Лакофф, Джордж

Джордж Лакофф (англ. George Lakoff, фонетически более правильный вариант Лейкофф, род. 24 мая 1941) — американский лингвист, профессор когнитивной лингвистики в Калифорнийском университете в Беркли. Заслужил известность своими идеями о центральной роли метафоры в мышлении индивида, политическом поведении и общественной жизни.

Переосмысление метафоры

Свою карьеру ученого Лакофф начал сначала как студент, а потом как преподаватель трансформационной грамматики, родоначальником которой считается Ноам Хомский. В конце 60-х гг. XX в. Лакофф с другими студентами занимается разработкой генеративной семантики, которая является альтернативой генеративному синтаксису Хомского. В интервью Лакофф признается:

В этот период моей жизни я пытался унифицировать трансформационную грамматику Хомского с помощью формальной логики. Я помог разработать множество деталей в теории грамматики Хомского. Ноам утверждал и, насколько я могу судить, до сих пор стоит на своем — что синтаксис не зависит от значения, контекста, имеющихся знаний, памяти, когнитивных процессов, коммуникативной интенции, и человеческого тела в целом… Тщательно прорабатывая детали его ранней теории, я обнаружил несколько случаев, когда семантика, контекст и другие факторы вмешиваются в правила, определяющие синтаксические варианты фраз и морфем. Я начал заниматься альтернативной теорией с 1963 года в сотрудничестве с прекрасными учёными, такими, как Джон Росс и Джим МакКоли, и работал над ней в течение 60-х гг.

Разногласия и непрекращающиеся споры о лингвистических теориях в эти годы получило неформальное название «лингвистические войны».

Оригинальные положения теории Лакоффа о концептуальной метафоре были изложены в книге Метафоры, которыми мы живем в 1980 году.

Метафора, в западной традиции, считалась исключительно языковой конструкцией. Новаторство Лакоффа заключается в том, что он рассматривает метафору как изначально понятийную конструкцию, и определяет её центральное место в процессе развития мысли. В частности, он говорит: «Наша обыденная понятийная система, с точки зрения того, как мы мыслим и действуем, суть метафорическая по своей природе». Неметафорическая мысль, согласно Лакоффу, возможна только когда мы говорим о физической реальности. Чем больше индивид абстрагируется, тем больше метафорических слоев требуется для выражения мысли. Однако люди не замечают эти метафоры по различным причинам. Например, одной из причин является тот факт, что многие метафоры стали «мертвыми», и сейчас мы уже не можем определить их происхождение. Ещё одна, более банальная причина заключается в том, что мы просто «не видим, что происходит».

Так, например, в интеллектуальных дебатах основной определяющей метафорой является «Argument is war» — «спор есть битва»:

• Your claims are indefensible — Ваша позиция выглядит беззащитной.

• Не attacked every weak point in my argument — Он нападал на каждое слабое место в моей аргументации

• His criticisms were right on target — Его критические замечания били точно в цель

• I demolished his argument — Я разбил его аргументацию

• I’ve never won an argument with him — Я никогда не побеждал в споре с ним

• You disagree? Okay, shoot! — Вы не согласны? Отлично, ваш выстрел!

• If you use that strategy, he’ll wipe you out — Если вы будете следовать этой стратегии, он вас уничтожит

• Не shot down all of my arguments — Он разбил все мои доводы

Для Лакоффа развертывание мысли представляет собой развитие более сложных метафор. Наложение одной области знаний на другую является источником новых видов ощущения и понимания.

Телесный ум

Когда Лакофф утверждает, что ум по своей сути «телесен», он доказывает зависимость мышления индивида, вплоть до самых абстрактных рассуждений, от таких конкретных и «низкоуровневых» средств как сенсорно-двигательная система и эмоции. Следовательно, данная телесность отвергает не только дуализм отношений мышления и материи, но также утверждения о том, что человеческий разум может быть познан не прибегая к основополагающим «исполнительным элементам».

Лакофф приводит три дополнительных отдельных аргумента в пользу телесности ума. Во-первых, используя свидетельства из нейрологии и моделирования нейронной сети, он доказывает, что определенные концепты, такие как цвет или пространственные отношения (напр. «красный» или «над»), могут быть практически полностью изучены и поняты в результате исследования опорно-двигательных процессов и процессов восприятия.

Во-вторых, основываясь на анализе метафорического языка в рамках когнитивной лингвистики, он доказывает, что в основе рассуждений, которые мы используем при описании таких абстрактных тем как война, экономика или мораль, каким-то образом оказываются такие обыденные предметы разговора, как пространственные отношения.

И, наконец, основываясь на исследованиях в области когнитивной психологии и философии языка, Лакофф доказывает, что лишь малая часть категорий, используемых человеком, принадлежат к «черно-белому типу», поддающемуся анализу в определённых и существенных условиях. Наоборот, большинство категорий представляются гораздо более сложными, как наши тела.

«Мы есть существа, зависящие от нервной системы», — утверждает Лакофф, «Наш мозг получает данные от других частей нашего тела. То, как выглядят наши тела, и то, как они функционируют в окружающем мире, таким образом, определяет структуру концептов, которыми мы мыслим. Мы не можем думать что-нибудь — только то, что позволяет нам наш телесный ум».

