Дзанис, Апостолос

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Дзанис»)
Перейти к: навигация, поиск
Апостолос Дзанис
Απόστολος Τζανής
Псевдонимы:

Костакис

Дата рождения:

1913(1913)

Место рождения:

Киос, Османская империя

Дата смерти:

6 октября 1941(1941-10-06)

Место смерти:

Палеокоми, Серре (ном)

Партия:

Коммунистическая партия Греции

Апόстолос Дзанис (греч. Απόστολος Τζανής, 1913 — 6 октября 1941) — греческий политический и профсоюзный деятель, член руководства Македонского бюро Коммунистической партии Греции. Участник антифашистского Сопротивления. Один из руководителей Драмского восстания против болгарских оккупационных властей, ставшего первым массовым восстанием на оккупированной территории Греции и одним из первых в оккупированной Европе. Погиб в октябре 1941 года в бою с болгарскими оккупантами.





Молодость

По одним источникам Апостолос Дзанис родился в западномакедонском селе Клинес, Флорина (ном) в 1919 году, в семье беженцев Малоазийской катастрофы. По другим источникам, более соответствующим датам его биографии, он вырос во Флорине, но родился в 1913 году в малоазийском Киосе[1]. С детства был вынужен работать, но сумел не только окончить школу но и стать учителем. Педагогическое училище Флорины он окончил с отличием. Ещё в подростковом возрасте вступил в Организацию коммунистической молодёжи Греции (ΟΚΝΕ). В 1932 году он стал секретарём организации ΟΚΝΕ региона Флорины. В 1933 он стал членом Македонского бюро компартии Греции. В 1937 году служил в роте штрафников (политически ненадёжных) 28 — го пехотного полка. Вместе с другими 11 юношами из Фессалоник был сослан на остров Агиос Эвстратиос. В силу появившихся проблем со здоровьем, был переведен в санаторий в Асвестохори, недалеко от Фессалоник, откуда ему удалось бежать. В подполье развил заметную профсоюзную деятельность.

Организация «Элефтериа»

С началом тройной, германо-итало-болгарской, оккупации Греции, Дзанис вновь был включён в Македонское бюро партии и в начале мая 1941 года принял участие в создании первой организации Сопротивления, под именем «Элефтериа» (Свобода). Одновременно он принял участие в создании подпольной газеты под тем же именем. Учредительный протокол организации «Элефтериа» был подписан 15 мая 1941 года. Пртокол подписали:

  • От Македонского бюро компартии Симос Керасидис и Апостолос Дзанис
  • От социалистической партии врач Иоаннис Пасалидис.
  • От крестьянской партии юрист Афанасий Фидас
  • От Демократического союза Георгий Эфтимиадис
  • От офицерской группы «Меркуриос» отставной полковник Димитриос Псаррос[2].

Следует отметить, что «Элефтериа», была одной из первых организаций Сопротивления в оккупированной силами Оси Европе. Она была создана всего месяц после вступления немцев в Салоники и за две недели до падения Крита. Поскольку часть историков правой политической ориентации, в попытке принизить патриотизм греческих коммунистов и их роль в создании движения Сопротивления, утверждает, что их действия были вызваны в основном призывами о помощи Советского Союза к своим товарищам, историки левой ориентации подчёркивают тот факт, что «Элефтериа» была создана за месяц до нападения Германии на Советский Союз. Керасидис, вместе с Дзанисом, приняли крайне радикальную позицию в вопросе организации Сопротивления против оккупационных сил. Как писал впоследствии Андреас Дзимас, один из руководителей компартии в тот период, а затем член генштаба Народно-освободительной армии Греции (ЭЛАС): «… позицией Македонского бюро летом 1941 года было наше немедленное превращение в боевую диверсионную организацию, которая бы предприняла решительные действия в городах и провинции. Для них, партийная организация идентифицировалась с несколькими десятками или сотнями решительных людей, способных на всё.». Хотя «Элефтериа» ещё не создала своей подпольной сети, она сразу поставила своей целью развёртывание партизанской войны. Псаррос был назначен военным руководителем «Элефтерии»[3][2][4] Уже 20 мая члены организации «Элефтериа» во главе с Хадзитомасом Хурмузисом уничтожили на улицах Салоник с десяток немецких грузовиков и большое число бочек с топливом[5]. В первые 6 месяцев деятельности организации, Дзанис организовал ряд последовательных диверсий против немцев.

