Дзуйкаку
Дзуйкаку (яп. 瑞鶴, «Везучий журавль») — японский авианосец времён Второй мировой войны типа «Сёкаку». Принимал активное участие почти во всех крупных сражениях на Тихом океане против американского флота, в том числе атаке на Пёрл-Харбор, рейде в Индийский океан, бою в Коралловом море, бою у Восточных Соломоновых островов, бою у островов Санта-Крус, сражении у Марианских островов. По количеству проведенных операций «Дзуйкаку» уступает только американскому авианосцу «Энтерпрайз». Потоплен 25 октября 1944 года в бою у мыса Энганьо в ходе Филиппинской операции.
Конструкция
Авианосцы типа «Сёкаку» стали первыми авианосцами, построенными без учёта ограничений Вашингтонской и Лондонской морских конференций. Проект разрабатывался на основе авианосца «Хирю», однако снятие ограничений по тоннажу позволило значительно улучшить проект. Дополнительное водоизмещение было использовано для создания броневой защиты, увеличение высоты за счет дополнительной палубы, установку более мощных механизмов, усиление противоторпедной защиты, увеличения авиагруппы и зенитного вооружения. В результате получился очень хороший корабль, который по своим основным характеристикам оставался лучшим типом среди японских авианосцев.
«Дзуйкаку» имел мощное бронирование борта (215 мм) и части палубы над жизненно важными отсеками (170 мм). Помимо этого корабль получил хорошую противоторпедную защиту по образцу тяжелых крейсеров. Полетная палуба бронирования, напротив, не имела. Слабым местом была пожароопасность корабля, так как цистерны и бензопроводы располагались в незащищенных отсеках по всему кораблю, к тому же были совершенно не защищены. Самолеты располагались в двух ангарах под полётной палубой и поднимались на неё при помощи двух самолетоподъёмников. 
Значительная длина полетной палубы позволила отказаться от использования катапульт. Авианосец был приспособлен к посадке самолётов как с носа, так и с кормы. Дымовые трубы располагались на правой стороне позади небольшой надстройки.
В ходе войны на авианосце не раз проводились модернизации с учётом опыта, приобретённого в боевых действиях. После сражения в Коралловом море, ангары «Дзуйкаку» были снабжены противопожарными жалюзи, заправка и вооружение самолетов стала производится только на полётной палубе. Была установлена система пожаротушения и бронированный пост управления тушением[1].
Вооружение
Авиация
По первоначальному проекту авиагруппа авианосца должна была включать 12 истребителей Mitsubishi А5М «Клод», 24 бомбардировщика Aichi D1A «Сьюзи», 24 бомбардировщика-торпедоносца Nakajima B5N «Кейт» 12 разведчиков C3N, а также 24 резервных самолета всех типов. Ко времени ввода в строй «Дзуйкаку» получил на вооружение истребители А6М «Зеро» и пикировщики Aichi D3A «Вэл», а разведчики C3N, в серию не пошли и на вооружение флота не поступили. Поэтому авиагруппа стала состоять из 84 машин (72 операционных и 12 резервных), а функции разведки, японцы возложили, в основном, на гидросамолеты кораблей охранения. Во время нападения на Перл-Харбор на авианосце базировалось 18 истребителей, 27 пикировщиков и 27 торпедоносцев-бомбардировщиков.
В начале войны авиагруппы японских авианосцев имели небольшое число истребителей, которое в ходе войны возрастало за счет сокращения числа ударных самолетов. В сражении в Коралловом море в мае 1942 года «Дзуйкаку» нёс уже одинаковое число самолетов всех трёх типов — по 21 единице. В двух боях — у Восточных Соломоновых островов и у островов Санта-Крус число истребителей было доведено до 27 единиц, в том числе и новой модификации — A6M3. Помимо этого, авиагруппа включала 27 пикировщик и 18 торпедоносцев. В ходе длительной паузы в боях в 1943 году палубная авиация была полностью перевооружена: были поставлены на вооружение усовершенствованные истребители A6M5 «Зик», новые пикирующие бомбардировщики Yokosuka D4Y «Suisei» (кодовое имя — «Джуди»), разведывательные самолёты на их основе и новые торпедоносцы Nakajima B6N «Tenzan». Во время сражения у Марианских островов авиагруппа насчитывала 75 самолётов (27 истребителей, 27 пикировщиков, 18 торпедоносцев и 3 разведчика). Поражение и огромные потери в этом сражении привели к тому, что в своё последний бой авианосец «Дзуйкаку» отправился с не типовой группой из 44 истребителей (часть из которых несла бомбы), 7 пикирующих бомбардировщиков и 14 торпедоносцев.
| Характеристики самолетов, входивших в состав авиагруппы авианосца «Дзуйкаку» | ||||||
|---|---|---|---|---|---|---|
| Тип | Американское название | Скорость, км/ч | Дальность полёта, км | Вооружение | Экипаж | Примечание |
| Aichi D3A1, тип 99 | Вэл (Val) | 450 | 1400 | 250-кг бомба под фюзеляжем, две 60-кг бомбы под крыльями, три 7,7 мм пулемёта | 2 | Пикирующий бомбардировщик, 1941-43 гг. |
| Mitsubishi A6M2, тип 0 | Зеро (Zero) | 545 | 1870 | по две 20-мм пушки и 7,7 мм пулемёта, две 60-кг бомбы под крыльями | 1 | Истребитель, 1941-43 гг. |
| Nakajima B5N2, тип 97 | Кейт (Kate) | 360 | 1100 | 800-кг торпеда или более 500 кг бомб, 7,7 мм пулемёт | 3 | Торпедоносец, высотный бомбардировщик, 1941-43 гг. |
| Yokosuka D4Y2 «Suisei», тип 2 | Джуди (Judy) | 575 | 3600 | 500-кг бомба под фюзеляжем, две 60-кг бомбы под крыльями, три 7,7 мм пулемёта | 2 | Пикирующий бомбардировщик, 1943-44 гг. |
| Nakajima B6N2 «Tenzan» | Джилл (Jill) | 463 | 3500 | 800-кг торпеда или три 250-кг бомбы, один 13-мм и один 7,7 мм пулемёты | 3 | Торпедоносец, высотный бомбардировщик, 1943-44 гг. |
Артиллерия
Так как авианосец строился с учётом ошибок предыдущих проектов, он изначально получил на вооружение универсальную зенитную артиллерию главного калибра, включавшую восемь спаренных установок универсальных 127-мм орудий типа 89 с длиной ствола в 40 калибров, которая была дополнена 12 строенных установок 25-мм автоматов с длиной ствола 60 калибров образца 1941 года. Установки 127-мм орудий стояли поровну в четырёх батареях в носу и корме на вынесенных за борт платформах под полетной палубой, причём шесть установок были открытыми, а две, расположенные в кормовой части с правого борта за дымоходами, имели полностью закрытые щиты, значительно ослаблявшие влияние на их прислугу дыма и газов. Установки имели силовой привод и управлялись от четырёх приборов управления огнём (директоров зенитного огня) типа 94 (один наверху надстройки, два — на срезе полетной палубы с правого борта рядом с надстройкой и один — напротив с левого борта), что придавало зенитной артиллерии дальнего боя исключительную гибкость, позволяя управлять огнём сразу по четырём целям.
Строенные 25-мм зенитные автоматы располагались также на платформах чуть ниже полетной палубы в батареях по 2-4 установки и управлялись от шести приборов управления типа 95. Стоящие за закрытыми 127-мм установками 2 установки зенитных автоматов правого борта имели полностью закрытые щиты, но остальные были открытыми. Число 25-мм автоматов в ходе войны непрерывно росло: после боя в Коралловом море в июне 1942 года добавили четыре строенные установки: по две в носу и корме на платформах верхней палубы, с одним дополнительным прибором управления типа 95 на каждую пару. 
С июля 1943 года авианосец нёс 70 25-мм автоматов(18x3 и 16x1): ещё по 1x3 установки добавили в оконечностях под установленными в июле 1942 года, а 16 одноствольных расположили на платформах между носовыми 127-мм орудиями (по 6 на борт) и за надстройкой (по 2 на борт). После июня 1944 года «Дзуйкаку» получил ещё 20 одноствольных 25-мм автоматов (по 5 съемных на полетной палубе перед носовым и средним элеваторами, по 3 с каждого борта в носовой части верхней палубы, остальные в платформах под полетной палубой) и два 3-ствольных на полетной палубе перед и за надстройкой. Таким образом число 25-мм стволов достигло 90 единиц. Тогда же для ближней ПВО «Дзуйкаку» получил и восемь 28-ствольных 120-мм ракетных установок на модифицированных станках строенных 25-мм автоматов. Эти установки, расположенные на платформах перед носовыми 127-мм орудиями, имели практически нулевую точность попадания, но оказывали определенный моральный эффект на пилотов американских пикировщиков, заходивших в атаку, как правило, с носа.
Главным недостатком систем управления зенитным огнём этих, как впрочем и всех других японских, кораблей было отсутствие радара, имеющегося у союзников. В ходе войны все крупные японские корабли стали получать радары, но даже в 1944 году они качественно уступали английским и американским образцам 3-4-летней давности. Основным средством дальнего обнаружения воздушных и надводных целей в японской флоте стал радар типа 21 и поисковый радар ПВО типа 13 с антенной «лестничного» типа, установленной вертикально на мачте перед стеньгой. Эти радары могли обнаружить одиночный самолет с дистанции 32 мили, а крупный корабль с дистанции 12,5 миль. Использовать их для управления зенитным огнём, как это с успехом делали американцы, было невозможно[1].
