Смит, Джозеф

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Джозеф Смит
Joseph Smith
Джозеф Смит, около 1842 года
Имя при рождении:	Джозеф Смит
Род деятельности:	Президент Церкви Иисуса Христа Святых последних дней
Дата рождения:	23 декабря 1805(1805-12-23)
Место рождения:	Шэрон, Вермонт, США
Гражданство:
Дата смерти:	27 июня 1844(1844-06-27) (38 лет)
Место смерти:	Картридж, Иллинойс, США
Отец:	Джозеф Смит
Мать:	Люси Смит
Супруга:	около 27
Автограф:

Джо́зеф (Ио́сиф) Смит-младший (англ. Joseph Smith, Jr.; 23 декабря 1805, Шэрон, округ Виндзор, штат Вермонт, США — 27 июня 1844, Картидж, штат Иллинойс, США) — американский религиозный деятель, основатель и первый президент Церкви Иисуса Христа Святых последних дней (1830—1844), основатель движения Святых последних дней, кандидат в президенты США (1844).

Один из президентов Церкви Иисуса Христа Святых последних дней Уилфорд Вудраф сказал о Джозефе Смите:

Он был пророком Божьим и заложил фундамент самой великой работы и самого великого устроения из всех, когда-либо установленных на Земле.

Происхождение, семья и детские годы

Джозеф Смит был американцем в шестом поколении. Его предки эмигрировали в Америку из Англии в XVII веке. Родители Джозефа Смита, Джозеф Смит-старший и Люси Мак Смит, поженились в 1796 в Тэнбридже, штат Вермонт. Они начали свою жизнь при благоприятных финансовых обстоятельствах, однако в последующие годы Джозеф Смит-старший потерял своё первое фермерское хозяйство и его материальное положение неоднократно менялось. Семье Смитов пришлось неоднократно переезжать, поскольку глава семьи перепробовал самые разные возможности заработка — занимался фермерством на лесистых холмах Новой Англии, был подённым рабочим на других фермах, управлял коммерческим предприятием и работал школьным учителем.

Джозеф Смит-младший родился 23 декабря 1805 в поселении Шарон, штат Вермонт, пятым ребёнком в семье, в которой всего будет одиннадцать детей. Родители назвали его в честь отца. Дети в семье Смитов рождались в таком порядке: не получивший имени сын (умер сразу после рождения), Алвин, Хайрам, Софрония, Джозеф, Самуил, Ефрем (не прожил и двух недель), Уильям, Катерин, Дон-Карлос и Люси.

В возрасте семи лет Джозеф Смит, как и другие дети в его семье, пережил эпидемию сыпного тифа в Уэст-Лебаноне, штат Нью-Гэмпшир. Однако если его братья и сёстры выздоровели без осложнений, у Джозефа Смита развился опасный очаг инфекции на левой ноге. Доктор Натан Смит из Дартмутского медицинского колледжа, находившегося в близлежащем Ганновере, штат Нью-Гэмпшир, согласился выполнить смелую по тем временам операцию, разрезав мягкие ткани и удалив часть кости. Джозеф Смит мужественно перенёс операцию, отказавшись от спиртного — единственного анестезирующего средства, которое мог предложить ему хирург. Несколько лет после этого Джозефу Смиту пришлось ходить на костылях, а лёгкая хромота сохранилась у него на всю жизнь.

В 1816 после нескольких неурожайных лет подряд Джозеф Смит-старший перевёз семью из Норвича, штат Вермонт, в Пальмиру, штат Нью-Йорк, надеясь, что на новом месте ситуация выправится. Джозеф Смит так вспоминал эти годы:

Находясь в стеснённых обстоятельствах, [мы] были вынуждены тяжело трудиться, чтобы содержать большую семью… и это требовало крайнего напряжения сил всех, кто был способен оказать какую-либо помощь, чтобы обеспечить семью, поэтому мы были лишены этого блага — образования. Скажу только, что меня научили просто читать, писать и преподали основные правила арифметики.

Первое видение

Несмотря на то, что родители Джозефа Смита были верующими христианами, они долгое время не посещали собрания ни одной из церквей. К 1820 мать Джозефа Смита, два брата и сестра присоединились к пресвитерианской церкви, однако остальные члены семьи отказались от этого.

По словам Джозефа Смита, в 1820 году, когда ему было 14 лет, его внимание привлёк стих из Послания Иакова: «Если же у кого из вас недостаёт мудрости, да просит у Бога, дающего всем просто и без упрёков, — и дастся ему» (Иаков 1:5). Весной того же года Джозеф Смит отправился в рощу неподалеку от своего дома и начал молиться. Позднее он рассказывал, что сначала он оказался во власти некой тёмной силы, но затем она покинула его и он увидел над собой в воздухе двух лиц. Один из них, указывая на другого, сказал: «Сей есть Мой Возлюбленный Сын, слушай Его». Иисус Христос предупредил юношу о том, чтобы он не присоединялся ни к одной из существующих церквей, ибо «все они неправильны и все их вероучения омерзительны в Его глазах. Они проповедуют заповеди человеческие как учения, имеющие вид Божественного, но отрицают силу его». Джозефу Смиту было также обещано, что «когда-нибудь в будущем ему станет известна полнота Евангелия».

Явления Морония

В течение трёх лет Джозефу Смиту никто не являлся до 21 сентября 1823. Как рассказывал Джозеф Смит, в ответ на его вечернюю молитву его комната на чердаке наполнилась светом, и ему явился небесный посланник по имени Мороний.

Он назвался ангелом Божьим, посланным, чтобы принести радостные вести о том, что завет, который Бог заключил с древним Израилем, вот-вот должен исполниться, что скоро должна начаться подготовительная работа ко Второму пришествию Мессии; что приблизилось время, когда Евангелие во всей его полноте будет проповедовано в силе всем племенам, чтобы народ мог быть подготовлен к тысячелетнему царствованию. Мне было сказано, что я избран в качестве орудия в руках Бога для осуществления некоторых из Его целей в этом великолепном учении.

Мороний также сказал Джозефу Смиту, что на близлежащем холме сокрыт в земле сборник древних писаний, выгравированных на золотых листах древними пророками. Эти священные летописи рассказывали о народе, который был выведен Богом из Иерусалима в Западное полушарие за 600 лет до Р. Х. Мороний был последним пророком среди того народа, и именно он укрыл в тайнике летописи, которые Бог обещал явить людям в последние дни. Джозефу Смиту предстояло перевести эти священные письмена на английский язык.

В течение следующих четырёх лет Джозеф Смит должен был ежегодно в один и тот же день, 22 сентября, встречаться с Моронием на холме и получать новые знания.

