Джон Уилмот, 2-й граф Рочестер

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Джон Уилмот, 2-й граф Рочестер (англ. John Wilmot, 2nd Earl of Rochester; 1 апреля 1647 — 26 июля 1680) — один из наиболее значительных английских поэтов эпохи Реставрации. Известен главным образом как оригинальный и сильный сатирик и автор прекрасных лирических стихотворений. Его поэма «Сатира против Разума и Человечества» (англ. «A Satyr Against Reason and Mankind») предвосхищает Джонатана Свифта едким обличением рационализма и оптимизма, противопоставлением инстинктивной мудрости животного мира вероломству и глупости человека. Покровительствовал таким драматургам как: Томас Отуэй, Джон Драйден, Чарльз Сидлей и первой женщине-драматургу Афре Бен. Вошёл в историю как один из представителей либертинизма, прославился своими кутежами, веселыми проделками, множеством любовных историй, а также как автор едких сатир, любовной лирики и стихов непристойного содержания.





Биография

Рождение и юность (1647—1664)

Джон Уилмот родился в 1647 году в поместье Дитчли в Оксфордшире.

Его матерью была Анна Сент-Джон, которая ещё в 1644 году, после смерти первого мужа, вышла замуж за полковника армии роялистов Генри Уилмота, ставшего отцом Джона. Историки отмечают вклад Генри Уилмота в победу роялистской армии над войском Уильями Уоллера в 1643 году. В 1652 году Генри Уилмот получил титул графа Рочестера. В это время он находился в изгнании, где сопровождал наследника Английской короны, будущего короля Карла II.

Генри Уилмот умер в 1658 году и с этого момента Джон Уилмот становится 2-м графом Рочестером бароном Уилмотом Аддербури в Англии и виконтом Уилмотом Этлон в Ирландии.

Джон Уилмот посещал школу в Барфорде, где являлся примерным учеником. Его домашний учитель — капеллан леди Рочестер Гиффорд рассказывал много позже историку Херне о том, что:

«Наш сумасшедший граф был тогда подающим большие надежды юношей, исключительно добродетельным и добросердечным, желающим и готовым следовать мудрым советам на пути к достойным похвал деяниям».

Пришедший на смену Гиффорду преподобный Р. Парсонс, как и епископ Бернет впоследствии, хвалил великолепное знание Джоном латыни и греческого, которое он сохранил на всю жизнь и дал возможность потомкам насладиться красотой и совершенством своих переводов Горация, Лукреция, Овидия и Сенеки.

В январе 1660 года, за 4-ре месяца до Реставрации монархии, двенадцатилетний Джон Уилмот, граф Рочестер был принят в колледж Уодем в Оксфорде, где он продолжил изучение латыни и греческого, естественных наук и, вероятно, изучал астрономию. Здесь же он попал под опеку Роберта Уайтхолла, человека сомнительной репутации. Бытуют мнения, что он несет ответственность за то, что Уилмот стал вести беспутную жизнь. Тем не менее, в этом колледже он написал свои первые стихотворения. В возрасте 14 лет, 9 сентября 1661 года, Джон Уилмот закончил колледж, получив степень магистра искусств.

После совершения традиционной в то время поездки во Францию и Италию граф Рочестер вернулся в Лондон в конце 1664 года.

Появление при дворе, опала и служба на флоте (1664—1666)

В семнадцать лет Джон Уилмот впервые появился при дворе Карла II, где вызвал симпатию и интерес со стороны придворных.

26 мая 1665 года Рочестер предпринял попытку похищения богатой невесты Элизабет Малле, но был схвачен властями и заточен в Тауэр. После трех недель заключения Джон Уилмот пишет прошение королю с просьбой направить его на военные действия. Его просьба была удовлетворена — Карл II приказывает освободить Джона Уилмота из-под стражи и направить его на флот, где в качестве морского офицера граф принимал участие в военных действиях с Голландией. Джон Уилмот отличился во время попытки захвата купеческого флота в Бергене (1665) и в «сражении в день Св. Джеймса» (сражение при Северном Фореленде, 1666).