Борьба против болгарских оккупантов

В ходе немецкого вторжения в Грецию в начале апреля 1941 года болгарские войска не принимали прямого участия в военных действиях, оставаясь в резерве. С продвижением немецких войск, Греция была разделена на 3 зоны оккупации — немецкую, итальянскую и болгарскую. Болгарские войска стали занимать греческие территории Македонии и Западной Фракии, начиная с 21 апреля, освобождая таким образом немецкие войска перед началом их нападения на Советский Союз. Особенностью болгарской зоны было то, что болгары спешили объявить её территорией Болгарии, осуществляя таким образом, с помощью немцев, свои давние претензии на Македонию и Западную Фракию. В рамках политики болгаризации региона, греческие церкви и монастыри подверглись ограблению, греческие священники были изгнаны и взамен были привезены болгарские священники, греческие школы были закрыты и взмамен были открыты болгарские школы, употребление болгарского языка стало обязательным. Имена городов, сёл и улиц были заменены на болгарские. Население отказывающееся признавать себя болгарами было обложено тяжёлыми налогами. Греческим врачам, юристам и аптекарям запрещалось вести свою профессию. Болгарская зона приобрела печальную славу самой кровавой в оккупированной Греции[6]. Размах зверств и террора болгарских оккупантов был таким, что наблюдался беспрецедентный исход греческого населения Восточной Македонии и Фракии из болгарской зоны оккупации в немецкую. Эти события получили отражение в романе «Эксодос» (Исход) греческого писателя Илиаса Венезиса[7].

Создавшаяся обстановка не оставила безучастными греческих коммунистов. В документах Греческого Сопротивления речь идёт о «свящённой ненависти греческого народа против болгарских захватчиков»[8]. Решение греческих коммунистов о начале вооружённой борьбы ставило целью борьбу против оккупантов, а также оказание косвенной помощи Советскому Союзу, который подвергся нападению 22 июня.

Уже 10 июля был создан первый партизанский отряд имени «Одиссеас Андруцос» в районе города Нигрита, под командованием Танасиса Гениоса (Лассаниса). В августе в регионе города Килкис был создан отряд получивший имя «Афанасия Дьяка», под командованием капитана Петроса, а в горах Лекани (Чал Даг) отряд под командованием Михалиса Георгиадиса (Спартака) и Петроса Пастурмадзиса (Кицоса).

15 сентября в селе Илиокоми состоялась сходка членов Македонского бюро партии, на котором приняли участие первый секретарь бюро Параскевас Дракос (Барбас), второй секретарь Апостолос Дзанис (Костакис), секретарь партийной организации Кавалы Теоклитос Крокос (Михалис), секретарь партийной организации Драмы Пантелис Хамалидис (Алекос), секретарь партийной организации Нигриты Моисис Пасхалидис (Григорис), Ламброс Мазаракис и др. Было принято решение о организации большего числа партизанских отрядов, но не о восстании. Предложение о массовом восстании было обсуждено на заседаниях городских и сельских организаций партии. Были высказаны сомнения о начале немедленного военного выступления. Были высказаны соображения о том, что восстание является преждевременным, что надо постепенно увеличивать партизанские силы и планировать свои действия в соответствии с ходом войны. Однако впоследствии, решение о восстании было принято на уровне окружной партийной организации Драмы её секретарём Хамалидисом заявившим: «Такое широкое всенародное революционное движение невозможно скрыть. Знают или нет об этом болгары, восстание произойдёт и мы удивим не только Грецию но и весь мир.».

Хамалидис был непреклонен: «Мы готовим революцию, поймите это наконец» и угрожал расстрелом возражающим.

Решение о начале восстания было принято на партийной сходке в городе Драма, на которой, кроме Хамалидиса, не принимали участия остальные члены Македнского бюро. 26 сентября было принято решение начать восстание в ночь с 28 на 29 сентября

Драмское восстание

Сигналом для начала восстания стала атака вечером 28 сентября на электростанцию в Аркадико Драмы. Группа паризан атаковала также лагерь болгарского Корпуса военного снабжения и железнодорожную станцию Драмы, но в силу плохой организации и малого числа атакующих их атаки были отражены. В тот же вечер партизанские группы атаковали станции болгарской жандармерии, муниципалитеты и мосты, убивая болгарских жандарм, старост и греческих коллаборационистов во многих сёлах нома Драмы. Действия партизан и бегство болгарских властей были отмечены также в сёлах номов Серре и Кавала.

