Дживани

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Дживани (Ջիվանի)

Дживани играет на кемане
Основная информация
Полное имя

Сероб Степанович Левонян (Սերոբ Ստեփանի Լևոնյան)

Дата рождения

1846(1846)

Место рождения

село Карцахи, Ахалцихский уезд, Кутаисская губерния

Дата смерти

5 марта 1909(1909-03-05)

Место смерти

Тифлис

Страна

Российская империя

Профессии

поэт, композитор, ашуг

Дживани́ (арм. Ջիվանի, настоящее имя Серо́б Степа́нович Левоня́н; 1846, Карцахи, Ахалцихский уезд, Кутаисская губерния — 5 марта 1909, Тифлис) — армянский поэт, музыкант и ашуг.





Биография

Родился в селе Карцах (Карзах), вблизи г. Ахалкалаки[1] в семье земледельца. В возрасте 8 лет Дживани остался сиротой. Воспитывался в семье дяди (арм. հորեղբայր, брат отца). Основам музыкального искусства Дживани обучался в селе у видного мастера Гара-Газара. Обучался игре на кяманче и скрипке, а также народным песням.

В 1866 году в село Карцах прибыл молодой ашуг Сазаин (Агаджан). Вместе с ним Дживани переезжает в Тифлис. Музыкальная деятельность ашуга началась и сформировалась в Тифлисе, а затем (с 1868 по 1895 год) получила своё развитие в Александрополе. Жил в Тифлисе с 1895 до своей смерти.

В Александрополе Дживани был окружён группой единомышленников, певцов-ашугов (Джамали, Шагрин, Малул, Гейрати, Физаи). За свой талант получил признание и титул устабаши (от азерб. usta başı, уста — мастер, баши — глава, главный мастер). С большим успехом группа ашугов исполняла свои песни по всему региону: Тифлис, Батум, Баку, Карс и в других городах Закавказья.

Творчество Дживани более разнообразно, разносторонне, чем творчество его современников. Он является автором, по разным источникам, от 800 до 1000 произведений. Дживани был хорошо знаком с армянской литературой XIX века, которая и оказала сильное влияние на его творчество. Его поэзия характеризуется особенной чистотой армянского языка; поэт избегает характерные для других ашугов (напр. Саят-Нова) частые заимствования из других языков (таких как фарси, арабский или турецкий).

В своих песнях Дживани описывал нищету и бесправие («Крестьянская жизнь», «Рабочий» и др.), осуждал угнетателей, изображал борьбу армянского народа против иноземцев, воспевал братство народов. Для многих песен Дживани («В эту ночь», «Как дни зимы», «Серна», «Холостяк и женатый», «Простак-воробей») характерны приёмы традиционной восточной поэзии. Многие песни Дживани стали народными («Мать», «О, красавица», «У родника» и др.)[2]. В период с 1870 по 1890 годы на смену лирическим, романтичным произведениям характерным для ашугов, в творчество Дживани приходят песни сопротивления и социального протеста, ироничные, обличительные и сатирические.

Похоронен в Пантеоне Ходживанка в Тбилиси.

Образец поэзии

Одним из наиболее известных и исполняемых произведений Дживани является песня Կուգան ու կերթան («Придут и уйдут») написанная в 1892 году.

Оригинал на армянском Перевод В. Я. Брюсова
… Կուգան ու կերթան … … Придут — уйдут …

Ձախորդ օրերը ձմռան նման կուգան ու կերթան,
Վհատելու չէ, վերջ կունենան, կուգան ու կերթան.
Դառն ցավերը մարդու վերա չեն մնա երկար,
Որպես հաճախորդ շարվեշարան կուգան ու կերթան։

Փորձանք, հալածանք և նեղություն ազգերի գլխից
Ինչպես ճանապարհի քարավան կուգան ու կերթան,
Աշխարհը բուրաստան է հատուկ, մարդիկը ծաղիկ,
Ո~րքան մանուշակ, վարդ բալասան կուգան ու կերթան։

