Савонарола, Джироламо

Джироламо Савонарола
Портрет Савонаролы кисти Фра Бартоломео, около 1498
Дата рождения:	21 сентября 1452(1452-09-21)
Место рождения:	Феррара, герцогство Феррара
Дата смерти:	23 мая 1498(1498-05-23) (45 лет)
Место смерти:	Флоренция, Флорентийская республика
Направление:	западная философия
Основные интересы:	Теология
Подпись:

Джирола́мо Савонаро́ла (итал. Girolamo Savonarola; 1452—1498) — итальянский монах и реформатор 1494—1498 годов.

Биография

Происходил из старинного падуанского рода. Джироламо был третьим ребёнком в семье Николо Савонаролы и его жены, мантуанки Елены Буонокорзи. Его дед, Микеле Савонарола, был известным врачом. Отец Савонаролы готовил сына к медицинской карьере и старался дать ему достойное образование. В молчаливом и вдумчивом юноше рано сказались аскетические начала, любовь к размышлениям и глубокая религиозность.

Италия в то время была охвачена гуманистическим движением, одним из крупнейших центров которого была Флоренция, где гуманизм при Лоренцо Медичи отличался эпикурейско-языческим направлением.

Светская жизнь и религиозно-нравственное падение Италии сильно возмущали Савонаролу. Некоторые из его ранних стансов посвящены печальному состоянию церкви, порче нравов и разрушению добрых отношений между людьми.

Неудачная любовь к дочери флорентийского изгнанника Строцци и увлечение средневековыми богословскими сочинениями (особенно Фомою Аквинским) привели Савонаролу к решимости поступить в монастырь.

Монастырская жизнь

В 1475 г. он тайно бежал из родного дома в Болонью, в доминиканский монастырь, оставив дома написанную им книгу «О презрении к свету».

В монастыре он вёл суровую жизнь, отказался от денег, которые имел, свои книги подарил монастырю, оставив себе только Библию, ополчался против монастырской роскоши и посвящал свободное от молитв время изучению Отцов Церкви.

Поэтические наклонности Савонаролы проявлялись и в монастыре: он написал стихотворение «О падении церкви», где указывал, что у людей нет уже прежней чистоты, учёности, христианской любви, а главной причиной тому — порочность пап. Настоятель монастыря поручил Савонароле обучать новичков и возложил на него обязанность проповедника.

В 1482 г. его послали проповедовать в разные города, в том числе в Феррару, откуда ввиду начавшейся войны с Венецией ему приказали отправиться во Флоренцию, в известный тогда монастырь Сан-Марко.

Здесь Савонарола, уже славившийся как учёный, был назначен почётным чтецом при братии и наставником послушников. В 1483 г. Савонарола проповедовал в церкви Сан-Лоренцо, но не имел успеха.

Это заставило его заняться исправлением своих недостатков. Он отправился проповедовать в небольшой городок Сан-Джиминьяно, где пробыл два года, увлекая слушателей своими речами.

Взлёт

В 1486 году Савонарола явился в Брешии уже опытным и отважным проповедником, резко бичевавшим людские пороки, властно призывавшим к покаянию и предвещавшим Италии Божьи кары за её грехи.

В это же время Савонарола познакомился в Реджио с Джованни Пико делла Мирандола, который стал его страстным последователем. Под влиянием Пико, Лоренцо Медичи вызвал Савонаролу из Генуи во Флоренцию (1490 г.), и он снова занял кафедру учителя в Сан-Марко.

Монастырь быстро наполнился светскими слушателями; успех проповеди Савонаролы был необычайный, людям не хватало места. 1 августа 1490 г. Савонарола произнёс знаменитую проповедь, где с неслыханной до него уверенностью высказал мысли о необходимости и близости обновления церкви, о том, что скоро Бог поразит своим гневом всю Италию.

Он утверждал, что, подобно ветхозаветным пророкам, передаёт лишь веления Божии, угрожал проклятием тому, кто не верит в его пророческое призвание, обличал испорченность нравов флорентийцев, не стесняясь в выборе выражений.

В своих вдохновенных проповедях Савонарола часто смешивал свои мысли с текстами Св. Писания, говоря в своё оправдание, что «слова эти недавно сошли с небес».

Его влияние усилилось благодаря исполнению некоторых его предсказаний — смерти папы Иннокентия, нашествию французского короля и др. Ласковое и сердечное обращение с братией сделали Савонаролу любимцем монастыря, и в 1491 г. он был единогласно избран настоятелем Сан-Марко.

Он сразу поставил себя в независимое положение по отношению к Лоренцо Медичи, отказавшись явиться к нему с выражением почтения; Лоренцо пришлось уступить монаху.

Известна речь Савонаролы против роскоши женских нарядов, после которой все дамы перестали надевать в церковь украшения.

«Грехи Италии, — говорил он, — силой делают меня пророком». Народ верил в его пророчества; из его сочинений «Об истине пророчества» и «Об откровениях» видно, что он и сам был убеждён в своём божественном призвании. Поэтому он смело и властно громил священников, проповедников, отцов и матерей, князей, граждан и купцов, крестьян и солдат, укоряя их в отступлении от правил истинной христианской жизни.

«Рим — это Вавилон, — говорил он. — Вместо внушения народу основ христианского вероучения прелаты отдаются поэзии и красноречию. Вы найдёте в их руках Горация, Вергилия, Цицерона»… Ещё резче сделались угрозы Савонаролы, когда после смерти Лоренцо Медичи (1492) правителем Флоренции стал его сын, Пьеро ди Лоренцо Медичи, а папой был избран Александр VI Борджиа.

