Саймон, Джон

Джон Олсбрук Саймон англ. John Allsebrook Simon<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Министр иностранных дел
5 ноября 1931 — 7 июня 1935
Глава правительства:	Рамсей Макдональд
Предшественник:	Сэр Руфус Айзекс
Преемник:	Сэр Сэмюэль Хор
Канцлер казначейства
28 мая 1937 — 10 мая 1940
Глава правительства:	Невилл Чемберлен
Предшественник:	Невилл Чемберлен
Преемник:	Сэр Кингсли Вуд
Лорд-канцлер
10 мая 1940 — 27 июля 1945
Глава правительства:	Уинстон Черчилль
Предшественник:	Томас Инскип
Преемник:	Уильям Джовитт
Министр внутренних дел
7 июня 1935 — 28 мая 1937
Глава правительства:	Стэнли Болдуин
Предшественник:	Сэр Джон Гилмоур
Преемник:	Сэр Сэмюэль Хор
27 мая 1915 — 12 января 1916
Глава правительства:	Герберт Генри Асквит
Предшественник:	Рейнальд МакКенна
Преемник:	Герберт Луис Сэмюэл
Атторней-генерал
19 октября 1913 — 25 мая 1915
Глава правительства:	Герберт Генри Асквит
Предшественник:	Сэр Руфус Айзекс
Преемник:	Эдвард Керсон
Генеральный солиситор
7 октября 1910 — 19 октября 1913
Глава правительства:	Герберт Генри Асквит
Предшественник:	Сэр Руфус Айзекс
Преемник:	Сэр Стенли Бакмастер
Супруга:	Этель Винаблс (1899-1902) Кэтлин Ричард Харвей (1917-1954)
Дети:	Маргарет Эдвардс Джоан Бикфорд-Смит Джон Гилберт Саймон, 2-й виконт
Награды:

Джон Олсбрук Саймон (28 февраля 1873, Манчестер — 11 января 1954, Лондон) — английский государственный деятель, 1-й виконт Саймон Стекпол-Элидорский (с 1940). Саймон — один из трех политиков, которые за свою карьеру были и министрами внутренних дел, и министрами иностранных дел, и канцлерами казначейства (другие два — Р. А. Батлер и Джеймс Каллаган). Саймон также занимал должность лорда-канцлера, самую высшую позицию в британской правовой системе. Начав свою карьеру как либерал, в 1931 году он вошёл в национальное правительство, создав либерально-национальную партию. В конце своей карьеры он был по существу консерватором.

Биография

Саймон был сыном Эдвина Саймона (1843—1920), священника Конгрегациональной церкви в Манчестере, и Фанни Аллсебрук (Allsebrook, 1846—1936). В 1899 окончил Уэдхэм (Wadham) колледж в Оксфорде и получил степень бакалавра. Успешно занимался юридической практикой, затем вступил в Либеральную партию и в 1906 был избран по её списку членом палаты общин.

• В 1910 вошел в состав правительства в качестве генерал-солистера (заместитель министра юстиции, защищающий интересы государства в судебных процессах).
• С 1913 атторней-генерал (главный юрисконсульт кабинета министров и его член).
• В 1915—1916 годах министр внутренних дел в либеральном кабинете Г. Асквита, но затем был вынужден уйти из-за несогласия с кабинетом по вопросу введения воинской повинности.

После Первой мировой войны был одним из лидеров либералов, а затем возглавил национал-либералов и вошел в кабинет Р. Макдональда в качестве государственного секретаря по иностранным делам.

• В 1927—1930 председатель конституционной комиссии, созданной для изучения положения в Индии; Разработал предложения, предусматривавшие некоторые уступки верхушке индийской знати.
• В 1931 возглавил близкую к консерваторам Национал-либеральную партию.
• В 1931—1935 министр иностранных дел в правительстве Макдональда. Основные события во время его пребывания в должности — это отказ от Германии (по руководством нового в соответствии с новым канцлера Адольфа Гитлера) соответствовать требованиям Лиги Наций в области разоружения и японская оккупации Маньчжурии. Особую ярость современников вызывает речь Саймона в Женеве в декабре 1932 года, в которой он не осудил открыто японские действия в Китае.
• В 1935—1937 министр внутренних дел.
• В 1937 назначен канцлером казначейства в кабинете Н. Чемберлена.
• В мае 1940 с приходом на пост премьер-министра Унстона Черчилля занял в его правительстве пост лорда-канцлера.

В 1945 вышел в отставку и оставил политику.

Хотя юридические знания и навыки Саймона получили признание за время его пребывания на посту лорда-канцлера, Эттли отказался включить его в состав британской делегации на Нюрнбергском процессе, написав ему в письме, что его роль в довоенных правительствах делает такое решение неразумным. В 1951 году Черчилль не предложил ему вернуться на место спикера палаты лордов.

В 1952 году Саймон опубликовал мемуары под заглавием «Retrospect». В рецензии на них Гарольд Николсон сказал, что Саймон так описывает «нектарины и персики из высших сфер дипломатии», как если бы они были «мешком с сухофруктами».