Ոչ ուժեղը թող պարծենա, ոչ տկարը տխրի,
Փոփոխակի անցքեր զանազան կուգան ու կերթան,
Արևը առանց վախենալու ցայտում է լույսը,
Ամպերը դեպի աղոթարան կուգան ու կերթան։

Երկիրը ուսյալ զավակին է փայփայում մոր պես,
Անկիրթ ցեղերը թափառական կուգան ու կերթան.
Աշխարհը հյուրանոց է, Ջիվան, մարդիկը հյուր են,
Այսպես է կանոնը բնական, կուգան ու կերթան։

Как дни зимы, дни неудач недолго тут: придут — уйдут.
Всему есть свой конец, не плачь! Что бег минут: придут — уйдут…
Тоска потерь пусть мучит нас; но верь, что беды лишь на час:
Как сонм гостей, за рядом ряд, они снуют: придут — уйдут

Обман, гонение, борьба и притеснение племён,
Как караваны, что под звон в степи идут: придут — уйдут.
Мир — сад, и люди в нём — цветы! но много в нём увидишь ты
Фиалок, бальзаминов, роз, что день цветут: придут — уйдут.

Итак, ты, сильный, не гордись! итак, ты, слабый, не грусти!
События должны идти, творя свой суд: придут — уйдут.
Смотри: для солнца страха нет скрыть в тучах свой палящий свет,
И тучи, на восток спеша, плывут, бегут: придут — уйдут.

Земля ласкает, словно мать, учёного, добра, нежна;
Но диких бродят племена, они живут: придут — уйдут…
Весь мир — гостиница, Дживан! А люди — зыбкий караван!
И всё идет своей чредой: любовь и труд, — придут — уйдут.

Издания сочинений

До 1880 года произведения Дживани издавались в различных печатных изданиях, а в 1882 году были опубликованы отдельным сборником. Отдельные произведения Дживани, имеющие большое художественное значение, неоднократно переводились на русский язык. На сегодняшний день хорошо известно и опубликовано более 1000 песен и более 100 мелодий Дживани[3].

Библиография

  • Երգերի Ժողովացու (Сборник песен), Ереван, 1936
  • Ջիւանու Քնարը (А. Саакян, Лира Дживана), Ереван, 1959
  • Քնար։ Լիակատար հավաքացու ինքնւռոյն եւ փոխադրական երկասիռութիւնների. Ոտանավորներ եւ արձակ в 2х томах. Том 1 (Тифлис, 1900), Том 2 (Вагаршапат, 1904)
  • Աշըղ Ջիւանու երգերը (Песни ашуга Дживани), Александрополь, 1882,1886,1893, Тифлис 1912
  • Աշըղ Ղարիբի հեքեաթը, հանդերձ երգերով. Փոհադռութիւն. (Александрополь, 1887, Тифлис 1897, Константинополь, 1922)
  • Поэзия Армении с древнейших времён до наших дней / Под редакцией В. Я. Брюсова. — М., 1916.
  • Антология армянской поэзии. — М., 1940.

Напишите отзыв о статье "Дживани"

Ссылки

  • [armenianhouse.org/blackwell/armenian-poems/djivan.html Djivan’s Poems (translated by Alice Stone Blackwell)]  (англ.)
  • [vechek.livejournal.com/14365.html Версия об авторстве «Каравана» в переводе Александра Блока]

См. также

Примечания

  1. Ныне — Ахалкалакский район, Грузия.
  2. [feb-web.ru/feb/litenc/encyclop/le3/le3-2452.htm Литературная энциклопедия: Дживани]
  3. Ellen Koskoff. Armenian music. Ashugh // The Concise Garland Encyclopedia of World Music, Том 2. — Routledge, 2008. — Т. 2. — С. 1406. — ISBN 0415972930, 9780415972932.