История службы
Атака на Перл-Харбор
26 ноября 1941 года авианосец в составе 5 дивизии авианосцев («Сёкаку» и «Дзуйкаку») ударного авианосного соединения вышел из залива Хитокапу к Гавайским островам. Утром 7 декабря 1941 года японская авиация с шести авианосцев внезапно атаковала американский флот в военно-морской базе в Пирл-Харбор. Нападение было проведено двумя волнами (эшелонами). В первой волне насчитывалось 183 самолета (49 горизонтальных бомбардировщиков, 40 торпедоносцев и 51 пикирующий бомбардировщик и 43 истребителя). Целью первого налёта должны были стать корабли в гавани, поэтому в её состав входили самолёты вооружённые торпедами и тяжелыми бомбами. Во второй волне, взлетевшей через 1 час 15 минут насчитывалось 167 самолетов (54 горизонтальных бомбардировщика, 78 пикирующих бомбардировщиков и 35 истребителей). Их целью должны были стать портовые сооружения военно-морской базы. В состав волн входили следующие самолеты с «Дзуйкаку»[2]:
В первой волне пикирующие бомбардировщики и истребители атаковали авиабазы Уилер (база ВВС) и Канехое (база авиации ВМФ). Именно самолёты с «Дзуйкаку» оказались под огнём американских истребителей, которые смогли взлететь в ходе боя. Тем не менее, потери составили только 1 D3A «Вэл». Во второй волне самолёты с авианосца также атаковали наземные цели. Потерь в ходе атаки второй волны не было.
| Авиагруппа «Дзуйкаку» во время атаки Пирл-Харбора | ||||
|---|---|---|---|---|
| волна | группа (командир) | Эскадрилья (звенья) | Тип самолета | Количество |
| 1-я волна | 16-я ударная группа (капитан Акира Сакамото) | 1-я, 2-я, 3-я эскадрильи (23-29 звенья) | Aichi D3A | 27 |
| 1-я волна | 2-я группа сопровождения (капитан Масао Сато) | 1-я эскадрилья (1-3 звенья) | Mitsubishi A6M Zero | 6 |
| 2-я волна | 6-я ударная группа (подполковник Сигэкадзу Симадзаки) | 1, 2-я, 3-я эскадрильи (41-43, 45-47, 51-52 звенья) | Nakajima B5N (бомбардировщики) | 27 |
Рейд в Индийский океан
После небольшого ремонта, во второй половине января «Дзуйкаку», в составе соединения Нагумо принял участие в рейде к восточному побережью Новой Гвинеи и Соломоновым островам, в ходе которого его самолеты нанесли удары по базам в Рабауле и Лаэ, прикрыв затем высадку десанта в Рабаул. В начале февраля принимал участие в поиске американских авианосцев, нанёсших незадолго до этого удар по Маршалловым островам, а затем до середины марта 5 дивизия авианосцев несла патрульную службу у берегов Японии[1].
26 марта 1942 года японское Ударное авианосное соединение вице-адмирала Т. Нагумо было направлено в Индийский океан для нейтрализации английского Восточного флота. 5 апреля 1942 года 128 самолетов (в том числе 18 торпедоносцев и 9 истребителей с «Акаги») атаковали порт Коломбо, рассчитывая захватить врасплох основные силы британского флота. Однако незадолго до начала рейда, командующий Восточным флотом вице-адмирал Д. Соммервил перевел основные силы на секретную базу на атолле Адду. В порту были потоплены только старый эсминец «Тенедос» («Tenedos») и вспомогательный крейсер «Гектор» («Hektor»). 
Многие корабли и суда получили повреждения, было сбито 27 самолетов противника, уничтожены или получили тяжёлые повреждения предприятия, железнодорожные строения, ангары, административные здания и множество других построек.
9 апреля 1942 года палубная авиация атаковала порт Тринкомали. Не найдя в порту кораблей, японские летчики сбросили бомбы на портовые сооружения, топливные танки, батареи ПВО и аэродром, нанеся противнику значительный урон. Однако английским кораблям из Тринкомали не удалось уйти. Отряд был обнаружен в море и атакован 85 пикировщиками под прикрытием 6 истребителей. Были потоплены авианосец «Гермес» («Hermes»), эскортный эсминец эскорта «Вампир» («Vampire»), корвет «Холлихок» («Hollyhock»), танкер «Бритиш Сержант» («British Sergeant») и вспомогательное судно «Этелстоун» («Athelstone»). В атаке приняли участие 14 D3A «Вэл» с «Дзуйкаку», которым удалось поразить английский авианосец 13 бомбами. Кроме того истребители сбили над соединением 4 бомбардировщика Bristol «Blenheim». После этого соединение вернулось в Тихий океан[3].
Бой в Коралловом море
После рейда в Индийский океан 5-я дивизия авианосцев была направлена для проведения самостоятельной операции по захвату Порт-Морсби на острове Новая Гвинея, после чего вместе с остальными авианосцами Нагумо они должны были принять участие в операции против атолла Мидуэй. Авианосцы «Дзуйкаку» и «Сёкаку» прибыли на базу Трук 25 апреля, откуда 1 мая вышли в составе ударного соединения вице-адмирала Такэо Такаги. Соединение Такаги должно было осуществлять дальнее прикрытие сил вторжения, в то время как ближнее прикрытие осуществлял отряд с лёгким авианосцем «Сёхо». Общее руководство операцией осуществлял командующий 4-м флотом адмирал Сигэёси Иноуэ.
Посылка трёх авианосцев должна была обеспечить превосходство в силах на море, так как японская разведка полагала, что американские авианосцы действуют в центральной части Тихого океана. Однако, на деле, противник раскрыл замысел операции против Порт-Морсби и планировал дать отпор. Планировалось направить против 4-го флота все имеющиеся авианосцы, но так как два из них («Энтерпрайз» и «Хорнет») задерживались с возвращением после рейда на Токио, к началу сражения американцы располагали двумя авианосными группами: 11 и 17 оперативными соединениями с авианосцами «Лексингтон» и «Йорктаун».
3 мая японцы захватили Тулаги. На следующий день самолеты с «Йорктауна» нанесли по месту высадки удар, потопив эсминец «Кикудзуки» и несколько мелких судов. После этого противники принялись искать друг друга. Японцы использовали для разведки как гидросамолёты с крейсеров, так и бомбардировщики «Кейт». 7 мая они обнаружили американское соединение. Против них были брошены большинство самолётов с обоих авианосцев 18 «Зеро», 36 «Вэл» и 24 «Кейт». Прибыв к месту атаки они обнаружили, что за авианосец был принят танкер «Неошо», который был потоплен вместе с сопровождавшим его эсминцем «Симс». Атака прошла без потерь. Тем временем американцы обнаружили и потопили авианосец «Сёхо». Настоящей катастрофой завершился вылет второй волны из 15 «Кейт» и 12 «Вэл». Сначала группа была перехвачена американскими истребителями и потеряла 10 самолётов, а затем 13 машин было потеряно из-за того, что не смогли найти свои корабли. Несколько бомбардировщиков даже пытались совершить посадку на внезапно обнаруженный «Йорктаун». Неудача второй волны дорого обошлась японскому флоту: было потеряно много опытных пилотов и упущен шанс нанести противнику потери до решающего столкновения.
Утром 8 мая противники обнаружили друг друга и почти одновременно подняли свои самолеты в атаку. Авиагруппы даже встретились на полпути друг к другу. Группа из 33 «Вэл», 18 «Кейт» и 18 «Зеро» около 11 часов вышла в атаку на американское соединение. «Лексингтон» получил тяжёлые повреждения и к концу дня был затоплен американцами. 14 пикирующих бомбардировщика с «Дзуйкаку», возглавляемые Томацу Эмой, добились попадания в «Йорктаун» 250-кг бомбой, но нанесенные ею повреждения на боеспособности корабля не сказались. Больше повреждений вызвали 12 близких разрывов. В ходе атаки японцы потеряли 12 «Кейт», 8 «Вэл» и 3 «Зеро», сбив при этом 7 бомбардировщики SBD «Dauntless» и три истребителя F4F «Wildcat». В целом, несмотря на нехватку сил из-за потерь 7 мая, японская атака была проведена очень профессионально:
Форрест Шерман, капитан авианосца «Лексингтон»
Атака была прекрасно координирована. Я видел с мостика, как бомбардировщики круто пикировали из многочисленных точек, а торпедоносцы почти одновременно с бомбардировщиками подходили с носовых секторов с обоих бортов. Я не мог укрыться от бомбардировщиков, но мог попытаться уклониться от торпед… Идеальный метод сбрасывания торпед — это при подходе групп самолетов с носовых секторов одновременно с обоих бортов. При применении этого метода корабль-цель не может повернуть в сторону той или другой группы самолетов, чтобы идти параллельно пути их торпед, не подставив при этом борт под торпеды другой группы. Расчет времени при этом имеет жизненно важное значение. Огромный «Lexington» делал повороты очень медленно. Только на то, чтобы положить руль на борт, требовалось от 30 до 40 секунд. Когда корабль начинал делать поворот, он тяжело и величественно двигался по большому кругу… В левый борт попали и взорвались две торпеды. Фонтаны воды от трёх разорвавшихся рядом с кораблем бомб, залившие палубу, сначала также были приняты за следствие попадания торпед, но последующий осмотр этого не подтвердил[4].