Пьеро ди Лоренцо Медичи запретил Савонароле произносить проповеди в течение поста; Савонарола принужден был покинуть Флоренцию и отправиться в Болонью (1493 г.). Здесь он вызвал гнев жены правителя Болоньи: она приказала своим телохранителям убить Савонаролу за то, что он назвал её в церкви дьяволом.

Возвращение во Флоренцию

Вернувшись во Флоренцию, Савонарола занялся приведением в исполнение своей мечты — нравственного и государственного преобразования Флоренции. Сначала он занялся реформой монастыря Сан-Марко.

Он продал церковное имущество, изгнал всякую роскошь из монастыря, обязал всех монахов работой. Для успеха проповеди язычникам Савонарола учредил кафедры греческого, еврейского, турецкого и арабского языков. Александр VI пытался привлечь Савонаролу на свою сторону, предлагая ему сначала архиепископство во Флоренции, потом кардинальскую шапку; но Савонарола не прекращал своих обличений Рима и папы.

В 1494 г. французский король Карл VIII вступил в Италию и в ноябре прибыл во Флоренцию. Пьеро ди Лоренцо Медичи был изгнан как изменник; во главе посольства к французскому королю был поставлен Савонарола. В это тревожное время Савонарола стал настоящим повелителем Флоренции; под его влиянием во Флоренции были восстановлены республиканские учреждения.

Воззрения

По своим политическим взглядам Савонарола был республиканцем, но он думал, что республика лишь тогда будет благом для Флоренции, когда граждане станут нравственнее: религиозное и нравственное очищение произведёт и политическую реформу. Савонарола указывал на несправедливое распределение налогов, нападал на богачей, говоря, что они «присваивают себе заработную плату простонародья, все доходы и налоги», а бедняки умирают с голода. Всякий излишек — смертный грех, так как он стоит жизней бедным.

Вся работа государственного переустройства Флоренции была выработана в проповедях Савонаролы и совершалась по его программе. По предложению Савонаролы были установлены Великий Совет и Совет восьмидесяти. Ставленником Савонаролы в Совете был Никколо Макиавелли. 5 февраля 1495 г., по предложению Савонаролы, великий совет заменил поземельный налог подоходным, в размере 10 %. Заёмщиков Савонарола освободил от уплаты долгов, а в апреле 1496 г. основал заёмный банк, потребовав, чтобы в годовой срок выехали из Флоренции все ростовщики и менялы, бравшие по 32 с половиной процента.

Наконец Савонарола провозгласил синьором и королём Флоренции Иисуса Христа, сам же он был в глазах народа избранником Христа.

Политическим преобразованием Савонарола закончил лишь часть своей задачи; ему предстояло ещё нравственно возродить Флоренцию.

Уже в 1494 году заметна была перемена: флорентийцы постились, посещали церковь; женщины сняли с себя богатые уборы; на улицах вместо песен раздавались псалмы; читали только Библию; многие из знатных людей удалились в монастырь Сан-Марко.

Савонарола назначал проповеди в часы, когда были назначены балы или маскарады, и народ стекался к нему. С жестокостью обрушивался Савонарола на святотатцев, которым велел вырезать языки, на азартных игроков, которых наказывал огромными штрафами; развратников и гомосексуалов он призывал сжигать заживо.

Однако проповедь — одно, а реальная судебная практика — совсем другое. Её можно проследить по сохранившимся документам (см. Коннелл, Констебл; Rocke; Талако). Как правило, наказания ограничивались штрафами, а в наиболее тяжких случаях и для закоренелых преступников — телесными наказаниями или изгнанием из Флоренции. Фактов отрезания языка не известно. Была практика прокалывания языка святотатцам, такие случаи известны как до, так и после Савонаролы. Возможно, они были и при нём, но доподлинные случаи не установлены. Действительно, при Савонароле был принят закон, предполагающий сожжение «содомитов». Надо иметь в виду, что подавляющее большинство обвиняемых в «содомии» — это взрослые мужчины, пользующиеся услугами подростков, то есть, в современной терминологии — эфебофилы, при том, что подростки уже имели развившееся либидо и вступали в сексуальные отношения добровольно. При всём при этом, за весь период руководства Савонаролы, только трое так называемых «содомитов» были приговорены к смерти, из них двоим приговоры были заменены штрафами. Третий осуждённый также имел дурную славу вора и бандита, и уже скорее по этой причине был отправлен на эшафот.

Савонарола с увлечением прибегал к шпионажу, который при нём заметно распространился во Флоренции. На стороне Савонаролы были люди из простонародья, партия «белых», которых называли «плаксами» (piagnoni).

Недруги

Против него были «беснующиеся» (arrabiati), приверженцы аристократического республиканского правления, и «серые», стоявшие за Медичи. В проповедях Савонарола никого не щадил и потому обрёл много врагов как в светской среде, так и среди духовенства.

Сначала его обвиняли в том, что он вмешивается в светские дела; потом начали критиковать ту проповедь, где Савонарола говорил о гневе Божием, висящем над князьями и прелатами.

По приказанию папы Савонарола должен был удалиться в Лукку, но его прощальная проповедь так потрясла слушателей, что они уговорили папу отсрочить высылку Савонаролы.

Против Савонаролы не раз выставляли других проповедников; не раз папа запрещал ему проповедовать, но слава Савонаролы проникла даже за пределы Италии: его проповеди переводились на иностранные языки (даже на турецкий, для султана).