Ссылки

• Метафора

Книги на русском

• Лакофф Д., Джонсон М. Метафоры, которыми мы живем, М. 2004
• Лакофф Д., Женщины, огонь и опасные вещи: Что категории языка говорят нам о мышлении, М. 2004

Библиография

• 2003 (1980) with Mark Johnson. Metaphors We Live By. University of Chicago Press. 2003 edition contains an 'Afterword'.
• 1987. Women, Fire, and Dangerous Things: What Categories Reveal About the Mind University of Chicago Press. ISBN 0-226-46804-6.
• 1989 with Mark Turner. More Than Cool Reason: A Field Guide to Poetic Metaphor. University of Chicago Press.
• 1996. Moral Politics. University of Chicago Press. (Published with two different subtitles; click on the title for more information.)
• 1999 (with Mark Johnson). Philosophy In The Flesh: the Embodied Mind and its Challenge to Western Thought. Basic Books.
• 2000 (with Rafael Núñez). Where Mathematics Comes From: How the Embodied Mind Brings Mathematics into Being. Basic Books. ISBN 0-465-03771-2.
• 2004. Don’t Think of an Elephant: Know Your Values and Frame the Debate. Chelsea Green Publishing.
• 2005, "A Cognitive Scientist Looks at Daubert, " American Journal of Public Health.
• 2006. Whose Freedom? : the battle over America’s most important idea. Farrar, Straus and Giroux.
• 2006. Thinking Points: Communicating Our American Values and Vision.
• 2009. The Political Mind: A Cognitive Scientist’s Guide to Your Brain and Its Politics.

Отрывок, характеризующий Лакофф, Джордж

Событие это – оставление Москвы и сожжение ее – было так же неизбежно, как и отступление войск без боя за Москву после Бородинского сражения.
Каждый русский человек, не на основании умозаключений, а на основании того чувства, которое лежит в нас и лежало в наших отцах, мог бы предсказать то, что совершилось.
Начиная от Смоленска, во всех городах и деревнях русской земли, без участия графа Растопчина и его афиш, происходило то же самое, что произошло в Москве. Народ с беспечностью ждал неприятеля, не бунтовал, не волновался, никого не раздирал на куски, а спокойно ждал своей судьбы, чувствуя в себе силы в самую трудную минуту найти то, что должно было сделать. И как только неприятель подходил, богатейшие элементы населения уходили, оставляя свое имущество; беднейшие оставались и зажигали и истребляли то, что осталось.
Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.
«Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», – говорили им. Растопчин в своих афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать наименование трусов, совестно было ехать, но они все таки ехали, зная, что так надо было. Зачем они ехали? Нельзя предположить, чтобы Растопчин напугал их ужасами, которые производил Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы.
Они ехали потому, что для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего. Они уезжали и до Бородинского сражения, и еще быстрее после Бородинского сражения, невзирая на воззвания к защите, несмотря на заявления главнокомандующего Москвы о намерении его поднять Иверскую и идти драться, и на воздушные шары, которые должны были погубить французов, и несмотря на весь тот вздор, о котором нисал Растопчин в своих афишах. Они знали, что войско должно драться, и что ежели оно не может, то с барышнями и дворовыми людьми нельзя идти на Три Горы воевать с Наполеоном, а что надо уезжать, как ни жалко оставлять на погибель свое имущество. Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и, очевидно, сожженной (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа. Та барыня, которая еще в июне месяце с своими арапами и шутихами поднималась из Москвы в саратовскую деревню, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы ее не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое дело, которое спасло Россию. Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие пьяному сброду, то поднимал образа, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на ста тридцати шести подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г жу Обер Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтобы отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по французски стихи о своем участии в этом деле, – этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что то сделать сам, удивить кого то, что то совершить патриотически геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока.


Элен, возвратившись вместе с двором из Вильны в Петербург, находилась в затруднительном положении.
В Петербурге Элен пользовалась особым покровительством вельможи, занимавшего одну из высших должностей в государстве. В Вильне же она сблизилась с молодым иностранным принцем. Когда она возвратилась в Петербург, принц и вельможа были оба в Петербурге, оба заявляли свои права, и для Элен представилась новая еще в ее карьере задача: сохранить свою близость отношений с обоими, не оскорбив ни одного.
То, что показалось бы трудным и даже невозможным для другой женщины, ни разу не заставило задуматься графиню Безухову, недаром, видно, пользовавшуюся репутацией умнейшей женщины. Ежели бы она стала скрывать свои поступки, выпутываться хитростью из неловкого положения, она бы этим самым испортила свое дело, сознав себя виноватою; но Элен, напротив, сразу, как истинно великий человек, который может все то, что хочет, поставила себя в положение правоты, в которую она искренно верила, а всех других в положение виноватости.
В первый раз, как молодое иностранное лицо позволило себе делать ей упреки, она, гордо подняв свою красивую голову и вполуоборот повернувшись к нему, твердо сказала:
– Voila l'egoisme et la cruaute des hommes! Je ne m'attendais pas a autre chose. Za femme se sacrifie pour vous, elle souffre, et voila sa recompense. Quel droit avez vous, Monseigneur, de me demander compte de mes amities, de mes affections? C'est un homme qui a ete plus qu'un pere pour moi. [Вот эгоизм и жестокость мужчин! Я ничего лучшего и не ожидала. Женщина приносит себя в жертву вам; она страдает, и вот ей награда. Ваше высочество, какое имеете вы право требовать от меня отчета в моих привязанностях и дружеских чувствах? Это человек, бывший для меня больше чем отцом.]