Сигэкадзу Симадзаки, командир авиагруппы авианосца «Дзуйкаку»
Никогда за всю свою боевую карьеру я не мог представить битву, подобную этой! Когда мы атаковали вражеские авианосцы, то налетели на настоящую стену зенитного огня. Авианосцы и корабли охранения выкрасили небо в чёрный цвет разрывами снарядов и трассами автоматов. Казалось невозможным выйти живым из торпедной или бомбовой атаки при такой защите. Горящие и взорванные самолеты обеих сторон сыпались с неба. Среди фантастического ливня огня я спикировал к самой воде и послал свою торпеду прямо в авианосец типа «Саратога». Я летел прямо над волнами, чтобы уйти от вражеских снарядов и трасс. Когда я отворачивал от авианосца, то оказался так низко, что едва не врезался в его форштевень, так как летел ниже уровня полетной палубы. Я мог видеть людей на палубе, грозивших мне кулаками. Я не знаю, смогу ли я пройти ещё раз через такое ужасное испытание". [5]
Незадолго до этого американцы, в свою очередь, атаковали корабли 5-й дивизии. «Дзуйкаку» повезло, так как он попал в зону дождевого шквала и остался незамеченным. Все самолёты атаковали «Сёкаку», который получил несколько бомб и был выведен из строя. Его самолёты были вынуждены приземляться на «Дзуйкаку». Хотя бой завершился потоплением большого американского авианосца ценой гибели лёгкого, его последствия были очень существенными. Высадка в Порт-Морсби была отложена, а флот отведён из района Кораллового моря, хотя американцы также отступили. 5-я дивизия авианосцев потеряла три четверти самолётов (23 самолёта 7 мая, 23 в боях 8 мая и ещё 12 были сброшены в океан, так как были признаны непригодными к использованию). Тяжелыми были потери среди лётчиков, особенно торпедоносцев. В итоге, даже не получивший повреждения «Дзуйкаку», был вынужден возвращаться в Японию для пополнения авиагруппы. К концу сражения на его палубе находилось только 39 самолётов. Это не позволило ему принять участие в сражении за атолл Мидуэй. Кроме того, японцы были уверены, что им удалось потопить не только «Лексингтон», но и «Йорктаун» или, по крайней мере, тяжело повредить его. Это учитывалось при планировании новой операции. Быстрое возвращение в строй «Йорктауна» стало для них неожиданностью.
Бой у Восточных Соломоновых островов
| Авиагруппа «Дзуйкаку» во время боя у Восточных Соломоновых островов | ||||
|---|---|---|---|---|
| Часть/подразделение | Командир | Самолёты | Всего | Из них исправны |
| Командир авиагруппы | капитан Садаму Такахаси | |||
| истребительная эскадрилья | капитан Аяо Сиранэ | истребитель A6M2 «Зеро» | 27 | 25 |
| бомбардировочная эскадрилья | капитан Садаму Такахаси | пикировщик D3A1 «Вэл» | 27 | 27 |
| торпедоносная эскадрилья | капитан Сигэитиро Имадзюку | торпедоносец B5N2 «Кейт» | 18 | 18 |
| ИТОГО | 72 | 70 | ||
Успех в сражении за Мидуэй резко изменил соотношение сил в войне на Тихом океане. Японский флот теперь не обладал столь явным преимуществом перед своим противником. Тем не менее, японское командование продолжило операцию на Алеутских островах. 14 июня «Дзуйкаку» включили в состав 2-го Ударного Соединения вместе с 4-й дивизией авианосцев. После высадки десанта на остров Кыска авианосцы 3-6 июля крейсировали, чтобы предотвратить возможные удары американцев по десанту. В середине июля авианосец вернулся в Куре. Вместе с заканчивающим ремонт «Сёкаку» и лёгким авианосцем «Дзуйхо» они образовали новую 1-ю дивизию авианосцев. Их авиагруппы пополнились уцелевшими экипажами погибших у Мидуэя авианосцев.
Постепенное выравнивание сил сторон позволило американцам начать контрнаступление, целью которого стал остров Гуадалканал из архипелага Соломоновых островов. Японский флот принял вызов и стал наращивать свои силы в этом районе, куда был направлена 1-я дивизия авианосцев, а также лёгкий авианосец «Рюдзё». 
Лёгкий авианосец должен был нанести удар по американскому аэродрому Гендерсон на Гуадалканале и, одновременно, служить своеобразной «приманкой» для американского флота. 24 августа противники обнаружили друг друга с помощью авиаразведки. Первый удар нанесли американцы по соединению «Рюдзе», которое обнаружило себя налётом на Гендерсон-филд. Авианосец был потоплен, но главные силы японцев избежали удара.
Самолеты с японских авианосцев были подняты в воздух днём 24 августа двумя волнами: в первой находились 20 пикирующих бомбардировщиков «Вэл», 9 бомбардировщиков «Кейт» и 15 истребителей «Зеро», во второй — 18 «Вэл», 9 «Кейт» и 9 «Зеро». Целью их стали два американских авианосца «Саратога» и «Энтерпрайз». Американцы приготовились к отражению атаки: в воздух были подняты все истребители, а остальные самолеты были подняты в воздух и покинули район боя. Тем не менее, истребителям не удалось организовать эффективное прикрытие соединения. Японские пикирующие бомбардировщики атаковали оба авианосца и линейный корабль «Северная Каролина». Им удалось тремя бомбами поразить авианосец «Энтерпрайз», нанеся ему повреждения. После этого американский флот покинул район боевых действий. Общие потери японцев в ходе атаки составили 25 самолётов. Победа в бою у Восточных Соломоновых островов упрочило позиции американцев на Гудалканале. Авианосец «Энтерпрайз» был направлен на ремонт в Пёрл-Харбор и был заменен авианосцем «Хорнет».
Бой у островов Санта-Крус
| Авиагруппа «Дзуйкаку» во время боя у островов Санта-Крус[6] | ||||
|---|---|---|---|---|
| Часть/подразделение | Командир | Самолёты | Всего на
26 окт 1942 |
Из них исправны |
| Командир авиагруппы | капитан авиации Садаму Такахаси (高橋 定) |
|||
| истребительная эскадрилья | капитан авиации Аяо Сиранэ (白根 斐夫) |
истребитель A6M2 «Зеро» | 21 | 20 |
| бомбардировочная эскадрилья | капитан авиации Садаму Такахаси | пикировщик D3A2 «Вэл» | 24 | 22 |
| торпедоносная эскадрилья | капитан авиации Сигэитиро Имадзюку (今宿 滋一郎) |
торпедоносец B5N2 «Кейт» | 20 | 20 |
| ИТОГО | 65 | 62 | ||
Очередной раунд борьбы состоялся в конце октября 1942 года. Японское командование предприняло очередную попытку добиться успеха на Гудалканале. Для противодействия американским военно-морским силами были развернуты крупные силы флота, в том числе и 1-я дивизия авианосцев («Сёкаку», «Дзуйкаку», «Дзуйхо»). Авианосцем «Дзуйкаку» капитан 1-го ранга Тамэки Номото. 25 октября прошёл во взаимных поисках противника. Утром 26 октября основные силы обнаружили друг друга и нанесли первые массированные удары. Атака первой волны японских самолётов со всех трёх авианосцев (66 самолётов, в том числе 22 «Вэл», 8 «Зеро» и 1 «Кейт» с «Дзуйкаку») пришлась на авианосец «Хорнет», который был поражен тремя бомбами, двумя торпедами, а также в него врезались два подбитых самолета. Находящийся рядом «Энтерпрайз» не был замечен, так как был скрыт дождевым шквалом.
Вторая волна состояла из 45 самолётов, в том числе 16 «Кейт» и 4 «Зеро». После поражения «Хорнета», атакующие переключились на второй авианосец. «Энтерпрайз». Несмотря на сильное истребительное прикрытие и зенитный огонь корабль был поражен тремя бомбами пикировщиков с «Сёкаку». Торпедоносцы с «Дзуйкаку» атаковали авианосец, линейный корабль «Саут Дакота» и крейсер «Портленд». Умелое маневрирование позволило первым двум уклониться от выпущенных по нему торпед, а крейсер получил попадания трёх торпед, которые не взорвались. Потери торпедоносной эскадрильи составили 9 из 16 самолётов. Один из сбитых истребителями F4F бомбардировщик врезался в надстройку эсминца «Смит», вызвав пожар и убив 57 членов экипажа. Командир направил эсминец в кильватерную струю «Саут Дакоты», потоки воды от которой сбили огонь, и «Смит» вернулся в строй. Третья волна самолётов с «Дзуйкаку» (7 «Кейт», 2 Вэл" и 5 «Зеро») смогла обнаружить только покинутый экипажем «Хорнет» и добиться попаданий в него несколькими бомбами. В итоге, американцы отказались от буксировки корабля и он был потоплен.
В свою очередь американские самолеты с Энтерпрайза" ещё в начале боя вывели из строя «Дзуйхо», а бомбардировщики с «Хорнета» тяжело повредили японский авианосец «Сёкаку». «Дзуйкаку» в очередной раз избежал повреждений, полностью оправдывая своё название, звучащее в переводе как «Счастливый журавль». Повреждение «Сёкаку» лишило возможности командующего ударным соединением адмирала Нагумо управлять своим флотом и фактически дальнейшей операцией руководил капитан Номото[7]. </div></blockquote> В результате боя американский флот казалось бы лишился преимуществ в боях за Соломоновы острова, так как в районе боевых действий у него оставался только повреждённый «Энтерпрайз». Однако победа японцам досталась слишком большой ценой. Помимо повреждений двух авианосцев, они потеряли большое число летчиков — 148 (больше чем в предыдущих трёх боях). Это вынудило отвести в Японию даже боеспособный «Дзуйкаку». В итоге японский флот не смог использовать плоды своего успеха — американцы в очередной раз удержали позиции на Гуадалканале, а вскоре перешли в наступление.
