Джонсон, Наннэлли

Наннэлли Джонсон
Nunnally Johnson
Имя при рождении:	Nunnally Hunter Johnson
Дата рождения:	5 декабря 1897(1897-12-05)
Место рождения:	Коламбус штат Джорджия США
Дата смерти:	25 марта 1977(1977-03-25) (79 лет)
Место смерти:	Лос-Анджелес Калифорния США
Профессия:	Сценарист Кинорежиссёр Продюсер
Карьера:	1927-1967
IMDb:	0425913

Наннэлли Джонсон (англ. Nunnally Hunter Johnson) (5 декабря 1897 года – 25 марта 1977 года) – американский киносценарист, продюсер и кинорежиссёр.

Джонсон «был исключительно образованным человеком, обладавшим великолепным чувством юмора» . «Хотя он и не имел постоянного громкого успеха, общий результат деятельности Джонсона совершенно ясно относит его к числу лучших сценаристов, которые работали в голливудской системе» .

«Плодотворный и разнообразный автор, он написал в одиночку или в сотрудничестве с другими авторами впечатляющие портреты Америки «Джесси Джеймс» (1939) и «Гроздья гнева» (1940), городской триллер «Женщина в окне» (1940), вестерн с Элвисом Пресли «Пылающая звезда» (1960) и военная драма «Грязная дюжина» (1967), а также серию памятных комедий». «Особого внимания заслуживают его работы для режиссёра Джона Форда «Гроздья гнева» (1940) по роману Джона Стейнбека, «Табачная дорога» (1941) по роману Эрскина Колдуэлла и (также как продюсера и режиссёра) психологической драмы «Три лица Евы» (1957)» .

Его отдельные попытки в 1950-е годы ставить фильмы по собственным сценариям как правило были менее успешными, хотя ему в достаточной степени удались фильмы «Человек в сером фланелевом костюме» (1956) и «Три лица Евы» (1957) .

Джонсон был дважды номинирован на Оскар за лучший сценарий фильмов «Гроздья гнева» (1940) и «Священные узы брака» (1943). Он также завоевал премию Венецианского фестиваля за лучший сценарий с фильмом «Телефонный звонок от незнакомца» (1952) .

Ранние годы жизни

Наннэлли Джонсон родился 5 декабря 1897 года в городе Саванна, штат Джорджия, в семье управляющего железнодорожным складом металлических изделий. В 1915 году он закончил школу в Коламбусе .

Карьера журналиста

Джонсон начинал работать как курьер в местной газете, затем стал младшим репортёром в «Саванна пресс», а в 1919 году переехал в Нью-Йорк.

Там его журналистская карьера пошла на подъём, особенно, когда он стал репортёром новостей в газетах «Нью-Йорк Геральд Трибьюн» и «Нью-Йорк Ивнинг Пост», в которой он вёл ежедневную юмористическую колонку.

В 1925-32 годах Джонсон написал почти сорок сатирических рассказов, высмеивающих традиционные нравы и нормы поведения, которые были опубликованы в популярных изданиях «Сатардей Ивнинг Пост» и «Нью-Йоркер» . По одному из рассказов, опубликованных в «Пост», в 1927 году был поставлен фильм «Скандал вокруг Рози» с Кларой Боу в главной роли. В 1930 году был опубликован сборник его рассказов «Должен же быть закон» (There Ought To Be a Law).

Карьера в кино

В отличие от многих других манхэттанских журналистов Джонсон проявлял большой интерес к кино. В 1933 году он предложил «Нью-Йоркеру» писать критические статьи о кино, однако получил отказ главного редактора, после чего решил перебраться в Голливуд, где тут же нашёл работу сценариста на студии «Юнайтед Артистс». . Прекрасно известный своим лаконичным, едким остроумием, Джонсон стал близким другом многих голливудских остряков, в особенности Граучо Маркса.

В 1935 году Джонсон перешёл на студию «Двадцатый век Фокс», где стал тесно работать с Дэррилом Зануком, и не только в качестве сценариста, но также ассоциированного продюсера, а иногда и режиссёра. Его первый контракт со студией был с 1935 по 1942 год, второй – с 1949 по 1963 год.

