Джалло

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Джиалло»)
Перейти к: навигация, поиск
К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Джалло, джиалло (от итал. giallo — жёлтый) — поджанр итальянских фильмов ужасов, сочетающий элементы криминального триллера и эротики. Отдельными кинокритиками рассматривается как поджанр-предвестник слэшера.





Происхождение названия

Изначально термин «джалло» возник для описания серии дешевых криминальных рассказов от издательства «Mondadori publishing house», выпущенной в ярко-жёлтых обложках в начале 1929 года. Большая часть рассказов, публикуемых в такой серии, были переведены с английского языка. Данная серия имела большой успех, и многие другие издательства также стали издавать как свои рассказы, так и детективы от маститых авторов, вроде Агаты Кристи, Эдгара Уоллеса, Жоржа Сименона в изданиях с непременной жёлтой обложкой. Позднее слово «giallo» стало в Италии синонимом преступления с выраженной детективной составляющей[уточнить], а еще позднее — обозначением определенного жанра, имеющего выраженные отличия от «традиционных» детективов.

Характерные особенности

Как поджанр джалло определяется визуальным содержанием, в то время как сюжетные линии варьируют от готики и триллера к мелодраме. Отличительными признаками джалло является обилие долгих и стильных, кровавых и изощрённых сцен убийств, необычная работа с камерой — убийства, часто показываемые «глазами убийцы». Демонстрация его самого ограничивается, как правило, показом рук в перчатках — преимущественно чёрных и кожаных (в фильмах Дарио Ардженто — это были его собственные руки). А психологический портрет убийцы складывается из безумия и паранойи. Сама личность убийцы и его мотивы проясняются только в конце кинофильма. При этом убийцей обязательно является один из основных персонажей фильма.

Также в фильмах данного жанра обязательно присутствуют откровенные сцены эротического и сексуального, но не порнографического характера и оригинальные музыкальные аранжировки.

Одной из основных особенностей жанра являются длинные и порой абсолютно нелепые названия типа «Что эти странные капельки крови делают на теле Дженнифер?», «Твой порок — это закрытая комната, и только я обладаю ключом к ней».

История жанра

Кинематограф стал адаптировать джалло в начале 1960-х годов. Первоначально это были экранизации книг, но позднее, с приходом в жанр Марио Бава и Дарио Ардженто, кинофильмы джалло породили свой собственный, особый поджанр. В самой Италии данные фильмы называли триллерами, а как «джалло» они были известны исключительно за границей.

Самым первым джалло кинокритиками считается фильм Марио Бава «Девушка, которая слишком много знала» (итал. La ragazza che sapeva troppo) 1963 года, название которого является отсылкой к знаменитому фильму Альфреда Хичкока. Именно этот фильм содержал несколько элементов, которые впоследствии стали характерными для всего жанра: признание литературного первоисточника (Нора Девис читает джалло в самолете в начале фильма); классический протагонист — иностранец в Италии; исследование вуайеризма в подтексте убийства; одержимый детектив-аматор, а также набор неожиданных поворотов сюжета.

Годом позже Бава снимает фильм «Кровь и чёрные кружева», который впоследствии стал своеобразным образцом для всех последующих фильмов жанра. Именно в этом фильме Марио Бава представил на суд зрителей образ убийцы в маске и чёрных перчатках, с ножом в руках.

В 1970 году происходит дебют Дарио Ардженто в данном жанре с кинофильмом «Птица с хрустальным оперением» (итал. L'uccello dalle piume di cristallo). Именно с этим фильмом принято связывать начало «золотой эры» жанра. В самом фильме рассказывалось о туристе из США по имени Сэм Далмас, который наблюдал за тем, что он воспринял как нападение на женщину в галерее искусств. Всё последующее экранное время фильма он занимается одержимым расследованием и испытывает кризис личности. Именно это впоследствии стало типичными элементами для протагонистов в кинофильмах Ардженто, тогда как другие режиссёры джалло в первую очередь фокусировались на женской истерии.