Перерыв в операциях (1943-44 гг.)
После сражения у островом Санта-Крус в действиях авианосных группировок обеих сторон наступило длительное затишье. Американцы испытывали нехватку кораблей этого класса до тех пор, пока на вооружение не стали массово поступать большие авианосцы типа «Эссекс» и лёгкие авианосцы типа «Индепенденс». к концу 1943 года на вооружении находилось 4 корабля типа «Эссекс» и 9 типа «Индепенденс». В то же время японцы испытывали острую нехватку подготовленных летчиков, поэтому старались не рисковать своими немногочисленными авианосцами и не привлекали их к активным боевым операциям. Авианосец «Дзуйкаку» в составе 1-й дивизии авианосцев базировался поочередно на Трук и Куре, где проходил плановые ремонты и модернизацию[1].
В марте 1943 г. корабль принял участие в переброске самолётов в Рабаул. Вместе с ними были посланы и опытные летчики 1-й дивизии авианосцев, многие из которых погибли в последующих боях. Они приняли участие в «Операции А» (I-GO) — попытке перехватить инициативу в воздушном сражении над Соломоновыми островами. Японская тактика использования авиагрупп авианосцев с обычных аэродромов давала небольшой эффект, благодаря хорошей подготовке, но приводила к постоянному снижению боеспособности авиации флота.
Масатакэ Окумия — офицер штаба 2-й дивизии авианосцев
Участие в «Операции А» дезорганизовало авиагруппы 1-й дивизии авианосцев. Она получила приказ вернуться в Японию для реорганизации, пополнения авиагрупп и новых тренировок. Чтобы компенсировать уход самолетов 1-й дивизии авианосцев, адмирал Какуда крайне неохотно разделил свою 2-ю дивизию. Половина его сил теперь находилась на Труке, а другая — на Маршалловых островах[8].
В мае 1943 года «Дзуйкаку» предполагалось задействовать для операции в районе Алеутских островов, но она была отменена. В октябре 1943 года авианосец вторично передал свою авиагруппу в Рабаул. Угроза главной базе на атолле Трук заставила японское командование перенести базирование флота в Сингапур. Весной 1944 года стало ясно, что американцы готовят решительное наступление в Центральной части Тихого океана и японский флот стал готовиться к решающему сражению.
Марианское сражение
Нехватка самолетов и обученных пилотов не позволяла японскому флоту оказать достойное сопротивление наступлению американцев как в центральной, так и в южной части Тихого океана. Но так как противник всё ближе приближался к Японии в марте 1944 года, было принято решение навязать ВМФ США сражение в случае их атак на Марианские и Каролинские острова. К лету японский авианосный флот достиг вершины своей численности и мог вывести в бой 9 авианосцев. На вооружение были приняты новые типы авианосных самолетов. По плану японцев американские силы вторжения должны были быть ослаблены ударам базовой авиации с Марианских островов, а затем оказать под ударом Объединённого флота с базы в Тави-Тави. Самым слабым местом японцев была низкая степень подготовки летчиков ни шедших ни в какое сравнение с американскими.
Американский флот вышел с базы на атолле Маджуро 6 июня 1944 года и с 11 числа начали атаки против Марианских островов "операция «Форейджер». 15 июня морская пехота начала высадку на Сайпан. На следующий день первый мобильный флот под командованием вице-адмирала Одзавы вышел в море. Одзава намеревался атаковать авианосные соединения, используя большую дальность своих самолетов. Благодаря активной разведке японцам удалось определить местонахождение американцев первыми и поднять утром 19 июня авиагруппы для удара. Самолёты 1-й дивизии («Сёкаку», «Дзуйкаку» и «Тайхо») действовали во второй волне. Всего в её состав входили 48 A6M5 «Зеро», 53 «Джуди» и 27 «Джилл». Наличие у американцев радара и численное превосходство свело эти преимущества на нет. Все волны японских самолетов были разгромлены. Японцы потерял 220 самолетов, причём большинство из них, пилотируемые неопытными летчиками стали столь легкой добычей, что один из американских лётчиков-истребителей сравнил бой с охотой на индеек. Впоследствии этот термин «Большая Марианская охота на индеек» («Great Marianas Turkey Shoot») стал использоваться повсеместно. 1-я дивизия в дневной атаке потеряла 80 самолётов, ещё 17 самолётов с «Дзуйкаку» были сбиты во время четвёртой атаки. Урон американцев был минимальным.
На следующий день американцы получили возможность нанести ответный удар. К этому времени японский флот, помимо большинства самолетов, потерял два больших авианосца («Тайхо» и «Сёкаку», потопленных подводными лодками. В ходе нескольких налётов вечером 20 июня американской авиации удалось потопить авианосец «Хиё» и 2 танкера, повредить ещё 4 авианосца. «Дзуйкаку» получил несколько прямых бомбовых попаданий и 5 близких разрывов. С начала войны это было первое повреждение корабля. На нём начались сильнейшие пожары авиабензина, и экипажу даже приказали покинуть корабль. Но аварийным партиям все же удалось взять пожары под контроль, и «Дзуйкаку» 23 июня удалось дойти до Куре[1]. Итогом сражения стал окончательный разгром японского авианосного флота, который, сохранив корабли, лишился большинства самолётов и лётчиков.
Бой у мыса Энганьо и гибель корабля
В июле «Дзуйкаку» находился на ремонте. 10 августа его перевели в 3-ю дивизию авианосцев (вместе с «Дзуйхо», «Читосе» и «Чийода»). В начале октября во время атаки американцев на Формозу, неподготовленные авиагруппы были брошены в бой и почти полностью погибли. Поэтому, после начала вторжения американцев на Филиппины в заливе Лейте японское командование решило использовать 3-ю дивизию, практически лишенные самолетов, в качестве приманки для отвлечения американского соединения быстроходных авианосцев. План японцев почти удался. Соединение-приманка, которым командовал Одзава, смогло увлечь в погоню за собой все современные американские авианосцы и линкоры (три оперативные группы, насчитывавшие 5 ударных и 5 лёгких авианосцев). Этой армаде 3-я дивизия могла противопоставить лишь 80 истребителей, 29 и 7 пикировщиков (всего 116 самолётов).
Японцы как обычно нанесли удар первыми и, совместно с береговой авиацией смоли повредить авианосец «Принстон», который позднее затонул. На авианосцы вернулось только 29 самолётов. Большая часть японских палубных самолетов оказалась сбитой, а 15-20 машин совершили вынужденную посадку на остров Лусон. Утром 25 октября начались массированные атаки американской авиации. Первые самолеты вышли в атаку на японское соединение в 8-00. Основное противодействие американские пилоты испытывали от мощного зенитного огня -японские корабли открыли стрельбу фосфорными снарядами главного калибра ещё с дистанции 10 миль. Главной целью атаки был самый крупный авианосец — «Дзуйкаку». К тому же корабль оставался своеобразным символом японского флота — последний оставшийся участник атаки Перл-Харбора. Он получил попадание торпеды в генераторный отсек левого борта между средним и кормовым подъёмниками и три попадания бомб в полетную палубу слева от среднего подъёмника. Корабль получил крен 6° на левый, борт.
Вторая волна американских самолетов атаковала около 10 часов утра. «Дзуйкаку» получил новые повреждения от близких разрывов: вышли из строя рулевое управление (пришлось перейти на ручное) и средства связи, на полчаса корабль лишился хода. В этих условиях в 11 часов адмиралу Одзаве пришлось перейти на крейсер «Ойодо». Третья волна примерно из 200 самолетов появилась над японскими кораблями примерное 13.10. На авианосец вышли в атаку около 80 самолетов. В течение трёх минут он был поражен ещё шестью торпедами (1 не взорвалась) и четырьмя бомбами, не считая близких разрывов. Первая торпеда попала в середину левого борта, из-за чего затопило внешнее носовое машинное отделение. Затем почти одновременно в район надстройки попали четыре торпеды. Две поразили левый борт, две — правый. Три бомбы упали рядом за кормовым подъёмником, а последняя — у левой кормовой галереи 127-мм орудий. Ещё одна торпеда с левого борта попала в отсек главных рулевых машин. В 14.14 «Дзуйкаку», экипаж которого, несмотря на отсутствие пожаров и взрывов, уже был не в силах справиться с поступающей в корпус водой, перевернулся через правый борт и затонул в 220 милях к ENE от мыса Энганьо (19°57’N 126°34’Е)[1]. В последнем сражении авианосцем командовал контр-адмирал Такэо Кайдзука, который погиб вместе с кораблём.
Напишите отзыв о статье "Дзуйкаку"
Примечания
- ↑ 1 2 3 4 5 6 Сулига С. Японские авианосцы «Сёкаку» и «Дзуйкаку». М., Циталель, 1995
- ↑ Иванов С. В. Пирл-Харбор. Япония наносит удар. Серия «Война в воздухе». № 44
- ↑ Полмар Н. Авианосцы. Т. 1. М.: АСТ, 2001.
- ↑ Шерман Ф. Война на Тихом океане. Авианосцы в бою. — М.: ACT; СПб.: Terra Fantastica, 1999, 121—122
- ↑ Хорикоши Д., Окумия М., Кайдин М. «Зеро!» (Японская авиация во Второй мировой войне) — М: ACT, 2001, c. 157
- ↑ J. B. Lundstrom. First Team and the Guadalcanal Campaign. — 2005. — P. 354.
