Винсент, Джон
 |
Эту статью следует викифицировать. Пожалуйста, оформите её согласно правилам оформления статей.
|
| Джон Винсент | |
| англ. John Vincent | |
| Дата рождения | |
|---|---|
| Место рождения | |
| Дата смерти | |
| Место смерти | |
| Принадлежность |
|
| Род войск | |
| Годы службы |
1781—1814 |
| Звание |
полный генерал от инфантерии |
| Командовал |
командующий границей Ниагары |
| Сражения/войны |
Война за Независимость США (1775-1783) Французские революционные войны
|
| В отставке |
после 1814 года не состоял на действительной военной службе по состоянию здоровья, продолжая числиться по военному ведомству и занимая почётные должности |
Джон Винсент (англ. John Vincent; 1764 — 21 января 1848) — британский генерал от инфантерии. В 1813 году, во время англо-американской войны, командовал британскими войсками, защищавшими границу на Ниагарском полуострове в Верхней Канаде.
Содержание
Биография
Джон Винсент родился в 1764 году в Ирландии в семье шерифа графства Лимерик Джона Мэрдайка Винсента (англ. John Mardyke Vincent, 1734—1779) и его супруги Кэтрин Лав (англ. Catherine Love, умерла в 1768). Точная дата рождения Джона Винсента младшего неизвестна. Семья Винсентов принадлежала к английской аристократии и владела замком Партин-хаус (англ. Parteen House), а также имела права на замок Саффрон (англ. Saffron) в графстве Корк. Джон Винсент младший рано потерял мать, после чего его отец женился второй раз. О взаимоотношениях в семье Джона Винсента младшего и его детстве практически ничего не известно. Однако, по примеру отпрысков других аристократических семей, Джон Винсент младший был определён на военную службу.
Начало военной карьеры
16 июля 1781 года Джон Винсент поступил на военную службу прапорщиком 66-го пехотного полка (англ. 66th Regiment of Foot), сформированного в 1758 году.
3 августа 1782 года Джон Винсент был произведен в лейтенанты.
15 декабря 1783 года переведён в 49-й пехотный полк (англ. 49th Regiment of Foot). 49-й пехотный полк был сформирован в 1744 году во время войны за австрийское наследство (1740—1748) на Ямайке из 8 гарнизонных рот и получил название по имени своего первого командира — губернатора Ямайки сэра Эдварда Трелони, и номер 63. В 1751 году полк получил номер 49. В 1768 году полк был переведён в Бостон и участвовал в сражениях Войны за Независимость США (1775—1783), отличившись в победоносных для англичан сражениях при Брэндивайн Крик 11 сентября и Таверне Паоли 20 сентября 1777 года.
26 октября 1786 года Джон Винсент получил звание капитана.
Участие во французских революционных войнах (1792-1802)
49-й пехотный полк был расквартирован в Вест-Индии. После начала Великой французской революции на острове Гаити, принадлежавшем Франции, в 1791 году вспыхнуло восстание негров и мулатов. Воспользовавшись случаем, Англия и Испания направили на остров свои войска под предлогом подавления восстания. В 1793 году капитан Джон Винсент в составе экспедиционного корпуса участвовал в захвате Санто-Доминго (фр. Saint-Domingue). В мае 1794 года на сторону революционной Франции перешёл крупный военачальник негритянского происхождения — Франсуа Туссен-Лувертюр. Сражавшиеся до этого с французами английские и испанские экспедиционные войска встретились с новым противником. В результате испанцы вывели свою армию с Гаити в 1795 году, подписав 22 июля 1795 года Базельский мир, по которому отказывались от всех прав на остров, признавая его в безраздельном владении Франции. Английские войска сражались против французов и негритянских частей Туссен-Лувертюра до 1798 года.
6 мая 1795 года капитан Джон Винсент, принимавший активное участие в боях на Гаити, получил звание майора. Позднее по состоянию здоровья его отправили обратно в Англию. На пути домой английский корабль, на котором находился Джон Винсент, был захвачен французским фрегатом и майор Винсент попал в плен, в котором пробыл около года. В 1797 году он был освобожден и вернулся на родину.
В 1799 году майор 49-го пехотного полка Джон Винсент был откомандирован в состав англо-русского экспедиционного корпуса, направляемого в Голландию. Английский контингент (8 тыс. человек в начале кампании, 30 тыс. человек к концу кампании) находился под командованием герцога Йоркского Фредерика Августа. Высадка союзников в Голландии произошла 27 августа 1799 года Сначала союзники успешно продвигались по стране, разгромив французов и местные голландские войска в сражениях у Калантсоога (нидерл. Callantsoog) 27 августа и Краббендама (нидерл. Krabbendam) 10 сентября 1799 года. Затем, вследствие плохо отлаженного взаимодействия между русским и английским контингентами, продвижение союзников замедлилось и они потерпели ряд чувствительных поражений. Недостаток снабжения усугубил положение экспедиционного корпуса. Экспедиция продлилась до октября 1799 года, после чего остатки войск союзников были выведены с территории Голландии в соответствии с Алкмаарской конвенцией, заключенной 18 октября 1799 года. В соответствии с подписанным в Алкмааре соглашением, союзники эвакуировались из Голландии 16 ноября. В ходе этой кампании майор Джон Винсент отличился при занятии крепости Ден Гелдер (нидерл. Den Helder), где 27 августа англичанами был захвачен весь голландский флот. Хорошо зарекомендовавший себя в ходе экспедиции Джон Винсент был отмечен очередным повышением в должности.