Организация церкви

Начало работы над «Книгой Мормона»

В 1825 Джозеф Смит отправился в Хармони, штат Пенсильвания, чтобы работать у Джозайи Стоула. Там он снимал жильё у Исаака и Элизабет Хейл и познакомился с их дочерью Эммой, школьной учительницей. 18 января 1827 Джозеф Смит и Эмма Хейл заключили брак в Саут-Бейнбридже, штат Нью-Йорк.

22 сентября 1827, как повествует Джозеф Смит, ему было, наконец, позволено взять листы из тайника. Поскольку они были золотыми, их неоднократно пытались украсть, и в декабре 1827 Джозеф и Эмма были вынуждены вернуться в Хармони, после чего Джозеф Смит начал перевод.

В начале 1828 преуспевающий фермер из Пальмиры Мартин Харрис приехал в Хармони и оказал помощь в переводе. К июню были готовы 116 страниц рукописи. Мартин Харрис неоднократно просил Джозефа Смита разрешить показать рукопись его знакомым в Пальмире. После нескольких отказов он получил разрешение, но в Пальмире рукопись пропала. По словам Джозефа Смита, после этого Бог в качестве наказания изъял у него золотые листы. Работа возобновилась в апреле 1829, на этот раз секретарём Джозефа Смита стал Оливер Каудери, местный школьный учитель.

Восстановление священства

Как гласит официальная церковная историография, когда Джозеф Смит и Оливер Каудери работали над переводом «Книги Мормона», они прочитали повествование о посещении Иисусом Христом древних нефийцев. 15 мая 1829 они пришли на берег реки Саскуэханна недалеко от дома Джозефа Смита в Хармони, чтобы помолиться относительно своего крещения. Им явился небесный посланник, назвавший себя Иоанном Крестителем. Он даровал им священство Аароново и сказал, что теперь они должны креститься. Позднее Джозефа Смита и Оливера Каудери посетили апостолы Пётр, Иаков и Иоанн, которые даровали им священство Мелхиседеково и посвятили их в апостолы. Тем самым Джозеф Смит и Оливер Каудери получили власть совершать таинства, необходимые для организации церкви и спасения.

Издание «Книги Мормона» и организация церкви

Как гласит официальная церковная историография, из-за усиливающихся преследований Джозеф Смит и Оливер Каудери на некоторое время переехали в административный район Фейет, штат Нью-Йорк, чтобы завершить работу над переводом в доме Питера Уитмера-старшего. Работа над переводом была закончена в июне, менее чем через три месяца после того, как Оливер Каудери начал служить писцом Джозефа Смита. К августу Джозеф Смит заключил договор с издателем Эгбертом Б. Грандином из Пальмиры о публикации книги. Мартин Харрис отдал Эгберту Б. Грандину в залог свою ферму, чтобы гарантировать оплату расходов на издание книги, а позднее продал 61 га земли, чтобы выкупить закладную. «Книга Мормона» поступила в продажу в книжном магазине Эгберта Б. Грандина 26 марта 1830.

6 апреля 1830, всего через 11 дней после появления в продаже «Книги Мормона», в бревенчатом доме Питера Уитмера-старшего в Фейете, штат Нью-Йорк, собралась группа приблизительно из 60 человек. Именно там Джозеф Смит официально организовал церковь, которая позднее была названа Церковью Иисуса Христа святых последних дней (см. Учение и Заветы 115:4). Была проведена причастная служба, затем было совершено крещение верующих, передача дара Святого Духа и посвящение мужчин в священство. В новообразованной церкви Джозеф Смит получил должность «провидца, переводчика, пророка и апостола Иисуса Христа, старейшины церкви» (см. Учение и Заветы 21:1).

Джозеф Смит в Киртланде

Рост церкви

Церковь быстро росла. Вскоре в нескольких городках штата Нью-Йорк — Фейете, Манчестере и Коулсвилле — были основаны небольшие приходы. В сентябре 1830, вскоре после того, как Джозеф и Эмма Смит переехали из Хармони, штат Пенсильвания, в Фейет, была организована первая миссионерская экспедиция, которая направилась в западную часть штата Миссури (см. Учение и Заветы 28:8). На своём пути миссионеры сделали остановку в Киртланде, штат Огайо. Там они встретили группу религиозно настроенных людей, которые не присоединялись ни к одной из существующих церквей. Из этой группы мормонами стали около 130 человек, включая Сиднея Ригдона, который позднее вошёл в первое президентство церкви. Вскоре членов церкви в Киртланде насчитывалось несколько сотен.

По мере роста церкви усиливались гонения в штате Нью-Йорк, и в декабре 1830 Джозеф Смит призвал членов церкви переселяться в Огайо, до которого было свыше 400 км пути. Большая часть его последователей продали своё имущество в штате Нью-Йорк, часто в ущерб себе. Джозеф и Эмма Смит отправились в Огайо в числе первых и прибыли в Киртланд 1 февраля 1831.

Два места собирания святых

В июне 1831 Джозеф Смит и другие руководители церкви отправились в Миссури, где, согласно откровению, Бог намеревался открыть святым «землю наследия» (см. Учение и Заветы 52:3-5, 42-43). Преодолев почти 1500 км, в июле 1831 в округе Джексон, штат Миссури, на западной границе США Джозеф Смит объявил о том, что им получено откровение о необходимости основать в местности Индепенденс город, который должен стать современным Сионом, местом собирания святых последних дней, и построить храм (см. Учение и Заветы 57:1-3). В августе 1831 была проведена церемония освящения земли в качестве места собирания и участка строительства храма. После этого Джозеф Смит вернулся в Огайо, где призвал своих последователей собираться в Миссури. Сотни святых последних дней перенесли немалые лишения, чтобы добраться до западной границы США того времени.

С 1831 по 1838, пока проходило переселение, Джозеф Смит и другие руководители церкви постоянно жили в Киртланде, совершая регулярные поездки в Миссури и обратно.

«Учение и Заветы» и перевод Библии

В ноябре 1831 руководители церкви приняли решение издать многие из полученных Джозефом Смитом «откровений». Сборник получил название «Книга заповедей», его планировалось издать в городе Индепенденс, штат Миссури. В июле 1833 типография и многие из напечатанных листов были уничтожены погромщиками. Книга так и не была издана. В 1835 откровения были изданы в Киртланде под названием «Учение и Заветы».

