Грот, Джордж

Джордж Грот
англ. George Grote
Место рождения:	Клейхилл, близ Бекнема(Кент)
Место смерти:	Лондон
Научная сфера:	история, антиковедение
Учёное звание:	член-корреспондент СПбАН
Альма-матер:	Чартерхаус (школа)

Джордж Грот (англ. George Grote, 17.11.1794, графство Кент — 18.06.1871, Лондон) — английский историк античности и политический деятель. Основной труд 12-томная «История Греции» («History of Greece», 1846—1956). Как отмечают, исследование самых разных сторон греческой истории, интерес к демократическим институтам, критический метод использования источников, образный и живой язык обеспечили этому труду почётное место в европейской историографии.

Биография

Его дед был выходцем из Бремена, немецким протестантом перебравшиеся в Англию в середине 18 века и основавшим там в Лондоне банкирский дом.

Джордж с 10 до 16 лет обучался в лучшей лондонской школе, где прекрасно овладел древними языками. По её окончанию работал в семейной банкирской конторе банковского дома «Грот, Прескотт и компания». Свободное время он отдавал чтению сочинений по философии, истории, юриспруденции, политической экономии.

Большое влияние оказало на него личное общение с такими экономистами и мыслителями, как Рикардо, с которым Грот завязал знакомство в 1817 году, а также Джеймс Милль, с которым Грот познакомился в доме Рикардо (возможно, в 1819 г.), и И. Бентам, который был лидером утилитаристов, к которым присоединился и Грот. В более позднее время его ближайшими друзьями были Дж. К. Льюис, А. Бэн, Дж. Ст. Милль.

По своим политическим взглядам Грот был сторонником умеренного либерализма вигов, примыкая к их левому крылу. Радикальный демократизм, отличающий всю его политическую деятельность и красною нитью проходящий через «Историю Греции», был уже в молодости воспринят им от Милля и Бентама вместе с отторжением всякого гнета. Первое печатное сочинение Грота «Essay on parliamentary reform» (1821) было направлено против классовой исключительности в управлении; парламентской реформе он посвятил и свою брошюру «Essentials of parliamentary reform» (1830). В 1830 году, совершив поездку за рубеж, проводил время в кругу парижских либералов, но был вынужден покинуть Францию из-за смерти отца.

Джордж Грот состоял членом палаты общин с 1832 по 1841 г. (от Лондонского Сити), будучи одним из руководителей фракции радикалов (впоследствии объединившихся с вигами и пилитами в Либеральную партию). Занимался активной парламентской деятельностью. Несколько раз вносил предложение о тайном голосовании при избрании в парламент, но безуспешно; только в 1872 г. эта мера получила силу закона. В конце концов, не надеясь осуществить свою программу радикальных мер, отказался от места в парламенте.

Живой интерес к современности уживался у молодого Грота с серьезными занятиями древнегреческой историей. Как пишет В. П. Бузескул, он прекрасно знал классиков и новейшую специальную ученую литературу, особенно немецкую. В 1841 году он оставил парламент, а в 1843 — банковскую деятельность, и сосредоточился над работой над своим трудом, ставшим впоследствии основным.

Обширный материал по греческой мифологии вместе с аналогичными сказаниями других народов был им собран в 1823 г., и уже в конце этого года Грот принялся за составление «Истории Греции». В 1826 г. в критической статье в журнале «Вестминстерское обозрение» об «Истории Греции» У. Митфорда (по сути, преемником которого в авторстве многотомной древнегреческой истории он станет) Грот высказал руководящие взгляды на предмет и задачи задуманного труда: по этой одной статье Нибур угадал в авторе будущего знаменитого историка. В 1843 г. в том же журнале появилась статья Грота о сочинении Нибура: «Griechische Heroengeschichten», составлявшая как бы непосредственное продолжение его ранних занятий мифологией и в общих чертах дававшая содержание I тома «Истории». Как отмечает В. И. Кузищин, его опыт банковской и политической деятельности «позволили Гроту лучше понять пружины исторического развития древнегреческих полисов», а знакомством с видными экономистами Англии и их влиянию он «обязан интересом к экономическим проблемам античной истории».

