Джойя, Мельхиор
| Мельхиор Джойя | |
| Melchiorre Gioia | |
 Барельеф в Милане | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
| Основные интересы: | |
Мельхиор Джойя (итал. Melchiorre Gioia; 10 сентября 1767, Пьяченца, Италия — 2 января 1829, Милан, Италия) — итальянский писатель, философ и экономист.
Биография
Оставил намерение посвятить жизнь служению церкви и с 1796 года изучал политэкономию в Милане. Проявляет литературные способности и занимается публицистикой.
Прибывание Наполеона в Италии вовлекает Мельхиора Джойя в активную общественную жизнь. Он выступает за политическое господство Франции над другими странами, в том числе над Италией с республиканской формой правления. Во время Цизальпинской республики назван историографом и статистиком (директором первого статистического бюро в Италии). Несколько раз был заключён в тюрьму, один раз в 1820 году на восемь месяцев за подозрение в связях с карбонариями. После падения наполеоновской империи удаляется от политики и ведёт тихую личную жизнь.
Основная идея Мельхиора Джойя в признании ценности статистики или сбора фактов, в том числе применительно к философии. Логику он считает практическим искусством. В этике последователь Бентама и утилитаризма.
В политической экономии поощряет крупное предпринимательство, настаивает на необходимости вмешательства государства в экономику. Предвосхищает идеи Бэббиджа о разделении труда. Все его работы находятся в постоянной оппозиции к Адаму Смиту.
Последний труд Философия статистики резюмирует его размышления о человеческой жизни, о целях и методах философии.
Труды
- Sul commercio de' commestibili e caro prezzo del vitto
- Il Nuovo Galateo
- Nuovo prospetto delle scienze economiche
- Del Merito e delle Ricompense
- Sulle manifatture nazionali
- L’ideologia
- Filosofia della statistica
Напишите отзыв о статье "Джойя, Мельхиор"
Литература
- Melchiorre Gioia. Chisholm, Hugh, ed (1911) Encyclopædia Britannica (Eleventh ed.). Cambridge University Press.
- Джойя, Мельхиор // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
Для улучшения этой статьи по философии желательно?:
|
Отрывок, характеризующий Джойя, Мельхиор
– Непременно продолжать – утром и вечером, – сказал он, видимо, сам добросовестно довольный своим успехом. – Только, пожалуйста, аккуратнее. Будьте покойны, графиня, – сказал шутливо доктор, в мякоть руки ловко подхватывая золотой, – скоро опять запоет и зарезвится. Очень, очень ей в пользу последнее лекарство. Она очень посвежела.Графиня посмотрела на ногти и поплевала, с веселым лицом возвращаясь в гостиную.
В начале июля в Москве распространялись все более и более тревожные слухи о ходе войны: говорили о воззвании государя к народу, о приезде самого государя из армии в Москву. И так как до 11 го июля манифест и воззвание не были получены, то о них и о положении России ходили преувеличенные слухи. Говорили, что государь уезжает потому, что армия в опасности, говорили, что Смоленск сдан, что у Наполеона миллион войска и что только чудо может спасти Россию.
11 го июля, в субботу, был получен манифест, но еще не напечатан; и Пьер, бывший у Ростовых, обещал на другой день, в воскресенье, приехать обедать и привезти манифест и воззвание, которые он достанет у графа Растопчина.
В это воскресенье Ростовы, по обыкновению, поехали к обедне в домовую церковь Разумовских. Был жаркий июльский день. Уже в десять часов, когда Ростовы выходили из кареты перед церковью, в жарком воздухе, в криках разносчиков, в ярких и светлых летних платьях толпы, в запыленных листьях дерев бульвара, в звуках музыки и белых панталонах прошедшего на развод батальона, в громе мостовой и ярком блеске жаркого солнца было то летнее томление, довольство и недовольство настоящим, которое особенно резко чувствуется в ясный жаркий день в городе. В церкви Разумовских была вся знать московская, все знакомые Ростовых (в этот год, как бы ожидая чего то, очень много богатых семей, обыкновенно разъезжающихся по деревням, остались в городе). Проходя позади ливрейного лакея, раздвигавшего толпу подле матери, Наташа услыхала голос молодого человека, слишком громким шепотом говорившего о ней:
– Это Ростова, та самая…
– Как похудела, а все таки хороша!
Она слышала, или ей показалось, что были упомянуты имена Курагина и Болконского. Впрочем, ей всегда это казалось. Ей всегда казалось, что все, глядя на нее, только и думают о том, что с ней случилось. Страдая и замирая в душе, как всегда в толпе, Наташа шла в своем лиловом шелковом с черными кружевами платье так, как умеют ходить женщины, – тем спокойнее и величавее, чем больнее и стыднее у ней было на душе. Она знала и не ошибалась, что она хороша, но это теперь не радовало ее, как прежде. Напротив, это мучило ее больше всего в последнее время и в особенности в этот яркий, жаркий летний день в городе. «Еще воскресенье, еще неделя, – говорила она себе, вспоминая, как она была тут в то воскресенье, – и все та же жизнь без жизни, и все те же условия, в которых так легко бывало жить прежде. Хороша, молода, и я знаю, что теперь добра, прежде я была дурная, а теперь я добра, я знаю, – думала она, – а так даром, ни для кого, проходят лучшие годы». Она стала подле матери и перекинулась с близко стоявшими знакомыми. Наташа по привычке рассмотрела туалеты дам, осудила tenue [манеру держаться] и неприличный способ креститься рукой на малом пространстве одной близко стоявшей дамы, опять с досадой подумала о том, что про нее судят, что и она судит, и вдруг, услыхав звуки службы, ужаснулась своей мерзости, ужаснулась тому, что прежняя чистота опять потеряна ею.