В 1830 Джозеф Смит начал работу над переводом Библии и продолжил её в Киртланде. Некоторые из «утраченных» и «восстановленных» библейских истин вошли в «Учение и Заветы». Эта работа не была завершена, и новый перевод Библии не был опубликован, за исключением 24-й главы Евангелия от Матфея, который позднее был включён в книгу «Драгоценная жемчужина» под названием «Джозеф Смит — от Матфея». В «Драгоценную жемчужину» была также включена написанная в это же время «Книга Моисея» — одна из «утраченных» частей Библии. В 1835 Джозеф Смит приобрёл несколько древнеегипетских папирусов, на основе которых написал «Книгу Авраама», которая также вошла в «Драгоценную жемчужину».

Многожёнство

В Киртланде полигамные браки совершались в секрете, но к 1843 полигамия установилась в роли основного учения Церкви, хотя полигамные браки оставались в тайне от публики. Только в 1852 полигамия стала полноправной частью учения Церкви. Многожёнство и секретность послужили поводом для отступления многих членов от церкви и вызвали неприязнь населения. Противниками многожёнства выступали и некоторые лидеры церкви, позднее от неё отлучённые (Сидней Ригдон, Джеймс Стрэнг).

Первый храм

В декабре 1832 года Джозеф Смит объявил о том, что им получено откровение о необходимости постройки храма в Киртланде. Мормоны с энтузиазмом начали эту работу, несмотря на то, что многие нуждались в жилье и даже еде. 27 марта 1836 храм был освящён. Неделю спустя, 3 апреля 1836, как гласит официальная церковная историография, в храме Джозефу Смиту и Оливеру Каудери явились Иисус Христос (Учение и Заветы 110:7), Моисей, Елияс и Илия, которые «восстановили утраченные ключи священства». Иными словами, тем самым Церковь Иисуса Христа святых последних дней получила эксклюзивное право совершать христианские таинства, в том числе запечатывать вместе членов семей на время и всю вечность (Учение и Заветы 110:11-16).

Организация миссионерской работы

В первые годы существования церкви Джозеф Смит активно разъезжал по окрестностям, проповедуя новое учение. Миссионеры были посланы в различные части США и Канады. Летом 1837 первые миссионеры во главе с апостолом Хибером Ч. Кимбаллом отправились в Англию. Хибер Ч. Кимбалл при этом оставил свою семью практически без средств к существованию. За один год в Англии к церкви присоединились около двух тысяч человек. Впоследствии Джозеф Смит направил в Великобританию апостолов, которые служили там с 1839 по 1841. К 1841 более шести тысяч человек в Великобритании стали сторонниками церкви Смита, многие из них иммигрировали в Америку.

Исход из Киртланда

Святые последних дней подвергались гонениям с первых дней пребывания в Киртланде. В 1837—1838 преследование усилилось. К неприязни со стороны властей и обывателей прибавилось недовольство Джозефом Смитом со стороны бывших и некоторых нынешних членов церкви. Джозефа Смита постоянно вызывали в суд для рассмотрения десятков уголовных и гражданских дел, его обвиняли в большом количестве преступлений, он был вынужден скрываться от тех, кто хотел лишить его жизни. Ни по одному делу вина Джозефа Смита не была доказана.

В январе 1838 Джозеф Смит и его семья были вынуждены оставить Киртланд и искать убежища в Фар-Уэсте, штат Миссури. К концу года большинство святых последних дней из Киртланда последовали за ним, оставив свои дома и храм.

Джозеф Смит в Миссури

Изгнание из округа Джексон и марш «Лагеря Сиона»

Святые последних дней начали обживаться в округе Джексон, штат Миссури, с лета 1831. Спустя два года там насчитывалось 1200 мормонов, что составляло около трети местного населения. Прибытие такого количества переселенцев вызвало беспокойство у местных жителей, поскольку это грозило изменением расклада политических сил: большинство новоприбывших были из северных штатов и не поддерживали принятую на Юге систему рабства. Жители Миссури также отнеслись с подозрением к учению Джозефа Смита. Наконец, их возмущало то, что мормоны вели торговлю преимущественно между собой. 24 марта 1832 года толпа нападает на основателя мормонской церкви Джозефа Смита младшего, раздев его, избив и вымазав в смоле и перьях. Жена с маленьким ребёнком были выброшены нападавшими из дома, причём ребёнок через несколько дней умер. Смит был оставлен умирать, но смог добраться до своих сторонников, которые провели всю ночь за отдиранием смолы, много раз разодрав при этом кожу. На следующий день Смит уже проповедовал в своей церкви, хотя всё ещё был покрыт ранами, и был очень слаб. В ноябре 1833 мормонов вынудили покинуть округ. Многие из мормонов переправились через Миссисипи и поселились в округе Клей, штат Миссури.

В феврале 1834 Джозеф Смит объявил о том, что им получено откровение о необходимости организовать спасательную экспедицию в Миссури, чтобы помочь бежавшим мормонам восстановить право собственности на земли в округе Джексон (Учение и Заветы 103). В течение марта Джозеф Смит собирал отряд, который получил название «Лагерь Сиона». В мае и июне 1834 этот отряд, насчитывавший более двухсот человек, прошёл из Киртланда через штаты Огайо, Индиана и Иллинойс в Миссури, несмотря на вспышку холеры в пути. 22 июня 1834, когда отряд подошёл к границе округа Джексон, Джозеф Смит объявил о том, что им получено откровение о роспуске отряда (Учение и Заветы 105:9-14). Организовав в округе Клей кол во главе с Дэвидом Уитмером, Джозеф Смит вернулся в Огайо.

Несмотря на то, что поход окончился ничем, он стал хорошей школой для будущих руководителей церкви. 14 февраля 1835 в Киртланде Джозеф Смит организовал Кворум двенадцати апостолов и Кворум семидесяти, практически полностью составленные из участников «Лагеря Сиона».

Бегство на север Миссури

См. также: Мормонская война в Миссури

В 1836 жители округа Клей заявили, что больше не могут предоставлять убежище мормонам. По решению законодательного собрания Миссури на севере штата был образован новый округ Колдуэлл специально для мормонов. В 1838 эта группа объединилась с ещё большей группой, покинувшей Киртланд. В марте того же года Джозеф Смит прибыл в Фар-Уэст — процветающий мормонский городок в округе Колдуэлл и учредил там главное управление церкви. В апреле он объявил об откровении, в котором повелевалось начать строительство нового храма (Учение и Заветы 115:7-16).