1 января 1800 года майор Джон Винсент был произведен в подполковники.
В 1801 году Англия предприняла превентивное нападение на датско-норвежский флот, ожидавший прибытия русской эскадры для вооружённого патрулирования с целью обеспечения политики вооружённого нейтралитета. Против датчан был направлен флот из 20 линейных кораблей под командованием адмирала Хайда Паркера и его заместителя контр-адмирала Горацио Нельсона. В составе десантных частей находился подполковник Джон Винсент. Фактически, после приказа адмирала Паркера отступить, боем руководил Горацио Нельсон. В ходе боя корабль Нельсона — 74-пушечный «Элефант» — был повреждён огнём с береговых батарей и датских судов и был вынужден выброситься на отмель наряду с двумя другими сильно повреждёнными английскими кораблями. Ответным огнём англичан был подожжён и взорвался датский флагман — 60-пушечный линейный корабль «Даннеброг», два других корабля были потоплены. К вечеру Нельсон послал парламентёров, которые вынудили датчан капитулировать. В результате Копенгагенского сражения, произошедшего около 2 апреля 1801 года, основные силы датско-норвежского флота были захвачены англичанами и уведены в Англию. Десант так и не был высажен, и английские солдаты лишь приняли участие в конвоировании 12 захваченных датских кораблей на английские базы.
Служба в Канаде
В 1802 году 49-й пехотный полк был переведен в Нижнюю Канаду. Подполковник Джон Винсент отправился туда в сопровождении своего племянника, Вильяма Винсента (англ. William Vincent), служившего в 49-м полку с 1800 года. В течение 10 последующих лет Винсент служил на разных должностях в гарнизонах Йорка (англ. York) в Торонто, форта Св. Георгия (англ. Fort St. George) на Ниагаре (Ниагара-он-те-Лейк), Кингстоне (Онтарио) и других местах.
25 июля 1810 года Джону Винсенту было присвоено звание полковника. В этом звании он прослужил до начала англо-американской войны.
Участие в англо-американской войне 1812—1815 годов
18 июня 1812 года началась англо-американская война, известная в США и Канаде как «война 1812 года» (англ. War of 1812). Основные военные действия развернулись в районе Великих Озёр и на приграничных территориях Канады и США. С началом войны полковник 49-го пехотного полка Джон Винсент был произведён в бригадные генералы и направлен с 5 ротами 49-го полка в Кингстон для усиления местного гарнизона. В связи с крупномасштабными военными действиями в Европе англичанам не хватало регулярных частей в Канаде. Из-за этого отряд бригадного генерала Джона Винсента был усилен солдатами 1-го и 8-го пехотного полков, а также подразделениями местной милиции и союзных индейских племен. Общая численность отряда достигала 2000 человек.
В ноябре 1812 года генерал Винсент отличился при отражении нападения на бухту Кингстона американского коммодора Айзека Чонси (англ. Isaac Chauncey). Атака американцев была произведена довольно нерешительно, но действия генерала Винсента получили лестные отзывы от самого британского командующего генерал-лейтенанта Джорджа Прево (англ. Sir George Prevost). Искусно демонстрируя на разных направлениях, бригадный генерал Джон Винсент внушил американскому главнокомандующему генералу Генри Дирборну (англ. Henry Dearborn), что он имеет от 6 до 8 тысяч солдат, что существенно превышало численность американских войск на этом направлении. Эти демонстрации в течение длительного времени удерживали американцев от перехода в наступление.
В феврале 1813 года генерал Винсент заменил генерала сэра Роджера Шеффа (англ. Sir Roger Hale Sheaffe) в должности командующего границей Ниагары (англ. Niagara Frontier) и разместился с основными силами в форте Св. Георгия на полуострове Ниагара (англ. Niagara Peninsula). До февраля 1813 года гарнизон форта, сильно пострадавшего во время артиллерийской дуэли с американцами в ночь с 13 на 14 октября 1812 года, составлял всего лишь около 20 солдат под командованием майора Эванса (англ. Evans). С февраля 1813 года американское командование начало планировать захват форта Св. Георгия при поддержке сил речной флотилии Айзека Чонси.
Сражение за форт Св. Георгия
В ночь с 24 на 25 мая 1813 г. американцы обстреляли форт Св. Георгия калёными ядрами с батарей форта Ниагара и вызвали многочисленные пожары среди прибрежных построек. У генерала Винсента имелось около 1000 солдат регулярных войск, около 300 местных ополченцев и всего 5 полевых орудий. Против него должны были действовать не менее 4000 американских солдат регулярных войск, поддержанных 12 речными шхунами, на которых были установлены по 1-2 тяжёлых орудия, 2 корветами, а также батареями форта Ниагара.
