Дза (гильдии)

Дза (яп. 座, ざ, «сидение», «место заседаний») — японские средневековые самоуправляемые корпорации, существовавшие с периода Хэйан до периода Мэйдзи. Среди них выделяют несколько видов: торгово-ремесленные и транспортные дза (аналоги европейских средневековых цехов), художественные и театральные дза (прихрамовые труппы), крестьянские дза (сельские советы) и монетные дза (монетные дворы).

Торгово-ремесленные и транспортные дза

Дза формировались из японских торговцев, ремесленников и перевозчиков, которые объединялись в союзы по профессиональному признаку для увеличения прибыли от своего рода деятельности. Такие объединения, чтобы получить божественную или светскую протекцию своим действиям, признавали своими покровителями императорский двор, аристократов, буддийские храмы, синтоистские святилища или сёгунат. В обмен на исполнение членами дза фиксированных повинностей или уплаты определённой части прибыли в пользу покровителя, последний давал дза монопольное право на производство, коммерческие операции и перевозку в пределах определённой территории, которая была подконтрольна ему, а также привилегию на сбор портовых платежей и дорожных пошлин в ней. Несмотря на формальную зависимость от своего покровителя, дза имели широкую внутреннюю автономию и разветвлённую систему рангов и должностей.

Одним из древнейших примеров дза является Ясэ-дза, созданный в 1092 году под покровительством храма Сёрэнъин в Киото, и Кадзи-дза (кузнечный цех), созданный в 1118 году под покровительством храма Тодайдзи в Наре.

С XIII века, в связи с углублением разделения труда и развитием товарооборота, дза начали организовываться по всей Японии. Хотя процесс оформления профессиональных корпораций принял общегосударственный масштаб, на протяжении следующих пяти веков наибольшее количество дза концентрировалось в столичном регионе Кинай. Причиной этого было то, что император и аристократы, которые выступали покровителями корпораций, жили преимущественно в японской столице Киото, центры основных буддийских школ также были собраны именно здесь.

Среди торгово-ремесленных объединений, которые охранялись центральной властью, а именно монаршим домом, и имели свои главные ячейки рядом с Киото, были Компай-дза (цех красильщиков индиго), Сюкуси-дза (бумажный цех), Отонэри-дза (ткацкий цех), Каётё-дза (цех носильщиков паланкинов), Хитарэ-дза (костюмный цех). В Исе находилась особенная корпорация — Суйгин-дза (ртутный цех), а под наблюдением императорского казначея пребывало отдельное объединение литейщиков в провинции Кавати.

Среди дза, которые патронировались аристократами, известны Хакуя-дза (цех позолоты) рода Коноэ, Сио-авасэмоно-дза (рыбный цех) рода Саёндзи, Аосо-дза (прядильный цех) рода Сандзёниси. Большинство таких корпораций располагались в районе Тэннодзи, провинциях Оми и Этиго.

Немало профессиональных объединений работали под покровительством синтоистских святилищ. Среди них самыми крупными были Абура-дза (масляный цех) Ивасимидзу Хатимангу в городе Оямадзаки, Сакэкодзи-дза (цех саке) священнослужителей Китано дзиндзя в западном Киото, корпорации Вата-дза (хлопковый цех), Нэригину-дза (шёлковый цех) и Дзайки-дза (деревообрабатывающий цех) Гион дзиндзя, Сомэн-дза (цех лапши) и Карагаса-дза (цех китайских головных уборов) Касуга Тайся в Наре и Сио-дза (солеварный цех) Хиёси дзиндзя в городе Оми-Хатиман.

Буддийские храмы и монастыри также покровительствовали группам дза. Монастырь Энряку-дзи из Сакамото был формальным патроном Оби-дза (цеха поясов), Гофуку-дза (цеха кимоно) и Ками-дза (бумажного цеха). Монастырь Кофуку-дзи из Нары покровительствовал Абура-дза (масляному цеху), Сио-дза (солеварному цеху), Доки-дза (гончарному цеху), Мокумэн-дза (хлопковому цеху) и Итаконго-дза (обувному цеху). Монастырь Ситэнно-дзи из Кавати был над Мусиро-дза (цехом соломенных подстилок) и Ками-дза (бумажным цехом).

Объединение кузнецов-мечников Татия-дза, находившееся в Киото, было под контролем сёгуната.