Восстание было неожиданным не только для болгарских оккупантов, но и для членов Македонского бюро компартии. Бюро срочно послало в Илиокоми своего второго секретаря, Апостолиса Дзаниса, который обратился к жителям села со словами: «Не знаю откуда был дан этот приказ о восстании. Если хотите бороться за свободу Греции, следуйте за мной. С тем что вы сделали сегодня, вы дали право оккупантам приступить к резне греческого народа.».

С 29 сентября болгары приступили к массовым арестам и расстрелам в городе Драма и окружающих сёлах, а также в городах и сёлах номов Серре и Кавала. В общей сложности жертвами болгарского террора и резни стали 2.140 человек, из них 1.547 в номе Драма, 483 в номе Серре и 110 в номе Кавала. Одновременно, 29 сентября на горе Чал Даг собрались около 1.200 повстанцев, вооружённых кто чем и без достаточных боеприпасов и провизии. Другой проблемой было то, что в горы ушло большое число безоружного гражданского населения. Мобилизовав большие силы армии и жандармерии, с применением артиллерии и авиации, болгары приступили к карательным операциям в горах Паггео и Чал Даг и ликвидировали партизанские группы нашедшие там убежище.

В период последававший после Гражданской войны в Греции (1946—1949) историками правой политической ориентации были высказаны спекулятивные идеи о том что Драмское восстание было болгарской провокацией. Согласно этим историкам, болгарские оккупационные власти имели детальную информацию о готовившемся восстании, но дали ему вспыхнуть, дабы приступить к резне греческого населения, с тем чтобы с помощью этнической чистки изменить этническую демографию региона. Историки левой ориентации признают что восстание было преждевременным, но именуют его героическим. Историк Н. Георгиадис считает глупостью и мысль о сотрудничестве греческих коммунистов с болгарскими фашистами. Но учитывая чрезмерный интернационализм греческих коммунистов, он не исключает того, что они могли быть введены в заблуждение слухами поступавшими от своих болгарских товарищей о возможном, но не состоявшимся, антифашистском выступлении в самой Болгарии[9][10].

Смерть Дзаниса и других членов Македонского бюро

Подпольная ставка Македонского бюро находилась в маленьком селе Мирини соседнего с номом Драмы нома Серре. Здесь, в доме братьев Кутурусисов, находилось как убежище членов Македонского бюро, так и подпольная типография газет «Элефтериа», «Голос Паггео» и «Партизан». После подавления Драмского восстания, болгары расширили зону своей резни на соседние серрские сёла Кормиста, Илиокоми, Проти и др. Угроза ареста всего Македонского бюро, в полном его его составе, вынудила принять решение о уходе из Мирини и перехода, через реку Стримонас, в Центральную Македонию. При попытке перехода через реку и после предательства, члены Македонского бюро и сопровождавшие их трое юношей из драмского села Кирья были окружены в камышах болгарскими войсками. Апостолос Дзансис погиб в бою. Параскевас Барбас и Арабадзис Мазаракис были ранены и первоначально были взяты в плен. Однако сразу затем, болгарский офицер возглавлявший армейскую часть лично застрелил Барбаса выстрелом из пистолета в голову. Были расстреляны также Моисис Пасхалидис (Григорис), братья Арабадзис и Ламброс Мазаракисы и трое юношей из села Кирья (двое из них были братьями). Спаслись только Мария Георгиу Томопулу и Манолис Хараламбидис[11].

Напишите отзыв о статье "Дзанис, Апостолос"

