Джонстаун (Гайана)

Джонстаун (англ. Jonestown) — идейная община религиозной организации «Храм народов», существовавшая на северо-западе Гайаны в 1974-78 годах. Названа в честь своего главы и основателя, Джима Джонса. Посёлок получил всемирную известность из-за того, что 18 ноября 1978 года здесь погибло 914 человек (среди которых один американский конгрессмен).

Подавляющее число погибших, 909 сектантов, среди которых было более 200 детей, совершили т.н. «революционное самоубийство» (англ. revolutionary suicide). Массовое отравление цианидом было произведено после того, как по приказу Джима Джонса было расстреляно пять человек в городке Порт Каитума. Среди жертв был и конгрессмен США Лео Райан. Двое сектантов покончили жизнь самоубийством находясь в другом городе Гайаны — Джорджтауне, предварительно зарезав двух своих детей.

После трагедии посёлок Джонстаун превратился в город-призрак и в середине 1980-х годов был практически полностью уничтожен пожаром.

Основание Джонстауна

См. также: Храм народов

В 1970-е годы в американской прессе стали появляться публикации о том, что «Храм народов» (основанный ещё в 1955 году) является деструктивным культом, зомбирующим своих адептов. Родственники членов «Храма» требовали от властей проведения расследования деятельности основателя «Храма» — Джима Джонса. В этих условиях Джонс принял решение покинуть США и обосноваться в Южной Америке.

В 1974 году в джунглях Гайаны, на взятом в аренду участке площадью 3852 акра (15,59 квадратных километра), несколько членов «Храма народов» основали поселение, названное в дальнейшем Джонстаун, по имени главы движения. В 1977 году Джим Джонс вместе со своими последователями (более 900 человек) переехали в это поселение.

В Джонстауне члены «Храма народов» занимались очисткой и облагораживанием территории, выращиванием сельскохозяйственных культур. В посёлке были построены: лесопилка, клуб, детский сад, ясли. Жителям поселка приходилось достаточно много работать (по 11 часов в сутки), по вечерам они устраивали собрания или обучались.

По поводу реальной жизни рядовых членов движения в посёлке существуют разные мнения. За время существования посёлка его посетило множество людей, и оставило преимущественно положительные отзывы о быте обитателей Джонстауна. На магнитофонных записях ежевечерних собраний, которые делал Джонс, слышны шутки, смех, что эти отзывы отчасти подтверждало. Однако некоторые бывшие поселенцы заявляли о многочисленных нарушениях прав человека в Джонстауне, пытки, суровые телесные наказания за провинности, и что Джонс и его окружение страдают от наркотической зависимости. Возникло движение «Озабоченные родственники», старавшееся привлечь внимание общественности и властей США к ситуации внутри Джонстауна, в котором ведущую роль играл Тим Стоун, бывший адвокат «Храма народов», изгнанный оттуда по обвинению в связях с ЦРУ.

Руководство поселения, чувствуя шаткость своего положения, решило установить контакты с посольством СССР, по итогам которого было подано прошение об эмиграции, получены бланки анкет и заявлений о переходе в советское гражданство. Были организованы курсы русского языка, и к моменту посещения коммуны консулом Тимофеевым многие уже могли общаться на этом языке. Представители коммуны даже были приглашены на приём в посольство, что произвело неприятное впечатление на дипломатов США.

Визит Лео Райана

Член Палаты представителей США от Калифорнии Лео Райан, под давлением движения «Озабоченные родственники», решил посетить Джонстаун, чтобы своими глазами увидеть, что происходит в поселении, и насколько верны страшные слухи об этом месте. Для объективности он решил взять с собой несколько журналистов и представителей организации родственников. Коммуной известия о предстоящем визите было встречено с опаской, было принято решение, что жители коммуны не должны общаться с сенатором, 9 ноября практически всеми взрослыми коммунарами была подписана петиция против визита, где сенатор обвинялся в поддержке военной помощи диктатору Чили Пиночету. Исследователи считают этот документ свидетельством общего решения его убить. Тем не менее, когда сенатор прибыл в Гайану, коммуна решила сделать всё возможное, чтобы произвести на него хорошее впечатление.

17 ноября 1978 года группа визитёров прибыла в поселение. Представитель коммуны Шэрон Амос, опасаясь провокаций, заявила консулу СССР Тимофееву, что одновременно с сенатором из США в Гайану прибыла группа крепких молодых мужчин-туристов в 50-60 человек, встречавшихся с Тимом Стоуном, которого она считала агентом ЦРУ. Они остановились в отелях «Парк» и «Тауэр» и арендовали «для своих целей» самолёты^{[неавторитетный источник? 3039 дней]}. В течение двух дней конгрессмен знакомился с жизнью посёлка. В честь гостей был устроен праздничный концерт. Все жители выглядели довольными жизнью и положением. Тем не менее, на предложение сенатора уехать вместе с ним, ответили согласием Эл Симонс с детьми и семья Парксов (мать семейства, Патрика Паркс, первоначально не соглашалась, её пришлось уговаривать), потом к ним присоединился ещё один член общины, Лэрри Лэйтон (Larry Layton).

Один из сопровождавших Райана журналистов, Чарльз Краузе, вспоминал, что:

Назад возвращалось на 16 человек больше, семьи Парксов и Боггса, В. Госней, М. Багби и Л. Лейтон. Джонс выдал всем желающим вернуться паспорта и 5 тысяч гайанских долларов на проезд домой... Я скорее восхищался целями Джонса, чем критиковал их. «Храм народов» не произвел на меня впечатления организации фанатиков... Ни один житель посёлка, в том числе возвращавшиеся, не привёл никаких доказательств, что 900 жителей Джонстауна умирают с голоду, страдают от плохого обращения или удерживаются там против своей воли. Эдит Паркс, одна из уехавших с нами, сказала мне, что она вернется в Джонстаун после того, как навестит свою семью в Калифорнии. Сотни людей, которые добровольно остались, выглядели очень довольными своей жизнью.

Ещё находясь в поселении, Райан подвергся нападению Дона Слая (англ. Don Sly), одного из членов общины. Он подошёл к Райану сзади и обхватил его приставив к горлу нож. Силами других членов общины нападавшего обезоружили. Конгрессмен не получил серьёзных ранений, на шум подошёл Джонс и спросил, повлияет ли инцидент на общие впечатления от Джонстауна. Райан, естественно, был возбуждён, но ответил, что «нет, всего не меняет, только частности». Джонс распорядился задержать покушавшегося и немедленно сообщить о случившемся в полицейский участок в Порт-Кайтума^{[неавторитетный источник? 3039 дней]}. Однако впоследствии Слай куда-то исчез.