В ожидании высадки американцев генерал Винсент разделил свои силы на три части — центр позиции, обращенный к берегу Ниагары, он возглавил сам, правый фланг — подполковник Джон Харви (англ. John Harvey), левый фланг был доверен подполковнику Кристоферу Майерсу (англ. Christopher Myers). Основная часть регулярных войск была развернута вдоль Ниагары, чтобы воспрепятствовать высадке американцев.
На рассвете 27 мая 1812 года американские войска в количестве 4000-5000 человек под командой полковника Уинфилда Скотта переправились через реку неподалёку от Ту-Майл-Крик (англ. Two Mile Creek) и начали высадку к западу от устья Ниагары, тем самым обойдя позиции основных сил генерала Винсента. Канадские ополченцы несколько раз ходили в штыковую атаку. Несколько атак американцев были отбиты, но при этом обороняющиеся понесли большие потери от огня корабельной артиллерии. Воспользовавшись задержкой в высадке очередного эшелона десанта, генерал Винсент перебросил часть сил из центра, воспользовавшись прикрытым путём по оврагам, и остановил продвижение американцев. Однако, наблюдая за действиями американцев, приступивших к высадке остальных частей, он понял, что будет неминуемо окружен и расстрелян с кораблей и суши. Требовалось срочно отступить, чтобы сохранить войска.
Вследствие подавляющего превосходства противника генерал Винсент приказал эвакуировать форт и уничтожить боеприпасы. Однако отступление англичан совершалось в такой спешке, что солдаты еле успели заклепать орудия и поджечь склады. Женщины и дети были брошены в форте. На их счастье, взорвался только один из подожжённых складов, сравнительно небольшой. Однако взрывной волной от этого взрыва командующий десантными частями американцев полковник Уинфилд Скотт был сброшен с коня и сломал себе ключицу, выбыв из боя. Вследствие этого преследование отступающего противника велось нерешительно, американцы постоянно опасались засады и небольшой драгунский отряд, шедший в арьергарде войск генерала Винсента, сумел отразить все попытки американцев завязать бой, хотя и потерял несколько человек пленными. Английские войска в относительном порядке отступили к высотам Барлингтон Хейтс (англ. Burlington Heights), где начали обустройство новых оборонительных рубежей. В результате боя погибло 52 английских солдата и канадских ополченцев, 302 человека получили ранения, 276 человек попали в плен. Потери американцев были значительно меньше — 40 человек убитыми и 113 раненными. После отхода к высотам Барлингтон Хейтс Джон Винсент распустил местные милиционные формирования и остался фактически только с солдатами регулярных войск, среди которых было много раненных.
Сражение у Стоуни-Крик
4 июня 1813 года бригадный генерал Джон Винсент был произведён в генерал-майоры.
5 июня 1813 года подполковник Джон Харви произвел рекогносцировку позиций американских войск, остановившихся лагерем в Стоуни Крик (англ. Stoney Creek), Гамильтон (Онтарио). При помощи местного населения, не симпатизировавшего американцам, Харви выяснил, что американские войска стоят разрозненно, не имеют связи между подразделениями и весьма небрежно несут караульную службу. В Стоуни Крик и его окрестностях размещались почти 3500 американских регулярных войск бригадных генералов Уильяма Уиндера (англ. William Winder) и Чандлера (англ. John Chandler), имевших батарею полевых орудий.
Генерал Винсент согласился с доводами подполковника Харви о том, что для восстановления положения необходимо атаковать и разбить основные силы американцев. Вследствие значительного численного превосходства противника было принято решение атаковать ночью. Номинально возглавив вылазку, генерал Винсент фактически уступил её руководство подполковнику Харви, хорошо ознакомившемуся с обстановкой на местах. Из имевшихся в распоряжении генерала солдат был сформирован ударный отряд из 700 человек, во главе которого шёл подполковник Харви и отряд союзных англичанам ирокезов под командованием майора-метиса Джона Нортона (англ. John Northon). Во избежание случайного выстрела, который мог бы открыть американцам местонахождение английского отряда, с курков мушкетов были сняты кремни. Солдаты и офицеры должны были сохранять тишину и действовать преимущественно штыками.
Ночью 6 июня 1813 года англичане неожиданно атаковали позиции американцев у Стоуни Крик. По неосторожности или из-за нервного напряжения кто-то из офицеров, сопровождавших генерала Винсента, закричал, выражая одобрение тому, как индейские разведчики ловко сняли американских часовых. Крик был воспринят английскими солдатами как сигнал — они начали кричать, и бросились в неподготовленную атаку. В результате американцы смогли собрать некоторое количество солдат и, сориентировавшись в обстановке, открыть огонь по наступающему противнику. Продвижение англичан было задержано и, по мере того, как близился рассвет, отступление войск генерала Винсента становилось лишь вопросом времени. Только героические действия майора Чарльза Плендерлиса (англ. Charles Plenderleath), атаковавшего в штыки американскую полевую батарею, открывшую беглый огонь по наступающим британцам, спас положение — спешно выехавшие на позиции без личного оружия американские артиллеристы были перебиты, 2 орудия заклепано, а 2 — захвачено и увезено в тыл английского отряда. В последовавшей неразберихе оба американских командующих были захвачены в плен сержантом Александром Фрэзером (англ. Alexander Fraser). После 45-минутного ожесточённого боя американцы были выбиты из всех пунктов и вынуждены отступить в Форти-Майл-Крик (англ. Forty Mile Creek), потеряв 16 человек убитыми, 38 раненными и около 100 пленными, в том числе обоих командующих. Англичане потеряли 23 человека убитыми, 136 раненными, 52 пленными и 3 пропавшими без вести. Утром вернувшиеся в Стоуни Крик американцы, освидетельствовав результаты ночного побоища, подожгли свои склады и укрепления и отступили в форт Св. Георгия.