Придворная жизнь (1666—1680)

21 марта 1666 Джон Уилмот был назначен королевским камер-юнкером с жалованием 1000 фунтов в год и квартирой в Уайтхолле, а в июле 1666 года получил патент капитана кавалерийской гвардии Его Величества.

В 1667 году он вновь похитил Элизабет Малле, на которой и женится 29 января 1667 года.

29 июля Джон Уилмот, 2-й граф Рочестер, ещё не достигший совершеннолетия, был введен в Палату лордов. С этого момента жизнь его была разделена между домашним бытом в поместье Аддербури и шумным существованием при дворе, где он заслужил репутацию острослова, дебошира и прекрасного собеседника.

Он входил в состав «развеселой шайки» (англ. Merry Gang), названной так Эндрю Марвеллом[1]. В эту компанию входили: Генри Джермин; Чарльз Саквилл, граф Дорсет; Джон Шеффилд, граф Малгрейв; Генри Киллигрю; сэр Чарльз Седли, драматурги Уильям Уичерли и Джордж Этеридж, а также Джордж Вильерс, 2-й герцог Бекингемский.

В 1674 году Рочестер написал «Сатиру на Карла II» (англ. A Satyre on Charles II), в которой критиковал короля, погрязшего в разврате в ущерб делам управления страной. После этого события Джон Уилмот был временно отлучен от двора. В этом же году он познакомился с начинающей актрисой Элизабет Барри и начал обучать её азам актёрского мастерства. Обучение увенчалось грандиозным успехом. Рочестер делился с Барри всеми своими секретами: как выработать характер предоставленного персонажа, «влезть в его кожу», как достоверно играть накал страсти, идущей из глубины сердца. Элизабет Барри стала известнейшей английской актрисой того времени и любовницей Джона Уилмота.

Несмотря на критические нападки графа Рочестера, король простил его и вернул ко двору. В 1675 году по приказу короля к его собственной лаборатории была пристроена лаборатория для химических опытов Рочестера. После этого последовал целый ряд новых назначений: 24 января 1675 — смотрителем королевских соколов, а 27 февраля 1675 — управляющим охотничьими владениями Вудсток Парка.

Жизнь Джона Уилмота была тесно связана с театром. Он покровительствовал драматургам и принимал участие в организации театральных постановок при королевском дворе. Его образ жизни стал прототипом для образа остроумного поэта Дориманта — одного из главных героев пьесы Джорджа Этериджа «Модный человек, или Сэр Суетливый Фат» (англ. The Man of Mode, or Sir Fopling Flutter), которая с 1676 года разыгрывалась на сцене Герцогского театра в Лондоне.

После гибели одного из друзей Рочестера — капитана Даунса — во время пьяной драки, графу пришлось некоторое время скрываться от властей. Он жил под личиной Доктора Бендо — врача-шарлатана, «лечившего», среди прочего, от бесплодия. Его практика пользовалась успехом, и даже в этом образе граф Рочестер не переставал выступать с критикой власти, на этот раз делая это в виде «обращений доктора Бендо к народу». Но и после этого Карл II простил своего любимца.

В 1676 году лорд Рочестер выступил со знаменитой речью в Палате лордов Парламента в поддержку короля и принципа престолонаследия и против принятия билля, запрещающего брату Карла II (будущему королю Иакову II), наследовать престол на том основании, что он являлся католиком.

Смерть (1680)

Джон Уилмот, 2-й граф Рочестер скончался 26 июля 1680 года в возрасте 33 лет, предположительно от сифилиса и других заболеваний, сопутствовавших его образу жизни.

Пред смертью граф Рочестер обратился к религии и многие месяцы проводил в беседах с Гилбертом Барнетом, будущим епископом Солсбери. После его смерти Барнет издал книгу «Несколько эпизодов из жизни Джона Уилмота, 2-го графа Рочестера», в которой пересказал свои беседы с графом, акцентируя внимание на его отказе от атеистических убеждений и возвращении в лоно англиканской церкви. На протяжении последующих столетий эта история о «возвращении блудного сына» активно используется церковью в проповеднической деятельности.