Осенью 1838 погромщики снова начали нападать на мормонов. Когда те дали отпор, Джозефа Смита и других руководителей церкви арестовали по обвинению в государственной измене. В ноябре они были заключены в тюрьмы в Индепенденсе и Ричмонде, штат Миссури, а 1 декабря их перевезли в тюрьму в Либерти, штат Миссури, где содержали в весьма суровых условиях в подвале тюрьмы. В это время к весне 1839 мормоны, в том числе семья Джозефа Смита, были вынуждены покинуть Миссури. Под руководством Бригама Янга и других руководителей церкви святые последних дней отправились на восток.

Джозеф Смит в Наву

Жизнь в Наву

В апреле 1839 Джозефа Смита и его спутников перевели из Либерти в Галлатин, штат Миссури. Через некоторое время, когда заключённых переводили в Колумбию, штат Миссури, охранники позволили им бежать. Джозеф Смит отправился в Куинси, штат Иллинойс, где к тому времени собралось большинство мормонов. Вскоре под его руководством члены церкви начали обустраиваться в небольшом поселении в излучине реки Миссисипи в 80 км к северу от Коммерса, штат Иллинойс. Джозеф Смит переименовал этот город в Наву. Благодаря тому, что туда стекались переселенцы из других районов США, а также из Канады и Великобритании, этот регион стал одним из самых густонаселённых в штате Иллинойс.

В Наву Джозеф Смит занимался фермерством, а позднее купил магазин продовольственных товаров и товаров широкого потребления. Тем не менее, его материальное положение оставляло желать лучшего, поскольку большую часть времени он занимался управлением церковью. В октябре 1841 опись его личного имущества состояла из «старого коня Чарли, которого он получил в Киртланде, двух ручных ланей, двух старых и четырёх молодых индюшек, старой коровы, отданной ему братом в Миссури, старой собаки Мейджора … и скромной домашней утвари».

В конце августа 1843 Джозеф Смит и его семья переехали в недавно построенный двухэтажный дом на другой стороне улицы, который назвали Мэншн-хаус (Особняк). В то время у Джозефа и Эммы Смит было четверо живых детей. За годы совместной жизни они похоронили шестерых детей. Ещё один ребёнок родился уже после смерти Джозефа Смита. Алвин родился в 1828 и умер вскоре после рождения. Близнецы Таддеус и Луиза родились в 1831 и умерли вскоре после рождения. Приёмные дети-близнецы Джозеф и Джулия были взяты Смитами в 1831, поскольку их мать, Джулия Мердок, умерла при родах, а отец, Джон Мердок, не мог оставить детей у себя, поскольку к тому времени он уже содержал пятерых детей. Одиннадцатимесячный Джозеф умер в 1832. В 1832 родился Джозеф III, в 1836 — Фредерик, а в 1838 на свет появился Александр. В 1841 в возрасте 14 месяцев умер другой сын Смитов Дон-Карлос. В 1842 году родился ещё один сын, который прожил менее одного дня и не получил имени. В 1844 почти через пять месяцев после смерти отца родился Дэвид.

В Наву Джозеф Смит участвовал в общественном самоуправлении, законодательной и образовательной деятельности, состоял на военной службе и занимался предпринимательством. В январе 1844 он выставил свою кандидатуру на пост президента США, прежде всего в связи с тем, что федеральные и региональные власти не могли предоставить мормонам компенсацию за материальные потери в Миссури или восстановить их в правах собственности. Хотя было очевидно, что шансов на предвыборную борьбу у Джозефа Смита не было, это решение привлекло общественное внимание к нарушениям конституционных прав мормонов.

Храм в Наву

Строительство нового храма началось осенью 1840. 6 апреля 1841 состоялась церемония закладки краеугольных камней. Это был один из самых масштабных строительных проектов того времени в Западной Америке. В большинстве своём мормоны были достаточно бедными, особенно иммигранты, и строительство храма продвигалось медленно.

15 августа 1840 Джозеф Смит начал проповедовать крещение за умерших. До окончания постройки храма это таинство совершалось в окрестных ручьях и реках. В январе 1841 Джозеф Смит получил откровение о том, что делать это таким образом можно только до тех пор, пока не построен храм (Учение и Заветы 124:29-31). За лето и осень 1841 была построена деревянная купель в только что законченном подвале храма. Первые крещения за умерших были проведены там 21 ноября 1841.

В 1841 были также проведены первые запечатывания супружеских пар. В 1843 Джозеф Смит продиктовал откровение, в котором была описана вечная природа завета бракосочетания (Учение и Заветы 132). Учения, содержащиеся в этом откровении, проповедовались Джозефом Смитом с 1831, включая учение о многожёнстве.

Поскольку было очевидно, что строительство храма затянется на много лет, Джозеф Смит принял решение проводить храмовое облечение вне храмовых стен. 4 мая 1842 в комнате на верхнем этаже своего «Магазина из красного кирпича» Джозеф Смит совершил первые таинства облечения для небольшой группы мормонов, включая Бригама Янга. Джозеф Смит не дожил до окончания строительства храма.

Смерть

Чувствуя, что тучи сгущаются, в марте 1844 Джозеф Смит провёл собрание для Кворума двенадцати апостолов, объявив, что теперь они владеют всеми ключами для проведения церковной работы после его смерти.

До конца своей жизни Джозеф Смит публично отрицал участие в многожёнстве. Многие его близкие соратники были возмущены такими действиями и выступили против Смита. Один из его бывших соратников, Уилльям Ло, устроил типографию в Наву и опубликовал первый номер газеты «Наву Экспозитор» 7 июня 1844, в котором описал действия Джозефа Смита. Будучи мэром Наву, Джозеф Смит приказал своим маршалам разнести типографию и уничтожить «Наву Экспозитор». Это действие возбудило ещё большее негодование населения. Смит объявил военное положение. Губернатор Иллинойса Томас Форд собрал добровольное ополчение, чтобы предотвратить войну между сторонниками и противниками Смита, и предложил Смиту сдаться добровольно под его охрану и предстать перед судом за уничтожение печатного пресса.

Джозеф Смит распустил свой легион и бежал, но после некоторого колебания сдался под охрану губернатора в тюрьме города Картидж (Карфаген) и стал ожидать суда. В тюрьме Смит был вооружён пистолетом, и с ним находились его брат Хайрам, Уиллард Ричардс и Джон Тейлор (в будущем — третий по счёту президент церкви).

27 июня 1844 в 20:05 погромщики с лицами, вымазанными сажей, ворвались в тюрьму и застрелили Джозефа и Хайрама Смитов.

Учения Джозефа Смита, не поддерживаемые в настоящее время

В настоящее время Церковь Иисуса Христа святых последних дней не поддерживает учение Джозефа Смита относительно закона посвящения применительно к управлению имуществом, мотивируя это тем, что Бог отменил этот закон, так как святые последних дней не готовы соблюдать его (Учение и Заветы 119).