Ссылки

  1. [www.rizospastis.gr/story.do?id=3652795&textCriteriaClause=%2B%CE%91%CE%A0%CE%9F%CE%A3%CE%A4%CE%9F%CE%9B%CE%9F%CE%A3+%2B%CE%A4%CE%96%CE%91%CE%9D%CE%97%CE%A3 Μνημεσ Αγωνιστων | Ριζοσπαστησ]
  2. 1 2 [www.rizospastis.gr/story.do?id=4749333 6 ΟΚΤΩΒΡΗ 1941 Η δολοφονία των μελών του Μακεδονικού Γραφείου του ΚΚΕ, εφημερίδα Ριζοσπάστης, ανακτήθηκε στις 23/3/2015]
  3. Χάγκεν Φλάισερ, «Το Αντάρτικο», Ιστορία του Ελληνικού Έθνους, Εκδοτική Αθηνών, τομ.ΙΣΤ, Αθήνα, 2000, σελ. 20
  4. [www.edia-makedonia.gr/index.php?option=com_content&view=article&id=50:------------lr&catid=1:2011-07-13-11-29-17 Η είσοδος των ναζί στη Θεσσαλονίκη και η ίδρυση της εθνικοαπελευθερωτικής οργάνωσης «Ελευθερία» ΕΔΙΑ Κ&Δ Μακεδονίας, ανακτήθηκε στις 23/3/2015]
  5. [www.rizospastis.gr/story.do?id=8896299 ΣΑΝ ΣΗΜΕΡΑ | Aπό μέρα σε μέρα | ΡΙΖΟΣΠΑΣΤΗΣ]
  6. [www.rizospastis.gr/page.do?publDate=13/12/2015&id=16047&pageNo=34. ΡΙΖΟΣΠΑΣΤΗΣ | Ημερήσια πολιτική εφημερίδα όργανο της ΚΕ του ΚΚΕ]
  7. Ηλίας Βενέζης, Έξοδος, εκδ. Εστίας 1964, σελ.4
  8. Κείμενα της Εθνικής Αντίστασης, Τόμος Πρώτος, σελ.84, εκδ. Σύγχρονη Εποχή, Αθήνα 1981
  9. Νικόλαος Θ. Γεωργιάδης, Οι αγώνες της αριστεράς στην περιοχή της Δράμας, Δράμα 2006, σ. 19-21 και 23-25
  10. [www.prosoma.gr/index.php?option=com_content&view=article&id=311&Itemid=7 Δράμα, η εξέγερση του Σεπτεμβρίου 1941 — Μουσικοχορευτικός Σύλλογος Ο Μέγας Αλέξανδρος]
  11. [www.rizospastis.gr/story.do?id=973387&textCriteriaClause=%2B%CE%91%CE%A0%CE%9F%CE%A3%CE%A4%CE%9F%CE%9B%CE%9F%CE%A3+%2B%CE%A4%CE%96%CE%91%CE%9D%CE%97%CE%A3 Βαρύς ο φόρος αίματος της λευτεριάς | ΡΕΠΟΡΤΑΖ | ΡΙΖΟΣΠΑΣΤΗΣ]

Отрывок, характеризующий Дзанис, Апостолос

Когда они слушали приказ Наполеона, представлявшего им за их увечья и смерть в утешение слова потомства о том, что и они были в битве под Москвою, они кричали «Vive l'Empereur!» точно так же, как они кричали «Vive l'Empereur!» при виде изображения мальчика, протыкающего земной шар палочкой от бильбоке; точно так же, как бы они кричали «Vive l'Empereur!» при всякой бессмыслице, которую бы им сказали. Им ничего больше не оставалось делать, как кричать «Vive l'Empereur!» и идти драться, чтобы найти пищу и отдых победителей в Москве. Стало быть, не вследствие приказания Наполеона они убивали себе подобных.
И не Наполеон распоряжался ходом сраженья, потому что из диспозиции его ничего не было исполнено и во время сражения он не знал про то, что происходило впереди его. Стало быть, и то, каким образом эти люди убивали друг друга, происходило не по воле Наполеона, а шло независимо от него, по воле сотен тысяч людей, участвовавших в общем деле. Наполеону казалось только, что все дело происходило по воле его. И потому вопрос о том, был ли или не был у Наполеона насморк, не имеет для истории большего интереса, чем вопрос о насморке последнего фурштатского солдата.
Тем более 26 го августа насморк Наполеона не имел значения, что показания писателей о том, будто вследствие насморка Наполеона его диспозиция и распоряжения во время сражения были не так хороши, как прежние, – совершенно несправедливы.
Выписанная здесь диспозиция нисколько не была хуже, а даже лучше всех прежних диспозиций, по которым выигрывались сражения. Мнимые распоряжения во время сражения были тоже не хуже прежних, а точно такие же, как и всегда. Но диспозиция и распоряжения эти кажутся только хуже прежних потому, что Бородинское сражение было первое, которого не выиграл Наполеон. Все самые прекрасные и глубокомысленные диспозиции и распоряжения кажутся очень дурными, и каждый ученый военный с значительным видом критикует их, когда сражение по ним не выиграно, и самью плохие диспозиции и распоряжения кажутся очень хорошими, и серьезные люди в целых томах доказывают достоинства плохих распоряжений, когда по ним выиграно сражение.
Диспозиция, составленная Вейротером в Аустерлицком сражении, была образец совершенства в сочинениях этого рода, но ее все таки осудили, осудили за ее совершенство, за слишком большую подробность.
Наполеон в Бородинском сражении исполнял свое дело представителя власти так же хорошо, и еще лучше, чем в других сражениях. Он не сделал ничего вредного для хода сражения; он склонялся на мнения более благоразумные; он не путал, не противоречил сам себе, не испугался и не убежал с поля сражения, а с своим большим тактом и опытом войны спокойно и достойно исполнял свою роль кажущегося начальствованья.