Поэзия

Интерес Джона Уилмота к поэзии не был профессиональным. Его стихи весьма разнообразны по форме, жанру и содержанию. Он относился к «категории господ, сочинявших стихи с изящной непринужденностью». (англ. Alexander Pope, «First Epistle of the Second Book of Horace», line 108.) для себя и своих друзей, а не для публикаций и зарабатывания денег. Вследствие этого, часть его стихов посвящена критике актуальных проблем современности.

К таким работам безусловно следует относить его колкую сатиру, пародии на стихи современников (Чарльз Скруп) и предшественников (Френсис Кьюалес), а также его экспромты и эпиграммы, одна из которых известна российскому читателю в переводе С. Я. Маршака:

Эпитафия Карлу I:

     Под эти своды прибыл из дворца
     Король, чье слово было хрупко.
     За ним не числится ни глупого словца,
     Ни умного поступка.

И ответ Карла II, по некоторым сведениям также написанный Рочестером:

     Когда бы король оставался в живых,
     Он так бы сумел оправдаться пред вами:
     «Слова мои были моими словами,
     Дела же — делами министров моих».

Среди самых значительных сатир, написанных Джоном Уилмотом можно назвать поэму «Сатир против Человечества» — одна из немногих поэм, изданных графом Рочестером при жизни в 1679 году, в которой автор обличает рационализм и оптимизм, противопоставляя вероломство человечества инстинктивной мудрости животного мира.

Единственным предшественником Джона Уилмота на поэтическом поприще можно считать поэта Джона Донна, от которого Уилмот унаследовал особую технику поэтического монолога, сознательно добиваясь особой шероховатости стиха, передающего звучание естественной речи.

Помимо острой сатиры и лирических стихотворений известны переводы классических поэтов таких как: Овидий, Сенека, Лукреций, Петроний и Анакреон, выполненные Рочестером.

Известны его работы в драматургии. Это обработка пьесы «Валентиниан» Джона Флетчера, создание пролога к «Императрице Марокко» Элкана Сеттла и эпилогов к пьесам: «Любовь в темноте» сэра Френсиса Фэйна и трагедии сэра Вильяма Девенанта «Цирцея».

Самая известная работа, приписываемая Джону Уилмоту — это пьеса «Содом, или Квинтэссенция разврата». И, хотя не существует прямых доказательств того, что пьеса действительно была написана им, во многом именно этот труд стал причиной того, что на протяжении долгих лет поэзию Джона Уилмота считали порнографической. Это затрудняло возможность издания сборников его стихов, а в викторианскую эпоху свело подобные начинания к нулю. Если же стихи и печатались, то лишь в англоязычных антологиях и предельно выборочно, подобно стихам Ричарда Лавлейса и Джона Саклинга.

16 декабря 2004 года, одна из немногих сохранившихся копий пьесы «Содом», была продана на аукционе Sotheby’s.

След в истории

У Джона Уилмота не было недостатка в именитых поклонниках. Его современница, первая женщина среди драматургов Англии Афра Бен, творчеству которой граф Рочестер покровительствовал при жизни, посвятила ему несколько стихотворений и создала пьесу «Странник», где прототипом главного героя — Уилмора — стал не кто иной, как Джон Уилмот.

В своих произведениях Рочестера цитировали Даниэль Дефо и Альфред Теннисон.

Вольтер, который говорил о Рочестере как о «гениальной личности и прекрасном поэте», восхищался его сатирой как самой «энергичной и искрометной» и перевел несколько стихотворений на французский язык для «демонстрации блестящей фантазии его светлости, которой он мог по праву гордиться».

Иоганн Гете цитировал его «Сатиру против Разума и Человечества» в Автобиографии.

Вильям Хезлитт отмечал, «что лирические стихи Рочестера искрятся как граненые алмазы», а его эпиграммы были «самыми горькими и меткими из всего, что когда-либо было написано».