Отрывок, характеризующий Дживани

Депо, и пленные, и обоз маршала остановились в деревне Шамшеве. Все сбилось в кучу у костров. Пьер подошел к костру, поел жареного лошадиного мяса, лег спиной к огню и тотчас же заснул. Он спал опять тем же сном, каким он спал в Можайске после Бородина.
Опять события действительности соединялись с сновидениями, и опять кто то, сам ли он или кто другой, говорил ему мысли, и даже те же мысли, которые ему говорились в Можайске.
«Жизнь есть всё. Жизнь есть бог. Все перемещается и движется, и это движение есть бог. И пока есть жизнь, есть наслаждение самосознания божества. Любить жизнь, любить бога. Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий».
«Каратаев» – вспомнилось Пьеру.
И вдруг Пьеру представился, как живой, давно забытый, кроткий старичок учитель, который в Швейцарии преподавал Пьеру географию. «Постой», – сказал старичок. И он показал Пьеру глобус. Глобус этот был живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров. Вся поверхность шара состояла из капель, плотно сжатых между собой. И капли эти все двигались, перемещались и то сливались из нескольких в одну, то из одной разделялись на многие. Каждая капля стремилась разлиться, захватить наибольшее пространство, но другие, стремясь к тому же, сжимали ее, иногда уничтожали, иногда сливались с нею.
– Вот жизнь, – сказал старичок учитель.
«Как это просто и ясно, – подумал Пьер. – Как я мог не знать этого прежде».
– В середине бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать его. И растет, сливается, и сжимается, и уничтожается на поверхности, уходит в глубину и опять всплывает. Вот он, Каратаев, вот разлился и исчез. – Vous avez compris, mon enfant, [Понимаешь ты.] – сказал учитель.
– Vous avez compris, sacre nom, [Понимаешь ты, черт тебя дери.] – закричал голос, и Пьер проснулся.
Он приподнялся и сел. У костра, присев на корточках, сидел француз, только что оттолкнувший русского солдата, и жарил надетое на шомпол мясо. Жилистые, засученные, обросшие волосами, красные руки с короткими пальцами ловко поворачивали шомпол. Коричневое мрачное лицо с насупленными бровями ясно виднелось в свете угольев.
– Ca lui est bien egal, – проворчал он, быстро обращаясь к солдату, стоявшему за ним. – …brigand. Va! [Ему все равно… разбойник, право!]
И солдат, вертя шомпол, мрачно взглянул на Пьера. Пьер отвернулся, вглядываясь в тени. Один русский солдат пленный, тот, которого оттолкнул француз, сидел у костра и трепал по чем то рукой. Вглядевшись ближе, Пьер узнал лиловую собачонку, которая, виляя хвостом, сидела подле солдата.
– А, пришла? – сказал Пьер. – А, Пла… – начал он и не договорил. В его воображении вдруг, одновременно, связываясь между собой, возникло воспоминание о взгляде, которым смотрел на него Платон, сидя под деревом, о выстреле, слышанном на том месте, о вое собаки, о преступных лицах двух французов, пробежавших мимо его, о снятом дымящемся ружье, об отсутствии Каратаева на этом привале, и он готов уже был понять, что Каратаев убит, но в то же самое мгновенье в его душе, взявшись бог знает откуда, возникло воспоминание о вечере, проведенном им с красавицей полькой, летом, на балконе своего киевского дома. И все таки не связав воспоминаний нынешнего дня и не сделав о них вывода, Пьер закрыл глаза, и картина летней природы смешалась с воспоминанием о купанье, о жидком колеблющемся шаре, и он опустился куда то в воду, так что вода сошлась над его головой.
Перед восходом солнца его разбудили громкие частые выстрелы и крики. Мимо Пьера пробежали французы.
– Les cosaques! [Казаки!] – прокричал один из них, и через минуту толпа русских лиц окружила Пьера.
Долго не мог понять Пьер того, что с ним было. Со всех сторон он слышал вопли радости товарищей.
– Братцы! Родимые мои, голубчики! – плача, кричали старые солдаты, обнимая казаков и гусар. Гусары и казаки окружали пленных и торопливо предлагали кто платья, кто сапоги, кто хлеба. Пьер рыдал, сидя посреди их, и не мог выговорить ни слова; он обнял первого подошедшего к нему солдата и, плача, целовал его.
Долохов стоял у ворот разваленного дома, пропуская мимо себя толпу обезоруженных французов. Французы, взволнованные всем происшедшим, громко говорили между собой; но когда они проходили мимо Долохова, который слегка хлестал себя по сапогам нагайкой и глядел на них своим холодным, стеклянным, ничего доброго не обещающим взглядом, говор их замолкал. С другой стороны стоял казак Долохова и считал пленных, отмечая сотни чертой мела на воротах.
– Сколько? – спросил Долохов у казака, считавшего пленных.
– На вторую сотню, – отвечал казак.
– Filez, filez, [Проходи, проходи.] – приговаривал Долохов, выучившись этому выражению у французов, и, встречаясь глазами с проходившими пленными, взгляд его вспыхивал жестоким блеском.
Денисов, с мрачным лицом, сняв папаху, шел позади казаков, несших к вырытой в саду яме тело Пети Ростова.