Существовали редкие случаи, когда ремесленные корпорации объединялись под эгидой сельских храмов, как Кодзи-дза (цех саке) в провинции Идзуми в селении Куротори.

В XVI веке, в период междоусобиц, торгово-ремесленные и транспортные профессиональные объединения дза постепенно ликвидировались провинциальными правителями даймё, которые ради роста своей хозяйственной силы способствовали свободной торговле в форме свободных и ежедневных ярмарок ракуити и свободных цехов ракудза. С началом периода Эдо (1603—1867) только небольшое количество крупных дза смогли уцелеть. Большинство из них переоформились в так называемые акционерные общества кабунакама, которые монопольно управляли экономикой страны до средины XIX века. Крупнейшие из них превратились в монопольные синдикаты Японской империи — дзайбацу и кэйрэцу XIX—XX веков.

Художественные и театральные дза

В XIII—XIV веках музыканты, танцоры и певцы, которые выступали во время праздников и молебнов в крупных буддийских монастырях и синтоистских святилищах, также образовывали свои профессиональные объединения, называвшиеся дза. Такие объединения чаще всего пребывали под покровительством крупных монастырей и святилищ и получали от них монопольное право на проведение художественных и музыкальных мероприятий на территориях, которые определялись покровителем.

Особенно были известны 4 художественные корпорации, которые находились под патронатом Касуга дзиндзя — это Тоби-дза (позднее Хосё-дза), Юдзаки-дза (позднее Кандзэ-дза), Сакато-дза (позднее Конго-дза) и Эмман-дза (позднее Компару-дза). Кроме них были известны также объединения музыкантов под патронатом монастыря Ситэнно-дзи и корпорация исполнителей танцев льва под покровительством святилища Гион дзиндзя. Также по всей Японии существовали разнообразные дза музыкантов и танцоров, которые одновременно занимались проповедованием и гаданием. Такие дза подчинялись столичному аристократическому Цутимикадо.

Начиная с конца XVI века большинство вышеупомянутых дза превратились в театральные труппы, дав начало школам японского театра но, а с XVII века — кабуки. Самые известные из них существуют по сей день под патронатом японского правительства, сохраняя свою средневековую иерархию и традиции исполнения театральных произведений.

Сельские дза

Со средины XIII века японские крестьяне создали свою форму самоуправления, которая называлась со — «союз». Она объединяла одно или несколько сёл района. Центром такого союза выступало районное синтоистское святилище или буддийский храм. Организацией праздников при этих учреждениях заведовала независимая сельская корпорация или совет — сон-дза (сельская дза), которая одновременно была главным руководящим органом вышеупомянутого сельского «союза» со.

Членами сельских дза были только мужчины из богатейших слоёв села. В зависимости от региона, они составляли единую корпорацию, где все имели равные права, или подразделялись на три возрастных группы — хон-дза (основная дза), син-дза (новая дза) и маго-дза (дза внуков). По принципу старшинства в сельской дза выбирали главу — дзато, который на протяжении года отвечал за организацию и проведение мероприятий «союза», а также заведовал её хозяйством. В качестве советников ему помогали сельские старшие жители отона и старейшины тосиёри. Сельская молодёжь вакасю имела право проверять деятельность дза, несла ответственность за охрану «союза» и следила за порядком во время праздников.

Сельская дза распоряжалась совместным имуществом сельского «союза», его водами и лесами, устанавливала правила и нормы поведения сёлах в виде законов окитэ, а также организовывала суды над нарушителями этих правил и норм и исполняла вынесенные приговоры. Все решения дза принимались коллегиально, на советах большинством голосов.

Начиная с XVII века средневековые самоуправляемые «союзы» со начали ликвидироваться силами сёгуната, который стремился полностью подчинить себе сёла. Это привело к выделению составляющих «союза» — малых сёл комура и «ограждений» гакиути — в отдельные самодостаточные сельские общины. Вместе с этим происходила трансформация сельских дза, право членства в которых получило всё мужское население поселения, независимо от достатка. Подобные перемены привели к постепенной формализации института сельских дза и их превращению в общесельские советы.

Другие дза

В период Эдо (1603—1867) большинство средневековых торгово-ремесленных дза были распущены или трансформировались в корпорации нового типа — кабунакама. Сёгунат сохранил название дза только за учреждениями, которые занимались изготовлением золотых и серебряных монет (Кин-дза и Гин-дза), весов (Хакари-дза), мер (Масу-дза), а также продавцами-монополистами риса (Комэ-дза). Такие дза пребывали под непосредственным контролем самурайского правительства.