Образ Рочестера в драматургии и кино

Ещё при жизни графа Рочестера были поставлены две пьесы, где прототипом главных героев стал Джон Уилмот. Это пьесы Джорджа Этериджа «Модный человек, или Сэр Суетливый Фат» (англ. The Man of Mode, or Sir Fopling Flutter) и Афры Бен «Странник».

В 1994 году Стивен Джефриз написал пьесу «Распутник», которая с успехом шла на лондонской сцене, а в 2004 году по этой пьесе режиссёр Лоренс Данмор снял одноимённый фильм, который поступил в российский прокат в 2006 году. Роль Джона Уилмота в этом фильме сыграл Джонни Депп, а роль Карла II — Джон Малкович.

Напишите отзыв о статье "Джон Уилмот, 2-й граф Рочестер"

Примечания

  1. Beauclerk Ch. Nell Gwyn: Mistress to a King. — New York, 2005. — P. 272.

См. также

Литература

  • Greene Graham. Lord Rochester's Monkey, being the Life of John Wilmot, Second Earl of Rochester. — New York: The Bodley Head. — ISBN ASIN B000J30NL4.
  • Lamb Jeremy. So Idle a Rogue: The Life and Death of Lord Rochester. — Sutton. — P. 288 pages. — ISBN 0-7509-3913-3.
  • Johnson James William. A Profane Wit: The Life of John Wilmot, Earl of Rochester. — Rochester, NY.: University of Rochester Press. — ISBN 1-58046-170-0.
  • Wilmot John. The Works of John Wilmot, Earl of Rochester. Ed. Harold Love.. — New York: Oxford University Press. — ISBN ISBN 0-19-818367-4.
  • Wilmot John. The Complete Poems of John Wilmot, Earl of Rochester. — New Haven, CT: Yale University Press. — P. 256 pages. — ISBN 0-300-09713-1.
  • Wilmot John. The Debt to Pleasure. — New York: Routledge. — P. 140 pages. — ISBN 0-415-94084-2.
  • Грин Грэм. Обезьянка лорда Рочестера, или Жизнь Джона Уилмота, второго графа Рочестера. — СПб.: Амфора. — P. 286. ил.. — ISBN 978-5-367-00483-0.
  • Рочестер, Джон Уилмот, граф / СТИХОТВОРЕНИЯ, ПИСЬМА / Пер. с англ., составл., статьи и примеч. А.В. Лукьянова.. — Русская панорама. — P. 704 с. + 16 с. цв. ил.. — ISBN 978-5-93165-335-8.
  • Безносов Денис. [magazines.russ.ru/novyi_mi/2015/5/17bezn.html Поэт-либертин: [Рецензия на книгу: Джон Уилмот, граф Рочестер. Стихотворения. Письма. Перевод с английского, составление, статьи и примечания А. В. Лукьянова. М., «СПСЛ», «Русская панорама», 2014, 704 стр. («ANTIQUA: литературные памятники и источники»).]] // Новый мир. — 2015. — № 5.

Ссылки

  • Haas, Ealasaid A. (2000) [www.ealasaid.com/fan/rochester/main.html John Wilmot, Earl of Rochester]. Material for an Honors Thesis at Occidental College.  (англ.)
  • Ynys-Mon, Mark, ed. [www.druidic.org/roc-bio.htm Poems and a short Biography] at druidic.org. (The biography is the source of this article.)  (англ.)
  • [www.luminarium.org/eightlit/rochester/ John Wilmot, 2nd Earl of Rochester] at luminarium.org. (Life, works, essays, books)  (англ.)
  • [englishpoetry/F_Rochester.html Джон Уилмот, 2-й граф Рочестер — биографическая справка и переводы Александра Лукьянова]

