Маккейн, Джон

Джон Маккейн John McCain
Сенатор от штата Аризона
с 3 января 1987 года
Предшественник:	Барри Голдуотер
Член Палаты представителей США от 1-го избирательного округа Аризоны
3 января 1983 — 3 января 1987
Предшественник:	Джон Роудс
Преемник:	Джон Роудс III
Вероисповедание:	Баптизм
Рождение:	29 августа 1936(1936-08-29) (87 лет) Коко-Соло, Зона Панамского канала Панама
Отец:	Джон Сидни Маккейн (младший)
Мать:	Роберта Райт Маккейн (род. 1912)
Супруга:	Кэрол Шепп (разв. 1980) Синди Лу Хенсли (жен. 1980)
Дети:	Дуглас (род. 1959, усын.1966), Эндрю (род. 1962, усын. 1966), Сидней (род. 1966), Меган (род. 1984), Джон Сидни IV «Джек» (род. 1986), Джеймс «Джимми» (род. 1988), Бриджет (род. 1991, удоч. 1993)
Партия:	Республиканская
Образование:	Военно-морская академия США
Сайт:	[mccain.senate.gov senate.gov]
Военная служба
Годы службы:	1958 — 1981
Принадлежность:	США
Род войск:	Военно-морские силы США
Звание:	капитан 1-го ранга
Сражения:	Война во Вьетнаме
Автограф:
Награды:

Джон Сидней Маккейн III (англ. John Sidney McCain III, род. 29 августа 1936 года на авиабазе ВВС США «Коко-Соло») — американский политик-республиканец, сенатор США от штата Аризона с 1987 года. Кандидат от республиканской партии на выборах Президента США 2008 года, где проиграл демократу Бараку Обаме.

Дед и отец Маккейна были адмиралами Военно-морских сил США. Джон Маккейн пошёл по их стопам и в 1958 году окончил Военно-морскую академию США, став лётчиком палубной авиации. Ветеран Вьетнамской войны. Был сбит советской ракетой над Ханоем в 1967, пробыл во вьетнамском плену пять с половиной лет и был выпущен в 1973 году по условиям Парижского соглашения.

В 1981 году Маккейн ушёл в отставку с военной службы, а в 1982 был избран в Палату представителей Конгресса США от Республиканской партии. В 1986 избран сенатором от Аризоны, переизбирался четырежды — в 1992, 1998, 2004 и в 2010. В 2000 пытался выставить свою кандидатуру в президенты США от Республиканской партии, но проиграл Джорджу Бушу-младшему на партийных выборах. В 2008 году был кандидатом в президенты США от республиканцев (официальную поддержку Маккейну оказал тогдашний действующий президент Джордж Буш-младший), однако проиграл выборы кандидату от демократов Бараку Обаме.

Ранние годы и военная карьера

Семья

Джон Сидней Маккейн третий родился 29 августа 1936 года на авиабазе ВВС США «Коко Соло» недалеко от города Колон в Панаме (в то время арендованная США Зона Панамского канала). Отец Маккейна, Джон Сидней «Джэк» Маккейн младший (1911—1981), был военно-морским офицером США, участником Второй Мировой войны (в качестве офицера-подводника), завершившим службу в чине четырёхзвёздного адмирала. Награждён Серебряной и Бронзовой звёздами. Мать — Роберта Маккейн, урождённая Райт (род. в 1912). Дед Джона Маккейна, Джон С. Маккейн, также имел чин четырёхзвёздного адмирала, являлся одним из основоположников авианосной стратегии Военно-Морского флота США, участвовал в сражениях на Тихоокеанском театре военных действий Второй Мировой войны.

В детстве Джон много путешествовал вместе с родителями в связи с частыми переводами его отца по делам службы (Нью-Лондон, штат Коннектикут; Пёрл-Харбор, штат Гавайи, другие военные базы на Тихом океане). По окончании Второй Мировой войны семья Маккейна перебралась в Вирджинию, где Джон поступил в школу Св. Стефана в городе Александрия, проучившись там до 1949 года. В 1951—1954 годах Маккейн посещал частную епископальную школу, где достиг особых успехов в спортивной борьбе. Из-за частых переездов отца в общей сложности Маккейн учился примерно в 20 различных школах. В детские годы отличался энергичным характером, вспыльчивостью и агрессивностью, стремлением побеждать в конкуренции со сверстниками.

С детства Маккейн принадлежал к Епископальной церкви США, но в 2007 году перешёл к баптистам (Баптистская церковь Финикса в Аризоне, входящая в состав Южной Баптистской конвенции — придерживающейся консервативных взглядов крупнейшей протестантской деноминации в США), к которым принадлежит его вторая жена.

Образование, начало военной службы и первый брак

Следуя по стопам отца, после окончания школы Маккейн поступил в Военно-морскую академию в Аннаполисе, был выпущен в 1958 году. Ежегодно Джон получал не менее 100 выговоров и часто подвергался взысканиям за нарушение дисциплины и несоблюдение военного устава, от нечищенных сапог до неуместных высказываний в адрес начальства. В то же время при росте 1 метр 70 см и весе в 58 кг он отличался как способный боксёр в лёгком весе. Маккейн получал хорошие отметки лишь по тем предметам, которые его интересовали: история, английская литература и государственное управление. Тем не менее из 899 выпускников 1958 года Джон Маккейн показал 894-й результат.

В 1958—1960 годах в течение полутора лет проходил подготовку на штурмовике Дуглас A-1 «Скайрейдер» на базах морской авиации Пенсакола во Флориде и «Корпус Кристи» в Техасе. За это время он заработал репутацию «тусовочного человека», водил Шевроле Корвет, встречался со стриптизёршей по прозвищу «Мария — пламя Флориды» и, как позже заметил сам Маккейн, «напрасно тратил молодость и здоровье». Джон был воздушным лихачом и редко засиживался за руководством по лётной эксплуатации. Во время тренировок в Техасе двигатель на самолёте Маккейна вышел из строя, и самолёт рухнул на землю при посадке. Пилот отделался лёгкими ушибами. В 1960 году Маккейн окончил лётную школу и стал пилотом штурмовика в морской авиации.

С 1960 года служил на авианосцах «Интрепид» и «Энтерпрайз» в Карибском море. Проходил службу на «Энтерпрайз» во время Карибского кризиса и военно-морской блокады Кубы в октябре 1962 года. Во время службы в Испании Маккейн по неосторожности зацепил в полёте линии электропередач, и этот инцидент стал причиной его перевода на базу ВМС «Меридиан» в Миссисипи, где он стал инструктором.

В 1964 году познакомился с моделью из Филадельфии Кэрол Шепп, на которой женился 3 июля 1965 года. Маккейн усыновил двух её сыновей от первого брака (с одноклассником Джоном) — Дуга (3 года) и Энди (5 лет). В сентябре 1966 года у них родилась дочь Сидни.

В ноябре 1965 года с Маккейном вновь произошёл несчастный случай. Перед заходом на посадку заглох двигатель. Джон успешно катапультировался, но самолёт разбился. Маккейн просил начальство перевести его с инструкторской должности на боевую службу. В конце 1966 года его перевели на авианосец «Форрестол». Маккейн продолжил военную службу на штурмовике Дуглас A-4 «Скайхок». К марту 1967 года его отец уже стал главнокомандующим Военно-морскими силами США в Европе и проходил службу в Лондоне.

Участие в войне во Вьетнаме

Весной 1967 года «Форрестол» был переведён в Тихий океан для участия в операции «Катящийся гром». Маккейн, как и его сослуживцы, выражал недовольство тем, что список целей был ограничен, так что их приходилось поражать много раз, при этом без гарантии того, что именно эти цели являлись значимыми для победы в войне. При этом американским лётчикам приходилось преодолевать систему ПВО, созданную при участии Советского Союза.

29 июля 1967 года во время пожара на «Форрестоле» Маккейн чуть было не погиб. Самолёты были готовы ко взлёту, когда из самолёта F-4, стоявшего напротив самолета Маккейна, самопроизвольно стартовала ракета Zuni (печально известная своей ненадёжностью). По одной версии она попала в топливный бак самолёта самого Маккейна, по другой — в соседний. Возник пожар, перекинувшийся на остальные самолёты. В результате пожара стали рваться подвешенные к самолётам бомбы. В катастрофе погибли 134 и ранены 62 моряка ВМС США. Были безвозвратно утеряны более 20 самолётов. Маккейн был ранен шрапнелью в ноги и грудь.