Между тем Карл VIII, покинув Неаполь, решил направиться через Флоренцию вместе с Пьеро ди Лоренцо Медичи, который хотел восстановить свою власть.

Город вооружился; во главе движения стал Савонарола. Он отправился в лагерь французов и произнёс смелую речь, грозя Карлу карой Божией, если он посягнет на свободу Флоренции. Под влиянием Савонаролы союз с Францией не был расторгнут, а отнятые у Флоренции города (кроме Пизы) были ей возвращены. Интригам Пьеро ди Лоренцо Медичи против Савонаролы помогали герцог Миланский, кардинал Асканио Сфорца и Мариано Дженнацаио, потерявший из-за Савонаролы репутацию лучшего проповедника.

Враги Савонаролы восстановили против него папу, который пригласил Савонаролу в Рим; но тот под предлогом болезни отказался, продолжая свои обличительные проповеди. Доминиканцы, которым папа поручил рассмотреть содержание проповедей Савонаролы, не нашли в них основания для обвинения Савонаролы в ереси, и папа опять предлагал ему сан кардинала.

После удаления французской армии для республики настали тяжёлые времена: свирепствовали болезни, начался голод, финансы были истощены; герцог Миланский призвал против Флоренции императора Максимилиана, который осадил Ливорно. Синьория умоляла Савонаролу успокоить народ. Савонарола устроил процессию, чтобы поднять народный дух, истощённый многочисленными невзгодами, несмотря на то, что папа снова запретил ему проповедовать (28 октября).

Случайное спасение Ливорно было, в глазах народа, чудом; доверие флорентийцев к предсказаниям Савонаролы усилилось. Во главе синьории стоял преданный Савонароле Франческо Валори; народная партия торжествовала. Пользуясь этим, Савонарола задумал нанести решительный удар «беснующимся». Он организовал отряд мальчиков, которые врывались в знатные дома с целью следить за исполнением 10 заповедей, бегали по городу, отбирая игральные карты, кости, светские книги, флейты, духи и тому подобные вещи; потом все это предавалось торжественному сожжению на так называемом «костре тщеславия».

Светская литература гуманизма и возрождавшаяся классическая древность нашли в лице Савонаролы непримиримого врага; он даже доказывал вред науки вообще. В среде разгульной молодёжи возникло общество (Compagnacci), задавшееся целью убить Савонаролу в праздник Вознесения, но друзья и на этот раз спасли Савонаролу.

Потом «беснующиеся» произвели переполох в церкви во время проповеди Савонаролы, не дав ему закончить речи, а 12 мая 1497 г. папа Александр VI, назвав учение Савонаролы «подозрительным», отлучил его от церкви. Савонарола протестовал; 19 июня появилось его «Послание против лживо испрошенной буллы об отлучении», где он отказывался повиноваться отлучению, «противному христианской любви и заповедям Господним», и заявлял, что несправедливо отлучённый имеет право апеллировать ко Вселенскому собору.

В это время Савонарола выпустил в свет своё знаменитое сочинение «Триумф Креста», в котором дана блестящая защита истины католического вероучения, объяснены догматы и таинства католической церкви.

В последний день карнавала 1498 г. Савонарола совершил торжественное богослужение и «сожжение анафемы». Тогда папа прислал бреве, где требовал отправки Савонаролы в Рим или заключения его в тюрьму, угрожал интердиктом всей Флоренции и отлучал всех, кто будет говорить с Савонаролой или слушать его.

Однако синьория долго не решалась тронуть Савонаролу; проповеди его продолжались, он развивал мысль о необходимости созвать Вселенский собор, так как папа может заблуждаться. В это же время появилось сочинение Савонаролы «О правлении и законодательстве города Флоренции».

После второго папского бреве синьория запретила Савонароле проповедовать; 18 марта он простился с народом. Он написал «Письмо к государям», в котором убеждал их созвать Вселенский собор для низвержения Папы. «Письмо» было послано сначала к французскому королю Карлу VIII, но было перехвачено и попало в руки Папы. Флоренция взволновалась.

Разочарование народа и казнь

Чтобы испытать справедливость учения Савонаролы, был назначен суд Божий — испытание огнём. Это была ловушка, устроенная «беснующимися» и францисканцами. Савонарола и монах-францисканец должны были пройти 7 апреля среди костров, но испытания огнём не состоялось. Народ разочаровался в своём пророке, обвиняя его в трусости.

На другой день монастырь Сан-Марко был осаждён разъярённой толпой; Савонарола вместе с его друзьями, Доменико Буонвичини и Сильвестро Маруффи, был взят и заключён в темницу. Папа учредил следственную комиссию из 17 членов, выбранных из партии «беснующихся». Допросы Савонаролы и пытки велись самым жесточайшим образом; его пытали по 14 раз в день, заставляли впадать в противоречия, допросами, упрёками и угрозами вынудили признаться, что все его пророчества — ложь и обман.

За время следствия, которое велось около месяца, Савонарола написал в тюрьме два стихотворения в прозе: «О я несчастный» (лат. Infelix ego; в западной литературе также называется «Размышлением о псалме 50») и «Печаль завладела мною» (лат. Tristitia obsedit me; не закончено; позднейшее название — «Размышление о Псалме 30»).

Согласно легенде, Савонарола за несколько часов до смерти начал писать также «Руководство к христианской жизни» на переплёте одной книги, по просьбе тюремщика. 22 мая ему был объявлен смертный приговор; 23 мая 1498 г. при огромном стечении народа он был повешен, а потом тело его сожжено.