Отрывок, характеризующий Джон Уилмот, 2-й граф Рочестер

– Non, princesse, je suis perdue pour toujours dans votre coeur, [Нет, княжна, я навсегда утратила ваше расположение,] – говорила m lle Bourienne.
– Pourquoi? Je vous aime plus, que jamais, – говорила княжна Марья, – et je tacherai de faire tout ce qui est en mon pouvoir pour votre bonheur. [Почему же? Я вас люблю больше, чем когда либо, и постараюсь сделать для вашего счастия всё, что в моей власти.]
– Mais vous me meprisez, vous si pure, vous ne comprendrez jamais cet egarement de la passion. Ah, ce n'est que ma pauvre mere… [Но вы так чисты, вы презираете меня; вы никогда не поймете этого увлечения страсти. Ах, моя бедная мать…]
– Je comprends tout, [Я всё понимаю,] – отвечала княжна Марья, грустно улыбаясь. – Успокойтесь, мой друг. Я пойду к отцу, – сказала она и вышла.
Князь Василий, загнув высоко ногу, с табакеркой в руках и как бы расчувствованный донельзя, как бы сам сожалея и смеясь над своей чувствительностью, сидел с улыбкой умиления на лице, когда вошла княжна Марья. Он поспешно поднес щепоть табаку к носу.
– Ah, ma bonne, ma bonne, [Ах, милая, милая.] – сказал он, вставая и взяв ее за обе руки. Он вздохнул и прибавил: – Le sort de mon fils est en vos mains. Decidez, ma bonne, ma chere, ma douee Marieie qui j'ai toujours aimee, comme ma fille. [Судьба моего сына в ваших руках. Решите, моя милая, моя дорогая, моя кроткая Мари, которую я всегда любил, как дочь.]
Он отошел. Действительная слеза показалась на его глазах.
– Фр… фр… – фыркал князь Николай Андреич.
– Князь от имени своего воспитанника… сына, тебе делает пропозицию. Хочешь ли ты или нет быть женою князя Анатоля Курагина? Ты говори: да или нет! – закричал он, – а потом я удерживаю за собой право сказать и свое мнение. Да, мое мнение и только свое мнение, – прибавил князь Николай Андреич, обращаясь к князю Василью и отвечая на его умоляющее выражение. – Да или нет?
– Мое желание, mon pere, никогда не покидать вас, никогда не разделять своей жизни с вашей. Я не хочу выходить замуж, – сказала она решительно, взглянув своими прекрасными глазами на князя Василья и на отца.
– Вздор, глупости! Вздор, вздор, вздор! – нахмурившись, закричал князь Николай Андреич, взял дочь за руку, пригнул к себе и не поцеловал, но только пригнув свой лоб к ее лбу, дотронулся до нее и так сжал руку, которую он держал, что она поморщилась и вскрикнула.
Князь Василий встал.
– Ma chere, je vous dirai, que c'est un moment que je n'oublrai jamais, jamais; mais, ma bonne, est ce que vous ne nous donnerez pas un peu d'esperance de toucher ce coeur si bon, si genereux. Dites, que peut etre… L'avenir est si grand. Dites: peut etre. [Моя милая, я вам скажу, что эту минуту я никогда не забуду, но, моя добрейшая, дайте нам хоть малую надежду возможности тронуть это сердце, столь доброе и великодушное. Скажите: может быть… Будущность так велика. Скажите: может быть.]
– Князь, то, что я сказала, есть всё, что есть в моем сердце. Я благодарю за честь, но никогда не буду женой вашего сына.
– Ну, и кончено, мой милый. Очень рад тебя видеть, очень рад тебя видеть. Поди к себе, княжна, поди, – говорил старый князь. – Очень, очень рад тебя видеть, – повторял он, обнимая князя Василья.
«Мое призвание другое, – думала про себя княжна Марья, мое призвание – быть счастливой другим счастием, счастием любви и самопожертвования. И что бы мне это ни стоило, я сделаю счастие бедной Ame. Она так страстно его любит. Она так страстно раскаивается. Я все сделаю, чтобы устроить ее брак с ним. Ежели он не богат, я дам ей средства, я попрошу отца, я попрошу Андрея. Я так буду счастлива, когда она будет его женою. Она так несчастлива, чужая, одинокая, без помощи! И Боже мой, как страстно она любит, ежели она так могла забыть себя. Может быть, и я сделала бы то же!…» думала княжна Марья.