С 28 го октября, когда начались морозы, бегство французов получило только более трагический характер замерзающих и изжаривающихся насмерть у костров людей и продолжающих в шубах и колясках ехать с награбленным добром императора, королей и герцогов; но в сущности своей процесс бегства и разложения французской армии со времени выступления из Москвы нисколько не изменился.
От Москвы до Вязьмы из семидесятитрехтысячной французской армии, не считая гвардии (которая во всю войну ничего не делала, кроме грабежа), из семидесяти трех тысяч осталось тридцать шесть тысяч (из этого числа не более пяти тысяч выбыло в сражениях). Вот первый член прогрессии, которым математически верно определяются последующие.
Французская армия в той же пропорции таяла и уничтожалась от Москвы до Вязьмы, от Вязьмы до Смоленска, от Смоленска до Березины, от Березины до Вильны, независимо от большей или меньшей степени холода, преследования, заграждения пути и всех других условий, взятых отдельно. После Вязьмы войска французские вместо трех колонн сбились в одну кучу и так шли до конца. Бертье писал своему государю (известно, как отдаленно от истины позволяют себе начальники описывать положение армии). Он писал:
«Je crois devoir faire connaitre a Votre Majeste l'etat de ses troupes dans les differents corps d'annee que j'ai ete a meme d'observer depuis deux ou trois jours dans differents passages. Elles sont presque debandees. Le nombre des soldats qui suivent les drapeaux est en proportion du quart au plus dans presque tous les regiments, les autres marchent isolement dans differentes directions et pour leur compte, dans l'esperance de trouver des subsistances et pour se debarrasser de la discipline. En general ils regardent Smolensk comme le point ou ils doivent se refaire. Ces derniers jours on a remarque que beaucoup de soldats jettent leurs cartouches et leurs armes. Dans cet etat de choses, l'interet du service de Votre Majeste exige, quelles que soient ses vues ulterieures qu'on rallie l'armee a Smolensk en commencant a la debarrasser des non combattans, tels que hommes demontes et des bagages inutiles et du materiel de l'artillerie qui n'est plus en proportion avec les forces actuelles. En outre les jours de repos, des subsistances sont necessaires aux soldats qui sont extenues par la faim et la fatigue; beaucoup sont morts ces derniers jours sur la route et dans les bivacs. Cet etat de choses va toujours en augmentant et donne lieu de craindre que si l'on n'y prete un prompt remede, on ne soit plus maitre des troupes dans un combat. Le 9 November, a 30 verstes de Smolensk».