Судьба его учения и память

Учение Савонаролы было оправдано Павлом IV, а в XVII в. в его честь был учреждён один из обрядов во время таинства ведения католической службы. В 1875 г. Савонароле поставлен памятник в Ферраре; в то же время, статуя его, как одного из предшественников Реформации, входит в состав памятника Мартину Лютеру в Вормсе.

Оценка деятельности

В оценке значения деятельности Савонаролы мнения расходятся: одни^[кто?],идеализируя его честность, прямоту и широкие планы, видят в нём реформатора, обличавшего пороки церкви; другие^[кто?] напоминают, что он жил средневековыми идеями, не создал новой церкви и был сторонником строгих католических догматов.

В культуре

• В видеоигре Assassin's Creed II Савонарола является одним из антагонистов, пользуется «Частицей Эдема» для установления диктатуры во Флоренции. Убит во время своего сожжения Эцио Аудиторе да Фиренце скрытым клинком. Также косвенно упоминается в видеоигре Assassin’s Creed: Brotherhood.
• В сериалах «Весна Микеланджело» Джерри Лондона и «Борджиа» Нила Джордана роль Савонаролы исполняет актёр Стивен Беркофф.
• Фанатичный и очень набожный священник Савонарола фигурирует в некоторых произведениях цикла Гая Юлия Орловского «Ричард Длинные Руки»
• В 1904 году Томас Манн написал пьесу «Фьоренца», в которой одним из главных действующих лиц выступает Джироламо Савонарола.
• Деятельность Савонаролы во Флоренции, его размолвка с папой, отлучение от церкви и казнь описаны в романе Дмитрия Мережковского «Воскресшие боги. Леонардо да Винчи» (второй части трилогии «Христос и Антихрист»).
• Одноименный персонаж в комиксе Мило Манары «Борджиа».
• Савонарола упоминается в романе Владимира Орлова «Аптекарь».
• Савонарола упоминается в песне «Зимняя роза» группы «Аквариум».
• Савонарола упоминается в песне рэп-исполнителя Oxxxymiron «Жук в муравейнике».
• Савонарола упоминается в песне «Дети Савонаролы» группы «Margenta».
• Савонарола упоминается в романе Сомерсета Моэма «Острие бритвы»: «Снова заиграла музыка, и к нашему столику подошел мужчина — среднего роста, хорошо сложенный, с блестящей шапкой спутанных черных волос, крючковатым носом и толстыми чувственными губами: этакий грешный Савонарола».
• Савонарола упоминается в стихотворении Иосифа Бродского «Представление».
• Савонарола упоминается в романе Сары Дюнан «Рождение Венеры».
• Савонарола упоминается в романе Олдоса Хаксли «Остров».
• Савонарола упоминается в романе Ф. С. Фицджеральда «По ту сторону рая»
• Савонарола упоминается в фельетоне Ильи Ильфа и Евгения Петрова «Саванарыло».
• Савонарола упоминается в повести Артура Конан Дойла «Маракотова бездна».

Литература

• Хорст Херманн, «Савонарола: Еретик из Сан-Марко» (М.: Прогресс, 1982);
• Виллари, Паскуале, «Джироламо Савонарола и его время» (М.: АСТ, 2004);
• Ал. Алтаев, «Костры покаяния» (М.: Композитор, 1993);
• Тито С. Ченти, «Джироламо Савонарола. Жизнеописание. Молитвы из темницы» (М.: Изд. Францисканцев, 1998);
• A. G. Rudelbach, «Hieronymus Savonarola und seine Zeit» (Гамб., 1835);
• F. K. Meier, «Girolamo S.» (Берл., 1836); K. Hase, «Neue Propheten» (Лпц., 1851, 1860);
• F. T. Perren, «Jérôme S., sa vie, ses prédications, sesécrits» (Пар., 1853);
• R. R. Madden, «The life and martyrdom of Girolamo S.» (Л., 1854);
• Pasquale Villari, «La Storia di Girolamo S. e de’suoi tempi, con l’ajuto di nuovi documenti» (Флоренция, 1859);
• С. Sickinger, «S., sein Leben und seine Zeit» (Вюрцбург, 1877);
• K. Clarck, «S., his life and times» (Л., 1878);
• Aquarone, «Vita di Fra Jeronimo S.» (Алесс., 1857);
• A. Cappeli, «Fra Girol. S.» (Модена, 1869);
• Конский П. А.,. Савонарола, Джироламо // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.;
• M. H. Петров, «Савонарола» (в «Очерках»);
• Н. А. Осокин, «Савонарола и Флоренция» (Казань, 1865);
• А. К. Шеллер, «Савонарола» (биография, библиотека Павленкова, СПб., 1893).
• М. Пушкина, «Дети Савонаролы» (Москва, 2009)
• У.Дж. Коннелл, Дж. Констебл. Святотатство и воздаяние в ренессансной Флоренции. Дело Антонио Ринальдески. М., 2010.
• M. Rocke. Forbidden friendships: homosexuality and male culture in Renaissance Florence. NY, Oxford, 1996.
• М. Талако. Запретная дружба: содомия и её законодательная регуляция во Флоренции 14-16 вв.