Кроме того, в настоящее время Церковь Иисуса Христа святых последних дней не поддерживает учение о многожёнстве. Джозеф Смит впервые представил это учение в 1831, с тех пор в течение нескольких десятилетий многие члены церкви заключали полигамные браки. В 1890 президент церкви Уилфорд Вудраф опубликовал манифест, положивший конец многожёнству (Официальное заявление 1).

Литература

• Daynes K. M. [books.google.com.tr/books?id=8RuWiM2-YYAC&printsec=frontcover&hl=tr&source=gbs_ge_summary_r&cad=0#v=onepage&q&f=false More Wives Than One: Transformation of the Mormon Marriage System, 1840-1910]. — Urbana and Chicago: University of Illinois Press, 2001. — 305 p. — ISBN 0-252-02681-0.

См. также

• Мормонская война
• Мормоны

Ссылки

• [www.latter-daysaints.ru/o-cerkvi/istorija-cerkvi/dzhozef-smit-pervoe-videnie.html Повествование Пророка Джозефа Смита]

Отрывок, характеризующий Смит, Джозеф

«Une maitresse femme! Voila ce qui s'appelle poser carrement la question. Elle voudrait epouser tous les trois a la fois», [«Молодец женщина! Вот что называется твердо поставить вопрос. Она хотела бы быть женою всех троих в одно и то же время».] – подумал Билибин.
– Но скажите, как муж ваш посмотрит на это дело? – сказал он, вследствие твердости своей репутации не боясь уронить себя таким наивным вопросом. – Согласится ли он?
– Ah! Il m'aime tant! – сказала Элен, которой почему то казалось, что Пьер тоже ее любил. – Il fera tout pour moi. [Ах! он меня так любит! Он на все для меня готов.]
Билибин подобрал кожу, чтобы обозначить готовящийся mot.
– Meme le divorce, [Даже и на развод.] – сказал он.
Элен засмеялась.
В числе людей, которые позволяли себе сомневаться в законности предпринимаемого брака, была мать Элен, княгиня Курагина. Она постоянно мучилась завистью к своей дочери, и теперь, когда предмет зависти был самый близкий сердцу княгини, она не могла примириться с этой мыслью. Она советовалась с русским священником о том, в какой мере возможен развод и вступление в брак при живом муже, и священник сказал ей, что это невозможно, и, к радости ее, указал ей на евангельский текст, в котором (священнику казалось) прямо отвергается возможность вступления в брак от живого мужа.
Вооруженная этими аргументами, казавшимися ей неопровержимыми, княгиня рано утром, чтобы застать ее одну, поехала к своей дочери.
Выслушав возражения своей матери, Элен кротко и насмешливо улыбнулась.
– Да ведь прямо сказано: кто женится на разводной жене… – сказала старая княгиня.
– Ah, maman, ne dites pas de betises. Vous ne comprenez rien. Dans ma position j'ai des devoirs, [Ах, маменька, не говорите глупостей. Вы ничего не понимаете. В моем положении есть обязанности.] – заговорилa Элен, переводя разговор на французский с русского языка, на котором ей всегда казалась какая то неясность в ее деле.
– Но, мой друг…
– Ah, maman, comment est ce que vous ne comprenez pas que le Saint Pere, qui a le droit de donner des dispenses… [Ах, маменька, как вы не понимаете, что святой отец, имеющий власть отпущений…]
В это время дама компаньонка, жившая у Элен, вошла к ней доложить, что его высочество в зале и желает ее видеть.
– Non, dites lui que je ne veux pas le voir, que je suis furieuse contre lui, parce qu'il m'a manque parole. [Нет, скажите ему, что я не хочу его видеть, что я взбешена против него, потому что он мне не сдержал слова.]
– Comtesse a tout peche misericorde, [Графиня, милосердие всякому греху.] – сказал, входя, молодой белокурый человек с длинным лицом и носом.
Старая княгиня почтительно встала и присела. Вошедший молодой человек не обратил на нее внимания. Княгиня кивнула головой дочери и поплыла к двери.
«Нет, она права, – думала старая княгиня, все убеждения которой разрушились пред появлением его высочества. – Она права; но как это мы в нашу невозвратную молодость не знали этого? А это так было просто», – думала, садясь в карету, старая княгиня.

В начале августа дело Элен совершенно определилось, и она написала своему мужу (который ее очень любил, как она думала) письмо, в котором извещала его о своем намерении выйти замуж за NN и о том, что она вступила в единую истинную религию и что она просит его исполнить все те необходимые для развода формальности, о которых передаст ему податель сего письма.
«Sur ce je prie Dieu, mon ami, de vous avoir sous sa sainte et puissante garde. Votre amie Helene».
[«Затем молю бога, да будете вы, мой друг, под святым сильным его покровом. Друг ваш Елена»]
Это письмо было привезено в дом Пьера в то время, как он находился на Бородинском поле.