Инцидент в аэропорту

Для отправки всех желающих Райан вызвал дополнительный шестиместный самолёт Cessna 206, так как в 19-местном самолёте DHC-6 Twin Otter, на котором прибыл сенатор, все желающие поместиться не могли. Лео Райан и сопровождающие его лица покинули Джонстаун в 17 часов вечера 18 ноября, и направились на ближайший аэродром в посёлке Порт-Кайтума. В группе были: Лео Дж. Райан (англ. Leo J. Ryan), с помощницей Джеки Спайер (англ. Jackie Speier), заместитель начальника въездной службы посольства США в Гайане Ричард Дуайер (англ. Rychard Dwyer), девять сотрудников американских СМИ, из них четыре сотрудника NBC (Боб Флик, Дон Харрис, Боб Браун, Стив Сунг), пять журналистов печатных изданий: Тим Рейтерман и Грегг Робинсон из San Francisco Examiner, Рональд Яверс из San Francisco Chronicle, фрилансер Гордан Линдси, Чарльз Краузе из Washington Post, четыре представителя «Озабоченных родственников» (Беверли Оливер, Стив Кацарис, Джим Кобб, Кэролин Бойд), 16 членов коммуны (Бренда, Джеральд, Трэйси, Дэйл, Эдит и Патрисия Парксы; Хуанита, Том, Эдит, Тина и Джеймс Богё; Моника Бэгби; Гарольд Корделл; Верн Госни; Крис О`Нил; Ларри Лейтон (англ. Larry Layton))^{[неавторитетный источник? 3039 дней]}. Сразу же после отбытия группы Джонс созвал общее собрание, чтобы информировать о завершении визита и о возможных последствиях^{[неавторитетный источник? 3039 дней]}.

В 18 часов после прибытия в аэропорт группа начала готовиться к отбытию. В этот момент к взлётной полосе аэропорта подъехал грузовик и трактор с прицепом, из которого выскочили вооружённые люди, и открыли огонь на поражение. Через пять минут эти люди залезли обратно в прицеп, и трактор скрылся. Корреспондент Washington Post Чарльз Краузе рассказывал:

Эй, смотрите! - воскликнул кто-то, указывая вдаль. Через взлетную полосу ехали грузовик и трактор с платформой. Тем временем к самолётам приближались трое неизвестных. Они выглядели агрессивно... Но я не очень тревожился, потому что местная полиция была здесь... Боб Браун и Стив Санг нацелили свои камеры на трёх приближающихся мужчин, которые оттолкнули нескольких гайанцев ... выхватили винтовку у оторопевшего гайанского полицейского... И тут началась стрельба. Раздались крики. Я ... побежал вокруг хвоста самолёта, миновал группу NBC, ведущую съёмки, и спрятался за колесо... Кто-то упал на меня и скатился... Я понял, что ранен... Ещё чье-то тело упало на меня и скатилось... Беспомощно я лежал... Ждал выстрела в спину. Стрелявшие хорошо делали своё дело, добивая раненых в упор... Как я миновал смерти, я никогда не пойму... На взлетной полосе находился ещё один самолёт, который должен был доставить ... «озабоченных родственников» и тех, кто покинул коммуну. После начала стрельбы самолёт пытался взлететь. Но в салоне открыл стрельбу Ларри Лейтон. Он убил Монику Багби и Вернона Госнея. Потом пистолет заклинило, и Паркс смог выбить его из рук Лейтона.

Поселенец Ларри Лэйтон, который присоединился к отъезжающим под предлогом того, что Джонс сошёл с ума и хочет убить участников экспедиции, успел убить двоих, ещё одного ранить, прежде чем его удалось разоружить. Из 30 человек было убито пять: сенатор Лео Райан, корреспондент NBC Дон Харрис, оператор NBC Боб Браун, фотограф San Francisco Examiner Грег Робинсон и член коммуны Патриция Паркс. Один из застреленных журналистов, Боб Браун (англ. Bob Brown), снимал нападение на камеру до тех пор, пока не был смертельно ранен выстрелом в голову. Видеозапись нападения сохранилась. Журналист Тим Райтерман (англ. Tim Reiterman), который находился на взлетной полосе, сделал ряд фотографий, на которых были запечатлены последствия атаки. Самолёт Otter получил значительные повреждения и не мог лететь. Cessna улетела в столицу, её пилот сообщил диспетчеру по радио о случившемся. Оставшиеся члены группы добрались до Порт-Кайтума, где провели ночь, а затем, на следующий день, были эвакуированы самолётом гайанских ВВС, прибывшим через 10 часов после трагедии.

Массовое самоубийство

В тот же вечер Джим Джонс провёл обычное собрание, запись которого также сохранилась и являлась одной из основных улик ФБР в этом деле. Согласно записи, Джонс сказал, что конгрессмен убит, что самолёт упадёт в джунгли, так как на его борту находится человек, который убьёт пилота; и что теперь, после случившегося, жизнь уже не будет такой как раньше. Он сказал, что теперь их точно не оставят в покое, и единственный выход из ситуации — это совершить «революционный акт самоубийства». Серьёзные возражения возникли только у Кристин Миллер (англ. Christine Miller), которая пыталась убедить всех, что суицид — не выход, и предложила связаться с русскими на предмет немедленной отправки общины в Россию. Джонс отверг предложение, аргументировав это тем, что уже слишком поздно, и никто на помощь к ним не придёт, а также, что жить в таком мире невозможно и суицид — это единственное возможное в данной ситуации решение. Его поддержали многие члены общины. По указанию Джонса был приготовлен бак, заполненный виноградным напитком «Flavor Aid», в который добавили смесь цианида и валиума. Первыми напиток дали детям. На записи Джонс убеждал людей, что смерть — это лишь шаг дальше, в следующую жизнь, объяснил, что не будет ни конвульсий, ни агонии, переход произойдёт безболезненно. Глядя на то, как умирают их дети, взрослые почти не колебались и принимали яд. Официальная версия также допускает вероятность того, что не все принимали яд добровольно, и что, возможно, многих заставили выпить отравленный напиток силой.

В итоге, в результате акта коллективного суицида погибло 909 человек, включая 270 детей. Джим Джонс и Энн Мур (англ. Anne Moor) были обнаружены застреленными. Осталось неясным, было ли это самоубийство или их застрелили. Чуть позже представитель поселения Шарон Амос была обнаружена в своей квартире в Джорджтауне убитой ножом, вместе со своими детьми, у которых было перерезано горло. Считается, что это сделала она сама, но консул СССР в Гайане Тимофеев впоследствии утверждал, что перед смертью она звонила ему и передала его жене, что получила радиограмму, что Джонстаун окружен войсками и над ним кружат военные вертолёты, что в её квартиру ломятся и просила вызвать полицию (сторонники одной из конспирологических версии событий обвиняют в её убийстве Э. Блейки, считая его внедренным в общину агентом ЦРУ). Итого, 18 ноября в Гайане погибло 918 человек, имеющих отношение к Джонстауну.

Около 80 членов коммуны в тот вечер спаслось. Часть из них — это те, кто ушёл с конгрессменом, кое-кто не присутствовал на собрании, а часть людей решила не разделять судьбу самоубийц и покинули лагерь утром.

Кристин Миллер оказалась в числе тех, кто погиб. Лэрри Лэйтон позднее был признан невиновным гайанским судом. Позже он был экстрадирован в США, где был арестован и посажен в тюрьму. Он оказался единственным человеком, понесшим ответственность за события того дня. В 2002 году он был досрочно освобождён.