В 1943 году он основал вместе с независимым продюсером Уильямом Гётцем кинокомпанию «Интернешнл пикчерс», создавшую такие картины, как «Женщина в окне» (1944), «Чужестранец» (1946) и «Тёмное зеркало» (1946). Но этот проект долго не продержался. В 1946 году года компанию поглотил «Юнивёрсал». Гётц стал главным продюсером объединённой студии «Юнивёрсал-Интернешнл», а Джонсон вернулся на «Фокс» .

Работа в качестве сценариста

За время работы в качестве сценариста Джонсон продемонстрировал разносторонность, создавая не только собственные оригинальные произведения, но удачно перерабатывая классические романы в киносценарии.

В 1930-е годы Джонсон работал очень плодовито, написав десятки сценариев. Среди них музыкальные комедии «Сказка на ночь» (1933), «Миллионы малыша» (1934), «Мулен Руж» (1934) и «Миллион благодарностей» (1935), криминальные комедии «Ответный ход Бульдога Драммонда» (1934) и «Человек, который сорвал банк в Монте-Карло» (1935), биографические драмы «Дом Ротшильда» (1934), «Пленник острова акул» (1936) и «Джесси Джеймс» (1939) .

В 1940 году Джонсон добился широкого признания как автор сценария и ассоциированный продюсер драмы по роману Джона Стейнбека «Гроздья гнева» (1940). Одну из главных женских в фильме сыграла Доррис Баудон, молодая актриса, которая вскоре оставила карьеру ради брака с Джонсоном. Фильм был удостоен двух Оскаров, включая за лучшую режиссуру (Джон Форд), и пяти номинаций на Оскар, включая номинацию за лучший сценарий, которую получил Джонсон.

Драма «Крысолов» (1942) об англичанине, который спасает группу французских во время вторжения германской армии в эту страну в 1940 году. Следующими удачами Джонсона стали «гангстерская сатира «Рокси Харт» (1942) и великолепный умный фильм нуар Фрица Ланга «Женщина в окне» (1944), Джонсон был также продюсером обоих фильмов».

В первой половине 1940-х годов Джонсон также написал сценарии мелодрамы из нью-йоркской жизни «Жизнь начинается в восемь-тридцать» (1942), комедийной мелодрамы «Священные узы брака» (1943), военной драмы «Луна опустилась» (1943) и религиозной драмы «Ключи от царства небесного» (1944), а также фильма нуар «Тёмное зеркало» (1946). Во второй половине 1940-х годов наиболее заметными фильмами по сценариям Джонсона были фэнтези-комедия «Мистер Пибоди и русалка» (1948) и комедия «Все занимаются этим» (1949) .

Не будучи привязанным к какому-либо определённому жанру, в 1950-е годы Джонсон написал сценарии вестерна «Стрелок» (1950, в титрах не указан), военного фильма «Лис пустыни: история Роммеля» (1951), криминальной мелодрамы «Моя кузина Рейчел» (1952) по роману Дафны дю Морье и чрезвычайно популярной комедии «Как выйти замуж за миллионера» (1953) с участием Мерилин Монро. Другими наиболее значимыми картинами по сценариям Джонсона в этот период стали биографическая военная драма «Трое вернулись домой» (1950), вымышленная история из жизни королевы Виктории «Жаворонок в грязи» (1950) и психологическая драма «Телефонный звонок от незнакомца» (1951). Эти три фильма, как и комедию «Как выйти замуж за миллионера» (1953), поставил режиссёр Жан Негулеско. «Всегда умная проработка такого разнообразного материала уровня категории А сделала Джонсона самым высокооплачиваемым сценаристом в Голливуде».

Работа в качестве режиссёра

В 1954-60 годах Джонсон занимался режиссурой, поставив за этот период восемь фильмов по собственным сценариям. «Не особенно выигрышные в визуальном плане, эти фильмы выделялись умным, искромётным диалогом» .