Вернувшись после второй озабоченной поездки по линии, Наполеон сказал:
– Шахматы поставлены, игра начнется завтра.
Велев подать себе пуншу и призвав Боссе, он начал с ним разговор о Париже, о некоторых изменениях, которые он намерен был сделать в maison de l'imperatrice [в придворном штате императрицы], удивляя префекта своею памятливостью ко всем мелким подробностям придворных отношений.
Он интересовался пустяками, шутил о любви к путешествиям Боссе и небрежно болтал так, как это делает знаменитый, уверенный и знающий свое дело оператор, в то время как он засучивает рукава и надевает фартук, а больного привязывают к койке: «Дело все в моих руках и в голове, ясно и определенно. Когда надо будет приступить к делу, я сделаю его, как никто другой, а теперь могу шутить, и чем больше я шучу и спокоен, тем больше вы должны быть уверены, спокойны и удивлены моему гению».
Окончив свой второй стакан пунша, Наполеон пошел отдохнуть пред серьезным делом, которое, как ему казалось, предстояло ему назавтра.
Он так интересовался этим предстоящим ему делом, что не мог спать и, несмотря на усилившийся от вечерней сырости насморк, в три часа ночи, громко сморкаясь, вышел в большое отделение палатки. Он спросил о том, не ушли ли русские? Ему отвечали, что неприятельские огни всё на тех же местах. Он одобрительно кивнул головой.
Дежурный адъютант вошел в палатку.
– Eh bien, Rapp, croyez vous, que nous ferons do bonnes affaires aujourd'hui? [Ну, Рапп, как вы думаете: хороши ли будут нынче наши дела?] – обратился он к нему.
– Sans aucun doute, Sire, [Без всякого сомнения, государь,] – отвечал Рапп.
Наполеон посмотрел на него.
– Vous rappelez vous, Sire, ce que vous m'avez fait l'honneur de dire a Smolensk, – сказал Рапп, – le vin est tire, il faut le boire. [Вы помните ли, сударь, те слова, которые вы изволили сказать мне в Смоленске, вино откупорено, надо его пить.]
Наполеон нахмурился и долго молча сидел, опустив голову на руку.
– Cette pauvre armee, – сказал он вдруг, – elle a bien diminue depuis Smolensk. La fortune est une franche courtisane, Rapp; je le disais toujours, et je commence a l'eprouver. Mais la garde, Rapp, la garde est intacte? [Бедная армия! она очень уменьшилась от Смоленска. Фортуна настоящая распутница, Рапп. Я всегда это говорил и начинаю испытывать. Но гвардия, Рапп, гвардия цела?] – вопросительно сказал он.
– Oui, Sire, [Да, государь.] – отвечал Рапп.
Наполеон взял пастильку, положил ее в рот и посмотрел на часы. Спать ему не хотелось, до утра было еще далеко; а чтобы убить время, распоряжений никаких нельзя уже было делать, потому что все были сделаны и приводились теперь в исполнение.
– A t on distribue les biscuits et le riz aux regiments de la garde? [Роздали ли сухари и рис гвардейцам?] – строго спросил Наполеон.
– Oui, Sire. [Да, государь.]
– Mais le riz? [Но рис?]