Конспирология

Трагедия в Джонстауне была неоднозначно воспринята мировой общественностью и породила множество теорий заговора. В социалистических странах муссировались следующие версии:

• Джим Джонс являлся агентом-ренегатом ФБР, участвовавшим в эксперименте по контролю сознания.
• Джонс вместе со своими людьми был убит агентами ЦРУ по заданию правительства США, чтобы не допустить переезда коммуны в СССР, где Джонс мог бы безнаказанно осуществлять антиамериканскую пропаганду.
• Трагедия была спровоцирована внедрившимися в организацию агентами правительства США с целью увеличить военный контингент США в Гайане, не вызывая подозрений, и этими силами уничтожить советскую ракетную базу на территории этого государства в рамках предстоящей атомной войны.

Развитию этих версий способствовали обстоятельства, при которых случилась трагедия: напряжённая международная обстановка, неточности в показаниях свидетелей и сомнения в достоверности улик. Тот факт, что первые данные о случившейся трагедии поступили от ЦРУ, многими сторонниками альтернативных версий воспринимается с подозрением. Среди прочих моментов, которые отмечают сторонники альтернативных версий, можно назвать следующие:

• Число обнаруженных жертв, судя по поступающим из Гайаны данным, росло с каждым днём исследования лагеря. Сначала 346, 405, 775, 800, 869, 910, 912 и, наконец, 913. Защитники официальной версии объясняли это тем, что, в частности, детские тела были скрыты под телами взрослых и не были видны сразу. Скептики считают, что даже при таком объяснении в первый день число обнаруженных тел должно было быть не менее 600.
• Из более чем 900 тел вскрытию подверглись только 6, не считая тела самого Джонса. Сам факт того, что не было проведено вскрытие всех тел, вызвал массу подозрений у скептиков, ведь правительственные органы США, согласно закону, были обязаны провести вскрытие каждого тела. Более того, перед отправкой тел на экспертизу прошло более четырёх дней, что, учитывая тропический климат Гайаны, препятствовало объективному анализу тел на предмет определения причины смерти.
• Ещё на территории Джонстауна, в рамках расследования, проводимого гайанскими властями, главный патологоанатом страны доктор С. Л. Муту работал над анализом причины смерти жителей коммуны, исследуя тела. Он пришёл к выводу, что более 700 человек были убиты. К ним он относит детей, которые юридически не могли самостоятельно принять решение о самоубийстве и по умолчанию попадают в эту категорию; а также некоторых взрослых, на спинах которых обнаружились следы от инъекций. По словам доктора Муту, эти следы свидетельствуют о том, что этим людям вводили цианид против их воли.
• Большинство документов, касающихся расследования этой трагедии, было засекречено.

По поводу убийства сенатора в аэропорту так же высказывались сомнения, не был ли оно устроено группой «туристов» из США, которая вылетела «для осмотра местности» из Джорджтауна за пять часов до инцидента.

Многим кажется недостоверным сам факт, что такое число людей могло совершить коллективный суицид. Однако защитники официальной версии указывают на психологическое состояние жителей коммуны в тот момент. Желание ряда членов коммуны покинуть Джонстаун воспринималось всеми однозначно как коварное и необъяснимое предательство. Нарисованная Джонсом мрачная картина того, что произойдёт с жителями поселения и их детьми после того, как о гибели Райана узнают в США, неоднократные заявления Джонса на прошлых проповедях о том, что они готовы умереть за свои убеждения; подавленность, связанная с предательством близких людей и убийством конгрессмена, слепая вера в «Отца» и решительный настрой некоторых членов коммуны — всё это вполне могло заставить людей решиться на самоубийство. Кроме того, несколько раз до самой трагедии, Джонс устраивал симуляцию массового самоубийства . Процедура «самоубийства» была аналогична финальной: пастве раздавались стаканчики с подкрашенной водой, в которой, по словам Джонса, содержался яд, убивающий в течение 45 минут. Когда яд не сработал, было объявлено, что это была проверка лояльности.

Спорные моменты, относящиеся к анализу причин смерти людей, исследователи объясняют некомпетентностью людей, занимавшихся организацией вывоза и обследования тел.

В кино

• Три дня в Джонстауне (2007)

Литература

на русском языке

• Алинин С. Ф., Антонов Б. Г., Ицков А. Н. [carabaas.livejournal.com/2365427.html Правда о бойне в джунглях Гайаны] // Собеседник. — 1987. — № 12. [archive.is/XTIoQ Архивировано] из первоисточника 15 августа 2015.
• Алинин С. Ф., Антонов Б. Г., Ицков А. Н. [bookre.org/reader?file=671052 Гибель Джонстауна — преступление ЦРУ]. — М.: Юридическая литература, 1987. — 224 с. — 100 000 экз. [bey.livejournal.com/36599.html (краткий пересказ книги)]. [www.webcitation.org/6CXiQVWYl Архивировано из первоисточника 29 ноября 2012]., [anticomprador.ru/publ/34-1-0-375 текст книги]. [www.webcitation.org/6G0L9Bc97 Архивировано из первоисточника 20 апреля 2013].
• Бойл Д. Д. [magazines.russ.ru/inostran/1996/7/boil.html Секты-убийцы] = James J. Boyle Killer Cults: Shocking True Stories of the Most Dangerous Cults In History // Иностранная литература : (Главы из книги. Перевод с английского Н. Усовой и Е. Богатыренко). — 1996. — № 7. — С. 208—261.
• Вахтин Б. Б. Гибель Джонстауна. — Л.: Советский писатель, 1986. — 325 с.
• Желенин А. [www.ideology.ru/app/rs/lib/xram.htm Убиты и оклеветаны. «Храм народов» стал жертвой холодной войны, а не мифического фанатизма его членов.] // Независимая газета. — 28.11.1998. [archive.is/Oo2X4 Архивировано] из первоисточника 15 августа 2015.
• Крамер Дж., Олстед Д. Маски авторитарности. Очерки о гуру / Пер. с англ.. — М.: Прогресс-Традиция, 2002. — 408 с.
• Новокшонов Д. [www.telegrafua.com/446/world/9457/ Их убили за желание стать советскими] // Телеграфъ. — 28.11.2008.
• Федоровский Ю. Р. [web.archive.org/web/20100923233642/dkr.com.ua/index.php?new=10829 Коммунары Джонстауна. 30 лет назад] // Донецький кряж. — 31.10.2008, 7.11.2008. — № 40-41. [archive.is/MqMO4 Архивировано] из первоисточника 15 августа 2015.
• Филатов С. Б. [magazines.russ.ru/inostran/1996/8/filatov.html Современная Россия и секты] // Иностранная литература. — 1996. — № 8. — С. 201—219.
• Фурман Д. Е. [dmitriyfurman.ru/wp-content/uploads/2012/04/%D0%A1%D0%A8%D0%90_6_197611111111111111.pdf Трагедия Джонстауна и американские секты] // США. Экономика, политика, идеология. — 1979. — № 6. — С. 27—36.
• Фурсенко А. А. Президенты и политика США. 70-е годы. — Л.: Наука, 1989. — 290 с.