Первым фильмом Джонсона в качестве режиссёра стала приключенческая нуаровая драма времён Холодной войны «Ночные люди» (1954) с Грегори Пеком в главной роли, за которой последовал нуаровый детектив из жизни нью-йоркской богемы «Чёрная вдова» (1954). В 1956 году Джонсон поставил психологическую драму «Человек в сером фланелевом костюме» (1956). Фильм рассказывал о бывшем участнике войны (Грегори Пек), который пытается установить баланс между карьерным ростом и счастьем в семейной жизни, одновременно терзаясь военными воспоминаниями, где ему приходилось убивать людей, и где у него был роман с итальянской девушкой, в результате которого в него родился сын. В 1957 году фильм завоевал премию Гильдии режиссёров Америки за выдающееся достижение в кинорежиссуре.

По мнению кинокритика Хэла Эриксона, «лучшими режиссёрскими работами Джонсона, стали новаторская драма о раздвоении (в данном случае – расстроении) личности «Три лица Евы» (1957) и бодрая звёздная комедия «О, мужчины, о, женщины!» (1957)» . Фильм «Три лица Евы» был высоко оценен критикой, а сыгравшая главную роль в фильме Джоан Вудвард была удостоена как Оскара, так и Золотого глобуса за лучшую женскую роль.

«Потеряв много сил во время натурных съёмок драмы «Ангел был в красном» (1960), действие которой происходит во время Гражданской войны в Испании, Джонсон неожиданно решил, что он слишком стар и слишком богат, чтобы продолжать изводить себя в качестве режиссёра, и вернулся исключительно к работе над сценариями».

В 1964 году Джонсон вместе с дочерью Норой написал по её одноимённому роману сценарий лирической комедии «Мир Генри Ориента» с Питером Селлерсом в главной роли, который был благожелательно встречен критикой .

В 1968 году Джонсон добился своего последнего крупного успеха как сценарист военной драмы Роберта Олдрича «Грязная дюжина» (1968). В 1970 году Джонсон официально объявил об уходе на пенсию.

Личная жизнь

В 1919 году Джонсон женился на Элис Лав Мейсон, редакторе газеты «Бруклин Дэйли Игл», в этом браке в 1920 году у него родилась дочь Марджори Фаулер, ставшая впоследствии киномонтажёром. В 1920 году Джонсон развёлся с ней и женился на Мэрион Бирнс, которая также работала в той же газете, этот брак закончился в 1938 году.

Во время съёмок «Гроздья гнева» Джонсон познакомился со своей третьей женой, также южанкой из Миссисипи, актрисой Доррис Баудон. Они поженились в 1940 году. У них родилось трое детей – две дочери и один сын.

Наннэлли Джонсон умер в Голливуде 25 мая 1977 года от пневмонии.

