Джордан, Томас

Томас Джордан
Thomas Jordan
Принадлежность	США, КША, Куба
Годы службы	1840-1870
Звание	бригадный генерал (КША)
Сражения/войны	Вторая Семинольская война Американо-мексиканская война Гражданская война в США Десятилетняя война
В отставке	1870

Томас Джордан (англ. Thomas Jordan, 30 сентября 1819 — 27 ноября 1895) — американский военный, участник Мексиканской войны, бригадный генерал армии Конфедерации во время Гражданской войны и генерал кубинской армии во время Десятилетней войны на Кубе.

Ранние годы

Томас Джордан родился в 1819 году в Лурэй-Вэлли, округ Пейдж штата Виргиния. В 1836 году он поступил в военную академию Вест-Пойнт и окончил её 41-м по успеваемости в выпуске 1840 года.

Джордан получил временное звание второго лейтенанта, и был направлен в 5-й пехотный полк, но уже 1 декабря 1840 года был переведен в 3-й пехотный полк. Он служил в Форт-Шеллинге, штат Миннесота, принимал участие во второй Семинольской войне, был среди тех, кто пленил вождя «Тигровый хвост» возле Седар-Кис в ноябре 1842 года. Затем служил на Западном фронтире, в 1846 году получил звание первого лейтенанта. Во время американо-мексиканской войны принимал участие в битве при Пало-Альто и битве у русла де-ла-Пальмы. В 1847 году получил звание капитана и стал служить квартирмейстером; по окончании войны ещё в течение года оставался в Веракрусе на административной должности.

Гражданская война

С 1860 года Томас Джордан начал организовывать шпионскую сеть в Вашингтоне (округ Колумбия), которая была приведена в действие с началом гражданской войны. 22 мая 1861 года Томас Джордан покинул армию США и вступил в армию КША. Уже в июне 1861 года он стал подполковником и офицером штаба, а во время первого сражения при Булл-Ран был уже полковником и начальником штаба генерала Пьера Борегара. Затем он вместе с Борегаром отправился на Западный ТВД, организовывал передачу приказаний во время сражения при Шайло. За действия при Шайло 14 апреля 1862 года был произведён в бригадные генералы, впоследствии был начальником штаба генерала Брэкстона Брэгга во время Кентуккийской кампании. В мае 1864 года был назначен командующим 3-го военного округа в Южной Каролине.

Послевоенная деятельность

После окончания гражданской войны поселился в штате Теннесси, опубликовал в «Harper’s Magazine» критический обзор действий конфедератов во время войны. В 1866 году стал одним из редакторов газеты «Memphis Appeal». В 1868 году вместе с Джоном Бенджамином Приором опубликовал книгу «The Campaigns of Lieutenant-General Forrest».

Десятилетняя война

В том же году началась первая война за независимость Кубы, и Томас Джордан стал начальником штаба кубинской повстанческой армии. В мае 1869 года он в этом качестве высадился в Маяри, имея с собой 300 человек, а также оружие, боеприпасы и предметы снабжения ещё для 6.000 человек, которых он надеялся найти на месте. В декабре 1869 года Томас Джордан был поставлен во главе кубинской повстанческой армии. В январе 1870 года он одержал победу при Гуаймаро, однако месяц спустя ушёл в отставку, так как не имел возможности нормально снабжать свои войска.

По возвращении в США Томас Джордан поселился в Нью-Йорке, написал ряд статей о Гражданской войне, стал редактором «Mining Record».

Ссылки

• [penelope.uchicago.edu/Thayer/E/Gazetteer/Places/America/United_States/Army/USMA/Cullums_Register/1057*.html Register of Officers and Graduates of the United States Military Academy Class of 1840]

Отрывок, характеризующий Джордан, Томас

Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.
«Душенька», – повторила она.
«Что он думал, когда сказал это слово? Что он думает теперь? – вдруг пришел ей вопрос, и в ответ на это она увидала его перед собой с тем выражением лица, которое у него было в гробу на обвязанном белым платком лице. И тот ужас, который охватил ее тогда, когда она прикоснулась к нему и убедилась, что это не только не был он, но что то таинственное и отталкивающее, охватил ее и теперь. Она хотела думать о другом, хотела молиться и ничего не могла сделать. Она большими открытыми глазами смотрела на лунный свет и тени, всякую секунду ждала увидеть его мертвое лицо и чувствовала, что тишина, стоявшая над домом и в доме, заковывала ее.