Торрио, Джон
| Джон «Папа Джонни» Торрио | |
| John «Papa Johnny» Torrio | |
| Имя при рождении: |
Giovanni Torrio |
|---|---|
| Род деятельности: |
Гангстер |
| Место смерти: | |
| Отец: |
Lobasko Torrio |
Джон «Папа Джонни» Торрио (англ. John «Papa Johnny» Torrio; итал. Giovanni Torrio), также известный как «Лис», (20 января 1882 — 16 апреля 1957) итало-американский гангстер, помог создать криминальную империю, известную как Чикагская организация[en] в 1920-х годах, которая позже унаследована его протеже Аль Капоне[1][2]. Выдвинул идею Национального преступного синдиката[en] в 1930 году, а затем стал неофициальным советником семьи Дженовезе.
Содержание
Ранняя жизнь
Место рождения Торрио является предметом дискуссий. Он родился где-то в Южной Италии, список мест, в которых он мог появиться на свет, включает в себя Неаполь[3], Амальфи (Кампания)[4], Орсара-ди-Пулья (Апулия)[5] и Ирсину (Базиликата)[6].
Его отец умер, когда ему было два года и его овдовевшая мать эмигрировала с ним в Нью-Йорк.
Молодой Джон сначала работал как швейцар и вышибала на Манхэттене. В тот же период он присоединился к уличной банде, и, благодаря своему уму, вскоре стал их лидером. Через некоторое время ему удалось накопить достаточно денег и открыть бильярдный салон для своей банды, под крышей которого он организовывал различные азартные игры и занимался ростовщичеством. Своей проницательностью и деловой хваткой Торрио заметно выделялся среди Чикагской преступности, в результате чего попался на глаза Полу Келли[en] (итал. Paolo Antonio Vaccarelli), лидеру известной банды Пять Углов[en]. Джимми «Шива» Де Стефано, Глейстер «Большой» Ван Дэнни и Аль Капоне, которые работали в клубе Келли, восхищались хитроумностью Торрио (за это качество ума ему впоследствии и дали прозвище «Лис»). Сам Торрио высоко ценил Келли за его взгляды и знание культуры организованной преступности — Келли утверждал, что молодой человек должен одеваться консервативно, не хамить, создать какой-нибудь легальный бизнес для прикрытия своей преступной деятельности. Уроки, извлечённые Торрио, остались с ним на протяжении всей его криминальной карьеры.
Банда Торрио занималась законным бизнесом, однако его главными источниками доходов являлись игорный бизнес, тотализатор, ростовщичество, организация автоугонов, проституции и продажа наркотиков. Капоне и Де Стефано были членами «Джуниорс» («Juniors») и вскоре присоединились к банде «Пять углов». Торрио в конечном счете нанял Аль Капоне и его приятеля Джимми Шива Де Стефано барменом в «Гарвард Инн» («Harvard Inn»), бар в Кони-Айленд в Бруклине, принадлежащий деловому партнеру в Торрио — Франческо Йоайли[en] (англ. Francesco Ioele), известный также как Фрэнки Йель (англ. Frankie Yale).
Убийство Колосимо
В 1918 году Йель (Yale) связался с Торрио и предложил ему переехать в Чикаго, взяв с собой Аль Капоне и Джимми «Шива» де Стефано, которым грозила тюрьма. Капоне необходимо было избежать расследования убийства в Нью-Йорке, а также привести в порядок свой имидж. Де Стефано, друг детства Капоне, не принял предложение поехать в Чикаго, а в 1919 году он арестован и отправлен в тюрьму Синг-Синг (Нью-Йорк). Капоне принял предложение Торрио и отправился в Чикаго. Там Капоне стал работать вышибалой в одном из борделей Торрио и вскоре стал менеджером одного из подразделений — Четыре Двойки. Через год вступил в силу «сухой закон», делая незаконным все производство, покупку или продажу спиртных напитков. Торрио сразу понял, какую огромную прибыль может принести подпольная торговля виски, и убеждал «Большого Джима» Колосимо войти в бизнес. Колосимо отказался, опасаясь, что расширение сфер деятельности только привлечёт больше внимания со стороны полиции и соперничающих банд. В то же самое время Колосимо развелся с Викторией, теткой Торрио, и женился на Дейл Винтер, молодой актрисе и певице. Винтер убеждала Колосимо остепениться, одеваться более консервативно и держаться подальше от новостей.