В конце XIX века некоторые из них трансформировались в современные институты: Кин-дза была превращена в Монетный двор, а Хакари-дза — в Ведомство стандартов Японии.

Литература

• 『新編　日本史辞典』 (Новое издание. Словарь истории Японии)　京大日本史辞典編纂会、東京創元社、1994. — P.393—394.
• Kaplan, Edward. The Cultures of East Asia: Political-Material Aspects. — Western Washington University.
• Sansom, George. A History of Japan: 1334-1615. — Stanford: Stanford University Press, 1961.
• Sansom, George. A History of Japan: 1615-1867. — Stanford: Stanford University Press, 1963.
• Sansom, George. Japan: a Short Cultural History. — New York: Appleton-Century Crofts, 1962.

Отрывок, характеризующий Дза (гильдии)

– Но что же это значит? – задумчиво сказала Наташа.
– Ах, я не знаю, как все это необычайно! – сказала Соня, хватаясь за голову.
Через несколько минут князь Андрей позвонил, и Наташа вошла к нему; а Соня, испытывая редко испытанное ею волнение и умиление, осталась у окна, обдумывая всю необычайность случившегося.
В этот день был случай отправить письма в армию, и графиня писала письмо сыну.
– Соня, – сказала графиня, поднимая голову от письма, когда племянница проходила мимо нее. – Соня, ты не напишешь Николеньке? – сказала графиня тихим, дрогнувшим голосом, и во взгляде ее усталых, смотревших через очки глаз Соня прочла все, что разумела графиня этими словами. В этом взгляде выражались и мольба, и страх отказа, и стыд за то, что надо было просить, и готовность на непримиримую ненависть в случае отказа.
Соня подошла к графине и, став на колени, поцеловала ее руку.
– Я напишу, maman, – сказала она.
Соня была размягчена, взволнована и умилена всем тем, что происходило в этот день, в особенности тем таинственным совершением гаданья, которое она сейчас видела. Теперь, когда она знала, что по случаю возобновления отношений Наташи с князем Андреем Николай не мог жениться на княжне Марье, она с радостью почувствовала возвращение того настроения самопожертвования, в котором она любила и привыкла жить. И со слезами на глазах и с радостью сознания совершения великодушного поступка она, несколько раз прерываясь от слез, которые отуманивали ее бархатные черные глаза, написала то трогательное письмо, получение которого так поразило Николая.


