Аутуори, Дзаккариа

Дзаккариа Аутуори (итал. Zaccaria Autuori; 1899, Кава-де-Тиррени — 1961, Сан-Паулу) — бразильский скрипач, дирижёр, музыкальный педагог и художник итальянского происхождения.

Первоначальное музыкальное образование получил как скрипач в Неаполе у Гаэтано Фузелла. С юношеских лет жил в Бразилии. С начала 1920-х гг. был одной из центральных фигур в музыкальной жизни Сан-Паулу: преподавал различные курсы в консерватории (среди его учеников Гвидо Санторсола), начиная с 1914 г. последовательно был лидером трёх ведущих струнных квартетов региона, дирижировал муниципальным симфоническим оркестром.

В поздние годы выступил также как художник-самоучка примитивистского направления. Пейзажи Аутуори были впервые выставлены в Музее искусства Сан-Паулу в 1951 г. и затем приобретены музеем, одна из них была репродуцирована в обзорном труде Пьетро Мария Барди «Искусство в Бразилии» (1956); в 1961 г. посмертно состоялась персональная выставка картин Аутуори.

Именем Аутуори названа улица (порт. Rua Maestro Zacarias Autuori) в Сан-Паулу.

Отрывок, характеризующий Аутуори, Дзаккариа

Илья Андреич одобривал сзади кружка; некоторые бойко поворачивались плечом к оратору при конце фразы и говорили:
– Вот так, так! Это так!
Пьер хотел сказать, что он не прочь ни от пожертвований ни деньгами, ни мужиками, ни собой, но что надо бы знать состояние дел, чтобы помогать ему, но он не мог говорить. Много голосов кричало и говорило вместе, так что Илья Андреич не успевал кивать всем; и группа увеличивалась, распадалась, опять сходилась и двинулась вся, гудя говором, в большую залу, к большому столу. Пьеру не только не удавалось говорить, но его грубо перебивали, отталкивали, отворачивались от него, как от общего врага. Это не оттого происходило, что недовольны были смыслом его речи, – ее и забыли после большого количества речей, последовавших за ней, – но для одушевления толпы нужно было иметь ощутительный предмет любви и ощутительный предмет ненависти. Пьер сделался последним. Много ораторов говорило после оживленного дворянина, и все говорили в том же тоне. Многие говорили прекрасно и оригинально.
Издатель Русского вестника Глинка, которого узнали («писатель, писатель! – послышалось в толпе), сказал, что ад должно отражать адом, что он видел ребенка, улыбающегося при блеске молнии и при раскатах грома, но что мы не будем этим ребенком.
– Да, да, при раскатах грома! – повторяли одобрительно в задних рядах.
Толпа подошла к большому столу, у которого, в мундирах, в лентах, седые, плешивые, сидели семидесятилетние вельможи старики, которых почти всех, по домам с шутами и в клубах за бостоном, видал Пьер. Толпа подошла к столу, не переставая гудеть. Один за другим, и иногда два вместе, прижатые сзади к высоким спинкам стульев налегающею толпой, говорили ораторы. Стоявшие сзади замечали, чего не досказал говоривший оратор, и торопились сказать это пропущенное. Другие, в этой жаре и тесноте, шарили в своей голове, не найдется ли какая мысль, и торопились говорить ее. Знакомые Пьеру старички вельможи сидели и оглядывались то на того, то на другого, и выражение большей части из них говорило только, что им очень жарко. Пьер, однако, чувствовал себя взволнованным, и общее чувство желания показать, что нам всё нипочем, выражавшееся больше в звуках и выражениях лиц, чем в смысле речей, сообщалось и ему. Он не отрекся от своих мыслей, но чувствовал себя в чем то виноватым и желал оправдаться.