Виллани, Джованни

Джованни Виллани (итал. Giovanni Villani, не позднее 1274, по другим данным 1280, Флоренция — 1348, Флоренция) — флорентийский хронист, историк и государственный деятель, итальянский банкир, должностное лицо, дипломат и летописец. Автор Nuova Cronica (Новой Хроники) — одного из наиболее значительных произведений флорентийской культуры XIV века. События жизни Виллани известны большей частью благодаря его же рассказам о себе самом в Nuova Cronica, что нетипично для средневекового историка. Внимание к экономическим аспектам, статистической информации, политический и психологический анализ событий, делают Джованни Виллани качественно новым летописцем средневековой Европы. Он первым использовал статистические данные в хрониках. Однако, историк Кеннет Р. Бартлетт обращает внимание, на то, что в отличие от преемников Виллани эпохи Ренессанса, «его уверенность относительно Божественного провидения прочно связывает его со средневековой летописной традицией.»

Биография

Джованни происходил из семьи флорентийских торговцев. Он был сыном Виллано ди Стольдо ди Беллинкайона, члена одного из Старших цехов (Arti Maggiori) Флоренции — Цеха по отделке тканей (Arte di Calimala). Виллано ди Стольдо в 1300 году входил в городское правительство В 1300 году, объявленном папой Бонифацием VIII юбилейным, Джованни посетил Рим и стал свидетелем пышных празднеств. По словам самого Виллани , именно в это время он решает прославить свой родной город подобно римским историкам древности, создав Хронику с описанием год за годом всех историческиех событий. В первое десятилетие XIV века Виллани, выполняя поручения банка Перуцци, акционером которого он был с 1300 по 1308 годы, путешествовал по Италии, Швейцарии, Франции и Фландрии. Виллани кроме части прибыли, полагающейся ему как пайщику, получал во время путешествия от банка жалование. В одном из первых документов, где упоминается Виллани, контракте от 15 мая 1306 года, он как представитель Перуцци ссужал деньгами Томмазо Фини из сиенской компании Галлерани. В 1306—1307 годах во Фландрии в качестве представителя компании Перуцци получал в Брюгге от потерпевшего поражение графа Фландрского контрибуцию для французского короля. Участвовал в мирных переговорах между Пизой и Луккой. Согласно сохранившимся документам с 1307 по 1310 годы Джованни Виллани представлял компанию Перуцци в Сиене, приобрёл дворец Алесси и взимал за него арендную плату. Виллани возвратился во Флоренцию в 1307 году, где женился на мадонне Собилии. В этом браке у Виллани было трое детей — дочь и два сына. После 1310 года редко покидал пределы родного города. Принимал активное участие в политической и экономической жизни Флоренции. В 1316 году Виллани являлся одним из контролёров монетного двора. Собрал все более ранние отчеты монетного двора и вёл регистр монет, выпущенных во Флоренции. С 15 декабря 1315 года по 15 февраля 1316 года — входил в состав приората Флоренции. В 1317 году — член налоговой комиссии. Вторично был избран в приорат в 1321—1322 годах. В 1324 году — один из ответственных за восстановление городских стен. В 1322 году Виллани и его брат Маттео переместили большую часть своего капитала в компанию Буонаккорси, два других брата — Филиппо и Франческо оставались пайщиками банка Перуцци. Джованни Виллани был директором этой компании в 1324 году. Между 1323 и 1327 годами Виллани женился второй раз на Моне деи Пацци. В 1325—1326 годах Джованни Виллани стал членом так называемой комиссии двенадцати, распределявшей денежные поступления во время войны Флоренции с луккским тираном Каструччо Кастракани. Во время правления во Флоренции герцога Калабрии Карла Виллани был назначен консулом своего цеха Калимала. Был свидетелем поражения войска Флоренции от Каструччо Кастракани в 1325 году при Альтопашо. В своей Хронике дал детальный отчёт, почему Флоренция не купила Лукку после смерти Каструччо Кастракани. Сам Виллани, судя по всему, был горячим сторонником этой сделки. В 1327—1328 годах отвечал за чеканку золотой и серебряной монеты. Карл Калабрийский предоставил компании Буонаккорси право обложить налогом три из шести района Флоренции, это сделало Виллани непопулярным среди горожан. С 15 августа по 15 октября 1328 года Джованни Виллани снова исполнял обязанности приора.. В связи с неурожаем, поразившим Тоскану в 1328 году, участвовал в закупке зерна на Сицилии. В 1329 году Виллани направлен с дипломатической миссией к папскому легату в Болонье кардиналу Бертрану де Пужи[9]. В 1330—1331 годах Виллани от цеха Калималы наблюдал за ходом работ по созданию Андреа Пизано бронзовых дверей для флорентийского баптистерия Сан-Джованни. Также в его ведении находились работы по перестройке церкви Святой Репараты, а немного позднее — возведение колокольни Бадиа. Несколько месяцев в 1331 году провёл в Ферраре в числе других заложников-гарантов выплаты Флоренцией денег в деле покупки Лукки у тирана Мастино делла Скала. В 1331 году Виллани как казначей коммуны отвечал за возведение третьего кольца городских стен . По выходе в отставку он был обвинён в растрате, но сумел оправдаться. В этом же году у него был и семейный конфликт — третейский суд разбирал имущественный спор между братьями Виллани. В 1332 году Виллани участвовал в основании нового города Фиренцуолы (имя выбрано по предложению Джованни). В 1335 году он занимался урегулированием пограничного спора с Пистойей. Банкротство компаний Барди и Буонаккорси в 1345 году привело к заключению престарелого Виллани в тюрьму Стинке на некоторое время как одного из главных акционеров второго торгового дома. [20]По оценке Виллани, дом Перуцци (обанкротившийся ранее, в 1343) потерял около 600 000 флоринов, Барди перед банкротством — около 900 000 флоринов. [22] [21] Виллани приписывал потери этих компаний ссудам, которые были даны королю Англии Эдуарду III. Однако, по мнению историка Эдвина С. Ханта, эти компании просто не располагали подобными средствами, ссуды были, вероятно, намного меньше и не сыграли ключевой роли в банкротстве торговых домов[23]. По его предположению, компании возлагали слишком большие надежды на экспансионистскую политику Флоренции, считая, что присоединение земель приведёт к большей безопасности для торговли в северной Европе. На деле же небольшая прибыль не покрыла их расходов[26]. Также известно, что описания некоторых событий, касающихся банкротства Буонаккорси, намеренно искажены Виллани с целью скрыть правду о мошенничестве компании. Под влиянием личных и политических неудач Виллани включил в Хронику предсказание, что Флоренция падёт, как пал в своё время Рим. Последние годы Виллани более не занимался политикой, так как находился в оппозиции к новым правителям Флоренции: сначала двенадцати пополанам, потом герцогу Афинскому Вальтеру IV де Бриенну, и, наконец, младшим цехам. Умер Джованни Виллани внезапно во время эпидемии чумы в середине 1348 года: в рукописи (гл. 84 кн. XII) Хроники он после слов «Чума продлилась до…» так и не проставил дату. Похоронен Джованни Виллани в монастыре святой Аннунциаты.