на других языках

• Barden, Renardo Barden. Cults (Troubled Society series).. — Rourke Pub Group, 1990. — ISBN 0-86593-070-8.
• Brailey, Jeffrey. The Ghosts of November: Memoirs of an Outsider Who Witnessed the Carnage at Jonestown, Guyana. — San Antonio: J & J Publishers, 1998. — ISBN 0-9667-8680-7.
• Chidester, David. Salvation and Suicide. — Bloomington: Indiana University Press, 1988. — ISBN 0-253-35056-5.
• Dolan, Sean. Everything You Need to Know About Cults. — New York: Rosen Pub. Group, 2000. — ISBN 0-8239-3230-3.
• Feinsod, Ethan. Awake in a Nightmare: Jonestown: The Only Eyewitness Account. — New York: W.W. Norton & Co, 1981. — ISBN 0-393-01431-2. Based on interviews with Odell Rhodes.
• Galanter, M. Faith, Healing, and Coercion. — New York: Oxford University Press, 1999.
• Hall, John R. Gone from the Promised Land: Jonestown in American Cultural History. — New Brunswick: Transaction Publishers, 1987. — ISBN 0-88738-124-3.
• Kahalas, Laurie Efrein. Snake Dance: Unravelling the Mysteries of Jonestown. — New York: Red Robin Press, 1998. — ISBN 1-5521-2207-7.
• Kerns, Phil. People's Temple, People's Tomb. — Logos Associates, 1978. — ISBN 0-88270-363-3.
• Kilduff, Marshall and Ron Javers. The Suicide Cult: The Inside Story of the Peoples Temple Sect and the Massacre in Guyana. — New York: Bantam Books, 1978. — ISBN 0-553-12920-1.
• Klineman, George and Sherman Butler. The Cult That Died. — G.P. Putnam's Sons, 1980. — ISBN 0-399-12540-X.
• Kohl, Laura Johnston. Jonestown Survivor: An Insider's Look. — New York: iUniverse, 2010.
• Krause, Charles A. with Laurence M. Stern, Richard Harwood and the staff of The Washington Post. Guyana Massacre: The Eyewitness Account. — New York: Berkley Pub. Corp, 1978. — ISBN 0-425-04234-0.
• Lane, Mark. The Strongest Poison. — New York: Hawthorn Books, 1980. — ISBN 0-8015-3206-X.
• Layton, Deborah. Seductive Poison. — New York: Anchor Books, 1998. — ISBN 0-385-48984-6.
• Maaga, Mary McCormick. Hearing the Voices of Jonestown. — Syracuse: Syracuse University Press, 1998. — ISBN 0-8156-0515-3.
• Mills, Jeannie. Six Years with God: Life Inside Rev. Jim Jones's People's Temple. — New York: A&W Publishers, 1979. — ISBN 0-8947-9046-3.
• Moore, Rebecca. A Sympathetic History of Jonestown: the Moore Family Involvement in Peoples Temple. — Lewiston: E. Mellen Press, 1985. — ISBN 0-88946-860-5.
• Moore, Rebecca. In Defense of Peoples Temple. — Lewiston, N.Y.: Edwin Mellen Press, 1988.
• Naipaul, Shiva. Journey to Nowhere: A New World Tragedy. — Harmondsworth: Penguin, 1982. — ISBN 0-14-006189-4. (published in the UK as Black and White)
• Reiterman, Tim; Jacobs, John. Raven: The Untold Story of the Rev. Jim Jones and His People. — Dutton, 1982. — ISBN 0-525-24136-1.
• Reston, James, Jr. Our Father Who Art in Hell: The Life and Death of Jim Jones. — New York: Times Books, 1981. — ISBN 0-8129-0963-1.
• Sargeant, Jack Death Cults: Murder, Mayhem and Mind Control (True Crime Series). — Virgin Publishing, 2002. — ISBN 0-7535-0644-0.
• Scheeres, Julia A Thousand Lives: The Untold Story of Hope, Deception, and Survival at Jonestown. — New York: Free Press, 2011. — ISBN 1-4165-9639-9.
• Sorell, W. E. Cults and Cult Suicide. — International Journal of Group Tensions. — 1978.
• Stephenson, Denice. Dear People: Remembering Jonestown. — Heyday Books, 2005. — ISBN 1-59714-002-3.
• Thielmann, Bonnie, Merrill, Dean. The Broken God. — Elgin: David C. Cook Publishing Co, 1979.
• Thrash, Catherine (Hyacinth), as told to Marian K. Towne. The Onliest One Alive: Surviving Jonestown, Guyana. — Indianapolis: Marian K. Towne, 1995.
• Wagner-Wilson, Leslie. Slavery of Faith. — New York: iUniverse, 2009.
• Wooden, Kenneth. The Children of Jonestown. — New York: McGraw-Hill, 1981.
• Wright, Lawrence The Sons of Jim Jones // The New Yorker. — 22 Nov 1993. — № 39. — P. 66–89.
• Yee, Min S., Layton, Thomas N. In My Father’s House. — New-York: Holt, Rinehart and Winston, 1981.

Ссылки

• [jonestown.sdsu.edu/ San Diego State University: Extensive site with source documents, list of dead, pictures]
• [www.archive.org/audio/audio-details-db.php?collection=opensource_audio&collectionid=ptc1978-11-18.flac16 Audio Recording of Jonestown Suicide]
• Mary McCormick Maaga [employees.oneonta.edu/downinll/mass_suicide.htm Suicide Tape Transcript]
• [www.kommersant.ru/gallery/2347175 Самое массовое самоубийство ХХ века] // Коммерсантъ

Отрывок, характеризующий Джонстаун (Гайана)