Ссылки

• [www.echo.msk.ru/programs/vsetak/512790-echo/ Савонарола в тисках средневековья. Программа «Эха Москвы» из цикла «Всё так»]
• [vpn.int.ru/index.php?name=Biography&op=page&pid=490 О поэтическом творчестве Д. Савонаролы]

Отрывок, характеризующий Савонарола, Джироламо

– Жалко, жалко молодца; давай письмо.
Едва Ростов успел передать письмо и рассказать всё дело Денисова, как с лестницы застучали быстрые шаги со шпорами и генерал, отойдя от него, подвинулся к крыльцу. Господа свиты государя сбежали с лестницы и пошли к лошадям. Берейтор Эне, тот самый, который был в Аустерлице, подвел лошадь государя, и на лестнице послышался легкий скрип шагов, которые сейчас узнал Ростов. Забыв опасность быть узнанным, Ростов подвинулся с несколькими любопытными из жителей к самому крыльцу и опять, после двух лет, он увидал те же обожаемые им черты, то же лицо, тот же взгляд, ту же походку, то же соединение величия и кротости… И чувство восторга и любви к государю с прежнею силою воскресло в душе Ростова. Государь в Преображенском мундире, в белых лосинах и высоких ботфортах, с звездой, которую не знал Ростов (это была legion d'honneur) [звезда почетного легиона] вышел на крыльцо, держа шляпу под рукой и надевая перчатку. Он остановился, оглядываясь и всё освещая вокруг себя своим взглядом. Кое кому из генералов он сказал несколько слов. Он узнал тоже бывшего начальника дивизии Ростова, улыбнулся ему и подозвал его к себе.
Вся свита отступила, и Ростов видел, как генерал этот что то довольно долго говорил государю.
Государь сказал ему несколько слов и сделал шаг, чтобы подойти к лошади. Опять толпа свиты и толпа улицы, в которой был Ростов, придвинулись к государю. Остановившись у лошади и взявшись рукою за седло, государь обратился к кавалерийскому генералу и сказал громко, очевидно с желанием, чтобы все слышали его.
– Не могу, генерал, и потому не могу, что закон сильнее меня, – сказал государь и занес ногу в стремя. Генерал почтительно наклонил голову, государь сел и поехал галопом по улице. Ростов, не помня себя от восторга, с толпою побежал за ним.