К этому моменту Торрио понял, что Колосимо — серьёзное препятствие для потенциального богатства банды. С согласия союзников Колосимо, Братьев Дженна и Джо Айелло, Торрио пригласил Йеля приехать в Чикаго и убить Колосимо. Убийство произошло 11 мая 1920 года в главном фойе кафе Колосимо. Никто так и не преследовался по закону за это убийство. В результате Торрио захватил большое криминальное королевство умершего Колосимо и начал заниматься бутлегерством.
Соперничество с бандой Северной стороны
В 1920-е годы группировка Торрио и Капоне прогрессировала и расширяла своё влияние в Чикаго, зарабатывая миллионы на азартных играх, проституции, а теперь и бутлегерстве. Группировка вскоре стала контролировать Чикаго-Луп (исторический деловой центр города Чикаго), а также большую часть на южной стороне города. Тем не менее, Торрио также намеревался захватить выгодный Голд-Кост территории, которая обратила на себя гнев мощной банды Северной стороны[en] Ирландцев во главе с Дион О’Беннион[en].
Группировка Торрио и банда Северной стороны заключила свой хрупкий союз, но напряжённость в отношениях между ними росла. Братья Дженна хотели убить О’Бенниона, но Торрио не желал бандитских разборок и не дал ходу этому. Наконец, напряженность выросла, после того, как какая-то мелкая банда ограбила грузовик с виски принадлежавший О'Бенниону, тогда О’Беннион решил подставить Торрио в сделке с приобретением всей его доли в северной стороне за 500 000 долларов, что вызвало арест Торрио. Но Торрио сумел выйти под залог и терпению пришел конец, и Торрио приказал убить О’Бенниона. 10 ноября 1924 года О’Беннион убит в своем северном цветочном магазине Йелем, Джоном Скэлизом и Альбертом Ансельми. Убийство О’Бенниона вызвало кровавые, жестокие войны с бандой Северной стороны, что, в конце концов, начали преследовать Торрио в Чикаго.
Попытка убийства
В субботу 24 января 1925 года члены банды Северная Сторона Ними Вэйсс, Винсент «Шернер» Друччи и Джордж Багс Моран напали на Торрио, который возвращался в свою квартиру на 7106 Южной Клайд Авеню после похода по магазинам с его женой Анной. Градом выстрелов Вайс и Моран встретили автомобиль Торрио, разрушая стекла. Торрио ранен в челюсть, легкие, пах, ноги и живот. Моран попытался сделать смертельный выстрел в голову Торрио, но у него заклинил пистолет. Друччи дал понять, что пора идти, и трое из банды Северной Стороны покинул место бойни. Несмотря на тяжелые ранения, Торрио удалось выжить.
Война между бандой Северной Стороны и Чикагской организацией продолжалась в течение нескольких лет. Банда Северной Стороны, наряду с Капоне, уничтожена братьями Дженна, а остальные выжившие братья бежали. Банда Северной Стороны также продолжает жестокую войну с Капоне — война, которая стоила обеим сторонам друзей, зданий и заставила Капоне постоянно оглядываться через плечо. Эта война продолжалась до резни в День святого Валентина, последней попытки Капоне избавиться от Морана. Расправа не удалась, и Моран выжил. Правительство США обратило внимание на деятельность Капоне после событий на Дне Святого Валентина, что в итоге привело к аресту Капоне за уклонение от уплаты налогов.
Передача полномочий Капоне
Торрио, пройдя срочную операцию, медленно восстанавливается после покушения. Капоне дал Торрио круглосуточную охрану, чтобы убедиться, что его любимый наставник будет в безопасности. На протяжении всего испытания Торрио, соблюдая принцип преступного «омерта» (закон молчания), ни разу не упомянул имена нападавших. После освобождения из больницы Торрио отбыл год в тюрьме за нарушения антиалкогольных законов. На протяжении своего правления в качестве босса чикагской мафии, Торрио стал свидетелем значительного увеличения насилия в организованной преступности. Покушение сильно испугало его, а в сочетании с его тюремным заключением и увеличением трудностей в работе, уговорило Торрио уйти в отставку, пока он ещё жив. Торрио уехал в Италию со своей женой и матерью, где больше не имел непосредственно дел с преступным миром. Он отдал полный контроль над Группировкой Капоне, со словами: «Это всё твоё Аль. Я? Я ухожу. Европа для меня».