После того, как «Форрестол» был отправлен в ремонт, 30 сентября 1967 года Маккейн был переведён на авианосец «Орискани» в 163-ю штурмовую эскадрилью. Всего до конца октября 1967 года он совершил 22 боевых вылета, в том числе на цели в районе Хайфона и Ханоя.

Плен

26 октября 1967 года Маккейн в составе группы из 20 самолётов вылетел на бомбардировку электростанции в центре Ханоя и был сбит зенитной ракетой ЗРК С-75. Лётчик катапультировался и приземлился в озеро. При этом он сломал обе руки и ногу и был жестоко избит вьетнамскими солдатами: ему раздробили плечо, он был дважды ранен. В таком состоянии Маккейн был помещён в главную тюрьму Ханоя.

На допросе он, в соответствии с американским военным уставом, назвал только краткие сведения о себе — по фамилии вьетнамцы установили, что они взяли в плен сына высокопоставленного американского офицера. После этого ему была оказана медицинская помощь, и о его пленении было официально объявлено. Он шесть недель провёл в больнице, в этот период к нему допустили французского тележурналиста, его посещали видные вьетнамские деятели, считавшие Маккейна представителем американской военно-политической элиты. В декабре 1967 потерявшего 26 кг и поседевшего (позднее он получил прозвище «Белый торнадо») Маккейна перевели в лагерь военнопленных в Ханое, где о нём заботились товарищи по плену.

В марте 1968 года он был помещён в одиночную камеру.

В июле 1968 года его отец стал главнокомандующим Тихоокеанским флотом США и, соответственно, командующим американскими военно-морскими силами на Вьетнамском театре военных действий. Тогда северовьетнамские власти в пропагандистских целях предложили освободить Маккейна раньше его товарищей, однако он заявил, что принял бы предложение только в том случае, если бы также были освобождены американские военнослужащие, попавшие в плен раньше него. Об отказе Маккейна от освобождения вьетнамские чиновники сообщили американскому представителю на Парижских мирных переговорах Авереллу Гарриману.

В августе 1968 года Маккейна подвергли постоянным избиениям (каждые два часа), стремясь сломить его волю. В это же время он болел дизентерией. Переломы, полученные в эти дни, привели к тому, что Маккейн потерял способность поднимать руки выше головы. Позднее он вспоминал: «Я узнал то, что все мы узнали там: каждый человек имеет свой предел. Я достиг своего».

Он утверждал, что каждое утро к нему входил надзиратель и требовал, чтобы заключённый кланялся ему, и, в ответ на отказ, наносил ему удар в висок. Кроме того, Маккейна пытались силой заставить выдать военную информацию — после очередных избиений он заявил, что согласен назвать фамилии своих товарищей по эскадрилье, после этого перечислив вьетнамцам список футболистов команды «Грин Бэй Пэкерз».

Летом 1969 года один из освобождённых из плена американцев сообщил о пытках, которым он подвергался. После этого обращение с военнопленными улучшилось. В октябре того же года Маккейн был переведён в тюрьму «Хоало», известную среди американских пилотов под ироническим названием «Ханой Хилтон». Там он продолжал отказываться встречаться с американскими антивоенными активистами и журналистами, сочувствовавшими Северному Вьетнаму. Всего Маккейн провёл в плену 1967 дней (5 с половиной лет) и освобождён 15 марта 1973 года после подписания Парижских мирных соглашений между США и Демократической Республикой Вьетнам.

В 2009 году во время визита по странам Восточной Азии повторно посетил свой тюремный блок, где к тому моменту вьетнамскими властями был открыт музей.

Завершение военной службы, развод и второй брак

После возвращения из плена Маккейн остался на военной службе. Фотография его встречи с президентом Ричардом Никсоном 14 сентября 1973 года на приёме в Белом доме приобрела широкую известность (Маккейн в то время ещё передвигался на костылях).

В 1973—1974 годах он учился в Национальном военном колледже (Вашингтон, округ Колумбия) и проходил курс весьма изнурительной и болезненной физической терапии, после которого снова смог обходиться без костылей и восстановить свою квалификацию пилота. В конце 1974 года он был назначен на службу в учебную эскадрилью, размещённую на военно-морском аэродроме Сесил Филд близ Джексонвилла, штат Флорида, а затем стал её командиром. С его организаторскими способностями связывали улучшение боеготовности этого подразделения. В 1977 году Маккейн стал морским офицером связи при американском сенате — позднее он назвал этот опыт «реальным входом в мир политики». В 1981 году, понимая, что последствия ранений и травм не позволят ему достичь адмиральского чина (подобно деду и отцу), он покинул действительную службу в чине капитана 1-го ранга. За время военной службы он был награждён медалями Серебряная звезда, Бронзовая звезда, Легион чести, Пурпурное сердце и Крестом за выдающиеся лётные достижения.

Вскоре после возвращения Маккейна из плена он разошёлся с женой, которая ещё в 1969 году попала в тяжёлую автокатастрофу, после чего в значительной степени утратила привлекательность. Маккейн взял ответственность за крушение своего первого брака на себя; позднее он писал о своём собственном эгоизме и незрелости того времени и о том, что он не может избежать признания своей вины, ссылаясь на свой вьетнамский плен. 2 апреля 1980 года супруги официально развелись; при этом Маккейн оставил своей бывшей супруге дома в Виргинии и Флориде, а также продолжал финансировать её лечение.

Уже 17 мая 1980 года он вступил в новый брак с Синди Лу Хенсли, преподавательницей из Финикса, штат Аризона и дочерью местного крупного бизнесмена Джеймса Уиллиса Хенсли (жена унаследовала огромную компанию, торгующую пивом). В 1984 году у них родилась дочь Меган, в 1986 году — сын Джон Сидни IV («Джэк»), как и отец, получивший образование в Военно-Морском училище в Аннаполисе, в 1988 году — сын Джеймс, в 2006 году поступивший в морскую пехоту и в конце 2007 года направленный для прохождения службы в Ирак. В 1991 году супруги взяли в семью трёхмесячную девочку из Бангладеш, находившуюся в приюте матери Терезы и нуждавшуюся в лечении в США — её назвали Бриджит. После прохождения всех формальностей она была удочерена в 1993 году.

Политическая карьера

Член Республиканской партии c 1982 года.

Конгрессмен

При активной поддержке тестя Маккейн включился в политическую жизнь США и уже в ноябре 1982 года был избран членом Палаты представителей Конгресса США от первого избирательного округа штата Аризона как республиканец. Спустя два года он легко переизбрался на новый двухгодичный срок. Маккейн, в целом, поддерживал политический и экономический курс президента Рональда Рейгана. Однако он проголосовал против пребывания в Ливане американских морских пехотинцев, входивших в состав многонациональных сил, так как не видел перспектив для военного присутствия США в этой стране. С этим голосованием, шедшим вразрез с интересами республиканской администрации, связывают начало складывания репутации Маккейна как политика-индивидуалиста. Через месяц после этого голосования американская морская пехота понесла значительные потери в результате взрыва бейрутских казарм, что подтвердило правоту Маккейна.

Во время своего пребывания в Палате представителей Маккейн специализировался на проблемах индейцев и участвовал в проведении закона об экономическом развитии индейских территорий, подписанного в 1985 году. В том же году он впервые после плена посетил Вьетнам вместе с легендарным журналистом Уолтером Кронкайтом.

Сенатор

В ноябре 1986 года Маккейн был избран сенатором США от штата Аризона, сменив в этом качестве Барри Голдуотера — бывшего республиканского кандидата на президентских выборах 1964 года. На этих выборах он получил 60 % голосов избирателей. Официально срок его полномочий начался в январе 1987 года. Он переизбирался в сенат в ноябре 1992 года (56 %), ноябре 1998 года (69 %), ноябре 2004 года (77 %, причём за Маккейна на этот раз голосовали даже большинство избирателей-демократов Аризоны) и в ноябре 2010 года (58,7 %).

С 1987 года Маккейн работал в комитетах Сената по делам вооружённых сил, по торговле и по делам индейцев. В 1995—1997 и 2005—2007 годах он был председателем комитета по делам индейцев, в 1997—2001 и 2003—2005 годах — председателем комитета по торговле. С января 2007 года — старший представитель меньшинства в комитете по вооружённым силам.

С 1993 года Маккейн является председателем совета директоров Международного республиканского института.