На площади куда поехал государь, стояли лицом к лицу справа батальон преображенцев, слева батальон французской гвардии в медвежьих шапках.
В то время как государь подъезжал к одному флангу баталионов, сделавших на караул, к противоположному флангу подскакивала другая толпа всадников и впереди их Ростов узнал Наполеона. Это не мог быть никто другой. Он ехал галопом в маленькой шляпе, с Андреевской лентой через плечо, в раскрытом над белым камзолом синем мундире, на необыкновенно породистой арабской серой лошади, на малиновом, золотом шитом, чепраке. Подъехав к Александру, он приподнял шляпу и при этом движении кавалерийский глаз Ростова не мог не заметить, что Наполеон дурно и не твердо сидел на лошади. Батальоны закричали: Ура и Vive l'Empereur! [Да здравствует Император!] Наполеон что то сказал Александру. Оба императора слезли с лошадей и взяли друг друга за руки. На лице Наполеона была неприятно притворная улыбка. Александр с ласковым выражением что то говорил ему.
Ростов не спуская глаз, несмотря на топтание лошадьми французских жандармов, осаживавших толпу, следил за каждым движением императора Александра и Бонапарте. Его, как неожиданность, поразило то, что Александр держал себя как равный с Бонапарте, и что Бонапарте совершенно свободно, как будто эта близость с государем естественна и привычна ему, как равный, обращался с русским царем.
Александр и Наполеон с длинным хвостом свиты подошли к правому флангу Преображенского батальона, прямо на толпу, которая стояла тут. Толпа очутилась неожиданно так близко к императорам, что Ростову, стоявшему в передних рядах ее, стало страшно, как бы его не узнали.
– Sire, je vous demande la permission de donner la legion d'honneur au plus brave de vos soldats, [Государь, я прошу у вас позволенья дать орден Почетного легиона храбрейшему из ваших солдат,] – сказал резкий, точный голос, договаривающий каждую букву. Это говорил малый ростом Бонапарте, снизу прямо глядя в глаза Александру. Александр внимательно слушал то, что ему говорили, и наклонив голову, приятно улыбнулся.
– A celui qui s'est le plus vaillament conduit dans cette derieniere guerre, [Тому, кто храбрее всех показал себя во время войны,] – прибавил Наполеон, отчеканивая каждый слог, с возмутительным для Ростова спокойствием и уверенностью оглядывая ряды русских, вытянувшихся перед ним солдат, всё держащих на караул и неподвижно глядящих в лицо своего императора.
– Votre majeste me permettra t elle de demander l'avis du colonel? [Ваше Величество позволит ли мне спросить мнение полковника?] – сказал Александр и сделал несколько поспешных шагов к князю Козловскому, командиру батальона. Бонапарте стал между тем снимать перчатку с белой, маленькой руки и разорвав ее, бросил. Адъютант, сзади торопливо бросившись вперед, поднял ее.
– Кому дать? – не громко, по русски спросил император Александр у Козловского.
– Кому прикажете, ваше величество? – Государь недовольно поморщился и, оглянувшись, сказал:
– Да ведь надобно же отвечать ему.
Козловский с решительным видом оглянулся на ряды и в этом взгляде захватил и Ростова.
«Уж не меня ли?» подумал Ростов.
– Лазарев! – нахмурившись прокомандовал полковник; и первый по ранжиру солдат, Лазарев, бойко вышел вперед.
– Куда же ты? Тут стой! – зашептали голоса на Лазарева, не знавшего куда ему итти. Лазарев остановился, испуганно покосившись на полковника, и лицо его дрогнуло, как это бывает с солдатами, вызываемыми перед фронт.
Наполеон чуть поворотил голову назад и отвел назад свою маленькую пухлую ручку, как будто желая взять что то. Лица его свиты, догадавшись в ту же секунду в чем дело, засуетились, зашептались, передавая что то один другому, и паж, тот самый, которого вчера видел Ростов у Бориса, выбежал вперед и почтительно наклонившись над протянутой рукой и не заставив ее дожидаться ни одной секунды, вложил в нее орден на красной ленте. Наполеон, не глядя, сжал два пальца. Орден очутился между ними. Наполеон подошел к Лазареву, который, выкатывая глаза, упорно продолжал смотреть только на своего государя, и оглянулся на императора Александра, показывая этим, что то, что он делал теперь, он делал для своего союзника. Маленькая белая рука с орденом дотронулась до пуговицы солдата Лазарева. Как будто Наполеон знал, что для того, чтобы навсегда этот солдат был счастлив, награжден и отличен от всех в мире, нужно было только, чтобы его, Наполеонова рука, удостоила дотронуться до груди солдата. Наполеон только прило жил крест к груди Лазарева и, пустив руку, обратился к Александру, как будто он знал, что крест должен прилипнуть к груди Лазарева. Крест действительно прилип.
Русские и французские услужливые руки, мгновенно подхватив крест, прицепили его к мундиру. Лазарев мрачно взглянул на маленького человечка, с белыми руками, который что то сделал над ним, и продолжая неподвижно держать на караул, опять прямо стал глядеть в глаза Александру, как будто он спрашивал Александра: всё ли еще ему стоять, или не прикажут ли ему пройтись теперь, или может быть еще что нибудь сделать? Но ему ничего не приказывали, и он довольно долго оставался в этом неподвижном состоянии.
Государи сели верхами и уехали. Преображенцы, расстроивая ряды, перемешались с французскими гвардейцами и сели за столы, приготовленные для них.
Лазарев сидел на почетном месте; его обнимали, поздравляли и жали ему руки русские и французские офицеры. Толпы офицеров и народа подходили, чтобы только посмотреть на Лазарева. Гул говора русского французского и хохота стоял на площади вокруг столов. Два офицера с раскрасневшимися лицами, веселые и счастливые прошли мимо Ростова.
– Каково, брат, угощенье? Всё на серебре, – сказал один. – Лазарева видел?
– Видел.
– Завтра, говорят, преображенцы их угащивать будут.
– Нет, Лазареву то какое счастье! 10 франков пожизненного пенсиона.
– Вот так шапка, ребята! – кричал преображенец, надевая мохнатую шапку француза.
– Чудо как хорошо, прелесть!
– Ты слышал отзыв? – сказал гвардейский офицер другому. Третьего дня было Napoleon, France, bravoure; [Наполеон, Франция, храбрость;] вчера Alexandre, Russie, grandeur; [Александр, Россия, величие;] один день наш государь дает отзыв, а другой день Наполеон. Завтра государь пошлет Георгия самому храброму из французских гвардейцев. Нельзя же! Должен ответить тем же.
Борис с своим товарищем Жилинским тоже пришел посмотреть на банкет преображенцев. Возвращаясь назад, Борис заметил Ростова, который стоял у угла дома.
– Ростов! здравствуй; мы и не видались, – сказал он ему, и не мог удержаться, чтобы не спросить у него, что с ним сделалось: так странно мрачно и расстроено было лицо Ростова.
– Ничего, ничего, – отвечал Ростов.
– Ты зайдешь?
– Да, зайду.
Ростов долго стоял у угла, издалека глядя на пирующих. В уме его происходила мучительная работа, которую он никак не мог довести до конца. В душе поднимались страшные сомнения. То ему вспоминался Денисов с своим изменившимся выражением, с своей покорностью и весь госпиталь с этими оторванными руками и ногами, с этой грязью и болезнями. Ему так живо казалось, что он теперь чувствует этот больничный запах мертвого тела, что он оглядывался, чтобы понять, откуда мог происходить этот запах. То ему вспоминался этот самодовольный Бонапарте с своей белой ручкой, который был теперь император, которого любит и уважает император Александр. Для чего же оторванные руки, ноги, убитые люди? То вспоминался ему награжденный Лазарев и Денисов, наказанный и непрощенный. Он заставал себя на таких странных мыслях, что пугался их.
Запах еды преображенцев и голод вызвали его из этого состояния: надо было поесть что нибудь, прежде чем уехать. Он пошел к гостинице, которую видел утром. В гостинице он застал так много народу, офицеров, так же как и он приехавших в статских платьях, что он насилу добился обеда. Два офицера одной с ним дивизии присоединились к нему. Разговор естественно зашел о мире. Офицеры, товарищи Ростова, как и большая часть армии, были недовольны миром, заключенным после Фридланда. Говорили, что еще бы подержаться, Наполеон бы пропал, что у него в войсках ни сухарей, ни зарядов уж не было. Николай молча ел и преимущественно пил. Он выпил один две бутылки вина. Внутренняя поднявшаяся в нем работа, не разрешаясь, всё также томила его. Он боялся предаваться своим мыслям и не мог отстать от них. Вдруг на слова одного из офицеров, что обидно смотреть на французов, Ростов начал кричать с горячностью, ничем не оправданною, и потому очень удивившею офицеров.
– И как вы можете судить, что было бы лучше! – закричал он с лицом, вдруг налившимся кровью. – Как вы можете судить о поступках государя, какое мы имеем право рассуждать?! Мы не можем понять ни цели, ни поступков государя!
– Да я ни слова не говорил о государе, – оправдывался офицер, не могший иначе как тем, что Ростов пьян, объяснить себе его вспыльчивости.
Но Ростов не слушал.
– Мы не чиновники дипломатические, а мы солдаты и больше ничего, – продолжал он. – Умирать велят нам – так умирать. А коли наказывают, так значит – виноват; не нам судить. Угодно государю императору признать Бонапарте императором и заключить с ним союз – значит так надо. А то, коли бы мы стали обо всем судить да рассуждать, так этак ничего святого не останется. Этак мы скажем, что ни Бога нет, ничего нет, – ударяя по столу кричал Николай, весьма некстати, по понятиям своих собеседников, но весьма последовательно по ходу своих мыслей.
– Наше дело исполнять свой долг, рубиться и не думать, вот и всё, – заключил он.
– И пить, – сказал один из офицеров, не желавший ссориться.
– Да, и пить, – подхватил Николай. – Эй ты! Еще бутылку! – крикнул он.