- ↑ Хорикоши Д., Окумия М., Кайдин М. «Зеро!» (Японская авиация во Второй мировой войне) — М: ACT, 2001, c. 288
- ↑ Хорикоши Д., Окумия М., Кайдин М. «Зеро!» (Японская авиация во Второй мировой войне) — М: ACT, 2001, c. 255
Ссылки
- ship.bsu.by/main.asp?id=100919
Литература
- [www.wunderwaffe.narod.ru/WeaponBook/Sekaku/index.htm Сергей Сулига. Японские авианосцы «Сёкаку» и «Дзуйкаку» («Shokaku» & «Zuikaku») Боевые «журавли» Императорского флота]
| |||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Дзуйкаку
Он сел верхом и поехал к Семеновскому.В медленно расходившемся пороховом дыме по всему тому пространству, по которому ехал Наполеон, – в лужах крови лежали лошади и люди, поодиночке и кучами. Подобного ужаса, такого количества убитых на таком малом пространстве никогда не видал еще и Наполеон, и никто из его генералов. Гул орудий, не перестававший десять часов сряду и измучивший ухо, придавал особенную значительность зрелищу (как музыка при живых картинах). Наполеон выехал на высоту Семеновского и сквозь дым увидал ряды людей в мундирах цветов, непривычных для его глаз. Это были русские.
Русские плотными рядами стояли позади Семеновского и кургана, и их орудия не переставая гудели и дымили по их линии. Сражения уже не было. Было продолжавшееся убийство, которое ни к чему не могло повести ни русских, ни французов. Наполеон остановил лошадь и впал опять в ту задумчивость, из которой вывел его Бертье; он не мог остановить того дела, которое делалось перед ним и вокруг него и которое считалось руководимым им и зависящим от него, и дело это ему в первый раз, вследствие неуспеха, представлялось ненужным и ужасным.
Один из генералов, подъехавших к Наполеону, позволил себе предложить ему ввести в дело старую гвардию. Ней и Бертье, стоявшие подле Наполеона, переглянулись между собой и презрительно улыбнулись на бессмысленное предложение этого генерала.
Наполеон опустил голову и долго молчал.
– A huit cent lieux de France je ne ferai pas demolir ma garde, [За три тысячи двести верст от Франции я не могу дать разгромить свою гвардию.] – сказал он и, повернув лошадь, поехал назад, к Шевардину.
Кутузов сидел, понурив седую голову и опустившись тяжелым телом, на покрытой ковром лавке, на том самом месте, на котором утром его видел Пьер. Он не делал никаких распоряжении, а только соглашался или не соглашался на то, что предлагали ему.
«Да, да, сделайте это, – отвечал он на различные предложения. – Да, да, съезди, голубчик, посмотри, – обращался он то к тому, то к другому из приближенных; или: – Нет, не надо, лучше подождем», – говорил он. Он выслушивал привозимые ему донесения, отдавал приказания, когда это требовалось подчиненным; но, выслушивая донесения, он, казалось, не интересовался смыслом слов того, что ему говорили, а что то другое в выражении лиц, в тоне речи доносивших интересовало его. Долголетним военным опытом он знал и старческим умом понимал, что руководить сотнями тысяч человек, борющихся с смертью, нельзя одному человеку, и знал, что решают участь сраженья не распоряжения главнокомандующего, не место, на котором стоят войска, не количество пушек и убитых людей, а та неуловимая сила, называемая духом войска, и он следил за этой силой и руководил ею, насколько это было в его власти.
Общее выражение лица Кутузова было сосредоточенное, спокойное внимание и напряжение, едва превозмогавшее усталость слабого и старого тела.
В одиннадцать часов утра ему привезли известие о том, что занятые французами флеши были опять отбиты, но что князь Багратион ранен. Кутузов ахнул и покачал головой.
– Поезжай к князю Петру Ивановичу и подробно узнай, что и как, – сказал он одному из адъютантов и вслед за тем обратился к принцу Виртембергскому, стоявшему позади него:
– Не угодно ли будет вашему высочеству принять командование первой армией.
Вскоре после отъезда принца, так скоро, что он еще не мог доехать до Семеновского, адъютант принца вернулся от него и доложил светлейшему, что принц просит войск.
Кутузов поморщился и послал Дохтурову приказание принять командование первой армией, а принца, без которого, как он сказал, он не может обойтись в эти важные минуты, просил вернуться к себе. Когда привезено было известие о взятии в плен Мюрата и штабные поздравляли Кутузова, он улыбнулся.
– Подождите, господа, – сказал он. – Сражение выиграно, и в пленении Мюрата нет ничего необыкновенного. Но лучше подождать радоваться. – Однако он послал адъютанта проехать по войскам с этим известием.
Когда с левого фланга прискакал Щербинин с донесением о занятии французами флешей и Семеновского, Кутузов, по звукам поля сражения и по лицу Щербинина угадав, что известия были нехорошие, встал, как бы разминая ноги, и, взяв под руку Щербинина, отвел его в сторону.
– Съезди, голубчик, – сказал он Ермолову, – посмотри, нельзя ли что сделать.
Кутузов был в Горках, в центре позиции русского войска. Направленная Наполеоном атака на наш левый фланг была несколько раз отбиваема. В центре французы не подвинулись далее Бородина. С левого фланга кавалерия Уварова заставила бежать французов.
В третьем часу атаки французов прекратились. На всех лицах, приезжавших с поля сражения, и на тех, которые стояли вокруг него, Кутузов читал выражение напряженности, дошедшей до высшей степени. Кутузов был доволен успехом дня сверх ожидания. Но физические силы оставляли старика. Несколько раз голова его низко опускалась, как бы падая, и он задремывал. Ему подали обедать.
Флигель адъютант Вольцоген, тот самый, который, проезжая мимо князя Андрея, говорил, что войну надо im Raum verlegon [перенести в пространство (нем.) ], и которого так ненавидел Багратион, во время обеда подъехал к Кутузову. Вольцоген приехал от Барклая с донесением о ходе дел на левом фланге. Благоразумный Барклай де Толли, видя толпы отбегающих раненых и расстроенные зады армии, взвесив все обстоятельства дела, решил, что сражение было проиграно, и с этим известием прислал к главнокомандующему своего любимца.
Кутузов с трудом жевал жареную курицу и сузившимися, повеселевшими глазами взглянул на Вольцогена.
Вольцоген, небрежно разминая ноги, с полупрезрительной улыбкой на губах, подошел к Кутузову, слегка дотронувшись до козырька рукою.
Вольцоген обращался с светлейшим с некоторой аффектированной небрежностью, имеющей целью показать, что он, как высокообразованный военный, предоставляет русским делать кумира из этого старого, бесполезного человека, а сам знает, с кем он имеет дело. «Der alte Herr (как называли Кутузова в своем кругу немцы) macht sich ganz bequem, [Старый господин покойно устроился (нем.) ] – подумал Вольцоген и, строго взглянув на тарелки, стоявшие перед Кутузовым, начал докладывать старому господину положение дел на левом фланге так, как приказал ему Барклай и как он сам его видел и понял.
– Все пункты нашей позиции в руках неприятеля и отбить нечем, потому что войск нет; они бегут, и нет возможности остановить их, – докладывал он.
Кутузов, остановившись жевать, удивленно, как будто не понимая того, что ему говорили, уставился на Вольцогена. Вольцоген, заметив волнение des alten Herrn, [старого господина (нем.) ] с улыбкой сказал:
– Я не считал себя вправе скрыть от вашей светлости того, что я видел… Войска в полном расстройстве…
– Вы видели? Вы видели?.. – нахмурившись, закричал Кутузов, быстро вставая и наступая на Вольцогена. – Как вы… как вы смеете!.. – делая угрожающие жесты трясущимися руками и захлебываясь, закричал он. – Как смоете вы, милостивый государь, говорить это мне. Вы ничего не знаете. Передайте от меня генералу Барклаю, что его сведения неверны и что настоящий ход сражения известен мне, главнокомандующему, лучше, чем ему.
Вольцоген хотел возразить что то, но Кутузов перебил его.
– Неприятель отбит на левом и поражен на правом фланге. Ежели вы плохо видели, милостивый государь, то не позволяйте себе говорить того, чего вы не знаете. Извольте ехать к генералу Барклаю и передать ему назавтра мое непременное намерение атаковать неприятеля, – строго сказал Кутузов. Все молчали, и слышно было одно тяжелое дыхание запыхавшегося старого генерала. – Отбиты везде, за что я благодарю бога и наше храброе войско. Неприятель побежден, и завтра погоним его из священной земли русской, – сказал Кутузов, крестясь; и вдруг всхлипнул от наступивших слез. Вольцоген, пожав плечами и скривив губы, молча отошел к стороне, удивляясь uber diese Eingenommenheit des alten Herrn. [на это самодурство старого господина. (нем.) ]
– Да, вот он, мой герой, – сказал Кутузов к полному красивому черноволосому генералу, который в это время входил на курган. Это был Раевский, проведший весь день на главном пункте Бородинского поля.
Раевский доносил, что войска твердо стоят на своих местах и что французы не смеют атаковать более. Выслушав его, Кутузов по французски сказал:
– Vous ne pensez donc pas comme lesautres que nous sommes obliges de nous retirer? [Вы, стало быть, не думаете, как другие, что мы должны отступить?]
– Au contraire, votre altesse, dans les affaires indecises c'est loujours le plus opiniatre qui reste victorieux, – отвечал Раевский, – et mon opinion… [Напротив, ваша светлость, в нерешительных делах остается победителем тот, кто упрямее, и мое мнение…]
– Кайсаров! – крикнул Кутузов своего адъютанта. – Садись пиши приказ на завтрашний день. А ты, – обратился он к другому, – поезжай по линии и объяви, что завтра мы атакуем.