Рапп отвечал, что он передал приказанья государя о рисе, но Наполеон недовольно покачал головой, как будто он не верил, чтобы приказание его было исполнено. Слуга вошел с пуншем. Наполеон велел подать другой стакан Раппу и молча отпивал глотки из своего.
– У меня нет ни вкуса, ни обоняния, – сказал он, принюхиваясь к стакану. – Этот насморк надоел мне. Они толкуют про медицину. Какая медицина, когда они не могут вылечить насморка? Корвизар дал мне эти пастильки, но они ничего не помогают. Что они могут лечить? Лечить нельзя. Notre corps est une machine a vivre. Il est organise pour cela, c'est sa nature; laissez y la vie a son aise, qu'elle s'y defende elle meme: elle fera plus que si vous la paralysiez en l'encombrant de remedes. Notre corps est comme une montre parfaite qui doit aller un certain temps; l'horloger n'a pas la faculte de l'ouvrir, il ne peut la manier qu'a tatons et les yeux bandes. Notre corps est une machine a vivre, voila tout. [Наше тело есть машина для жизни. Оно для этого устроено. Оставьте в нем жизнь в покое, пускай она сама защищается, она больше сделает одна, чем когда вы ей будете мешать лекарствами. Наше тело подобно часам, которые должны идти известное время; часовщик не может открыть их и только ощупью и с завязанными глазами может управлять ими. Наше тело есть машина для жизни. Вот и все.] – И как будто вступив на путь определений, definitions, которые любил Наполеон, он неожиданно сделал новое определение. – Вы знаете ли, Рапп, что такое военное искусство? – спросил он. – Искусство быть сильнее неприятеля в известный момент. Voila tout. [Вот и все.]
Рапп ничего не ответил.
– Demainnous allons avoir affaire a Koutouzoff! [Завтра мы будем иметь дело с Кутузовым!] – сказал Наполеон. – Посмотрим! Помните, в Браунау он командовал армией и ни разу в три недели не сел на лошадь, чтобы осмотреть укрепления. Посмотрим!
Он поглядел на часы. Было еще только четыре часа. Спать не хотелось, пунш был допит, и делать все таки было нечего. Он встал, прошелся взад и вперед, надел теплый сюртук и шляпу и вышел из палатки. Ночь была темная и сырая; чуть слышная сырость падала сверху. Костры не ярко горели вблизи, во французской гвардии, и далеко сквозь дым блестели по русской линии. Везде было тихо, и ясно слышались шорох и топот начавшегося уже движения французских войск для занятия позиции.
Наполеон прошелся перед палаткой, посмотрел на огни, прислушался к топоту и, проходя мимо высокого гвардейца в мохнатой шапке, стоявшего часовым у его палатки и, как черный столб, вытянувшегося при появлении императора, остановился против него.
– С которого года в службе? – спросил он с той привычной аффектацией грубой и ласковой воинственности, с которой он всегда обращался с солдатами. Солдат отвечал ему.
– Ah! un des vieux! [А! из стариков!] Получили рис в полк?
– Получили, ваше величество.
Наполеон кивнул головой и отошел от него.