В этом бою сам генерал Винсент вполне мог подвергнуться участи своих американских коллег — в суматохе он был сброшен с коня и тяжело контужен. Лишь на следующий день его обнаружили бродящим по лесу в 7 милях от места сражения, с безумными глазами повторяющим: «Всё пропало! Всё пропало!». Оказалось, что он ничего не знал о ходе битвы с момента открытия американцами огня, и считал, что небольшой английский отряд был полностью уничтожен в ходе боя. Его лошадь, шляпу и шпагу так и не удалось отыскать.[1] Составляя рапорт о ходе сражения, подполковник Харви предпочел деликатно умолчать об этих обстоятельствах.
Участие в военных действиях до отъезда в Англию
После боя, когда состояние генерала Винсента улучшилось, он отправил одного из лучших своих офицеров — лейтенанта Джеймса Фитцгиббона (англ. James Fitzgibbon), с которым служил с 1799 года, во главе отряда из 50 солдат в разведку к форту Св. Георгия. Фитцгиббон сумел получить данные о планах американского командования 22 июня 1813 года и принять ответные меры.
23 июня генерал Дирборн направил отряд из 570 человек для атаки на форпосты Винсента, но 24 июня американцы попали в засаду, устроенную отрядом из 400 союзных британцам индейцев и солдат Фитцгиббона. После трёхчасового боя американские солдаты были вынуждены капитулировать, потеряв 462 человека пленными. Тем самым была устранена угроза немедленного американского вторжения вглубь Канады через Ниагару. Вплоть до середины осени продолжались небольшие стычки, в результате которых активность американцев была ограничена окрестностями форта Св. Георгия. Некоторые исследователи даже считают, что войска генерала Винсента осадили форт. Во время этих событий 49-й пехотный полк за свою ярость в бою и цвет кантов на мундирах заслужил от американцев прозвище «Зелёных Тигров» (англ. Green Tigers).
После поражения англичан в битве у Моравиан-тауна (англ. Moraviantown) 5 октября 1813 года, в результате которой возникла угроза атаки на части генерала Винсента с тыла, Джон Винсент отвёл войска обратно на высоты Бёрлингтон. К тому времени он был сильно болен. В декабре 1813 года генерал Финеас Риалл (англ. Phineas Riall) сменил генерала Винсента в качестве командующего британских войск на этом участке фронта.
Сначала генерал Винсент был переведен в гарнизон Кингстона, а затем, в начале июня 1814 года — назначен командующим в Монреале. Однако уже 18 июля он испросил отпуск по болезни и вернулся в Англию.[1]
Служба в Англии
После возвращения на родину генерал Винсент более не состоял на действительной военной службе по состоянию здоровья, однако продолжал числиться по военному ведомству, занимая почётные должности, не требовавшие реального участия в делах службы.
В апреле 1815 года Джон Винсент был назначен вице-губернатором Замка Дамбартон в Шотландии.
27 мая 1825 года Джону Винсенту было присвоено звание генерал-лейтенант.
2 января 1836 года Джон Винсент был назначен шефом 69-го пехотного полка графства Южный Линкольншир (англ. 69th South Lincolnshire Regiment of Foot), образованного в 1758 году на базе 2-го батальона 24-го пехотного полка.
23 ноября 1841 года Джон Винсент был произведен в полные генералы от инфантерии.
Умер Джон Винсент 21 января 1848 года в Лондоне, неженатым, в возрасте 83 лет.
Оценка деятельности
В начале XIX века в Канаде служило несколько офицеров 49-го полка, которые в ходе боевых действий 1812—1815 годов достигли высокого положения по служебной лестнице, однако генерал Джон Винсент прослужил в Канаде дольше их всех. Английские и канадские документы об этой войне представляют его скромным и благородным офицером, имеющим хорошую репутацию, всегда готовым прийти на помощь другим командирам. Его заслуги в защите Канады были высоко оценены потомками — в честь генерала Джона Винсента был назван район Винсент (англ. Vincent neighbourhood) в канадском Гамильтоне.
Напишите отзыв о статье "Винсент, Джон"
Примечания
Отрывок, характеризующий Винсент, Джон
Увидав успокоение своего tres gracieux souverain, Мишо тоже успокоился, но на прямой существенный вопрос государя, требовавший и прямого ответа, он не успел еще приготовить ответа.– Sire, me permettrez vous de vous parler franchement en loyal militaire? [Государь, позволите ли вы мне говорить откровенно, как подобает настоящему воину?] – сказал он, чтобы выиграть время.