Последние годы
В 1930 году Торрио вернулся в США для дачи показаний в суде над Капоне. В то время у него появилась идея создать один огромный преступный синдикат, охватывающий все меньше банд, которые постоянно рвут друг другу глотки. Он представил её в Нью-Йорке Лучано, а также Лепке Бушалтеру, Лонги Цвиллману, Джо Адонису, Фрэнку Костелло и Мейеру Лански в четырёхзвездочном отеле Парк Авеню (Park Avenue). Его идея была хорошо принята, и он получил большое уважение, так как считался «старшим руководством» в мире организованной преступности. Когда Лучано реализовал концепцию, родился Национальный преступный синдикат.
В 1957 году у Торрио случился сердечный приступ, когда он сидел в кресле парикмахера в ожидании стрижки. Джонни Торрио через несколько часов умер в больнице[2][7]. Средства массовой информации не знали о его смерти в течение трех недель после его погребения[8].
В популярной культуре
Образ Джона Торрио использовали в нескольких теле- и кинокартинах: Johnny Torrio has been portrayed several times in television and motion pictures:
- Нехемия Персофф[en] в 1959 году в фильме Al Capone.
- Чарльз МакГроу в 1959 году в телевизионном сериале The Untouchables.
- Гарри Гуардино[en] в 1975 году в фильме Капоне_ (Capone).
- Гай Барил в 1992 году в фильме The Babe.
- Фрэнк Винсент в 1993 году в сериале The Young Indiana Jones Chronicles, эпизод Young Indiana Jones and the Mystery of the Blues.
- Бёрн Пивен в пилотной серии телевизионного сериала 1993 года The Untouchables.
- Кейрон Джеккинис в 1994 году в телевизионном сериале In Suspicious Circumstances.
- Грег Антоначчи[en] в 2010 году в сериале сети HBO Подпольная империя.
- Паоло Ротондо в 2016 году в мини-сериале Рождение мафии: Чикаго.
Напишите отзыв о статье "Торрио, Джон"
Литература
- McPhaul, Jack. Johnny Torrio: First of the Gang Lords. — New Rochelle, NY: Arlington House, 1970.
- Gus Russo. The Outfit: The Role of Chicago’s Underworld In the Shaping of Modern America. — Bloomsbury: VSA, 2002. — ISBN 1-58234-279-2.
Примечания
- ↑ [news.google.com/newspapers?id=NchOAAAAIBAJ&sjid=T00DAAAAIBAJ&pg=7083,1877925&dq=johnny+torrio&hl=en John Torrio Pleads Guilty] (April 12, 1939). Проверено 6 августа 2012. «Johnny (the Immune) Torrio, deciding he wasn't immune to relentless government prosecution, pleaded guilty yesterday in federal court ...».
- ↑ 1 2 [select.nytimes.com/gst/abstract.html?res=F6071EFD3D55137A93CAA9178ED85F438585F9 Johnny Torrio, Ex-Public Enemy 1, Dies. Made Al Capone Boss of the Underworld] (May 8, 1957). Проверено 6 августа 2012. «The man who put Al Capone into business died unnoticed in a Brooklyn hospital three weeks ago, it was learned yesterday. ...».
- ↑ Nate Hendley, Al Capone: Chicago’s King of Crime, p.9
- ↑ Antonio Nicaso, Il piccolo Gatsby, p.75
- ↑ Curt Johnson, R. Craig Sautter, Wicked city Chicago: from Kenna to Capone, p.98
- ↑ Sten Nordland. [www.stennordland.com/al_capone_johnny_torrio_virginia_excerpts.html Al Capone, Johnny Torrio and Virginia](недоступная ссылка — история). Проверено 29 октября 2011. [web.archive.org/20110716134423/www.stennordland.com/al_capone_johnny_torrio_virginia_excerpts.html Архивировано из первоисточника 16 июля 2011].
- ↑ [news.google.com/newspapers?id=538yAAAAIBAJ&sjid=f-oFAAAAIBAJ&pg=4929,3048501&dq=johnny+torrio&hl=en Torrio Dies. Gave Capone Racket Start] (May 8, 1957). Проверено 6 августа 2012. «Johnny Torrio, first of the bigtime bootleggers, died after a heart attack in a Brooklyn barber's chair April 16. So obscure had he become that his death went ...».
- ↑ Jay Robert Nash, The Great Pictorial History of World Crime, Volume 1, Rowman & Littlefield, 2004, p.503
Ссылки
- [www.findagrave.com/cgi-bin/fg.cgi?page=gr&GSln=torrio&GSfn=John&GSbyrel=all&GSdyrel=all&GSob=n&GRid=1424& John Torrio]
Отрывок, характеризующий Торрио, Джон
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…
Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
– Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l'etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите?