В 1808 году император Александр ездил в Эрфурт для нового свидания с императором Наполеоном, и в высшем Петербургском обществе много говорили о величии этого торжественного свидания.
В 1809 году близость двух властелинов мира, как называли Наполеона и Александра, дошла до того, что, когда Наполеон объявил в этом году войну Австрии, то русский корпус выступил за границу для содействия своему прежнему врагу Бонапарте против прежнего союзника, австрийского императора; до того, что в высшем свете говорили о возможности брака между Наполеоном и одной из сестер императора Александра. Но, кроме внешних политических соображений, в это время внимание русского общества с особенной живостью обращено было на внутренние преобразования, которые были производимы в это время во всех частях государственного управления.
Жизнь между тем, настоящая жизнь людей с своими существенными интересами здоровья, болезни, труда, отдыха, с своими интересами мысли, науки, поэзии, музыки, любви, дружбы, ненависти, страстей, шла как и всегда независимо и вне политической близости или вражды с Наполеоном Бонапарте, и вне всех возможных преобразований.
Князь Андрей безвыездно прожил два года в деревне. Все те предприятия по именьям, которые затеял у себя Пьер и не довел ни до какого результата, беспрестанно переходя от одного дела к другому, все эти предприятия, без выказыванья их кому бы то ни было и без заметного труда, были исполнены князем Андреем.
Он имел в высшей степени ту недостававшую Пьеру практическую цепкость, которая без размахов и усилий с его стороны давала движение делу.
Одно именье его в триста душ крестьян было перечислено в вольные хлебопашцы (это был один из первых примеров в России), в других барщина заменена оброком. В Богучарово была выписана на его счет ученая бабка для помощи родильницам, и священник за жалованье обучал детей крестьянских и дворовых грамоте.
Одну половину времени князь Андрей проводил в Лысых Горах с отцом и сыном, который был еще у нянек; другую половину времени в богучаровской обители, как называл отец его деревню. Несмотря на выказанное им Пьеру равнодушие ко всем внешним событиям мира, он усердно следил за ними, получал много книг, и к удивлению своему замечал, когда к нему или к отцу его приезжали люди свежие из Петербурга, из самого водоворота жизни, что эти люди, в знании всего совершающегося во внешней и внутренней политике, далеко отстали от него, сидящего безвыездно в деревне.
Кроме занятий по именьям, кроме общих занятий чтением самых разнообразных книг, князь Андрей занимался в это время критическим разбором наших двух последних несчастных кампаний и составлением проекта об изменении наших военных уставов и постановлений.
Весною 1809 года, князь Андрей поехал в рязанские именья своего сына, которого он был опекуном.
Пригреваемый весенним солнцем, он сидел в коляске, поглядывая на первую траву, первые листья березы и первые клубы белых весенних облаков, разбегавшихся по яркой синеве неба. Он ни о чем не думал, а весело и бессмысленно смотрел по сторонам.
Проехали перевоз, на котором он год тому назад говорил с Пьером. Проехали грязную деревню, гумны, зеленя, спуск, с оставшимся снегом у моста, подъём по размытой глине, полосы жнивья и зеленеющего кое где кустарника и въехали в березовый лес по обеим сторонам дороги. В лесу было почти жарко, ветру не слышно было. Береза вся обсеянная зелеными клейкими листьями, не шевелилась и из под прошлогодних листьев, поднимая их, вылезала зеленея первая трава и лиловые цветы. Рассыпанные кое где по березнику мелкие ели своей грубой вечной зеленью неприятно напоминали о зиме. Лошади зафыркали, въехав в лес и виднее запотели.
Лакей Петр что то сказал кучеру, кучер утвердительно ответил. Но видно Петру мало было сочувствования кучера: он повернулся на козлах к барину.
– Ваше сиятельство, лёгко как! – сказал он, почтительно улыбаясь.
– Что!
– Лёгко, ваше сиятельство.
«Что он говорит?» подумал князь Андрей. «Да, об весне верно, подумал он, оглядываясь по сторонам. И то зелено всё уже… как скоро! И береза, и черемуха, и ольха уж начинает… А дуб и не заметно. Да, вот он, дуб».
На краю дороги стоял дуб. Вероятно в десять раз старше берез, составлявших лес, он был в десять раз толще и в два раза выше каждой березы. Это был огромный в два обхвата дуб с обломанными, давно видно, суками и с обломанной корой, заросшей старыми болячками. С огромными своими неуклюжими, несимметрично растопыренными, корявыми руками и пальцами, он старым, сердитым и презрительным уродом стоял между улыбающимися березами. Только он один не хотел подчиняться обаянию весны и не хотел видеть ни весны, ни солнца.
«Весна, и любовь, и счастие!» – как будто говорил этот дуб, – «и как не надоест вам всё один и тот же глупый и бессмысленный обман. Всё одно и то же, и всё обман! Нет ни весны, ни солнца, ни счастия. Вон смотрите, сидят задавленные мертвые ели, всегда одинакие, и вон и я растопырил свои обломанные, ободранные пальцы, где ни выросли они – из спины, из боков; как выросли – так и стою, и не верю вашим надеждам и обманам».
Князь Андрей несколько раз оглянулся на этот дуб, проезжая по лесу, как будто он чего то ждал от него. Цветы и трава были и под дубом, но он всё так же, хмурясь, неподвижно, уродливо и упорно, стоял посреди их.
«Да, он прав, тысячу раз прав этот дуб, думал князь Андрей, пускай другие, молодые, вновь поддаются на этот обман, а мы знаем жизнь, – наша жизнь кончена!» Целый новый ряд мыслей безнадежных, но грустно приятных в связи с этим дубом, возник в душе князя Андрея. Во время этого путешествия он как будто вновь обдумал всю свою жизнь, и пришел к тому же прежнему успокоительному и безнадежному заключению, что ему начинать ничего было не надо, что он должен доживать свою жизнь, не делая зла, не тревожась и ничего не желая.