Двенадцать томов «History of Greece» Джорджа Грота вышли в свет между 1845 и 1855 гг. Её появление стало целым событием, привлекло внимание не только специалистов, а широких образованных кругов не только Англии, а Европы и Америки. Она посвящена истории Древней Греции с древнейших времён до 301 до н. э. Отмечают, что он прекрасно выяснил условия, которые в пределах мелких политических общин породили античную образованность с её общечеловеческим характером и цивилизующей силой. В изложении в его «Истории» преобладает политическая история, с особым упором на афинскую. Он идеализировал афинскую демократию. В отношении ранней греческой традиции он проявляет гиперкритицизм, эпоха эллинизма представляется ему бессодержательной. Его работа главным образом являлась собирательным пересказом легендарной традиции, вместе с тем с критическим к ней отношением. По замечанию Бузескула, труд Грота также «отличается большим реализмом и в этом отношении составляет противоположность господствовавшему прежде несколько романтическому взгляду на греков». Отмечают также несомненные литературные достоинства его работы.

Его труд, будучи созвучен проходившей тогда в Англии борьбе за демократические преобразования, вызвал широкий общественный резонанс. Только в Англии его работ была издана пять раз, последний в 1888 году. Как отмечает В. И. Кузищин, «Грот стремился показать, что в пределах именно демократических государств были созданы условия для формирования высокой греческой культуры с её общечеловеческими ценностями, имеющими также большое значение для европейской культуры».

В значительной мере Гроту история Греции обязана видным местом, занимаемым ею в кругу образовательных дисциплин^{[уточнить]}.

Благодаря своему труду он приобрёл всемирную известность. Ему было предложено пэрство, от которого он отказался.

Не так велико значение другого капитального сочинения Грота, «Plato and the other companions of Socrates» (I—III, Лонд. 1865; 2 изд., 1867), хотя и оно встречено было критикой с большим сочувствием, особенно Дж. Ст. Миллем. Важное достоинство этого труда — ясный, обстоятельный анализ отдельных диалогов, с изложением основных положений автора. Во многом «Платон» служит дополнением к «Истории Греции».

Последние годы жизни Грот с особенным усердием продолжал давно начатые занятия Аристотелем, но успел закончить только меньшую часть труда, о логике Аристотеля. Несколько статей по философии написаны Гротом в виде приложений к различным сочинениям Бэна. В 1869 г. он вместе с Дж. Ст. Миллем изготовил новое издание «Analysis of the phenomena of the human mind» Джеймса Милля.

К концу жизни он частично пересмотрел свои общественно-политические воззрения, так, в 1867 году он сказал: «Я пережил свою веру в силу республики, как преграды против низких страстей большинства, и допускаю возможность, что верховная власть, когда она покоится в республиканских руках, может быть употреблена так же пагубно, как и деспотом, подобным Наполеону I».

Кабинетные труды чередовались с усиленной административной деятельностью в Лондонском университете, вице-канцлером которого он был с 1862 года и до конца жизни. Грот погребен в Вестминстерском аббатстве (Уголок поэтов). Высшей оценкой своей ученой деятельности Грот считал избрание его иностранным членом Французской академии наук на место Маколея. Он был почетным членом многих академий, ученых обществ и университетов, в частности Петербургского и Харьковского.

По смерти Грота Бэном и Робертсоном изданы его «Aristotle» (Лонд., 1872), «Fragments on ethical subjects» (Лондон, 1876) и сборник мелких сочинений.

Его супруга, которая овдовев написала его биографию, выставляла своё участие в написании им «Истории Греции» гораздо большим, чем можно было бы подумать.

Литература

• Грот, Джордж // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [www.ras.ru/win/db/show_per.asp?P=.id-50233.ln-ru Профиль Джорджа Грота] на официальном сайте РАН
• Гущин В. Р. [elar.uniyar.ac.ru/jspui/handle/123456789/2316 Джордж Грот: на пути к «Греческой истории»]
• В. П. Бузескул. [www.sno.pro1.ru/lib/buzeskul_vvedeine_v_istoriju_grezii/27.htm Введение в историю Греции]

Ссылки

• [encyclopaedia.biga.ru/enc/history/GROT_DZHORDZH.html]