Пока шел разговор с Раевским и диктовался приказ, Вольцоген вернулся от Барклая и доложил, что генерал Барклай де Толли желал бы иметь письменное подтверждение того приказа, который отдавал фельдмаршал.
Кутузов, не глядя на Вольцогена, приказал написать этот приказ, который, весьма основательно, для избежания личной ответственности, желал иметь бывший главнокомандующий.
И по неопределимой, таинственной связи, поддерживающей во всей армии одно и то же настроение, называемое духом армии и составляющее главный нерв войны, слова Кутузова, его приказ к сражению на завтрашний день, передались одновременно во все концы войска.
Далеко не самые слова, не самый приказ передавались в последней цепи этой связи. Даже ничего не было похожего в тех рассказах, которые передавали друг другу на разных концах армии, на то, что сказал Кутузов; но смысл его слов сообщился повсюду, потому что то, что сказал Кутузов, вытекало не из хитрых соображений, а из чувства, которое лежало в душе главнокомандующего, так же как и в душе каждого русского человека.
И узнав то, что назавтра мы атакуем неприятеля, из высших сфер армии услыхав подтверждение того, чему они хотели верить, измученные, колеблющиеся люди утешались и ободрялись.
Полк князя Андрея был в резервах, которые до второго часа стояли позади Семеновского в бездействии, под сильным огнем артиллерии. Во втором часу полк, потерявший уже более двухсот человек, был двинут вперед на стоптанное овсяное поле, на тот промежуток между Семеновским и курганной батареей, на котором в этот день были побиты тысячи людей и на который во втором часу дня был направлен усиленно сосредоточенный огонь из нескольких сот неприятельских орудий.
Не сходя с этого места и не выпустив ни одного заряда, полк потерял здесь еще третью часть своих людей. Спереди и в особенности с правой стороны, в нерасходившемся дыму, бубухали пушки и из таинственной области дыма, застилавшей всю местность впереди, не переставая, с шипящим быстрым свистом, вылетали ядра и медлительно свистевшие гранаты. Иногда, как бы давая отдых, проходило четверть часа, во время которых все ядра и гранаты перелетали, но иногда в продолжение минуты несколько человек вырывало из полка, и беспрестанно оттаскивали убитых и уносили раненых.
С каждым новым ударом все меньше и меньше случайностей жизни оставалось для тех, которые еще не были убиты. Полк стоял в батальонных колоннах на расстоянии трехсот шагов, но, несмотря на то, все люди полка находились под влиянием одного и того же настроения. Все люди полка одинаково были молчаливы и мрачны. Редко слышался между рядами говор, но говор этот замолкал всякий раз, как слышался попавший удар и крик: «Носилки!» Большую часть времени люди полка по приказанию начальства сидели на земле. Кто, сняв кивер, старательно распускал и опять собирал сборки; кто сухой глиной, распорошив ее в ладонях, начищал штык; кто разминал ремень и перетягивал пряжку перевязи; кто старательно расправлял и перегибал по новому подвертки и переобувался. Некоторые строили домики из калмыжек пашни или плели плетеночки из соломы жнивья. Все казались вполне погружены в эти занятия. Когда ранило и убивало людей, когда тянулись носилки, когда наши возвращались назад, когда виднелись сквозь дым большие массы неприятелей, никто не обращал никакого внимания на эти обстоятельства. Когда же вперед проезжала артиллерия, кавалерия, виднелись движения нашей пехоты, одобрительные замечания слышались со всех сторон. Но самое большое внимание заслуживали события совершенно посторонние, не имевшие никакого отношения к сражению. Как будто внимание этих нравственно измученных людей отдыхало на этих обычных, житейских событиях. Батарея артиллерии прошла пред фронтом полка. В одном из артиллерийских ящиков пристяжная заступила постромку. «Эй, пристяжную то!.. Выправь! Упадет… Эх, не видят!.. – по всему полку одинаково кричали из рядов. В другой раз общее внимание обратила небольшая коричневая собачонка с твердо поднятым хвостом, которая, бог знает откуда взявшись, озабоченной рысцой выбежала перед ряды и вдруг от близко ударившего ядра взвизгнула и, поджав хвост, бросилась в сторону. По всему полку раздалось гоготанье и взвизги. Но развлечения такого рода продолжались минуты, а люди уже более восьми часов стояли без еды и без дела под непроходящим ужасом смерти, и бледные и нахмуренные лица все более бледнели и хмурились.
Князь Андрей, точно так же как и все люди полка, нахмуренный и бледный, ходил взад и вперед по лугу подле овсяного поля от одной межи до другой, заложив назад руки и опустив голову. Делать и приказывать ему нечего было. Все делалось само собою. Убитых оттаскивали за фронт, раненых относили, ряды смыкались. Ежели отбегали солдаты, то они тотчас же поспешно возвращались. Сначала князь Андрей, считая своею обязанностью возбуждать мужество солдат и показывать им пример, прохаживался по рядам; но потом он убедился, что ему нечему и нечем учить их. Все силы его души, точно так же как и каждого солдата, были бессознательно направлены на то, чтобы удержаться только от созерцания ужаса того положения, в котором они были. Он ходил по лугу, волоча ноги, шаршавя траву и наблюдая пыль, которая покрывала его сапоги; то он шагал большими шагами, стараясь попадать в следы, оставленные косцами по лугу, то он, считая свои шаги, делал расчеты, сколько раз он должен пройти от межи до межи, чтобы сделать версту, то ошмурыгывал цветки полыни, растущие на меже, и растирал эти цветки в ладонях и принюхивался к душисто горькому, крепкому запаху. Изо всей вчерашней работы мысли не оставалось ничего. Он ни о чем не думал. Он прислушивался усталым слухом все к тем же звукам, различая свистенье полетов от гула выстрелов, посматривал на приглядевшиеся лица людей 1 го батальона и ждал. «Вот она… эта опять к нам! – думал он, прислушиваясь к приближавшемуся свисту чего то из закрытой области дыма. – Одна, другая! Еще! Попало… Он остановился и поглядел на ряды. „Нет, перенесло. А вот это попало“. И он опять принимался ходить, стараясь делать большие шаги, чтобы в шестнадцать шагов дойти до межи.
Свист и удар! В пяти шагах от него взрыло сухую землю и скрылось ядро. Невольный холод пробежал по его спине. Он опять поглядел на ряды. Вероятно, вырвало многих; большая толпа собралась у 2 го батальона.
– Господин адъютант, – прокричал он, – прикажите, чтобы не толпились. – Адъютант, исполнив приказание, подходил к князю Андрею. С другой стороны подъехал верхом командир батальона.
– Берегись! – послышался испуганный крик солдата, и, как свистящая на быстром полете, приседающая на землю птичка, в двух шагах от князя Андрея, подле лошади батальонного командира, негромко шлепнулась граната. Лошадь первая, не спрашивая того, хорошо или дурно было высказывать страх, фыркнула, взвилась, чуть не сронив майора, и отскакала в сторону. Ужас лошади сообщился людям.
– Ложись! – крикнул голос адъютанта, прилегшего к земле. Князь Андрей стоял в нерешительности. Граната, как волчок, дымясь, вертелась между ним и лежащим адъютантом, на краю пашни и луга, подле куста полыни.
«Неужели это смерть? – думал князь Андрей, совершенно новым, завистливым взглядом глядя на траву, на полынь и на струйку дыма, вьющуюся от вертящегося черного мячика. – Я не могу, я не хочу умереть, я люблю жизнь, люблю эту траву, землю, воздух… – Он думал это и вместе с тем помнил о том, что на него смотрят.
– Стыдно, господин офицер! – сказал он адъютанту. – Какой… – он не договорил. В одно и то же время послышался взрыв, свист осколков как бы разбитой рамы, душный запах пороха – и князь Андрей рванулся в сторону и, подняв кверху руку, упал на грудь.
Несколько офицеров подбежало к нему. С правой стороны живота расходилось по траве большое пятно крови.
Вызванные ополченцы с носилками остановились позади офицеров. Князь Андрей лежал на груди, опустившись лицом до травы, и, тяжело, всхрапывая, дышал.
– Ну что стали, подходи!
Мужики подошли и взяли его за плечи и ноги, но он жалобно застонал, и мужики, переглянувшись, опять отпустили его.
– Берись, клади, всё одно! – крикнул чей то голос. Его другой раз взяли за плечи и положили на носилки.
– Ах боже мой! Боже мой! Что ж это?.. Живот! Это конец! Ах боже мой! – слышались голоса между офицерами. – На волосок мимо уха прожужжала, – говорил адъютант. Мужики, приладивши носилки на плечах, поспешно тронулись по протоптанной ими дорожке к перевязочному пункту.
– В ногу идите… Э!.. мужичье! – крикнул офицер, за плечи останавливая неровно шедших и трясущих носилки мужиков.
– Подлаживай, что ль, Хведор, а Хведор, – говорил передний мужик.
– Вот так, важно, – радостно сказал задний, попав в ногу.
– Ваше сиятельство? А? Князь? – дрожащим голосом сказал подбежавший Тимохин, заглядывая в носилки.
Князь Андрей открыл глаза и посмотрел из за носилок, в которые глубоко ушла его голова, на того, кто говорил, и опять опустил веки.