– Colonel, je l'exige toujours, – сказал государь. – Ne me cachez rien, je veux savoir absolument ce qu'il en est. [Полковник, я всегда этого требую… Не скрывайте ничего, я непременно хочу знать всю истину.]
– Sire! – сказал Мишо с тонкой, чуть заметной улыбкой на губах, успев приготовить свой ответ в форме легкого и почтительного jeu de mots [игры слов]. – Sire! j'ai laisse toute l'armee depuis les chefs jusqu'au dernier soldat, sans exception, dans une crainte epouvantable, effrayante… [Государь! Я оставил всю армию, начиная с начальников и до последнего солдата, без исключения, в великом, отчаянном страхе…]
– Comment ca? – строго нахмурившись, перебил государь. – Mes Russes se laisseront ils abattre par le malheur… Jamais!.. [Как так? Мои русские могут ли пасть духом перед неудачей… Никогда!..]
Этого только и ждал Мишо для вставления своей игры слов.
– Sire, – сказал он с почтительной игривостью выражения, – ils craignent seulement que Votre Majeste par bonte de c?ur ne se laisse persuader de faire la paix. Ils brulent de combattre, – говорил уполномоченный русского народа, – et de prouver a Votre Majeste par le sacrifice de leur vie, combien ils lui sont devoues… [Государь, они боятся только того, чтобы ваше величество по доброте души своей не решились заключить мир. Они горят нетерпением снова драться и доказать вашему величеству жертвой своей жизни, насколько они вам преданы…]
– Ah! – успокоенно и с ласковым блеском глаз сказал государь, ударяя по плечу Мишо. – Vous me tranquillisez, colonel. [А! Вы меня успокоиваете, полковник.]
Государь, опустив голову, молчал несколько времени.
– Eh bien, retournez a l'armee, [Ну, так возвращайтесь к армии.] – сказал он, выпрямляясь во весь рост и с ласковым и величественным жестом обращаясь к Мишо, – et dites a nos braves, dites a tous mes bons sujets partout ou vous passerez, que quand je n'aurais plus aucun soldat, je me mettrai moi meme, a la tete de ma chere noblesse, de mes bons paysans et j'userai ainsi jusqu'a la derniere ressource de mon empire. Il m'en offre encore plus que mes ennemis ne pensent, – говорил государь, все более и более воодушевляясь. – Mais si jamais il fut ecrit dans les decrets de la divine providence, – сказал он, подняв свои прекрасные, кроткие и блестящие чувством глаза к небу, – que ma dinastie dut cesser de rogner sur le trone de mes ancetres, alors, apres avoir epuise tous les moyens qui sont en mon pouvoir, je me laisserai croitre la barbe jusqu'ici (государь показал рукой на половину груди), et j'irai manger des pommes de terre avec le dernier de mes paysans plutot, que de signer la honte de ma patrie et de ma chere nation, dont je sais apprecier les sacrifices!.. [Скажите храбрецам нашим, скажите всем моим подданным, везде, где вы проедете, что, когда у меня не будет больше ни одного солдата, я сам стану во главе моих любезных дворян и добрых мужиков и истощу таким образом последние средства моего государства. Они больше, нежели думают мои враги… Но если бы предназначено было божественным провидением, чтобы династия наша перестала царствовать на престоле моих предков, тогда, истощив все средства, которые в моих руках, я отпущу бороду до сих пор и скорее пойду есть один картофель с последним из моих крестьян, нежели решусь подписать позор моей родины и моего дорогого народа, жертвы которого я умею ценить!..] Сказав эти слова взволнованным голосом, государь вдруг повернулся, как бы желая скрыть от Мишо выступившие ему на глаза слезы, и прошел в глубь своего кабинета. Постояв там несколько мгновений, он большими шагами вернулся к Мишо и сильным жестом сжал его руку пониже локтя. Прекрасное, кроткое лицо государя раскраснелось, и глаза горели блеском решимости и гнева.
– Colonel Michaud, n'oubliez pas ce que je vous dis ici; peut etre qu'un jour nous nous le rappellerons avec plaisir… Napoleon ou moi, – сказал государь, дотрогиваясь до груди. – Nous ne pouvons plus regner ensemble. J'ai appris a le connaitre, il ne me trompera plus… [Полковник Мишо, не забудьте, что я вам сказал здесь; может быть, мы когда нибудь вспомним об этом с удовольствием… Наполеон или я… Мы больше не можем царствовать вместе. Я узнал его теперь, и он меня больше не обманет…] – И государь, нахмурившись, замолчал. Услышав эти слова, увидав выражение твердой решимости в глазах государя, Мишо – quoique etranger, mais Russe de c?ur et d'ame – почувствовал себя в эту торжественную минуту – entousiasme par tout ce qu'il venait d'entendre [хотя иностранец, но русский в глубине души… восхищенным всем тем, что он услышал] (как он говорил впоследствии), и он в следующих выражениях изобразил как свои чувства, так и чувства русского народа, которого он считал себя уполномоченным.
