Дзуйхо (авианосец)
Дзуйхо — лёгкий японский авианосец времён Второй мировой войны. Относится к серии авианосцев типа «Дзуйхо». Всего было построено два корабля: «Дзуйхо» и «Сёхо».
История создания
После того, как Лондонский морской договор 1930 г. закрыл лазейку, позволявшую строить авианосцы водоизмещением менее 10 000 т., не включавшиеся в лимит страны на общий тоннаж авианосцев, который с закладкой «Сорю» и «Хирю» был уже исчерпан, в Императорском флоте немедленно придумали, как обойти новые ограничения. Японские кораблестроители разработали базовый проект вспомогательного военного корабля, в конструкцию которого была изначально заложена возможность его быстрой конверсии из плавбазы подводных лодок в эскадренный танкер или лёгкий авианосец. Таким образом, Императорский флот, не нарушая никаких договорных обязательств, мог заказать постройку этих кораблей, с прицелом на то, что после выхода из системы договоров, их можно будет оперативно перестроить в соответствии с потребностями флота в том или ином классе.
Первым кораблём такого типа стал 10 000-тонный «Тайгэй». Затем, в рамках «2-й программы пополнения флота», утверждённой в 1934 г., было заложено ещё два: «Цуругидзаки» и «Такасаки». Все три корабля были строились как плавбазы подводных лодок («Такасаки» так и не был достроен), но после выхода Японии из системы морских договоров была начата их плановая конверсия. 27 декабря 1940 г. в состав флота был принят перестроенный в лёгкий авианосец «Такасаки», переименованный в «Дзуйхо» («Счастливый (приносящий удачу) феникс»). 30 ноября 1941 г. в строй вступил перестроенный «Цуругидзаки», получивший имя «Сёхо» («Приносящий удачу феникс»). Дольше всего затянулась конверсия «Тайгэй», переименованный в «Рюхо» («Дракон-феникс»), он вошёл в состав флота лишь 30 ноября 1942 г.
Размеры «Дзуйхо» и «Сёхо» после перестройки в авианосцы составили 205,5 м в длину и 18,2 м в ширину, полное водоизмещение достигло 13 950 т. На кораблях были демонтированы настройки, вместо которых были надстроены одноярусные ангары на 30 самолётов. Поверх ангаров были смонтированы полётные палубы 180 м в длину и 23 м в ширину в средней части. Палуба была снабжена двумя самолётоподъёмниками, шестью авиафинишёрами и двумя аварийными барьерами. Как и у большинства японских лёгких авианосцев, надстройка отсутствовала, а мостик в виде остеклённой галереи располагался в носовой части ангара, под полётной палубой.
Перестройка включала в себя и замену силовой установки. Для упрощения снабжения и повышения дальности дизельные двигатели были заменены на паровые турбины того же образца, что стояли на новейших японских эсминцах типов «Кагеро» и «Югумо». Четыре котла и две турбины развивали мощность в 52 000 лс и обеспечивали максимальную скорость в 28 узлов [52 км/ч]. Дальность плавания составляла 7800 миль [14 400 км]. Отвод дыма осуществлялся с помощью одной трубы по правому борту, имевшей наклон назад и вниз.
Бронирование у кораблей отсутствовало. Зенитное вооружение состояло из четырёх спаренных универсальных 127-мм/40 орудий, спонсоны которых были симметрично расположены по обоим бортам. За ближний радиус ПВО отвечали четыре спаренных 25-мм/60 зенитных автомата на «Дзуйхо» и столько же строенных на «Сёхо». В целом, этот проект можно было считать удачным. Императорский флот получил два лёгких и достаточно быстроходных корабля, не способных, конечно, решать самостоятельные задачи, но весьма полезных для авиационного прикрытия небольших соединений.
История службы
Погиб в сражении в заливе Лейте 25 октября 1944 года, когда выполнял миссию отвлечения 3-го американского флота от пролива Сан-Бернардино (под ком. капитана Каидзука Такео). В него попало 2 торпеды и 4 бомбы, и множество бомб разорвалось рядом, затем он получил ещё 10 близких разрыва и 25 октября в 14:26 затонул. Капитан погиб вместе с кораблем.