Ополченцы принесли князя Андрея к лесу, где стояли фуры и где был перевязочный пункт. Перевязочный пункт состоял из трех раскинутых, с завороченными полами, палаток на краю березника. В березнике стояла фуры и лошади. Лошади в хребтугах ели овес, и воробьи слетали к ним и подбирали просыпанные зерна. Воронья, чуя кровь, нетерпеливо каркая, перелетали на березах. Вокруг палаток, больше чем на две десятины места, лежали, сидели, стояли окровавленные люди в различных одеждах. Вокруг раненых, с унылыми и внимательными лицами, стояли толпы солдат носильщиков, которых тщетно отгоняли от этого места распоряжавшиеся порядком офицеры. Не слушая офицеров, солдаты стояли, опираясь на носилки, и пристально, как будто пытаясь понять трудное значение зрелища, смотрели на то, что делалось перед ними. Из палаток слышались то громкие, злые вопли, то жалобные стенания. Изредка выбегали оттуда фельдшера за водой и указывали на тех, который надо было вносить. Раненые, ожидая у палатки своей очереди, хрипели, стонали, плакали, кричали, ругались, просили водки. Некоторые бредили. Князя Андрея, как полкового командира, шагая через неперевязанных раненых, пронесли ближе к одной из палаток и остановились, ожидая приказания. Князь Андрей открыл глаза и долго не мог понять того, что делалось вокруг него. Луг, полынь, пашня, черный крутящийся мячик и его страстный порыв любви к жизни вспомнились ему. В двух шагах от него, громко говоря и обращая на себя общее внимание, стоял, опершись на сук и с обвязанной головой, высокий, красивый, черноволосый унтер офицер. Он был ранен в голову и ногу пулями. Вокруг него, жадно слушая его речь, собралась толпа раненых и носильщиков.
– Мы его оттеда как долбанули, так все побросал, самого короля забрали! – блестя черными разгоряченными глазами и оглядываясь вокруг себя, кричал солдат. – Подойди только в тот самый раз лезервы, его б, братец ты мой, звания не осталось, потому верно тебе говорю…
Князь Андрей, так же как и все окружавшие рассказчика, блестящим взглядом смотрел на него и испытывал утешительное чувство. «Но разве не все равно теперь, – подумал он. – А что будет там и что такое было здесь? Отчего мне так жалко было расставаться с жизнью? Что то было в этой жизни, чего я не понимал и не понимаю».
Один из докторов, в окровавленном фартуке и с окровавленными небольшими руками, в одной из которых он между мизинцем и большим пальцем (чтобы не запачкать ее) держал сигару, вышел из палатки. Доктор этот поднял голову и стал смотреть по сторонам, но выше раненых. Он, очевидно, хотел отдохнуть немного. Поводив несколько времени головой вправо и влево, он вздохнул и опустил глаза.
– Ну, сейчас, – сказал он на слова фельдшера, указывавшего ему на князя Андрея, и велел нести его в палатку.
В толпе ожидавших раненых поднялся ропот.
– Видно, и на том свете господам одним жить, – проговорил один.
Князя Андрея внесли и положили на только что очистившийся стол, с которого фельдшер споласкивал что то. Князь Андрей не мог разобрать в отдельности того, что было в палатке. Жалобные стоны с разных сторон, мучительная боль бедра, живота и спины развлекали его. Все, что он видел вокруг себя, слилось для него в одно общее впечатление обнаженного, окровавленного человеческого тела, которое, казалось, наполняло всю низкую палатку, как несколько недель тому назад в этот жаркий, августовский день это же тело наполняло грязный пруд по Смоленской дороге. Да, это было то самое тело, та самая chair a canon [мясо для пушек], вид которой еще тогда, как бы предсказывая теперешнее, возбудил в нем ужас.
В палатке было три стола. Два были заняты, на третий положили князя Андрея. Несколько времени его оставили одного, и он невольно увидал то, что делалось на других двух столах. На ближнем столе сидел татарин, вероятно, казак – по мундиру, брошенному подле. Четверо солдат держали его. Доктор в очках что то резал в его коричневой, мускулистой спине.
– Ух, ух, ух!.. – как будто хрюкал татарин, и вдруг, подняв кверху свое скуластое черное курносое лицо, оскалив белые зубы, начинал рваться, дергаться и визжат ь пронзительно звенящим, протяжным визгом. На другом столе, около которого толпилось много народа, на спине лежал большой, полный человек с закинутой назад головой (вьющиеся волоса, их цвет и форма головы показались странно знакомы князю Андрею). Несколько человек фельдшеров навалились на грудь этому человеку и держали его. Белая большая полная нога быстро и часто, не переставая, дергалась лихорадочными трепетаниями. Человек этот судорожно рыдал и захлебывался. Два доктора молча – один был бледен и дрожал – что то делали над другой, красной ногой этого человека. Управившись с татарином, на которого накинули шинель, доктор в очках, обтирая руки, подошел к князю Андрею. Он взглянул в лицо князя Андрея и поспешно отвернулся.
– Раздеть! Что стоите? – крикнул он сердито на фельдшеров.
Самое первое далекое детство вспомнилось князю Андрею, когда фельдшер торопившимися засученными руками расстегивал ему пуговицы и снимал с него платье. Доктор низко нагнулся над раной, ощупал ее и тяжело вздохнул. Потом он сделал знак кому то. И мучительная боль внутри живота заставила князя Андрея потерять сознание. Когда он очнулся, разбитые кости бедра были вынуты, клоки мяса отрезаны, и рана перевязана. Ему прыскали в лицо водою. Как только князь Андрей открыл глаза, доктор нагнулся над ним, молча поцеловал его в губы и поспешно отошел.
После перенесенного страдания князь Андрей чувствовал блаженство, давно не испытанное им. Все лучшие, счастливейшие минуты в его жизни, в особенности самое дальнее детство, когда его раздевали и клали в кроватку, когда няня, убаюкивая, пела над ним, когда, зарывшись головой в подушки, он чувствовал себя счастливым одним сознанием жизни, – представлялись его воображению даже не как прошедшее, а как действительность.
Около того раненого, очертания головы которого казались знакомыми князю Андрею, суетились доктора; его поднимали и успокоивали.
– Покажите мне… Ооооо! о! ооооо! – слышался его прерываемый рыданиями, испуганный и покорившийся страданию стон. Слушая эти стоны, князь Андрей хотел плакать. Оттого ли, что он без славы умирал, оттого ли, что жалко ему было расставаться с жизнью, от этих ли невозвратимых детских воспоминаний, оттого ли, что он страдал, что другие страдали и так жалостно перед ним стонал этот человек, но ему хотелось плакать детскими, добрыми, почти радостными слезами.
Раненому показали в сапоге с запекшейся кровью отрезанную ногу.
– О! Ооооо! – зарыдал он, как женщина. Доктор, стоявший перед раненым, загораживая его лицо, отошел.
– Боже мой! Что это? Зачем он здесь? – сказал себе князь Андрей.
В несчастном, рыдающем, обессилевшем человеке, которому только что отняли ногу, он узнал Анатоля Курагина. Анатоля держали на руках и предлагали ему воду в стакане, края которого он не мог поймать дрожащими, распухшими губами. Анатоль тяжело всхлипывал. «Да, это он; да, этот человек чем то близко и тяжело связан со мною, – думал князь Андрей, не понимая еще ясно того, что было перед ним. – В чем состоит связь этого человека с моим детством, с моею жизнью? – спрашивал он себя, не находя ответа. И вдруг новое, неожиданное воспоминание из мира детского, чистого и любовного, представилось князю Андрею. Он вспомнил Наташу такою, какою он видел ее в первый раз на бале 1810 года, с тонкой шеей и тонкими рукамис готовым на восторг, испуганным, счастливым лицом, и любовь и нежность к ней, еще живее и сильнее, чем когда либо, проснулись в его душе. Он вспомнил теперь ту связь, которая существовала между им и этим человеком, сквозь слезы, наполнявшие распухшие глаза, мутно смотревшим на него. Князь Андрей вспомнил все, и восторженная жалость и любовь к этому человеку наполнили его счастливое сердце.
Князь Андрей не мог удерживаться более и заплакал нежными, любовными слезами над людьми, над собой и над их и своими заблуждениями.
«Сострадание, любовь к братьям, к любящим, любовь к ненавидящим нас, любовь к врагам – да, та любовь, которую проповедовал бог на земле, которой меня учила княжна Марья и которой я не понимал; вот отчего мне жалко было жизни, вот оно то, что еще оставалось мне, ежели бы я был жив. Но теперь уже поздно. Я знаю это!»
Страшный вид поля сражения, покрытого трупами и ранеными, в соединении с тяжестью головы и с известиями об убитых и раненых двадцати знакомых генералах и с сознанием бессильности своей прежде сильной руки произвели неожиданное впечатление на Наполеона, который обыкновенно любил рассматривать убитых и раненых, испытывая тем свою душевную силу (как он думал). В этот день ужасный вид поля сражения победил ту душевную силу, в которой он полагал свою заслугу и величие. Он поспешно уехал с поля сражения и возвратился к Шевардинскому кургану. Желтый, опухлый, тяжелый, с мутными глазами, красным носом и охриплым голосом, он сидел на складном стуле, невольно прислушиваясь к звукам пальбы и не поднимая глаз. Он с болезненной тоской ожидал конца того дела, которого он считал себя причиной, но которого он не мог остановить. Личное человеческое чувство на короткое мгновение взяло верх над тем искусственным призраком жизни, которому он служил так долго. Он на себя переносил те страдания и ту смерть, которые он видел на поле сражения. Тяжесть головы и груди напоминала ему о возможности и для себя страданий и смерти. Он в эту минуту не хотел для себя ни Москвы, ни победы, ни славы. (Какой нужно было ему еще славы?) Одно, чего он желал теперь, – отдыха, спокойствия и свободы. Но когда он был на Семеновской высоте, начальник артиллерии предложил ему выставить несколько батарей на эти высоты, для того чтобы усилить огонь по столпившимся перед Князьковым русским войскам. Наполеон согласился и приказал привезти ему известие о том, какое действие произведут эти батареи.