Маккейн и проблема финансирования избирательных кампаний

В начале своего пребывания в Сенате Маккейн оказался вовлечён в громкий политический скандал, связанный с деятельностью банкира Чарльза Китинга (Charles Keating, en), являвшегося в 1982—1987 одним из его политических спонсоров (всего Китинг финансово поддерживал избирательные кампании пятерых сенаторов США, — Keating Five, en). Кроме того, Маккейн и его семья совершили, как минимум, девять поездок за счёт Китинга — позднее он вернул их стоимость, составлявшую более $13 тыс. Когда у Китинга начались финансовые проблемы, Маккейн неоднократно встречался с финансовыми регуляторами (курирующими сберегательные банки США) с тем, чтобы оказать помощь Китингу. Поддержка со стороны Маккейна, как и других сенаторов, не привела ни к каким результатам, кроме морального ущерба для них (позднее финансовая компания Китинга обанкротилась, он сам провёл в тюрьме пять лет, хотя и смог расплатиться с большинством потерпевших). Хотя Маккейн и не был обвинён в противозаконных действиях, но комитет Сената по этике сделал ему замечание в связи с данной историей; сам он признал ошибочность своего поведения в этом деле.

После «дела Китинга» Маккейн стал активно критиковать влияние больших денег на американскую политику. К 1994 году он вместе с сенатором Расселом Файнголдом (демократом от штата Висконсин) разработал законопроект об ограничении политических пожертвований в избирательные кампании для корпораций и других организаций — в том числе для того, чтобы избежать повторения ситуаций, подобных «делу Китинга». Законопроект Маккейна — Фейнгольда встретил решительное противодействие со стороны видных деятелей обеих ведущих партий США, но встретил поддержку в СМИ и обществе. В 1995 году первая версия этого закона была внесена в Сенат, но провалена в следующем году, это же повторилось в 1998 и 1999 годах. Закон Маккейна — Фейнгольда был принят лишь в 2002 году (он получил известность как Двухпартийный закон о реформе избирательных кампаний) после скандального дела Enron, повысившего внимание общества к проблеме коррупции. Этот закон считается основным достижением Маккейна во время его сенаторской карьеры; он также повысил его известность как «политического индивидуалиста».

Джон Маккейн очень любил песню «Take a Chance on Me» группы ABBA. Он обещал, что в случае его победы «Take a Chance on Me» будет звучать во всех лифтах Белого дома. Известно также, что перед важными публичными выступлениями он слушает эту песню на большой громкости. Маккейн даже обратился к членам группы ABBA за разрешением использовать песню в качестве официального гимна предвыборной кампании, но они запросили слишком высокую сумму (возможно, что они просто не хотели, чтобы их музыка ассоциировалась с республиканцами).

Другие аспекты деятельности в Сенате

В начале 1990-х годов Маккейн, совместно с другим ветераном вьетнамской войны, сенатором Джоном Керри, занимался проблемой американских военнослужащих, пропавших без вести во Вьетнаме, в связи с чем вновь неоднократно посещал эту страну. Деятельность Маккейна способствовала нормализации американо-вьетнамских отношений. В этот же период наладились его отношения с Керри — ранее Маккейн воспринимал его резко негативно из-за участия Керри в антивоенном движении после возвращения из Вьетнама.

В качестве председателя комитета по торговле Маккейн выступал за увеличение налогов на сигареты с тем, чтобы эти средства пошли на финансирование антитабачных кампаний, на сокращение числа курильщиков-подростков, на увеличение исследований в области здравоохранения и на компенсацию затрат системы здравоохранения, связанных с последствиями курения. При этом он получил поддержку демократической администрации Билла Клинтона, но разошёлся с большинством сенаторов от собственной партии — в результате его инициатива не была реализована.

В период президентства Джорджа Буша-младшего Маккейн голосовал против законов о снижении налогов в 2001 и 2003 годах. В 2001 году он был одним из двух сенаторов-республиканцев, которые не поддержали этот закон в связи тем, что снижение налогов не сопровождалось сокращением бюджетных расходов. В 2003 году, по его мнению, снижение налогов было неразумно из-за войны в Ираке. Впрочем, в 2006 году он поддержал снижение налогов, чтобы не допустить их роста в этот период.

Сторонник войны в Ираке, Маккейн, однако, выступил в 2005 году с законодательной инициативой, которая запрещала негуманное обращение с заключёнными, включая находящихся в тюрьме в Гуантанамо. Свою роль в такой позиции Маккейна сыграл его собственный опыт военнопленного. «Поправка Маккейна» была принята сенатом, а президент Буш, первоначально не исключавший возможности применения вето, в декабре 2005 года всё же подписал соответствующий закон.

Кандидат в президенты-2000

В 2000 году Маккейн участвовал в президентских «праймериз» от Республиканской партии, став наиболее серьёзным конкурентом Джорджа Буша-младшего. Ему удалось одержать победу в Нью-Гемпшире, Аризоне, Мичигане и штатах Новой Англии — Массачусетсе, Род-Айленде, Коннектикуте, Вермонте. На его стороне выступила либеральная часть республиканцев, а против него активно действовали консервативные протестантские деятели, которых Маккейн подверг критике как «самозваных лидеров».

Во время избирательной кампании против Маккейна были применены «грязные технологии», рассчитанные на консервативную часть республиканских избирателей — так, перед психологически важными «праймериз» в Южной Каролине был распространён слух о том, что у Маккейна есть незаконная дочь от связи с афроамериканкой. Этот слух был связан с фактом удочерения им девочки из Бангладеш, но за оставшееся до «праймериз» время Маккейн не успевал сообщить избирателям правду. В результате он проиграл, получив 42 % голосов против 53 %, отданных за Буша. 9 марта 2000 Маккейн, потерпев поражение на праймериз в ключевых штатах, отказался от дальнейшего участия в избирательной кампании.

Во время избирательной кампании 2004 года Маккейн рассматривался командой демократического претендента Джона Керри как возможный кандидат в вице-президенты, способный привлечь голоса либеральных республиканцев. Однако Маккейн отказался от этого предложения, сохранив верность республиканской партии и поддержав кандидатуру Джорджа Буша на второй президентский срок.

Избирательная кампания-2008

28 февраля 2007 года Маккейн объявил о начале своей президентской избирательной кампании 2008 года, став одним из наиболее известных американским избирателям кандидатов (в частности, за счёт опыта кампании 2000 года). Перед этим он стремился нормализовать свои отношения с консервативными христианскими проповедниками. Однако позиция Маккейна по вопросам иммиграции вызвала снижение его популярности среди республиканских избирателей и, как следствие, уменьшение поступлений в избирательный фонд к середине 2007 года.

Но на старте избирательной кампании 2008 года Маккейн одержал победу на «праймериз» в Нью-Гемпшире, Южной Каролине и Флориде, что сделало его лидирующим кандидатом среди республиканцев. Он упрочил свои позиции во время «супервторника» 5 февраля 2008, победив в наиболее электорально значимых штатах — Нью-Йорк и Калифорния — а также в Коннектикуте, Иллинойсе, Нью-Джерси, Делавэре, Оклахоме, Миссури, Аризоне. В течение февраля закрепил своё лидерство, победив в штатах Вашингтон, Виргиния, Мэриленд, Висконсин, округе Колумбия. 4 марта он одержал победу в штатах Вермонт, Род-Айленд, Огайо и Техас, обеспечив выдвижение своей кандидатуры от Республиканской партии на президентских выборах 2008 года.

5 марта кандидатуру Маккейна во время личной встречи поддержал президент Джордж Буш, заявивший: «Этот парень проявил невероятную смелость, силу характера и настойчивость для того, чтобы дойти до этого момента. Это именно тот человек, который нам необходим как президент, тот, кто может принимать твёрдые решения, кто не будет пасовать перед лицом опасности». (В то же время, учитывая непопулярность Буша в конце его правления, newsru.com отмечала: «Буш оказался на обочине избирательной кампании, в которой даже республиканский кандидат держит его на расстоянии. „Если ему так угодно, я готов… не поддерживать его“, — пошутил недавно он в присутствии Джона Маккейна».)

О Маккейне очень жёстко отозвался Фидель Кастро в ряде специально посвящённых ему статей под общим заглавием «Кандидат-республиканец», где, в частности, опроверг утверждения Маккейна о том, что кубинцы пытали американских военнопленных во Вьетнаме.

Одним из своих предвыборных предложений Маккейн заявил о необходимости создания «нового ООН, без России и Китая», по его мнению необходимо создать новую организацию, которая бы определяла политику «демократической части мирового сообщества» — ей могла бы стать «Лига демократий», объединившая в своих рамках «более сотни демократических государств».

29 августа Джон МакКейн объявил губернатора штата Аляска Сару Пейлин кандидатом в вице-президенты США.