Фильмография

Год	Русское название	Оригинальное название	В каком качестве участвовал
			Сценарист	Продюсер	Режиссёр
1927	Скандал вокруг Рози	Rough House Rosie	Да
1933	Сказка на ночь	A Bedtime Story	Да
	Мама любит папу	Mama Loves Papa	Да
1934	Мулен Руж	Moulin Rouge	Да
	Дом Ротшильдов	The House of Rothschild	Да
	Ответный ход Бульдога Драммонда	Bulldog Drummond Strikes Back	Да
	Миллионы малыша	Kid Millions	Да
1935	Кардинал Ришелье	Cardinal Richelieu	Да	Да
	Детское лицо Харрингтон	Baby Face Harrington	Да
	Миллион благодарностей	Thanks a Million	Да
	Человек, который сорвал банк в Монте-Карло	The Man Who Broke the Bank at Monte Carlo	Да	Да
1936	Пленник острова акул	The Prisoner of Shark Island	Да	Да
	Сельский доктор	The Country Doctor		Да
	Ямочки	Dimples		Да
	Дорога к славе	The Road to Glory	Да	Да
	Банджо у меня в руках	Banjo on My Knee	Да	Да
1937	Нэнси Стил пропала!	Nancy Steele Is Missing!		Да
	Кафе «Метрополь»	Cafe Metropole		Да
	Корабль рабов	Slave Ship		Да
	Любовь под огнём	Love Under Fire		Да
1939	Джесси Джеймс	Jesse James	Да	Да
	Жена, муж и друг	Wife, Husband and Friend	Да	Да
	Роза с площади Вашингтона	Rose of Washington Square	Да	Да
1940	Гроздья гнева	The Grapes of Wrath	Да	Да
	Я любила приключения	I Was an Adventuress		Да
	Чад Ханна	Chad Hanna	Да	Да
1941	Табачная дорога	Tobacco Road	Да
1942	Рокси Харт	Roxie Hart	Да	Да
	Крысолов	The Pied Piper	Да	Да
	Жизнь начинается в восемь-тридцать	Life Begins at Eight-Thirty	Да	Да
1943	Луна опустилась	The Moon Is Down	Да	Да
	Священные узы брака	Holy Matrimony	Да	Да
1944	Казанова Браун	Casanova Brown	Да	Да
	Ключи от царства небесного	The Keys of the Kingdom	Да
1945	Женщина в окне	The Woman in the Window	Да	Да
	И тут пришёл Джонс	Along Came Jones	Да
1946	Тёмное зеркало	The Dark Mirror	Да	Да
1947	Сенатор был несдержан	The Senator Was Indiscreet		Да
1948	Мистер Пибоди и Русалка	Mr. Peabody and the Mermaid	Да	Да
1949	Все это делают	Everybody Does It	Да	Да
1950	Трое вернулись домой	Three Came Home	Да	Да
	Стрелок	The Gunfighter	Да	Да
	Жаворонок в грязи	The Mudlark	Да	Да
1951	Длинный тёмный зал	The Long Dark Hall	Да
	Лис пустыни: История Роммеля	The Desert Fox: The Story of Rommel	Да	Да
1952	Звонок от незнакомца	Phone Call from a Stranger	Да	Да
	Мы не женаты!	We're Not Married!	Да	Да
	Моя кузина Рейчел	My Cousin Rachel	Да	Да
1953	Как выйти замуж за миллионера	How to Marry a Millionaire	Да	Да
1954	Люди ночи	Night People	Да	Да	Да
	Чёрная вдова	Black Widow	Да	Да	Да
1955	Как быть очень, очень популярным	How to Be Very, Very Popular	Да	Да	Да
1956	Человек в сером фланелевом костюме	The Man in the Gray Flannel Suit	Да	Да	Да
1957	О, мужчины, о, женщины!	Oh, Men! Oh Women!	Да	Да	Да
	Три лица Евы	The Three Faces of Eve	Да	Да	Да
1959	Мужчина, который понимал женщин	The Man Who Understood Women	Да	Да	Да
1960	Ангел был в красном	The Angel Wore Red	Да		Да
	Пылающая звезда	Flaming Star	Да
1962	Что-то должно случиться	Something's Got to Give	Да
	Мистер Хоббс отправляется в отпуск	Mr. Hobbs Takes a Vacation	Да
1963	Возьми её, она моя	Take Her, She's Mine	Да
1964	Мир Генри Ориента	The World of Henry Orient	Да
1967	Грязная дюжина	The Dirty Dozen	Да

Ссылки

• [www.imdb.com/name/nm0425913/?ref_=nmbio_bio_nm Наннэлли Джонсон] на сайте IMDB
• [www.allmovie.com/artist/nunnally-johnson-p96211 Наннэлли Джонсон] на сайте Allmovie
• [www.tcm.com/tcmdb/person/95920%7C118729/Nunnally-Johnson/ Наннэлли Джонсон] на сайте Turner Classic Movies