– Sire! – сказал он. – Votre Majeste signe dans ce moment la gloire de la nation et le salut de l'Europe! [Государь! Ваше величество подписывает в эту минуту славу народа и спасение Европы!]
Государь наклонением головы отпустил Мишо.
В то время как Россия была до половины завоевана, и жители Москвы бежали в дальние губернии, и ополченье за ополченьем поднималось на защиту отечества, невольно представляется нам, не жившим в то время, что все русские люди от мала до велика были заняты только тем, чтобы жертвовать собою, спасать отечество или плакать над его погибелью. Рассказы, описания того времени все без исключения говорят только о самопожертвовании, любви к отечеству, отчаянье, горе и геройстве русских. В действительности же это так не было. Нам кажется это так только потому, что мы видим из прошедшего один общий исторический интерес того времени и не видим всех тех личных, человеческих интересов, которые были у людей того времени. А между тем в действительности те личные интересы настоящего до такой степени значительнее общих интересов, что из за них никогда не чувствуется (вовсе не заметен даже) интерес общий. Большая часть людей того времени не обращали никакого внимания на общий ход дел, а руководились только личными интересами настоящего. И эти то люди были самыми полезными деятелями того времени.
Те же, которые пытались понять общий ход дел и с самопожертвованием и геройством хотели участвовать в нем, были самые бесполезные члены общества; они видели все навыворот, и все, что они делали для пользы, оказывалось бесполезным вздором, как полки Пьера, Мамонова, грабившие русские деревни, как корпия, щипанная барынями и никогда не доходившая до раненых, и т. п. Даже те, которые, любя поумничать и выразить свои чувства, толковали о настоящем положении России, невольно носили в речах своих отпечаток или притворства и лжи, или бесполезного осуждения и злобы на людей, обвиняемых за то, в чем никто не мог быть виноват. В исторических событиях очевиднее всего запрещение вкушения плода древа познания. Только одна бессознательная деятельность приносит плоды, и человек, играющий роль в историческом событии, никогда не понимает его значения. Ежели он пытается понять его, он поражается бесплодностью.
Значение совершавшегося тогда в России события тем незаметнее было, чем ближе было в нем участие человека. В Петербурге и губернских городах, отдаленных от Москвы, дамы и мужчины в ополченских мундирах оплакивали Россию и столицу и говорили о самопожертвовании и т. п.; но в армии, которая отступала за Москву, почти не говорили и не думали о Москве, и, глядя на ее пожарище, никто не клялся отомстить французам, а думали о следующей трети жалованья, о следующей стоянке, о Матрешке маркитантше и тому подобное…
Николай Ростов без всякой цели самопожертвования, а случайно, так как война застала его на службе, принимал близкое и продолжительное участие в защите отечества и потому без отчаяния и мрачных умозаключений смотрел на то, что совершалось тогда в России. Ежели бы у него спросили, что он думает о теперешнем положении России, он бы сказал, что ему думать нечего, что на то есть Кутузов и другие, а что он слышал, что комплектуются полки, и что, должно быть, драться еще долго будут, и что при теперешних обстоятельствах ему не мудрено года через два получить полк.
По тому, что он так смотрел на дело, он не только без сокрушения о том, что лишается участия в последней борьбе, принял известие о назначении его в командировку за ремонтом для дивизии в Воронеж, но и с величайшим удовольствием, которое он не скрывал и которое весьма хорошо понимали его товарищи.
За несколько дней до Бородинского сражения Николай получил деньги, бумаги и, послав вперед гусар, на почтовых поехал в Воронеж.
Только тот, кто испытал это, то есть пробыл несколько месяцев не переставая в атмосфере военной, боевой жизни, может понять то наслаждение, которое испытывал Николай, когда он выбрался из того района, до которого достигали войска своими фуражировками, подвозами провианта, гошпиталями; когда он, без солдат, фур, грязных следов присутствия лагеря, увидал деревни с мужиками и бабами, помещичьи дома, поля с пасущимся скотом, станционные дома с заснувшими смотрителями. Он почувствовал такую радость, как будто в первый раз все это видел. В особенности то, что долго удивляло и радовало его, – это были женщины, молодые, здоровые, за каждой из которых не было десятка ухаживающих офицеров, и женщины, которые рады и польщены были тем, что проезжий офицер шутит с ними.
В самом веселом расположении духа Николай ночью приехал в Воронеж в гостиницу, заказал себе все то, чего он долго лишен был в армии, и на другой день, чисто начисто выбрившись и надев давно не надеванную парадную форму, поехал являться к начальству.
Начальник ополчения был статский генерал, старый человек, который, видимо, забавлялся своим военным званием и чином. Он сердито (думая, что в этом военное свойство) принял Николая и значительно, как бы имея на то право и как бы обсуживая общий ход дела, одобряя и не одобряя, расспрашивал его. Николай был так весел, что ему только забавно было это.
От начальника ополчения он поехал к губернатору. Губернатор был маленький живой человечек, весьма ласковый и простой. Он указал Николаю на те заводы, в которых он мог достать лошадей, рекомендовал ему барышника в городе и помещика за двадцать верст от города, у которых были лучшие лошади, и обещал всякое содействие.
