, всякой минутой жизни царей пользуется для себя как орудием для своих целей.
Наполеон, несмотря на то, что ему более чем когда нибудь, теперь, в 1812 году, казалось, что от него зависело verser или не verser le sang de ses peuples [проливать или не проливать кровь своих народов] (как в последнем письме писал ему Александр), никогда более как теперь не подлежал тем неизбежным законам, которые заставляли его (действуя в отношении себя, как ему казалось, по своему произволу) делать для общего дела, для истории то, что должно было совершиться.
Люди Запада двигались на Восток для того, чтобы убивать друг друга. И по закону совпадения причин подделались сами собою и совпали с этим событием тысячи мелких причин для этого движения и для войны: укоры за несоблюдение континентальной системы, и герцог Ольденбургский, и движение войск в Пруссию, предпринятое (как казалось Наполеону) для того только, чтобы достигнуть вооруженного мира, и любовь и привычка французского императора к войне, совпавшая с расположением его народа, увлечение грандиозностью приготовлений, и расходы по приготовлению, и потребность приобретения таких выгод, которые бы окупили эти расходы, и одурманившие почести в Дрездене, и дипломатические переговоры, которые, по взгляду современников, были ведены с искренним желанием достижения мира и которые только уязвляли самолюбие той и другой стороны, и миллионы миллионов других причин, подделавшихся под имеющее совершиться событие, совпавших с ним.
Когда созрело яблоко и падает, – отчего оно падает? Оттого ли, что тяготеет к земле, оттого ли, что засыхает стержень, оттого ли, что сушится солнцем, что тяжелеет, что ветер трясет его, оттого ли, что стоящему внизу мальчику хочется съесть его?
Ничто не причина. Все это только совпадение тех условий, при которых совершается всякое жизненное, органическое, стихийное событие. И тот ботаник, который найдет, что яблоко падает оттого, что клетчатка разлагается и тому подобное, будет так же прав, и так же не прав, как и тот ребенок, стоящий внизу, который скажет, что яблоко упало оттого, что ему хотелось съесть его и что он молился об этом. Так же прав и не прав будет тот, кто скажет, что Наполеон пошел в Москву потому, что он захотел этого, и оттого погиб, что Александр захотел его погибели: как прав и не прав будет тот, кто скажет, что завалившаяся в миллион пудов подкопанная гора упала оттого, что последний работник ударил под нее последний раз киркою. В исторических событиях так называемые великие люди суть ярлыки, дающие наименований событию, которые, так же как ярлыки, менее всего имеют связи с самым событием.
Каждое действие их, кажущееся им произвольным для самих себя, в историческом смысле непроизвольно, а находится в связи со всем ходом истории и определено предвечно.


29 го мая Наполеон выехал из Дрездена, где он пробыл три недели, окруженный двором, составленным из принцев, герцогов, королей и даже одного императора. Наполеон перед отъездом обласкал принцев, королей и императора, которые того заслуживали, побранил королей и принцев, которыми он был не вполне доволен, одарил своими собственными, то есть взятыми у других королей, жемчугами и бриллиантами императрицу австрийскую и, нежно обняв императрицу Марию Луизу, как говорит его историк, оставил ее огорченною разлукой, которую она – эта Мария Луиза, считавшаяся его супругой, несмотря на то, что в Париже оставалась другая супруга, – казалось, не в силах была перенести. Несмотря на то, что дипломаты еще твердо верили в возможность мира и усердно работали с этой целью, несмотря на то, что император Наполеон сам писал письмо императору Александру, называя его Monsieur mon frere [Государь брат мой] и искренно уверяя, что он не желает войны и что всегда будет любить и уважать его, – он ехал к армии и отдавал на каждой станции новые приказания, имевшие целью торопить движение армии от запада к востоку. Он ехал в дорожной карете, запряженной шестериком, окруженный пажами, адъютантами и конвоем, по тракту на Позен, Торн, Данциг и Кенигсберг. В каждом из этих городов тысячи людей с трепетом и восторгом встречали его.
Армия подвигалась с запада на восток, и переменные шестерни несли его туда же. 10 го июня он догнал армию и ночевал в Вильковисском лесу, в приготовленной для него квартире, в имении польского графа.
На другой день Наполеон, обогнав армию, в коляске подъехал к Неману и, с тем чтобы осмотреть местность переправы, переоделся в польский мундир и выехал на берег.