Хронику Виллани продолжили его брат Маттео Виллани (до 1363, 11 книг), а затем племянник Филиппо Виллани (до 1364, 102 главы).

Новая Хроника

По мнению некоторых исследователей (Аквилеккья), работа Виллани над Хроникой распадается на два этапа. В первом отражено оптимистическое видение, обусловленное экономическими успехами и культурным расцветом Флоренции первых десятилетий XIV века. Позднее (гл. 36 кн. VIII), Виллани вставляет предсказание падения родного города, подобного падению Древнего Рима. Историки отмечают, что предостережение Виллани навеяно строками Данте из «Божественной комедии» (Рай, XV, 109—111). А в главе 136 книги IX историк помещает первую из ныне известных биографий Данте Алигьери. А в главе 44 книги XII Виллани, несмотря на различие в политических взглядах, называет Данте одним из выдающихся сынов Флоренции, граждане которой отплатили ему неблагодарностью.

Литература

• Виллани, итальянские писатели // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Джованни Виллани. Новая хроника или история Флоренции. М. Наука. 1997
• Fiumi Е., La demografia fiorentina nelle pagine di G. Villani, «Archivio Storico Italiano», 1950, t. 108, p. 78—158.
• Fiumi Е., Economia е vita privata dei fiorentini nelle rivelazioni statistiche di G. Villani, там же, 1953, t.. 111, p. 207—241.

Ссылки

• [www.vostlit.info/haupt-Dateien/index-Dateien/V.phtml?id=2043 Виллани, Джованни. Новая хроника]. Восточная литература. Проверено 18 февраля 2011. [www.webcitation.org/61FttsiIY Архивировано из первоисточника 27 августа 2011].