– Вы графа Ильи Андреевича сын? Моя жена очень дружна была с вашей матушкой. По четвергам у меня собираются; нынче четверг, милости прошу ко мне запросто, – сказал губернатор, отпуская его.
Прямо от губернатора Николай взял перекладную и, посадив с собою вахмистра, поскакал за двадцать верст на завод к помещику. Все в это первое время пребывания его в Воронеже было для Николая весело и легко, и все, как это бывает, когда человек сам хорошо расположен, все ладилось и спорилось.
Помещик, к которому приехал Николай, был старый кавалерист холостяк, лошадиный знаток, охотник, владетель коверной, столетней запеканки, старого венгерского и чудных лошадей.
Николай в два слова купил за шесть тысяч семнадцать жеребцов на подбор (как он говорил) для казового конца своего ремонта. Пообедав и выпив немножко лишнего венгерского, Ростов, расцеловавшись с помещиком, с которым он уже сошелся на «ты», по отвратительной дороге, в самом веселом расположении духа, поскакал назад, беспрестанно погоняя ямщика, с тем чтобы поспеть на вечер к губернатору.
Переодевшись, надушившись и облив голову холодной подои, Николай хотя несколько поздно, но с готовой фразой: vaut mieux tard que jamais, [лучше поздно, чем никогда,] явился к губернатору.
Это был не бал, и не сказано было, что будут танцевать; но все знали, что Катерина Петровна будет играть на клавикордах вальсы и экосезы и что будут танцевать, и все, рассчитывая на это, съехались по бальному.
Губернская жизнь в 1812 году была точно такая же, как и всегда, только с тою разницею, что в городе было оживленнее по случаю прибытия многих богатых семей из Москвы и что, как и во всем, что происходило в то время в России, была заметна какая то особенная размашистость – море по колено, трын трава в жизни, да еще в том, что тот пошлый разговор, который необходим между людьми и который прежде велся о погоде и об общих знакомых, теперь велся о Москве, о войске и Наполеоне.
Общество, собранное у губернатора, было лучшее общество Воронежа.
Дам было очень много, было несколько московских знакомых Николая; но мужчин не было никого, кто бы сколько нибудь мог соперничать с георгиевским кавалером, ремонтером гусаром и вместе с тем добродушным и благовоспитанным графом Ростовым. В числе мужчин был один пленный итальянец – офицер французской армии, и Николай чувствовал, что присутствие этого пленного еще более возвышало значение его – русского героя. Это был как будто трофей. Николай чувствовал это, и ему казалось, что все так же смотрели на итальянца, и Николай обласкал этого офицера с достоинством и воздержностью.
Как только вошел Николай в своей гусарской форме, распространяя вокруг себя запах духов и вина, и сам сказал и слышал несколько раз сказанные ему слова: vaut mieux tard que jamais, его обступили; все взгляды обратились на него, и он сразу почувствовал, что вступил в подобающее ему в губернии и всегда приятное, но теперь, после долгого лишения, опьянившее его удовольствием положение всеобщего любимца. Не только на станциях, постоялых дворах и в коверной помещика были льстившиеся его вниманием служанки; но здесь, на вечере губернатора, было (как показалось Николаю) неисчерпаемое количество молоденьких дам и хорошеньких девиц, которые с нетерпением только ждали того, чтобы Николай обратил на них внимание. Дамы и девицы кокетничали с ним, и старушки с первого дня уже захлопотали о том, как бы женить и остепенить этого молодца повесу гусара. В числе этих последних была сама жена губернатора, которая приняла Ростова, как близкого родственника, и называла его «Nicolas» и «ты».
Катерина Петровна действительно стала играть вальсы и экосезы, и начались танцы, в которых Николай еще более пленил своей ловкостью все губернское общество. Он удивил даже всех своей особенной, развязной манерой в танцах. Николай сам был несколько удивлен своей манерой танцевать в этот вечер. Он никогда так не танцевал в Москве и счел бы даже неприличным и mauvais genre [дурным тоном] такую слишком развязную манеру танца; но здесь он чувствовал потребность удивить их всех чем нибудь необыкновенным, чем нибудь таким, что они должны были принять за обыкновенное в столицах, но неизвестное еще им в провинции.
Во весь вечер Николай обращал больше всего внимания на голубоглазую, полную и миловидную блондинку, жену одного из губернских чиновников. С тем наивным убеждением развеселившихся молодых людей, что чужие жены сотворены для них, Ростов не отходил от этой дамы и дружески, несколько заговорщически, обращался с ее мужем, как будто они хотя и не говорили этого, но знали, как славно они сойдутся – то есть Николай с женой этого мужа. Муж, однако, казалось, не разделял этого убеждения и старался мрачно обращаться с Ростовым. Но добродушная наивность Николая была так безгранична, что иногда муж невольно поддавался веселому настроению духа Николая. К концу вечера, однако, по мере того как лицо жены становилось все румянее и оживленнее, лицо ее мужа становилось все грустнее и бледнее, как будто доля оживления была одна на обоих, и по мере того как она увеличивалась в жене, она уменьшалась в муже.
Николай, с несходящей улыбкой на лице, несколько изогнувшись на кресле, сидел, близко наклоняясь над блондинкой и говоря ей мифологические комплименты.