В половине шестого Наполеон верхом ехал к деревне Шевардину.
Начинало светать, небо расчистило, только одна туча лежала на востоке. Покинутые костры догорали в слабом свете утра.
Вправо раздался густой одинокий пушечный выстрел, пронесся и замер среди общей тишины. Прошло несколько минут. Раздался второй, третий выстрел, заколебался воздух; четвертый, пятый раздались близко и торжественно где то справа.
Еще не отзвучали первые выстрелы, как раздались еще другие, еще и еще, сливаясь и перебивая один другой.
Наполеон подъехал со свитой к Шевардинскому редуту и слез с лошади. Игра началась.


Вернувшись от князя Андрея в Горки, Пьер, приказав берейтору приготовить лошадей и рано утром разбудить его, тотчас же заснул за перегородкой, в уголке, который Борис уступил ему.
Когда Пьер совсем очнулся на другое утро, в избе уже никого не было. Стекла дребезжали в маленьких окнах. Берейтор стоял, расталкивая его.
– Ваше сиятельство, ваше сиятельство, ваше сиятельство… – упорно, не глядя на Пьера и, видимо, потеряв надежду разбудить его, раскачивая его за плечо, приговаривал берейтор.
– Что? Началось? Пора? – заговорил Пьер, проснувшись.
– Изволите слышать пальбу, – сказал берейтор, отставной солдат, – уже все господа повышли, сами светлейшие давно проехали.
Пьер поспешно оделся и выбежал на крыльцо. На дворе было ясно, свежо, росисто и весело. Солнце, только что вырвавшись из за тучи, заслонявшей его, брызнуло до половины переломленными тучей лучами через крыши противоположной улицы, на покрытую росой пыль дороги, на стены домов, на окна забора и на лошадей Пьера, стоявших у избы. Гул пушек яснее слышался на дворе. По улице прорысил адъютант с казаком.
– Пора, граф, пора! – прокричал адъютант.
Приказав вести за собой лошадь, Пьер пошел по улице к кургану, с которого он вчера смотрел на поле сражения. На кургане этом была толпа военных, и слышался французский говор штабных, и виднелась седая голова Кутузова с его белой с красным околышем фуражкой и седым затылком, утонувшим в плечи. Кутузов смотрел в трубу вперед по большой дороге.
Войдя по ступенькам входа на курган, Пьер взглянул впереди себя и замер от восхищенья перед красотою зрелища. Это была та же панорама, которою он любовался вчера с этого кургана; но теперь вся эта местность была покрыта войсками и дымами выстрелов, и косые лучи яркого солнца, поднимавшегося сзади, левее Пьера, кидали на нее в чистом утреннем воздухе пронизывающий с золотым и розовым оттенком свет и темные, длинные тени. Дальние леса, заканчивающие панораму, точно высеченные из какого то драгоценного желто зеленого камня, виднелись своей изогнутой чертой вершин на горизонте, и между ними за Валуевым прорезывалась большая Смоленская дорога, вся покрытая войсками. Ближе блестели золотые поля и перелески. Везде – спереди, справа и слева – виднелись войска. Все это было оживленно, величественно и неожиданно; но то, что более всего поразило Пьера, – это был вид самого поля сражения, Бородина и лощины над Колочею по обеим сторонам ее.
Над Колочею, в Бородине и по обеим сторонам его, особенно влево, там, где в болотистых берегах Во йна впадает в Колочу, стоял тот туман, который тает, расплывается и просвечивает при выходе яркого солнца и волшебно окрашивает и очерчивает все виднеющееся сквозь него. К этому туману присоединялся дым выстрелов, и по этому туману и дыму везде блестели молнии утреннего света – то по воде, то по росе, то по штыкам войск, толпившихся по берегам и в Бородине. Сквозь туман этот виднелась белая церковь, кое где крыши изб Бородина, кое где сплошные массы солдат, кое где зеленые ящики, пушки. И все это двигалось или казалось движущимся, потому что туман и дым тянулись по всему этому пространству. Как в этой местности низов около Бородина, покрытых туманом, так и вне его, выше и особенно левее по всей линии, по лесам, по полям, в низах, на вершинах возвышений, зарождались беспрестанно сами собой, из ничего, пушечные, то одинокие, то гуртовые, то редкие, то частые клубы дымов, которые, распухая, разрастаясь, клубясь, сливаясь, виднелись по всему этому пространству.
Эти дымы выстрелов и, странно сказать, звуки их производили главную красоту зрелища.
Пуфф! – вдруг виднелся круглый, плотный, играющий лиловым, серым и молочно белым цветами дым, и бумм! – раздавался через секунду звук этого дыма.
«Пуф пуф» – поднимались два дыма, толкаясь и сливаясь; и «бум бум» – подтверждали звуки то, что видел глаз.
Пьер оглядывался на первый дым, который он оставил округлым плотным мячиком, и уже на месте его были шары дыма, тянущегося в сторону, и пуф… (с остановкой) пуф пуф – зарождались еще три, еще четыре, и на каждый, с теми же расстановками, бум… бум бум бум – отвечали красивые, твердые, верные звуки. Казалось то, что дымы эти бежали, то, что они стояли, и мимо них бежали леса, поля и блестящие штыки. С левой стороны, по полям и кустам, беспрестанно зарождались эти большие дымы с своими торжественными отголосками, и ближе еще, по низам и лесам, вспыхивали маленькие, не успевавшие округляться дымки ружей и точно так же давали свои маленькие отголоски. Трах та та тах – трещали ружья хотя и часто, но неправильно и бедно в сравнении с орудийными выстрелами.