Успех «Птицы с хрустальным оперением» послужил отправной точкой для появления джалло с длинными названиями не только в Италии («Ящерица в женском обличии» (итал. Una lucertolla con la pelle di donna), 1971, режиссёр Лучио Фульчи, «Черное брюшко тарантула» (итал. La tarantola dal ventre nero), 1971, режиссёр Пало Кавара, «Преступления чёрного кота» (итал. Sette scialli di setta gialli), 1972, режиссёр Серджио Пасторе), но также и в Испании («Голубые глаза разбитой куклы» (исп. Los ojos azules de la muneca rota), 1973), режиссёр Карлос Ауред).

Сам Дарио Ардженто следом за своим первым успешным фильмом снимает ещё два столь же успешных джалло — «Кошка о девяти хвостах» (итал. Il Gatto a nove code), 1971) и «Четыре мухи на сером бархате» (итал. Quattro mosche di velutto grigio), 1971).

Ярким явлением в развитии жанра стали два фильма режиссёра Франческо Барилли «Аромат дамы в чёрном» (1974) и «Пансионат страха» (1977).

В 1980-е года жанр стал плавно угасать, и окончательно угас в 1990-е. Попытки возрождения джалло предпринимаются в фильмах швейцарского режиссёра Матьё Сейлера, который, правда, дистанцируется от этого жанра.

Влияние на кинематограф

Наиболее очевидно влияние джалло, по мнению кинокритиков, оказало на слешеры. Однако его стиль прослеживается и в американских эротических триллерах 80-90-х годов — «Подставное тело» режиссёра Брайан Де Пальма 1984 год; «Основной инстинкт», режиссёр Пол Верховен, 1992 год; и других.

Примеры

Напишите отзыв о статье "Джалло"

Отрывок, характеризующий Джалло

Будут все враги у ног» и т.д.
Только что кончили певчие, как последовали новые и новые тосты, при которых всё больше и больше расчувствовался граф Илья Андреич, и еще больше билось посуды, и еще больше кричалось. Пили за здоровье Беклешова, Нарышкина, Уварова, Долгорукова, Апраксина, Валуева, за здоровье старшин, за здоровье распорядителя, за здоровье всех членов клуба, за здоровье всех гостей клуба и наконец отдельно за здоровье учредителя обеда графа Ильи Андреича. При этом тосте граф вынул платок и, закрыв им лицо, совершенно расплакался.