Отрывок, характеризующий Виллани, Джованни

Русская армия управлялась Кутузовым с его штабом и государем из Петербурга. В Петербурге, еще до получения известия об оставлении Москвы, был составлен подробный план всей войны и прислан Кутузову для руководства. Несмотря на то, что план этот был составлен в предположении того, что Москва еще в наших руках, план этот был одобрен штабом и принят к исполнению. Кутузов писал только, что дальние диверсии всегда трудно исполнимы. И для разрешения встречавшихся трудностей присылались новые наставления и лица, долженствовавшие следить за его действиями и доносить о них.
Кроме того, теперь в русской армии преобразовался весь штаб. Замещались места убитого Багратиона и обиженного, удалившегося Барклая. Весьма серьезно обдумывали, что будет лучше: А. поместить на место Б., а Б. на место Д., или, напротив, Д. на место А. и т. д., как будто что нибудь, кроме удовольствия А. и Б., могло зависеть от этого.
В штабе армии, по случаю враждебности Кутузова с своим начальником штаба, Бенигсеном, и присутствия доверенных лиц государя и этих перемещений, шла более, чем обыкновенно, сложная игра партий: А. подкапывался под Б., Д. под С. и т. д., во всех возможных перемещениях и сочетаниях. При всех этих подкапываниях предметом интриг большей частью было то военное дело, которым думали руководить все эти люди; но это военное дело шло независимо от них, именно так, как оно должно было идти, то есть никогда не совпадая с тем, что придумывали люди, а вытекая из сущности отношения масс. Все эти придумыванья, скрещиваясь, перепутываясь, представляли в высших сферах только верное отражение того, что должно было совершиться.
«Князь Михаил Иларионович! – писал государь от 2 го октября в письме, полученном после Тарутинского сражения. – С 2 го сентября Москва в руках неприятельских. Последние ваши рапорты от 20 го; и в течение всего сего времени не только что ничего не предпринято для действия противу неприятеля и освобождения первопрестольной столицы, но даже, по последним рапортам вашим, вы еще отступили назад. Серпухов уже занят отрядом неприятельским, и Тула, с знаменитым и столь для армии необходимым своим заводом, в опасности. По рапортам от генерала Винцингероде вижу я, что неприятельский 10000 й корпус подвигается по Петербургской дороге. Другой, в нескольких тысячах, также подается к Дмитрову. Третий подвинулся вперед по Владимирской дороге. Четвертый, довольно значительный, стоит между Рузою и Можайском. Наполеон же сам по 25 е число находился в Москве. По всем сим сведениям, когда неприятель сильными отрядами раздробил свои силы, когда Наполеон еще в Москве сам, с своею гвардией, возможно ли, чтобы силы неприятельские, находящиеся перед вами, были значительны и не позволяли вам действовать наступательно? С вероятностию, напротив того, должно полагать, что он вас преследует отрядами или, по крайней мере, корпусом, гораздо слабее армии, вам вверенной. Казалось, что, пользуясь сими обстоятельствами, могли бы вы с выгодою атаковать неприятеля слабее вас и истребить оного или, по меньшей мере, заставя его отступить, сохранить в наших руках знатную часть губерний, ныне неприятелем занимаемых, и тем самым отвратить опасность от Тулы и прочих внутренних наших городов. На вашей ответственности останется, если неприятель в состоянии будет отрядить значительный корпус на Петербург для угрожания сей столице, в которой не могло остаться много войска, ибо с вверенною вам армиею, действуя с решительностию и деятельностию, вы имеете все средства отвратить сие новое несчастие. Вспомните, что вы еще обязаны ответом оскорбленному отечеству в потере Москвы. Вы имели опыты моей готовности вас награждать. Сия готовность не ослабнет во мне, но я и Россия вправе ожидать с вашей стороны всего усердия, твердости и успехов, которые ум ваш, воинские таланты ваши и храбрость войск, вами предводительствуемых, нам предвещают».
Но в то время как письмо это, доказывающее то, что существенное отношение сил уже отражалось и в Петербурге, было в дороге, Кутузов не мог уже удержать командуемую им армию от наступления, и сражение уже было дано.
2 го октября казак Шаповалов, находясь в разъезде, убил из ружья одного и подстрелил другого зайца. Гоняясь за подстреленным зайцем, Шаповалов забрел далеко в лес и наткнулся на левый фланг армии Мюрата, стоящий без всяких предосторожностей. Казак, смеясь, рассказал товарищам, как он чуть не попался французам. Хорунжий, услыхав этот рассказ, сообщил его командиру.
Казака призвали, расспросили; казачьи командиры хотели воспользоваться этим случаем, чтобы отбить лошадей, но один из начальников, знакомый с высшими чинами армии, сообщил этот факт штабному генералу. В последнее время в штабе армии положение было в высшей степени натянутое. Ермолов, за несколько дней перед этим, придя к Бенигсену, умолял его употребить свое влияние на главнокомандующего, для того чтобы сделано было наступление.
– Ежели бы я не знал вас, я подумал бы, что вы не хотите того, о чем вы просите. Стоит мне посоветовать одно, чтобы светлейший наверное сделал противоположное, – отвечал Бенигсен.
Известие казаков, подтвержденное посланными разъездами, доказало окончательную зрелость события. Натянутая струна соскочила, и зашипели часы, и заиграли куранты. Несмотря на всю свою мнимую власть, на свой ум, опытность, знание людей, Кутузов, приняв во внимание записку Бенигсена, посылавшего лично донесения государю, выражаемое всеми генералами одно и то же желание, предполагаемое им желание государя и сведение казаков, уже не мог удержать неизбежного движения и отдал приказание на то, что он считал бесполезным и вредным, – благословил совершившийся факт.