Во второй раз, уже в конце Бородинского сражения, сбежав с батареи Раевского, Пьер с толпами солдат направился по оврагу к Князькову, дошел до перевязочного пункта и, увидав кровь и услыхав крики и стоны, поспешно пошел дальше, замешавшись в толпы солдат.
Одно, чего желал теперь Пьер всеми силами своей души, было то, чтобы выйти поскорее из тех страшных впечатлений, в которых он жил этот день, вернуться к обычным условиям жизни и заснуть спокойно в комнате на своей постели. Только в обычных условиях жизни он чувствовал, что будет в состоянии понять самого себя и все то, что он видел и испытал. Но этих обычных условий жизни нигде не было.
Хотя ядра и пули не свистали здесь по дороге, по которой он шел, но со всех сторон было то же, что было там, на поле сражения. Те же были страдающие, измученные и иногда странно равнодушные лица, та же кровь, те же солдатские шинели, те же звуки стрельбы, хотя и отдаленной, но все еще наводящей ужас; кроме того, была духота и пыль.
Пройдя версты три по большой Можайской дороге, Пьер сел на краю ее.
Сумерки спустились на землю, и гул орудий затих. Пьер, облокотившись на руку, лег и лежал так долго, глядя на продвигавшиеся мимо него в темноте тени. Беспрестанно ему казалось, что с страшным свистом налетало на него ядро; он вздрагивал и приподнимался. Он не помнил, сколько времени он пробыл тут. В середине ночи трое солдат, притащив сучьев, поместились подле него и стали разводить огонь.
Солдаты, покосившись на Пьера, развели огонь, поставили на него котелок, накрошили в него сухарей и положили сала. Приятный запах съестного и жирного яства слился с запахом дыма. Пьер приподнялся и вздохнул. Солдаты (их было трое) ели, не обращая внимания на Пьера, и разговаривали между собой.
– Да ты из каких будешь? – вдруг обратился к Пьеру один из солдат, очевидно, под этим вопросом подразумевая то, что и думал Пьер, именно: ежели ты есть хочешь, мы дадим, только скажи, честный ли ты человек?
– Я? я?.. – сказал Пьер, чувствуя необходимость умалить как возможно свое общественное положение, чтобы быть ближе и понятнее для солдат. – Я по настоящему ополченный офицер, только моей дружины тут нет; я приезжал на сраженье и потерял своих.
– Вишь ты! – сказал один из солдат.
Другой солдат покачал головой.
– Что ж, поешь, коли хочешь, кавардачку! – сказал первый и подал Пьеру, облизав ее, деревянную ложку.
Пьер подсел к огню и стал есть кавардачок, то кушанье, которое было в котелке и которое ему казалось самым вкусным из всех кушаний, которые он когда либо ел. В то время как он жадно, нагнувшись над котелком, забирая большие ложки, пережевывал одну за другой и лицо его было видно в свете огня, солдаты молча смотрели на него.
– Тебе куды надо то? Ты скажи! – спросил опять один из них.
– Мне в Можайск.
– Ты, стало, барин?
– Да.
– А как звать?
– Петр Кириллович.
– Ну, Петр Кириллович, пойдем, мы тебя отведем. В совершенной темноте солдаты вместе с Пьером пошли к Можайску.
Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска и стали подниматься на крутую городскую гору. Пьер шел вместе с солдатами, совершенно забыв, что его постоялый двор был внизу под горою и что он уже прошел его. Он бы не вспомнил этого (в таком он находился состоянии потерянности), ежели бы с ним не столкнулся на половине горы его берейтор, ходивший его отыскивать по городу и возвращавшийся назад к своему постоялому двору. Берейтор узнал Пьера по его шляпе, белевшей в темноте.
– Ваше сиятельство, – проговорил он, – а уж мы отчаялись. Что ж вы пешком? Куда же вы, пожалуйте!
– Ах да, – сказал Пьер.
Солдаты приостановились.
– Ну что, нашел своих? – сказал один из них.
– Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! – сказали другие голоса.
– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.


Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.
Ему стало стыдно, и он рукой закрыл свои ноги, с которых действительно свалилась шинель. На мгновение Пьер, поправляя шинель, открыл глаза и увидал те же навесы, столбы, двор, но все это было теперь синевато, светло и подернуто блестками росы или мороза.
«Рассветает, – подумал Пьер. – Но это не то. Мне надо дослушать и понять слова благодетеля». Он опять укрылся шинелью, но ни столовой ложи, ни благодетеля уже не было. Были только мысли, ясно выражаемые словами, мысли, которые кто то говорил или сам передумывал Пьер.
Пьер, вспоминая потом эти мысли, несмотря на то, что они были вызваны впечатлениями этого дня, был убежден, что кто то вне его говорил их ему. Никогда, как ему казалось, он наяву не был в состоянии так думать и выражать свои мысли.
«Война есть наитруднейшее подчинение свободы человека законам бога, – говорил голос. – Простота есть покорность богу; от него не уйдешь. И они просты. Они, не говорят, но делают. Сказанное слово серебряное, а несказанное – золотое. Ничем не может владеть человек, пока он боится смерти. А кто не боится ее, тому принадлежит все. Ежели бы не было страдания, человек не знал бы границ себе, не знал бы себя самого. Самое трудное (продолжал во сне думать или слышать Пьер) состоит в том, чтобы уметь соединять в душе своей значение всего. Все соединить? – сказал себе Пьер. – Нет, не соединить. Нельзя соединять мысли, а сопрягать все эти мысли – вот что нужно! Да, сопрягать надо, сопрягать надо! – с внутренним восторгом повторил себе Пьер, чувствуя, что этими именно, и только этими словами выражается то, что он хочет выразить, и разрешается весь мучащий его вопрос.
– Да, сопрягать надо, пора сопрягать.
– Запрягать надо, пора запрягать, ваше сиятельство! Ваше сиятельство, – повторил какой то голос, – запрягать надо, пора запрягать…
Это был голос берейтора, будившего Пьера. Солнце било прямо в лицо Пьера. Он взглянул на грязный постоялый двор, в середине которого у колодца солдаты поили худых лошадей, из которого в ворота выезжали подводы. Пьер с отвращением отвернулся и, закрыв глаза, поспешно повалился опять на сиденье коляски. «Нет, я не хочу этого, не хочу этого видеть и понимать, я хочу понять то, что открывалось мне во время сна. Еще одна секунда, и я все понял бы. Да что же мне делать? Сопрягать, но как сопрягать всё?» И Пьер с ужасом почувствовал, что все значение того, что он видел и думал во сне, было разрушено.
Берейтор, кучер и дворник рассказывали Пьеру, что приезжал офицер с известием, что французы подвинулись под Можайск и что наши уходят.
Пьер встал и, велев закладывать и догонять себя, пошел пешком через город.
Войска выходили и оставляли около десяти тысяч раненых. Раненые эти виднелись в дворах и в окнах домов и толпились на улицах. На улицах около телег, которые должны были увозить раненых, слышны были крики, ругательства и удары. Пьер отдал догнавшую его коляску знакомому раненому генералу и с ним вместе поехал до Москвы. Доро гой Пьер узнал про смерть своего шурина и про смерть князя Андрея.