Долго Ростовы не имели известий о Николушке; только в середине зимы графу было передано письмо, на адресе которого он узнал руку сына. Получив письмо, граф испуганно и поспешно, стараясь не быть замеченным, на цыпочках пробежал в свой кабинет, заперся и стал читать. Анна Михайловна, узнав (как она и всё знала, что делалось в доме) о получении письма, тихим шагом вошла к графу и застала его с письмом в руках рыдающим и вместе смеющимся. Анна Михайловна, несмотря на поправившиеся дела, продолжала жить у Ростовых.
– Mon bon ami? – вопросительно грустно и с готовностью всякого участия произнесла Анна Михайловна.
Граф зарыдал еще больше. «Николушка… письмо… ранен… бы… был… ma сhere… ранен… голубчик мой… графинюшка… в офицеры произведен… слава Богу… Графинюшке как сказать?…»
Анна Михайловна подсела к нему, отерла своим платком слезы с его глаз, с письма, закапанного ими, и свои слезы, прочла письмо, успокоила графа и решила, что до обеда и до чаю она приготовит графиню, а после чаю объявит всё, коли Бог ей поможет.
Всё время обеда Анна Михайловна говорила о слухах войны, о Николушке; спросила два раза, когда получено было последнее письмо от него, хотя знала это и прежде, и заметила, что очень легко, может быть, и нынче получится письмо. Всякий раз как при этих намеках графиня начинала беспокоиться и тревожно взглядывать то на графа, то на Анну Михайловну, Анна Михайловна самым незаметным образом сводила разговор на незначительные предметы. Наташа, из всего семейства более всех одаренная способностью чувствовать оттенки интонаций, взглядов и выражений лиц, с начала обеда насторожила уши и знала, что что нибудь есть между ее отцом и Анной Михайловной и что нибудь касающееся брата, и что Анна Михайловна приготавливает. Несмотря на всю свою смелость (Наташа знала, как чувствительна была ее мать ко всему, что касалось известий о Николушке), она не решилась за обедом сделать вопроса и от беспокойства за обедом ничего не ела и вертелась на стуле, не слушая замечаний своей гувернантки. После обеда она стремглав бросилась догонять Анну Михайловну и в диванной с разбега бросилась ей на шею.
– Тетенька, голубушка, скажите, что такое?
– Ничего, мой друг.
– Нет, душенька, голубчик, милая, персик, я не отстaнy, я знаю, что вы знаете.
Анна Михайловна покачала головой.
– Voua etes une fine mouche, mon enfant, [Ты вострушка, дитя мое.] – сказала она.
– От Николеньки письмо? Наверно! – вскрикнула Наташа, прочтя утвердительный ответ в лице Анны Михайловны.
– Но ради Бога, будь осторожнее: ты знаешь, как это может поразить твою maman.
– Буду, буду, но расскажите. Не расскажете? Ну, так я сейчас пойду скажу.
Анна Михайловна в коротких словах рассказала Наташе содержание письма с условием не говорить никому.
Честное, благородное слово, – крестясь, говорила Наташа, – никому не скажу, – и тотчас же побежала к Соне.
– Николенька…ранен…письмо… – проговорила она торжественно и радостно.
– Nicolas! – только выговорила Соня, мгновенно бледнея.
Наташа, увидав впечатление, произведенное на Соню известием о ране брата, в первый раз почувствовала всю горестную сторону этого известия.
Она бросилась к Соне, обняла ее и заплакала. – Немножко ранен, но произведен в офицеры; он теперь здоров, он сам пишет, – говорила она сквозь слезы.
– Вот видно, что все вы, женщины, – плаксы, – сказал Петя, решительными большими шагами прохаживаясь по комнате. – Я так очень рад и, право, очень рад, что брат так отличился. Все вы нюни! ничего не понимаете. – Наташа улыбнулась сквозь слезы.
– Ты не читала письма? – спрашивала Соня.
– Не читала, но она сказала, что всё прошло, и что он уже офицер…
– Слава Богу, – сказала Соня, крестясь. – Но, может быть, она обманула тебя. Пойдем к maman.