Адъютант приехал сказать, что по приказанию императора двести орудий направлены на русских, но что русские все так же стоят.
– Наш огонь рядами вырывает их, а они стоят, – сказал адъютант.
– Ils en veulent encore!.. [Им еще хочется!..] – сказал Наполеон охриплым голосом.
– Sire? [Государь?] – повторил не расслушавший адъютант.
– Ils en veulent encore, – нахмурившись, прохрипел Наполеон осиплым голосом, – donnez leur en. [Еще хочется, ну и задайте им.]
И без его приказания делалось то, чего он хотел, и он распорядился только потому, что думал, что от него ждали приказания. И он опять перенесся в свой прежний искусственный мир призраков какого то величия, и опять (как та лошадь, ходящая на покатом колесе привода, воображает себе, что она что то делает для себя) он покорно стал исполнять ту жестокую, печальную и тяжелую, нечеловеческую роль, которая ему была предназначена.
И не на один только этот час и день были помрачены ум и совесть этого человека, тяжеле всех других участников этого дела носившего на себе всю тяжесть совершавшегося; но и никогда, до конца жизни, не мог понимать он ни добра, ни красоты, ни истины, ни значения своих поступков, которые были слишком противоположны добру и правде, слишком далеки от всего человеческого, для того чтобы он мог понимать их значение. Он не мог отречься от своих поступков, восхваляемых половиной света, и потому должен был отречься от правды и добра и всего человеческого.
Не в один только этот день, объезжая поле сражения, уложенное мертвыми и изувеченными людьми (как он думал, по его воле), он, глядя на этих людей, считал, сколько приходится русских на одного француза, и, обманывая себя, находил причины радоваться, что на одного француза приходилось пять русских. Не в один только этот день он писал в письме в Париж, что le champ de bataille a ete superbe [поле сражения было великолепно], потому что на нем было пятьдесят тысяч трупов; но и на острове Св. Елены, в тиши уединения, где он говорил, что он намерен был посвятить свои досуги изложению великих дел, которые он сделал, он писал:
«La guerre de Russie eut du etre la plus populaire des temps modernes: c'etait celle du bon sens et des vrais interets, celle du repos et de la securite de tous; elle etait purement pacifique et conservatrice.
C'etait pour la grande cause, la fin des hasards elle commencement de la securite. Un nouvel horizon, de nouveaux travaux allaient se derouler, tout plein du bien etre et de la prosperite de tous. Le systeme europeen se trouvait fonde; il n'etait plus question que de l'organiser.
Satisfait sur ces grands points et tranquille partout, j'aurais eu aussi mon congres et ma sainte alliance. Ce sont des idees qu'on m'a volees. Dans cette reunion de grands souverains, nous eussions traites de nos interets en famille et compte de clerc a maitre avec les peuples.
L'Europe n'eut bientot fait de la sorte veritablement qu'un meme peuple, et chacun, en voyageant partout, se fut trouve toujours dans la patrie commune. Il eut demande toutes les rivieres navigables pour tous, la communaute des mers, et que les grandes armees permanentes fussent reduites desormais a la seule garde des souverains.
De retour en France, au sein de la patrie, grande, forte, magnifique, tranquille, glorieuse, j'eusse proclame ses limites immuables; toute guerre future, purement defensive; tout agrandissement nouveau antinational. J'eusse associe mon fils a l'Empire; ma dictature eut fini, et son regne constitutionnel eut commence…
Paris eut ete la capitale du monde, et les Francais l'envie des nations!..
Mes loisirs ensuite et mes vieux jours eussent ete consacres, en compagnie de l'imperatrice et durant l'apprentissage royal de mon fils, a visiter lentement et en vrai couple campagnard, avec nos propres chevaux, tous les recoins de l'Empire, recevant les plaintes, redressant les torts, semant de toutes parts et partout les monuments et les bienfaits.
Русская война должна бы была быть самая популярная в новейшие времена: это была война здравого смысла и настоящих выгод, война спокойствия и безопасности всех; она была чисто миролюбивая и консервативная.
Это было для великой цели, для конца случайностей и для начала спокойствия. Новый горизонт, новые труды открывались бы, полные благосостояния и благоденствия всех. Система европейская была бы основана, вопрос заключался бы уже только в ее учреждении.
Удовлетворенный в этих великих вопросах и везде спокойный, я бы тоже имел свой конгресс и свой священный союз. Это мысли, которые у меня украли. В этом собрании великих государей мы обсуживали бы наши интересы семейно и считались бы с народами, как писец с хозяином.
Европа действительно скоро составила бы таким образом один и тот же народ, и всякий, путешествуя где бы то ни было, находился бы всегда в общей родине.
Я бы выговорил, чтобы все реки были судоходны для всех, чтобы море было общее, чтобы постоянные, большие армии были уменьшены единственно до гвардии государей и т.д.
Возвратясь во Францию, на родину, великую, сильную, великолепную, спокойную, славную, я провозгласил бы границы ее неизменными; всякую будущую войну защитительной; всякое новое распространение – антинациональным; я присоединил бы своего сына к правлению империей; мое диктаторство кончилось бы, в началось бы его конституционное правление…
Париж был бы столицей мира и французы предметом зависти всех наций!..
Потом мои досуги и последние дни были бы посвящены, с помощью императрицы и во время царственного воспитывания моего сына, на то, чтобы мало помалу посещать, как настоящая деревенская чета, на собственных лошадях, все уголки государства, принимая жалобы, устраняя несправедливости, рассевая во все стороны и везде здания и благодеяния.]
Он, предназначенный провидением на печальную, несвободную роль палача народов, уверял себя, что цель его поступков была благо народов и что он мог руководить судьбами миллионов и путем власти делать благодеяния!
«Des 400000 hommes qui passerent la Vistule, – писал он дальше о русской войне, – la moitie etait Autrichiens, Prussiens, Saxons, Polonais, Bavarois, Wurtembergeois, Mecklembourgeois, Espagnols, Italiens, Napolitains. L'armee imperiale, proprement dite, etait pour un tiers composee de Hollandais, Belges, habitants des bords du Rhin, Piemontais, Suisses, Genevois, Toscans, Romains, habitants de la 32 e division militaire, Breme, Hambourg, etc.; elle comptait a peine 140000 hommes parlant francais. L'expedition do Russie couta moins de 50000 hommes a la France actuelle; l'armee russe dans la retraite de Wilna a Moscou, dans les differentes batailles, a perdu quatre fois plus que l'armee francaise; l'incendie de Moscou a coute la vie a 100000 Russes, morts de froid et de misere dans les bois; enfin dans sa marche de Moscou a l'Oder, l'armee russe fut aussi atteinte par, l'intemperie de la saison; elle ne comptait a son arrivee a Wilna que 50000 hommes, et a Kalisch moins de 18000».
[Из 400000 человек, которые перешли Вислу, половина была австрийцы, пруссаки, саксонцы, поляки, баварцы, виртембергцы, мекленбургцы, испанцы, итальянцы и неаполитанцы. Императорская армия, собственно сказать, была на треть составлена из голландцев, бельгийцев, жителей берегов Рейна, пьемонтцев, швейцарцев, женевцев, тосканцев, римлян, жителей 32 й военной дивизии, Бремена, Гамбурга и т.д.; в ней едва ли было 140000 человек, говорящих по французски. Русская экспедиция стоила собственно Франции менее 50000 человек; русская армия в отступлении из Вильны в Москву в различных сражениях потеряла в четыре раза более, чем французская армия; пожар Москвы стоил жизни 100000 русских, умерших от холода и нищеты в лесах; наконец во время своего перехода от Москвы к Одеру русская армия тоже пострадала от суровости времени года; по приходе в Вильну она состояла только из 50000 людей, а в Калише менее 18000.]
Он воображал себе, что по его воле произошла война с Россией, и ужас совершившегося не поражал его душу. Он смело принимал на себя всю ответственность события, и его помраченный ум видел оправдание в том, что в числе сотен тысяч погибших людей было меньше французов, чем гессенцев и баварцев.
Несколько десятков тысяч человек лежало мертвыми в разных положениях и мундирах на полях и лугах, принадлежавших господам Давыдовым и казенным крестьянам, на тех полях и лугах, на которых сотни лет одновременно сбирали урожаи и пасли скот крестьяне деревень Бородина, Горок, Шевардина и Семеновского. На перевязочных пунктах на десятину места трава и земля были пропитаны кровью. Толпы раненых и нераненых разных команд людей, с испуганными лицами, с одной стороны брели назад к Можайску, с другой стороны – назад к Валуеву. Другие толпы, измученные и голодные, ведомые начальниками, шли вперед. Третьи стояли на местах и продолжали стрелять.
Над всем полем, прежде столь весело красивым, с его блестками штыков и дымами в утреннем солнце, стояла теперь мгла сырости и дыма и пахло странной кислотой селитры и крови. Собрались тучки, и стал накрапывать дождик на убитых, на раненых, на испуганных, и на изнуренных, и на сомневающихся людей. Как будто он говорил: «Довольно, довольно, люди. Перестаньте… Опомнитесь. Что вы делаете?»