24 сентября МакКейн завил о приостановлении своей кампании в связи с необходимостью преодолению ипотечного и финансового кризиса, но в дальнейшем кампания продолжилась.

Ошибочное обращение к России

По сообщению Российского информационного агентства «Новости» в октябре 2008 года предвыборный штаб Маккейна направил в Постоянное представительство Российской Федерации при ООН просьбу о финансовой поддержке избирательной кампании сенатора. В ответ на это российское постпредство распространило пресс-релиз, в котором было заявлено:

Мы получили письмо от сенатора Джона Маккейна с просьбой о внесении финансового вклада в его президентскую кампанию. В этой связи мы хотели бы повторить, что ни российские официальные лица, ни Постоянное представительство Российской Федерации при ООН, ни российское правительство не финансируют политическую деятельность в иностранных государствах.

По словам представителей предвыборного штаба Маккейна, имело место недоразумение в результате ошибки программы почтовой рассылки.

Политические взгляды

Маккейн выступает за укрепление военного потенциала США, увеличение численности американских вооружённых сил и за развёртывание системы противоракетной обороны (ПРО). По его мнению, «эффективная ПРО имеет критически важное значение в качестве страховки от потенциальных угроз, происходящих от возможных стратегических соперников, таких как Россия и Китай».

Он является сторонником либерализации иммиграционного законодательства (с некоторыми ограничениями) и действий по предотвращению глобального потепления — в этих вопросах его позиция расходится с точкой зрения консервативного большинства республиканского электората. В отличие от большинства коллег по партии, он проголосовал в Сенате против поправки в Конституцию ^{[уточнить]} , запрещающей однополые браки, и за федеральное финансирование программы исследования стволовых клеток. В то же время его позиция по ряду других знаковых вопросов — таких как аборты, смертная казнь, проблемы социального обеспечения — носит отчётливо консервативный характер.

Критика В. В. Путина

Джон Маккейн известен своим крайне негативным отношением к укреплению, по его мнению, авторитарного режима в России и политике российского президента Владимира Путина; по утверждению российской газеты «Известия», Маккейна иногда называют «главным русофобом Америки». В 2003 году он заявил, что «американская внешняя политика должна отражать отрезвляющий вывод о том, что российское правительство, которое не разделяет наши самые базовые ценности, не может быть другом или партнёром и рискует своим собственным поведением поставить себя в разряд врагов». По его мнению, «ползучий путч против сил демократии и рыночного капитализма в России угрожает основам американо-российских взаимоотношений и порождает призрак новой эры „холодного мира“ между Вашингтоном и Москвой». Обыгрывая известное замечание Джорджа Буша о «душе Путина», после встречи с российским президентом в Словении Маккейн заявил: «Когда я заглянул в глаза Путину, то увидел три буквы: КГБ».

В 2005 Маккейн и сенатор Джозеф Либерман внесли в сенат проект резолюции с требованием приостановить членство России в «большой восьмёрке». В том же году стал одним из инициаторов принятия сенатом резолюции с обвинением российских властей в том, что судебный процесс над Михаилом Ходорковским и Платоном Лебедевым был «политически мотивированным». Требование исключить Россию из G8 Маккейн высказывал и в дальнейшем::

Сегодня мы видим Россию, возглавляемую кликой бывших разведчиков. Они пытаются запугать своих демократических соседей, таких как Грузия, пытаются играть на зависимости Европы от российских нефти и газа. Нужно пересмотреть западный взгляд на реваншистскую Россию. Для начала нужно расширить G8 и включить в неё лидирующие рыночные демократии — Бразилию и Индию, а также исключить Россию.

В сентябре 2013 года в ответ на статью В. В. Путина «Россия призывает к осторожности», опубликованную в газете The New York Times, Маккейн выступил на интернет-портале Pravda.ru с собственной статьёй под названием «Россияне заслуживают лучшего, чем Путин», в которой Маккейн, отмежёвываясь от обвинений в том, что «выступает с антироссийской точкой зрения», в очередной раз подверг резкой критике внутреннюю и внешнюю политику российского руководства.

Критика А. Г. Лукашенко

Маккейн активно критикует деятельность президента Белоруссии Александра Лукашенко, в связи с чем в 2004 году ему был запрещён въезд в эту страну — по утверждениям самого Маккейна, его сторонников и части СМИ, враждебных нынешнему белорусскому руководству. Белорусские власти же утверждают, что этот шаг был симметричным ответом (не только в отношении Маккейна, но и ряда других американских официальных лиц) на аналогичные меры США в отношении президента Республики Белоруссия и других представителей руководства Белоруссии.

Мнение о Грузии

Джон Маккейн позиционировал себя как защитник интересов Грузии ещё до того, как Владимир Путин стал президентом России. Так, в ноябре 1999 года он заявил: «Многочисленные преступления совершаются российскими военными, которые пытаются вернуть контроль над странами бывшего Советского Союза, в первую очередь, над Грузией, которую возглавляет один из величайших людей в истории мира господин Шеварднадзе».

В 2005 году Маккейн вместе с сенатором Хиллари Клинтон выдвинул кандидатуры Михаила Саакашвили и Виктора Ющенко на Нобелевскую премию мира. В заявке было сказано: «Присуждение этим двум людям Нобелевской премии мира отметит не только их историческую роль в Грузии и на Украине, но породит также надежду и вдохновение для всех тех, кто стремится к свободе в других странах, где её нет».

В 2007 году Маккейн был сторонником законопроекта о поддержке усилий по вступлению в НАТО Грузии и Украины.

26 августа 2008 года Маккейн заявил: «После того, как Россия незаконно признала независимость Южной Осетии и Абхазии, страны Запада должны подумать о независимости Северного Кавказа и Чечни, которая подвергалась кровавому насилию со стороны России».

Дискуссия о выборах в России

В декабре 2011 года Джон Маккейн написал в своём твиттере «Дорогой Влад! „Арабская весна“ приближается к вашим окрестностям». Владимир Путин отреагировал, заявив о Маккейне, что тот, «как известно, воевал во Вьетнаме», Путин высказал уверенность о Маккейне, что «на его руках достаточно крови мирных граждан». Путин также отметил, что «Маккейн, как известно, попал в плен во Вьетнаме, и просидел не просто в тюрьме, а в яму его посадили, он сидел там несколько лет», — чем объясняются его странности.

«Я думаю, что совершенно очевидно, что господин Путин, которого мне нравится называть Владом, почувствовал острую боль», — отметил Маккейн в телеэфире.

Сирия

Маккейн является сторонником поставок вооружения повстанцам. В конце мая 2013 сенатор скрытно посетил Сирию и встречался с лидерами анти-правительственных сил (27 мая 2013).

Выступает за нанесение удара по объектам сирийской армии и правительства. 2 сентября 2013 сенатор встречался с президентом Обамой для разговора о Сирии, после которого заявил:

Если бы конгресс отклонил резолюцию [об ударе по Сирии] после того, как президент Соединённых Штатов уже выразил готовность действовать, последствия были бы катастрофическими.

Украина

20 марта 2014 года Министерство иностранных дел Российской Федерации опубликовало список санкций в отношении представителей США, в ответ на санкционные меры против ряда российских официальных лиц в ответ на присоединение Крыма к Российской Федерации. В список вошло девять граждан США, в том числе Джон Маккейн. Ему закрыт въезд на территорию Российской Федерации. В ответ Джон Маккейн иронично посмеялся над российскими санкциями: «По всей видимости, мне не удастся провести весенние каникулы в Сибири, мои акции Газпрома пропали, а мой тайный банковский счёт в Москве заморожен. Тем не менее, я никогда не прекращу усилий в поддержку свободы, независимости и территориальной целостности Украины, включая Крым».

За несколько дней до этого Маккейн заявил: «Россия — это бензоколонка, которая притворяется страной».

22 января 2015 года Маккейн призвал президента Барака Обаму предоставить Украине летальное оружие.

Награды и звания

• Серебряная звезда
• «Легион чести»
• Бронзовая звезда
• Медаль «Пурпурное сердце»
• Крест «За выдающиеся заслуги»
• Медаль военнопленного
• Медаль Национальной обороны
• Медаль за службу во Вьетнаме
• Медаль вьетнамской кампании
• Орден Победы имени Святого Георгия (Грузия, 2006 год)
• Орден Национального героя (Грузия, 11 января 2010 года)
• Великий офицер ордена Трёх звёзд (Латвия, 12 октября 2005 года)
• Орден Святого князя Владимира I степени (Украинская православная церковь Киевского патриархата, 3 февраля 2015 года)
• Орден Свободы (Украина, 22 августа 2016 года) — за весомый личный вклад в укрепление международного авторитета Украинского государства, популяризацию её исторического наследия и современных достижений и по случаю 25-й годовщины независимости Украины.