Отрывок, характеризующий Грот, Джордж

– Напрасно он так много людей повел, – сказал свитский офицер.
– И в самом деле, – сказал Несвицкий. – Тут бы двух молодцов послать, всё равно бы.
– Ах, ваше сиятельство, – вмешался Жерков, не спуская глаз с гусар, но всё с своею наивною манерой, из за которой нельзя было догадаться, серьезно ли, что он говорит, или нет. – Ах, ваше сиятельство! Как вы судите! Двух человек послать, а нам то кто же Владимира с бантом даст? А так то, хоть и поколотят, да можно эскадрон представить и самому бантик получить. Наш Богданыч порядки знает.
– Ну, – сказал свитский офицер, – это картечь!
Он показывал на французские орудия, которые снимались с передков и поспешно отъезжали.
На французской стороне, в тех группах, где были орудия, показался дымок, другой, третий, почти в одно время, и в ту минуту, как долетел звук первого выстрела, показался четвертый. Два звука, один за другим, и третий.
– О, ох! – охнул Несвицкий, как будто от жгучей боли, хватая за руку свитского офицера. – Посмотрите, упал один, упал, упал!
– Два, кажется?
– Был бы я царь, никогда бы не воевал, – сказал Несвицкий, отворачиваясь.
Французские орудия опять поспешно заряжали. Пехота в синих капотах бегом двинулась к мосту. Опять, но в разных промежутках, показались дымки, и защелкала и затрещала картечь по мосту. Но в этот раз Несвицкий не мог видеть того, что делалось на мосту. С моста поднялся густой дым. Гусары успели зажечь мост, и французские батареи стреляли по ним уже не для того, чтобы помешать, а для того, что орудия были наведены и было по ком стрелять.
– Французы успели сделать три картечные выстрела, прежде чем гусары вернулись к коноводам. Два залпа были сделаны неверно, и картечь всю перенесло, но зато последний выстрел попал в середину кучки гусар и повалил троих.
Ростов, озабоченный своими отношениями к Богданычу, остановился на мосту, не зная, что ему делать. Рубить (как он всегда воображал себе сражение) было некого, помогать в зажжении моста он тоже не мог, потому что не взял с собою, как другие солдаты, жгута соломы. Он стоял и оглядывался, как вдруг затрещало по мосту будто рассыпанные орехи, и один из гусар, ближе всех бывший от него, со стоном упал на перилы. Ростов побежал к нему вместе с другими. Опять закричал кто то: «Носилки!». Гусара подхватили четыре человека и стали поднимать.
– Оооо!… Бросьте, ради Христа, – закричал раненый; но его всё таки подняли и положили.
Николай Ростов отвернулся и, как будто отыскивая чего то, стал смотреть на даль, на воду Дуная, на небо, на солнце. Как хорошо показалось небо, как голубо, спокойно и глубоко! Как ярко и торжественно опускающееся солнце! Как ласково глянцовито блестела вода в далеком Дунае! И еще лучше были далекие, голубеющие за Дунаем горы, монастырь, таинственные ущелья, залитые до макуш туманом сосновые леса… там тихо, счастливо… «Ничего, ничего бы я не желал, ничего бы не желал, ежели бы я только был там, – думал Ростов. – Во мне одном и в этом солнце так много счастия, а тут… стоны, страдания, страх и эта неясность, эта поспешность… Вот опять кричат что то, и опять все побежали куда то назад, и я бегу с ними, и вот она, вот она, смерть, надо мной, вокруг меня… Мгновенье – и я никогда уже не увижу этого солнца, этой воды, этого ущелья»…
В эту минуту солнце стало скрываться за тучами; впереди Ростова показались другие носилки. И страх смерти и носилок, и любовь к солнцу и жизни – всё слилось в одно болезненно тревожное впечатление.
«Господи Боже! Тот, Кто там в этом небе, спаси, прости и защити меня!» прошептал про себя Ростов.
Гусары подбежали к коноводам, голоса стали громче и спокойнее, носилки скрылись из глаз.
– Что, бг'ат, понюхал пог'оху?… – прокричал ему над ухом голос Васьки Денисова.
«Всё кончилось; но я трус, да, я трус», подумал Ростов и, тяжело вздыхая, взял из рук коновода своего отставившего ногу Грачика и стал садиться.
– Что это было, картечь? – спросил он у Денисова.
– Да еще какая! – прокричал Денисов. – Молодцами г'аботали! А г'абота сквег'ная! Атака – любезное дело, г'убай в песи, а тут, чог'т знает что, бьют как в мишень.
И Денисов отъехал к остановившейся недалеко от Ростова группе: полкового командира, Несвицкого, Жеркова и свитского офицера.
«Однако, кажется, никто не заметил», думал про себя Ростов. И действительно, никто ничего не заметил, потому что каждому было знакомо то чувство, которое испытал в первый раз необстреленный юнкер.
– Вот вам реляция и будет, – сказал Жерков, – глядишь, и меня в подпоручики произведут.
– Доложите князу, что я мост зажигал, – сказал полковник торжественно и весело.
– А коли про потерю спросят?
– Пустячок! – пробасил полковник, – два гусара ранено, и один наповал , – сказал он с видимою радостью, не в силах удержаться от счастливой улыбки, звучно отрубая красивое слово наповал .