Х
30 го числа Пьер вернулся в Москву. Почти у заставы ему встретился адъютант графа Растопчина.
– А мы вас везде ищем, – сказал адъютант. – Графу вас непременно нужно видеть. Он просит вас сейчас же приехать к нему по очень важному делу.
Пьер, не заезжая домой, взял извозчика и поехал к главнокомандующему.
Граф Растопчин только в это утро приехал в город с своей загородной дачи в Сокольниках. Прихожая и приемная в доме графа были полны чиновников, явившихся по требованию его или за приказаниями. Васильчиков и Платов уже виделись с графом и объяснили ему, что защищать Москву невозможно и что она будет сдана. Известия эти хотя и скрывались от жителей, но чиновники, начальники различных управлений знали, что Москва будет в руках неприятеля, так же, как и знал это граф Растопчин; и все они, чтобы сложить с себя ответственность, пришли к главнокомандующему с вопросами, как им поступать с вверенными им частями.
В то время как Пьер входил в приемную, курьер, приезжавший из армии, выходил от графа.
Курьер безнадежно махнул рукой на вопросы, с которыми обратились к нему, и прошел через залу.
Дожидаясь в приемной, Пьер усталыми глазами оглядывал различных, старых и молодых, военных и статских, важных и неважных чиновников, бывших в комнате. Все казались недовольными и беспокойными. Пьер подошел к одной группе чиновников, в которой один был его знакомый. Поздоровавшись с Пьером, они продолжали свой разговор.
– Как выслать да опять вернуть, беды не будет; а в таком положении ни за что нельзя отвечать.
– Да ведь вот, он пишет, – говорил другой, указывая на печатную бумагу, которую он держал в руке.
– Это другое дело. Для народа это нужно, – сказал первый.
– Что это? – спросил Пьер.
– А вот новая афиша.
Пьер взял ее в руки и стал читать:
«Светлейший князь, чтобы скорей соединиться с войсками, которые идут к нему, перешел Можайск и стал на крепком месте, где неприятель не вдруг на него пойдет. К нему отправлено отсюда сорок восемь пушек с снарядами, и светлейший говорит, что Москву до последней капли крови защищать будет и готов хоть в улицах драться. Вы, братцы, не смотрите на то, что присутственные места закрыли: дела прибрать надобно, а мы своим судом с злодеем разберемся! Когда до чего дойдет, мне надобно молодцов и городских и деревенских. Я клич кликну дня за два, а теперь не надо, я и молчу. Хорошо с топором, недурно с рогатиной, а всего лучше вилы тройчатки: француз не тяжеле снопа ржаного. Завтра, после обеда, я поднимаю Иверскую в Екатерининскую гошпиталь, к раненым. Там воду освятим: они скорее выздоровеют; и я теперь здоров: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба».
– А мне говорили военные люди, – сказал Пьер, – что в городе никак нельзя сражаться и что позиция…
– Ну да, про то то мы и говорим, – сказал первый чиновник.
– А что это значит: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба? – сказал Пьер.
– У графа был ячмень, – сказал адъютант, улыбаясь, – и он очень беспокоился, когда я ему сказал, что приходил народ спрашивать, что с ним. А что, граф, – сказал вдруг адъютант, с улыбкой обращаясь к Пьеру, – мы слышали, что у вас семейные тревоги? Что будто графиня, ваша супруга…
– Я ничего не слыхал, – равнодушно сказал Пьер. – А что вы слышали?
– Нет, знаете, ведь часто выдумывают. Я говорю, что слышал.
– Что же вы слышали?
– Да говорят, – опять с той же улыбкой сказал адъютант, – что графиня, ваша жена, собирается за границу. Вероятно, вздор…
– Может быть, – сказал Пьер, рассеянно оглядываясь вокруг себя. – А это кто? – спросил он, указывая на невысокого старого человека в чистой синей чуйке, с белою как снег большою бородой, такими же бровями и румяным лицом.
– Это? Это купец один, то есть он трактирщик, Верещагин. Вы слышали, может быть, эту историю о прокламации?
– Ах, так это Верещагин! – сказал Пьер, вглядываясь в твердое и спокойное лицо старого купца и отыскивая в нем выражение изменничества.
– Это не он самый. Это отец того, который написал прокламацию, – сказал адъютант. – Тот молодой, сидит в яме, и ему, кажется, плохо будет.
Один старичок, в звезде, и другой – чиновник немец, с крестом на шее, подошли к разговаривающим.
– Видите ли, – рассказывал адъютант, – это запутанная история. Явилась тогда, месяца два тому назад, эта прокламация. Графу донесли. Он приказал расследовать. Вот Гаврило Иваныч разыскивал, прокламация эта побывала ровно в шестидесяти трех руках. Приедет к одному: вы от кого имеете? – От того то. Он едет к тому: вы от кого? и т. д. добрались до Верещагина… недоученный купчик, знаете, купчик голубчик, – улыбаясь, сказал адъютант. – Спрашивают у него: ты от кого имеешь? И главное, что мы знаем, от кого он имеет. Ему больше не от кого иметь, как от почт директора. Но уж, видно, там между ними стачка была. Говорит: ни от кого, я сам сочинил. И грозили и просили, стал на том: сам сочинил. Так и доложили графу. Граф велел призвать его. «От кого у тебя прокламация?» – «Сам сочинил». Ну, вы знаете графа! – с гордой и веселой улыбкой сказал адъютант. – Он ужасно вспылил, да и подумайте: этакая наглость, ложь и упорство!..
– А! Графу нужно было, чтобы он указал на Ключарева, понимаю! – сказал Пьер.
– Совсем не нужно», – испуганно сказал адъютант. – За Ключаревым и без этого были грешки, за что он и сослан. Но дело в том, что граф очень был возмущен. «Как же ты мог сочинить? – говорит граф. Взял со стола эту „Гамбургскую газету“. – Вот она. Ты не сочинил, а перевел, и перевел то скверно, потому что ты и по французски, дурак, не знаешь». Что же вы думаете? «Нет, говорит, я никаких газет не читал, я сочинил». – «А коли так, то ты изменник, и я тебя предам суду, и тебя повесят. Говори, от кого получил?» – «Я никаких газет не видал, а сочинил». Так и осталось. Граф и отца призывал: стоит на своем. И отдали под суд, и приговорили, кажется, к каторжной работе. Теперь отец пришел просить за него. Но дрянной мальчишка! Знаете, эдакой купеческий сынишка, франтик, соблазнитель, слушал где то лекции и уж думает, что ему черт не брат. Ведь это какой молодчик! У отца его трактир тут у Каменного моста, так в трактире, знаете, большой образ бога вседержителя и представлен в одной руке скипетр, в другой держава; так он взял этот образ домой на несколько дней и что же сделал! Нашел мерзавца живописца…