Дополнительная информация

• После операции по удалению меланомы (злокачественная опухоль) в 2000 году на левой щеке Маккейна остался шрам, который до сих пор довольно хорошо заметен.
• В 2012 году состоялась премьера телефильма «Игра изменилась», сюжет которого рассказывает о президентских выборах в США 2008 года. Роль Джона Маккейна исполнил четырёхкратный номинант на премию «Оскар» Эд Харрис.

Ссылки

• [john-mccain.ru/ Джон Маккейн]
• [mccain.senate.gov/ Senator John McCain] Страница МакКейна на сайте Сената США
• Джон Маккейн в «Твиттере»
• Маккейн, Джон — статья в Лентапедии. 2012 год.
• [www.echo.msk.ru/programs/48minut/56896/ «Эхо Москвы» о Маккейне]
• [www.newsru.com/world/01mar2007/mccain.html Позиция в отношении России]
• [archive.is/20121203052033/www.rbcdaily.ru/2007/10/17/focus/298580 Джон Маккейн исключает Россию]
• [chayka.com/article.php?id=1893 Имеет ли Маккейн конституционное право стать президентом?], в журнале «Чайка»
• [www.rbc.ru/persons/mccain.shtml Очерк о жизни и политической карьере]

Отрывок, характеризующий Маккейн, Джон

Долохов засмеялся.
– Кто же им не велел меня двадцать раз поймать? А ведь поймают – меня и тебя, с твоим рыцарством, все равно на осинку. – Он помолчал. – Однако надо дело делать. Послать моего казака с вьюком! У меня два французских мундира. Что ж, едем со мной? – спросил он у Пети.
– Я? Да, да, непременно, – покраснев почти до слез, вскрикнул Петя, взглядывая на Денисова.
Опять в то время, как Долохов заспорил с Денисовым о том, что надо делать с пленными, Петя почувствовал неловкость и торопливость; но опять не успел понять хорошенько того, о чем они говорили. «Ежели так думают большие, известные, стало быть, так надо, стало быть, это хорошо, – думал он. – А главное, надо, чтобы Денисов не смел думать, что я послушаюсь его, что он может мной командовать. Непременно поеду с Долоховым во французский лагерь. Он может, и я могу».
На все убеждения Денисова не ездить Петя отвечал, что он тоже привык все делать аккуратно, а не наобум Лазаря, и что он об опасности себе никогда не думает.
– Потому что, – согласитесь сами, – если не знать верно, сколько там, от этого зависит жизнь, может быть, сотен, а тут мы одни, и потом мне очень этого хочется, и непременно, непременно поеду, вы уж меня не удержите, – говорил он, – только хуже будет…


Одевшись в французские шинели и кивера, Петя с Долоховым поехали на ту просеку, с которой Денисов смотрел на лагерь, и, выехав из леса в совершенной темноте, спустились в лощину. Съехав вниз, Долохов велел сопровождавшим его казакам дожидаться тут и поехал крупной рысью по дороге к мосту. Петя, замирая от волнения, ехал с ним рядом.
– Если попадемся, я живым не отдамся, у меня пистолет, – прошептал Петя.
– Не говори по русски, – быстрым шепотом сказал Долохов, и в ту же минуту в темноте послышался оклик: «Qui vive?» [Кто идет?] и звон ружья.
Кровь бросилась в лицо Пети, и он схватился за пистолет.
– Lanciers du sixieme, [Уланы шестого полка.] – проговорил Долохов, не укорачивая и не прибавляя хода лошади. Черная фигура часового стояла на мосту.
– Mot d'ordre? [Отзыв?] – Долохов придержал лошадь и поехал шагом.
– Dites donc, le colonel Gerard est ici? [Скажи, здесь ли полковник Жерар?] – сказал он.
– Mot d'ordre! – не отвечая, сказал часовой, загораживая дорогу.
– Quand un officier fait sa ronde, les sentinelles ne demandent pas le mot d'ordre… – крикнул Долохов, вдруг вспыхнув, наезжая лошадью на часового. – Je vous demande si le colonel est ici? [Когда офицер объезжает цепь, часовые не спрашивают отзыва… Я спрашиваю, тут ли полковник?]
И, не дожидаясь ответа от посторонившегося часового, Долохов шагом поехал в гору.
Заметив черную тень человека, переходящего через дорогу, Долохов остановил этого человека и спросил, где командир и офицеры? Человек этот, с мешком на плече, солдат, остановился, близко подошел к лошади Долохова, дотрогиваясь до нее рукою, и просто и дружелюбно рассказал, что командир и офицеры были выше на горе, с правой стороны, на дворе фермы (так он называл господскую усадьбу).
Проехав по дороге, с обеих сторон которой звучал от костров французский говор, Долохов повернул во двор господского дома. Проехав в ворота, он слез с лошади и подошел к большому пылавшему костру, вокруг которого, громко разговаривая, сидело несколько человек. В котелке с краю варилось что то, и солдат в колпаке и синей шинели, стоя на коленях, ярко освещенный огнем, мешал в нем шомполом.
– Oh, c'est un dur a cuire, [С этим чертом не сладишь.] – говорил один из офицеров, сидевших в тени с противоположной стороны костра.
– Il les fera marcher les lapins… [Он их проберет…] – со смехом сказал другой. Оба замолкли, вглядываясь в темноту на звук шагов Долохова и Пети, подходивших к костру с своими лошадьми.
– Bonjour, messieurs! [Здравствуйте, господа!] – громко, отчетливо выговорил Долохов.
Офицеры зашевелились в тени костра, и один, высокий офицер с длинной шеей, обойдя огонь, подошел к Долохову.
– C'est vous, Clement? – сказал он. – D'ou, diable… [Это вы, Клеман? Откуда, черт…] – но он не докончил, узнав свою ошибку, и, слегка нахмурившись, как с незнакомым, поздоровался с Долоховым, спрашивая его, чем он может служить. Долохов рассказал, что он с товарищем догонял свой полк, и спросил, обращаясь ко всем вообще, не знали ли офицеры чего нибудь о шестом полку. Никто ничего не знал; и Пете показалось, что офицеры враждебно и подозрительно стали осматривать его и Долохова. Несколько секунд все молчали.
– Si vous comptez sur la soupe du soir, vous venez trop tard, [Если вы рассчитываете на ужин, то вы опоздали.] – сказал с сдержанным смехом голос из за костра.
Долохов отвечал, что они сыты и что им надо в ночь же ехать дальше.
Он отдал лошадей солдату, мешавшему в котелке, и на корточках присел у костра рядом с офицером с длинной шеей. Офицер этот, не спуская глаз, смотрел на Долохова и переспросил его еще раз: какого он был полка? Долохов не отвечал, как будто не слыхал вопроса, и, закуривая коротенькую французскую трубку, которую он достал из кармана, спрашивал офицеров о том, в какой степени безопасна дорога от казаков впереди их.
– Les brigands sont partout, [Эти разбойники везде.] – отвечал офицер из за костра.
Долохов сказал, что казаки страшны только для таких отсталых, как он с товарищем, но что на большие отряды казаки, вероятно, не смеют нападать, прибавил он вопросительно. Никто ничего не ответил.
«Ну, теперь он уедет», – всякую минуту думал Петя, стоя перед костром и слушая его разговор.
Но Долохов начал опять прекратившийся разговор и прямо стал расспрашивать, сколько у них людей в батальоне, сколько батальонов, сколько пленных. Спрашивая про пленных русских, которые были при их отряде, Долохов сказал:
– La vilaine affaire de trainer ces cadavres apres soi. Vaudrait mieux fusiller cette canaille, [Скверное дело таскать за собой эти трупы. Лучше бы расстрелять эту сволочь.] – и громко засмеялся таким странным смехом, что Пете показалось, французы сейчас узнают обман, и он невольно отступил на шаг от костра. Никто не ответил на слова и смех Долохова, и французский офицер, которого не видно было (он лежал, укутавшись шинелью), приподнялся и прошептал что то товарищу. Долохов встал и кликнул солдата с лошадьми.
«Подадут или нет лошадей?» – думал Петя, невольно приближаясь к Долохову.
Лошадей подали.
– Bonjour, messieurs, [Здесь: прощайте, господа.] – сказал Долохов.
Петя хотел сказать bonsoir [добрый вечер] и не мог договорить слова. Офицеры что то шепотом говорили между собою. Долохов долго садился на лошадь, которая не стояла; потом шагом поехал из ворот. Петя ехал подле него, желая и не смея оглянуться, чтоб увидать, бегут или не бегут за ними французы.
Выехав на дорогу, Долохов поехал не назад в поле, а вдоль по деревне. В одном месте он остановился, прислушиваясь.
– Слышишь? – сказал он.
Петя узнал звуки русских голосов, увидал у костров темные фигуры русских пленных. Спустившись вниз к мосту, Петя с Долоховым проехали часового, который, ни слова не сказав, мрачно ходил по мосту, и выехали в лощину, где дожидались казаки.
– Ну, теперь прощай. Скажи Денисову, что на заре, по первому выстрелу, – сказал Долохов и хотел ехать, но Петя схватился за него рукою.
– Нет! – вскрикнул он, – вы такой герой. Ах, как хорошо! Как отлично! Как я вас люблю.
– Хорошо, хорошо, – сказал Долохов, но Петя не отпускал его, и в темноте Долохов рассмотрел, что Петя нагибался к нему. Он хотел поцеловаться. Долохов поцеловал его, засмеялся и, повернув лошадь, скрылся в темноте.