Преследуемая стотысячною французскою армией под начальством Бонапарта, встречаемая враждебно расположенными жителями, не доверяя более своим союзникам, испытывая недостаток продовольствия и принужденная действовать вне всех предвидимых условий войны, русская тридцатипятитысячная армия, под начальством Кутузова, поспешно отступала вниз по Дунаю, останавливаясь там, где она бывала настигнута неприятелем, и отбиваясь ариергардными делами, лишь насколько это было нужно для того, чтоб отступать, не теряя тяжестей. Были дела при Ламбахе, Амштетене и Мельке; но, несмотря на храбрость и стойкость, признаваемую самим неприятелем, с которою дрались русские, последствием этих дел было только еще быстрейшее отступление. Австрийские войска, избежавшие плена под Ульмом и присоединившиеся к Кутузову у Браунау, отделились теперь от русской армии, и Кутузов был предоставлен только своим слабым, истощенным силам. Защищать более Вену нельзя было и думать. Вместо наступательной, глубоко обдуманной, по законам новой науки – стратегии, войны, план которой был передан Кутузову в его бытность в Вене австрийским гофкригсратом, единственная, почти недостижимая цель, представлявшаяся теперь Кутузову, состояла в том, чтобы, не погубив армии подобно Маку под Ульмом, соединиться с войсками, шедшими из России.
28 го октября Кутузов с армией перешел на левый берег Дуная и в первый раз остановился, положив Дунай между собой и главными силами французов. 30 го он атаковал находившуюся на левом берегу Дуная дивизию Мортье и разбил ее. В этом деле в первый раз взяты трофеи: знамя, орудия и два неприятельские генерала. В первый раз после двухнедельного отступления русские войска остановились и после борьбы не только удержали поле сражения, но прогнали французов. Несмотря на то, что войска были раздеты, изнурены, на одну треть ослаблены отсталыми, ранеными, убитыми и больными; несмотря на то, что на той стороне Дуная были оставлены больные и раненые с письмом Кутузова, поручавшим их человеколюбию неприятеля; несмотря на то, что большие госпитали и дома в Кремсе, обращенные в лазареты, не могли уже вмещать в себе всех больных и раненых, – несмотря на всё это, остановка при Кремсе и победа над Мортье значительно подняли дух войска. Во всей армии и в главной квартире ходили самые радостные, хотя и несправедливые слухи о мнимом приближении колонн из России, о какой то победе, одержанной австрийцами, и об отступлении испуганного Бонапарта.
Князь Андрей находился во время сражения при убитом в этом деле австрийском генерале Шмите. Под ним была ранена лошадь, и сам он был слегка оцарапан в руку пулей. В знак особой милости главнокомандующего он был послан с известием об этой победе к австрийскому двору, находившемуся уже не в Вене, которой угрожали французские войска, а в Брюнне. В ночь сражения, взволнованный, но не усталый(несмотря на свое несильное на вид сложение, князь Андрей мог переносить физическую усталость гораздо лучше самых сильных людей), верхом приехав с донесением от Дохтурова в Кремс к Кутузову, князь Андрей был в ту же ночь отправлен курьером в Брюнн. Отправление курьером, кроме наград, означало важный шаг к повышению.
Ночь была темная, звездная; дорога чернелась между белевшим снегом, выпавшим накануне, в день сражения. То перебирая впечатления прошедшего сражения, то радостно воображая впечатление, которое он произведет известием о победе, вспоминая проводы главнокомандующего и товарищей, князь Андрей скакал в почтовой бричке, испытывая чувство человека, долго ждавшего и, наконец, достигшего начала желаемого счастия. Как скоро он закрывал глаза, в ушах его раздавалась пальба ружей и орудий, которая сливалась со стуком колес и впечатлением победы. То ему начинало представляться, что русские бегут, что он сам убит; но он поспешно просыпался, со счастием как будто вновь узнавал, что ничего этого не было, и что, напротив, французы бежали. Он снова вспоминал все подробности победы, свое спокойное мужество во время сражения и, успокоившись, задремывал… После темной звездной ночи наступило яркое, веселое утро. Снег таял на солнце, лошади быстро скакали, и безразлично вправе и влеве проходили новые разнообразные леса, поля, деревни.
На одной из станций он обогнал обоз русских раненых. Русский офицер, ведший транспорт, развалясь на передней телеге, что то кричал, ругая грубыми словами солдата. В длинных немецких форшпанах тряслось по каменистой дороге по шести и более бледных, перевязанных и грязных раненых. Некоторые из них говорили (он слышал русский говор), другие ели хлеб, самые тяжелые молча, с кротким и болезненным детским участием, смотрели на скачущего мимо их курьера.