Личная жизнь

Лорд Саймон женился на Этель Винаблс (Venables) в июне 1899 года в Хеадингтоне (Headington), графство Оксфордшир, ставший позднее заместителем директора зала Санкт-Хью. У них было трое детей — Маргарет (миссис Джеффри Эдвардс), Джоан (миссис Джон Бикфорд-Смит) и Джон Гилберт, 2-й виконт Саймон (1902—1993). Этель умерла вскоре после рождения сына в сентябре 1902 года. Саймон женился в 1917 году на Кэтлин Рочард Мэннинг (1863/64—1955) вдове с одним сыном, которая была одно время гувернанткой у детей Саймона. Кетлин была дочерью Фрэнсиса Харвей (Harvey), родом из Ирландии. Её первым мужем был доктор Томас Мэннинг. Вскоре после брака она с мужем переехала в Теннесси, где она столкнулась расовой сегрегацией и была потрясена ею. После смерти мужа, она вернулась в Великобританию и присоединилась к обществу по борьбе с рабством. В 1929 году она написала книгу о рабстве, описывающую текущую ситуацию в мире, в том числе в Британской империи. Она умерла в 1955 году в возрасте 91 года.

Литература

• Dutton David Simon: a political biography of Sir John Simon. London: Aurum Press. 1992 ISBN 1854102044
• [www.oxforddnb.com/index/36/101036098/ Dutton D. J. Simon, John Allsebrook, first Viscount Simon (1873—1954) Oxford Dictionary of National Biography Oxford University Press 2004]
• Simon John, 1st Viscount Retrospect: the Memoirs of the Rt. Hon. Viscount Simon. London: Hutchinson 1952.

Отрывок, характеризующий Саймон, Джон

Все смущение и неловкость Пьера, при удалении Наташи, мгновенно исчезли и заменились взволнованным оживлением. Он быстро придвинул кресло совсем близко к княжне Марье.
– Да, я и хотел сказать вам, – сказал он, отвечая, как на слова, на ее взгляд. – Княжна, помогите мне. Что мне делать? Могу я надеяться? Княжна, друг мой, выслушайте меня. Я все знаю. Я знаю, что я не стою ее; я знаю, что теперь невозможно говорить об этом. Но я хочу быть братом ей. Нет, я не хочу.. я не могу…
Он остановился и потер себе лицо и глаза руками.
– Ну, вот, – продолжал он, видимо сделав усилие над собой, чтобы говорить связно. – Я не знаю, с каких пор я люблю ее. Но я одну только ее, одну любил во всю мою жизнь и люблю так, что без нее не могу себе представить жизни. Просить руки ее теперь я не решаюсь; но мысль о том, что, может быть, она могла бы быть моею и что я упущу эту возможность… возможность… ужасна. Скажите, могу я надеяться? Скажите, что мне делать? Милая княжна, – сказал он, помолчав немного и тронув ее за руку, так как она не отвечала.
– Я думаю о том, что вы мне сказали, – отвечала княжна Марья. – Вот что я скажу вам. Вы правы, что теперь говорить ей об любви… – Княжна остановилась. Она хотела сказать: говорить ей о любви теперь невозможно; но она остановилась, потому что она третий день видела по вдруг переменившейся Наташе, что не только Наташа не оскорбилась бы, если б ей Пьер высказал свою любовь, но что она одного только этого и желала.
– Говорить ей теперь… нельзя, – все таки сказала княжна Марья.
– Но что же мне делать?
– Поручите это мне, – сказала княжна Марья. – Я знаю…
Пьер смотрел в глаза княжне Марье.
– Ну, ну… – говорил он.
– Я знаю, что она любит… полюбит вас, – поправилась княжна Марья.
Не успела она сказать эти слова, как Пьер вскочил и с испуганным лицом схватил за руку княжну Марью.
– Отчего вы думаете? Вы думаете, что я могу надеяться? Вы думаете?!
– Да, думаю, – улыбаясь, сказала княжна Марья. – Напишите родителям. И поручите мне. Я скажу ей, когда будет можно. Я желаю этого. И сердце мое чувствует, что это будет.
– Нет, это не может быть! Как я счастлив! Но это не может быть… Как я счастлив! Нет, не может быть! – говорил Пьер, целуя руки княжны Марьи.
– Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, – сказала она.
– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.


В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.
Рассматривая дела и бумаги своей покойной жены, он к ее памяти не испытывал никакого чувства, кроме жалости в том, что она не знала того счастья, которое он знал теперь. Князь Василий, особенно гордый теперь получением нового места и звезды, представлялся ему трогательным, добрым и жалким стариком.
Пьер часто потом вспоминал это время счастливого безумия. Все суждения, которые он составил себе о людях и обстоятельствах за этот период времени, остались для него навсегда верными. Он не только не отрекался впоследствии от этих взглядов на людей и вещи, но, напротив, в внутренних сомнениях и противуречиях прибегал к тому взгляду, который он имел в это время безумия, и взгляд этот всегда оказывался верен.
«Может быть, – думал он, – я и казался тогда странен и смешон; но я тогда не был так безумен, как казалось. Напротив, я был тогда умнее и проницательнее, чем когда либо, и понимал все, что стоит понимать в жизни, потому что… я был счастлив».
Безумие Пьера состояло в том, что он не дожидался, как прежде, личных причин, которые он называл достоинствами людей, для того чтобы любить их, а любовь переполняла его сердце, и он, беспричинно любя людей, находил несомненные причины, за которые стоило любить их.