Отрывок, характеризующий Джонсон, Наннэлли

С неделю тому назад французы получили сапожный товар и полотно и роздали шить сапоги и рубахи пленным солдатам.
– Готово, готово, соколик! – сказал Каратаев, выходя с аккуратно сложенной рубахой.
Каратаев, по случаю тепла и для удобства работы, был в одних портках и в черной, как земля, продранной рубашке. Волоса его, как это делают мастеровые, были обвязаны мочалочкой, и круглое лицо его казалось еще круглее и миловиднее.
– Уговорец – делу родной братец. Как сказал к пятнице, так и сделал, – говорил Платон, улыбаясь и развертывая сшитую им рубашку.
Француз беспокойно оглянулся и, как будто преодолев сомнение, быстро скинул мундир и надел рубаху. Под мундиром на французе не было рубахи, а на голое, желтое, худое тело был надет длинный, засаленный, шелковый с цветочками жилет. Француз, видимо, боялся, чтобы пленные, смотревшие на него, не засмеялись, и поспешно сунул голову в рубашку. Никто из пленных не сказал ни слова.
– Вишь, в самый раз, – приговаривал Платон, обдергивая рубаху. Француз, просунув голову и руки, не поднимая глаз, оглядывал на себе рубашку и рассматривал шов.
– Что ж, соколик, ведь это не швальня, и струмента настоящего нет; а сказано: без снасти и вша не убьешь, – говорил Платон, кругло улыбаясь и, видимо, сам радуясь на свою работу.
– C'est bien, c'est bien, merci, mais vous devez avoir de la toile de reste? [Хорошо, хорошо, спасибо, а полотно где, что осталось?] – сказал француз.
– Она еще ладнее будет, как ты на тело то наденешь, – говорил Каратаев, продолжая радоваться на свое произведение. – Вот и хорошо и приятно будет.
– Merci, merci, mon vieux, le reste?.. – повторил француз, улыбаясь, и, достав ассигнацию, дал Каратаеву, – mais le reste… [Спасибо, спасибо, любезный, а остаток то где?.. Остаток то давай.]
Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.


Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.
Все мечтания Пьера теперь стремились к тому времени, когда он будет свободен. А между тем впоследствии и во всю свою жизнь Пьер с восторгом думал и говорил об этом месяце плена, о тех невозвратимых, сильных и радостных ощущениях и, главное, о том полном душевном спокойствии, о совершенной внутренней свободе, которые он испытывал только в это время.
Когда он в первый день, встав рано утром, вышел на заре из балагана и увидал сначала темные купола, кресты Ново Девичьего монастыря, увидал морозную росу на пыльной траве, увидал холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в лиловой дали лесистый берег, когда ощутил прикосновение свежего воздуха и услыхал звуки летевших из Москвы через поле галок и когда потом вдруг брызнуло светом с востока и торжественно выплыл край солнца из за тучи, и купола, и кресты, и роса, и даль, и река, все заиграло в радостном свете, – Пьер почувствовал новое, не испытанное им чувство радости и крепости жизни.
И чувство это не только не покидало его во все время плена, но, напротив, возрастало в нем по мере того, как увеличивались трудности его положения.
Чувство это готовности на все, нравственной подобранности еще более поддерживалось в Пьере тем высоким мнением, которое, вскоре по его вступлении в балаган, установилось о нем между его товарищами. Пьер с своим знанием языков, с тем уважением, которое ему оказывали французы, с своей простотой, отдававший все, что у него просили (он получал офицерские три рубля в неделю), с своей силой, которую он показал солдатам, вдавливая гвозди в стену балагана, с кротостью, которую он выказывал в обращении с товарищами, с своей непонятной для них способностью сидеть неподвижно и, ничего не делая, думать, представлялся солдатам несколько таинственным и высшим существом. Те самые свойства его, которые в том свете, в котором он жил прежде, были для него если не вредны, то стеснительны – его сила, пренебрежение к удобствам жизни, рассеянность, простота, – здесь, между этими людьми, давали ему положение почти героя. И Пьер чувствовал, что этот взгляд обязывал его.