Около деревни Праца Ростову велено было искать Кутузова и государя. Но здесь не только не было их, но не было ни одного начальника, а были разнородные толпы расстроенных войск.
Он погонял уставшую уже лошадь, чтобы скорее проехать эти толпы, но чем дальше он подвигался, тем толпы становились расстроеннее. По большой дороге, на которую он выехал, толпились коляски, экипажи всех сортов, русские и австрийские солдаты, всех родов войск, раненые и нераненые. Всё это гудело и смешанно копошилось под мрачный звук летавших ядер с французских батарей, поставленных на Праценских высотах.
– Где государь? где Кутузов? – спрашивал Ростов у всех, кого мог остановить, и ни от кого не мог получить ответа.
Наконец, ухватив за воротник солдата, он заставил его ответить себе.
– Э! брат! Уж давно все там, вперед удрали! – сказал Ростову солдат, смеясь чему то и вырываясь.
Оставив этого солдата, который, очевидно, был пьян, Ростов остановил лошадь денщика или берейтора важного лица и стал расспрашивать его. Денщик объявил Ростову, что государя с час тому назад провезли во весь дух в карете по этой самой дороге, и что государь опасно ранен.
– Не может быть, – сказал Ростов, – верно, другой кто.
– Сам я видел, – сказал денщик с самоуверенной усмешкой. – Уж мне то пора знать государя: кажется, сколько раз в Петербурге вот так то видал. Бледный, пребледный в карете сидит. Четверню вороных как припустит, батюшки мои, мимо нас прогремел: пора, кажется, и царских лошадей и Илью Иваныча знать; кажется, с другим как с царем Илья кучер не ездит.
Ростов пустил его лошадь и хотел ехать дальше. Шедший мимо раненый офицер обратился к нему.
– Да вам кого нужно? – спросил офицер. – Главнокомандующего? Так убит ядром, в грудь убит при нашем полку.
– Не убит, ранен, – поправил другой офицер.
– Да кто? Кутузов? – спросил Ростов.
– Не Кутузов, а как бишь его, – ну, да всё одно, живых не много осталось. Вон туда ступайте, вон к той деревне, там всё начальство собралось, – сказал этот офицер, указывая на деревню Гостиерадек, и прошел мимо.
Ростов ехал шагом, не зная, зачем и к кому он теперь поедет. Государь ранен, сражение проиграно. Нельзя было не верить этому теперь. Ростов ехал по тому направлению, которое ему указали и по которому виднелись вдалеке башня и церковь. Куда ему было торопиться? Что ему было теперь говорить государю или Кутузову, ежели бы даже они и были живы и не ранены?
– Этой дорогой, ваше благородие, поезжайте, а тут прямо убьют, – закричал ему солдат. – Тут убьют!
– О! что говоришь! сказал другой. – Куда он поедет? Тут ближе.
Ростов задумался и поехал именно по тому направлению, где ему говорили, что убьют.
«Теперь всё равно: уж ежели государь ранен, неужели мне беречь себя?» думал он. Он въехал в то пространство, на котором более всего погибло людей, бегущих с Працена. Французы еще не занимали этого места, а русские, те, которые были живы или ранены, давно оставили его. На поле, как копны на хорошей пашне, лежало человек десять, пятнадцать убитых, раненых на каждой десятине места. Раненые сползались по два, по три вместе, и слышались неприятные, иногда притворные, как казалось Ростову, их крики и стоны. Ростов пустил лошадь рысью, чтобы не видать всех этих страдающих людей, и ему стало страшно. Он боялся не за свою жизнь, а за то мужество, которое ему нужно было и которое, он знал, не выдержит вида этих несчастных.
Французы, переставшие стрелять по этому, усеянному мертвыми и ранеными, полю, потому что уже никого на нем живого не было, увидав едущего по нем адъютанта, навели на него орудие и бросили несколько ядер. Чувство этих свистящих, страшных звуков и окружающие мертвецы слились для Ростова в одно впечатление ужаса и сожаления к себе. Ему вспомнилось последнее письмо матери. «Что бы она почувствовала, – подумал он, – коль бы она видела меня теперь здесь, на этом поле и с направленными на меня орудиями».
В деревне Гостиерадеке были хотя и спутанные, но в большем порядке русские войска, шедшие прочь с поля сражения. Сюда уже не доставали французские ядра, и звуки стрельбы казались далекими. Здесь все уже ясно видели и говорили, что сражение проиграно. К кому ни обращался Ростов, никто не мог сказать ему, ни где был государь, ни где был Кутузов. Одни говорили, что слух о ране государя справедлив, другие говорили, что нет, и объясняли этот ложный распространившийся слух тем, что, действительно, в карете государя проскакал назад с поля сражения бледный и испуганный обер гофмаршал граф Толстой, выехавший с другими в свите императора на поле сражения. Один офицер сказал Ростову, что за деревней, налево, он видел кого то из высшего начальства, и Ростов поехал туда, уже не надеясь найти кого нибудь, но для того только, чтобы перед самим собою очистить свою совесть. Проехав версты три и миновав последние русские войска, около огорода, окопанного канавой, Ростов увидал двух стоявших против канавы всадников. Один, с белым султаном на шляпе, показался почему то знакомым Ростову; другой, незнакомый всадник, на прекрасной рыжей лошади (лошадь эта показалась знакомою Ростову) подъехал к канаве, толкнул лошадь шпорами и, выпустив поводья, легко перепрыгнул через канаву огорода. Только земля осыпалась с насыпи от задних копыт лошади. Круто повернув лошадь, он опять назад перепрыгнул канаву и почтительно обратился к всаднику с белым султаном, очевидно, предлагая ему сделать то же. Всадник, которого фигура показалась знакома Ростову и почему то невольно приковала к себе его внимание, сделал отрицательный жест головой и рукой, и по этому жесту Ростов мгновенно узнал своего оплакиваемого, обожаемого государя.
«Но это не мог быть он, один посреди этого пустого поля», подумал Ростов. В это время Александр повернул голову, и Ростов увидал так живо врезавшиеся в его памяти любимые черты. Государь был бледен, щеки его впали и глаза ввалились; но тем больше прелести, кротости было в его чертах. Ростов был счастлив, убедившись в том, что слух о ране государя был несправедлив. Он был счастлив, что видел его. Он знал, что мог, даже должен был прямо обратиться к нему и передать то, что приказано было ему передать от Долгорукова.
Но как влюбленный юноша дрожит и млеет, не смея сказать того, о чем он мечтает ночи, и испуганно оглядывается, ища помощи или возможности отсрочки и бегства, когда наступила желанная минута, и он стоит наедине с ней, так и Ростов теперь, достигнув того, чего он желал больше всего на свете, не знал, как подступить к государю, и ему представлялись тысячи соображений, почему это было неудобно, неприлично и невозможно.