На гауптвахте, куда был отведен Пьер, офицер и солдаты, взявшие его, обращались с ним враждебно, но вместе с тем и уважительно. Еще чувствовалось в их отношении к нему и сомнение о том, кто он такой (не очень ли важный человек), и враждебность вследствие еще свежей их личной борьбы с ним.
Но когда, в утро другого дня, пришла смена, то Пьер почувствовал, что для нового караула – для офицеров и солдат – он уже не имел того смысла, который имел для тех, которые его взяли. И действительно, в этом большом, толстом человеке в мужицком кафтане караульные другого дня уже не видели того живого человека, который так отчаянно дрался с мародером и с конвойными солдатами и сказал торжественную фразу о спасении ребенка, а видели только семнадцатого из содержащихся зачем то, по приказанию высшего начальства, взятых русских. Ежели и было что нибудь особенное в Пьере, то только его неробкий, сосредоточенно задумчивый вид и французский язык, на котором он, удивительно для французов, хорошо изъяснялся. Несмотря на то, в тот же день Пьера соединили с другими взятыми подозрительными, так как отдельная комната, которую он занимал, понадобилась офицеру.
Все русские, содержавшиеся с Пьером, были люди самого низкого звания. И все они, узнав в Пьере барина, чуждались его, тем более что он говорил по французски. Пьер с грустью слышал над собою насмешки.
На другой день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и, вероятно, он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с другими в какой то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие французы с шарфами на руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которой обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том, кто он? где он был? с какою целью? и т. п.
Вопросы эти, оставляя в стороне сущность жизненного дела и исключая возможность раскрытия этой сущности, как и все вопросы, делаемые на судах, имели целью только подставление того желобка, по которому судящие желали, чтобы потекли ответы подсудимого и привели его к желаемой цели, то есть к обвинению. Как только он начинал говорить что нибудь такое, что не удовлетворяло цели обвинения, так принимали желобок, и вода могла течь куда ей угодно. Кроме того, Пьер испытал то же, что во всех судах испытывает подсудимый: недоумение, для чего делали ему все эти вопросы. Ему чувствовалось, что только из снисходительности или как бы из учтивости употреблялась эта уловка подставляемого желобка. Он знал, что находился во власти этих людей, что только власть привела его сюда, что только власть давала им право требовать ответы на вопросы, что единственная цель этого собрания состояла в том, чтоб обвинить его. И поэтому, так как была власть и было желание обвинить, то не нужно было и уловки вопросов и суда. Очевидно было, что все ответы должны были привести к виновности. На вопрос, что он делал, когда его взяли, Пьер отвечал с некоторою трагичностью, что он нес к родителям ребенка, qu'il avait sauve des flammes [которого он спас из пламени]. – Для чего он дрался с мародером? Пьер отвечал, что он защищал женщину, что защита оскорбляемой женщины есть обязанность каждого человека, что… Его остановили: это не шло к делу. Для чего он был на дворе загоревшегося дома, на котором его видели свидетели? Он отвечал, что шел посмотреть, что делалось в Москве. Его опять остановили: у него не спрашивали, куда он шел, а для чего он находился подле пожара? Кто он? повторили ему первый вопрос, на который он сказал, что не хочет отвечать. Опять он отвечал, что не может сказать этого.
– Запишите, это нехорошо. Очень нехорошо, – строго сказал ему генерал с белыми усами и красным, румяным лицом.
На четвертый день пожары начались на Зубовском валу.
Пьера с тринадцатью другими отвели на Крымский Брод, в каретный сарай купеческого дома. Проходя по улицам, Пьер задыхался от дыма, который, казалось, стоял над всем городом. С разных сторон виднелись пожары. Пьер тогда еще не понимал значения сожженной Москвы и с ужасом смотрел на эти пожары.
В каретном сарае одного дома у Крымского Брода Пьер пробыл еще четыре дня и во время этих дней из разговора французских солдат узнал, что все содержащиеся здесь ожидали с каждым днем решения маршала. Какого маршала, Пьер не мог узнать от солдат. Для солдата, очевидно, маршал представлялся высшим и несколько таинственным звеном власти.
Эти первые дни, до 8 го сентября, – дня, в который пленных повели на вторичный допрос, были самые тяжелые для Пьера.

Х
8 го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n'avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыла рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.
Очевидно, русское гнездо было разорено и уничтожено; но за уничтожением этого русского порядка жизни Пьер бессознательно чувствовал, что над этим разоренным гнездом установился свой, совсем другой, но твердый французский порядок. Он чувствовал это по виду тех, бодро и весело, правильными рядами шедших солдат, которые конвоировали его с другими преступниками; он чувствовал это по виду какого то важного французского чиновника в парной коляске, управляемой солдатом, проехавшего ему навстречу. Он это чувствовал по веселым звукам полковой музыки, доносившимся с левой стороны поля, и в особенности он чувствовал и понимал это по тому списку, который, перекликая пленных, прочел нынче утром приезжавший французский офицер. Пьер был взят одними солдатами, отведен в одно, в другое место с десятками других людей; казалось, они могли бы забыть про него, смешать его с другими. Но нет: ответы его, данные на допросе, вернулись к нему в форме наименования его: celui qui n'avoue pas son nom. И под этим названием, которое страшно было Пьеру, его теперь вели куда то, с несомненной уверенностью, написанною на их лицах, что все остальные пленные и он были те самые, которых нужно, и что их ведут туда, куда нужно. Пьер чувствовал себя ничтожной щепкой, попавшей в колеса неизвестной ему, но правильно действующей машины.
Пьера с другими преступниками привели на правую сторону Девичьего поля, недалеко от монастыря, к большому белому дому с огромным садом. Это был дом князя Щербатова, в котором Пьер часто прежде бывал у хозяина и в котором теперь, как он узнал из разговора солдат, стоял маршал, герцог Экмюльский.
Их подвели к крыльцу и по одному стали вводить в дом. Пьера ввели шестым. Через стеклянную галерею, сени, переднюю, знакомые Пьеру, его ввели в длинный низкий кабинет, у дверей которого стоял адъютант.