– Нет с, Петр Николаич, я только желаю показать, что в кавалерии выгод гораздо меньше против пехоты. Вот теперь сообразите, Петр Николаич, мое положение…
Берг говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока говорили о чем нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не производя в других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он начинал говорить пространно и с видимым удовольствием.
– Сообразите мое положение, Петр Николаич: будь я в кавалерии, я бы получал не более двухсот рублей в треть, даже и в чине поручика; а теперь я получаю двести тридцать, – говорил он с радостною, приятною улыбкой, оглядывая Шиншина и графа, как будто для него было очевидно, что его успех всегда будет составлять главную цель желаний всех остальных людей.
– Кроме того, Петр Николаич, перейдя в гвардию, я на виду, – продолжал Берг, – и вакансии в гвардейской пехоте гораздо чаще. Потом, сами сообразите, как я мог устроиться из двухсот тридцати рублей. А я откладываю и еще отцу посылаю, – продолжал он, пуская колечко.
– La balance у est… [Баланс установлен…] Немец на обухе молотит хлебец, comme dit le рroverbe, [как говорит пословица,] – перекладывая янтарь на другую сторону ртa, сказал Шиншин и подмигнул графу.
Граф расхохотался. Другие гости, видя, что Шиншин ведет разговор, подошли послушать. Берг, не замечая ни насмешки, ни равнодушия, продолжал рассказывать о том, как переводом в гвардию он уже выиграл чин перед своими товарищами по корпусу, как в военное время ротного командира могут убить, и он, оставшись старшим в роте, может очень легко быть ротным, и как в полку все любят его, и как его папенька им доволен. Берг, видимо, наслаждался, рассказывая всё это, и, казалось, не подозревал того, что у других людей могли быть тоже свои интересы. Но всё, что он рассказывал, было так мило степенно, наивность молодого эгоизма его была так очевидна, что он обезоруживал своих слушателей.
– Ну, батюшка, вы и в пехоте, и в кавалерии, везде пойдете в ход; это я вам предрекаю, – сказал Шиншин, трепля его по плечу и спуская ноги с отоманки.
Берг радостно улыбнулся. Граф, а за ним и гости вышли в гостиную.
Было то время перед званым обедом, когда собравшиеся гости не начинают длинного разговора в ожидании призыва к закуске, а вместе с тем считают необходимым шевелиться и не молчать, чтобы показать, что они нисколько не нетерпеливы сесть за стол. Хозяева поглядывают на дверь и изредка переглядываются между собой. Гости по этим взглядам стараются догадаться, кого или чего еще ждут: важного опоздавшего родственника или кушанья, которое еще не поспело.
Пьер приехал перед самым обедом и неловко сидел посредине гостиной на первом попавшемся кресле, загородив всем дорогу. Графиня хотела заставить его говорить, но он наивно смотрел в очки вокруг себя, как бы отыскивая кого то, и односложно отвечал на все вопросы графини. Он был стеснителен и один не замечал этого. Большая часть гостей, знавшая его историю с медведем, любопытно смотрели на этого большого толстого и смирного человека, недоумевая, как мог такой увалень и скромник сделать такую штуку с квартальным.
– Вы недавно приехали? – спрашивала у него графиня.
– Oui, madame, [Да, сударыня,] – отвечал он, оглядываясь.
– Вы не видали моего мужа?
– Non, madame. [Нет, сударыня.] – Он улыбнулся совсем некстати.
– Вы, кажется, недавно были в Париже? Я думаю, очень интересно.
– Очень интересно..
Графиня переглянулась с Анной Михайловной. Анна Михайловна поняла, что ее просят занять этого молодого человека, и, подсев к нему, начала говорить об отце; но так же, как и графине, он отвечал ей только односложными словами. Гости были все заняты между собой. Les Razoumovsky… ca a ete charmant… Vous etes bien bonne… La comtesse Apraksine… [Разумовские… Это было восхитительно… Вы очень добры… Графиня Апраксина…] слышалось со всех сторон. Графиня встала и пошла в залу.
– Марья Дмитриевна? – послышался ее голос из залы.
– Она самая, – послышался в ответ грубый женский голос, и вслед за тем вошла в комнату Марья Дмитриевна.
Все барышни и даже дамы, исключая самых старых, встали. Марья Дмитриевна остановилась в дверях и, с высоты своего тучного тела, высоко держа свою с седыми буклями пятидесятилетнюю голову, оглядела гостей и, как бы засучиваясь, оправила неторопливо широкие рукава своего платья. Марья Дмитриевна всегда говорила по русски.