«Как! Я как будто рад случаю воспользоваться тем, что он один и в унынии. Ему неприятно и тяжело может показаться неизвестное лицо в эту минуту печали; потом, что я могу сказать ему теперь, когда при одном взгляде на него у меня замирает сердце и пересыхает во рту?» Ни одна из тех бесчисленных речей, которые он, обращая к государю, слагал в своем воображении, не приходила ему теперь в голову. Те речи большею частию держались совсем при других условиях, те говорились большею частию в минуту побед и торжеств и преимущественно на смертном одре от полученных ран, в то время как государь благодарил его за геройские поступки, и он, умирая, высказывал ему подтвержденную на деле любовь свою.
«Потом, что же я буду спрашивать государя об его приказаниях на правый фланг, когда уже теперь 4 й час вечера, и сражение проиграно? Нет, решительно я не должен подъезжать к нему. Не должен нарушать его задумчивость. Лучше умереть тысячу раз, чем получить от него дурной взгляд, дурное мнение», решил Ростов и с грустью и с отчаянием в сердце поехал прочь, беспрестанно оглядываясь на всё еще стоявшего в том же положении нерешительности государя.
В то время как Ростов делал эти соображения и печально отъезжал от государя, капитан фон Толь случайно наехал на то же место и, увидав государя, прямо подъехал к нему, предложил ему свои услуги и помог перейти пешком через канаву. Государь, желая отдохнуть и чувствуя себя нездоровым, сел под яблочное дерево, и Толь остановился подле него. Ростов издалека с завистью и раскаянием видел, как фон Толь что то долго и с жаром говорил государю, как государь, видимо, заплакав, закрыл глаза рукой и пожал руку Толю.
«И это я мог бы быть на его месте?» подумал про себя Ростов и, едва удерживая слезы сожаления об участи государя, в совершенном отчаянии поехал дальше, не зная, куда и зачем он теперь едет.
Его отчаяние было тем сильнее, что он чувствовал, что его собственная слабость была причиной его горя.
Он мог бы… не только мог бы, но он должен был подъехать к государю. И это был единственный случай показать государю свою преданность. И он не воспользовался им… «Что я наделал?» подумал он. И он повернул лошадь и поскакал назад к тому месту, где видел императора; но никого уже не было за канавой. Только ехали повозки и экипажи. От одного фурмана Ростов узнал, что Кутузовский штаб находится неподалеку в деревне, куда шли обозы. Ростов поехал за ними.
Впереди его шел берейтор Кутузова, ведя лошадей в попонах. За берейтором ехала повозка, и за повозкой шел старик дворовый, в картузе, полушубке и с кривыми ногами.
– Тит, а Тит! – сказал берейтор.
– Чего? – рассеянно отвечал старик.
– Тит! Ступай молотить.
– Э, дурак, тьфу! – сердито плюнув, сказал старик. Прошло несколько времени молчаливого движения, и повторилась опять та же шутка.
В пятом часу вечера сражение было проиграно на всех пунктах. Более ста орудий находилось уже во власти французов.
Пржебышевский с своим корпусом положил оружие. Другие колонны, растеряв около половины людей, отступали расстроенными, перемешанными толпами.
Остатки войск Ланжерона и Дохтурова, смешавшись, теснились около прудов на плотинах и берегах у деревни Аугеста.
В 6 м часу только у плотины Аугеста еще слышалась жаркая канонада одних французов, выстроивших многочисленные батареи на спуске Праценских высот и бивших по нашим отступающим войскам.
В арьергарде Дохтуров и другие, собирая батальоны, отстреливались от французской кавалерии, преследовавшей наших. Начинало смеркаться. На узкой плотине Аугеста, на которой столько лет мирно сиживал в колпаке старичок мельник с удочками, в то время как внук его, засучив рукава рубашки, перебирал в лейке серебряную трепещущую рыбу; на этой плотине, по которой столько лет мирно проезжали на своих парных возах, нагруженных пшеницей, в мохнатых шапках и синих куртках моравы и, запыленные мукой, с белыми возами уезжали по той же плотине, – на этой узкой плотине теперь между фурами и пушками, под лошадьми и между колес толпились обезображенные страхом смерти люди, давя друг друга, умирая, шагая через умирающих и убивая друг друга для того только, чтобы, пройдя несколько шагов, быть точно. так же убитыми.
Каждые десять секунд, нагнетая воздух, шлепало ядро или разрывалась граната в средине этой густой толпы, убивая и обрызгивая кровью тех, которые стояли близко. Долохов, раненый в руку, пешком с десятком солдат своей роты (он был уже офицер) и его полковой командир, верхом, представляли из себя остатки всего полка. Влекомые толпой, они втеснились во вход к плотине и, сжатые со всех сторон, остановились, потому что впереди упала лошадь под пушкой, и толпа вытаскивала ее. Одно ядро убило кого то сзади их, другое ударилось впереди и забрызгало кровью Долохова. Толпа отчаянно надвинулась, сжалась, тронулась несколько шагов и опять остановилась.
Пройти эти сто шагов, и, наверное, спасен; простоять еще две минуты, и погиб, наверное, думал каждый. Долохов, стоявший в середине толпы, рванулся к краю плотины, сбив с ног двух солдат, и сбежал на скользкий лед, покрывший пруд.
– Сворачивай, – закричал он, подпрыгивая по льду, который трещал под ним, – сворачивай! – кричал он на орудие. – Держит!…
Лед держал его, но гнулся и трещал, и очевидно было, что не только под орудием или толпой народа, но под ним одним он сейчас рухнется. На него смотрели и жались к берегу, не решаясь еще ступить на лед. Командир полка, стоявший верхом у въезда, поднял руку и раскрыл рот, обращаясь к Долохову. Вдруг одно из ядер так низко засвистело над толпой, что все нагнулись. Что то шлепнулось в мокрое, и генерал упал с лошадью в лужу крови. Никто не взглянул на генерала, не подумал поднять его.
– Пошел на лед! пошел по льду! Пошел! вороти! аль не слышишь! Пошел! – вдруг после ядра, попавшего в генерала, послышались бесчисленные голоса, сами не зная, что и зачем кричавшие.
Одно из задних орудий, вступавшее на плотину, своротило на лед. Толпы солдат с плотины стали сбегать на замерзший пруд. Под одним из передних солдат треснул лед, и одна нога ушла в воду; он хотел оправиться и провалился по пояс.
Ближайшие солдаты замялись, орудийный ездовой остановил свою лошадь, но сзади всё еще слышались крики: «Пошел на лед, что стал, пошел! пошел!» И крики ужаса послышались в толпе. Солдаты, окружавшие орудие, махали на лошадей и били их, чтобы они сворачивали и подвигались. Лошади тронулись с берега. Лед, державший пеших, рухнулся огромным куском, и человек сорок, бывших на льду, бросились кто вперед, кто назад, потопляя один другого.
Ядра всё так же равномерно свистели и шлепались на лед, в воду и чаще всего в толпу, покрывавшую плотину, пруды и берег.


