Демми, Джонатан

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Джонатан Демми»)
Перейти к: навигация, поиск
Джонатан Демми
Jonathan Demme
Имя при рождении:

Robert Jonathan Demme

Место рождения:

Болдуин, Нью-Йорк, США

Профессия:

кинорежиссёр, кинопродюсер, сценарист

Награды:

«Оскар» (1992)

Джонатан Демми (англ. Jonathan Demme) — американский кинорежиссёр, продюсер и сценарист голливудских кинофильмов.



Биография

Джонатан Демми родился 22 февраля 1944 года в городе Болдуин, штат Нью-Йорк, США. Имеет троих детей. Окончил Университет штата Флорида. Приходится дядей режиссёру Теду Демми, скончавшемуся в 2002 году.

Демми попал в полнометражное кино, работая на продюсера эксплуатационного кино Роджера Кормана в период с 1971 по 1976 годы в качестве сопродюсера и соавтора сценария. Далее он выступил режиссёром трёх фильмов для студии Кормана «New World».

Его фильм 1980 года «Мелвин и Говард» не вышел в широкий прокат, но получил одобрение критиков, и позволил режиссёру подписать контракт на съёмки Голди Хоун и Курта Рассела в фильме «Дополнительная смена».

После «Дополнительной смены», Демми на время ушёл из «большого» кино.

В 1992 году Демми получил премию «Оскар» за «Молчание ягнят» — третий фильм (после картин «Это случилось однажды ночью» и «Пролетая над гнездом кукушки»), победивший во всех пяти главных категориях (лучший фильм, лучший режиссёр, лучший сценарий, лучший актёр и лучшая актриса). Демми помог Тому Хэнксу получить «Оскар», сняв его в своем следующем фильме, «Филадельфия».

С тех пор Демми снял два ремейка: «Правда о Чарли», ремейк фильма «Шарада» с Марком Уолбергом в роли, ранее исполненной Кэри Грантом, а также «Манчжурский Кандидат», с участием Дензела Вашингтона и Мерил Стрип.

У Демми есть своя продюсерская фирма, «Clinica Estetico», в которой работают продюсеры Эдвард Сэксон и Питер Сараф.

Избранная фильмография

Напишите отзыв о статье "Демми, Джонатан"

Примечания


Отрывок, характеризующий Демми, Джонатан

Через три недели после своего последнего вечера у Ростовых, князь Андрей вернулся в Петербург.

На другой день после своего объяснения с матерью, Наташа ждала целый день Болконского, но он не приехал. На другой, на третий день было то же самое. Пьер также не приезжал, и Наташа, не зная того, что князь Андрей уехал к отцу, не могла себе объяснить его отсутствия.
Так прошли три недели. Наташа никуда не хотела выезжать и как тень, праздная и унылая, ходила по комнатам, вечером тайно от всех плакала и не являлась по вечерам к матери. Она беспрестанно краснела и раздражалась. Ей казалось, что все знают о ее разочаровании, смеются и жалеют о ней. При всей силе внутреннего горя, это тщеславное горе усиливало ее несчастие.
Однажды она пришла к графине, хотела что то сказать ей, и вдруг заплакала. Слезы ее были слезы обиженного ребенка, который сам не знает, за что он наказан.
Графиня стала успокоивать Наташу. Наташа, вслушивавшаяся сначала в слова матери, вдруг прервала ее:
– Перестаньте, мама, я и не думаю, и не хочу думать! Так, поездил и перестал, и перестал…
Голос ее задрожал, она чуть не заплакала, но оправилась и спокойно продолжала: – И совсем я не хочу выходить замуж. И я его боюсь; я теперь совсем, совсем, успокоилась…
На другой день после этого разговора Наташа надела то старое платье, которое было ей особенно известно за доставляемую им по утрам веселость, и с утра начала тот свой прежний образ жизни, от которого она отстала после бала. Она, напившись чаю, пошла в залу, которую она особенно любила за сильный резонанс, и начала петь свои солфеджи (упражнения пения). Окончив первый урок, она остановилась на середине залы и повторила одну музыкальную фразу, особенно понравившуюся ей. Она прислушалась радостно к той (как будто неожиданной для нее) прелести, с которой эти звуки переливаясь наполнили всю пустоту залы и медленно замерли, и ей вдруг стало весело. «Что об этом думать много и так хорошо», сказала она себе и стала взад и вперед ходить по зале, ступая не простыми шагами по звонкому паркету, но на всяком шагу переступая с каблучка (на ней были новые, любимые башмаки) на носок, и так же радостно, как и к звукам своего голоса прислушиваясь к этому мерному топоту каблучка и поскрипыванью носка. Проходя мимо зеркала, она заглянула в него. – «Вот она я!» как будто говорило выражение ее лица при виде себя. – «Ну, и хорошо. И никого мне не нужно».
Лакей хотел войти, чтобы убрать что то в зале, но она не пустила его, опять затворив за ним дверь, и продолжала свою прогулку. Она возвратилась в это утро опять к своему любимому состоянию любви к себе и восхищения перед собою. – «Что за прелесть эта Наташа!» сказала она опять про себя словами какого то третьего, собирательного, мужского лица. – «Хороша, голос, молода, и никому она не мешает, оставьте только ее в покое». Но сколько бы ни оставляли ее в покое, она уже не могла быть покойна и тотчас же почувствовала это.
В передней отворилась дверь подъезда, кто то спросил: дома ли? и послышались чьи то шаги. Наташа смотрелась в зеркало, но она не видала себя. Она слушала звуки в передней. Когда она увидала себя, лицо ее было бледно. Это был он. Она это верно знала, хотя чуть слышала звук его голоса из затворенных дверей.
Наташа, бледная и испуганная, вбежала в гостиную.
– Мама, Болконский приехал! – сказала она. – Мама, это ужасно, это несносно! – Я не хочу… мучиться! Что же мне делать?…