– Имениннице дорогой с детками, – сказала она своим громким, густым, подавляющим все другие звуки голосом. – Ты что, старый греховодник, – обратилась она к графу, целовавшему ее руку, – чай, скучаешь в Москве? Собак гонять негде? Да что, батюшка, делать, вот как эти пташки подрастут… – Она указывала на девиц. – Хочешь – не хочешь, надо женихов искать.
– Ну, что, казак мой? (Марья Дмитриевна казаком называла Наташу) – говорила она, лаская рукой Наташу, подходившую к ее руке без страха и весело. – Знаю, что зелье девка, а люблю.
Она достала из огромного ридикюля яхонтовые сережки грушками и, отдав их именинно сиявшей и разрумянившейся Наташе, тотчас же отвернулась от нее и обратилась к Пьеру.
– Э, э! любезный! поди ка сюда, – сказала она притворно тихим и тонким голосом. – Поди ка, любезный…
И она грозно засучила рукава еще выше.
Пьер подошел, наивно глядя на нее через очки.
– Подойди, подойди, любезный! Я и отцу то твоему правду одна говорила, когда он в случае был, а тебе то и Бог велит.
Она помолчала. Все молчали, ожидая того, что будет, и чувствуя, что было только предисловие.
– Хорош, нечего сказать! хорош мальчик!… Отец на одре лежит, а он забавляется, квартального на медведя верхом сажает. Стыдно, батюшка, стыдно! Лучше бы на войну шел.
Она отвернулась и подала руку графу, который едва удерживался от смеха.
– Ну, что ж, к столу, я чай, пора? – сказала Марья Дмитриевна.
Впереди пошел граф с Марьей Дмитриевной; потом графиня, которую повел гусарский полковник, нужный человек, с которым Николай должен был догонять полк. Анна Михайловна – с Шиншиным. Берг подал руку Вере. Улыбающаяся Жюли Карагина пошла с Николаем к столу. За ними шли еще другие пары, протянувшиеся по всей зале, и сзади всех по одиночке дети, гувернеры и гувернантки. Официанты зашевелились, стулья загремели, на хорах заиграла музыка, и гости разместились. Звуки домашней музыки графа заменились звуками ножей и вилок, говора гостей, тихих шагов официантов.
На одном конце стола во главе сидела графиня. Справа Марья Дмитриевна, слева Анна Михайловна и другие гостьи. На другом конце сидел граф, слева гусарский полковник, справа Шиншин и другие гости мужского пола. С одной стороны длинного стола молодежь постарше: Вера рядом с Бергом, Пьер рядом с Борисом; с другой стороны – дети, гувернеры и гувернантки. Граф из за хрусталя, бутылок и ваз с фруктами поглядывал на жену и ее высокий чепец с голубыми лентами и усердно подливал вина своим соседям, не забывая и себя. Графиня так же, из за ананасов, не забывая обязанности хозяйки, кидала значительные взгляды на мужа, которого лысина и лицо, казалось ей, своею краснотой резче отличались от седых волос. На дамском конце шло равномерное лепетанье; на мужском всё громче и громче слышались голоса, особенно гусарского полковника, который так много ел и пил, всё более и более краснея, что граф уже ставил его в пример другим гостям. Берг с нежной улыбкой говорил с Верой о том, что любовь есть чувство не земное, а небесное. Борис называл новому своему приятелю Пьеру бывших за столом гостей и переглядывался с Наташей, сидевшей против него. Пьер мало говорил, оглядывал новые лица и много ел. Начиная от двух супов, из которых он выбрал a la tortue, [черепаховый,] и кулебяки и до рябчиков он не пропускал ни одного блюда и ни одного вина, которое дворецкий в завернутой салфеткою бутылке таинственно высовывал из за плеча соседа, приговаривая или «дрей мадера», или «венгерское», или «рейнвейн». Он подставлял первую попавшуюся из четырех хрустальных, с вензелем графа, рюмок, стоявших перед каждым прибором, и пил с удовольствием, всё с более и более приятным видом поглядывая на гостей. Наташа, сидевшая против него, глядела на Бориса, как глядят девочки тринадцати лет на мальчика, с которым они в первый раз только что поцеловались и в которого они влюблены. Этот самый взгляд ее иногда обращался на Пьера, и ему под взглядом этой смешной, оживленной девочки хотелось смеяться самому, не зная чему.