На Праценской горе, на том самом месте, где он упал с древком знамени в руках, лежал князь Андрей Болконский, истекая кровью, и, сам не зная того, стонал тихим, жалостным и детским стоном.
К вечеру он перестал стонать и совершенно затих. Он не знал, как долго продолжалось его забытье. Вдруг он опять чувствовал себя живым и страдающим от жгучей и разрывающей что то боли в голове.
«Где оно, это высокое небо, которое я не знал до сих пор и увидал нынче?» было первою его мыслью. «И страдания этого я не знал также, – подумал он. – Да, я ничего, ничего не знал до сих пор. Но где я?»
Он стал прислушиваться и услыхал звуки приближающегося топота лошадей и звуки голосов, говоривших по французски. Он раскрыл глаза. Над ним было опять всё то же высокое небо с еще выше поднявшимися плывущими облаками, сквозь которые виднелась синеющая бесконечность. Он не поворачивал головы и не видал тех, которые, судя по звуку копыт и голосов, подъехали к нему и остановились.
Подъехавшие верховые были Наполеон, сопутствуемый двумя адъютантами. Бонапарте, объезжая поле сражения, отдавал последние приказания об усилении батарей стреляющих по плотине Аугеста и рассматривал убитых и раненых, оставшихся на поле сражения.
– De beaux hommes! [Красавцы!] – сказал Наполеон, глядя на убитого русского гренадера, который с уткнутым в землю лицом и почернелым затылком лежал на животе, откинув далеко одну уже закоченевшую руку.
– Les munitions des pieces de position sont epuisees, sire! [Батарейных зарядов больше нет, ваше величество!] – сказал в это время адъютант, приехавший с батарей, стрелявших по Аугесту.
– Faites avancer celles de la reserve, [Велите привезти из резервов,] – сказал Наполеон, и, отъехав несколько шагов, он остановился над князем Андреем, лежавшим навзничь с брошенным подле него древком знамени (знамя уже, как трофей, было взято французами).
– Voila une belle mort, [Вот прекрасная смерть,] – сказал Наполеон, глядя на Болконского.
Князь Андрей понял, что это было сказано о нем, и что говорит это Наполеон. Он слышал, как называли sire того, кто сказал эти слова. Но он слышал эти слова, как бы он слышал жужжание мухи. Он не только не интересовался ими, но он и не заметил, а тотчас же забыл их. Ему жгло голову; он чувствовал, что он исходит кровью, и он видел над собою далекое, высокое и вечное небо. Он знал, что это был Наполеон – его герой, но в эту минуту Наполеон казался ему столь маленьким, ничтожным человеком в сравнении с тем, что происходило теперь между его душой и этим высоким, бесконечным небом с бегущими по нем облаками. Ему было совершенно всё равно в эту минуту, кто бы ни стоял над ним, что бы ни говорил об нем; он рад был только тому, что остановились над ним люди, и желал только, чтоб эти люди помогли ему и возвратили бы его к жизни, которая казалась ему столь прекрасною, потому что он так иначе понимал ее теперь. Он собрал все свои силы, чтобы пошевелиться и произвести какой нибудь звук. Он слабо пошевелил ногою и произвел самого его разжалобивший, слабый, болезненный стон.
– А! он жив, – сказал Наполеон. – Поднять этого молодого человека, ce jeune homme, и свезти на перевязочный пункт!
Сказав это, Наполеон поехал дальше навстречу к маршалу Лану, который, сняв шляпу, улыбаясь и поздравляя с победой, подъезжал к императору.
Князь Андрей не помнил ничего дальше: он потерял сознание от страшной боли, которую причинили ему укладывание на носилки, толчки во время движения и сондирование раны на перевязочном пункте. Он очнулся уже только в конце дня, когда его, соединив с другими русскими ранеными и пленными офицерами, понесли в госпиталь. На этом передвижении он чувствовал себя несколько свежее и мог оглядываться и даже говорить.
Первые слова, которые он услыхал, когда очнулся, – были слова французского конвойного офицера, который поспешно говорил:
– Надо здесь остановиться: император сейчас проедет; ему доставит удовольствие видеть этих пленных господ.
– Нынче так много пленных, чуть не вся русская армия, что ему, вероятно, это наскучило, – сказал другой офицер.
– Ну, однако! Этот, говорят, командир всей гвардии императора Александра, – сказал первый, указывая на раненого русского офицера в белом кавалергардском мундире.
Болконский узнал князя Репнина, которого он встречал в петербургском свете. Рядом с ним стоял другой, 19 летний мальчик, тоже раненый кавалергардский офицер.
Бонапарте, подъехав галопом, остановил лошадь.
– Кто старший? – сказал он, увидав пленных.
Назвали полковника, князя Репнина.
– Вы командир кавалергардского полка императора Александра? – спросил Наполеон.
– Я командовал эскадроном, – отвечал Репнин.
– Ваш полк честно исполнил долг свой, – сказал Наполеон.
– Похвала великого полководца есть лучшая награда cолдату, – сказал Репнин.
– С удовольствием отдаю ее вам, – сказал Наполеон. – Кто этот молодой человек подле вас?
Князь Репнин назвал поручика Сухтелена.
Посмотрев на него, Наполеон сказал, улыбаясь:
– II est venu bien jeune se frotter a nous. [Молод же явился он состязаться с нами.]
– Молодость не мешает быть храбрым, – проговорил обрывающимся голосом Сухтелен.
– Прекрасный ответ, – сказал Наполеон. – Молодой человек, вы далеко пойдете!
Князь Андрей, для полноты трофея пленников выставленный также вперед, на глаза императору, не мог не привлечь его внимания. Наполеон, видимо, вспомнил, что он видел его на поле и, обращаясь к нему, употребил то самое наименование молодого человека – jeune homme, под которым Болконский в первый раз отразился в его памяти.
– Et vous, jeune homme? Ну, а вы, молодой человек? – обратился он к нему, – как вы себя чувствуете, mon brave?
Несмотря на то, что за пять минут перед этим князь Андрей мог сказать несколько слов солдатам, переносившим его, он теперь, прямо устремив свои глаза на Наполеона, молчал… Ему так ничтожны казались в эту минуту все интересы, занимавшие Наполеона, так мелочен казался ему сам герой его, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял, – что он не мог отвечать ему.
Да и всё казалось так бесполезно и ничтожно в сравнении с тем строгим и величественным строем мысли, который вызывали в нем ослабление сил от истекшей крови, страдание и близкое ожидание смерти. Глядя в глаза Наполеону, князь Андрей думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой никто не мог понять значения, и о еще большем ничтожестве смерти, смысл которой никто не мог понять и объяснить из живущих.
Император, не дождавшись ответа, отвернулся и, отъезжая, обратился к одному из начальников:
– Пусть позаботятся об этих господах и свезут их в мой бивуак; пускай мой доктор Ларрей осмотрит их раны. До свидания, князь Репнин, – и он, тронув лошадь, галопом поехал дальше.
На лице его было сиянье самодовольства и счастия.
Солдаты, принесшие князя Андрея и снявшие с него попавшийся им золотой образок, навешенный на брата княжною Марьею, увидав ласковость, с которою обращался император с пленными, поспешили возвратить образок.
Князь Андрей не видал, кто и как надел его опять, но на груди его сверх мундира вдруг очутился образок на мелкой золотой цепочке.
«Хорошо бы это было, – подумал князь Андрей, взглянув на этот образок, который с таким чувством и благоговением навесила на него сестра, – хорошо бы это было, ежели бы всё было так ясно и просто, как оно кажется княжне Марье. Как хорошо бы было знать, где искать помощи в этой жизни и чего ждать после нее, там, за гробом! Как бы счастлив и спокоен я был, ежели бы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!… Но кому я скажу это! Или сила – неопределенная, непостижимая, к которой я не только не могу обращаться, но которой не могу выразить словами, – великое всё или ничего, – говорил он сам себе, – или это тот Бог, который вот здесь зашит, в этой ладонке, княжной Марьей? Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего то непонятного, но важнейшего!»
Носилки тронулись. При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усилилось, и он начинал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое небо, составляли главное основание его горячечных представлений.
Тихая жизнь и спокойное семейное счастие в Лысых Горах представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастием, когда вдруг являлся маленький Напoлеон с своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастия других взглядом, и начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение. К утру все мечтания смешались и слились в хаос и мрак беспамятства и забвения, которые гораздо вероятнее, по мнению самого Ларрея, доктора Наполеона, должны были разрешиться смертью, чем выздоровлением.
– C'est un sujet nerveux et bilieux, – сказал Ларрей, – il n'en rechappera pas. [Это человек нервный и желчный, он не выздоровеет.]
Князь Андрей, в числе других безнадежных раненых, был сдан на попечение жителей.