Петя молча ходил по комнате.
– Кабы я был на месте Николушки, я бы еще больше этих французов убил, – сказал он, – такие они мерзкие! Я бы их побил столько, что кучу из них сделали бы, – продолжал Петя.
– Молчи, Петя, какой ты дурак!…
– Не я дурак, а дуры те, кто от пустяков плачут, – сказал Петя.
– Ты его помнишь? – после минутного молчания вдруг спросила Наташа. Соня улыбнулась: «Помню ли Nicolas?»
– Нет, Соня, ты помнишь ли его так, чтоб хорошо помнить, чтобы всё помнить, – с старательным жестом сказала Наташа, видимо, желая придать своим словам самое серьезное значение. – И я помню Николеньку, я помню, – сказала она. – А Бориса не помню. Совсем не помню…
– Как? Не помнишь Бориса? – спросила Соня с удивлением.
– Не то, что не помню, – я знаю, какой он, но не так помню, как Николеньку. Его, я закрою глаза и помню, а Бориса нет (она закрыла глаза), так, нет – ничего!
– Ах, Наташа, – сказала Соня, восторженно и серьезно глядя на свою подругу, как будто она считала ее недостойной слышать то, что она намерена была сказать, и как будто она говорила это кому то другому, с кем нельзя шутить. – Я полюбила раз твоего брата, и, что бы ни случилось с ним, со мной, я никогда не перестану любить его во всю жизнь.
Наташа удивленно, любопытными глазами смотрела на Соню и молчала. Она чувствовала, что то, что говорила Соня, была правда, что была такая любовь, про которую говорила Соня; но Наташа ничего подобного еще не испытывала. Она верила, что это могло быть, но не понимала.
– Ты напишешь ему? – спросила она.
Соня задумалась. Вопрос о том, как писать к Nicolas и нужно ли писать и как писать, был вопрос, мучивший ее. Теперь, когда он был уже офицер и раненый герой, хорошо ли было с ее стороны напомнить ему о себе и как будто о том обязательстве, которое он взял на себя в отношении ее.
– Не знаю; я думаю, коли он пишет, – и я напишу, – краснея, сказала она.
– И тебе не стыдно будет писать ему?
Соня улыбнулась.
– Нет.
– А мне стыдно будет писать Борису, я не буду писать.
– Да отчего же стыдно?Да так, я не знаю. Неловко, стыдно.
– А я знаю, отчего ей стыдно будет, – сказал Петя, обиженный первым замечанием Наташи, – оттого, что она была влюблена в этого толстого с очками (так называл Петя своего тезку, нового графа Безухого); теперь влюблена в певца этого (Петя говорил об итальянце, Наташином учителе пенья): вот ей и стыдно.
– Петя, ты глуп, – сказала Наташа.
– Не глупее тебя, матушка, – сказал девятилетний Петя, точно как будто он был старый бригадир.
Графиня была приготовлена намеками Анны Михайловны во время обеда. Уйдя к себе, она, сидя на кресле, не спускала глаз с миниатюрного портрета сына, вделанного в табакерке, и слезы навертывались ей на глаза. Анна Михайловна с письмом на цыпочках подошла к комнате графини и остановилась.
– Не входите, – сказала она старому графу, шедшему за ней, – после, – и затворила за собой дверь.
Граф приложил ухо к замку и стал слушать.
Сначала он слышал звуки равнодушных речей, потом один звук голоса Анны Михайловны, говорившей длинную речь, потом вскрик, потом молчание, потом опять оба голоса вместе говорили с радостными интонациями, и потом шаги, и Анна Михайловна отворила ему дверь. На лице Анны Михайловны было гордое выражение оператора, окончившего трудную ампутацию и вводящего публику для того, чтоб она могла оценить его искусство.
– C'est fait! [Дело сделано!] – сказала она графу, торжественным жестом указывая на графиню, которая держала в одной руке табакерку с портретом, в другой – письмо и прижимала губы то к тому, то к другому.