Х
Вернувшись к караулке, Петя застал Денисова в сенях. Денисов в волнении, беспокойстве и досаде на себя, что отпустил Петю, ожидал его.
– Слава богу! – крикнул он. – Ну, слава богу! – повторял он, слушая восторженный рассказ Пети. – И чег'т тебя возьми, из за тебя не спал! – проговорил Денисов. – Ну, слава богу, тепег'ь ложись спать. Еще вздг'емнем до утг'а.
– Да… Нет, – сказал Петя. – Мне еще не хочется спать. Да я и себя знаю, ежели засну, так уж кончено. И потом я привык не спать перед сражением.
Петя посидел несколько времени в избе, радостно вспоминая подробности своей поездки и живо представляя себе то, что будет завтра. Потом, заметив, что Денисов заснул, он встал и пошел на двор.
На дворе еще было совсем темно. Дождик прошел, но капли еще падали с деревьев. Вблизи от караулки виднелись черные фигуры казачьих шалашей и связанных вместе лошадей. За избушкой чернелись две фуры, у которых стояли лошади, и в овраге краснелся догоравший огонь. Казаки и гусары не все спали: кое где слышались, вместе с звуком падающих капель и близкого звука жевания лошадей, негромкие, как бы шепчущиеся голоса.
Петя вышел из сеней, огляделся в темноте и подошел к фурам. Под фурами храпел кто то, и вокруг них стояли, жуя овес, оседланные лошади. В темноте Петя узнал свою лошадь, которую он называл Карабахом, хотя она была малороссийская лошадь, и подошел к ней.
– Ну, Карабах, завтра послужим, – сказал он, нюхая ее ноздри и целуя ее.
– Что, барин, не спите? – сказал казак, сидевший под фурой.
– Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только приехал. Мы ездили к французам. – И Петя подробно рассказал казаку не только свою поездку, но и то, почему он ездил и почему он считает, что лучше рисковать своей жизнью, чем делать наобум Лазаря.
– Что же, соснули бы, – сказал казак.
– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.
– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.
– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах, да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй моя музыка! Ну!..»
Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека, затрепетали звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять все соединилось в тот же сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», – сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов.
«Ну, тише, тише, замирайте теперь. – И звуки слушались его. – Ну, теперь полнее, веселее. Еще, еще радостнее. – И из неизвестной глубины поднимались усиливающиеся, торжественные звуки. – Ну, голоса, приставайте!» – приказал Петя. И сначала издалека послышались голоса мужские, потом женские. Голоса росли, росли в равномерном торжественном усилии. Пете страшно и радостно было внимать их необычайной красоте.
С торжественным победным маршем сливалась песня, и капли капали, и вжиг, жиг, жиг… свистела сабля, и опять подрались и заржали лошади, не нарушая хора, а входя в него.
Петя не знал, как долго это продолжалось: он наслаждался, все время удивлялся своему наслаждению и жалел, что некому сообщить его. Его разбудил ласковый голос Лихачева.
– Готово, ваше благородие, надвое хранцуза распластаете.
Петя очнулся.
– Уж светает, право, светает! – вскрикнул он.
Невидные прежде лошади стали видны до хвостов, и сквозь оголенные ветки виднелся водянистый свет. Петя встряхнулся, вскочил, достал из кармана целковый и дал Лихачеву, махнув, попробовал шашку и положил ее в ножны. Казаки отвязывали лошадей и подтягивали подпруги.
– Вот и командир, – сказал Лихачев. Из караулки вышел Денисов и, окликнув Петю, приказал собираться.


Быстро в полутьме разобрали лошадей, подтянули подпруги и разобрались по командам. Денисов стоял у караулки, отдавая последние приказания. Пехота партии, шлепая сотней ног, прошла вперед по дороге и быстро скрылась между деревьев в предрассветном тумане. Эсаул что то приказывал казакам. Петя держал свою лошадь в поводу, с нетерпением ожидая приказания садиться. Обмытое холодной водой, лицо его, в особенности глаза горели огнем, озноб пробегал по спине, и во всем теле что то быстро и равномерно дрожало.
– Ну, готово у вас все? – сказал Денисов. – Давай лошадей.
Лошадей подали. Денисов рассердился на казака за то, что подпруги были слабы, и, разбранив его, сел. Петя взялся за стремя. Лошадь, по привычке, хотела куснуть его за ногу, но Петя, не чувствуя своей тяжести, быстро вскочил в седло и, оглядываясь на тронувшихся сзади в темноте гусар, подъехал к Денисову.
– Василий Федорович, вы мне поручите что нибудь? Пожалуйста… ради бога… – сказал он. Денисов, казалось, забыл про существование Пети. Он оглянулся на него.
– Об одном тебя пг'ошу, – сказал он строго, – слушаться меня и никуда не соваться.
Во все время переезда Денисов ни слова не говорил больше с Петей и ехал молча. Когда подъехали к опушке леса, в поле заметно уже стало светлеть. Денисов поговорил что то шепотом с эсаулом, и казаки стали проезжать мимо Пети и Денисова. Когда они все проехали, Денисов тронул свою лошадь и поехал под гору. Садясь на зады и скользя, лошади спускались с своими седоками в лощину. Петя ехал рядом с Денисовым. Дрожь во всем его теле все усиливалась. Становилось все светлее и светлее, только туман скрывал отдаленные предметы. Съехав вниз и оглянувшись назад, Денисов кивнул головой казаку, стоявшему подле него.
– Сигнал! – проговорил он.
Казак поднял руку, раздался выстрел. И в то же мгновение послышался топот впереди поскакавших лошадей, крики с разных сторон и еще выстрелы.
В то же мгновение, как раздались первые звуки топота и крика, Петя, ударив свою лошадь и выпустив поводья, не слушая Денисова, кричавшего на него, поскакал вперед. Пете показалось, что вдруг совершенно, как середь дня, ярко рассвело в ту минуту, как послышался выстрел. Он подскакал к мосту. Впереди по дороге скакали казаки. На мосту он столкнулся с отставшим казаком и поскакал дальше. Впереди какие то люди, – должно быть, это были французы, – бежали с правой стороны дороги на левую. Один упал в грязь под ногами Петиной лошади.
У одной избы столпились казаки, что то делая. Из середины толпы послышался страшный крик. Петя подскакал к этой толпе, и первое, что он увидал, было бледное, с трясущейся нижней челюстью лицо француза, державшегося за древко направленной на него пики.
– Ура!.. Ребята… наши… – прокричал Петя и, дав поводья разгорячившейся лошади, поскакал вперед по улице.
Впереди слышны были выстрелы. Казаки, гусары и русские оборванные пленные, бежавшие с обеих сторон дороги, все громко и нескладно кричали что то. Молодцеватый, без шапки, с красным нахмуренным лицом, француз в синей шинели отбивался штыком от гусаров. Когда Петя подскакал, француз уже упал. Опять опоздал, мелькнуло в голове Пети, и он поскакал туда, откуда слышались частые выстрелы. Выстрелы раздавались на дворе того барского дома, на котором он был вчера ночью с Долоховым. Французы засели там за плетнем в густом, заросшем кустами саду и стреляли по казакам, столпившимся у ворот. Подъезжая к воротам, Петя в пороховом дыму увидал Долохова с бледным, зеленоватым лицом, кричавшего что то людям. «В объезд! Пехоту подождать!» – кричал он, в то время как Петя подъехал к нему.
– Подождать?.. Ураааа!.. – закричал Петя и, не медля ни одной минуты, поскакал к тому месту, откуда слышались выстрелы и где гуще был пороховой дым. Послышался залп, провизжали пустые и во что то шлепнувшие пули. Казаки и Долохов вскакали вслед за Петей в ворота дома. Французы в колеблющемся густом дыме одни бросали оружие и выбегали из кустов навстречу казакам, другие бежали под гору к пруду. Петя скакал на своей лошади вдоль по барскому двору и, вместо того чтобы держать поводья, странно и быстро махал обеими руками и все дальше и дальше сбивался с седла на одну сторону. Лошадь, набежав на тлевший в утреннем свето костер, уперлась, и Петя тяжело упал на мокрую землю. Казаки видели, как быстро задергались его руки и ноги, несмотря на то, что голова его не шевелилась. Пуля пробила ему голову.
Переговоривши с старшим французским офицером, который вышел к нему из за дома с платком на шпаге и объявил, что они сдаются, Долохов слез с лошади и подошел к неподвижно, с раскинутыми руками, лежавшему Пете.
– Готов, – сказал он, нахмурившись, и пошел в ворота навстречу ехавшему к нему Денисову.
– Убит?! – вскрикнул Денисов, увидав еще издалека то знакомое ему, несомненно безжизненное положение, в котором лежало тело Пети.
– Готов, – повторил Долохов, как будто выговаривание этого слова доставляло ему удовольствие, и быстро пошел к пленным, которых окружили спешившиеся казаки. – Брать не будем! – крикнул он Денисову.
Денисов не отвечал; он подъехал к Пете, слез с лошади и дрожащими руками повернул к себе запачканное кровью и грязью, уже побледневшее лицо Пети.
«Я привык что нибудь сладкое. Отличный изюм, берите весь», – вспомнилось ему. И казаки с удивлением оглянулись на звуки, похожие на собачий лай, с которыми Денисов быстро отвернулся, подошел к плетню и схватился за него.
В числе отбитых Денисовым и Долоховым русских пленных был Пьер Безухов.