В начале 1806 года Николай Ростов вернулся в отпуск. Денисов ехал тоже домой в Воронеж, и Ростов уговорил его ехать с собой до Москвы и остановиться у них в доме. На предпоследней станции, встретив товарища, Денисов выпил с ним три бутылки вина и подъезжая к Москве, несмотря на ухабы дороги, не просыпался, лежа на дне перекладных саней, подле Ростова, который, по мере приближения к Москве, приходил все более и более в нетерпение.
«Скоро ли? Скоро ли? О, эти несносные улицы, лавки, калачи, фонари, извозчики!» думал Ростов, когда уже они записали свои отпуски на заставе и въехали в Москву.
– Денисов, приехали! Спит! – говорил он, всем телом подаваясь вперед, как будто он этим положением надеялся ускорить движение саней. Денисов не откликался.
– Вот он угол перекресток, где Захар извозчик стоит; вот он и Захар, и всё та же лошадь. Вот и лавочка, где пряники покупали. Скоро ли? Ну!
– К какому дому то? – спросил ямщик.
– Да вон на конце, к большому, как ты не видишь! Это наш дом, – говорил Ростов, – ведь это наш дом! Денисов! Денисов! Сейчас приедем.
Денисов поднял голову, откашлялся и ничего не ответил.
– Дмитрий, – обратился Ростов к лакею на облучке. – Ведь это у нас огонь?
– Так точно с и у папеньки в кабинете светится.
– Еще не ложились? А? как ты думаешь? Смотри же не забудь, тотчас достань мне новую венгерку, – прибавил Ростов, ощупывая новые усы. – Ну же пошел, – кричал он ямщику. – Да проснись же, Вася, – обращался он к Денисову, который опять опустил голову. – Да ну же, пошел, три целковых на водку, пошел! – закричал Ростов, когда уже сани были за три дома от подъезда. Ему казалось, что лошади не двигаются. Наконец сани взяли вправо к подъезду; над головой своей Ростов увидал знакомый карниз с отбитой штукатуркой, крыльцо, тротуарный столб. Он на ходу выскочил из саней и побежал в сени. Дом также стоял неподвижно, нерадушно, как будто ему дела не было до того, кто приехал в него. В сенях никого не было. «Боже мой! все ли благополучно?» подумал Ростов, с замиранием сердца останавливаясь на минуту и тотчас пускаясь бежать дальше по сеням и знакомым, покривившимся ступеням. Всё та же дверная ручка замка, за нечистоту которой сердилась графиня, также слабо отворялась. В передней горела одна сальная свеча.
Старик Михайла спал на ларе. Прокофий, выездной лакей, тот, который был так силен, что за задок поднимал карету, сидел и вязал из покромок лапти. Он взглянул на отворившуюся дверь, и равнодушное, сонное выражение его вдруг преобразилось в восторженно испуганное.
– Батюшки, светы! Граф молодой! – вскрикнул он, узнав молодого барина. – Что ж это? Голубчик мой! – И Прокофий, трясясь от волненья, бросился к двери в гостиную, вероятно для того, чтобы объявить, но видно опять раздумал, вернулся назад и припал к плечу молодого барина.
– Здоровы? – спросил Ростов, выдергивая у него свою руку.
– Слава Богу! Всё слава Богу! сейчас только покушали! Дай на себя посмотреть, ваше сиятельство!
– Всё совсем благополучно?
– Слава Богу, слава Богу!
Ростов, забыв совершенно о Денисове, не желая никому дать предупредить себя, скинул шубу и на цыпочках побежал в темную, большую залу. Всё то же, те же ломберные столы, та же люстра в чехле; но кто то уж видел молодого барина, и не успел он добежать до гостиной, как что то стремительно, как буря, вылетело из боковой двери и обняло и стало целовать его. Еще другое, третье такое же существо выскочило из другой, третьей двери; еще объятия, еще поцелуи, еще крики, слезы радости. Он не мог разобрать, где и кто папа, кто Наташа, кто Петя. Все кричали, говорили и целовали его в одно и то же время. Только матери не было в числе их – это он помнил.
– А я то, не знал… Николушка… друг мой!
– Вот он… наш то… Друг мой, Коля… Переменился! Нет свечей! Чаю!
– Да меня то поцелуй!
– Душенька… а меня то.
Соня, Наташа, Петя, Анна Михайловна, Вера, старый граф, обнимали его; и люди и горничные, наполнив комнаты, приговаривали и ахали.
Петя повис на его ногах. – А меня то! – кричал он. Наташа, после того, как она, пригнув его к себе, расцеловала всё его лицо, отскочила от него и держась за полу его венгерки, прыгала как коза всё на одном месте и пронзительно визжала.
Со всех сторон были блестящие слезами радости, любящие глаза, со всех сторон были губы, искавшие поцелуя.
Соня красная, как кумач, тоже держалась за его руку и вся сияла в блаженном взгляде, устремленном в его глаза, которых она ждала. Соне минуло уже 16 лет, и она была очень красива, особенно в эту минуту счастливого, восторженного оживления. Она смотрела на него, не спуская глаз, улыбаясь и задерживая дыхание. Он благодарно взглянул на нее; но всё еще ждал и искал кого то. Старая графиня еще не выходила. И вот послышались шаги в дверях. Шаги такие быстрые, что это не могли быть шаги его матери.
Но это была она в новом, незнакомом еще ему, сшитом без него платье. Все оставили его, и он побежал к ней. Когда они сошлись, она упала на его грудь рыдая. Она не могла поднять лица и только прижимала его к холодным снуркам его венгерки. Денисов, никем не замеченный, войдя в комнату, стоял тут же и, глядя на них, тер себе глаза.
– Василий Денисов, друг вашего сына, – сказал он, рекомендуясь графу, вопросительно смотревшему на него.
– Милости прошу. Знаю, знаю, – сказал граф, целуя и обнимая Денисова. – Николушка писал… Наташа, Вера, вот он Денисов.
Те же счастливые, восторженные лица обратились на мохнатую фигуру Денисова и окружили его.
– Голубчик, Денисов! – визгнула Наташа, не помнившая себя от восторга, подскочила к нему, обняла и поцеловала его. Все смутились поступком Наташи. Денисов тоже покраснел, но улыбнулся и взяв руку Наташи, поцеловал ее.
Денисова отвели в приготовленную для него комнату, а Ростовы все собрались в диванную около Николушки.
Старая графиня, не выпуская его руки, которую она всякую минуту целовала, сидела с ним рядом; остальные, столпившись вокруг них, ловили каждое его движенье, слово, взгляд, и не спускали с него восторженно влюбленных глаз. Брат и сестры спорили и перехватывали места друг у друга поближе к нему, и дрались за то, кому принести ему чай, платок, трубку.
Ростов был очень счастлив любовью, которую ему выказывали; но первая минута его встречи была так блаженна, что теперешнего его счастия ему казалось мало, и он всё ждал чего то еще, и еще, и еще.
На другое утро приезжие спали с дороги до 10 го часа.
В предшествующей комнате валялись сабли, сумки, ташки, раскрытые чемоданы, грязные сапоги. Вычищенные две пары со шпорами были только что поставлены у стенки. Слуги приносили умывальники, горячую воду для бритья и вычищенные платья. Пахло табаком и мужчинами.