В ночь с 6 го на 7 е октября началось движение выступавших французов: ломались кухни, балаганы, укладывались повозки и двигались войска и обозы.
В семь часов утра конвой французов, в походной форме, в киверах, с ружьями, ранцами и огромными мешками, стоял перед балаганами, и французский оживленный говор, пересыпаемый ругательствами, перекатывался по всей линии.
В балагане все были готовы, одеты, подпоясаны, обуты и ждали только приказания выходить. Больной солдат Соколов, бледный, худой, с синими кругами вокруг глаз, один, не обутый и не одетый, сидел на своем месте и выкатившимися от худобы глазами вопросительно смотрел на не обращавших на него внимания товарищей и негромко и равномерно стонал. Видимо, не столько страдания – он был болен кровавым поносом, – сколько страх и горе оставаться одному заставляли его стонать.
Пьер, обутый в башмаки, сшитые для него Каратаевым из цибика, который принес француз для подшивки себе подошв, подпоясанный веревкою, подошел к больному и присел перед ним на корточки.
– Что ж, Соколов, они ведь не совсем уходят! У них тут гошпиталь. Может, тебе еще лучше нашего будет, – сказал Пьер.
– О господи! О смерть моя! О господи! – громче застонал солдат.
– Да я сейчас еще спрошу их, – сказал Пьер и, поднявшись, пошел к двери балагана. В то время как Пьер подходил к двери, снаружи подходил с двумя солдатами тот капрал, который вчера угощал Пьера трубкой. И капрал и солдаты были в походной форме, в ранцах и киверах с застегнутыми чешуями, изменявшими их знакомые лица.
Капрал шел к двери с тем, чтобы, по приказанию начальства, затворить ее. Перед выпуском надо было пересчитать пленных.
– Caporal, que fera t on du malade?.. [Капрал, что с больным делать?..] – начал Пьер; но в ту минуту, как он говорил это, он усумнился, тот ли это знакомый его капрал или другой, неизвестный человек: так непохож был на себя капрал в эту минуту. Кроме того, в ту минуту, как Пьер говорил это, с двух сторон вдруг послышался треск барабанов. Капрал нахмурился на слова Пьера и, проговорив бессмысленное ругательство, захлопнул дверь. В балагане стало полутемно; с двух сторон резко трещали барабаны, заглушая стоны больного.
«Вот оно!.. Опять оно!» – сказал себе Пьер, и невольный холод пробежал по его спине. В измененном лице капрала, в звуке его голоса, в возбуждающем и заглушающем треске барабанов Пьер узнал ту таинственную, безучастную силу, которая заставляла людей против своей воли умерщвлять себе подобных, ту силу, действие которой он видел во время казни. Бояться, стараться избегать этой силы, обращаться с просьбами или увещаниями к людям, которые служили орудиями ее, было бесполезно. Это знал теперь Пьер. Надо было ждать и терпеть. Пьер не подошел больше к больному и не оглянулся на него. Он, молча, нахмурившись, стоял у двери балагана.
Когда двери балагана отворились и пленные, как стадо баранов, давя друг друга, затеснились в выходе, Пьер пробился вперед их и подошел к тому самому капитану, который, по уверению капрала, готов был все сделать для Пьера. Капитан тоже был в походной форме, и из холодного лица его смотрело тоже «оно», которое Пьер узнал в словах капрала и в треске барабанов.
– Filez, filez, [Проходите, проходите.] – приговаривал капитан, строго хмурясь и глядя на толпившихся мимо него пленных. Пьер знал, что его попытка будет напрасна, но подошел к нему.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – холодно оглянувшись, как бы не узнав, сказал офицер. Пьер сказал про больного.
– Il pourra marcher, que diable! – сказал капитан. – Filez, filez, [Он пойдет, черт возьми! Проходите, проходите] – продолжал он приговаривать, не глядя на Пьера.
– Mais non, il est a l'agonie… [Да нет же, он умирает…] – начал было Пьер.
– Voulez vous bien?! [Пойди ты к…] – злобно нахмурившись, крикнул капитан.
Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что нибудь было бесполезно.
Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатов человек триста.
Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.
– О чем спорите? – сердито говорил майор. – Николы ли, Власа ли, все одно; видите, все сгорело, ну и конец… Что толкаетесь то, разве дороги мало, – обратился он сердито к шедшему сзади и вовсе не толкавшему его.
– Ай, ай, ай, что наделали! – слышались, однако, то с той, то с другой стороны голоса пленных, оглядывающих пожарища. – И Замоскворечье то, и Зубово, и в Кремле то, смотрите, половины нет… Да я вам говорил, что все Замоскворечье, вон так и есть.
– Ну, знаете, что сгорело, ну о чем же толковать! – говорил майор.
Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения.
– Ишь мерзавцы! То то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем то.