В середине этого нового рассказа Пьера позвали к главнокомандующему.
Пьер вошел в кабинет графа Растопчина. Растопчин, сморщившись, потирал лоб и глаза рукой, в то время как вошел Пьер. Невысокий человек говорил что то и, как только вошел Пьер, замолчал и вышел.
– А! здравствуйте, воин великий, – сказал Растопчин, как только вышел этот человек. – Слышали про ваши prouesses [достославные подвиги]! Но не в том дело. Mon cher, entre nous, [Между нами, мой милый,] вы масон? – сказал граф Растопчин строгим тоном, как будто было что то дурное в этом, но что он намерен был простить. Пьер молчал. – Mon cher, je suis bien informe, [Мне, любезнейший, все хорошо известно,] но я знаю, что есть масоны и масоны, и надеюсь, что вы не принадлежите к тем, которые под видом спасенья рода человеческого хотят погубить Россию.
– Да, я масон, – отвечал Пьер.
– Ну вот видите ли, мой милый. Вам, я думаю, не безызвестно, что господа Сперанский и Магницкий отправлены куда следует; то же сделано с господином Ключаревым, то же и с другими, которые под видом сооружения храма Соломона старались разрушить храм своего отечества. Вы можете понимать, что на это есть причины и что я не мог бы сослать здешнего почт директора, ежели бы он не был вредный человек. Теперь мне известно, что вы послали ему свой. экипаж для подъема из города и даже что вы приняли от него бумаги для хранения. Я вас люблю и не желаю вам зла, и как вы в два раза моложе меня, то я, как отец, советую вам прекратить всякое сношение с такого рода людьми и самому уезжать отсюда как можно скорее.
– Но в чем же, граф, вина Ключарева? – спросил Пьер.
– Это мое дело знать и не ваше меня спрашивать, – вскрикнул Растопчин.
– Ежели его обвиняют в том, что он распространял прокламации Наполеона, то ведь это не доказано, – сказал Пьер (не глядя на Растопчина), – и Верещагина…
– Nous y voila, [Так и есть,] – вдруг нахмурившись, перебивая Пьера, еще громче прежнего вскрикнул Растопчин. – Верещагин изменник и предатель, который получит заслуженную казнь, – сказал Растопчин с тем жаром злобы, с которым говорят люди при воспоминании об оскорблении. – Но я не призвал вас для того, чтобы обсуждать мои дела, а для того, чтобы дать вам совет или приказание, ежели вы этого хотите. Прошу вас прекратить сношения с такими господами, как Ключарев, и ехать отсюда. А я дурь выбью, в ком бы она ни была. – И, вероятно, спохватившись, что он как будто кричал на Безухова, который еще ни в чем не был виноват, он прибавил, дружески взяв за руку Пьера: – Nous sommes a la veille d'un desastre publique, et je n'ai pas le temps de dire des gentillesses a tous ceux qui ont affaire a moi. Голова иногда кругом идет! Eh! bien, mon cher, qu'est ce que vous faites, vous personnellement? [Мы накануне общего бедствия, и мне некогда быть любезным со всеми, с кем у меня есть дело. Итак, любезнейший, что вы предпринимаете, вы лично?]
– Mais rien, [Да ничего,] – отвечал Пьер, все не поднимая глаз и не изменяя выражения задумчивого лица.
Граф нахмурился.
– Un conseil d'ami, mon cher. Decampez et au plutot, c'est tout ce que je vous dis. A bon entendeur salut! Прощайте, мой милый. Ах, да, – прокричал он ему из двери, – правда ли, что графиня попалась в лапки des saints peres de la Societe de Jesus? [Дружеский совет. Выбирайтесь скорее, вот что я вам скажу. Блажен, кто умеет слушаться!.. святых отцов Общества Иисусова?]
Пьер ничего не ответил и, нахмуренный и сердитый, каким его никогда не видали, вышел от Растопчина.

Когда он приехал домой, уже смеркалось. Человек восемь разных людей побывало у него в этот вечер. Секретарь комитета, полковник его батальона, управляющий, дворецкий и разные просители. У всех были дела до Пьера, которые он должен был разрешить. Пьер ничего не понимал, не интересовался этими делами и давал на все вопросы только такие ответы, которые бы освободили его от этих людей. Наконец, оставшись один, он распечатал и прочел письмо жены.
«Они – солдаты на батарее, князь Андрей убит… старик… Простота есть покорность богу. Страдать надо… значение всего… сопрягать надо… жена идет замуж… Забыть и понять надо…» И он, подойдя к постели, не раздеваясь повалился на нее и тотчас же заснул.
Когда он проснулся на другой день утром, дворецкий пришел доложить, что от графа Растопчина пришел нарочно посланный полицейский чиновник – узнать, уехал ли или уезжает ли граф Безухов.
Человек десять разных людей, имеющих дело до Пьера, ждали его в гостиной. Пьер поспешно оделся, и, вместо того чтобы идти к тем, которые ожидали его, он пошел на заднее крыльцо и оттуда вышел в ворота.
С тех пор и до конца московского разорения никто из домашних Безуховых, несмотря на все поиски, не видал больше Пьера и не знал, где он находился.


Ростовы до 1 го сентября, то есть до кануна вступления неприятеля в Москву, оставались в городе.
После поступления Пети в полк казаков Оболенского и отъезда его в Белую Церковь, где формировался этот полк, на графиню нашел страх. Мысль о том, что оба ее сына находятся на войне, что оба они ушли из под ее крыла, что нынче или завтра каждый из них, а может быть, и оба вместе, как три сына одной ее знакомой, могут быть убиты, в первый раз теперь, в это лето, с жестокой ясностью пришла ей в голову. Она пыталась вытребовать к себе Николая, хотела сама ехать к Пете, определить его куда нибудь в Петербурге, но и то и другое оказывалось невозможным. Петя не мог быть возвращен иначе, как вместе с полком или посредством перевода в другой действующий полк. Николай находился где то в армии и после своего последнего письма, в котором подробно описывал свою встречу с княжной Марьей, не давал о себе слуха. Графиня не спала ночей и, когда засыпала, видела во сне убитых сыновей. После многих советов и переговоров граф придумал наконец средство для успокоения графини. Он перевел Петю из полка Оболенского в полк Безухова, который формировался под Москвою. Хотя Петя и оставался в военной службе, но при этом переводе графиня имела утешенье видеть хотя одного сына у себя под крылышком и надеялась устроить своего Петю так, чтобы больше не выпускать его и записывать всегда в такие места службы, где бы он никак не мог попасть в сражение. Пока один Nicolas был в опасности, графине казалось (и она даже каялась в этом), что она любит старшего больше всех остальных детей; но когда меньшой, шалун, дурно учившийся, все ломавший в доме и всем надоевший Петя, этот курносый Петя, с своими веселыми черными глазами, свежим румянцем и чуть пробивающимся пушком на щеках, попал туда, к этим большим, страшным, жестоким мужчинам, которые там что то сражаются и что то в этом находят радостного, – тогда матери показалось, что его то она любила больше, гораздо больше всех своих детей. Чем ближе подходило то время, когда должен был вернуться в Москву ожидаемый Петя, тем более увеличивалось беспокойство графини. Она думала уже, что никогда не дождется этого счастия. Присутствие не только Сони, но и любимой Наташи, даже мужа, раздражало графиню. «Что мне за дело до них, мне никого не нужно, кроме Пети!» – думала она.