Увидав графа, она протянула к нему руки, обняла его лысую голову и через лысую голову опять посмотрела на письмо и портрет и опять для того, чтобы прижать их к губам, слегка оттолкнула лысую голову. Вера, Наташа, Соня и Петя вошли в комнату, и началось чтение. В письме был кратко описан поход и два сражения, в которых участвовал Николушка, производство в офицеры и сказано, что он целует руки maman и papa, прося их благословения, и целует Веру, Наташу, Петю. Кроме того он кланяется m r Шелингу, и m mе Шос и няне, и, кроме того, просит поцеловать дорогую Соню, которую он всё так же любит и о которой всё так же вспоминает. Услыхав это, Соня покраснела так, что слезы выступили ей на глаза. И, не в силах выдержать обратившиеся на нее взгляды, она побежала в залу, разбежалась, закружилась и, раздув баллоном платье свое, раскрасневшаяся и улыбающаяся, села на пол. Графиня плакала.
– О чем же вы плачете, maman? – сказала Вера. – По всему, что он пишет, надо радоваться, а не плакать.
Это было совершенно справедливо, но и граф, и графиня, и Наташа – все с упреком посмотрели на нее. «И в кого она такая вышла!» подумала графиня.
Письмо Николушки было прочитано сотни раз, и те, которые считались достойными его слушать, должны были приходить к графине, которая не выпускала его из рук. Приходили гувернеры, няни, Митенька, некоторые знакомые, и графиня перечитывала письмо всякий раз с новым наслаждением и всякий раз открывала по этому письму новые добродетели в своем Николушке. Как странно, необычайно, радостно ей было, что сын ее – тот сын, который чуть заметно крошечными членами шевелился в ней самой 20 лет тому назад, тот сын, за которого она ссорилась с баловником графом, тот сын, который выучился говорить прежде: «груша», а потом «баба», что этот сын теперь там, в чужой земле, в чужой среде, мужественный воин, один, без помощи и руководства, делает там какое то свое мужское дело. Весь всемирный вековой опыт, указывающий на то, что дети незаметным путем от колыбели делаются мужами, не существовал для графини. Возмужание ее сына в каждой поре возмужания было для нее так же необычайно, как бы и не было никогда миллионов миллионов людей, точно так же возмужавших. Как не верилось 20 лет тому назад, чтобы то маленькое существо, которое жило где то там у ней под сердцем, закричало бы и стало сосать грудь и стало бы говорить, так и теперь не верилось ей, что это же существо могло быть тем сильным, храбрым мужчиной, образцом сыновей и людей, которым он был теперь, судя по этому письму.
– Что за штиль, как он описывает мило! – говорила она, читая описательную часть письма. – И что за душа! Об себе ничего… ничего! О каком то Денисове, а сам, верно, храбрее их всех. Ничего не пишет о своих страданиях. Что за сердце! Как я узнаю его! И как вспомнил всех! Никого не забыл. Я всегда, всегда говорила, еще когда он вот какой был, я всегда говорила…
Более недели готовились, писались брульоны и переписывались набело письма к Николушке от всего дома; под наблюдением графини и заботливостью графа собирались нужные вещицы и деньги для обмундирования и обзаведения вновь произведенного офицера. Анна Михайловна, практическая женщина, сумела устроить себе и своему сыну протекцию в армии даже и для переписки. Она имела случай посылать свои письма к великому князю Константину Павловичу, который командовал гвардией. Ростовы предполагали, что русская гвардия за границей , есть совершенно определительный адрес, и что ежели письмо дойдет до великого князя, командовавшего гвардией, то нет причины, чтобы оно не дошло до Павлоградского полка, который должен быть там же поблизости; и потому решено было отослать письма и деньги через курьера великого князя к Борису, и Борис уже должен был доставить их к Николушке. Письма были от старого графа, от графини, от Пети, от Веры, от Наташи, от Сони и, наконец, 6 000 денег на обмундировку и различные вещи, которые граф посылал сыну.