Напишите отзыв о статье "Дзуйхо (авианосец)"
Ссылки
- [waralbum.ru/26981/ Повреждённый японский авианосец «Дзуйхо»]
- [ship.bsu.by/main.asp?id=102618#102618 Дзуйхо1936/1944]
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
Для улучшения этой статьи о флоте желательно?:
|
|
Отрывок, характеризующий Дзуйхо (авианосец)
Но она все таки надеялась и спросила словами, в которые она не верила:– Но как его рана? Вообще в каком он положении?
– Вы, вы… увидите, – только могла сказать Наташа.
Они посидели несколько времени внизу подле его комнаты, с тем чтобы перестать плакать и войти к нему с спокойными лицами.
– Как шла вся болезнь? Давно ли ему стало хуже? Когда это случилось? – спрашивала княжна Марья.
Наташа рассказывала, что первое время была опасность от горячечного состояния и от страданий, но в Троице это прошло, и доктор боялся одного – антонова огня. Но и эта опасность миновалась. Когда приехали в Ярославль, рана стала гноиться (Наташа знала все, что касалось нагноения и т. п.), и доктор говорил, что нагноение может пойти правильно. Сделалась лихорадка. Доктор говорил, что лихорадка эта не так опасна.
– Но два дня тому назад, – начала Наташа, – вдруг это сделалось… – Она удержала рыданья. – Я не знаю отчего, но вы увидите, какой он стал.
– Ослабел? похудел?.. – спрашивала княжна.
– Нет, не то, но хуже. Вы увидите. Ах, Мари, Мари, он слишком хорош, он не может, не может жить… потому что…
Когда Наташа привычным движением отворила его дверь, пропуская вперед себя княжну, княжна Марья чувствовала уже в горле своем готовые рыданья. Сколько она ни готовилась, ни старалась успокоиться, она знала, что не в силах будет без слез увидать его.
Княжна Марья понимала то, что разумела Наташа словами: сним случилось это два дня тому назад. Она понимала, что это означало то, что он вдруг смягчился, и что смягчение, умиление эти были признаками смерти. Она, подходя к двери, уже видела в воображении своем то лицо Андрюши, которое она знала с детства, нежное, кроткое, умиленное, которое так редко бывало у него и потому так сильно всегда на нее действовало. Она знала, что он скажет ей тихие, нежные слова, как те, которые сказал ей отец перед смертью, и что она не вынесет этого и разрыдается над ним. Но, рано ли, поздно ли, это должно было быть, и она вошла в комнату. Рыдания все ближе и ближе подступали ей к горлу, в то время как она своими близорукими глазами яснее и яснее различала его форму и отыскивала его черты, и вот она увидала его лицо и встретилась с ним взглядом.
Он лежал на диване, обложенный подушками, в меховом беличьем халате. Он был худ и бледен. Одна худая, прозрачно белая рука его держала платок, другою он, тихими движениями пальцев, трогал тонкие отросшие усы. Глаза его смотрели на входивших.
Увидав его лицо и встретившись с ним взглядом, княжна Марья вдруг умерила быстроту своего шага и почувствовала, что слезы вдруг пересохли и рыдания остановились. Уловив выражение его лица и взгляда, она вдруг оробела и почувствовала себя виноватой.
«Да в чем же я виновата?» – спросила она себя. «В том, что живешь и думаешь о живом, а я!..» – отвечал его холодный, строгий взгляд.
В глубоком, не из себя, но в себя смотревшем взгляде была почти враждебность, когда он медленно оглянул сестру и Наташу.
Он поцеловался с сестрой рука в руку, по их привычке.
– Здравствуй, Мари, как это ты добралась? – сказал он голосом таким же ровным и чуждым, каким был его взгляд. Ежели бы он завизжал отчаянным криком, то этот крик менее бы ужаснул княжну Марью, чем звук этого голоса.
– И Николушку привезла? – сказал он также ровно и медленно и с очевидным усилием воспоминанья.
– Как твое здоровье теперь? – говорила княжна Марья, сама удивляясь тому, что она говорила.
– Это, мой друг, у доктора спрашивать надо, – сказал он, и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, что говорил): – Merci, chere amie, d'etre venue. [Спасибо, милый друг, что приехала.]
Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.
Разговор был холодный, несвязный и прерывался беспрестанно.