Записка, поданная Бенигсеном о необходимости наступления, и сведения казаков о незакрытом левом фланге французов были только последние признаки необходимости отдать приказание о наступлении, и наступление было назначено на 5 е октября.
4 го октября утром Кутузов подписал диспозицию. Толь прочел ее Ермолову, предлагая ему заняться дальнейшими распоряжениями.
– Хорошо, хорошо, мне теперь некогда, – сказал Ермолов и вышел из избы. Диспозиция, составленная Толем, была очень хорошая. Так же, как и в аустерлицкой диспозиции, было написано, хотя и не по немецки:
«Die erste Colonne marschiert [Первая колонна идет (нем.) ] туда то и туда то, die zweite Colonne marschiert [вторая колонна идет (нем.) ] туда то и туда то» и т. д. И все эти колонны на бумаге приходили в назначенное время в свое место и уничтожали неприятеля. Все было, как и во всех диспозициях, прекрасно придумано, и, как и по всем диспозициям, ни одна колонна не пришла в свое время и на свое место.
Когда диспозиция была готова в должном количестве экземпляров, был призван офицер и послан к Ермолову, чтобы передать ему бумаги для исполнения. Молодой кавалергардский офицер, ординарец Кутузова, довольный важностью данного ему поручения, отправился на квартиру Ермолова.
– Уехали, – отвечал денщик Ермолова. Кавалергардский офицер пошел к генералу, у которого часто бывал Ермолов.
– Нет, и генерала нет.
Кавалергардский офицер, сев верхом, поехал к другому.
– Нет, уехали.
«Как бы мне не отвечать за промедление! Вот досада!» – думал офицер. Он объездил весь лагерь. Кто говорил, что видели, как Ермолов проехал с другими генералами куда то, кто говорил, что он, верно, опять дома. Офицер, не обедая, искал до шести часов вечера. Нигде Ермолова не было и никто не знал, где он был. Офицер наскоро перекусил у товарища и поехал опять в авангард к Милорадовичу. Милорадовича не было тоже дома, но тут ему сказали, что Милорадович на балу у генерала Кикина, что, должно быть, и Ермолов там.
– Да где же это?
– А вон, в Ечкине, – сказал казачий офицер, указывая на далекий помещичий дом.
– Да как же там, за цепью?
– Выслали два полка наших в цепь, там нынче такой кутеж идет, беда! Две музыки, три хора песенников.
Офицер поехал за цепь к Ечкину. Издалека еще, подъезжая к дому, он услыхал дружные, веселые звуки плясовой солдатской песни.
«Во олузя а ах… во олузях!..» – с присвистом и с торбаном слышалось ему, изредка заглушаемое криком голосов. Офицеру и весело стало на душе от этих звуков, но вместе с тем и страшно за то, что он виноват, так долго не передав важного, порученного ему приказания. Был уже девятый час. Он слез с лошади и вошел на крыльцо и в переднюю большого, сохранившегося в целости помещичьего дома, находившегося между русских и французов. В буфетной и в передней суетились лакеи с винами и яствами. Под окнами стояли песенники. Офицера ввели в дверь, и он увидал вдруг всех вместе важнейших генералов армии, в том числе и большую, заметную фигуру Ермолова. Все генералы были в расстегнутых сюртуках, с красными, оживленными лицами и громко смеялись, стоя полукругом. В середине залы красивый невысокий генерал с красным лицом бойко и ловко выделывал трепака.
– Ха, ха, ха! Ай да Николай Иванович! ха, ха, ха!..
Офицер чувствовал, что, входя в эту минуту с важным приказанием, он делается вдвойне виноват, и он хотел подождать; но один из генералов увидал его и, узнав, зачем он, сказал Ермолову. Ермолов с нахмуренным лицом вышел к офицеру и, выслушав, взял от него бумагу, ничего не сказав ему.
– Ты думаешь, это нечаянно он уехал? – сказал в этот вечер штабный товарищ кавалергардскому офицеру про Ермолова. – Это штуки, это все нарочно. Коновницына подкатить. Посмотри, завтра каша какая будет!