По опекунским делам рязанского именья, князю Андрею надо было видеться с уездным предводителем. Предводителем был граф Илья Андреич Ростов, и князь Андрей в середине мая поехал к нему.
Был уже жаркий период весны. Лес уже весь оделся, была пыль и было так жарко, что проезжая мимо воды, хотелось купаться.
Князь Андрей, невеселый и озабоченный соображениями о том, что и что ему нужно о делах спросить у предводителя, подъезжал по аллее сада к отрадненскому дому Ростовых. Вправо из за деревьев он услыхал женский, веселый крик, и увидал бегущую на перерез его коляски толпу девушек. Впереди других ближе, подбегала к коляске черноволосая, очень тоненькая, странно тоненькая, черноглазая девушка в желтом ситцевом платье, повязанная белым носовым платком, из под которого выбивались пряди расчесавшихся волос. Девушка что то кричала, но узнав чужого, не взглянув на него, со смехом побежала назад.
Князю Андрею вдруг стало от чего то больно. День был так хорош, солнце так ярко, кругом всё так весело; а эта тоненькая и хорошенькая девушка не знала и не хотела знать про его существование и была довольна, и счастлива какой то своей отдельной, – верно глупой – но веселой и счастливой жизнию. «Чему она так рада? о чем она думает! Не об уставе военном, не об устройстве рязанских оброчных. О чем она думает? И чем она счастлива?» невольно с любопытством спрашивал себя князь Андрей.
Граф Илья Андреич в 1809 м году жил в Отрадном всё так же как и прежде, то есть принимая почти всю губернию, с охотами, театрами, обедами и музыкантами. Он, как всякому новому гостю, был рад князю Андрею, и почти насильно оставил его ночевать.
В продолжение скучного дня, во время которого князя Андрея занимали старшие хозяева и почетнейшие из гостей, которыми по случаю приближающихся именин был полон дом старого графа, Болконский несколько раз взглядывая на Наташу чему то смеявшуюся и веселившуюся между другой молодой половиной общества, всё спрашивал себя: «о чем она думает? Чему она так рада!».
Вечером оставшись один на новом месте, он долго не мог заснуть. Он читал, потом потушил свечу и опять зажег ее. В комнате с закрытыми изнутри ставнями было жарко. Он досадовал на этого глупого старика (так он называл Ростова), который задержал его, уверяя, что нужные бумаги в городе, не доставлены еще, досадовал на себя за то, что остался.
Князь Андрей встал и подошел к окну, чтобы отворить его. Как только он открыл ставни, лунный свет, как будто он настороже у окна давно ждал этого, ворвался в комнату. Он отворил окно. Ночь была свежая и неподвижно светлая. Перед самым окном был ряд подстриженных дерев, черных с одной и серебристо освещенных с другой стороны. Под деревами была какая то сочная, мокрая, кудрявая растительность с серебристыми кое где листьями и стеблями. Далее за черными деревами была какая то блестящая росой крыша, правее большое кудрявое дерево, с ярко белым стволом и сучьями, и выше его почти полная луна на светлом, почти беззвездном, весеннем небе. Князь Андрей облокотился на окно и глаза его остановились на этом небе.
Комната князя Андрея была в среднем этаже; в комнатах над ним тоже жили и не спали. Он услыхал сверху женский говор.
– Только еще один раз, – сказал сверху женский голос, который сейчас узнал князь Андрей.
– Да когда же ты спать будешь? – отвечал другой голос.
– Я не буду, я не могу спать, что ж мне делать! Ну, последний раз…
Два женские голоса запели какую то музыкальную фразу, составлявшую конец чего то.
– Ах какая прелесть! Ну теперь спать, и конец.
– Ты спи, а я не могу, – отвечал первый голос, приблизившийся к окну. Она видимо совсем высунулась в окно, потому что слышно было шуршанье ее платья и даже дыханье. Всё затихло и окаменело, как и луна и ее свет и тени. Князь Андрей тоже боялся пошевелиться, чтобы не выдать своего невольного присутствия.
– Соня! Соня! – послышался опять первый голос. – Ну как можно спать! Да ты посмотри, что за прелесть! Ах, какая прелесть! Да проснись же, Соня, – сказала она почти со слезами в голосе. – Ведь этакой прелестной ночи никогда, никогда не бывало.
Соня неохотно что то отвечала.