Переменяя бойко положение ног в натянутых рейтузах, распространяя от себя запах духов и любуясь и своей дамой, и собою, и красивыми формами своих ног под натянутыми кичкирами, Николай говорил блондинке, что он хочет здесь, в Воронеже, похитить одну даму.
– Какую же?
– Прелестную, божественную. Глаза у ней (Николай посмотрел на собеседницу) голубые, рот – кораллы, белизна… – он глядел на плечи, – стан – Дианы…
Муж подошел к ним и мрачно спросил у жены, о чем она говорит.
– А! Никита Иваныч, – сказал Николай, учтиво вставая. И, как бы желая, чтобы Никита Иваныч принял участие в его шутках, он начал и ему сообщать свое намерение похитить одну блондинку.
Муж улыбался угрюмо, жена весело. Добрая губернаторша с неодобрительным видом подошла к ним.
– Анна Игнатьевна хочет тебя видеть, Nicolas, – сказала она, таким голосом выговаривая слова: Анна Игнатьевна, что Ростову сейчас стало понятно, что Анна Игнатьевна очень важная дама. – Пойдем, Nicolas. Ведь ты позволил мне так называть тебя?
– О да, ma tante. Кто же это?
– Анна Игнатьевна Мальвинцева. Она слышала о тебе от своей племянницы, как ты спас ее… Угадаешь?..
– Мало ли я их там спасал! – сказал Николай.
– Ее племянницу, княжну Болконскую. Она здесь, в Воронеже, с теткой. Ого! как покраснел! Что, или?..
– И не думал, полноте, ma tante.
– Ну хорошо, хорошо. О! какой ты!
Губернаторша подводила его к высокой и очень толстой старухе в голубом токе, только что кончившей свою карточную партию с самыми важными лицами в городе. Это была Мальвинцева, тетка княжны Марьи по матери, богатая бездетная вдова, жившая всегда в Воронеже. Она стояла, рассчитываясь за карты, когда Ростов подошел к ней. Она строго и важно прищурилась, взглянула на него и продолжала бранить генерала, выигравшего у нее.
– Очень рада, мой милый, – сказала она, протянув ему руку. – Милости прошу ко мне.
Поговорив о княжне Марье и покойнике ее отце, которого, видимо, не любила Мальвинцева, и расспросив о том, что Николай знал о князе Андрее, который тоже, видимо, не пользовался ее милостями, важная старуха отпустила его, повторив приглашение быть у нее.
Николай обещал и опять покраснел, когда откланивался Мальвинцевой. При упоминании о княжне Марье Ростов испытывал непонятное для него самого чувство застенчивости, даже страха.
Отходя от Мальвинцевой, Ростов хотел вернуться к танцам, но маленькая губернаторша положила свою пухленькую ручку на рукав Николая и, сказав, что ей нужно поговорить с ним, повела его в диванную, из которой бывшие в ней вышли тотчас же, чтобы не мешать губернаторше.
– Знаешь, mon cher, – сказала губернаторша с серьезным выражением маленького доброго лица, – вот это тебе точно партия; хочешь, я тебя сосватаю?
– Кого, ma tante? – спросил Николай.
– Княжну сосватаю. Катерина Петровна говорит, что Лили, а по моему, нет, – княжна. Хочешь? Я уверена, твоя maman благодарить будет. Право, какая девушка, прелесть! И она совсем не так дурна.
– Совсем нет, – как бы обидевшись, сказал Николай. – Я, ma tante, как следует солдату, никуда не напрашиваюсь и ни от чего не отказываюсь, – сказал Ростов прежде, чем он успел подумать о том, что он говорит.
– Так помни же: это не шутка.
– Какая шутка!
– Да, да, – как бы сама с собою говоря, сказала губернаторша. – А вот что еще, mon cher, entre autres. Vous etes trop assidu aupres de l'autre, la blonde. [мой друг. Ты слишком ухаживаешь за той, за белокурой.] Муж уж жалок, право…
– Ах нет, мы с ним друзья, – в простоте душевной сказал Николай: ему и в голову не приходило, чтобы такое веселое для него препровождение времени могло бы быть для кого нибудь не весело.
«Что я за глупость сказал, однако, губернаторше! – вдруг за ужином вспомнилось Николаю. – Она точно сватать начнет, а Соня?..» И, прощаясь с губернаторшей, когда она, улыбаясь, еще раз сказала ему: «Ну, так помни же», – он отвел ее в сторону:
– Но вот что, по правде вам сказать, ma tante…
– Что, что, мой друг; пойдем вот тут сядем.
Николай вдруг почувствовал желание и необходимость рассказать все свои задушевные мысли (такие, которые и не рассказал бы матери, сестре, другу) этой почти чужой женщине. Николаю потом, когда он вспоминал об этом порыве ничем не вызванной, необъяснимой откровенности, которая имела, однако, для него очень важные последствия, казалось (как это и кажется всегда людям), что так, глупый стих нашел; а между тем этот порыв откровенности, вместе с другими мелкими событиями, имел для него и для всей семьи огромные последствия.
