Джонс, Терри (пастор)

Терри Джонс
Terry Jones
Джонс в марте 2011
Дата рождения:	Октябрь 1951
Место рождения:	Кейп-Джирардо (англ.), штат Миссури, США
Награды и премии:	Почётный диплом Высшей школы богословия Калифорнии

Джонс Терри (англ. Terry Jones) — консервативный пастор внеденоминационной (англ.) общины Центр помощи голубя мира (англ.), состоящей из 50 человек, в городе Гейнсвилл, Флорида.

Биография

Джонс родился в городе Кейп-Джирардо (англ.), в штате Миссури. Он окончил Центральную Высшую Школу Кейп-Жирардо (англ.) в 1969 году. Он учился в одном классе с Рашем Лимбо.

Затем он учился в Юго-Восточном государственном университете Миссури (англ.) в течение двух лет. Джонс не получил учёную степень богослова, но он получил почётное звание от неаккредитованной Калифорнийской выпускной школы теологии (англ.) в 1983 году, которая пыталась дистанцироваться от него в 2010 году в ходе полемики о сжигании Корана (англ.).

Поступки, сделавшие пастора известным

Сожжение Корана в память о терактах 11 сентября 2001 года

Свою идею по сожжению Корана 58-летний пастор озвучил в июле 2010 года, сожжение было намечено на 11 сентября с 6 до 9 часов вечера. Как сообщил сын пастора, было собрано 200 экземпляров Корана.

Против планов по сожжению Корана выступили Ватикан, Генсек ООН Пан Ги Мун, страны исламского мира, Индонезия, Иран, Индия, Госсекретарь США, Генеральный прокурор США, Генсек НАТО, руководители некоторых религиозных конфессий США, командующий коалиционными войсками в Афганистане генерал Петреус и другие. 9 сентября к пастору обратился президент США Барак Обама.

После этого Джонс отказался от сожжения Корана. Однако другие два пастора всё-таки сожгли два Корана 11 сентября.

20 марта 2011 года Джонc всё же сжёг Коран в одной из церквей Флориды, что спровоцировало радикальных исламистов на массовые беспорядки в Афганистане, включая убийства людей. Спастись удалось лишь российскому дипломату, который на местном наречии сумел убедить убийц в том, что он мусульманин.

После этого Великобритания отказала ему во въезде в страну. Министр внутренних дел Пакистана Рахман Малик заявил, что его страна подала жалобу на пастора Джонса в Интерпол. Как выяснилось, от Интерпола ждут, чтобы он немедленно связался с Папой Римским и потребовал от того пресечения террористической деятельности «безумного священника».

Афганские мусульмане в ответ устроили сожжение чучела Терри Джонса.

В апреле 2012 года пастор повторил сожжение Корана, из-за чего был оштрафован на 271 доллар за нарушение правил пожарной безопасности.

В апреле 2013 года пастор объявил о планах отметить очередную годовщину теракта в 2001 года сожжением 2 998 экземпляров Корана. Вечером 11 сентября 2013 года пастор был задержан полицией в штате Флорида: в его грузовике было обнаружено 2998 экземпляров Корана (по числу жертв трагедии 11 сентября), облитых керосином и приготовленных к сожжению.

Подвешивание чучела Барака Обамы на виселице

В 2012 году Джонс повесил чучело Президента США Барака Обамы на виселице на переднем дворе своей церкви рядом с репродукциями карикатур на пророка Мухаммеда, которые там были установлены до этого. Вывешивание этого чучела было частью избирательной кампании пастора, который 27 октября 2011 года объявил о своём намерении участвовать в президентских выборах в США 2012 года в качестве независимого кандидата (англ.).

Подвешивание чучела пророка Мухаммеда на виселице

В преддверии очередной годовщины 11 сентября, в 2012 году Джонс объявил 11 сентября 2012 года международным днём суда над пророком Мухаммедом, и повесил его чучело во дворе своей церкви. Он сопроводил это видеообращением и текстовым комментарием на своём сайте, в котором утверждал, что пророк Мухаммед виновен в следующем:

1. лжепророчестве, которое ввело в заблуждение около 1,6 млрд человек;
2. подстрекательстве к убийствам, изнасилованиям и грабежам посредством написанного им Корана;
3. жестокости по отношению к женщинам, меньшинствам, христианам и к любым немусульманам, что привело к гибели 370 миллионов человек за 1400-летнюю историю ислама.