На другой день, рано утром, дряхлый Кутузов встал, помолился богу, оделся и с неприятным сознанием того, что он должен руководить сражением, которого он не одобрял, сел в коляску и выехал из Леташевки, в пяти верстах позади Тарутина, к тому месту, где должны были быть собраны наступающие колонны. Кутузов ехал, засыпая и просыпаясь и прислушиваясь, нет ли справа выстрелов, не начиналось ли дело? Но все еще было тихо. Только начинался рассвет сырого и пасмурного осеннего дня. Подъезжая к Тарутину, Кутузов заметил кавалеристов, ведших на водопой лошадей через дорогу, по которой ехала коляска. Кутузов присмотрелся к ним, остановил коляску и спросил, какого полка? Кавалеристы были из той колонны, которая должна была быть уже далеко впереди в засаде. «Ошибка, может быть», – подумал старый главнокомандующий. Но, проехав еще дальше, Кутузов увидал пехотные полки, ружья в козлах, солдат за кашей и с дровами, в подштанниках. Позвали офицера. Офицер доложил, что никакого приказания о выступлении не было.
– Как не бы… – начал Кутузов, но тотчас же замолчал и приказал позвать к себе старшего офицера. Вылезши из коляски, опустив голову и тяжело дыша, молча ожидая, ходил он взад и вперед. Когда явился потребованный офицер генерального штаба Эйхен, Кутузов побагровел не оттого, что этот офицер был виною ошибки, но оттого, что он был достойный предмет для выражения гнева. И, трясясь, задыхаясь, старый человек, придя в то состояние бешенства, в которое он в состоянии был приходить, когда валялся по земле от гнева, он напустился на Эйхена, угрожая руками, крича и ругаясь площадными словами. Другой подвернувшийся, капитан Брозин, ни в чем не виноватый, потерпел ту же участь.
– Это что за каналья еще? Расстрелять мерзавцев! – хрипло кричал он, махая руками и шатаясь. Он испытывал физическое страдание. Он, главнокомандующий, светлейший, которого все уверяют, что никто никогда не имел в России такой власти, как он, он поставлен в это положение – поднят на смех перед всей армией. «Напрасно так хлопотал молиться об нынешнем дне, напрасно не спал ночь и все обдумывал! – думал он о самом себе. – Когда был мальчишкой офицером, никто бы не смел так надсмеяться надо мной… А теперь!» Он испытывал физическое страдание, как от телесного наказания, и не мог не выражать его гневными и страдальческими криками; но скоро силы его ослабели, и он, оглядываясь, чувствуя, что он много наговорил нехорошего, сел в коляску и молча уехал назад.
Излившийся гнев уже не возвращался более, и Кутузов, слабо мигая глазами, выслушивал оправдания и слова защиты (Ермолов сам не являлся к нему до другого дня) и настояния Бенигсена, Коновницына и Толя о том, чтобы то же неудавшееся движение сделать на другой день. И Кутузов должен был опять согласиться.


На другой день войска с вечера собрались в назначенных местах и ночью выступили. Была осенняя ночь с черно лиловатыми тучами, но без дождя. Земля была влажна, но грязи не было, и войска шли без шума, только слабо слышно было изредка бренчанье артиллерии. Запретили разговаривать громко, курить трубки, высекать огонь; лошадей удерживали от ржания. Таинственность предприятия увеличивала его привлекательность. Люди шли весело. Некоторые колонны остановились, поставили ружья в козлы и улеглись на холодной земле, полагая, что они пришли туда, куда надо было; некоторые (большинство) колонны шли целую ночь и, очевидно, зашли не туда, куда им надо было.