О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего своего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого нового распоряжения. Партия эта 22 го октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Половина обоза с сухарями, который шел за ними первые переходы, была отбита казаками, другая половина уехала вперед; пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше; они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, заменилась теперь огромным обозом маршала Жюно, конвоируемого вестфальцами. Сзади пленных ехал обоз кавалерийских вещей.
От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.


22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
Дождик шел с утра, и казалось, что вот вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну ка, ну ка, еще, еще наддай.
Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где то что то важное и утешительное думала его душа. Это что то было тончайшее духовное извлечение из вчерашнего его разговора с Каратаевым.
Вчера, на ночном привале, озябнув у потухшего огня, Пьер встал и перешел к ближайшему, лучше горящему костру. У костра, к которому он подошел, сидел Платон, укрывшись, как ризой, с головой шинелью, и рассказывал солдатам своим спорым, приятным, но слабым, болезненным голосом знакомую Пьеру историю. Было уже за полночь. Это было то время, в которое Каратаев обыкновенно оживал от лихорадочного припадка и бывал особенно оживлен. Подойдя к костру и услыхав слабый, болезненный голос Платона и увидав его ярко освещенное огнем жалкое лицо, Пьера что то неприятно кольнуло в сердце. Он испугался своей жалости к этому человеку и хотел уйти, но другого костра не было, и Пьер, стараясь не глядеть на Платона, подсел к костру.
– Что, как твое здоровье? – спросил он.
– Что здоровье? На болезнь плакаться – бог смерти не даст, – сказал Каратаев и тотчас же возвратился к начатому рассказу.
– …И вот, братец ты мой, – продолжал Платон с улыбкой на худом, бледном лице и с особенным, радостным блеском в глазах, – вот, братец ты мой…
Пьер знал эту историю давно, Каратаев раз шесть ему одному рассказывал эту историю, и всегда с особенным, радостным чувством. Но как ни хорошо знал Пьер эту историю, он теперь прислушался к ней, как к чему то новому, и тот тихий восторг, который, рассказывая, видимо, испытывал Каратаев, сообщился и Пьеру. История эта была о старом купце, благообразно и богобоязненно жившем с семьей и поехавшем однажды с товарищем, богатым купцом, к Макарью.
Остановившись на постоялом дворе, оба купца заснули, и на другой день товарищ купца был найден зарезанным и ограбленным. Окровавленный нож найден был под подушкой старого купца. Купца судили, наказали кнутом и, выдернув ноздри, – как следует по порядку, говорил Каратаев, – сослали в каторгу.
– И вот, братец ты мой (на этом месте Пьер застал рассказ Каратаева), проходит тому делу годов десять или больше того. Живет старичок на каторге. Как следовает, покоряется, худого не делает. Только у бога смерти просит. – Хорошо. И соберись они, ночным делом, каторжные то, так же вот как мы с тобой, и старичок с ними. И зашел разговор, кто за что страдает, в чем богу виноват. Стали сказывать, тот душу загубил, тот две, тот поджег, тот беглый, так ни за что. Стали старичка спрашивать: ты за что, мол, дедушка, страдаешь? Я, братцы мои миленькие, говорит, за свои да за людские грехи страдаю. А я ни душ не губил, ни чужого не брал, акромя что нищую братию оделял. Я, братцы мои миленькие, купец; и богатство большое имел. Так и так, говорит. И рассказал им, значит, как все дело было, по порядку. Я, говорит, о себе не тужу. Меня, значит, бог сыскал. Одно, говорит, мне свою старуху и деток жаль. И так то заплакал старичок. Случись в их компании тот самый человек, значит, что купца убил. Где, говорит, дедушка, было? Когда, в каком месяце? все расспросил. Заболело у него сердце. Подходит таким манером к старичку – хлоп в ноги. За меня ты, говорит, старичок, пропадаешь. Правда истинная; безвинно напрасно, говорит, ребятушки, человек этот мучится. Я, говорит, то самое дело сделал и нож тебе под голова сонному подложил. Прости, говорит, дедушка, меня ты ради Христа.
Каратаев замолчал, радостно улыбаясь, глядя на огонь, и поправил поленья.
– Старичок и говорит: бог, мол, тебя простит, а мы все, говорит, богу грешны, я за свои грехи страдаю. Сам заплакал горючьми слезьми. Что же думаешь, соколик, – все светлее и светлее сияя восторженной улыбкой, говорил Каратаев, как будто в том, что он имел теперь рассказать, заключалась главная прелесть и все значение рассказа, – что же думаешь, соколик, объявился этот убийца самый по начальству. Я, говорит, шесть душ загубил (большой злодей был), но всего мне жальче старичка этого. Пускай же он на меня не плачется. Объявился: списали, послали бумагу, как следовает. Место дальнее, пока суд да дело, пока все бумаги списали как должно, по начальствам, значит. До царя доходило. Пока что, пришел царский указ: выпустить купца, дать ему награждения, сколько там присудили. Пришла бумага, стали старичка разыскивать. Где такой старичок безвинно напрасно страдал? От царя бумага вышла. Стали искать. – Нижняя челюсть Каратаева дрогнула. – А его уж бог простил – помер. Так то, соколик, – закончил Каратаев и долго, молча улыбаясь, смотрел перед собой.
Не самый рассказ этот, но таинственный смысл его, та восторженная радость, которая сияла в лице Каратаева при этом рассказе, таинственное значение этой радости, это то смутно и радостно наполняло теперь душу Пьера.