Участие в производстве фильма «Невинность мусульман»

В 2012 году выступил продюсером фильма «Невинность мусульман», вызвавшего возмущение в странах ислама и спровоцировавшего нападения на американские дипломатические представительства. Джонс показал фильм своей пастве 11 сентября 2012 года. Этот день он назвал «Международным днём суда над Мухаммедом». После этого его пригласили в Германию несколько ультраправых организаций, в том числе Pro NRW («За Северный Рейн-Вестфалию») и Pro Deutschland (нем) («За Германию»). Причём Pro Deutschland разместила этот фильм «Невинность мусульман» на своём интернет-сайте и объявила о том, что будет его показывать в Берлине. Однако МВД ФРГ запретило пастору въезд в страну на основании Закона о пребывании на территории ФРГ и Шенгенского соглашения. За участие в производстве этого фильма Терри Джонс был приговорён к смертной казни египетским судом. Это решение суда пастор назвал «истинным лицом ислама, который ненавидит свободу слова».

Публикации

• Terry Jones: Islam is of the Devil. (Ислам — от дьявола.) Creation House, Lake Mary (Florida) 2010, ISBN 978-1-61638-172-1 (англ.).

Ссылки

• [izvestia.ru/news/535678 Терри Джонс: «Я участвовал в продвижении „Невинности мусульман“, и только»]. Интервью газете «Известия» от 20.09.2012 года.
• [www.rusnovosti.ru/guests/interviews/143715/143743/ Интервью Терри Джонса радиостанции] «Русская Служба Новостей» от 28.04.2011 года
• [www.pi-news.org/2011/02/we-have-lost-our-guts-to-stand-up/ «We have lost our guts to stand up»] — интервью с Терри Джонсом о его книге «Ислам — от дьявола». На английском языке

Отрывок, характеризующий Джонс, Терри (пастор)

– А что с тобой, моя душа? Ты бледна. Ах, ты очень бледна, – испуганно сказала княжна Марья, своими тяжелыми, мягкими шагами подбегая к невестке.
– Ваше сиятельство, не послать ли за Марьей Богдановной? – сказала одна из бывших тут горничных. (Марья Богдановна была акушерка из уездного города, жившая в Лысых Горах уже другую неделю.)
– И в самом деле, – подхватила княжна Марья, – может быть, точно. Я пойду. Courage, mon ange! [Не бойся, мой ангел.] Она поцеловала Лизу и хотела выйти из комнаты.
– Ах, нет, нет! – И кроме бледности, на лице маленькой княгини выразился детский страх неотвратимого физического страдания.
– Non, c'est l'estomac… dites que c'est l'estomac, dites, Marie, dites…, [Нет это желудок… скажи, Маша, что это желудок…] – и княгиня заплакала детски страдальчески, капризно и даже несколько притворно, ломая свои маленькие ручки. Княжна выбежала из комнаты за Марьей Богдановной.
– Mon Dieu! Mon Dieu! [Боже мой! Боже мой!] Oh! – слышала она сзади себя.
Потирая полные, небольшие, белые руки, ей навстречу, с значительно спокойным лицом, уже шла акушерка.
– Марья Богдановна! Кажется началось, – сказала княжна Марья, испуганно раскрытыми глазами глядя на бабушку.
– Ну и слава Богу, княжна, – не прибавляя шага, сказала Марья Богдановна. – Вам девицам про это знать не следует.
– Но как же из Москвы доктор еще не приехал? – сказала княжна. (По желанию Лизы и князя Андрея к сроку было послано в Москву за акушером, и его ждали каждую минуту.)
– Ничего, княжна, не беспокойтесь, – сказала Марья Богдановна, – и без доктора всё хорошо будет.
Через пять минут княжна из своей комнаты услыхала, что несут что то тяжелое. Она выглянула – официанты несли для чего то в спальню кожаный диван, стоявший в кабинете князя Андрея. На лицах несших людей было что то торжественное и тихое.
Княжна Марья сидела одна в своей комнате, прислушиваясь к звукам дома, изредка отворяя дверь, когда проходили мимо, и приглядываясь к тому, что происходило в коридоре. Несколько женщин тихими шагами проходили туда и оттуда, оглядывались на княжну и отворачивались от нее. Она не смела спрашивать, затворяла дверь, возвращалась к себе, и то садилась в свое кресло, то бралась за молитвенник, то становилась на колена пред киотом. К несчастию и удивлению своему, она чувствовала, что молитва не утишала ее волнения. Вдруг дверь ее комнаты тихо отворилась и на пороге ее показалась повязанная платком ее старая няня Прасковья Савишна, почти никогда, вследствие запрещения князя,не входившая к ней в комнату.
– С тобой, Машенька, пришла посидеть, – сказала няня, – да вот княжовы свечи венчальные перед угодником зажечь принесла, мой ангел, – сказала она вздохнув.
– Ах как я рада, няня.
– Бог милостив, голубка. – Няня зажгла перед киотом обвитые золотом свечи и с чулком села у двери. Княжна Марья взяла книгу и стала читать. Только когда слышались шаги или голоса, княжна испуганно, вопросительно, а няня успокоительно смотрели друг на друга. Во всех концах дома было разлито и владело всеми то же чувство, которое испытывала княжна Марья, сидя в своей комнате. По поверью, что чем меньше людей знает о страданиях родильницы, тем меньше она страдает, все старались притвориться незнающими; никто не говорил об этом, но во всех людях, кроме обычной степенности и почтительности хороших манер, царствовавших в доме князя, видна была одна какая то общая забота, смягченность сердца и сознание чего то великого, непостижимого, совершающегося в эту минуту.
В большой девичьей не слышно было смеха. В официантской все люди сидели и молчали, на готове чего то. На дворне жгли лучины и свечи и не спали. Старый князь, ступая на пятку, ходил по кабинету и послал Тихона к Марье Богдановне спросить: что? – Только скажи: князь приказал спросить что? и приди скажи, что она скажет.
– Доложи князю, что роды начались, – сказала Марья Богдановна, значительно посмотрев на посланного. Тихон пошел и доложил князю.
– Хорошо, – сказал князь, затворяя за собою дверь, и Тихон не слыхал более ни малейшего звука в кабинете. Немного погодя, Тихон вошел в кабинет, как будто для того, чтобы поправить свечи. Увидав, что князь лежал на диване, Тихон посмотрел на князя, на его расстроенное лицо, покачал головой, молча приблизился к нему и, поцеловав его в плечо, вышел, не поправив свечей и не сказав, зачем он приходил. Таинство торжественнейшее в мире продолжало совершаться. Прошел вечер, наступила ночь. И чувство ожидания и смягчения сердечного перед непостижимым не падало, а возвышалось. Никто не спал.