Пьер сидел против Долохова и Николая Ростова. Он много и жадно ел и много пил, как и всегда. Но те, которые его знали коротко, видели, что в нем произошла в нынешний день какая то большая перемена. Он молчал всё время обеда и, щурясь и морщась, глядел кругом себя или остановив глаза, с видом совершенной рассеянности, потирал пальцем переносицу. Лицо его было уныло и мрачно. Он, казалось, не видел и не слышал ничего, происходящего вокруг него, и думал о чем то одном, тяжелом и неразрешенном.
Этот неразрешенный, мучивший его вопрос, были намеки княжны в Москве на близость Долохова к его жене и в нынешнее утро полученное им анонимное письмо, в котором было сказано с той подлой шутливостью, которая свойственна всем анонимным письмам, что он плохо видит сквозь свои очки, и что связь его жены с Долоховым есть тайна только для одного него. Пьер решительно не поверил ни намекам княжны, ни письму, но ему страшно было теперь смотреть на Долохова, сидевшего перед ним. Всякий раз, как нечаянно взгляд его встречался с прекрасными, наглыми глазами Долохова, Пьер чувствовал, как что то ужасное, безобразное поднималось в его душе, и он скорее отворачивался. Невольно вспоминая всё прошедшее своей жены и ее отношения с Долоховым, Пьер видел ясно, что то, что сказано было в письме, могло быть правда, могло по крайней мере казаться правдой, ежели бы это касалось не его жены. Пьер вспоминал невольно, как Долохов, которому было возвращено всё после кампании, вернулся в Петербург и приехал к нему. Пользуясь своими кутежными отношениями дружбы с Пьером, Долохов прямо приехал к нему в дом, и Пьер поместил его и дал ему взаймы денег. Пьер вспоминал, как Элен улыбаясь выражала свое неудовольствие за то, что Долохов живет в их доме, и как Долохов цинически хвалил ему красоту его жены, и как он с того времени до приезда в Москву ни на минуту не разлучался с ними.
«Да, он очень красив, думал Пьер, я знаю его. Для него была бы особенная прелесть в том, чтобы осрамить мое имя и посмеяться надо мной, именно потому, что я хлопотал за него и призрел его, помог ему. Я знаю, я понимаю, какую соль это в его глазах должно бы придавать его обману, ежели бы это была правда. Да, ежели бы это была правда; но я не верю, не имею права и не могу верить». Он вспоминал то выражение, которое принимало лицо Долохова, когда на него находили минуты жестокости, как те, в которые он связывал квартального с медведем и пускал его на воду, или когда он вызывал без всякой причины на дуэль человека, или убивал из пистолета лошадь ямщика. Это выражение часто было на лице Долохова, когда он смотрел на него. «Да, он бретёр, думал Пьер, ему ничего не значит убить человека, ему должно казаться, что все боятся его, ему должно быть приятно это. Он должен думать, что и я боюсь его. И действительно я боюсь его», думал Пьер, и опять при этих мыслях он чувствовал, как что то страшное и безобразное поднималось в его душе. Долохов, Денисов и Ростов сидели теперь против Пьера и казались очень веселы. Ростов весело переговаривался с своими двумя приятелями, из которых один был лихой гусар, другой известный бретёр и повеса, и изредка насмешливо поглядывал на Пьера, который на этом обеде поражал своей сосредоточенной, рассеянной, массивной фигурой. Ростов недоброжелательно смотрел на Пьера, во первых, потому, что Пьер в его гусарских глазах был штатский богач, муж красавицы, вообще баба; во вторых, потому, что Пьер в сосредоточенности и рассеянности своего настроения не узнал Ростова и не ответил на его поклон. Когда стали пить здоровье государя, Пьер задумавшись не встал и не взял бокала.
– Что ж вы? – закричал ему Ростов, восторженно озлобленными глазами глядя на него. – Разве вы не слышите; здоровье государя императора! – Пьер, вздохнув, покорно встал, выпил свой бокал и, дождавшись, когда все сели, с своей доброй улыбкой обратился к Ростову.
– А я вас и не узнал, – сказал он. – Но Ростову было не до этого, он кричал ура!
– Что ж ты не возобновишь знакомство, – сказал Долохов Ростову.
– Бог с ним, дурак, – сказал Ростов.
– Надо лелеять мужей хорошеньких женщин, – сказал Денисов. Пьер не слышал, что они говорили, но знал, что говорят про него. Он покраснел и отвернулся.
– Ну, теперь за здоровье красивых женщин, – сказал Долохов, и с серьезным выражением, но с улыбающимся в углах ртом, с бокалом обратился к Пьеру.
– За здоровье красивых женщин, Петруша, и их любовников, – сказал он.
Пьер, опустив глаза, пил из своего бокала, не глядя на Долохова и не отвечая ему. Лакей, раздававший кантату Кутузова, положил листок Пьеру, как более почетному гостю. Он хотел взять его, но Долохов перегнулся, выхватил листок из его руки и стал читать. Пьер взглянул на Долохова, зрачки его опустились: что то страшное и безобразное, мутившее его во всё время обеда, поднялось и овладело им. Он нагнулся всем тучным телом через стол: – Не смейте брать! – крикнул он.
Услыхав этот крик и увидав, к кому он относился, Несвицкий и сосед с правой стороны испуганно и поспешно обратились к Безухову.
– Полноте, полно, что вы? – шептали испуганные голоса. Долохов посмотрел на Пьера светлыми, веселыми, жестокими глазами, с той же улыбкой, как будто он говорил: «А вот это я люблю». – Не дам, – проговорил он отчетливо.
Бледный, с трясущейся губой, Пьер рванул лист. – Вы… вы… негодяй!.. я вас вызываю, – проговорил он, и двинув стул, встал из за стола. В ту самую секунду, как Пьер сделал это и произнес эти слова, он почувствовал, что вопрос о виновности его жены, мучивший его эти последние сутки, был окончательно и несомненно решен утвердительно. Он ненавидел ее и навсегда был разорван с нею. Несмотря на просьбы Денисова, чтобы Ростов не вмешивался в это дело, Ростов согласился быть секундантом Долохова, и после стола переговорил с Несвицким, секундантом Безухова, об условиях дуэли. Пьер уехал домой, а Ростов с Долоховым и Денисовым до позднего вечера просидели в клубе, слушая цыган и песенников.