Кабрал, Жуан

Жуан Кабрал

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Жуан Кабрал (порт. João Cabral; 1599, Селорику-да-Бейра, Бейра-Алта, Португалия — 4 июля 1669, Гоа, Индия) — португальский иезуитский миссионер, первооткрыватель, побывавший в XVII веке в Бутане и Тибете.

Биография

В 16-летнем возрасте был принят в орден иезуитов, в 1624 году отплыл в Индию. В 1626 году отец Кабрал и другой иезуит Эстеван Каселла, отправились из Кочина в Бенгалию, где провели шесть месяцев, готовясь к путешествию через Бутан, которое в итоге привело их в Тибет.

Путешественники искали могущественное христианское государство пресвитера Иоанна, якобы существовавшее где-то в Центральной Азии и следы христианской церкви в Китае, существовавшей там со времён миссионера-епископа Алобэня, первым принесшего несторианство в Китай. Согласно надписи на Несторианской стеле, он прибыл из Персии в Китай в 635 году и был удостоен аудиенции у императора Тай-цзуна.

В Тибете иезуиты основали миссию в Шигадзе — городе-резиденции Панчен-ламы, где находится монастырь Ташилунпо. Каселла прибыл в Шигадзе в ноябре 1627 года, а Кабрал — в январе 1628.

Хотя иезуиты были хорошо приняты, и они питали большие надежды на успех миссии в Шигадзе, на самом деле они лишь напрасно потеряли там несколько лет. Плохое здоровье отца Каселла привело к тому, что в 1630 году он скончался в Тибете.

Будучи в Бутане, отец Каселла и отец Кабрал повстречали основателя Бутана Шабдрунга Нгаванга Намгьяла и провели почти 8 месяцев в монастыре Чери в Бутане.

О мифической Шамбале

Иезуиты Эстеван Каселла и Жуан Кабрал, путешественники по азиатскому Востоку, были первыми, кто на исходе средневековья сообщил европейцам о мифическом месте, именуемом «Шамбала».

В 1628 году, пытаясь пройти из Бутана в Катай (Cathay), то есть в Китай, о котором в то время имелись довольно скудные сведения, они узнали о существовании неведомой им страны — «Ксембала» (Xembala). Бутанский правитель сообщил им, что это очень известная страна и что она граничит с другим государством под названием Согпо. Из такого ответа Каселла заключил, что Ксембала — это и есть Катай, поскольку сообщенные ему сведения — огромные размеры Ксембалы и её соседство с владениями монголов — соответствовали тому, как Катай-Китай изображался на географических картах. После этого Каселла и Кабрал предприняли путешествие в Ксембалу, и добрались до города Шигадзе во владениях Панчен-ламы (то есть в Тибете). Путешественники, однако, довольно быстро сообразили, что попали не в Катай, а в страну, которая на европейских картах того времени именовалась Большой Татарией.

См. также

• История европейского исследования Тибета

Литература

• Karma Phuntsho (2013). The History of Bhutan. Random House India. pp. 224—227. ISBN 9788184003116.
• Wessels, C. (1992). Early Jesuit travellers in Central Asia: 1603—1721. Asian Educational Services. ISBN 81-206-0741-4.

Ссылки

• [www.repository.cam.ac.uk/bitstream/handle/1810/227316/kailash_09_01_04.pdf?sequence=2 Letter of First Westerner to Visit Bhutan — Tibet — Nepal (Joao Cabral, S. J., 1599—1669)] (англ.)

Отрывок, характеризующий Кабрал, Жуан

Наташе было 16 лет, и был 1809 год, тот самый, до которого она четыре года тому назад по пальцам считала с Борисом после того, как она с ним поцеловалась. С тех пор она ни разу не видала Бориса. Перед Соней и с матерью, когда разговор заходил о Борисе, она совершенно свободно говорила, как о деле решенном, что всё, что было прежде, – было ребячество, про которое не стоило и говорить, и которое давно было забыто. Но в самой тайной глубине ее души, вопрос о том, было ли обязательство к Борису шуткой или важным, связывающим обещанием, мучил ее.
С самых тех пор, как Борис в 1805 году из Москвы уехал в армию, он не видался с Ростовыми. Несколько раз он бывал в Москве, проезжал недалеко от Отрадного, но ни разу не был у Ростовых.
Наташе приходило иногда к голову, что он не хотел видеть ее, и эти догадки ее подтверждались тем грустным тоном, которым говаривали о нем старшие:
– В нынешнем веке не помнят старых друзей, – говорила графиня вслед за упоминанием о Борисе.
Анна Михайловна, в последнее время реже бывавшая у Ростовых, тоже держала себя как то особенно достойно, и всякий раз восторженно и благодарно говорила о достоинствах своего сына и о блестящей карьере, на которой он находился. Когда Ростовы приехали в Петербург, Борис приехал к ним с визитом.
Он ехал к ним не без волнения. Воспоминание о Наташе было самым поэтическим воспоминанием Бориса. Но вместе с тем он ехал с твердым намерением ясно дать почувствовать и ей, и родным ее, что детские отношения между ним и Наташей не могут быть обязательством ни для нее, ни для него. У него было блестящее положение в обществе, благодаря интимности с графиней Безуховой, блестящее положение на службе, благодаря покровительству важного лица, доверием которого он вполне пользовался, и у него были зарождающиеся планы женитьбы на одной из самых богатых невест Петербурга, которые очень легко могли осуществиться. Когда Борис вошел в гостиную Ростовых, Наташа была в своей комнате. Узнав о его приезде, она раскрасневшись почти вбежала в гостиную, сияя более чем ласковой улыбкой.
Борис помнил ту Наташу в коротеньком платье, с черными, блестящими из под локон глазами и с отчаянным, детским смехом, которую он знал 4 года тому назад, и потому, когда вошла совсем другая Наташа, он смутился, и лицо его выразило восторженное удивление. Это выражение его лица обрадовало Наташу.
– Что, узнаешь свою маленькую приятельницу шалунью? – сказала графиня. Борис поцеловал руку Наташи и сказал, что он удивлен происшедшей в ней переменой.
– Как вы похорошели!
«Еще бы!», отвечали смеющиеся глаза Наташи.
– А папа постарел? – спросила она. Наташа села и, не вступая в разговор Бориса с графиней, молча рассматривала своего детского жениха до малейших подробностей. Он чувствовал на себе тяжесть этого упорного, ласкового взгляда и изредка взглядывал на нее.
Мундир, шпоры, галстук, прическа Бориса, всё это было самое модное и сomme il faut [вполне порядочно]. Это сейчас заметила Наташа. Он сидел немножко боком на кресле подле графини, поправляя правой рукой чистейшую, облитую перчатку на левой, говорил с особенным, утонченным поджатием губ об увеселениях высшего петербургского света и с кроткой насмешливостью вспоминал о прежних московских временах и московских знакомых. Не нечаянно, как это чувствовала Наташа, он упомянул, называя высшую аристократию, о бале посланника, на котором он был, о приглашениях к NN и к SS.