Была одна из тех мартовских ночей, когда зима как будто хочет взять свое и высыпает с отчаянной злобой свои последние снега и бураны. Навстречу немца доктора из Москвы, которого ждали каждую минуту и за которым была выслана подстава на большую дорогу, к повороту на проселок, были высланы верховые с фонарями, чтобы проводить его по ухабам и зажорам.
Княжна Марья уже давно оставила книгу: она сидела молча, устремив лучистые глаза на сморщенное, до малейших подробностей знакомое, лицо няни: на прядку седых волос, выбившуюся из под платка, на висящий мешочек кожи под подбородком.
Няня Савишна, с чулком в руках, тихим голосом рассказывала, сама не слыша и не понимая своих слов, сотни раз рассказанное о том, как покойница княгиня в Кишиневе рожала княжну Марью, с крестьянской бабой молдаванкой, вместо бабушки.
– Бог помилует, никогда дохтура не нужны, – говорила она. Вдруг порыв ветра налег на одну из выставленных рам комнаты (по воле князя всегда с жаворонками выставлялось по одной раме в каждой комнате) и, отбив плохо задвинутую задвижку, затрепал штофной гардиной, и пахнув холодом, снегом, задул свечу. Княжна Марья вздрогнула; няня, положив чулок, подошла к окну и высунувшись стала ловить откинутую раму. Холодный ветер трепал концами ее платка и седыми, выбившимися прядями волос.
– Княжна, матушка, едут по прешпекту кто то! – сказала она, держа раму и не затворяя ее. – С фонарями, должно, дохтур…
– Ах Боже мой! Слава Богу! – сказала княжна Марья, – надо пойти встретить его: он не знает по русски.
Княжна Марья накинула шаль и побежала навстречу ехавшим. Когда она проходила переднюю, она в окно видела, что какой то экипаж и фонари стояли у подъезда. Она вышла на лестницу. На столбике перил стояла сальная свеча и текла от ветра. Официант Филипп, с испуганным лицом и с другой свечей в руке, стоял ниже, на первой площадке лестницы. Еще пониже, за поворотом, по лестнице, слышны были подвигавшиеся шаги в теплых сапогах. И какой то знакомый, как показалось княжне Марье, голос, говорил что то.
– Слава Богу! – сказал голос. – А батюшка?
– Почивать легли, – отвечал голос дворецкого Демьяна, бывшего уже внизу.
Потом еще что то сказал голос, что то ответил Демьян, и шаги в теплых сапогах стали быстрее приближаться по невидному повороту лестницы. «Это Андрей! – подумала княжна Марья. Нет, это не может быть, это было бы слишком необыкновенно», подумала она, и в ту же минуту, как она думала это, на площадке, на которой стоял официант со свечой, показались лицо и фигура князя Андрея в шубе с воротником, обсыпанным снегом. Да, это был он, но бледный и худой, и с измененным, странно смягченным, но тревожным выражением лица. Он вошел на лестницу и обнял сестру.
– Вы не получили моего письма? – спросил он, и не дожидаясь ответа, которого бы он и не получил, потому что княжна не могла говорить, он вернулся, и с акушером, который вошел вслед за ним (он съехался с ним на последней станции), быстрыми шагами опять вошел на лестницу и опять обнял сестру. – Какая судьба! – проговорил он, – Маша милая – и, скинув шубу и сапоги, пошел на половину княгини.


Маленькая княгиня лежала на подушках, в белом чепчике. (Страдания только что отпустили ее.) Черные волосы прядями вились у ее воспаленных, вспотевших щек; румяный, прелестный ротик с губкой, покрытой черными волосиками, был раскрыт, и она радостно улыбалась. Князь Андрей вошел в комнату и остановился перед ней, у изножья дивана, на котором она лежала. Блестящие глаза, смотревшие детски, испуганно и взволнованно, остановились на нем, не изменяя выражения. «Я вас всех люблю, я никому зла не делала, за что я страдаю? помогите мне», говорило ее выражение. Она видела мужа, но не понимала значения его появления теперь перед нею. Князь Андрей обошел диван и в лоб поцеловал ее.
– Душенька моя, – сказал он: слово, которое никогда не говорил ей. – Бог милостив. – Она вопросительно, детски укоризненно посмотрела на него.
– Я от тебя ждала помощи, и ничего, ничего, и ты тоже! – сказали ее глаза. Она не удивилась, что он приехал; она не поняла того, что он приехал. Его приезд не имел никакого отношения до ее страданий и облегчения их. Муки вновь начались, и Марья Богдановна посоветовала князю Андрею выйти из комнаты.
Акушер вошел в комнату. Князь Андрей вышел и, встретив княжну Марью, опять подошел к ней. Они шопотом заговорили, но всякую минуту разговор замолкал. Они ждали и прислушивались.
– Allez, mon ami, [Иди, мой друг,] – сказала княжна Марья. Князь Андрей опять пошел к жене, и в соседней комнате сел дожидаясь. Какая то женщина вышла из ее комнаты с испуганным лицом и смутилась, увидав князя Андрея. Он закрыл лицо руками и просидел так несколько минут. Жалкие, беспомощно животные стоны слышались из за двери. Князь Андрей встал, подошел к двери и хотел отворить ее. Дверь держал кто то.
– Нельзя, нельзя! – проговорил оттуда испуганный голос. – Он стал ходить по комнате. Крики замолкли, еще прошло несколько секунд. Вдруг страшный крик – не ее крик, она не могла так кричать, – раздался в соседней комнате. Князь Андрей подбежал к двери; крик замолк, послышался крик ребенка.
«Зачем принесли туда ребенка? подумал в первую секунду князь Андрей. Ребенок? Какой?… Зачем там ребенок? Или это родился ребенок?» Когда он вдруг понял всё радостное значение этого крика, слезы задушили его, и он, облокотившись обеими руками на подоконник, всхлипывая, заплакал, как плачут дети. Дверь отворилась. Доктор, с засученными рукавами рубашки, без сюртука, бледный и с трясущейся челюстью, вышел из комнаты. Князь Андрей обратился к нему, но доктор растерянно взглянул на него и, ни слова не сказав, прошел мимо. Женщина выбежала и, увидав князя Андрея, замялась на пороге. Он вошел в комнату жены. Она мертвая лежала в том же положении, в котором он видел ее пять минут тому назад, и то же выражение, несмотря на остановившиеся глаза и на бледность щек, было на этом прелестном, детском личике с губкой, покрытой черными волосиками.