Увидав на той стороне казаков (les Cosaques) и расстилавшиеся степи (les Steppes), в середине которых была Moscou la ville sainte, [Москва, священный город,] столица того, подобного Скифскому, государства, куда ходил Александр Македонский, – Наполеон, неожиданно для всех и противно как стратегическим, так и дипломатическим соображениям, приказал наступление, и на другой день войска его стали переходить Неман.
12 го числа рано утром он вышел из палатки, раскинутой в этот день на крутом левом берегу Немана, и смотрел в зрительную трубу на выплывающие из Вильковисского леса потоки своих войск, разливающихся по трем мостам, наведенным на Немане. Войска знали о присутствии императора, искали его глазами, и, когда находили на горе перед палаткой отделившуюся от свиты фигуру в сюртуке и шляпе, они кидали вверх шапки, кричали: «Vive l'Empereur! [Да здравствует император!] – и одни за другими, не истощаясь, вытекали, всё вытекали из огромного, скрывавшего их доселе леса и, расстрояясь, по трем мостам переходили на ту сторону.
– On fera du chemin cette fois ci. Oh! quand il s'en mele lui meme ca chauffe… Nom de Dieu… Le voila!.. Vive l'Empereur! Les voila donc les Steppes de l'Asie! Vilain pays tout de meme. Au revoir, Beauche; je te reserve le plus beau palais de Moscou. Au revoir! Bonne chance… L'as tu vu, l'Empereur? Vive l'Empereur!.. preur! Si on me fait gouverneur aux Indes, Gerard, je te fais ministre du Cachemire, c'est arrete. Vive l'Empereur! Vive! vive! vive! Les gredins de Cosaques, comme ils filent. Vive l'Empereur! Le voila! Le vois tu? Je l'ai vu deux fois comme jete vois. Le petit caporal… Je l'ai vu donner la croix a l'un des vieux… Vive l'Empereur!.. [Теперь походим! О! как он сам возьмется, дело закипит. Ей богу… Вот он… Ура, император! Так вот они, азиатские степи… Однако скверная страна. До свиданья, Боше. Я тебе оставлю лучший дворец в Москве. До свиданья, желаю успеха. Видел императора? Ура! Ежели меня сделают губернатором в Индии, я тебя сделаю министром Кашмира… Ура! Император вот он! Видишь его? Я его два раза как тебя видел. Маленький капрал… Я видел, как он навесил крест одному из стариков… Ура, император!] – говорили голоса старых и молодых людей, самых разнообразных характеров и положений в обществе. На всех лицах этих людей было одно общее выражение радости о начале давно ожидаемого похода и восторга и преданности к человеку в сером сюртуке, стоявшему на горе.
13 го июня Наполеону подали небольшую чистокровную арабскую лошадь, и он сел и поехал галопом к одному из мостов через Неман, непрестанно оглушаемый восторженными криками, которые он, очевидно, переносил только потому, что нельзя было запретить им криками этими выражать свою любовь к нему; но крики эти, сопутствующие ему везде, тяготили его и отвлекали его от военной заботы, охватившей его с того времени, как он присоединился к войску. Он проехал по одному из качавшихся на лодках мостов на ту сторону, круто повернул влево и галопом поехал по направлению к Ковно, предшествуемый замиравшими от счастия, восторженными гвардейскими конными егерями, расчищая дорогу по войскам, скакавшим впереди его. Подъехав к широкой реке Вилии, он остановился подле польского уланского полка, стоявшего на берегу.
– Виват! – также восторженно кричали поляки, расстроивая фронт и давя друг друга, для того чтобы увидать его. Наполеон осмотрел реку, слез с лошади и сел на бревно, лежавшее на берегу. По бессловесному знаку ему подали трубу, он положил ее на спину подбежавшего счастливого пажа и стал смотреть на ту сторону. Потом он углубился в рассматриванье листа карты, разложенного между бревнами. Не поднимая головы, он сказал что то, и двое его адъютантов поскакали к польским уланам.
– Что? Что он сказал? – слышалось в рядах польских улан, когда один адъютант подскакал к ним.
Было приказано, отыскав брод, перейти на ту сторону. Польский уланский полковник, красивый старый человек, раскрасневшись и путаясь в словах от волнения, спросил у адъютанта, позволено ли ему будет переплыть с своими уланами реку, не отыскивая брода. Он с очевидным страхом за отказ, как мальчик, который просит позволения сесть на лошадь, просил, чтобы ему позволили переплыть реку в глазах императора. Адъютант сказал, что, вероятно, император не будет недоволен этим излишним усердием.