– A vos places! [По местам!] – вдруг закричал голос.
Между пленными и конвойными произошло радостное смятение и ожидание чего то счастливого и торжественного. Со всех сторон послышались крики команды, и с левой стороны, рысью объезжая пленных, показались кавалеристы, хорошо одетые, на хороших лошадях. На всех лицах было выражение напряженности, которая бывает у людей при близости высших властей. Пленные сбились в кучу, их столкнули с дороги; конвойные построились.
– L'Empereur! L'Empereur! Le marechal! Le duc! [Император! Император! Маршал! Герцог!] – и только что проехали сытые конвойные, как прогремела карета цугом, на серых лошадях. Пьер мельком увидал спокойное, красивое, толстое и белое лицо человека в треугольной шляпе. Это был один из маршалов. Взгляд маршала обратился на крупную, заметную фигуру Пьера, и в том выражении, с которым маршал этот нахмурился и отвернул лицо, Пьеру показалось сострадание и желание скрыть его.
Генерал, который вел депо, с красным испуганным лицом, погоняя свою худую лошадь, скакал за каретой. Несколько офицеров сошлось вместе, солдаты окружили их. У всех были взволнованно напряженные лица.
– Qu'est ce qu'il a dit? Qu'est ce qu'il a dit?.. [Что он сказал? Что? Что?..] – слышал Пьер.
Во время проезда маршала пленные сбились в кучу, и Пьер увидал Каратаева, которого он не видал еще в нынешнее утро. Каратаев в своей шинельке сидел, прислонившись к березе. В лице его, кроме выражения вчерашнего радостного умиления при рассказе о безвинном страдании купца, светилось еще выражение тихой торжественности.
Каратаев смотрел на Пьера своими добрыми, круглыми глазами, подернутыми теперь слезою, и, видимо, подзывал его к себе, хотел сказать что то. Но Пьеру слишком страшно было за себя. Он сделал так, как будто не видал его взгляда, и поспешно отошел.
Когда пленные опять тронулись, Пьер оглянулся назад. Каратаев сидел на краю дороги, у березы; и два француза что то говорили над ним. Пьер не оглядывался больше. Он шел, прихрамывая, в гору.
Сзади, с того места, где сидел Каратаев, послышался выстрел. Пьер слышал явственно этот выстрел, но в то же мгновение, как он услыхал его, Пьер вспомнил, что он не кончил еще начатое перед проездом маршала вычисление о том, сколько переходов оставалось до Смоленска. И он стал считать. Два французские солдата, из которых один держал в руке снятое, дымящееся ружье, пробежали мимо Пьера. Они оба были бледны, и в выражении их лиц – один из них робко взглянул на Пьера – было что то похожее на то, что он видел в молодом солдате на казни. Пьер посмотрел на солдата и вспомнил о том, как этот солдат третьего дня сжег, высушивая на костре, свою рубаху и как смеялись над ним.
Собака завыла сзади, с того места, где сидел Каратаев. «Экая дура, о чем она воет?» – подумал Пьер.
Солдаты товарищи, шедшие рядом с Пьером, не оглядывались, так же как и он, на то место, с которого послышался выстрел и потом вой собаки; но строгое выражение лежало на всех лицах.


Депо, и пленные, и обоз маршала остановились в деревне Шамшеве. Все сбилось в кучу у костров. Пьер подошел к костру, поел жареного лошадиного мяса, лег спиной к огню и тотчас же заснул. Он спал опять тем же сном, каким он спал в Можайске после Бородина.
Опять события действительности соединялись с сновидениями, и опять кто то, сам ли он или кто другой, говорил ему мысли, и даже те же мысли, которые ему говорились в Можайске.
«Жизнь есть всё. Жизнь есть бог. Все перемещается и движется, и это движение есть бог. И пока есть жизнь, есть наслаждение самосознания божества. Любить жизнь, любить бога. Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий».
«Каратаев» – вспомнилось Пьеру.
И вдруг Пьеру представился, как живой, давно забытый, кроткий старичок учитель, который в Швейцарии преподавал Пьеру географию. «Постой», – сказал старичок. И он показал Пьеру глобус. Глобус этот был живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров. Вся поверхность шара состояла из капель, плотно сжатых между собой. И капли эти все двигались, перемещались и то сливались из нескольких в одну, то из одной разделялись на многие. Каждая капля стремилась разлиться, захватить наибольшее пространство, но другие, стремясь к тому же, сжимали ее, иногда уничтожали, иногда сливались с нею.
– Вот жизнь, – сказал старичок учитель.
«Как это просто и ясно, – подумал Пьер. – Как я мог не знать этого прежде».
– В середине бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать его. И растет, сливается, и сжимается, и уничтожается на поверхности, уходит в глубину и опять всплывает. Вот он, Каратаев, вот разлился и исчез. – Vous avez compris, mon enfant, [Понимаешь ты.] – сказал учитель.
– Vous avez compris, sacre nom, [Понимаешь ты, черт тебя дери.] – закричал голос, и Пьер проснулся.
Он приподнялся и сел. У костра, присев на корточках, сидел француз, только что оттолкнувший русского солдата, и жарил надетое на шомпол мясо. Жилистые, засученные, обросшие волосами, красные руки с короткими пальцами ловко поворачивали шомпол. Коричневое мрачное лицо с насупленными бровями ясно виднелось в свете угольев.
– Ca lui est bien egal, – проворчал он, быстро обращаясь к солдату, стоявшему за ним. – …brigand. Va! [Ему все равно… разбойник, право!]
И солдат, вертя шомпол, мрачно взглянул на Пьера. Пьер отвернулся, вглядываясь в тени. Один русский солдат пленный, тот, которого оттолкнул француз, сидел у костра и трепал по чем то рукой. Вглядевшись ближе, Пьер узнал лиловую собачонку, которая, виляя хвостом, сидела подле солдата.
– А, пришла? – сказал Пьер. – А, Пла… – начал он и не договорил. В его воображении вдруг, одновременно, связываясь между собой, возникло воспоминание о взгляде, которым смотрел на него Платон, сидя под деревом, о выстреле, слышанном на том месте, о вое собаки, о преступных лицах двух французов, пробежавших мимо его, о снятом дымящемся ружье, об отсутствии Каратаева на этом привале, и он готов уже был понять, что Каратаев убит, но в то же самое мгновенье в его душе, взявшись бог знает откуда, возникло воспоминание о вечере, проведенном им с красавицей полькой, летом, на балконе своего киевского дома. И все таки не связав воспоминаний нынешнего дня и не сделав о них вывода, Пьер закрыл глаза, и картина летней природы смешалась с воспоминанием о купанье, о жидком колеблющемся шаре, и он опустился куда то в воду, так что вода сошлась над его головой.
Перед восходом солнца его разбудили громкие частые выстрелы и крики. Мимо Пьера пробежали французы.
– Les cosaques! [Казаки!] – прокричал один из них, и через минуту толпа русских лиц окружила Пьера.
Долго не мог понять Пьер того, что с ним было. Со всех сторон он слышал вопли радости товарищей.
– Братцы! Родимые мои, голубчики! – плача, кричали старые солдаты, обнимая казаков и гусар. Гусары и казаки окружали пленных и торопливо предлагали кто платья, кто сапоги, кто хлеба. Пьер рыдал, сидя посреди их, и не мог выговорить ни слова; он обнял первого подошедшего к нему солдата и, плача, целовал его.
Долохов стоял у ворот разваленного дома, пропуская мимо себя толпу обезоруженных французов. Французы, взволнованные всем происшедшим, громко говорили между собой; но когда они проходили мимо Долохова, который слегка хлестал себя по сапогам нагайкой и глядел на них своим холодным, стеклянным, ничего доброго не обещающим взглядом, говор их замолкал. С другой стороны стоял казак Долохова и считал пленных, отмечая сотни чертой мела на воротах.
– Сколько? – спросил Долохов у казака, считавшего пленных.
– На вторую сотню, – отвечал казак.
– Filez, filez, [Проходи, проходи.] – приговаривал Долохов, выучившись этому выражению у французов, и, встречаясь глазами с проходившими пленными, взгляд его вспыхивал жестоким блеском.
Денисов, с мрачным лицом, сняв папаху, шел позади казаков, несших к вырытой в саду яме тело Пети Ростова.


С 28 го октября, когда начались морозы, бегство французов получило только более трагический характер замерзающих и изжаривающихся насмерть у костров людей и продолжающих в шубах и колясках ехать с награбленным добром императора, королей и герцогов; но в сущности своей процесс бегства и разложения французской армии со времени выступления из Москвы нисколько не изменился.
От Москвы до Вязьмы из семидесятитрехтысячной французской армии, не считая гвардии (которая во всю войну ничего не делала, кроме грабежа), из семидесяти трех тысяч осталось тридцать шесть тысяч (из этого числа не более пяти тысяч выбыло в сражениях). Вот первый член прогрессии, которым математически верно определяются последующие.
Французская армия в той же пропорции таяла и уничтожалась от Москвы до Вязьмы, от Вязьмы до Смоленска, от Смоленска до Березины, от Березины до Вильны, независимо от большей или меньшей степени холода, преследования, заграждения пути и всех других условий, взятых отдельно. После Вязьмы войска французские вместо трех колонн сбились в одну кучу и так шли до конца. Бертье писал своему государю (известно, как отдаленно от истины позволяют себе начальники описывать положение армии). Он писал: