Дзэн

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Дзэн-буддизм»)
Перейти к: навигация, поиск

Дзэн, дзен[1] (от яп. ; санскр. ध्यान, дхья́на — «созерцание», кит. чань, кор. сŏн) — одна из важнейших школ китайского и всего восточно-азиатского буддизма[2][3][4], окончательно сформировавшаяся в Китае в V—VI веках[5] под большим влиянием даосизма[6] и являющаяся доминирующей монашеской формой буддизма Махаяны в Китае, Вьетнаме и Корее[3]. В широком смысле дзэн — это школа мистического созерцания[7] или учение о просветлении, появившееся на основе буддийского мистицизма[8]. В более узком смысле дзэн иногда рассматривается как одна из влиятельных школ буддизма в Японии[9], имеющая свою национальную специфику[10] и пришедшая из Китая в конце XII века[9]. Кроме того, под дзэн понимают практику дзэнских школ, также обозначаемую понятием «дхьяна» и являющуюся наиболее важной частью буддийской практики[11].

Учение дзэн пришло из Индии в Китай, куда его принёс Бодхидхарма, и получило дальнейшее распространение на Дальнем Востоке (Китай, Вьетнам, Корея, Япония). Традиции китайского чань, японского дзэн, вьетнамского тхиен и корейского сон развивались во многом самостоятельно и сейчас, сохраняя единую сущность, приобрели свои характерные черты в учении и стиле практики[12]. Японский дзэн представлен несколькими школами: Риндзай, Обаку, Фукэ и Сото. Японскому дзэн принадлежит около 20 % буддийских храмов в Японии[3].





Содержание

Лингвистика

Этимология

Из всех названий этого направления буддизма наиболее широкую известность на Западе получило его японское наименование «дзэн»[13][14]. Этимология этого слова восходит своими корнями к санскритско-палийскому термину «дхьяна/джхана»[15] (санскр. ध्यान, dhyāna IAST, от ध्या, dhyā IAST), означающему «глубокое сосредоточение»[16], медитацию, созерцание[17] (в ранних работах школу дзэн называют школой созерцания)[18], а также отстранённость или избавление[19]. Произношение этого слова претерпело трансформацию в китайском языке в «чань»[17], во вьетнамском в «тхиен», в корейском языке в «сон», а затем, распространившись в Японии, в «дзэн»[20].

Другое название дзэнской традиции — Сердце Будды (Буддха-хридайя, кит. Фо синь, япон. Бусин)[21][22]. Сердце Будды соответствует буддийскому понятию махакаруны, означающему любовь[23] и великое сострадание[24]. Ещё одно известное название дзэнской школы — школа сознания Будды[25].

Склонение

Согласно «Большому современному толковому словарю русского языка» кандидата филологических наук Т. Ф. Ефремовой, слово «дзэн» не склоняется[26]. Такой же позиции придерживается в своём словаре буддийских понятий доктор философских наук и буддолог Е. А. Торчинов[27].

Согласно «Большому толковому словарю» под редакцией доктора филологических наук С. А. Кузнецова и «Русскому орфографическому словарю» под редакцией доктора филологических наук В. В. Лопатина, «дзен» склоняется[28].

Согласно «Комплексному нормативному словарю современного русского языка», подготовленного Министерством образования и науки РФ и Межведомственной комиссией по русскому языку[29], «дзэн» может как не склоняться (основная форма слова, использованная в словаре и в данной статье), так и склоняться[30].

История

Индийские истоки дзэн и теории происхождения дзэн

Духовная передача традиции дзэн восходит к Будде Шакьямуни, поэтому в традиции он считается первым индийским патриархом. Вторым патриархом считается Махакашьяпа[32], которому Будда передал состояние пробуждения в цветке лотоса[33] без каких-либо слов и текстов, тем самым основав традицию дзэн в форме прямой передачи учения «от сердца к сердцу»[34].

Однажды Будда стоял перед собранием народа на Пике Грифов. Все люди ждали, когда он начнет учить дхарме, но Будда молчал. Прошло уже довольно много времени, а он ещё не вымолвил ни единого слова, в руке его был цветок. Глаза всех людей в толпе были обращены к нему, но никто так ничего и не понял. Потом один монах посмотрел на Будду сияющими глазами и улыбнулся. И Будда сказал: «У меня есть сокровище видения совершенной Дхармы, волшебный дух нирваны, свободной от нечистоты реальности, и я передал это сокровище Махакашьяпе». Этим улыбающимся монахом оказался как раз Махакашьяпа, один из великих учеников Будды. <…> Махакашьяпа пробудился благодаря цветку и своему глубокому восприятию.

Тит Нат Хан[35]

В научном мире существуют две точки зрения относительно происхождения дзэн. Сторонники первой точки зрения утверждают, что чань-дзэн имеет махаянские или домахаянские истоки и происходит из школ мадхьямика и йогачара. В данных школах существовало учение о том, что существует способ постижения «истинного бытия» без использования «слов и текстов», а при помощи одного лишь «мистического созерцания-медитации» или дхьяны[36].

Сторонники второй точки зрения считают, что чань-дзэн имеет очень значительное отношение к китайскому буддизму и китайской культуре, хотя и происходит от махаяны. Исследователи указывают, что чаньские принципы и понятия имеют свои аналоги в махаяне. Например, дзэнское стремление не опираться на слова аналогично «махаянистскому антидискурсу». Тем самым исследователи подтверждают тезис о том, что дзэн является школой махаяны, и рассматривают дзэн как «движение за „практическую“ махаяну». Также значительная часть исследователей из сторонников второй точки зрения считает, что чань в значительной степени обязан своему происхождению взаимовлиянию даосизма и буддизма. Некоторая часть исследователей также считает, что чань можно считать развитием даосизма, вобравшего в себя родственные элементы буддизма: «Если буддизм отец, то даосизм мать этого ребёнка. Но нельзя отрицать, что этот ребёнок больше походит на мать, нежели на отца»[37].

Чань-буддизм

Принято считать, что своё распространение дзэн получил в Китае в V веке н. э. Принёсшим это учение Будды в Китай считается индийский буддийский монах Бодхидхарма (в китайской традиции — Путидамо или просто Дамо, в японской — Дарума[38]), часто называемый преемником 27 индийских патриархов буддизма, ставший впоследствии первым патриархом чань в Китае. Бодхидхарма обосновался в монастыре Шаолинь, считающемся в наши дни колыбелью китайского чань-буддизма.

После Бодхидхармы в Китае было ещё пять общих патриархов, а затем учение раскололось на северную и южную школу. Вторая впоследствии получила своё развитие и трансформировалась в пять школ чань, из которых в настоящее время сохранилось только две: Цаодун и Линьцзи. В настоящее время, пережив ряд трудностей, направление чань является самым влиятельным направлением китайского буддизма и стремится распространиться по всему миру.

Все чаньские школы опираются на следующие пять ключевых принципов[39]:

  1. Высшая Истина не­выразима;
  2. Духовное совершенствование невозможно;
  3. В конечном счёте ничего не достигается;
  4. В буд­дийском учении нет ничего особенного;
  5. Чудесное Дао заключено везде, даже в «ремесле водоноса или лесоруба».

Дзэн во Вьетнаме

В конце VI века во Вьетнам прибыл Винитаручи, ученик Сэн-цаня, и основал первую школу тхиен. Дальнейшее развитие вьетнамского тхиен связывают со школой Во Нгон Тхонга, бывшего учеником Хуай-хая, и школой Тхао Дьюнга. Последняя школа была основана императором Ли Тхань Тонгом. Чуть ранее, в 968 году, тхиен стал государственной идеологией Вьетнама и в дальнейшем сыграл важную роль в его истории. Позднее во Вьетнаме появилась школа Чуклам, основанная императором Чан Нян-тонгом и не имевшая аналогов в Китае, школа Нгуен Тхиеу, близкая к школе Обаку, и школа Лиеу Куана, близкая к школе Линьцзи.

По данным исследователя В. Ю. Пореша, в XX веке во Вьетнаме отмечался частичный упадок дзэн[40]. В то же время в 30-х годах XX века в стране активизировалось движение за возрождение вьетнамского буддизма и уже к началу 70-х годов во Вьетнаме велось строительство множества пагод. В настоящее время среди приблизительно 60 миллионов вьетнамцев около трети населения являются последователями Махаяны[41]. Из всех школ Махаяны в настоящее время в стране наиболее влиятельными наряду со школами Буддизма Чистой Земли считаются тхиенские школы и, в особенности, школа Ламте (Линьцзи)[42].

Дзэн в Корее

Сон пришёл в Корею в VII веке с дзэн-мастером Помнангом, учившимся у четвёртого патриарха чань Даосиня (англ.), но получил распространение только к середине IX века[43]. В период с 828 по 931 год в стране возникло 9 школ дзэн, получивших название «девяти гор». Этими девятью школами стали школы Сильсансан, Тоннисан, Каджисан, Чакульсан, Сонджусан, Саджасан, Свэянсан, Поннимсан и Сумисан[44], которые в дальнейшем приняли имя Чоге по имени горы в Китае, на которой жил Хуэйнэн (638—713), являвшийся шестым патриархом дзэн[45].

В более поздний период Корё (918—1392) между школой сон и схоластическими буддийскими школами возникла напряжённость, что привело к необходимости налаживать взаимопонимание между школами. В этот же период буддийская сангха переживала кризис, связанный с проникновением светских явлений в буддизм, например, гаданий и молитв для достижения успеха в светских делах. Ключевыми фигурами данного периода стали сон-мастер Чинуль (англ.) (1158—1210), создавший в горах новое движение дисциплинированных практиков «самадхи и праджня общества», и сон-мастер Чингак Хесим (1178—1234), развивавший практику хваду. Также в 1346 году учитель Тхэго Поу (1301—1382) окончательно объединил все чань-буддийские школы в составе ордена Чоге.

Соперничая с «каноническими» буддийскими школами, сон постепенно набирал популярность[43]. Однако во время династии Чосон (1392—1910), которая симпатизировала неоконфуцианству, буддизм утратил в Корее свою главенствующую роль. Монахам был предъявлен ряд жестких ограничений, например ограничение на посещение городов, а число монастырей значительно сократилось[46]. В результате буддизм периода Чосон был сокращён до школ сон и гйо (gyo), а в конечном итоге уменьшен до единственной школы сон. В этот период ключевую роль занял сон-мастер и автор ряда важных религиозных текстов Сосан Хючжон (1520—1604), считающийся центральной фигурой в возрождении буддизма Чосон. Движение «Праведный монах» Сосана Хючжона также помогло изгнать японских захватчиков из Кореи. Важным событием данного периода стало написание дзэн-мастером Кихвой (англ.) (1376—1433) трактата в защиту буддизма, получившего название Трактат о проявлении истины (англ.)[47].

После раскола Кореи на КНДР на севере и Республику Корея на юге, в Северной Корее религиозная практика была подавлена[48], в то время как в Республике Корея буддизм конкурировал с христианством[49].

Возрождение корейского буддизма началось в 1960-х годах[44]. В настоящее время сон практикуется в Корее в ряде крупных монашеских центров. Двумя главными буддийскими школами Кореи считаются школа чоге-чжон (или Орден Чоге, который объединяет большую часть буддистов Кореи[44], включая многочисленных буддистов школы сон) и школа тхэго-чжон, берущая своё происхождение от наставника Тхэго Поу, являвшегося преемником Линь-цзи[50]. В XX веке одним из известнейших представителей Ордена Чоге был дзэн-мастер Кусан Сыним (1908—1983).

В 1983 году корейским дзэн-мастером Сун Саном, получившим передачу дхармы (англ.) от 77-го патриарха корейского дзэн Ко Бона, была основана международная школа дзэн Кван Ум, берущая свои истоки от ордена Чоге. Данная школа, близкая к школе Риндзай, на конец 2012 года имела 35 дзэн-центров в Америке, 7 дзэн-центров в Азии и Австралии, а также 53 дзэн-центра в Европе (включая дзэн-центры в Санкт-Петербурге и Ростове-на-Дону)[51].

По данным исследователя В. Ю. Пореша, Южная Корея является единственной традиционной страной, в которой дзэн на протяжении всего XX века и в настоящее время не потерял своих высоких организационных и духовных позиций. Последователи корейского дзэн утверждают, что дзэн в Корее является наиболее «чистым» и аутентичным традиции дзэн патриарха Хуэйнэна, к которому восходит корейский дзэн[40].

Дзэн в Японии

Предварительный этап

В 653 году монах из Японии Досё прибыл в Китай для изучения философии Йогачары у мастера Сюань-цзяна. Под влиянием Сюань-цзяна Досё стал адептом дзэн-буддизма и, вернувшись в Японию, возродил школу Хоссё, адепты которой тоже начали исповедовать дзэн. Первым медитационным залом школы стал зал в храме Нары[52].

В 712 году в Японию прибыл наставник винаи Дао-сюань, также практиковавший чань северной школы Шэнь-сю (англ.)[53]. Дао-сюань, прибыв в Нару, поспособствовал формированию тесных связей между школами Рицу (Винайя) и Кэгон (кит. Гуйян), а также развитию культуры Японии. Преемником Дао-сюаня стал Гьёхьё, а преемником Гьёхьё — Сэйкё (Дэндзё Дайси, 767—822), который стал одним из основателей школы Тэндай. Влияние данных наставников помогло закрепить практику медитации в Японии[52].

В IX веке, приняв приглашение от императрицы Такибаны Какико, Японию посетил учитель чань школы Линьцзи И-кьюн. В Японии он проповедовал учение среди императорского двора, а позже принял руководство храмом Дэнриндзи в Киото, который был построен специально для него. Но И-кьюн не смог популяризовать учение во многом из-за отсутствия каких-либо решительных действий со своей стороны и через некоторое время вернулся в Китай. После этого в Японии начался период застоя дзэн, сопровождавшийся отдельными фактами угасания всего буддизма[54].

Эйсай и закрепление дзэн в Японии

Наставником, при котором дзэн окончательно пришёл в Японию в виде школы Риндзай (Линьцзи), считают Эйсая (Дзэнкё Кокоси, 1141—1215). Уже в детстве Эйсай практиковал монашескую форму буддизма в японском храме тэндайской школы. В 1168 году Эйсай первый раз прибыл в Китай, где его в очень большой степени впечатлило чаньское учение. Из своей поездки он вынес убеждение, что такое учение поможет его стране возродиться духовно. Вторая поездка Эйсая в Китай состоялась в 1187 году, в ходе которой он получил «печать просветления»[55] от учителя школы Линьцзи Сюйань Хуайчана[53] линии Хуань-луна[55].

В Японии Эйсай проповедует о превосходстве дзэнского учения над учением тэндайской школы, что встречает противодействие и обвинения в ереси в отдельных случаях. При поддержке представителей высшей властей Эйсай становится настоятелем храма Кэнниндзи (англ.), расположенного в Киото и принадлежащего школам Сингон и Тэндай, где активно занимается распространением дзэн, при этом описывая свои усилия в тексте «Распространение дзэн ради защиты отечества». Также Эйсай изменяет позицию по другим буддийским школам на более мягкую, чтобы «добиться при­знания дзэн как самостоятельной школы». Кроме окончательного закрепления традиции дзэн в Японии Эйсай также основал традицию японской чайной церемонии, посадив возле монастыря семена чая, привезённые им из Китая, и описав известные ему сведения о чае и чайной церемонии в своей книге о чае[56].

Расцвет Риндзай-дзэн в эпоху Камакура (1185—1333)

Вследствие поддержки школы императорской властью, дзэн серьёзно укрепил своё положение в Японии. Дзэн-буддистами стали многие члены фактически правящего самурайского рода Ходзё. Сёгун Ходзё Токиёори (1227—1263) кроме того, что помог приехать в Японию многим чаньским учителям, сам, как считается, достиг окончательного сатори. Сиккэн Ходзё Токимунэ (1251—1284) привлёк на должность настоятеля храма Энгакудзи знаменитого учителя чань Согэна Магаку, который впоследствии помог ему «обрести силы в дзэн», чтобы справиться с монгольским вторжением[57].

В то же время школа встречалась и с рядом трудностей в своём развитии, наиболее заметно это было в Киото. После смерти Эйсая там серьёзно снизилась дисциплинированность учеников. В киотском храме Кэнниндзи из-за взаимодействия храма со школами Тэндай и Сингон появились магические ритуалы и формальное отношение к учению. Наставником, помогшим справиться школе с этими трудностями, стал Сёичи Кокуси (1202—1280), ставший аббатом храма Тофукудзи и проповедовавший там «истинный дух дзэнского учения»[58]. Ещё одним важным центром дзэн, который поддерживал император, стал храм Нандзэндзи, первым аббатом которого стал Дэймин Кокуси, обучавшийся дзэн в том числе и у Сёичи. Также известным мастером Риндзай данного периода стал Какусин (1207—1298), впервые представивший в Японии китайскую игру на флейте в качестве дзэнской практики. Большое внимание со стороны дзэн-буддистов уделялось и другим китайским искусствам, которые глубоко проникли в японскую культуру и приобрели национальный колорит[59].

В данном периоде также следует отметить мастера дзэн Мугай Нёдай (1223—1298), которая стала первой женщиной в дзэн, получившей звание мастера дзэн. Также Мугай Нёдай была основателем самого значительного впоследствии женского монастыря Кэйай-дзи, ставшего центром для сети из пяти женских монастырей, дублирующих систему мужских монастырей.

Догэн

Основатель школы Сото Догэн (1200—1253), принадлежа к знатному роду и являясь хорошо образованным юношей, в двадцать лет отказался стать преемником старшего брата, являвшегося влиятельным аристократом, и ушёл в монастырь у горы Хиэй со своим младшим братом-отшельником. Коренной причиной данного решения было тяжелое переживание Догэном в семилетнем возрасте смерти своей матери, оставившей ему перед смертью напутствие о том, что Догэн должен уйти в монашество, чтобы познать дхарму и спасать всех существ от страданий[60].

В тэндайском монастыре Догэн изучал буддийские тексты и практиковал служение. Но не зная ответа на вопрос «Почему все будды и бодхисаттвы так страстно стремятся к просветлению и ведут аскети­ческий образ жизни?», если все существа уже обладают природой Будды, Догэн покинул гору и по совету тэндайского монаха Кёина пришёл в риндзайский храм Кэнниндзи. После этого Догэн с наставником храма, Мьёдзэном, посетил Китай, где безуспешно пытался обрести просветление в чаньском храме Тьен-дунь-жу и в других монастырях и школах, а потом вернулся в Японию, где встретил очень строгого и аскетичного, но энергичного и добросердечного учителя дзэн Цзю-циня (1163—1268). Цзю-цинь, считавший, что монахам, желающим познать учение, нельзя тратить время на сон, установил беспрецедентные по жёсткости порядки в своём монастыре. Под его руководством Догэн медитировал и днём, и ночью, когда и достиг просветления, услышав вопрос учителя заснувшему ученику: «В дзэн тело и разум едины. Как же ты умудрился заснуть?»[61]

После периода совершенствования в практике в 1230 году Догэн пришёл в сельский храм Аньёин возле Фукакусы, где начал учить последователей обретению природы Будды в сидячей медитации. В этом же храме, вскоре ставшим местом массового паломничества, Догэн написал первую главу «Сёбогэндзё» о практике дзадзэн. Позднее Догэн переселился в храм Каннондёриин, а потом в храм Кёсёхориндзи, где в наибольшей степени реализовал себя в качестве наставника многочисленных учеников. Покинув храм из-за угроз общине храма со стороны монахов горы Хиэй, Догэн некоторое время жил в деревенских храмах, а в 1245 году поселился в храме Эйхэй-дзи («Бесконечный мир»), где в 1253 году и умер[62].

Догэн сформировал религию «исключительного дзадзэн» (шикан тадза (англ.)), считающуюся среди буддистов возвращением к «чистой традиции Будды и патри­архов»[63]. Считая сидячую медитацию самодостаточной, в то же время Догэн указывал на ошибочность однозначного отказа от изучения сутр[64].

Общий вклад Догэна в японский буддизм крайне высок, Г. Дюмулен отмечал, что Догэн, имевший качества сострадания, прямодушия, искренности и пытливости[65], является «едва ли не самым примечательным религиозным де­ятелем Японии»[66].

Дзэн в эпоху Муромати (1336—1573)

Дзэнская школа продолжала успешно развиваться. Усиливалось влияние старых дзэнских храмов на культуру и религию, строилось множество новых храмов. К числу последних относился храм Дайтокудзи (англ.), построенный императором Го-Дайго в 1324 году и занимавший особое положение среди других храмов. Другими известными новыми храмами стали храмы Мьёсиндзи и Тэнрюдзи (англ.). Последний храм возглавил Сосэки (Мусё Кокуси, 1275—1351), являвшийся наиболее известным буддийским учителем того времени. Благодаря влиянию Мусё на сёгуна, было построено 66 новых дзэнских «храмов для умиротворения страны» и налажены торговые отношения с Китаем[67]. Храмы Кинкакудзи («Золо­той павильон») и Дзисёдзи, известные, главным образом, из-за своей художественной ценности, также связывают с Мусё. Рядом с последним храмом был построен Гинкакудзи («Серебряный павильон»), также ставший «произведением высокого искусства»[68].

Для упорядочивания многочисленных дзэнских монастырей в Японии действовала система Годзан или в система «Пяти гор»[69]. В данной системе пять храмов в окрестностях Киото и пять храмов в Камакуре считались главными, им подчинялись «около шестидесяти храмов „второго“ уровня». На самом нижнем уровне находилось ещё около двухсот храмов[70]. Сёгун официально оформил иерархию дзэнских монастырей в 1386 году, согласно которой главным японским храмом стал храм Нандзэндзи[69].

Самые авторитетные наставники данного периода, стремясь распространить учение, использовали для наставлений стиль кана-хёго, для понимания которого мирянам не нужно было иметь образование. В то же время упрощение наставлений привело к тому, что наставники, в основном, использовали старые приёмы обучения и простые тезисы, отказываясь от оригинальности и использования парадоксов. Также дзэнские учителя начали рассуждать о дзэн в разрезе «интеллектуальной ценности»[71].

На данном фоне резко выделялся дзэнский учитель Иккю Содзюн (1394—1481). До знакомства с дзэн он воспитывался в буддийском храме, в который его отдала мать, фаворитка императора. В храме преподавался широкий круг дисциплин, но наиболее сильно Иккю полюбил поэзию и впоследствии стал известным поэтом. Обретя просветление, Иккю стал очень известен среди простых людей за свою «естественность религиозного служения», широту взглядов и резкое неприятие фальши. Иккю не отказывался от женщин, сакэ и мяса, критиковал посмертные идеи амидаизма, указывая на то, что они не связаны с познанием природы Будды, и высмеивал погребальные традиции чтения сутр и подношения еды, считая лучшими подношениями лунный свет или воду реки. Имея развитое чувство юмора и не желая мириться с недостатками как богатых, так и бедных людей, Иккю часто создавал ситуации со своим оригинальным решением, которые впоследствии становились известными анекдотами[72].

Культурное влияние дзэн в эпоху Муромати (1336—1573)

Многочисленные японские искусства или «пути» (до), рождённые в дзэнских монастырях, активно развивались в период Муромати. В начале периода наиболее значимой фигурой, воплощающей в себе дзэнские искусства, стал искусный художник, каллиграф и садовод Мусё. В последнем искусстве Мусё, используя новый стиль гармонизации, достиг выдающихся успехов, так как его сады стали считаться «самыми красивыми в Япо­нии» и сильно повлияли на всё ландшафтное искусство Японии[73].

Храм Дайтокудзи, в котором обучал дзэн учитель Иккю, считающийся центральной фигурой в создании японской культуры XV века, также долгое время считался наиболее значимым центром японской культуры. Ученик Иккю, Сукё (1422—1502), стал после Эйсая вторым основателем традиции японской чайной церемонии, внеся в данную традицию национальные особенности. Через линию учеников, включая наиболее известного в этом искусстве мастера Сэн-но Рикю (1521—1591), данная традиция существует и в настоящее время[74].

Дзэнская живопись также получила значительное развитие в период Муромати. К числу известных дзэнских художников XIII века относят Сиа-куэя, Ma-юаня и Лянь-кая. В Японии новый стиль суми-э, являвшийся искусством рисования тушью, получил начальный импульс благодаря работам чаньского монаха Му Ци, а потом стал известен по работам Као и Минсё. Минсё кроме нескольких пейзажей создал эскиз «Нирвана» и портрет Сёичи Кокуси[75].

В XV веке на развитие суми-э повлиял живописец Сюбун, ставший, благодаря приказу сёгуна, главой государственного департамента живописи. Также Сюбун добился некоторых успехов в искусстве скульптуры. Влияние работ Сюбуна испытали на себя ряд дальнейших дзэнских художников, включая Сётана, Нёами, Дасоку, Сёкэё и Сэссю (1421—1506). Последний получил наибольшую известность не только в Японии, но и в Европе, где его называли «величайшим художником или, по крайней мере, величайшим из японских пейзажистов». Известными учениками-живописцами Сэссю стали Сюгэцу и Сэссон, а их общим известным учеником стал Масанубу (1454—1550)[76].

Начиная с этого времени искусство живописи начало отходить от традиции дзэн, а дзэнские монастыри перестали быть центрами культуры и вошли в «пери­од духовного застоя и нравственной деградации»[77].

Контакты между дзэн и христианством

На момент встречи дзэн и христианства из-за социальных и политических проблем Японии, сильно повлиявших на уменьшение дисциплины, дзэнская школа пришла в застой. Христианские проповедники, увидев школу в таком состоянии, в котором среди монахов был распространён гомосексуализм, сделали вывод о дзэн как о нигилистическом и атеистическом учении[78].

Тем не менее в начальный период между дзэн и христианством существовало дружелюбие. Франсис Хавьер, находившийся в Японии с 1549-го по 1551 год, в своём письме указывал, что подружился с известным настоятелем Нинсицу («Сердце истины»), также Хавьер познакомился и с другими бонзами. Другие христианские проповедники, следуя примеру Хавьера, также начали дружить с некоторыми дзэнскими настоятелями. Дружба привела к тому, что некоторые дзэнские последователи приняли христианство. В числе таких был старый монах из Дайтокудзи, а также дзэн-мастер Кэссю, что в последнем случае не осталось незамеченным[79].

Но также с самого начала между дзэн и христианством появлялись трения и конфликты. В дальнейшем конфликты разрослись, а наиболее импульсивные последователи христианства и дзэн начали поджигать чужие храмы и церкви. Но в то же время в некоторых случаях конфликты никак не повлияли на дружбу сторонников разных учений[80].

Главными темами обсуждений данного периода стали вопросы о Боге и душе. Дзэн-буддисты отрицали последнее и принимали христианскую концепцию о принципе — источнике всех вещей, но считали данным принципом пустоту. Валигнано, глава христианской миссии, с целью уточнения полемики написал катехизис, представлявший собой сборник вопросов и ответов, который стал основой для последующих христианских книг, в которых доказывалась ложность учения Будды и ложность дзэнского учения в частности. В итоге дзэн стал определяться у миссионеров как «наибо­лее противоречащая Закону Божьему японская школа» и связываться с «оплотом Сатаны»[81].

В период контакта миссионеры восторгались японской культурой и корректировали свой образ жизни в соответствии с местными обычаями, обмен опытом и традициями дал свои плоды в виде перехода части высшей аристократии Японии в христианство. Культурный обмен между японской и христианской культурой продолжался до начала периода гонений на христиан[82]. Одним из явных примеров такого обмена стало посещение известными миссионерами японских чайных церемоний, во время которых иногда читалось Евангелие. Отец Родригес (1561—1634) в своей книге высоко оценивал «искусство чая», являвшегося, с его точки зрения, «привнесением религиозного идеала дзэн в естественное проявление художественного вкуса»[83]. Христиане не только участвовали в церемонии, но и стали проводить её. Из семи известных учеников мастера чайной церемонии Сэн-но Рикю пятеро были христианами[84].

Поздний период японского дзэн

С 1600 по 1868 год в Японии проводилась политика гонения на христиан и политика строгого контроля над буддизмом. В результате такой политики впервые был произведён учёт всех дзэнских монастырей, школ и подшкол. Также вследствие данной политики буддизм, включая школу дзэн, стал полностью зависим от правящей власти. Государство отрицало любые новшества в буддизме и поддерживало в конфликтах настоятелей главных храмов страны, что привело к увеличению общей стабильности и постройке новых буддийских зданий, но к потере «внутреннего содержания» буддизма[85].

Известными дзэнскими деятелями начала периода, поддерживавшими государство, стали монах Сёдэн (ум. 1633) из Нандзэндзи, занимавшийся на своей высокой государственной должности активным противодействием христианским проповедникам, и учитель Такуан Сохо (1573—1645), выполнявший поручения сёгуната и входивший в ближний круг сёгуна Иэмицу. Такуан стал наиболее заметным мастером меча и мастером дзэн данного периода. В этот же период влияние дзэн окончательно оформило «путь воина» бусидо[86].

Причиной некоторого обновления дзэн стало появление школы Обаку, восходящей к Линьцзи. Первый храм школы Обаку-сан Мампукудзи («Храм тысячекратного блаженства на горе Хуань-по») был основан в 1655 году 60-летним наставником Йин-юанем (англ.) (ум. 1673), приехавшим из Китая со своими учениками годом ранее. Школа быстро развивалась, в том числе благодаря отсутствию противодействия со стороны сёгуната. Известным популяризатором школы стал Тэцугэн (англ.) (1630—1682), являвшийся сторонником использования сутр и помогший в издании 6956 томов буддийских текстов. Признавая сутры и сочетая их с практикой, Обаку делала акцент на пути постепенного просветления, в то же время не отрицая возможности внезапного просветления в некоторых случаях. В школе также практиковались элементы амидаизма в виде практики нэмбуцу, заключавшейся в повторении мантры «Наму Амида-буцу». Несмотря на некоторые успехи, школа не смогла распространиться дальше отдельных мест и не оказала значительного влияния на Японию[87].

Стремление дзэн-буддистов к обновлению дзэн и буддизма ещё более отчётливо проявилось во второй половине XVII века. Монах школы Сото Мандзан Дохаку (1636—1714) активно выступал против устоявшейся практики разрешения буддийских споров сёгунатом в пользу главных монастырей, а также против жадности монахов и сомнительных передач дхармы, которые появились в конце средневекового периода. Кроме того, значительных успехов в обновлении буддизма добился дзэнский монах Тэнкэй (1648—1735) своими проповедями[88].

Известными дзэн-мастерами периода обновления стали дзэн-мастер Бунан (1603—1676), жёстко критиковавший тех, кто стремился только к личному просветлению, и дзэн-мастер Банкэй (англ.) (1622—1693), бывший очень популярным оратором, собиравшим вокруг себя до пятидесяти тысяч слушателей[89]. Профессор Д. Т. Судзуки характеризовал Банкэя как одного из трёх наиболее великих японских учителей дзэн (двумя другими были Догэн и Хакуин), указывая на его оригинальный антидогматический и некоанный метод обучения. Благодаря усилиям Судзуки и других японских учёных, искавших и издававших забытые тексты Банкэя, в настоящее время интерес к дзэнскому учению Банкэя вновь усиливается. Доктор философии Питер Хаскел отмечает, что повышение интереса к Банкэю не случайно, так как «его чувство свободы, его человечность, его глубокое проникновение в вечные проблемы, выраженное на языке повседневной жизни, кажется, целиком отвечают духу нашего времени»[90].

Центральной фигурой позднего японского дзэн стал Хакуин (англ.) (1685—1768), который «возродил школу Риндзай в её первоначальной строгости и чистоте»[89]. В детстве Хакуин был глубоко впечатлён проповедью нитирэнского монаха о «Восьми уровнях ада», говорившей о вероятности попасть в ад в том числе и из-за того, что Хакуин с наслаждением убивал птиц и насекомых. Страх Хакуина долго не проходил, поэтому после периода начального изучения буддизма и недельного периода безуспешной религиозной практики повторения дхарани из Сутры лотоса, направленной на прекращение страданий от любой боли, Хакуин в пятнадцать лет решил стать монахом. После периода обучения под руководством разных наставников, Хакуин, прочитав рассказ об учителе школы Риндзай Ши-шуань Цы-юане, применявшем шило для того, чтобы боль поддерживала его круглосуточную практику медитации, начал с «величайшим упорством» выполнять дзэнскую практику. Такая практика ухудшила состояние здоровья Хакуина, привела к физическому истощению и серьёзным нервным расстройствам, называемым в традиции «дзэнской болезни». В дальнейшем Хакуин вылечил данную болезнь при помощи способа, показанного ему отшельником Хакуем, и продолжил путешествовать по стране и с усердием выполнять практику[91]. Через некоторое время Хакуин достиг просветления при помощи коана о смерти Нань-цюяня, заданного ему учителем Этаном, отличавшимся очень жестокими методами обучения[92], и ударов метлы хозяина дома, возле которого он встал с чашей для подаяний, глубоко задумавшись о коане[93]. В храме Мёсиндзи он стал настоятелем и в дальнейшем успешно проповедовал учение в доступной для необразованных мирян форме. Г. Дюмулен характеризует усилия Хакуина и его роль в Японии следующим образом: «С помощью своего ненавязчи­вого добросердечия, своей искренности и религиозного рвения Хакуин сумел завоевать сердца простых людей и поэтому по праву принадлежит к величайшим религиоз­ным реформаторам в истории Японии»[91].

Известнейший японский поэт Мацуо Басё (1644—1694) не был монахом, но был приверженцем дзэн, обучавшимся в монастыре дзэн[94] и сумевшим при помощи своей поэзии отобразить «сущность просветлённого взгляда на природу»[95]. Его известнейшим выражением такого взгляда стало следующее хокку[94]:

Старый пруд.
Прыгнула в воду лягушка.
Всплеск в тишине.

К началу периода Мэйдзи (1868—1912) дзэн, как и другие буддийские школы, по-прежнему жёстко контролировался со стороны государства. Гонения на буддизм в период Мэйдзи ещё более ухудшили ситуацию. В период Тайсё (1912—1926) дзэнская школа уже почти не влияла на японскую культуру. Сообщества последователей дзэн в этот период концентрировались вокруг оригинальных, но скромных наставников, предпочитавших пребывать в удалённых от суеты храмах[96].

Дзэн в XX веке и современный дзэн в Японии

К началу XX века синтоизм стал официальной религией Японии. У буддийских институтов был выбор: приспособиться или погибнуть. Школы Риндзай и Сото попытались модернизировать дзэн в соответствии с западными идеями, одновременно поддерживая японскую идентичность. Эта японская идентичность в настоящее время сформулирована в философии Нихондзинрон (англ.), японской теории уникальности. Широкий круг объектов был взят в качестве типичного для японской культуры. Д. Т. Судзуки способствовал философии Нихондзинрон, принимая дзэн в качестве отличительного знака азиатской духовности и показывая, что это учение носит уникальный характер в японской культуре[97].

Это привело к поддержке военных действий японской имперской системы японскими учреждениями дзэн, включая школу Сото и крупнейшие филиалы Риндзай. Согласно профессору Р. Шарфу, буддийские деятели стали соучастниками национальной идеологии, представлявшей Японию в виде «культурно однородной и духовно развитой нации»[97].

По данным исследователя В. Ю. Пореша, в XX веке в Японии отмечался упадок школы[40]. В то же время интерес к японскому дзэн вырос на Западе после Второй мировой войны. Некоторые из интересующихся, такие как Филип Капло и голландец Янвиллем ван де Ветеринг, отправились в Японию, чтобы изучать дзэн. Некоторые японские учителя, в свою очередь, пришли на Запад.

На 1997 год число последователей дзэн в Японии составляло более 6 миллионов человек. Из них 4 миллиона человек входили в школу Сото, 2 миллиона человек в школу Риндзай и 100 тысяч человек в школу Обаку[42]. Всего количество последователей японского дзэн по всему миру по данным на 2007 год составляет около 10 млн человек[98].

В настоящее время японскому дзэн принадлежит около 20 % буддийских храмов в Японии[3]. Дзэнские и все остальные традиционные буддийские школы Японии входят во Всеяпонскую буддийскую ассоциацию, включающую в себя около 60 школ и подшкол. Школы Сото и Риндзай входят в число наиболее влиятельных в данной ассоциации. Школа Сото находится в данной ассоциации на первом месте по числу храмов, которое составляет около 15 000 храмов (у следующей за ней по числу храмов амидаистской школы Дзёдо-синсю немногим более 10 000 храмов). Школа Риндзай имеет более 3 000 храмов[99].

Кроме вышеуказанных японских школ существует небольшая дзэнская школа Санбо Кёдан (англ.) или «Орден Трёх Сокровищ», берущая свои истоки от Ясутани Хакууна (англ.) (1885—1973)[100], чьё учение описал роси Филип Капло в «Трёх столпах дзэн»[101]. Данная реформаторская школа основана Ясутани Хакууном в 1954 году, когда Ясутани разорвал отношения с традицией Сото. Школа Санбо Кёдан подвергает критике школы Риндзай и Сото[101]. На момент 1988 года школа насчитывала только 3790 последователей и 24 учителя[102], но оказывала большое влияние на западный дзэн[103]. Влияние Санбо Кёдан на японский дзэн в XX веке было относительно слабым[101].

Также в Японии присутствуют немногочисленные последователи школы Фукэ, которая возродилась в 1950 году в Храме светлого и тёмного (яп.)[104].

Японское общество «F.A.S. Society», которое также имеет название «F.A.S. Zen Institute», стремится к модернизации дзэн и к приспособлению учения к современному миру[105]. Оно было сформировано в середине XX века профессором и учителем дзэн Синъити Хисамацу (англ.) и не относит себя к какой-либо определённой школе.

Дзэн на Западе

Дзэн способен хорошо адаптироваться к культуре других стран, что стало причиной появления дзэн на Западе. Через некоторое время после прихода дзэн на Запад уже многие тысячи дзэн-буддистов стали объединяться в группы медитации под руководством западных и восточных наставников дзэн[106]. Во второй половине XX века популярность дзэн на Западе превысила популярность других восточных течений[107]. В 70-х и 80-х годах почти каждый западный университет, изучающий религию, создал факультет либо группу по изучению дзэн в теории и на практике[106]. В Европе дзэн занимал лидирующее положение среди буддийских школ до прихода туда тибетского буддизма[40].

В настоящее время количество книг о дзэн для западного читателя, как научных, так и популярных, очень велико[106].

Появление и начальное развитие

Из-за «закрытости» Японии европейцы впервые смогли познакомиться с культурой страны только в середине XIX века, но первое научное знакомство Запада с дзэн относится к 1913 году. В этом году была издана книга-исследование Кайтэна Нукарии «Религия самураев», но она не получила какой-либо известности, заинтересовав лишь специалистов[108]. До этого момента западный читатель мог познакомиться с традицией дзэн лишь по книге дзэнского учителя из Японии Сяку Соэна (англ.) «Sermons of a Buddhist Abbot» и по Книге чая (англ.) Окакуры Какудзо, в которой раскрывалась суть дзэнского учения. Обе книги были изданы в США в 1906 году и не заинтересовали американских читателей[109][110].

Следующий этап распространения дзэн на Западе связан с выходом книг профессора Д. Т. Судзуки (1870—1966), которые сильно повлияли на возрастание популярности дзэн, особенно среди интеллигенции. Первым западным автором, написавшим о дзэн, стал А. Уотс, чья книга называлась «Дух дзэн». В конце 50-х годов выходит множество книг об учении. Начинают издаваться книги европейских и американских дзэн-буддистов, описывающих собственный опыт постижения учения в японских монастырях[108].

Д. Т. Судзуки и его ученики сформировали необходимые условия для «дзэнской революции», повсеместно происходившей в 60-х годах среди молодежи и интеллигенции Запада. Главным образом успех Судзуки был основан на том, что он смог интерпретировать восточное учение в понятных европейским читателям терминах, дающих хорошее представление о теоретической и практической стороне учения[108].

После Судзуки литература дзэн развивалась в нескольких направлениях. Продолжалось академическое направление, принимавшее во внимание труды Судзуки по интерпретации учения. Сформировалось направление сравнительного анализа дзэн и экзистенциализма, психологии и т. д. Ещё одним направлением стала массовая литература, в частности художественная литература, предназначенная для широкого круга читателей. Неоднородность традиции на Западе соответствовала неоднородности учения в самой Японии, где также существовал «монастырский» дзэн, дзэн «философии жизни» и «популярный» дзэн, рассматривавшийся как часть досуга и окружающего быта[111].

Традиционный дзэн, проблемы и трансформация

«Монастырский» дзэн, также получивший в Америке имя «квадратный» из-за своей традиционности и выверенности[112], принесли на Запад ряд японских дзэнских учителей. Важное значение в дальнейшем распространении традиционной формы учения сыграл дзэн-центр в Нью-Йорке, где обучали дзэн С. и Р. Сасаки, которые строго придерживались традиционной системы постижения учения школы Риндзай. Данная система включала в себя знание и понимание истории школы, терминов буддизма и текстов дзэн, а также строгую дисциплину, отсутствие теоретических рассуждений и чёткое следование указаниям наставников[111].

На Запад также пришла и школа Сото, начавшая набирать большую популярность с конца 60-х годов. Наиболее значимым популяризатором данной школы стал учитель Тайсэн Дэсимару[40].

В 1970 году появился дзэн-монастырь в Северной Калифорнии, который следовал строгой системе традиционных монастырей, включавшей в себя, например, бритьё головы и ношение сандалий. Но в дальнейшем сохранить традиционную систему без изменений стало невозможным, и западные дзэн-центры, несмотря на сохранение медитативной практики и характерных черт традиции, претерпели организационные и другие изменения. Дзэн-центры трансформировались в открытые дзэн-буддийские коммуны и кампусы университетов, теперь позволяющие последователю ходить на работу, иметь семью и заниматься прочей деятельностью, не связанной с буддизмом[113].

Похожий процесс уже происходил в средневековой Японии, где военное сословие, практикуя медитацию в монастырях, не отказывалось от своих социальных обязанностей. Но на Западе процесс трансформации зашёл ещё дальше. Община всё больше преобразовывалась в семейную религиозную коммуну открытого типа и столкнулась с такими проблемами как проблема экономической независимости, участия в общественной и политической жизни, семьи и брака, сексуальной свободы, воспитания детей, равноправия женщин и другими[113].

Проблема семьи и брака состояла в том, что при частой и регулярной медитативной практике семья иногда играет роль обузы для практика, что является причиной многочисленных драм. Поэтому внутрисемейные и сексуальные отношения в западном дзэн были перенесены в границы дзэн-центров. Проблема женского равноправия состояла в том, что в традиционных восточных монастырях практически повсеместно женщины медитировали отдельно от мужчин. На Западе женщины стали медитировать совместно с мужчинами, а также могли стать монахинями и занимать определённую должность в иерархии[113].

Общины дзэн по-прежнему практиковали ручной труд в сельском хозяйстве, ремесленничестве и сфере обслуживания, рассматривая его как медитацию. Внешними же изменениями западного дзэн стало то, что бритьё головы и ношение сандалей стало необязательным. Последователи также начали носить обычную европейскую одежду. Но внешние изменения дзэн были не такими существенными, как изменения внутренние[113].

Большая часть западных дзенцев имела законченное образование в институтах и колледжах и стремилась к рациональному осмыслению «иррациональных» положений дзэн. Кроме того, японские последователи хорошо знали положения буддизма перед тем, как от них отказывались после приобщения к дзэн. Западные дзэнцы были вынуждены сначала изучить эти положения, чтобы в дальнейшем появилась возможность от них отказаться. Также западные последователи стремились обсудить основы дзэн, что в традиционном дзэн считается недопустимым[114].

Христианский дзэн

Часть верующих, пытавшаяся обновить традиционное христианство, положила начало формированию «христианского» направления дзэн. Некоторая часть теологов пыталась при помощи дзэн «возродить „умершего“ бога». Также происходили попытки по созданию христианских дзэн-групп и применению христианского дзэн в богослужениях католической церкви[115]. Дзэн-мастер Сунг Сан в своей книге «Только не знаю» пишет о том, что иногда давал учение различным священникам в Вашингтонском кафедральном соборе[116]. Также Сунг Сан организовывал ретриты в аббатстве Гетземани (англ.) для католических монахов и предположительно стал первым мастером дзэн, включившим в свой сборник коанов коаны из христианских источников[117].

Монах католического ордена траппистов Томас Мертон (1915—1968) из аббатства Гетземани, сравнивая христианское созерцание и созерцание дзэн, «был потрясён чувством близости» данных традиций[118]. В 1968 году была издана его книга «Zen and the Birds of Appetite» («Дзэн и голодные птицы»), посвящённая сопоставлению христианского мистицизма и дзэн. Заключение к книге написал Д. Т. Судзуки[119].

После Мертона значительно повлиял на развитие христианского дзэн приор католического ордена бенедиктинцов Д. Грэхэм, занимавшийся вместе с прихожанами практикой созерцания. Грэхэм выпустил книгу «Дзен-католицизм», получившую значительную известность. В данной книге настоятель указывал на то, что дзэн может оживить католическую традицию, раскрыв её скрытые возможности[120].

В 1971 году католический священник Уильям Джонстон написал книгу «Христианский дзен», где высказал мнение о дзэн как о методе углубления христианской веры и призывал к повторению Иисусовой молитвы при практике дзэн-медитации. Православный иеромонах Серафим (Роуз) выступил с критикой этой книги, высказав мнение об опыте дзэн как об агностическом и языческом опыте и отметив опасность книги[121]. Также в своей книге с критикой христианского дзэн выступил архимандрит Лазарь (Абашидзе), в то же время высказав мнение о том, что идеи дзэн о сочувствии и любви «быть может, самый высокий религиозный идеал, которого может достигнуть человеческий разум, но без Христа»[122]. Положительно высказался о христианском дзэн архиепископ Иоанн (Береславский), основатель нового религиозного движения Богородичный центр, в своей книге «Христианство — дзен», где описал проявление дзэн в Новом Завете и попытался соединить христианское визионерство и дзэнскую традицию[123][124].

В 1989 году Ватикан выпустил документ об аспектах христианской медитации (англ.), который также имеет отношение к дзэн. Согласно тексту, ни один из методов, предложенных нехристианскими религиями, не должен быть отвергнут только из-за того, что он является нехристианским. Согласно тексту, «напротив, можно взять от них то, что полезно» при условии, что христианская молитва от этого не страдает[125].

В 2004 году на русский язык была переведена книга «Дзэн и Библия» католического священника и мастера дзэн Какичи Кадоваки[126]. В своей книге Кадоваки указывает на наличие определённых совпадений и схожих символических подтекстов в Библии и в текстах различных коанов, например, обращая внимание на связь между коаном «Если у тебя есть посох, я тебе его дам. Если у тебя нет посоха, — я его у тебя заберу» Басё и словами Иисуса: «Ибо кто имеет, тому дано будет и приумножится; а кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет» (от Матфея 13:12)[127].

Также американским иезуитским священником и одновременно дзэнским роси и психотерапевтом является Роберт Кеннеди (англ.).

Число западноевропейских групп христианского дзэн на конец XX века составляло более 10 % от всех западноевропейских групп дзэн. В основном такие группы располагаются в Германии, Австрии и странах Скандинавии[128].

Д. Т. Судзуки, книги которого повлияли на формирование христианского направления дзэн, утверждал, что дзэн может быть совместим не только с христианством, но и с любой другой религией. Тем самым Судзуки, по мнению Г. С. Померанца, стал основателем «мирового дзэн»[129].

Другие направления дзэн

«Интеллектуальный» дзэн, не связанный с монашеством и трансформировавший учение в «философию жизни», подвергся ещё большим изменениям. На фоне интереса к дзэн многих европейских писателей, философов, художников, музыкантов, а также вследствие развития антропологизма и иррационализма в идеалистической и религиозной философии, возникает такое явление, как «религиозность без религии». Причиной этого стало то, что интеллигенция Запада искала компромисс между потребностью в религии и нежеланием следовать её традициям. Такие черты дзэн как иррациональная практика, нигилизм по отношению к общеизвестным явлениям и авторитетам и нонконформизм также послужили причиной того, что дзэн стал «бесконфессиональной» религией для некоторой части интеллигенции Запада, не желавшей или не смогшей отказаться от своих религиозных взглядов. Данное явление характеризовалось религиозным синкретизмом, размыванием «конфессиональной сопричастности», возрастанием роли восточной философии и общей тягой к мистике и иррациональному[114].

Битническое направление дзэн 60-х годов, получившее название «бит-дзэн»[112], стало особым направлением молодёжи, провозгласившей «дзэнскую революцию». Данное направление характеризовалось упрощённым и вульгаризированным характером. Молодёжь, не понимая сути учения и его целостного характера, взяла из него лишь внешние атрибуты в виде нигилизма, парадоксального поведения и отсутствия авторитетов. Данное направление не было связано с практикой дзэн, но использовало терминологию учения. Представители данного направления формировали сельские общины, где пытались «возвращаться к природе», а также пропагандировали потребление наркотиков и сексуальную свободу. Ярким представителем данного направления стал писатель Джек Керуак[115].

Близким к битническому стало психоделическое дзэн-направление, практиковавшее вместо медитации употребление наркотиков с целью достижения сатори. Представитель этого направления, писатель О. Хаксли, выражал мнение о сходстве состояний человека после дзэн-практики и приёма наркотиков[115]. Такое же мнение о медитации и ЛСД было представлено в 1961 году одним из докладчиков на международном конгрессе прикладной психологии[130]. Но традиционный дзэн выражал несогласие с такой точкой зрения. Автор нескольких книг о дзэн и последователь учения Дз. Сибаяма указывал, что эффект наркотиков временен, а практика дзэн предполагает кардинальное самоизменение[115].

Современное состояние дзэн на Западе

На конец XX века был составлен список западноевропейских групп дзэн в 14 странах. Общее число групп составило 452 группы[131]. Более 60 групп действуют на территории Германии; от 30 до 60 — на территории Франции, Нидерландов, Бельгии, Великобритании, Швейцарии, Италии; от 15 до 30 — на территории Австрии, Польши и Испании; менее 10 — на территории Швеции, Дании, Португалии, Норвегии[128].

К 2000 году в Северной Америке численность дзэн-центров составляла около 2000 центров по всем четырём направлениям дзэн (японский дзэн, сон, чань, тхиен)[132].

Дзэн в СССР и России

До появления устойчивого интереса к дзэн первым советским научным текстом, подробно описывающим данную школу, стала 500-страничная кандидатская диссертация «Некоторые течения религиозного нигилизма» (1968) Г. С. Померанца. Защита данной диссертации не состоялась по формальной причине, фактической причиной стал «приказ сверху» из-за подписи Померанца в защиту участников демонстрации 25 августа 1968 года. Позднее данную диссертацию активно использовал Андрей Тарковский при работе над Сталкером[133][134].

Заинтересованность некоторой части людей в учении дзэн проявилась в Советском Союзе к концу 60-х — началу 70-х годов. Во многом этому поспособствовали официальные переводы произведений Сэлинджера, а также «подпольные» переводы книг А. Уотса, Д. Т. Судзуки и работы Евгении Завадской, в том числе её работа «Восток на Западе». Кроме того, увеличению заинтересованности в дзэн поспособствовали появившиеся в СССР книги по японской и китайской поэзии, живописи и книги по буддизму в Китае. Также на рост популярности дзэн повлияло движение хиппи и общая атмосфера «несоответствия между социальной реальностью и провозглашаемыми идеалами» для интеллигенции того времени. Всё это привело к тому, что дзэн стал модным учением среди некоторой части интеллигенции крупных городов. В этот период интерес к дзэн носил во многом интеллектуальный характер[135][136].

Более поздней причиной увеличения популярности традиции стало широкое распространение восточных боевых искусств. Например, в большинстве текстов по каратэ указывалось, что дзэн является наиважнейшей частью тренировки[135].

В конце 80-х годов большую роль в популяризации дзэн сыграл Борис Гребенщиков. С одной стороны песни Гребенщикова облегчали понимание дзэн для части населения, в основном молодёжи. С другой стороны эти песни также вызывали раздражение у той категории населения, кто не мог их понять и не хотел прикладывать усилия к их пониманию[135].

В 90-х годах в Россию впервые приехали учителя дзэн. Организовались общины и группы чань, японского дзэн и корейского сон-буддизма. В этот период восприятие дзэн было в первую очередь связано с различными дзэнскими искусствами, поэзией, живописью и некоторыми японскими фильмами. Некоторой пародией на такое восприятие стало творчество художника из группы «Митьки» и писателя Владимира Шинкарева[136].

В настоящее время число последователей дзэн в России «очень невелико», как и число общин дзэн. В то же время воздействие дзэн в культурных и идейных сферах в некоторых случаях «заметно»[136].

В настоящее время среди всех дзэнских школ, школой, имеющей наибольшее число последователей в России и наиболее лучшую организацию, является корейская школа Кван Ум[136].

Краткая суть учения

Основной целью дзэн является проникновение в истинную природу ума[137]. Исследователи учения, практиковавшие дзэнскую медитацию, указывают, что сутью учения является «невыразимое», которое невозможно объяснить теоретически или изучить как священную доктрину[7].

Бодхидхарма определил дзэн как «непосредственный переход к пробуждённому сознанию, минуя традицию и священные тексты»[5]. Шестой патриарх Хуэйнэн в одном из своих высказываний определил дзэн как «про­зрение в познании своей собственной природы»[138].

В чаньской школе существовало множество ответов на вопрос «Что такое чань?», считавшихся очень хорошими. Ответ учителя мог быть выражен в виде крика, смеха или указывания на что-то, например, на дерево или птицу[139]. Мастер Энго, отвечая на вопрос «Что такое дзэн?», выразился следующим образом[140]:

Он непосредственно перед вами в это мгновение, я передаю его вам во всей полноте. Для умного человека одного слова достаточно, чтобы направить его к истине, но даже в этом случае может вкрасться ошибка. Это возможно тогда, когда истина эта выражена посредством пера и бумаги, либо облечена в форму софизма; в этих случаях она ещё дальше ускользает от нас. Великая истина Дзэна живёт в каждом. Загляните внутрь и ищите её там, не прибегая к чьей-либо помощи.

Ещё один наставник дзэн ответил на тот же вопрос «Что такое дзэн?» так: «Пить чай, есть рис, я провожу своё время естественно, любоваться потолком, любоваться горами. Какое безмятежное спокойствие и чувство!»[141]. К попыткам же дать более теоретическое определение учению наставники относились отрицательно и с некоторой долей юмора. Так учитель Хуанбо Сиюнь, увидев записи ученика об основах буддийского учения, спросил его: «Что от нашего учения может быть в этих следах туши на бумаге?»[139].

Суть учения Бодхидхармы выражалась в «безмолвном просветлении в созерцании» и в «очищении сердца через два проникновения и четыре действия»[142]. Под двумя проникновениями имелись в виду два пути, которые последователь мог применять параллельно[143]: внутреннее «проникновение через принцип» (жу ли), являющееся «созерцанием своей истинной природы»[144], и внешнее «проникновение через дела» (жу ши), кратко выражаемое в сохранении спокойствия ума при любых действиях и в отсутствии стремлений[145]. Более полно «проникновение через дела» выражается в четырёх действиях[146][147]:

  1. Не испытывать ненависти и отказаться от плохих поступков. Последователю необходимо осознать, что после таких поступков приходит воздаяние (бао), осознать источник зла и отказаться от беспокойства из-за жизненных неприятностей.
  2. Следовать карме или обстоятельствам. Обстоятельства, в которых находится человек, созданы его прошлыми действиями и мыслями, но в будущем они исчезнут. Поэтому Д. Т. Судзуки выражает позицию дзэн следующим образом: «Потерять или приобрести, — пусть это будет для нас всё равно: давайте принимать всё, что приносит нам карма».
  3. Не иметь стремлений или привязанностей к предметам и явлениям, так как, согласно учению, именно они являются причиной страданий. «Все вещи пусты и нет ничего привлекательного, к чему стоило бы стремиться».
  4. Быть в гармонии с Дхармой, Дао. Согласно сутрам, «в дхарме нет живых существ, так как она свободна от оков бытия: в дхарме нет „я“, так как она свободна от ограничений личности. Если мудрый понимает эту истину и верит в неё, его поведение будет „в гармонии с дхармой“». Также гармония с Дхармой означает избавление от плохих мыслей при помощи шести парамит и делание добрых поступков без их обдумывания.

По мнению кандидата философских наук О. А. Доманова, дзэн — это «способ избавления людей от страданий путём индивидуальных практик особого рода, совершенствующих сознание и приводящих его к просветлению — сатори», в котором «достигаются свобода и безопасность»[138]. По общебуддийским представлениям, есть три коренных яда, из которых возникают все страдания и заблуждения, а также рождения и смерти[148][149]:

  1. неведение о своей природе (глупость, ошибочные взгляды, неспособность видеть вещи такими, какие они есть, чувство безразличия) — является главной причиной страданий;
  2. отвращение (ненависть, гнев, чувство «безобра́зности», отторжение, неприязнь);
  3. желание или привязанность (к идеям существования и несуществования вещей[150], к умозрительности[151], к нирване[152], к желаниям и страхам[153], ко всему внешнему миру[154] и к собственному «я» как к иллюзиям[155]).

Человек, находящийся в неведении, отделяет себя от познаваемого мира[156]. Избавлению от данного яда способствует медитация над неразделённостью любых объектов восприятия от человека[149]. Медитация, являющаяся основой практики дзэн[21], также способствует избавлению и от остальных ядов[157]. Медитация помогает последователю дзэн увидеть «недвойственность» и «единотаковость» всех вещей, а также увидеть природу Будды, которая, согласно одному из основных принципов дзэн дайсинко, присуща каждой вещи или явлению[21].

Учение дзэн утверждает, что в основе всех вещей лежит пустота, через которую возможно увидеть недвойственность всех вещей и явлений. Дзэн указывает, что пустоту можно лишь постигнуть, например, в капле росы, но не описать словами[158]. Пустота в дзэн имеет не обычный отрицательный смысл, означающий «отсутствие чего-либо», а понимается как «наполненность», которая «потенциально содержит всю вселенную». Также пустота означает отсутствие границы между человеком и всем, что его окружает, когда человек начинает непосредственно воспринимать реальность такой, как она есть, без своих «субъективных взглядов», искажающих восприятие[159].

Дзэн утверждает, что не существует ни самого человека, ни его окружения, так как всё это является лишь «иллюзией сознания»[160]. После познания чего последователь понимает, что он является «тождественным миру» и имеет «неограниченные возможности», а также понимает, что Будда «растворён в человеческих сердцах»[161]. Отказ от эгоистического или иллюзорного «Я» происходит в дзэн при помощи нахождения внутри себя «структуры, более глубокой, чем „Я“», называемой «подлинным „Я“». «Подлинное „Я“», по мнению Д. Т. Судзуки, никогда не сможет рассматриваться наукой из-за его «абсолютно субъективной» природы[138].

Учение отрицает как двойственность всех явлений («не два»), утверждая, что логика не учитывает взаимозависимость вещей, так и их единство («не один»), не ограничивая себя данными рамками. Данное отрицание носит практический характер, основанный на опыте последователя[162].

Дзэн является мистическим учением, с одной стороны отрицающим логику, с другой стороны не противопоставляющим себя ей. Учение отрицает всё множество вещей, но рассматривает это отрицание в качестве наивысшей формы утверждения. Дзэн не связывает себя однозначно с отрицанием или утверждением, находясь за пределами логики и считая, что лишь духовный опыт может привести к постижению истины. Религиовед И. А. Козловский отмечает, что учение ничему не учит человека, а разучивает его: «Дзэн действительно не учит, он указывает путь: „Иди туда“»[141]. Профессор Рудольф Отто также указывает, что последователя «не обучают тому, чему просто невозможно обучить, но его ведут или, лучше сказать, толкают» до того момента, пока у ученика не наступит интуитивное прозрение[163].

Дзэн считает, что различные буддийские термины (нирвана, скандхи, дхармы) не имеют отношения к истине, и поэтому не рассматривает их[141]. В чаньской школе попытки рассуждать о данных терминах считались преградой интуитивному восприятию, резко критиковались и сравнивались со стремлением «выловить отра­жение луны в воде»[164]. Тем не менее учителя дзэн давали ответы на вопросы учеников о ключевых терминах[165]:

— Что такое Будда?
— Кусок глины (и даже: кусок засохшего дерьма).
— Что такое Дао?
— Три фунта льна!
— Что такое дзэн?
— Ветка цветущей сливы (или: кипарис в саду; или: набирать снег серебряным кувшином).

Дзэн-буддизм стремится войти в контакт с внутренними процессами человека, не прибегая к посреднической помощи интеллекта[166]. Дзэн останавливает любую мыслительную деятельность при помощи концентрации мысли на каком-либо объекте[167]. Но медитация над какой-либо мыслью в дзэн рассматривается как искусственное состояние, в отличие от «естественности» свободной жизни[168]. Состояние «естественности», также называемое «реальность как она есть», мастер Нансен Фуган обозначал как «обычный ум» или «Дао»[169].

Дзэн не требует непременного отказа от всех желаний и отрицательно относится к самоистязанию. Дзэн отказывается применять насилие к природе, как внешней так и внутренней, и учит жить в гармонии с ней[170]. Последователям дзэн, по мнению профессора философии и истории религии Г. Дюмулена, свойственны доброта и человеколюбие[171].

Одной из ключевых фраз дзэн является фраза «я не знаю», которой ответил Бодхидхарма на вопрос императора У о том, кто он. Позиция «я не знаю» является общей для школ Цаодун/Сото и Линьцзи/Риндзай[172]. Ответ дзэнского учителя «не знаю» на вопрос ученика, по утверждению Д. Т. Судзуки, полностью отличается от позиции агностицизма тем, что учитель «великолепно знает, но его знание принадлежит к другой категории», не связанной с категорией «относительных вещей»[173]. А. Уотс указывает, что позиция «не знаю» является началом верного пути при решении коанов. Учитель отвергает различные ответы ученика, пока тот не станет «знать, что не знает»[174].

Д. Т. Судзуки отмечает, что хотя для стороннего наблюдателя учение имеет загадочный и противоречивый характер, но в реальности дзэн можно свести к следованию дисциплине и следующим словам: «делать добро, избегать зла, очистить своё сердце — таков путь Будды»[175]. Когда чаньский учитель ответил данными словами на вопрос о сущности буддийского учения, посетитель испытал разочарование: «И трёхлетний ребёнок сможет это полностью понять». Но учитель чань уточнил: «И восьмидесятилетний старик не сможет это полностью осуществить»[176].

Отличие дзэн от других школ буддизма

Несмотря на то, что дзэн включает в себя некоторые элементы школ махасангхики, мадхьямаки, цзинту (Буддизма Чистой Земли), хуаянь (яп. кэгон), тяньтай (яп. тэндай), чжэньянь (яп. сингон)[11], учение также имеет ряд отличий от этих и других буддийских школ.

Четыре принципа дзэн

Бодхидхарме приписывается начало формирования четырёх главных принципов дзэн, которые были сформированы окончательно не ранее времени царствования династии Тан (618—907). Эти принципы таковы[179]:

  1. Особая передача вне священных писаний[180];
  2. Не опираться на слова и тексты;
  3. Прямое указание на сознание человека;
  4. Созерцая свою природу, становиться буддой.

В «Трактате о светильнике и свете» («Дэн дянь цзи»), происхождение которого приписывается Бодхидхарме, принципы звучали так: «Передача истины вне писаний и речей, нет никакой зависимости от слова и буквы. Передача мысли непосредственно от сердца к сердцу, созерцание собственной изначальной природы и есть реализация состояния Будды»[181].

В варианте япониста А. А. Долина принципы звучат следующим образом[182]:

Истина сокрыта вне письмён,
В знаках и словах не передать Закон.
К сердцу обратись, внутрь и вспять,
Чтоб, себя постигнув, Буддой стать!

Последователи учения считали, что самое важное передаётся не через тексты, а от наставника к ученику, «от сердца, к сердцу»[9]. Данная передача означает, что наставник может «передать» ученику при помощи определённых методов собственное состояние сознания, наложив тем самым на ученика «печать сердца» (синь инь). В дальнейшем ученик закрепляет передачу просветления своей медитативной практикой. Данный процесс обеспечивает непрерывность линии непосредственной передачи учения[183].

Учение дзэн утверждает, что истина не может быть выражена в словах[6], которые являются лишь «намёком на истину» или «прахом дзэн»[184]. Дзэн не хочет себя связывать со священными писаниями, философскими системами или любыми другими догматами[185], считая философские рассуждения бесполезными[7]. Хотя дзэн претендует на связь с буддизмом, он по большей части критически относится к его сутрам и шастрам. Профессор философии Д. Т. Судзуки отмечает: «(…) все буддийские учения, содержащиеся в сутрах и шастрах, с точки зрения дзэн не больше, чем макулатура, польза которой состоит лишь в том, что с её помощью можно только смахнуть пыль с интеллекта, но не больше»[185][186]. И. А. Козловский также отмечал, что учение не считает важным сутры или трактаты[141]. Многие учителя дзэн подчёркивали второй принцип, при случае сжигая сутры и буддийские изображения[187] и располагая библиотеки монастырей возле «отхожего места»[172]. «Отказ от почитания сутр» и внетекстовая «передача дхармы» являются наиболее характерными признаками «патриаршего чань»[188].

Несмотря на то, что Д. Т. Судзуки отрицал какую-либо метафизическую основу дзэн, Г. Дюмулен указывал, что в его книгах прослеживается тесная связь учения с философией шуньяты и сутрами Праджняпарамиты[189], а также отмечал, что последователи дзэн не отрицают традицию и ряд писаний, а изучают эти писания для их последующего «сгорания», ведущего к пониманию дзэн[190]. Учение дзэн одной из главных сутр считает Праджняпарамиту хридая сутру[191], отрицающую Четыре благородные истины буддизма и включающую в себя психопрактическую функцию, в отличие от сутр, не связанных с Праджняпарамитой[192]. Учение использовало и другие сутры Махаяны и Праджняпарамиты, в частности сутры Аватамсаки (Аватамсака-сутру), Вималакирти-сутру, Ланкаватара-сутру[193], но последняя изучалась редко из-за трудности её понимания[194]. Кроме того, в дзэн изучалась и изучается Сутра помоста шестого патриарха, Самантамукха париварта (Каннонгё)[194], являющаяся 25-й главой Сутры лотоса[195], сама Сутра лотоса (Саддхармапундарика-сутра)[196], Алмазная сутра и Шурангама сутра, особенно тщательно рассматривавшаяся в Китае. Последователи дзэн также знакомились с сутрой Ваджрасамадхи (англ.) (Конгосаммайкё), Сутрой абсолютного просветления (англ.) (Энгакукё)[194], Шастрой о пробуждении веры в махаяну (англ.), «Записями бесед Линь-цзи» («Линь-цзи лу»), руководствами по практике созерцания, а также со сборниками коанов и дзэнской поэзии[11]. Кандидат философских наук В. С. Никольский указывал, что тексты и книги используются только на первом этапе интеллектуального вхождения последователя в дзэн. В дальнейшем они служат преградой, так как формируют у последователя привязанность к «имени и форме»[197]. Доктор философских наук Ф. Г. Майленова отмечала, что дзэн в определённой степени является антиинтеллектуальным и антилитературным учением. Традиция часто подчёркивает, что последователю невозможно реализовать опыт сатори при помощи чтения большого количества текстов по дзэн[198].

Принцип «прямого указания» (чжи-чжи) означает в дзэн выражение учения при помощи несимволических слов или действий, которые могут казаться странными или бессмысленными человеку, не знакомому с дзэн. Данная прямота, указывающая на истину без применения каких-либо символов, по мнению А. Уотса, является духом дзэн, выражающим его оригинальность[199].

Четвёртый принцип указывает, что потенциально любой человек является буддой и необходимо лишь, практикуя медитацию, «пробудить» природу Будды в себе[200]. «Видение своей природы» (кэнсё) можно открыть в «безмыслии» (мунэн) и «недеянии» (муи)[11]. Чаньские наставники подчёркивали отсутствие какого-либо будды вне сознания, уничтожая буддийские изображения. Линь-цзи И-сюань также указывал монахам в своей известной фразе, что любые формы идолопоклонства и авторитарности мешают просветлению: «Встретил будду — убей будду. Встретил патриарха — убей патриарха»[183].

В то же время само стремление стать буддой считается в дзэн ошибочным. Например, мастер Линь-цзи заявлял: «Если человек стремится к Будде, этот человек теряет Будду», а Уотс указывал: «Нет ничего ошибочнее, чем представление о дзэне как о системе самоусовершенствования или способе превращения в Будду». Буддой, согласно учению, нельзя стать посредством усилий, такое становление «должно произойти само собой, естественно, спонтанно»[201].

Другие отличия

Дзэн является антифилософским[202], анти-дискурсивным и антирассудочным учением[203], подчёркивающим важность собственного опыта. Логика, согласно учению, не способна помочь людям увидеть реальность в целом[202].

Дзэн отличается от других буддийских школ своей прямотой, простотой, практичностью и непосредственностью, неразрывно связанной с обычной жизнью[204]. Дзэн-буддисты стремятся постоянно сохранять непосредственность и точность поступков, мыслей и чувств, избегая умозрительности и расплывчатого мнения[205]. Кроме непосредственности, включающей в себя действия без каких-либо планов, учению также свойственны внезапность, непередаваемость (в отношении внутреннего опыта)[163], парадоксальность, интуитивизм[6], «пренебрежение всеми правилами»[203] и адогматичность, которые являются главными чертами учения[113].

Дзэн считается наиболее «практичной» буддийской школой, которая ставит практические действия на первое место, утверждая, что только через них можно приобрести духовный опыт. При этом дзэн не говорит об «уходе от мира». Всё это сделало дзэн самым открытым течением буддизма с миллионами последователей, среди которых доля монахов относительно невелика. Последователи могут ходить на обычную работу, но при этом не иметь привязанности к каким-либо вещам[206]. Монашеская форма дзэн также уделяет большое внимание практическим действиям. Дзэнские монахи используют физическую работу в качестве практики в отличие от монахов большинства других буддийских школ. При этом роль мирянина в школе находится на одном уровне с ролью монаха[21].

Практика созерцания, которая составляет основу школы дзэн, значительно упрощена по сравнению с древнейшими школами буддизма, рассматривающими созерцание в качестве дополнительного средства. Позднейшие последователи дзэн отказываются от многочисленных ступеней хинаяны и провозглашают непосредственное и экстатическое постижение истины[7].

В дзэн есть своё особое понимание принципов буддизма, что выражено в следующем диалоге между дзэн-мастером Суйби Мугаку и его учеником Сэйкеем[207]:

— В чём заключается основной принцип буддизма?
— Подожди, — сказал Суйби. — Когда мы останемся одни, я тебе скажу.
Через некоторое время Сэйкэй снова обратился к нему:
— Ну вот теперь мы одни, умоляю тебя, объясни.
Суйби встал и повёл сгорающего от нетерпения Сэйкея в бамбуковую рощу, но так ничего и не сказал, а когда последний настоятельно потребовал ответа, он шёпотом промолвил:
— Какие высокие эти деревья, и какие маленькие те, вон там.

«Истинное прибежище» в дзэн считается тождественным природе Будды, поэтому его, согласно учению, следует искать не во внешнем мире, а в глубине своего «я»[208], на что указывал шестой патриарх дзэн Хуэйнэн[209]:

Тебя уверяют: «Ищи прибежище в Будде, Дхарме, Сангхе». А я говорю тебе: «Ищи прибежище в себе самом». Будда — внутри тебя, ибо Будда — значит пробуж­денный, а пробуждение может происходить лишь из­нутри. Дхарма — внутри тебя, ибо Дхарма — значит праведность, а праведность ты можешь найти только в себе самом. И Сангха — внутри тебя, ибо Сангха есть чистота, а чистоту ты можешь найти только в себе са­мом.

В отличие от ранних школ Индии и Китая, учивших достижению нирваны посредством накапливания благой кармы в череде перерождений, дзэн провозглашает достижение освобождения здесь и сейчас, не прибегая к новым перерождениям[210]. Учение о возможности «стать буддой в нынешнем теле» или сокусин дзёбуцу пришло в дзэн из «тайного учения» (миккё)[11]. При этом дзэн не стремится поставить некоторую цель, которую необходимо достичь в будущем, как это делается во множестве религий, а учит жить «во имя самой жизни»[211] или же, другими словами, указывает, что нужно «просто жить, а не заботиться о том, как ты живёшь»[212]. Дзэн также отличается от других буддийских школ тем, что не предлагает в качестве идеала нирвану[211].

Буддолог Оттон Розенберг считал отличительной особенностью дзэнской школы, как ранней, так и современной, её простоту, указывая на очень скромно обставленные храмы, которые часто находились в безлюдных и красивых местах, и стремление избавиться от книг и изображений, что особенно характерно для раннего периода. Противоположностью школы дзэн Оттон Розенберг считал буддийскую школу сингон, известную своими богатыми храмами, философскими теориями и сложными обрядами[213].

Профессор Роберт Лестер, сравнивая образ жизни монахов риндзай-дзэн и тайских монахов тхеравады, отмечал, что отличие дзэнских монахов состоит в том, что они не отказываются от алкоголя и работы в поле, хотя и поддерживают высокий уровень общей дисциплины; более усердны в практике медитации; в гораздо меньшей степени зависят от мирян, проявляя свою самодостаточность; практикуют любое действие в своей жизни как медитацию в соответствии с практикой памятования смрити (в тхераваде данная практика Будды менее разработана); в меньшей степени используют передачу заслуг из-за менее интенсивного взаимодействия с мирянами и учения махаяны о возможности достигнуть пробуждения не только монаху, но и мирянину[214].

Тибетолог В. С. Дылыкова, сравнивая дзэн и ваджраяну, указывала, что направления «очень близки между собой», так как оба направления ориентированы на практику, на «про­светление здесь и сейчас» наиболее прямым методом и подчёркивают тождественность сансары и нирваны. Главное отличие Дылыкова находит в том, что ваджраяна применяет как «йогу ума», так и «йогу энергии», а дзэн только «йогу ума»[215]. Исследователь В. Ю. Пореш видит отличие дзэн от тибетского буддизма в том, что тибетский буддизм не признаёт «внезапного пробуждения», считая, что для достижения просветления необходимо множество жизней, а также в том, что в тибетском буддизме существует большое количество сложных ритуалов, степеней и учёных диспутов, чего нет в дзэн. Также Пореш отмечал, что если сравнивать дзэнское и тибетское искусство, то первое является «спонтанным, лёгким и поэтичным», а последнее смотрится «тяжеловесным»[216].

Исследователь мифологии и религии Джозеф Кэмпбелл считал, что в первую очередь дзэн отличается от школ дзёдо и син-тю тем, что он проповедует религиозную жизнь через принцип дзирики или «силу изнутри» в отличие от принципа тарики или «силу извне». Путь дзэн исключает просьбы к Будде и надежды на внешнюю силу, а основан на одной лишь самостоятельной практике. Кэмпбелл указывал, что учение «ничего не говорит о сверхъестественном», а последователю дзэн «не нужен даже Будда». При этом основную задачу школы Кэмпбелл видел в том, чтобы «разорвать паутину наших представлений»[217]. Специалист в области политической философии Э. Я. Баталов отмечал, что одной из основ дзэн является утверждение «Не полагайся на других, не полагайся и на чтение сутр и шастр. Будь своим собственным светильником»[218].

Кандидат философских наук Ю. Б. Козловский также указывает на отрицание в чань сверхъестественного и считает ранний и средний чань антимахаянистским, антибуддийским и антирелигиозным направлением, не теоретически, а практически отрицающим «пассивную веру» и «преклонение перед чем бы то ни было». Козловский отмечает, что «промахаянистски настроенные буддологи» не видят важных отличий между чаньской и махаянской традициями и не видят, как школа выступала против «авторитарных традиций буд­дийских школ», чему способствовало стремление чань скрыть свою «антимахаянистскую сущность» за «махаянистскими одеждами»[219]. В то же время Козловский отмечает изменение направленности чань от антибуддизма и «антирелигиоз­ной духовно-практической деятельности» к традиционному буддизму, философии и взаимодействию с государством в XI—XIII веках[220] и указывает на вновь возникший «протест против канонической „мудрости“, против авторита­ризма буддийских школ» в раннем японском дзэн[221].

Японист А. М. Кабанов считал наиболее отличительным качеством дзэн его постоянную изменяемость и очень высокую приспособляемость учения к различным обществам, идеологиям и культурам. «Меняясь, подобно хамелео­ну», дзэн берёт многое от местной традиции и одновременно становится её частью. Также Кабанов указывал, что дзэн не согласен с точкой зрения о том, что вся жизнь есть страдание, не согласен с пессимизмом, меланхолией и аскетизмом. Дзэн провозглашает позитивное отношение к жизни и стремится не подавлять желания, а использовать их для практики. Последователю школы необходимо «увидеть прекрасное во всём» и понять, что «добро и зло, ложь и истина, любовь и ненависть» в сущности ничем не отличаются друг от друга[222].

Д. Т. Судзуки утверждал, что дзэн является единственным учением, где есть место смеху[223]. Смех официально входит в дзэнскую практику. Кроме своей медитативной направленности он имеет простонародный, плотский, утробный[224], шутовской и парадоксальный характер[223]. Последователь учения может проявлять свой смех в виде поношения дзэнских патриархов и насмешек над буддами, тем самым отрицая всякие авторитеты[225]. М. Конрад Хайерс в своей работе «Дзэн и комический дух»[226] привёл традиционную индийскую схему деления смеха на три категории. В первую категорию входит аристократическая вежливая улыбка, во вторую — «умеренный смех представителя среднего сословия» и брахмана, а в третью — плотский и вульгарный смех низшего сословия. Последний вид смеха и практикуется в традиции дзэн[227]. Как отмечает доктор исторических наук Е. С. Сафронова, индийская улыбка Махакашьяпы трансформировалась в Китае и Японии в «животный, плотский, громоподобный хохот, от которого сотрясаются монастырские стены»[223].

Известный буддолог Тосихико Идзуцу считал, что дзэнская школа отличается от других буддийских школ тем, что «не проводит чёткой грани между смыслом и бессмыслицей»[228].

Шестой патриарх дзэн Хуэйнэн утверждал, что отличительной чертой дзэн является снятие оппозиций[141][229]:
Если вам зададут какой-либо вопрос, отвечайте антонимами, чтобы образовалась пара оппозиций, таких как приход и уход; когда их взаимозависимость станет совершенно очевидной, в абсолютном смысле не станет ни прихода, ни ухода. <…> Когда вам зададут какой-нибудь вопрос, ответьте на него отрицательно, если в нём содержится утверждение и наоборот, утвердительно, если в нём содержится отрицание. Снимите оппозиции. Если вас спросят о профане, скажите что-нибудь о святом, и наоборот. И тогда из соотнесённости и взаимозависимости двух противоположностей можно будет постичь учение о срединности.

В последующей части проповеди Хуэйнэн указывал, что основой его «врат дхармы» является «не-мышление», «отсутствие признаков» и «отсутствие опоры»: «„Отсутствие признаков“ — это нахо­дясь среди признаков, отрешаться от признаков. „Не-мышление“ — это погружаясь в мышление, не мыслить. „Не-пребывание“ („отсут­ствие опоры“) — это изначальная природа человека»[230].

Дзэн-мастер Эйсай, основавший школу Риндзай, указывал роль дзэн в буддизме следующим образом: «Это фундамент буддизма и основа всех сект и школ»[231]. Также традицию дзэн считал центром буддизма и других восточных учений профессор К. Нукария[232], отмечая присутствие дзэн в Индии даже «задолго до жизни Будды»[233]. Философ-эзотерик Юлиус Эвола утверждал, что цель дзэн как школы состояла в том, чтобы «очистить буддизм до состояния tabula rasa», отказавшись от более поздних ритуалов и догм в пользу изначального «внутреннего пробуждения»[234]. Сами последователи дзэнской традиции в своей массе также полагают, что дзэн является «наиболее чистой и аутентичной дхармой» или «высшей формой буддизма»[190].

Некоторые авторитетные последователи[235][236] и исследователи[237][238][141] учения также отрицали то, что дзэн является религией или буддийской школой. Дзэн-мастер Догэн, основавший школу Сото, высказал следующее мнение: «Каждый, кто считает дзэн буддийской школой или сектой, называя её дзэн-сю (сектой дзэн), есть дьявол»[239][240]. Психоаналитик Джо ди Фео в своей книге «Дзен-психоанализ» указывал, что принадлежность дзэн к рамкам канонического буддизма отрицали также некоторые буддийские школы, хотя другие называли дзэн «квинтэссенцией подлинного буддизма»[241].

Этика дзэн

Для учения свойственен отказ от общепринятых норм морали[6]. Д. Т. Судзуки отмечает: «Дзэн неизбежно оказывается сродни искусству, но не морали»[242] и указывает на возможность отсутствия этического элемента в дзэн, отмечая, например, что в традиции дзэн любой день считается «добрым днём», независимо от того, солнечный это день или дождливый, удачный или неудачный, без всякой моральной оценки[243]. Профессор философии С. С. Хоружий также указывал на то, что этическая часть в дзэн «урезана едва ли не полностью»[244].

Религиовед С. В. Пахомов отмечал, что дзэн, делая упор на эстетике, «равнодушен к этическим проблемам» по той причине, что противоположности «добро-зло», созданные человеком лишь для более комфортного существования, не могут, согласно учению, реализовать в человеке «истинное познание реальности». В то же время Пахомов отрицал отсутствие нравственности в дзэн, отмечая, что вместо «этики различений» дзэн использует «этику как путь самопознания», согласно которой последователь «наилучшим образом откликается на зов вещей, существующих вокруг него», при этом «не чувствуя никакого отличия от этих вещей»[245].

Известный дзэнский учитель Хуанбо Сиюнь утверждал, что есть три ступени этического поведения. К низшей ступени Хуан-бо относил поведение тех людей, кто «выполняет предписания, надеясь на награду». На второй ступени находятся те люди, которые действуют без малейшей мысли о награде. На высшей же ступени человек живёт «без всякой мысли о моральном и неморальном»[246].

Дзэн-мастер Сун Сан выражает отношение дзэн к нравственности в следующих строках[247]:

Когда Дао потеряно, приходит доброта.
Когда доброта потеряна, приходит нравственность.
Когда нравственность потеряна, приходит ритуал.
Ритуал это шелуха истинной веры, начало хаоса.
Поэтому мастер занимается глубинами, а не поверхностью, плодом, а не цветком.

О. А. Доманов указывал, что важную этическую роль в учении выполняет сатори, которое «избавляет человека от зла» и приводит его к естественности, которая является в дзэн идеалом нравственности[248].

В некоторой степени отказываясь от обычной этики, дзэнские последователи тем не менее стремятся выразить своё понимание этики через сострадание ко всем живым существам, видение красоты в самых обычных вещах, отсутствие стремления к излишнему накопительству, следование своему долгу, соблюдение общего порядка и отсутствие беспокойства по поводу появляющихся страданий и приближающейся смерти[160]. Сострадание или каруна является основой морального аспекта дзэн, поскольку в каруне полностью отсутствует «личная заинтересованность». В противном случае, согласно учению, «поступок не может считаться истинно добродетельным, если в нём содержится хоть крупица эгоизма»[249]. Одним из проявлений сострадания стало создание основателем сото-дзэн Догэном японской вегетарианской кухни Сёдзин рёри[250]. Монахи риндзай-дзэн, следуя принципу ненасилия, также являются вегетарианцами[214].

Этика в учении прямо связана с эстетикой, которая играет ведущую роль в японском дзэн. Японские ритуалы, в которых присутствует этическое и в большей степени эстетическое начало, являются не просто специально организованным обрядом, а скорее эстетическим процессом, требующим от участника ритуала совершенного и осознанного исполнения. Это отличает японский дзэн от китайского чань, в котором главное внимание в ритуале уделялось этической стороне[251]. Ритуальные поклоны в японском дзэн, обязательное мытьё пола перед занятиями и прочие внешние ритуалы являются в учении средствами, создающими гармонию и особую атмосферу, помогающую «переключить» тип восприятия и подтолкнуть последователя к вхождению в «иную реальность»[252]. Также ритуал помогает трансформировать концентрацию внимания в спонтанные эстетические переживания[253].

Школа дзэн указывает на необязательность различных обрядов, но это не меняет почтительного отношения приверженцев школы к основателю буддизма, а также к другим буддам, патриархам и дзэнским учителям[11].

Дзэнские монахи, живя по «Чистым правилам» Бай-чжана, серьёзно нарушали указания Винаи, согласно которой такие занятия, как «рубка дров, резание травы», имели негативные последствия для кармы и перерождений. Бай-чжан, отвечая на вопрос ученика о таких последствиях, выразил мнение о том, что если человек будет думать «о приобретении и утрате», тогда негативные последствия обязательно сформируются, в противном случае «даже если он трудился весь день, он ничего не делал». Реализация на практике принципа «не-деяния-в-деянии», по мнению другого наставника Линьцзи И-сюаня, является причиной того, что такой человек не будет создавать никакой кармы, даже если он будет «тратить в день по 10 тыс. лянов золота». В том случае, если такой человек ранее «совершил Пять Ужасных Грехов», то они также, по мнению Линьцзи, с помощью данного принципа трансформируются в «Океан Спасения»[254].

В дзэн известны многочисленные изображения монаха Хотея, ставшего прообразом японского божества счастья, с куртизанками. Также известным учителем дзэн, взявшим себе в ученики куртизанку, был Иккю Содзюн. По мнению Е. С. Штейнера, куртизанки имели меньше привязанностей и могли по сравнению с другими людьми быстрее осознать непостоянство отношений и быть свободными от страстей при помощи своей работы. Таким образом, в отдельных случаях дзэнской традиции куртизанке отводилась роль бодхисаттвы[255], например, как в случае с куртизанкой Эгути, являвшейся бодхисаттвой милосердия[256].

Иккю Содзюн не только взял в ученики куртизанку, но и практиковал сексуальные отношения с другими куртизанками, а также, вероятно, с монахинями. Такой «телесный дзэн», по мнению Штейнера, был не распутством и не свидетельством слабости учителя в соблюдении буддийских предписаний, а следствием избавления от тонкой «привязанности к чистоте», характерной для тех монахов дзэн, кто следует традиции достаточно долго, и возвращением к «гибкой естественности». Данное возвращение является «одной из наивысших ступеней в дзене», на которой не существует различий между духовным и обыденным и которую, по утверждению Иккю, не так просто достичь: «Легко войти в мир Будды. Трудно войти в мир демонов»[255].

В целом современный дзэн, в отличие от позиции тхеравады, относится к сексу «осторожно положительно». Тем людям, для которых отказ от секса не составляет труда, такой отказ, указывает дзэн, будет помогать в дальнейшей практике. Но данный отказ не носит обязательный характер, являясь лишь рекомендацией. Остальным людям дзэн рекомендует придерживаться в сексе срединного пути, не подавляя его, но и не уделяя разнообразным формам секса слишком много внимания. Дзэн не делит сексуальные действия на правильные и неправильные, рекомендуя последователю решать этот вопрос исходя из своей практики, а также указывает на то, что безбрачие и сексуальность не отличаются друг от друга[257]. Существует также книга Секс, грех и дзэн (англ.) священника сото-дзэн и панк-рокера Брэда Варнера (англ.), описывающая взгляд современного дзэн на секс.

Эстетика дзэн

С дзэн связаны следующие пути (до (исп.)):

Кроме того, к дзэнским искусствам относят создание сада камней и дзэнского сада, хайку, рэнга (букв. «совместное поэтическое творчество»)[264] и литературу годзан бунгаку, оригами[260], искусство рисования тушью суми-е, искусство и практику «духового дзэн» суйдзэн, стиль оформления жилых помещений сёин-дзукури, боевые искусства кэндзюцу (искусство меча), иайдзюцу (искусство мгновенного обнажения меча)[265], у-шу (китайские боевые искусства), джиу-джитсу (искусство мягкости)[262] и другие искусства.

Эстетическое выражение дзэн в большом множестве путей и искусств не является чем-то побочным, а прямо связано с «самой сущностью учения»[190]. Дзэнский эстетический идеал находит гармонию между красотой и пользой и базируется на трёх понятиях[266]:

  • ваби — «красота бедности, суровая простота, шероховатость и одновременно изысканность»;
  • саби — «прелесть старины, печать времени»;
  • югэн — «невыразимая словами истина, намёк, подтекст, недоговорённость».

Эстетическое мировоззрение ваби-сабискромная простота», «дух простоты, просветлённого одиночества»[258]) также традиционно связывают с дзэнскими искусствами[267].

Все виды искусств, в которых практикуется дзэн, несут в себе признаки естественности, случайности и бесцельности[268]. Дзэнская эстетика в Японии выделяется скромностью, простотой, незаметностью и одинокостью. Такая эстетика отказывается от оппозиции «красивое-безобразное», тем самым эстетичной в дзэн считается не красивая вещь, а то, что «возникает как некое не­повторимое, а зачастую и мгновенное, никогда более не повторяющееся со-бытие». Украшательство же, согласно учению, говорит о том, что последователь вносит в мир свои «установления и ухищрения», и поэтому не рекомендуется. В результате последователь традиции может созерцать как прекрасную картину или природное явление, так и старую дверь или треснувшую чайницу[269].

Кроме различных искусств с дзэн также связана японская традиция «любования», служащая источником вдохновения для поэтов, художников и других деятелей искусств. Традиция любования может проявляться в различных формах[270]:

  • момидзигари (любование осенними листьями клёна),
  • ханами (любование цветами, является основой искусства икебаны),
  • цукими (любование луной),
  • юкими (любование тихими снегами).

Обеты бодхисаттвы

Перед началом практики ученик, недавно вступивший в школу, даёт четыре обета бодхисаттвы, которые имеют важное значение и в современном дзэн. Эти обеты последователь дзэн также повторяет во время долгого периода практики[271][272]:

Сколь бы бесчисленными ни были живые существа, обязуюсь спасти их всех.
Сколь бы ни были неистощимы страсти, обязуюсь устранить их все.
Сколь бы ни были неизмеримы дхармы, обязуюсь овладеть ими всеми.
Сколь бы ни была несравненной истина Будды, обязуюсь её достичь.

Практика дзэн

Сущность дзэн не зависит от методов, которые являются лишь вспомогательными средствами[273]. Она может быть определена лишь опытом человека, созерцающего свою природу[137]. К дополнительным средствам японский дзэн-буддолог Уи относит высказывания и действия мастеров дзэн, имеющие парадоксальный характер, в том числе битье палкой, крики и коаны[273]. Такие действия, указывающие на истину, мастер обычно выполняет только над достигшим определённой духовной зрелости учеником, чтобы помочь тому «вылупиться из скорлупы»[274]. Эти методы играли важную роль в школе Риндзай[275].

Удары учителя в школе чань рассматривались как сострадательно-милосердные и наиболее быстро ведущие к просветлению. Изредка в результате таких действий ученик умирал. Например, учитель Экидо убил ученика одним ударом палки, когда тот отвлёкся от практики, глядя на красивую девушку. После этого опекун ученика выразил благодарность наставнику за учение, а учитель продолжил себя вести так же, как вёл до смерти ученика: «Какая разница? Родится снова и продолжит своё изучение дзэн, а пока что ему „не повезло“», — выражает позицию учителя к. ф. н. С. В. Пахомов[276].

Также в дзэн существует практика поклонов[141], с помощью которой последователь «отказывается от своего „Я“» и своих «эгоцентрических идей» и «отдаёт поклон Будде», тем самым «кланяясь самому себе». Не только ученик совершает поклон учителю, но и учитель ученику, так как считается, что учитель, который не может поклониться ученику, «не сможет склониться и перед Буддой». Последователь традиции может поклониться не только другому человеку, но и собаке, кошке[277], муравью, дереву и всему мирозданию[141].

Дзэн использует медитации, но в понимании, отличном от понимания других буддийских школ. Те использовали медитацию в качестве инструмента прекращения психической деятельности и очищения сознания, дзэн же рассматривает медитацию как метод контактирования с реальностью. Данное различие послужило причиной малой популярности Бодхидхармы среди других буддистов Китая в V—VI веках, а также стало одной из причин расхождения между северной и южной чань-школами в Китае[278].

Основным условием для практики является нахождение в настоящем моменте, без стремления к прошлому или будущему, в частности, без стремления к опыту сатори[198].

Медитативная практика

Многие последователи дзэн медитировали при ходьбе и работе[183]. Медитация при работе называлась «фусин»[113]. Отличие физического труда без медитации и с медитацией выразил дзэн-мастер Тит Нат Хан в следующей фразе: «Есть два способа мыть посуду. Во-первых, мыть посуду, чтобы сделать её чистой. Во-вторых, мыть посуду, чтобы мыть посуду»[279].

Дзэнские монахи, занимаясь физическим трудом, верили в его святость. Труд в виде работы на земельном участке, подметания и уборки считался важным элементом в жизни каждого монаха, помогающего ему сохранить здоровье и ясность ума[280].

Медитативная практика также может проявляться в самых разных областях искусства[281]. Так в Японии практика дзэн в прошлом и настоящем включает в себя боевые искусства, живопись, поэзию, архитектуру, аранжировку цветов, театр масок, чайную церемонию[282], танцы[283], каллиграфию, искусство разбивки садов и другие искусства. Весь творческий процесс отличается характерной для дзэн простотой, естественностью и гармонией[9]. Такая практика стала причиной того, что из всех буддийских школ дзэн в наибольшей степени повлиял на развитие японских искусств[283].

Любое увлечение, согласно дзэн, может стать способом постижения своей истинной природы. Дзэн-буддисты считают, что в любом человеке уже есть художник, не всегда мастер живописи или поэзии, но всегда «художник жизни». «Его руки и ноги являются кистями, а вся вселенная холстом, на котором он пишет свою жизнь в течение семидесяти, восьмидесяти или даже девяноста лет»[284].

Большинство школ дзэн также указывало, что монахи должны стараться находиться в созерцательном состоянии при всех видах деятельности. Для опытных монахов рекомендовалось практиковать созерцание даже во сне[187].

Практика дзадзэн

Дзадзэн буквально переводится как «сидеть в медитации»[285]. Во время данной медитации необходимо сесть, скрестив ноги, и выпрямить спину[240]. Кроме четвертичного лотоса, полулотоса и полного лотоса также в отдельных случаях могут быть и другие варианты позы, включающие в себя позицию «стоя на коленях», «сидя на стуле» или даже «стоя». Внимание может направляться на дыхание, «дань-тянь» (место, находящееся на два пальца ниже пупка), какой-либо звук, тишину, коан или мантру[286]. Одним из популяризаторов дзадзэн считается японский дзэн-мастер Догэн[240], который считал, что дзадзэн и просветление не отличаются друг от друга[287]. Сидячая медитация не является тренировкой терпения или чего-либо другого, а по сути своей является лишь «сидением просто так»[288]. Мастер Юнь-мэн говорил: «Идёшь — просто иди. Сидишь — просто сиди»[289]. Японские ученики практиковали дзадзэн в дзэндо, главном здании монастыря, на подстилке, которую также использовали для сна[290].

Каждый месяц кроме марта и сентября[291] в дзэнском монастыре проводится неделя сэссина, в ходе которой монахи практикуют дзадзэн по 17—18 часов каждые сутки[292]. Психолог из США Джек Хубер, участвовавший в таком сэссине, утверждал в своём отчёте, что после трудного первого дня уже на четвёртый день у него постепенно появилось «ощущение парения над полом», а на пятый — абсолютное безмыслие, при котором в один из моментов напротив его лица неожиданно «возник белый экран, на котором за­мелькали несохранившиеся в памяти лица и вещи», после чего произошёл «эмоциональный взрыв», выразившийся в «эйфорическом состоя­нии радости и подъёма», «потоках слёз» и чувстве того, что «всё вдруг стало ясным и простым»[293].

По результатам исследования, проведённого Альбертским университетом, выявлен значительный положительный эффект дзадзэн для диастолического кровяного давления и незначительный положительный эффект для систолического кровяного давления[294]. По результатам исследования, проведённого учёными Монреальского университета, выявлено, что регулярная дзэн-медитация уменьшает порог чувствительности к боли в среднем на 18 %, тем самым делая человека менее восприимчивым к болезненным ощущениям[295].

Коаны

В дзэн преобладает мгновенное, внезапное пробуждение, которое иногда возможно вызвать специфическими приемами. Самый знаменитый из них — коан. Это некая парадоксальная задача, абсурдная для обычного рассудка, которая, став объектом созерцания, стимулирует пробуждение. В ней отсутствует решение на уровне логического мышления[297], но тем не менее коан может быть понят[298]. Коан является шоковым методом или кризисной формой медитации, призванной вывести ученика из привычной логики, ликвидировать все прежние представления, подтолкнуть с помощью специального беспорядка к новому восприятию реальности, в которой существует порядок на принципиально ином уровне психической деятельности. Коаны отличаются крайне быстрым изменением для практика привычной картины мира[299]. К коанам близки диалоги (мондо) и самовопрошание (хуатоу). Одним из известнейших сборников коанов является сборник «Речения с Лазурного утёса», а одним из известнейших коанов — коан Му.

В школе Риндзай система коанов являлась многоступенчатой и жёстко кодифицированной. Минимум раз в день учитель принимал у себя ученика и требовал ответа на коан. Если ученик давал хороший ответ, то мастер проверял дальше степень «искренности и глубины» ответа ученика с помощью дополнительных вопросов, число которых могло быть в диапазоне от двадцати до ста для одного коана. Так в случае, если ученик давал нужный ответ на вопрос о звуке хлопка одной ладони, мастер спрашивал: «Ну, хорошо, а что такое хлопок одной ладонью спереди или сзади?». После окончательного удостоверения в правильности решения одного коана мастер давал ученику следующий, причём мог указать, что свой ответ ученик должен выразить в стихотворной форме[281].

Один из примеров хорошего ответа на коан приводит Фриц Перлз, выполнявший практику коана у мастера дзэн. Вопросом мастера был вопрос «Какого цвета ветер?». Перлз в ответ «дунул мастеру в лицо», что, как он отмечает, удовлетворило мастера[300].

Дзэн боевых искусств и самурайский дзэн

Совершенно неожиданным способом постижения буддизма стало нечто, что на первый взгляд противоречит одному из пяти основополагающих буддийских запретов — «воздерживайся от убийства». Бодхидхарма, рассматривая данное противоречие, давал на него следующий ответ: «Война и убийства несправедливы, но ещё более неверно не быть готовым защитить себя»[301].

Впервые боевые искусства соединились с дзэн в качестве развивающей тело гимнастики в китайском буддийском монастыре Шаолинь, куда по легенде их принёс Бодхидхарма[302]. С тех пор дзэн — это то, что отличает боевое искусство Востока от западного спорта. Многие боевые искусства, такие как кэндо (фехтование), каратэ, дзюдо, джиу-джитсу активно используют дзэн[303]. Причём иногда дело не ограничивается одним использованием, так мастера каратэ заявляют: «Дзэн — это каратэ, дзэн и каратэ — это одно и то же»[301]. В первую очередь дзэн используется в качестве средства, сдерживающего агрессию. Также ситуация реальной схватки, в которой возможны тяжелые увечья и смерть, требует от человека именно тех качеств бесстрашия и интуитивности, которые воспитывает дзэн[303].

В условиях боевой ситуации у воина нет времени на рассуждения, обстановка изменяется настолько быстро, что логический анализ действий противника и планирование своих собственных действий приведут к поражению[304]. Мысль слишком медленна, чтобы уследить за таким техническим действием, как удар, длящийся доли секунды. Чистое, незамутненное мыслями сознание подобно зеркалу отражает любые изменения в окружающем пространстве[304] и позволяет бойцу реагировать мгновенно[305] и спонтанно[306].

Основной целью японских боевых искусств является не совершенствование умения причинять вред другому человеку, а открытие в человеке «подлинной природы „не-себя“». Так один из ярких представителей «философии меча» Кинтай Хори (1688—1756) считал, что самураи, по возможности, всегда должны избегать сражений: «Меч — нежелательный инструмент для убийства, даже в безвыходном положении. А потому меч должен давать жизнь, а не нести гибель»[307].

Такуан Сохо (1573—1644), мастер дзэн и автор трактатов о древнем японском искусстве владения мечом (ныне сохранившемся в техниках кэндо) называет спокойствие воина, достигшего высшего уровня мастерства, непоколебимой мудростью. В поединке Такуан советовал не привязываться к какому-либо объекту, а воспринимать все движения противника, не останавливаясь на чём-то одном. Тем самым ум воина должен перейти из «Стадии полного неведения», в которой воин привязывается, например, к мечу противника и затем проигрывает поединок, к стадии свободного перехода внимания и следования своей природе[308].

Японский «путь лука» кюдо также считается боевым искусством, но не считается спортом, так как ориентирован не на успех в виде точного попадания в цель, а на переживание определённого состояния в момент выстрела. Обучение стрельбе без желания что-то выиграть занимает очень длительное время. Последователю дзэн, выбравшему «путь лука», очень трудно научиться полагаться не на свою физическую силу, а на свою «мягкость и гибкость» и «расслабленность». При этом считается, что в момент выстрела ученик не должен иметь ни малейшего намерения выстрелить для того, «чтобы стрела „летела в цель сама“». Немецкий философ Ойген Херригель (англ.), являющийся автором книги Дзэн в искусстве стрельбы из лука (англ.), отмечал, что однажды он попытался обмануть учителя, почти незаметно изменив способ выстрела для появления «непреднамеренности», в результате чего учитель запретил появляться Херригелю на его занятиях[305].

Боевые искусства Китая и Японии являются прежде всего искусствами и способом развития «духовных способностей» самурая на пути воина, который включает в себя путь меча и путь стрелы. Бусидо или знаменитый «Путь самурая» является сводом правил и норм для «идеального» воина[309]. Он разрабатывался в Японии веками и вобрал в себя большинство положений дзэн-буддизма, особенно идеи строгого самоконтроля[310] и безразличия к смерти[311]. Самоконтроль и самообладание были возведены в ранг добродетели и считались ценными качествами характера самурая. В непосредственной связи с бусидо стояла также медитация дзадзэн, вырабатывавшая у самурая уверенность и хладнокровие перед лицом смерти[312].

Монашеская дисциплинарная практика

В ранний период своего существования китайский чань не связывал себя с правилами Винаи или монастырским уставом. Хотя некоторая часть монахов пребывала в монастырях Винаи, другая часть вела бродячий образ жизни, игнорируя множество запретов Винаи[313].

Патриарх Бай-чжан (720—814) сформировал «Свод правил Бай-чжана» (Бай-чжан цин-гуй), который послужил началом «монастырского» дзэн. Данный монастырский устав, во многом сильно не совпадавший с правилами Винаи, описывал организационные и структурные особенности монастырей чань, а также обязанности монахов. Так, в соответствии с уставом, всё время монаха делилось на время медитаций и слушания проповедей и на время обязательных хозяйственных работ (пу-цин). Это распространялось и на патриархов школы, которые тем самым показывали пример. Дежурные монахи (вэйна), старшие монахи и настоятели строго следили за тем, чтобы правила не нарушались. В противном случае монах наказывался или, если наказания не помогали, изгонялся из общины[314].

Мастер Вон Кью-Кит также указывал, что кроме медитации важное место для дзэнских монахов отводилось пению сутр или литургической службе. Пелись Сутра сердца, Амитабха-сутра, Сутра бодхисатвы Кшитигарбхи и другие сутры[315]. Кроме того, пелись Дхарани Великого Сострадания и некоторые мантры[316]. Монахи в своём пении молились только за других живых существ и никогда за себя, что культивировало в них сострадание и позволяло «передать заслуги». То, поймут ли слушатели язык пения, не считалось важным, на первое место ставилась «искренность» пения, которая, как считалось, и способствовала пониманию[315].

В XII—XIII веках «чистые правила» цин гуй, предполагавшие полное следование указаниям наставника и строгую дисциплину, окончательно закрепляются в монастырях дзэн[187], а «бунтарский дух» чаньской школы исчезает[317].

Результаты практики дзэн

Ступени состояния ума в дзэн

Буддолог и доктор исторических наук Н. В. Абаев считал, что в дзэн первым этапом медитации является «одноточечное сознание» (и-нянь-синь), также обозначаемое как «сознание, лишенное мыслей» (у-нянь-синь) или «не-сознание» (у-синь). «Одноточечное сознание» не означает, что медитирующему необходимо направлять внимание на некую конкретную вещь. Это может быть и «всматривание» в пустоту своего сознания. Вторым этапом Абаев выделяет этап у-во или не-я, на котором медитирующий должен уметь свободно перенаправлять внимание от объекта к объекту, чтобы оно «текло как вода» без всякого напряжения. Этот этап также предполагает «выход за пределы собственного „я“» и реализацию пустоты[318]. Кандидат философских наук Д. Г. Главева относит непривязанность ума к мыслям и идеям, необходимую для того, чтобы исключить вероятность доминирования одних мыслей над остальными, к состоянию «безмыс­лие и бездумие» (мунэн-мусо), не выделяя другие этапы[21]. Д. Т. Судзуки указывал на то, что концентрация на пустоте или полное прекращение умственной деятельности не имеет отношения к дзэн, определяя данное состояние как «экстаз или транс»[319]. О. А. Доманов также отмечал, что ключевым в учении считается не «медита­ция с пустым умом», а «обращение к самому источнику мыс­лей»[320].

Дзэн-мастер Сун Сан различал три ступени состояния ума: «Потерянный ум», «Пустой ум» и «Ясный ум».

Ваш ум бывает трех видов. Потерянный ум, Пустой ум и Ясный ум. На улице к вам подходит вор. «Кошелек или жизнь!» Каков ваш ум в такой ситуации? Кое-кто говорит, что секс-ум это дзен-ум, но если во время секса к вашему лицу приставят пистолет, что станет с вашим умом? Если вы испугаетесь потерять свою жизнь, вы потеряете свой ум.

С пустым умом ничего не случится. «Это ограбление!» Ом мани падме хум. Ом мани падме хум. «Ты что, свинца захотел?!» Ом мани падме хум. Ом мани падме хум. «Ты псих?!» Ом мани падме хум. Сумасшедший, нормальный, мертвый, живой — одно и тоже для Пустого ума.

Что же такое Ясный ум? «Кошелек или жизнь?!» «Сколько тебе надо?» «Заткнись… Дай мне все, что у тебя есть!» Нет страха. Вы просто проверяете ум, который держит в руках пистолет.

— Сун Сан[321]

Кроме того, существуют «Десять быков» — серия из десяти картинок с подписями в стихах и в прозе, которую создал китайский мастер Коань Шиюань. Данные картинки и пояснения к ним выражают десять этапов постижения бодхисаттвой просветления и совершенной мудрости. В интерпретации Е. С. Штейнера бык — это будда либо эго, «я», которое ищет последователь. На первых трёх этапах последователь постепенно приближается к быку. На четвёртом этапе, согласно Штейнеру, происходит борьба с эго, на пятом этапе макё («место, где нечисто») — усмирение эго, на шестом — самадхи, на седьмом реализуется состояние недеяния у-вэй, кратковременное кэнсё или сатори, на восьмом этапе пустоты и не сознания — нирвана или продолжительное сатори, на девятом постнирваническом этапе происходит «приятие красоты мира», на десятом этапе «возвращения на базарную площадь» или этапе таковости — полное уничтожение отличий «духовного и телесного», «греховного и святого», снятие уже ненужных ограничений, передача опыта[281].

Сатори

Сатори — озарение, подобное вспышке молнии, внезапное пробуждение, просветление[322]. Дзэн различает два вида сатори: малое сатори, открывающее истинную природу вещей только на короткое время, и большое сатори, являющееся синонимом просветления. Согласно дзэн, каждый человек обладает природой будды и задача практика заключается в реализации этой природы, в открытии неразрывного единства «я» и внешнего мира[322]. Согласно дзэн, любой человек может увидеть природу Будды в себе[323].

Профессор философии Д. Т. Судзуки также указывает на то, что сатори — это праджняпарамита, «высшая безличная мудрость»[189] и описывает сатори в одном случае как «интуитивное проникновение в природу вещей в противоположность аналитическому или логическому пониманию этой природы»[324], в другом случае как состояние, при котором «все проблемы пов­седневной жизни теряют свой смысл, своё значение, подобно тому, как при пробуждении проблемы, волновавшие нас во сне, даже если они остались не­ решенными, кажутся нам не более чем иллюзией»[325]. Кандидат философских наук О. А. Доманов отличает сатори от безмыслия, определяя сатори как «поворот взгляда, состоящий <…> в том, чтобы всегда видеть в себе самого себя»[319]. Обретение сатори является не целью учения[18], а лишь способом вхождения последователя на путь[326], в котором отсутствует «я»[18].

После получения опыта просветления ученик получал от учителя официальное подтверждение передачи дхармы в виде инки или «печати одобрения»[322][327][328]. Такая печать являлась необходимой для тех последователей традиции, кто в дальнейшем сам хотел стать дзэнским учителем[327]. В части случаев ученики не получали инку сразу после своего просветления из-за недостаточного «уровня зрелости в Дхарме» и обучались долгий период времени для её получения[328].

В дальнейшем последователь, переживший опыт сатори, сосредотачивал свои усилия на спасении всех остальных живых существ. До того момента, пока «все деревья, травы и поля» и даже «последняя пылинка» не станут просветлёнными, последователь, согласно учению, не реализует «полное и окончательное освобождение»[329].

Е. А. Штейнер указывал на существование статистики, согласно которой в средневековье опыт большого сатори получали не более 10 % монахов школы[264].

Критика со стороны представителей христианства

Христианский апологет Уолтер Мартин считал, что наиболее хорошей книгой о взгляде христианства на дзэн является книга лектора по миссионерской работе в Гордонской богословской школе и президента Киангнанского университета Лит-Сен-Чанга «Дзен-экзистенциализм: духовный упадок Запада». В ней указывается, что учение дзэн является тонким видом атеизма, отрицающим учение о Боге и необходимость в Спасителе и провозглашающим крайнюю форму иконоборчества[330].

Также традицию дзэн критиковал архимандрит Рафаил, заявляя: «Дзен-буддизм — это религия смерти; дзен-буддизм проходит мимо духа и души человека, а медитирует его инстинкты, как мальчик вскрывает тело куклы и видит солому и вату внутри неё. Смех дзен-буддизма — это тот же хохот и вой разрывающегося металла на апокалиптических картинах Дали»[331].

Богослов, священник, сектовед и руководитель Центра реабилитации жертв нетрадиционных религий и помощи наркозависимым Олег Стеняев включил дзэн-буддизм в категорию «восточных синкретических культов, которые смешивают различные религии мира», а также в более общую категорию «самых опасных сект, оказывающих наиболее глубокое психологическое воздействие на человека»[332].

Протоиерей, кандидат богословия и председатель комитета «За нравственное возрождение Отечества» Александр Шаргунов в статье для журнала Русский Дом отметил, что, «согласно твёрдому мнению многих специалистов по восточным религиям, занятия дзен-буддизмом неизбежно приводят либо просто к безумию, либо к бесовской одержимости»[333].

Полемика среди дзэнских мастеров

В современной дзэнской литературе можно встретить немало критики лицемерия, ханжества или стяжательства отдельных японских монахов.

Один из примеров лицемерия мастер дзэн Филип Капло привёл в своей книге в виде заметки газеты «Балтимор Сан», в которой описывалось собрание в богатом дзэнском храме по случаю «мемориальной молитвенной службы по душам 15 000 погибших, которые в течение последних трёх лет отдали свои жизни во имя процветания японского народа». Далее в заметке указывалось, что погибшими были киты. После этого Филип Капло резко раскритиковал как лицемерие представителей китобойной компании, так и лицемерие священнослужителей, совершающих «антибуддийские действия»[334].

С резкой критикой японского дзэн выступил в своей книге дзэн-мастер Мухо (англ.), девятый аббат дзэн-монастыря школы Сото Антайдзи[335]:

Не только Дзэн, но и буддизм в общем понимается в Японии как священниками, так и их общинами, как бизнес, где родственники умершего покупают услуги священника в виде рецитации сутр и дарования буддийского имени. Священник может попросить за одни похороны 10000 евро, к этому можно ещё добавить ежегодные церемонии поминовения, аренду могилы и т. д. Большинство священников настолько заняты предоставлением таких услуг, что кажется, что у них не остаётся свободного времени для дзадзэн или других духовных дел.

Критика

Профессор Уильям Бодифорд (англ.) отмечал, что если не брать в расчёт 72 японских монастыря дзэн, то в большей части из примерно 20 000 дзэнских храмов Японии не практикуются не только искусства, но и любые медитации. Образ дзэн, представленный западными учёными, достаточно далёк от реальности, указывал он. Бодифорд привёл в пример опросы дзэнских монахов и статистику школы Сото. Согласно опросам, медитативная практика прекращается у большинства дзэнских монахов после того, как они проходят подготовительный обучающий курс при монастыре. После чего монахи возвращаются в деревенские храмы, где направляют свою энергию только на церемонии, главным образом, похоронные. Согласно статистике, опубликованной школой Сото в 80-е годы, 77 процентов мирян посетило храмы школы только в связи с чьей-то смертью и похоронами[336].

В 1997 году доктором философии по буддологии и священником школы Сото Викторией Брайан была написана книга Дзэн на Войне (англ.), в которой освещались отношения дзэн и японского милитаризма в периоды Реставрации Мэйдзи, Второй Мировой Войны и в послевоенный период. В книге описывается, как буддийские институты оправдывали японский милитаризм в официальных изданиях и сотрудничали с японской армией на поле боя. Книга вызвала активный интерес и неоднозначную реакцию.

Кандидат философских наук М. Попова утверждала, что дзэн по своим социальным функциям «ничем не отличается от любой другой религии». В нём также, по её мнению, присутствуют некоторые молитвы, ритуалы и заклинания, существует сверхъестественное в виде сатори, а также присутствует борьба с научными ценностями путём «очищения сознания от всякого знания». Дзэн, как утверждала Попова, является пессимистическим учением по той причине, что он не верит в попытки построить счастье путём активной внешней деятельности по изменению мира и считая, что стремление лишь к такой деятельности является противоположностью мудрости. Также недостаток дзэн Попова видела в том, что вырабатываемое спокойствие у последователя дзэн достигается «дорогой ценой — за счёт утраты человеком своего „Я“, за счёт отказа от желаний и привязанностей»[160].

Специалист в области политической философии Э. Я. Баталов в 1963 году отмечал, что иррационализм, которым представляется дзэн, является антигуманизмом, поскольку обращается к инстинктам и подсознательному, а не к разуму или чувствам. «Полная безмятежность» дзэн-буддиста перед различными опасностями и страданиями, независимость дзэн-буддиста от общества в частичном или абсолютном варианте, по утверждению Баталова, в реальности представляет собой «бегство от современности, превра­щение человека в полуавтомат, который заботится фак­тически только о своем собственном „я“ и совершенно безразличен к окружающему его миру и людям». Дзэнское созерцание, ведущее к «постижению истинной сущности мира», Баталов называет «возвращением к божественному откровению». По утверждению Баталова, одной из причин, по которой дзэн распространяется в США, является то, что у американцев есть много нервных заболеваний, а дзэнская школа обязуется дать последователям «дешевое исцеление от духовных недугов». Но американские критики утверждают, что дзэн «не может дать того, чего от него ждут»: «Никто не будет удивлен, если пустой американец, проведя годы в созерцании бессмысли­цы, кончит там, где и начал»[337].

Кандидат юридических наук, профессор кафедры безопасности жизнедеятельности Московского института открытого образования, член координационного совета Министерства образования и науки РФ по безопасности жизнедеятельности и научный редактор множества учебных пособий по ОБЖ С. В. Петров вместе с психологом[338] В. П. Петровым рассматривают секты восточной ориентации в учебном пособии по информационной безопасности человека и общества в разделе «Методы тоталитарных сект и способы защиты от них». Авторы считают, что крайне опасно то, что последователи современных «школ дзэн», пытаясь «добиться совершенства, с искренней самозабвенностью уродуют сами себя, свой разум и сознание». Также авторы утверждают, что при чрезмерных усилиях в практике коанов «результатом нередко бывает буйное помешательство»[339].

Влияние дзэн на современный мир

В XX веке дзэн с его культом внутренней свободы и торжества интуиции над разумом стал привлекателен среди некоторой части европейцев. Во многом этому способствовали такие качества дзэн, как «видимая простота», внезапность, спонтанность. Также важными факторами привлекательности стали изящные дзэнские искусства и возможность последователю школы отказаться от длительного изучения священных писаний[216].

Отголоски и влияние дзэн можно обнаружить в современной литературе, искусстве и философии. Влияние дзэн отчетливо прослеживается в произведениях Г. Гессе, Дж. Сэлинджера, О. Хаксли, Дж. Керуака[111], Алана Уотса, Р. Желязны, В. Пелевина, Т. Элиота[340], Р. Пирсига, известного своей книгой Дзен и искусство ухода за мотоциклом, в поэзии Г. Снайдера, А. Гинзберга и многих авторов хайку, в живописи В. Ван Гога и А. Матисса, в музыке Г. Малера и Дж. Кейджа, в философии М. Хайдеггера[341], Л. Витгенштейна[342], А. Швейцера, Ошо и Кришнамурти[343]. Также последователем дзэн был Стив Джобс[344]. В 60-х годах «дзэнский бум» охватил многие американские университеты и придал определённую окраску движениям битников и хиппи[345].

В 1942 году была издана книга английского исследователя японской культуры и доктора литературы Р. Х. Блита об английской литературе и дзэн, в которой автор выражал мысль о том, что «„дзэновское“ мироощущение присутствовало у английских поэтов от Шекспира и Мильтона до Вордсворта, Теннисона, Шелли, Китса и далее вплоть до прерафаэлитов». Данная книга, по мнению профессора Болонского университета, филолога и писателя Умберто Эко, тем самым вызывала возмущение «любого благоразумного человека»[346].

Связь между дзэн и некоторой частью русской литературы, по мнению доктора филологических наук Г. М. Самойловой, также существует даже в том случае, если автор не был знаком с дзэнским учением. Самойлова видит отголоски дзэн у Пушкина, указывая на то, что Пушкина называют «самым „дзэнским“ ав­тором русской литературы» за его непосредственность и «приятие жизни»[347], Тютчева, приводя в пример его строку «Час тоски невыразимой: всё во мне и я во всём»[348], Толстого и Достоевского, которые, по мнению Самойловой, стремились открыть читателю «скрытую природу человека», и Набокова. Глубокую связь с дзэн Самойлова видит также у Афанасия Фета в его поэзии «просветления, озарения, восторга бытия»[349].

Г. С. Померанц и П. М. Нерлер видели отражение дзэн в поэзии Мандельштама[350]. Кандидат филологических наук Т. И. Бреславец указывала, что связь с дзэнской традицией ощущается у «многих поэтов ХIХ—ХХ века — от А. Пушкина до И. Бродского»[351]. Отчётливую связь с дзэн Бреславец находит в творчестве Бориса Пастернака, например, в следующих строках[352]:

Другие по живому следу
Пройдут твой путь за пядью пядь,
Но пораженья от победы
Ты сам не должен отличать.

Влияние буддизма в целом и дзэн в частности прослеживается в японском менеджменте. Например, ведущий идеолог Sony Сигеру Кобаяси указывает, что корпорация управляется в соответствии «со строгим следованием дзен-буддистскому принципу My», что делает управление эффективным. Кобаяси отмечает, что под Му в дзэн понимается «неопредметливание» или «неовеществление». В Sony данный принцип применяется для отказа от следования строгим планам. Менеджеру корпорации в соответствии с принципом Му необходимо проявлять «максимальную гибкость», что помогает менеджеру не стать бюрократом, а корпорации «избежать окостенения несмотря на свои огромные размеры»[353].

Влияние дзэн на психологию и психотерапию

Влияние дзэн выражается в трудах по психологии К. Г. Юнга, Э. Фромма[345], К. Хорни, на которую сильно повлияло посещение японских монастырей дзэн[354], Г. Мэрфи[340], А. Маслоу, Ж. Лакана, О. Кернберга и других психологов и психоаналитиков[355]. Интерес к учению среди психологов отчётливо проявился ещё в 1957 году, когда в мексиканской Куэрнаваке была организована конференция по дзэн, в которой участвовало «около пятидесяти психиатров, психологов и психоаналитиков, в основном из США (М. Грин, Дж. Кирш, И. Прогофф и др.)»[356]. Также в 50-е годы, заинтересовавшись дзэн, Японию посетили известные «психологи США и других стран», чтобы познакомиться с особенностями традиции. Данные поездки стали причиной появления множества статей о дзэн в научных журналах[130].

До формирования западного интереса к дзэн дзадзэн уже применялся в Японии профессором Сома Морита и его учениками как часть психотерапевтического метода, названного, соответственно, морита-терапией. В дальнейшем работы Сома Морита и его учеников получили своё развитие в медицинской школе Токийского университета[357].

Психолог Кодзи Сато из Японии сделал значительный научный вклад в исследование методики дзэн в 50-х и 60-х годах. Его важными работами в этой теме стали книги «Психологический взгляд на дзэн», «Побуждение к дзэн», «Жизнь дзэн», «Приглашение к дзэн», основой которых являлись междисциплинарные исследования психиатров, физиологов, психологов, а также множество написанных им статей в журнале «Психология». По результатам своей работы Кодзи Сато пришёл к выводу, что дзэн является «наиболее эффективной методикой самосовершенствования личности»[358].

В 60-х годах в США и других западных странах начали проводиться научные исследования дзэн. Значительный вклад в данное направление внесли работы Эдварда Мопина «Дзэн-буддизм: психологическое обозрение», «Индивидуальные различия и медитация дзэн». Также проводились научные конференции, в которых участвовали психологи из Японии. Результатом данных исследований и конференций стало то, что к моменту 1966 года, в котором произошёл XVIII съезд психологов, «научная общественность многих стран уже имела представление о дзэн»[130].

Дзэн стал одним из четырёх источников формирования теоретической основы гештальттерапии[359]. Основоположник гештальттерапии Фриц Перлз, испытавший влияние дзэн[360], два месяца изучал дзэн под руководством мастера дзэн[359]. Джон Энрайт, который многие годы работал в гештальте вместе с Перлсом, в своей книге «Гештальт, ведущий к просветлению» указал, что в гештальттерапии может использоваться термин «мини-сатори», который выражает отличие гештальттерапии, способствующей увеличению сознавания, от других видов психотерапий[361]. Также влияние дзэн испытали некоторые представители когнитивной психологии[362]. Важные книги о дзэнской медитации написали профессор психиатрии и невролог Артур Дейкман, использовавший для описания опыта дзэнской медитации концепцию бимодального сознания, и невролог Джеймс Остин (Zen and the Brain: Toward an Understanding of Meditation and Consciousness (англ.))[264].

Популярность на Западе восточной психотерапии, связанной с дзэн, в последние десятилетия XX века продолжала расти[362]. На момент 2010 года взаимодействие психотерапии и дзэн также продолжало усиливаться[363].

Исходя из ряда исследований было выявлено, что дзадзэн эффективно дополняет терапию, «оказывает заметное невралгическое и психологическое воздействие», а также то, что дзадзэн связан с более высоким уровнем здоровья и повышенной устойчивостью к напряжению и стрессу[364]. В настоящее время психология использует дзэн в качестве источника дополнительных способов разрешения проблем у людей, находящихся в «трудной жизненной ситуации»[365]. Профессор философии и истории религии Г. Дюмулен отмечал: «Современные психологи сходятся в том, что увлече­ние дзэн-буддизмом помогает человеку решать как обще­оздоровительные задачи, так и проблемы, связанные с психическими расстройствами, и в целом способствует становлению полноценной личности»[366]. Но в то же время Г. Дюмулен отрицал представление дзэн как «чисто терапевтической системы», указывая: «Психологи не могут судить об истинной цен­ности и смысле дзэн-буддизма»[367].

См. также

Напишите отзыв о статье "Дзэн"

Примечания

  1. Написания: «дзэн» — по правилам транскрипции японских слов (системой Поливанова), «дзен» — часто встречающееся в русских текстах написание.
  2. Торчинов, 2002, с. 52.
  3. 1 2 3 4 Bodiford, 2012-04-17.
  4. Дюмулен, 1994, с. 6.
  5. 1 2 Юсупова, 2007, с. 93.
  6. 1 2 3 4 Померанц, 1972.
  7. 1 2 3 4 Сафронова, 1989, л. 2.
  8. Дюмулен, 2003, с. 58.
  9. 1 2 3 4 Жуковская, 1992, Дзэн.
  10. Дюмулен, 2003, с. 282.
  11. 1 2 3 4 5 6 Степанянц, 2011, с. 283.
  12. Buswell, 1992, p. 21.
  13. Маслов, 2004, с. 10.
  14. Торчинов, 2002, с. 58.
  15. Дюмулен, 2003, с. 61—62.
  16. Хамфриз, 2002, с. 17.
  17. 1 2 Торчинов, 2002, с. 53.
  18. 1 2 3 Хамфриз, 2002, с. 18.
  19. Дюмулен, 2003, с. 62.
  20. Торчинов, 2002, с. 58—59.
  21. 1 2 3 4 5 Главева, 2007, с. 693.
  22. Судзуки, 1993, с. 20.
  23. Судзуки, 1993, с. 334.
  24. Торчинов, 2002, с. 22.
  25. Пахомов, 2004, с. 179.
  26. [www.peeep.us/c8fa3781 дзэн] // Ефремова Т. Ф. Большой современный толковый словарь русского языка (к версии ABBYY Lingvo х5). — М.: ABBYY, 2006/2011.
  27. Торчинов, 2002, с. 52—60.
  28. [www.gramota.ru/slovari/dic/?lop=x&bts=x&word=%E4%E7%E5%ED Проверка слова: дзен]. Справочно-информационный портал «Грамота.ру». Проверено 19 июля 2012. [www.webcitation.org/69g1czbE2 Архивировано из первоисточника 5 августа 2012].
  29. [www.interfax.by/article/53948 Новый словарь русского языка появится в 2010 году]. «Интерфакс». Проверено 19 июля 2012. [www.webcitation.org/69g1eM5z6 Архивировано из первоисточника 5 августа 2012].
  30. [slovar.org.spbu.ru/?ok=1&word_to_find=%C4%E7%FD%ED запрос: Дзэн]. «Санкт-Петербургский государственный университет». Проверено 19 июля 2012. [www.webcitation.org/69g1fHxoj Архивировано из первоисточника 5 августа 2012].
  31. Маслов, 2004, с. 359.
  32. Судзуки, 1993, с. 110.
  33. Джо ди Фео, 2005, с. 66—67.
  34. Торчинов, 2000, с. 194.
  35. Тит Нат Хан, 2004.
  36. Козловский, 1998, с. 61.
  37. Козловский, 1998, с. 61—62.
  38. Маслов, 2004, с. 67.
  39. Пахомов, 2004, с. 119—120.
  40. 1 2 3 4 5 Пореш, 2005, с. 299.
  41. Жуковская, 1992, Буддизм во Вьетнаме.
  42. 1 2 Пучков, 1997, Махаяна.
  43. 1 2 Волков, 1985.
  44. 1 2 3 Жуковская, 1992, Буддизм в Корее.
  45. Buswell, 1992, p. 22.
  46. Buswell, 1992, p. 23.
  47. Cho, Sungtaek. Craig E.: [www.rep.routledge.com/article/G201SECT11 11 Chosôn period (1392—1910)]. Buddhist philosophy, Korean. «Routledge Encyclopedia of Philosophy» (1998). Проверено 10 июня 2013. [www.webcitation.org/6HGo6xpor Архивировано из первоисточника 10 июня 2013].
  48. [www.cia.gov/library/publications/the-world-factbook/geos/kn.html#People Korea, North]. «ЦРУ» (5 июня 2013). Проверено 10 июня 2013.
  49. Cho, Sungtaek. Craig E.: [www.rep.routledge.com/article/G201SECT12 12 Conclusion]. Buddhist philosophy, Korean. «Routledge Encyclopedia of Philosophy» (1998). Проверено 10 июня 2013. [www.webcitation.org/6HGo7t051 Архивировано из первоисточника 10 июня 2013].
  50. Болтач, 2009, с. 92.
  51. [www.kwanumzen.org/zen-centers-and-groups/ Zen Centers Kwan Um] (англ.). «Kwan Um School of Zen». Проверено 11 ноября 2012. [www.webcitation.org/6CIBGEp1z Архивировано из первоисточника 19 ноября 2012].
  52. 1 2 Дюмулен, 2003, с. 148.
  53. 1 2 Вон Кью-Кит, 1999, с. 181.
  54. Дюмулен, 2003, с. 148—149.
  55. 1 2 Дюмулен, 2003, с. 150.
  56. Дюмулен, 2003, с. 151.
  57. Дюмулен, 2003, с. 152—153.
  58. Дюмулен, 2003, с. 153—154.
  59. Дюмулен, 2003, с. 157—160.
  60. Дюмулен, 2003, с. 161—163.
  61. Дюмулен, 2003, с. 163—167.
  62. Дюмулен, 2003, с. 167—169.
  63. Дюмулен, 2003, с. 170.
  64. Дюмулен, 2003, с. 170—171.
  65. Дюмулен, 2003, с. 186.
  66. Дюмулен, 2003, с. 161.
  67. Дюмулен, 2003, с. 187—190.
  68. Дюмулен, 2003, с. 190—191.
  69. 1 2 Дюмулен, 2003, с. 190.
  70. 1 2 Кинг, 1999, «Дзэн как религия воина».
  71. Дюмулен, 2003, с. 192—193.
  72. Дюмулен, 2003, с. 196—199.
  73. Дюмулен, 2003, с. 200—201.
  74. Дюмулен, 2003, с. 203—204.
  75. Дюмулен, 2003, с. 207.
  76. Дюмулен, 2003, с. 208—209.
  77. Дюмулен, 2003, с. 209.
  78. Дюмулен, 2003, с. 211.
  79. Дюмулен, 2003, с. 211—214.
  80. Дюмулен, 2003, с. 214.
  81. Дюмулен, 2003, с. 217—222.
  82. Дюмулен, 2003, с. 222—226.
  83. Дюмулен, 2003, с. 226—227.
  84. Дюмулен, 2003, с. 232.
  85. Дюмулен, 2003, с. 239—240.
  86. Дюмулен, 2003, с. 240—242.
  87. Дюмулен, 2003, с. 242—245.
  88. Дюмулен, 2003, с. 245—246.
  89. 1 2 Дюмулен, 2003, с. 246—248.
  90. Хаскел, 2009, с. 27.
  91. 1 2 Дюмулен, 2003, с. 257—263.
  92. Дюмулен, 2003, с. 261.
  93. Дюмулен, 2003, с. 267—268.
  94. 1 2 Померанц, 2006, с. 162.
  95. Дюмулен, 2003, с. 249.
  96. Дюмулен, 2003, с. 248—249.
  97. 1 2 Sharf, 1993.
  98. Главева, 2007, с. 695.
  99. Забияко, Красников, Элбакян, 2008, Буддизма японского школы, с. 221.
  100. Sharf, 1995, p. 417.
  101. 1 2 3 Sharf, 1995, p. 419.
  102. Sharf, 1995, p. 424.
  103. Sharf, 1995, p. 425.
  104. [www.sinfonia.or.jp/~manfan/meianyurai.html 明暗寺の由来] (яп.). «Symphonia Co, Ltd». — кодировка сайта «Японская Shift_JIS». Проверено 23 августа 2012. [www.webcitation.org/6BScV9NUr Архивировано из первоисточника 16 октября 2012].
  105. Cooke, 1974, p. 290—291.
  106. 1 2 3 Сафронова, 1989, л. 3.
  107. Юсупова, 2007, с. 94.
  108. 1 2 3 Сафронова, 1989, л. 4.
  109. Баталов, 1963, с. 234.
  110. Пахомов, 2003, с. 231.
  111. 1 2 3 Сафронова, 1989, л. 5.
  112. 1 2 Эко, 2004, с. 244.
  113. 1 2 3 4 5 6 Сафронова, 1989, л. 6.
  114. 1 2 Сафронова, 1989, л. 7.
  115. 1 2 3 4 Сафронова, 1989, л. 8.
  116. Seung Sahn, 1982.
  117. Seung Sahn, 1992, Preface.
  118. Померанц, 2006, с. 167.
  119. Merton, 1968.
  120. Попова11, 1979, с. 41.
  121. Серафим, 2010.
  122. Лазарь, 2010.
  123. Иоанн, 1997.
  124. Померанц, 2000, с. 33.
  125. [www.vatican.va/roman_curia/congregations/cfaith/documents/rc_con_cfaith_doc_19891015_meditazione-cristiana_en.html Letter to the bishops of the Catholic church on some aspects of christian meditation (V. Questions Of Method: 16)] (англ.). «Vatican: the Holy See». Проверено 22 августа 2012. [www.webcitation.org/6BScVhUUn Архивировано из первоисточника 16 октября 2012].
  126. Зайцев А. [ng.ru/printed/91237 Гремучая смесь христианства и буддизма] (рус.). «Независимая газета» (7 июля 2004). Проверено 20 августа 2012. [www.webcitation.org/6A4DjiL3I Архивировано из первоисточника 21 августа 2012].
  127. Кривых, 2010, с. 96.
  128. 1 2 Koné, 2001, p. 146.
  129. Померанц, 2000, с. 32.
  130. 1 2 3 Пронников, Ладанов, 1996, с. 182.
  131. Koné, 2001, p. 140.
  132. Levering, 2006, p. 639.
  133. Ойвин В. Н. [www.portal-credo.ru/site/?act=rating&id=36 Померанц Григорий Соломонович — философ, культуролог и писатель]. «Портал-Credo.ru» (30 мая 2011). Проверено 19 ноября 2012. [www.webcitation.org/6CIBHOYdz Архивировано из первоисточника 19 ноября 2012].
  134. Ямбург Е. [www.ogoniok.com/5038/11/ «Я был счастлив…»]. «Огонёк» (№ 11, 10—16 марта 2008 года). Проверено 19 ноября 2012. [www.webcitation.org/6CIBMF0GI Архивировано из первоисточника 19 ноября 2012].
  135. 1 2 3 Игнатьев, 1990.
  136. 1 2 3 4 Пореш, 2005, с. 301.
  137. 1 2 Судзуки, 1993, с. 27.
  138. 1 2 3 Доманов, 1998, с. 92.
  139. 1 2 Ацев, 1990, с. 131.
  140. Судзуки, 1993, с. 33.
  141. 1 2 3 4 5 6 7 8 Козловский, 2009.
  142. Маслов, 2000, с. 85—86.
  143. Маслов, 2000, с. 266.
  144. Альбедиль, 2013, с. 103.
  145. Судзуки, 1993, с. 122.
  146. Судзуки, 1993, с. 119—121.
  147. Маслов, 2000, с. 267—269.
  148. Пахомов, 1999, с. 43.
  149. 1 2 Гендюн Ринпоче. [www.buddhism.ru/buddhru/bru11/mental_poison.php Яды ума](недоступная ссылка — история). «Российская ассоциация буддистов школы Карма Кагью». Проверено 11 ноября 2012. [web.archive.org/web/20101224040636/www.buddhism.ru/buddhru/bru11/mental_poison.php Архивировано из первоисточника 24 декабря 2010].
  150. Жуковская, 1992, Десять деяний.
  151. Судзуки, 1993, с. 210.
  152. Уотс, 1993, с. 106.
  153. Кинг, 1999, «Даосское начало в дзэн».
  154. Дюмулен, 2003, с. 102.
  155. Вон Кью-Кит, 1999, с. 11.
  156. Судзуки, 1993, с. 98.
  157. Вон Кью-Кит, 1999, с. 141.
  158. Попова11, 1979, с. 44.
  159. Альбедиль, 2013, с. 104—105.
  160. 1 2 3 Попова12, 1979, с. 20.
  161. Кабанов, 1999, с. 16.
  162. Nagatomo, 2010 Ed, 5. An Experiential Meaning of Not-Two; 7. Returning to the Everyday “life-world”: Not One.
  163. 1 2 Пахомов, 2004, с. 103.
  164. Лепехов, Донец, Нестеркин, 2006, с. 188.
  165. Померанц, 2006, с. 150—151.
  166. Судзуки, 1993, с. 31.
  167. Судзуки, 1993, с. 29.
  168. Судзуки, 1993, с. 28.
  169. Судзуки, 1993, с. 87—88.
  170. Судзуки, 1993, с. 459—460.
  171. Дюмулен, 2003, с. 307.
  172. 1 2 Померанц, 2006, с. 149.
  173. Судзуки, 1993, с. 223—224.
  174. Уотс, 1993, с. 244.
  175. Судзуки, 1997, с. 96.
  176. Чебунин, 2009, «Будда и основные концептуальные понятия в китайском буддизме».
  177. Торчинов, 2002, с. 59.
  178. Сибаяма, 2003, с. 59.
  179. Титаренко, 1994, Бодхидхарма.
  180. Судзуки, 1993, с. 35.
  181. Завадская, 1977, с. 18.
  182. Долин, 1991, с. 59.
  183. 1 2 3 Торчинов, 2007.
  184. Померанц, 2006, с. 148.
  185. 1 2 Судзуки, 1993, с. 25.
  186. Розин, 2002, с. 180.
  187. 1 2 3 Торчинов, 2002, с. 57.
  188. Козловский, 1998, с. 69.
  189. 1 2 Дюмулен, 2003, с. 288.
  190. 1 2 3 Дюмулен, 2003, с. 289.
  191. Дюмулен, 2003, с. 313.
  192. Торчинов, 2000, с. 68.
  193. Дюмулен, 2003, с. 40—51.
  194. 1 2 3 Судзуки, 2005, с. 31.
  195. Судзуки, 2005, с. 40.
  196. Завадская, 1977, с. 15.
  197. Никольский, 2005, с. 177.
  198. 1 2 Майленова, 2010, с. 135.
  199. Уотс, 1993, с. 126—127.
  200. Маслов, 2004, с. 69.
  201. Розин, 2002, с. 184.
  202. 1 2 Nagatomo, 2010 Ed, 3. Zen as Anti-Philosophy.
  203. 1 2 Хоружий, 2010, с. 522.
  204. Судзуки, 1993, с. 24.
  205. Хамфриз, 2002, с. 256.
  206. Маслов, 2008, с. 7—8.
  207. Судзуки, 1993, с. 189.
  208. Дюмулен, 2003, с. 280.
  209. Пахомов, 2004, с. 34.
  210. Маслов, 2004, с. 51.
  211. 1 2 Долин, 1991, с. 58.
  212. Майленова, 2010, с. 138.
  213. Розенберг, 1991.
  214. 1 2 Лестер, 1996, с. 365.
  215. Гарри, 2003, с. 26.
  216. 1 2 Пореш, 2005, с. 300.
  217. Кэмпбелл, 2002.
  218. Баталов, 1963, с. 247.
  219. Козловский, 1998, с. 67—68.
  220. Козловский, 1998, с. 78—79.
  221. Козловский, 1998, с. 81.
  222. Кабанов, 1999, с. 10, 17—18.
  223. 1 2 3 Сафронова, 1980, л. 1.
  224. Сафронова, 1980, л. 6.
  225. Сафронова, 1980, л. 4.
  226. Hyers, 1974.
  227. Сафронова, 1980, л. 2.
  228. Завадская, 1977, с. 14.
  229. Лепехов, Донец, Нестеркин, 2006, с. 198.
  230. Лепехов, Донец, Нестеркин, 2006, с. 189—190.
  231. Сибаяма, 2003, с. 15.
  232. Пахомов, 2003, с. 239.
  233. Пахомов, 2003, с. 235.
  234. Пахомов, 2004, с. 278.
  235. Ямада, 2005, с. 84.
  236. [www.kwanumzen.ru/texts/chong_an/speech_2000.html Встреча с Чонг Ан Сэнимом, 2000 год]. «Дзэн-центр „Дэ Хва Сон Вон“». Проверено 11 мая 2012. [www.webcitation.org/68cxBYURv Архивировано из первоисточника 23 июня 2012].
  237. Уотс, 1993, с. 24.
  238. Судзуки, 1993, с. 26.
  239. Merton, 1968, p. 3.
  240. 1 2 3 Дюмулен, 2003, с. 171.
  241. Джо ди Фео, 2005, с. 65.
  242. Судзуки, 1993, с. 288.
  243. Судзуки, 1993, с. 72—73.
  244. Хоружий, 2010, с. 571.
  245. Пахомов2, 2003, с. 499—500.
  246. Завадская, 1977, с. 21.
  247. Seung Sahn, 1992, коан №266.
  248. Доманов, 1998, с. 100.
  249. Демьяненко, 1993, с. 15—17.
  250. Saz-Peiró, 2013, p. 15.
  251. Самохвалова, 2001, с. 93.
  252. Самохвалова, 2001, с. 94.
  253. Самохвалова, 2001, с. 95.
  254. Абаев, 1983, с. 93.
  255. 1 2 Баркова, 2012, «Трудно войти в мир демонов».
  256. Померанц, 2006, с. 160.
  257. Clasquin, 1992, p. 78—80.
  258. 1 2 3 Григорьева, 2004.
  259. Григорьева, 2008, «Неизменное в Изменчивом».
  260. 1 2 Самохвалова, 2001, с. 90.
  261. 1 2 Абаев, 1981, с. 221.
  262. 1 2 3 4 5 Фомин, 1990, с. 5.
  263. 1 2 3 4 5 Козловский, 1998, с. 92.
  264. 1 2 3 Штейнер2, 2008.
  265. Маслов, 2005, «Победить бабочку: искусство одного удара».
  266. Забияко, Красников, Элбакян, 2008, Буддийское искусство, с. 225.
  267. Судзуки, 1993, с. 406.
  268. Демьяненко, 1993, с. 21—23.
  269. Пахомов2, 2003, с. 500—501.
  270. Маслов, 2005, «„Культурный оазис“ воина».
  271. Дюмулен, 1994, с. 44.
  272. Сибаяма, 2003, с. 193.
  273. 1 2 Дюмулен, 2003, с. 137—138.
  274. Судзуки, 1993, с. 193.
  275. Дюмулен, 2003, с. 109.
  276. Пахомов, 1999, с. 44.
  277. Розин, 2002, с. 191.
  278. Судзуки, 1993, с. 154.
  279. Тит Нат Хан, 2005, с. 7—8.
  280. Судзуки, 1993, с. 250—251.
  281. 1 2 3 Штейнер, 2008.
  282. Вон Кью-Кит, 1999, с. 180.
  283. 1 2 Судзуки, 1993, с. 401.
  284. Абаев, 1983, с. 96.
  285. Судзуки, 1993, с. 22.
  286. [www.kwanumzen.org/teachers-and-teaching/resources/sitting/ Sitting] (англ.). «Kwan Um School of Zen». Проверено 12 мая 2012. [www.webcitation.org/68cxCBI7n Архивировано из первоисточника 23 июня 2012].
  287. Дюмулен, 2003, с. 177.
  288. Уотс, 1993, с. 94.
  289. Уотс, 1993, с. 207.
  290. Хамфриз, 2002, с. 176.
  291. Судзуки, 1993, с. 266.
  292. Попова12, 1979, с. 19.
  293. Попова12, 1979, с. 21.
  294. Ospina, 2007, pp. 127—128.
  295. [www.rbc.ua/rus/digests/show/meditatsiya_snizhaet_chuvstvitelnost_k_boli26022010 Медитация снижает чувствительность к боли]. «РБК-Украина» (26 февраля 2010). Проверено 14 мая 2013. [www.webcitation.org/6GdQJ0oMl Архивировано из первоисточника 15 мая 2013].
  296. Майданов, 2008, с. 339.
  297. Титаренко, 1994, Гунъань.
  298. Судзуки, 1993, с. 287.
  299. Самохвалова, 2001, с. 99.
  300. Бурлачук, Кочарян, Жидко, 2007, с. 393.
  301. 1 2 Розин, 2002, с. 188.
  302. Маслов, 2008, с. 109.
  303. 1 2 Вон Кью-Кит, 1999, с. 222—223.
  304. 1 2 Абаев, 1981, с. 223.
  305. 1 2 Кинг, 1999, «Дзэн и современные боевые искусства».
  306. Абаев, 1981, с. 232.
  307. Кинг, 1999, «Боевые искусства или смертельный поединок?».
  308. Судзуки, 1993, с. 420—422.
  309. Кинг, 1999, «Бусидо: ценности самурая».
  310. Кинг, 1999, «Самоконтроль и духовная дисциплина».
  311. Дюмулен, 2003, с. 242.
  312. Вон Кью-Кит, 1999, с. 222.
  313. Абаев, 1983, с. 92.
  314. Абаев, 1983, с. 92—93.
  315. 1 2 Вон Кью-Кит, 1999, с. 328—331.
  316. Вон Кью-Кит, 1999, с. 334—338.
  317. Козловский, 1998, с. 78.
  318. Абаев, 1983, с. 58—59.
  319. 1 2 Доманов, 1998, с. 95.
  320. Доманов, 1998, с. 96.
  321. Сунг Сан. [www.kwanumzen.ru/texts/seung_sahn/232.html Сумасшествие на 100%]. «Дзэн-центр „Дэ Хва Сон Вон“». Проверено 11 ноября 2012. [www.webcitation.org/6CPknVhHn Архивировано из первоисточника 24 ноября 2012].
  322. 1 2 3 Жуковская, 1992, Сатори.
  323. Торчинов, 2002, с. 56.
  324. Судзуки, 1993, с. 160—161.
  325. Попова12, 1979, с. 20—21.
  326. Хамфриз, 2002, с. 179.
  327. 1 2 Уотс, 1993, с. 238.
  328. 1 2 Baroni, 2002, Inka, p. 154.
  329. Родзинский, 2010, с. 193—194.
  330. Уолтер, 1992, с. 265.
  331. Рафаил, 1999.
  332. [newsru.com/religy/25nov2004/schizophreniasects.html Активность сект в России идет на убыль - спонсоры переключились на Китай, отмечают в РПЦ]. «NEWSru.com» (25 ноября 2004). Проверено 12 мая 2013. [www.webcitation.org/6GZaHu3bP Архивировано из первоисточника 13 мая 2013].
  333. Шаргунов, 2012.
  334. Капло, 2001, «Убийство китов и японский буддизм».
  335. Мухо. [antaiji.dogen-zen.de/rus/Books/rus-zowg/content.html Дзадзэн или путь к счастью]. «Антайдзи». Проверено 11 ноября 2012. [www.webcitation.org/6CIBOAxTI Архивировано из первоисточника 19 ноября 2012].
  336. Bodiford, 1992, p. 149—150.
  337. Баталов, 1963, с. 246—247, 249.
  338. Петров В. П. [www.nkj.ru/archive/articles/2106/ Живые люди Достоевского и мертвые души Гоголя] // Наука и жизнь. — М.: АНО Редакция журнала «Наука и жизнь», 2005. — № 10. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0028-1263&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0028-1263].
  339. Петров В. П., Петров С. В., 2007, «Секты восточной ориентации».
  340. 1 2 Попова11, 1979, с. 42.
  341. Романова, 2003, с. 34.
  342. Померанц, 2006, с. 166.
  343. Завадская, 1977, с. 8.
  344. Милкус А. [kp.ru/daily/25766/2751812/ Стива Джобса похоронят по буддистскому обряду]. «Комсомольская правда» (7 октября 2011). Проверено 10 июня 2013. [www.webcitation.org/6HGo8fxRU Архивировано из первоисточника 10 июня 2013].
  345. 1 2 Торчинов, 2000, с. 200.
  346. Эко, 2004, с. 241.
  347. Самойлова, 2007, с. 93.
  348. Самойлова, 2007, с. 94.
  349. Самойлова, 2007, с. 95.
  350. Мачерет, 2007, с. 166.
  351. Бреславец, 2007, с. 113.
  352. Бреславец, 2007, с. 111—112.
  353. Уланов, Уланова, 2014.
  354. Джо ди Фео, 2005, с. 82.
  355. Джо ди Фео, 2005, с. 83—86.
  356. Джо ди Фео, 2005, с. 79.
  357. Пронников, Ладанов, 1996, с. 181.
  358. Пронников, Ладанов, 1996, с. 181—182.
  359. 1 2 Бурлачук, Кочарян, Жидко, 2007, с. 396.
  360. Джо ди Фео, 2005, с. 84.
  361. Энрайт, 2002.
  362. 1 2 Фрейджер, 2007, с. 117.
  363. Cooper, 2010, p. 992.
  364. Фрейджер, 2007, с. 117—118.
  365. Хирн, 2006.
  366. Дюмулен, 2003, с. 38.
  367. Дюмулен, 2003, с. 299.

Литература

Научная литература

  • Абаев Н. В. О некоторых философско-психологических основах чаньских (дзэнских) военно-прикладных искусств // Общество и государство в Китае / отв. ред. Л. П. Делюсин. — М.: Наука, 1981. — С. 221—234. — 257 с.
  • Абаев Н. В. Чань-буддизм и культура психической деятельности в средневековом Китае. — Новосибирск: Наука, 1983. — 128 с.
  • Абаева Л. Л., Андросов В. П., Бакаева Э. П. и др. Буддизм: Словарь / Под общ. ред. Н. Л. Жуковской, А. Н. Игнатовича, В. И. Корнева. — М.: Республика, 1992. — 288 с. — ISBN 5-250-01657-X.
  • Альбедиль М. Ф. Буддизм: религия без бога. — СПб.: Вектор, 2013. — 256 с. — ISBN 978-5-9684-2072-5.
  • Ацев, Крум. О влиянии чань-буддизма на средневековую ки­тайскую литературу // Буддизм и культурно-психологические традиции народов Востока / отв. ред. Н. В. Абаев. — Новосибирск: Наука, 1990. — С. 131—138. — 216 с. — ISBN 5-02-029372-5.
  • Баркова А. Л. [mith.ru/alb/orient/jigoku4.htm Жизнь как произведение искусства: японские куртизанки] // Человек. — М.: Наука, 2012. — № 3. — С. 149—165. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0236-2008&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0236-2008].
  • Болтач Ю. В. [www.orientalstudies.ru/rus/index.php?option=com_publications&Itemid=75&pub=1413 Элементы традиции ваджраяны в современном корейском буддизме] // Буддийская культура: история, источниковедение, языкознание и искусство: Третьи Доржиевские чтения / Под ред. А. Бороноева. — СПб.: Нестор-История, 2009. — С. 92—96. — 320 с. — ISBN 978-5-98187-466-0.
  • Бреславец Т. И. [elibrary.ru/item.asp?id=15529494 Дзэнские идеалы Бориса Пастернака] // Вестник Челябинского государственного университета. — Челябинск: Челябинский государственный университет, 2007. — № 23. — С. 111—113. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=1994-2796&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 1994-2796].
  • Бурлачук Л. Ф., Кочарян А. С., Жидко М. Е. Психотерапия: Учебник для вузов. — 2-е изд., стереотип. — СПб.: Питер, 2007. — 480 с. — («Учебник для вузов»). — ISBN 978-5-91180-451-0.
  • Волков С. В. Основные направления корейского буддизма // Ранняя история буддизма в Корее (сангха и государство) / Отв. ред. М. Н. Пак. — М.: Наука, 1985. — 152 с.
  • Гарри И. Р. Дзогчен и Чань в буддийской традиции Тибета / отв. ред. В. И. Корнев, В. С. Дылыкова. — Улан-Удэ: Изд-во БНЦ СО РАН, 2003. — 207 с. — ISBN 5-7925-0142-4.
  • Главева Д. Г. Дзен // Большая российская энциклопедия / Гл. ред. Ю. С. Осипов. — М.: Большая российская энциклопедия, 2007. — Т. 8. — С. 693—695. — 768 с. — ISBN 978-5-85270-338-5.
  • Григорьева Т. П. [www.manwb.ru/articles/simbolon/live_tradition/DzenFreedom_TatGrig/ Дзэн как свобода] // Человек. — М.: Наука, 2004. — № 6. — С. 76—90. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0236-2008&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0236-2008].
  • Григорьева Т. П. Глава 2. Путь японской культуры // Япония: путь сердца. — М.: Новый Акрополь, 2008. — 392 с. — ISBN 978-5-901650-15-8.
  • Демьяненко С. П. [cheloveknauka.com/religiozno-filosofskie-aspekty-sovremennogo-dzen-buddizma Религиозно-философские аспекты современного дзэн-буддизма. Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата философских наук]. — М.: МГУ, 1993.
  • Джо ди Фео. [www.psy-analitik.ru/index.php?id=16&act=Дзен-психоанализ&lang=ru Дзен-психоанализ] // Чудо осознанности. Дзен-психоанализ. В этой жизни! — М.: Нирвана, 2005. — 320 с. — ISBN 5-94726-045-X.
  • Долин А. А. Дзэн-буддизм — искусство жизни // Азия и Африка сегодня. — М.: Наука, 1991. — № 1. — С. 58—59. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0321-5075&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0321-5075].
  • Доманов О. А. Дзэн-буддизм и этика // Философия: история и современность. Сборник научных трудов / В. П. Горан, В. Н. Карпович, И. В. Форонов. — Новосибирск: НИИ МИОО НГУ, 1998. — С. 91—107. — 189 с. — ISBN 5-88119-109-9.
  • Дюмулен Г. История дзэн-буддизма. — М.: ЗАО Центрполиграф, 2003. — 317 с. — ISBN 5-9524-0208-9.
  • Дюмулен Г. История дзэн-буддизма. Индия и Китай. — СПб.: ОРИС, 1994. — 336 с. — ISBN 5-88436-026-6.
  • Завадская Е. В. Культура Востока в современном западном мире / отв. ред. Л. П. Делюсин. — М.: Главная редакция восточной литературы изд-ва «Наука», 1977. — 168 с.
  • Игнатьев И. П. 2. Как стать буддой // Как стать буддой. — Л.: Лениздат, 1990. — 104 с. — ISBN 5-289-00567-6.
  • Кабанов А. М. История дзэн в Китае и Японии // Годзан бунгаку. Поэзия дзэнских монастырей / Пер. с яп., предисл. и коммент. А. М. Кабанова. — СПб.: Гиперион, 1999. — С. 9—33. — 224 с. — ISBN 5—89332-023-9.
  • Кинг У. Л. Дзэн и путь меча: опыт постижения психологии самурая. — СПб: Евразия, 1999. — 320 с. — ISBN 5-8071-0017-4.
  • Козловский И. А. IV. Дзэн // Избранные лекции по теории и практике религиозного мистицизма. — Т1. Буддизм. Христианство. — Донецк: Норд-Пресс, 2009. — С. 63—80. — 322 с. — ISBN 978-966-380-343-2.
  • Козловский Ю. Б. Чань-дзэн в средние века // Буддийская философия в средневековой Японии / отв. ред. Ю. Б. Козловский. — М.: Янус-К, 1998. — С. 60—95. — 392 с. — ISBN 5-86218-352-3.
  • Кривых И. Е. [elibrary.ru/item.asp?id=13090408 Мистическая трансформация сознания в дзэн и Библии] // Власть. — М.: Редакция журнала «Власть», 2010. — № 3. — С. 94—96. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=2071-5358&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 2071-5358].
  • Кэмпбелл Д. VII. Дзэн (1969 г.) // Мифы, в которых нам жить. — М.: София, Гелиос, 2002. — 256 с. — ISBN 5-344-00255-6.
  • Лепехов С. Ю., Донец А. М., Нестеркин С. П. Глава 3. Герменевтическая традиция дальневосточного буддизма // Герменевтика буддизма / отв. ред. Б. В. Базаров. — Улан-Удэ: БНЦ СО РАН, 2006. — С. 173—248. — 264 с. — ISBN 5-7925-0175-0.
  • Лестер Р. Ч. Духовные упражнения в буддизме Дзэн ; Японское и тайское монашество: сравнение ; Буддизм: Путь к нирване // Религиозные традиции мира. В двух томах. Том 2 / пер. А. Н. Коваля. — М. : КРОН-ПРЕСС, 1996. — С. 356—365. — 640 с. — ISBN 5-232-00311-9, ISBN 5-232-00313-5 (Том 2).</span>
  • Майданов А. С. Коаны чань-буддизма как парадоксы // Противоположности и парадоксы: методологический анализ / под ред. И. Герасимовой. — М.: «Канон» — РООИ «Реабилитация», 2008. — С. 318—353. — 432 с. — ISBN 978-5-88373-116-6.
  • Майленова Ф. Г. [www.intelros.ru/pdf/Bioetika/4/08.pdf Современная гипнотерапия и дзэн-буддизм] // Биоэтика и гуманитарная экспертиза. Вып. 4 / Отв. ред. Ф. Г. Майленова. — М.: ИФ РАН, 2010. — С. 127—138. — 255 с. — ISBN 978-5-9540-0174-7.
  • Маслов А. А. Афоризмы и тайные речения Бодхидхармы. — Ростов-на-Дону: Феникс, 2008. — 258 с. — (Китайская коллекция). — ISBN 978-5-222-13801-4.
  • Маслов А. А. Дзэн самурая. — Ростов-на-Дону: Феникс, 2005. — 336 с. — (Путь мастера). — ISBN 5-222-05983-9.
  • Маслов А. А. Классические тексты дзэн. — Ростов-на-Дону: Феникс, 2004. — 480 с. — ISBN 5-222-05192-7.
  • Маслов А. А. Письмена на воде. Первые наставники Чань в Китае. — М.: Издательство Духовной Литературы, «Сфера», 2000. — 608 с. — ISBN 5-85000-058-5.
  • Мачерет Е. [jairo.nii.ac.jp/0003/00029353/en О некоторых источниках «буддийской Москвы» Осипа Мандельштама] // Acta Slavica Iaponica. — Sapporo: Slavic Research Center, Hokkaido University, 2007. — Т. 24. — С. 166—187. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0288-3503&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0288-3503].
  • Никольский В. С. Основы религиоведения: Учебное пособие. — М.: Издательство МГИУ, 2005. — 356 с. — ISBN 5-276-01023-4, ISBN 978-5-276-01023-6.
  • Пахомов С. В. Дзэн как основа японской куль­туры // Дзэн и японская культура. — СПб.: Наука, 2003. — С. 488—506. — 522 с. — ISBN 5-02-026193-9.
  • Пахомов С. В. [anthropology.ru/ru/texts/pahomov/nukariya.html Кайтэн Нукария: дзэн-буддизм как философия жизни] // Религия самураев. Исследование дзэн-буддийской философии и практики в Китае и Японии / Пер. с англ. О. Б. Макаровой, под ред. С. В. Пахомова. — СПб.: Наука, 2003. — С. 231—241. — 248 с. — ISBN 5-02-026857-7.
  • Пахомов С. В. [anthropology.ru/ru/texts/pahomov/buddha06_09.html Отношение к смерти в чань-буддизме] // Шестая буддологическая конференция: Тезисы / Сост. С. Э. Коротков, Е. А. Торчинов. — СПб., 1999. — С. 43—45. — 66 с.
  • Дзэн / Померанц Г. С. // Дебитор — Евкалипт. — М. : Советская энциклопедия, 1972. — (Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / гл. ред. А. М. Прохоров ; 1969—1978, т. 8).</span>
  • Померанц Г. С. [elibrary.ru/item.asp?id=9936537 Европейское наследие в становлении глобального диалога культур] // Актуальные проблемы Европы. — М.: ИНИОН РАН, 2000. — № 2. — С. 15—35. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0235-5620&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0235-5620].
  • Померанц Г. С., Миркина З. А. Набирать снег серебряным кувшином (дзэн-буддизм) // Великие религии мира / Науч. ред. тома Е. А. Жукова. — М.: Издательский дом Международного университета в Москве, 2006. — С. 144—167. — 256 с. — ISBN 5-9248-0103-9.
  • Пореш В. Ю. Дзен-буддизм (чань-буддизм) в России // Современная религиозная жизнь России. Опыт систематического описания / Отв. ред. М. Бурдо, С. Б. Филатов. — М.: Логос, 2005. — Т. III. — С. 298—301. — 464 с. — ISBN 5-98704-044-2.
  • Пронников В. А., Ладанов И. Д. Глава III. Дзэн в жизни японца: 2. Дзэн как предмет психологических исследований // Японцы (этнопсихологические очерки). — Издание 3-е, исправленное и дополненное. — М.: Издательство «ВиМ», 1996. — С. 180—182. — 400 с. — ISBN 5-87839-003-5.
  • Пучков П. И., Казьмина О. Е. Глава III. Буддизм // Религии современного мира. — М.: Издательство Московского университета, 1997. — 286 с. — ISBN 978-5-211-05892-7.
  • Родзинский Д. Л. [elibrary.ru/item.asp?id=16910418 Антикультурный феномен «чистого» сознания в чань-буддизме] // Философия хозяйства. — М.: Редакция журнала «Философия хозяйства». Альманах Центра общественных наук и экономического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова, 2010. — № 6. — С. 184—194. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=2073-6118&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 2073-6118].
  • Розенберг О. О. II. Путь созерцания // Труды по буддизму / Сост. и комм. А. Н. Игнатовича. — М.: Наука, 1991. — С. 37—39. — 295 с. — ISBN 5-02-016735-5.
  • Розин В. М. Эзотерическое сознание (учение дзэн) // Эзотерический мир. Семантика сакрального текста. — М.: Едиториал УРСС, 2002. — С. 180—191. — 320 с. — ISBN 5-354-00023-8.
  • Романова Е. Г., Севастеев Е. В. [www.amursu.ru/attachments/1320_2003_1.djvu К проблеме личности в дзэн-буддизме] // Религиоведение. — Благовещенск: Амурский государственный университет, 2003. — № 1. — С. 34—46. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=2072-8662&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 2072-8662].
  • Самойлова Г. М. Русская литература и дзэн-буддизм // Вестник Курганского государственного университета. Серия: Гуманитарные науки. — Курган: Курганский государственный университет, 2007. — № 10. — С. 93—96. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=2222-3347&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 2222-3347].
  • Самохвалова В. И. [iph.ras.ru/uplfile/root/biblio/orientiry/Or_1/5.pdf Психотренинг в дзэнских искусствах как отражение космологии дзэн] // Ориентиры… / Отв. ред. Т. Б. Любимова. — М.: ИФ РАН, 2001. — С. 84—104. — 188 с. — ISBN 5-201-02049-6.
  • Сафронова Е. С. [lib.uni-dubna.ru/search/files/rel_simvolika_safronova/rel_simvolika_safronova.pdf Дзэнский смех как отражение архаического земледельческого праздника] // Символика культов и ритуалов народов зарубежной Азии. — М.: Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1980. — С. 68—78. — 208 с.
  • Сафронова Е. С. [lib.uni-dubna.ru/search/files/rel_vna38/rel_safronova.pdf Основные направления распространения дзэн-буддизма в странах Запада] // Вопросы научного атеизма: Мистицизм: проблемы анализа и критики / Под ред. В. И. Гараджа. — М.: Мысль, 1989. — № 38. — С. 147—166.
  • Судзуки Д. Т. Антология дзэн-буддийских текстов. — СПб.: Наука, 2005. — 275 с. — ISBN 5-02-026235-8.
  • Судзуки Д. Т., Кацуки С. Дзэн-Буддизм: Основы Дзэн-Буддизма. Практика Дзэн. — Бишкек: МП «Одиссей», 1993. — 672 с. — (Библиотека Восточной религиозно-мистической философии). — ISBN 5-89750-046-0.
  • Титаренко М. Л., Абаев Н. В., Институт Дальнего Востока РАН. Китайская философия. Энциклопедический словарь / ред. М. Л. Титаренко. — М.: Мысль, 1994. — 573 с. — ISBN 5-244-00757-2.
  • Торчинов Е.А. Буддизм: Карманный словарь. — СПб.: Амфора, 2002. — 187 с. — ISBN 5-94278-286-5.
  • Торчинов Е.А. [anthropology.ru/ru/texts/torchin/buddhism.html Введение в буддологию. Курс лекций]. — СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2000. — 304 с. — ISBN 5-93597-019-8.
  • Торчинов Е. А. Глава 3. Расцвет психотехники в буддизме. Школы дальневосточной буддийской традиции // Религии мира: опыт запредельного. Психотехника и трансперсональные состояния. — 4-е изд. — СПб.: Азбука-Классика, Петербургское Востоковедение, 2007. — 544 с. — ISBN 978-5-352-02117-0.
  • Уланов М. С., Уланова Г. В. [web.snauka.ru/issues/2014/11/39460 Буддизм и современный менеджмент] // Современные научные исследования и инновации. — М.: Международный научно-инновационный центр, 2014. — № 11-3 (43). — С. 198—201. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=2307-776X&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 2307-776X].
  • Уотс А. Путь дзэн. — Киев: София, 1993. — 320 с. — ISBN 5-7101-0004-8.
  • Фомин В. П., Линдер И. Б. Диалог о боевых искусствах Восто­ка. — М.: Молодая гвардия, 1990. — 363 с. — ISBN 5-235-01522-3.
  • Фрейджер P. Глава 2. Дзэн и традиции буддизма // Религиозные теории личности. Йога. Дзэн. Суфизм. Теософские направления / Р. Фрейджер, Д. Фейдимен. — СПб.: Прайм-Еврознак, 2007. — С. 65—132. — 222 с. — ISBN 5-93878-300-3.
  • Фромм Э., Судзуки Д. Т., Р. де Мартино. Дайзетцу Судзуки. Лекции о дзен-буддизме // Дзен-буддизм и психоанализ / Ред. О. Ю. Бойцова. — М.: Весь Мир, 1997. — 240 с. — (Библиотека психоанализа). — ISBN 5-7777-0023-3.
  • Хамфриз К. Дзэн-буддизм. — М.: ФАИР-ПРЕСС, 2002. — 320 с. — ISBN 5-8183-0505-8.
  • Хаскел П., Хакеда Ё. Введение // Дзэн Банкэя. — М.: Профит Стайл, 2009. — С. 12—27. — 204 с. — ISBN 5-98857-143-3.
  • Хирн Р. Дж. Дзэн-буддизм (zen-buddhism) // Психологическая энциклопедия / под ред. Р. Корсини, А. Ауэрбаха. — 2-е изд. — СПб.: Питер, 2006. — 1096 с. — ISBN 5-272-00018-8.
  • Хоружий С. С. [synergia-isa.ru/wp-content/uploads/2011/07/hor_dzen_f2-2011.pdf Дзэн как органон] // Фонарь Диогена. Проект синергийной антропологии в гуманитарном контексте / под ред. С. С. Хоружего. — М.: Прогресс-Традиция, 2010. — С. 522—572. — 928 с. — ISBN 978-5-89826-363-8.
  • Чебунин А. В. История проникновения и становления буддизма в Китае: [монография]. — Улан-Удэ: Изд.-полигр. комплекс ФГОУ ВПО ВСГАКИ, 2009. — 278 с. — ISBN 978-5-89610-144-4.
  • Штейнер Е. С. [synergia-isa.ru/deyat/download/sem15.doc Сатори, природа Будды, дхарма: как это соотносится с сознанием и что делает с последним дзэнская практика] // Точки — Puncta. — M.: Институт философии, теологии и истории святого Фомы, 2008. — № 1-4 (8). — С. 181—220. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=1680-614Х&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 1680-614Х].
  • Штейнер Е. С. [synergia-isa.ru/deyat/download/sem05.doc Человек по-японски: между всем и ничем] // Точки — Puncta. — M.: Институт философии, теологии и истории святого Фомы, 2008. — № 1-4 (8). — С. 149—180. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=1680-614Х&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 1680-614Х].
  • Эко, Умберто. Дзэн и Запад // Открытое произведение / Пер. с итал. А. Шурбелева. — СПб.: Академический проект, 2004. — С. 239—270. — 384 с. — ISBN 5-7331-0019-2.
  • Энрайт Дж. От сознавания к просветлению // Гештальт, ведущий к просветлению. — М.: Апрель пресс; Эксмо, 2002. — 304 с. — ISBN 5-699-01197-8.
  • Юсупова Г. И. Духовная традиция дзэн и современность: к истокам толерантного сознания (теоретические аспекты) // Вестник Дагестанского научного центра РАН. — Махачкала: Региональный центр этнополитических исследований ДНЦ РАН, 2007. — № 28. — С. 93—95. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=1684-792X&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 1684-792X].
  • Антология дзэн / под ред. С. В. Пахомова. — СПб.: Наука, 2004. — 403 с. — ISBN 5-02-026863-1.
  • Философия буддизма: энциклопедия / отв. ред. М. Т. Степанянц; ИФ РАН. — М.: Восточная литература, 2011. — 1045 с. — ISBN 978-5-02-036492-9.
  • Энциклопедия религий / Под ред. А. П. Забияко, А. Н. Красникова, Е. С. Элбакян. — М.: Академический проект, 2008. — 1520 с. — ISBN 978-5-8291-1084-0 ISBN 978-5-98426-067-1.
  • Austin J. Zen and the Brain: Toward an Understanding of Meditation and Consciousness (англ.). — Cambridge: MIT Press, 1998. — 844 p. — ISBN 978-0-262-01164-8.
  • Baroni, Helen J. The illustrated encyclopedia of Zen Buddhism. — New York: The Rosen Publishing Group, Inc., 2002. — 426 p. — ISBN 0-8239-2240-5.
  • Bodiford W. M. [www.britannica.com/EBchecked/topic/656421/Zen Zen] (англ.) // Encyclopædia Britannica Online. — Encyclopædia Britannica Inc, 2012-04-17.  (Проверено 18 апреля 2012)
  • Bodiford W. M. Zen in the Art of Funerals: Ritual Salvation in Japanese Buddhism // History of Religions. — Chicago: University of Chicago Press, 1992. — Vol. 32, № 2. — P. 146—164. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0018-2710&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0018-2710].
  • Buswell, Robert. The Zen Monastic Experience: Buddhist practice in contemporary Korea. — New Jersey: Princeton University Press, 1992. — 288 p. — ISBN 0-691-03477-X.
  • Clasquin M. [www.sciencedirect.com/science/article/pii/0048721X92900375 Contemporary theravada and zen buddhist attitudes to human sexuality: an exercise in comparative ethics] // Religion. — Pretoria: Department of Science of Religion, University of South Africa, 1992. — Vol. 22. — Вып. 1. — P. 63—83. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0048-721X&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0048-721X].
  • Cooke G. [nirc.nanzan-u.ac.jp/publications/jjrs/pdf/9.pdf Traditional Buddhist Sects and Modernization in Japan] // Japanese Journal of Religious Studies. — Nagoya: The Nanzan Institute for Religion and Culture, 1974. — № 1/4. — P. 267—330. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0304-1042&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0304-1042].
  • Cooper Paul C. Zen // Encyclopedia of Psychology and Religion. — New York: Springer Science+Business Media LLC, 2010. — P. 991—993. — 997 p. — ISBN 978-0-387-71801-9.
  • Hyers M.C. Zen and the Comic Spirit. — L.: Westminster Press, 1974. — 192 p. — ISBN 0-664-20705-7.
  • Koné, Alioune [www.globalbuddhism.org/2/kone011.pdf Zen In Europe: A Survey of the Territory] // Journal of Global Buddhism. — Chicago: American Theological Library Association, 2001. — Vol. 2. — P. 139—161. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=1527-6457&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 1527-6457].
  • Levering M., Schireson G. S. [books.google.ru/books?id=WPILfbtT5tQC&pg=PA639&dq=%22Women+and+zen+buddhisms:+japanese%22&hl=ru&sa=X&ei=f220Ub-jD4aN4AS_oYDoBw&ved=0CDIQ6AEwAA#v=onepage&q=%22Women%20and%20zen%20buddhisms%3A%20japanese%22&f=false Women and zen buddhisms: japanese, chinese, korean, and vietnamese] // Encyclopedia of Women and Religion in North America. — Bloomington and Indianapolis: Indiana University Press, 2006. — P. 639—646. — 1394 p. — ISBN 025334686X, ISBN 978-0-253-34686-5.
  • Nagatomo, Shigenori [plato.stanford.edu/entries/japanese-zen/ Japanese Zen Buddhist Philosophy] // Стэнфордская философская энциклопедия / Edward N. Zalta (ed.). — Стэнфорд: Стэнфордский университет, 2010 Ed. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=1095-5054&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 1095-5054].
  • Ospina M. B., Bond K., Karkhaneh M., et al [archive.ahrq.gov/clinic/tp/medittp.htm Meditation practices for health: state of the research] // Evidence Report/Technology Assessment. — Agency for Healthcare Research and Quality, U.S. Department of Health and Human Services, 2007. — № 155. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=1530-4396&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 1530-4396].
  • Saz-Peiró P., Del Ruste M. M., Saz-Tejero S. [www.researchgate.net/publication/235525949_La_dieta_vegetariana_y_su_aplicacin_terapeutica/file/32bfe512c8a5cbcb65.pdf La dieta vegetariana y su aplicación terapéutica] // Medicina naturista / Departamento medicina, psiquiatria y dermatologia. Facultad de Medicina. Universidad de Zaragoza. Espana. — 2013. — Vol. 7, № 1. — С. 13—27. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=1576-3080&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 1576-3080].
  • Sharf R. H. [www.thezensite.com/ZenEssays/CriticalZen/sanbokyodan%20zen.pdf Sanbõkyõdan. Zen and the Way of the New Religions] // Japanese Journal of Religious Studies. — Nagoya: The Nanzan Institute for Religion and Culture, 1995. — № 22/3—4. — P. 417—458. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0304-1042&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0304-1042].

Критическая научная литература

  • Баталов Э. Я. Буддизм «Дзэн» и буржуазная идеология // Философские проблемы атеизма. — М.: Издательство Академии Наук СССР, 1963. — С. 234—249. — 280 с.
  • Петров В. П., Петров С. В. Методы тоталитарных сект и способы защиты от них // Информационная безопасность человека и общества: учебное пособие. — М.: ЭНАС, 2007. — С. 190—220. — 336 с. — ISBN 978-5-93196-814-8.
  • Попова М. «Спасительная» миссия дзэн // Наука и религия. — М.: Всесоюзное общество «Знание», 1979. — № 11. — С. 41—44. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0130-7045&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0130-7045].
  • Попова М. «Спасительная» миссия дзэн // Наука и религия. — М.: Всесоюзное общество «Знание», 1979. — № 12. — С. 19—22. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0130-7045&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0130-7045].
  • Sharf R. The Zen of Japanese Nationalism // History of Religions. — Chicago: University of Chicago Press, 1993. — Vol. 33, № 1. — P. 1—43. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0018-2710&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0018-2710].

Литература дзэн

  • Вон Кью-Кит. Энциклопедия дзэн. — М.: ФАИР-ПРЕСС, 1999. — 400 с. — ISBN 5-8183-0023-4.
  • Капло, Филип. Беречь всё живое. Буддизм и вегетарианство. — Москва–Петербург: Карма Йеше Палдрон, 2001. — 108 с. — ISBN 0-940306-00-X.
  • Сибаяма Д. Цветок безмолвствует. Очерки дзэн. — СПб.: Наука, 2003. — 240 с. — ISBN 5-02-026856-9.
  • Тит Нат Хан. Глава 2. Чашка чая // Ключи дзен. Преображение и целительство. — М.: Нирвана, 2004. — 256 с. — ISBN 5-94726-035-5.
  • Тит Нат Хан. Чудо осознанности // Чудо осознанности. Дзен-психоанализ. В этой жизни! — М.: Нирвана, 2005. — 320 с. — ISBN 5-94726-045-X.
  • Ямада К. Является ли дзадзэн религией? // О практике дзэн / изд. Т. Маэдзуми, Б. Глассмана. — М.: Северный ковш, 2005. — С. 84—88. — 184 с. — ISBN 5-893260-68-6.
  • Merton T. Zen and the Birds of Appetite. — New York: New Directions Publishing, 1968. — 141 p. — ISBN 0-8112-0104-X, ISBN 978-0-8112-0104-9.
  • Seung Sahn. The Whole World Is a Single Flower: 365 Kong-Ans for Everyday Life = [zendao.ru/library/Whole_World_Single_Flower Целый мир — один цветок: 365 коанов для повседневной жизни]. — Boston, Mass.: C.E. Tuttle Co, 1992. — 244 p. — ISBN 978-0-8048-1782-0.
  • Seung Sahn, David O’Neal. Zen and christianity // Only Don’t Know: Selected Teaching Letters of Zen Master Seung Sahn = [zendao.ru/library/Only_do_not_know Только не знаю: Учебные письма Дзен Мастера Сунг Сана]. — Cumberland, RI: Primary Point Press, 1982. — 193 p. — ISBN 0-942795-03-2.

Прочая литература

  • Иоанн (Береславский). Христианство — дзен. — М.: Новая Святая Русь, 1997.
  • Лазарь (Абашидзе). [lib.eparhia-saratov.ru/books/11l/lazar/sin/31.html 3. Дзен-буддизм] // Грех и покаяние последних времен. О тайных недугах души. — М.: Издательство Сретенского монастыря, 2010. — 560 с. — ISBN 978-5-7533-0425-4.
  • Рафаил (Карелин). [lib.eparhia-saratov.ru/books/16r/rafail/apocalypse/21.html О дзен-буддизме] // Церковь и мир на пороге Апокалипсиса. — М.: Издательство Московского Подворья Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, 1999. — 380 с. — ISBN 5-7789-0059-7.
  • Серафим (Роуз). [www.pravoslavie.ru/put/biblio/rose_prb/rose14.htm Глава IV Восточная медитация наступает на христианство (2. «Христианский дзен»)] // Православие и религия будущего. — М.: Русский паломник, 2010. — 368 с. — ISBN 978-5-98644-017-0.
  • Уолтер М. Глава 9. Дзен-буддизм // Царство культов. — СПб.: Логос, 1992. — С. 259—267. — 352 с. — ISBN 5-85121-002-8.
  • Шаргунов А. [russdom.ru/node/4610 «Восточные духовности» и христианство] // Русский Дом. — М.: Московская газетная типография, 2012. — № 1. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=1990-9802&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 1990-9802].

Ссылки

  • [orient.rsl.ru/ru/magazine/links/288/zen Сердце Будды. Обзор интернет-ресурсов на тему «Дзэн-буддизм»] в журнале «Восточная коллекция» № 2(57)/2014
  • [onedropzendo.ru/ One Drop Group Russia. Сайт российских учеников Сёдо Харада Роси] (Риндзай-дзэн)
  • [web.archive.org/web/20121203160347/antaiji.dogen-zen.de/rus/ Антайдзи. Сайт японского монастыря Сото-дзэн] (архивная ссылка)
  • [zen-kaisen.ru/zen-centry-rossia/ Российская Сангха учеников Дзен Мастера Сандо-Кайсена] (европейский Сото-дзэн)
  • [dalma.ru/ Московский храм корейского дзэн «Дальма-са»]
  • [www.kwanumzen.ru/ Санкт-Петербургский дзэн-центр «Дэ Хва Сон Вон» школы «Кван Ум»]
  • [zendao.ru/ Сайт российского монаха дзэн Мьонг Гонг Сунима]
  • [www.ciolek.com/WWWVL-Zen.html Zen Buddhism WWW Virtual Library. The Internet Guide to Zen (Ch’an, Son, Thien) Online Resources]  (англ.)
  • [www.thezensite.com/MainPages/zen_links_journals.html Zen journals and academic sites]  (англ.)
Школы чань / дзэн / сон
 Китай  Линьцзи  Цаодун 
 Япония   Риндзай   Обаку   Фукэ   Сото 
 Корея   Орден Чоге   Кван Ум 

Отрывок, характеризующий Дзэн

Деятельность его в Москве так же изумительна и гениальна, как и везде. Приказания за приказаниями и планы за планами исходят из него со времени его вступления в Москву и до выхода из нее. Отсутствие жителей и депутации и самый пожар Москвы не смущают его. Он не упускает из виду ни блага своей армии, ни действий неприятеля, ни блага народов России, ни управления долами Парижа, ни дипломатических соображений о предстоящих условиях мира.


В военном отношении, тотчас по вступлении в Москву, Наполеон строго приказывает генералу Себастиани следить за движениями русской армии, рассылает корпуса по разным дорогам и Мюрату приказывает найти Кутузова. Потом он старательно распоряжается об укреплении Кремля; потом делает гениальный план будущей кампании по всей карте России. В отношении дипломатическом, Наполеон призывает к себе ограбленного и оборванного капитана Яковлева, не знающего, как выбраться из Москвы, подробно излагает ему всю свою политику и свое великодушие и, написав письмо к императору Александру, в котором он считает своим долгом сообщить своему другу и брату, что Растопчин дурно распорядился в Москве, он отправляет Яковлева в Петербург. Изложив так же подробно свои виды и великодушие перед Тутолминым, он и этого старичка отправляет в Петербург для переговоров.
В отношении юридическом, тотчас же после пожаров, велено найти виновных и казнить их. И злодей Растопчин наказан тем, что велено сжечь его дома.
В отношении административном, Москве дарована конституция, учрежден муниципалитет и обнародовано следующее:
«Жители Москвы!
Несчастия ваши жестоки, но его величество император и король хочет прекратить течение оных. Страшные примеры вас научили, каким образом он наказывает непослушание и преступление. Строгие меры взяты, чтобы прекратить беспорядок и возвратить общую безопасность. Отеческая администрация, избранная из самих вас, составлять будет ваш муниципалитет или градское правление. Оное будет пещись об вас, об ваших нуждах, об вашей пользе. Члены оного отличаются красною лентою, которую будут носить через плечо, а градской голова будет иметь сверх оного белый пояс. Но, исключая время должности их, они будут иметь только красную ленту вокруг левой руки.
Городовая полиция учреждена по прежнему положению, а чрез ее деятельность уже лучший существует порядок. Правительство назначило двух генеральных комиссаров, или полицмейстеров, и двадцать комиссаров, или частных приставов, поставленных во всех частях города. Вы их узнаете по белой ленте, которую будут они носить вокруг левой руки. Некоторые церкви разного исповедания открыты, и в них беспрепятственно отправляется божественная служба. Ваши сограждане возвращаются ежедневно в свои жилища, и даны приказы, чтобы они в них находили помощь и покровительство, следуемые несчастию. Сии суть средства, которые правительство употребило, чтобы возвратить порядок и облегчить ваше положение; но, чтобы достигнуть до того, нужно, чтобы вы с ним соединили ваши старания, чтобы забыли, если можно, ваши несчастия, которые претерпели, предались надежде не столь жестокой судьбы, были уверены, что неизбежимая и постыдная смерть ожидает тех, кои дерзнут на ваши особы и оставшиеся ваши имущества, а напоследок и не сомневались, что оные будут сохранены, ибо такая есть воля величайшего и справедливейшего из всех монархов. Солдаты и жители, какой бы вы нации ни были! Восстановите публичное доверие, источник счастия государства, живите, как братья, дайте взаимно друг другу помощь и покровительство, соединитесь, чтоб опровергнуть намерения зломыслящих, повинуйтесь воинским и гражданским начальствам, и скоро ваши слезы течь перестанут».
В отношении продовольствия войска, Наполеон предписал всем войскам поочередно ходить в Москву a la maraude [мародерствовать] для заготовления себе провианта, так, чтобы таким образом армия была обеспечена на будущее время.
В отношении религиозном, Наполеон приказал ramener les popes [привести назад попов] и возобновить служение в церквах.
В торговом отношении и для продовольствия армии было развешено везде следующее:
Провозглашение
«Вы, спокойные московские жители, мастеровые и рабочие люди, которых несчастия удалили из города, и вы, рассеянные земледельцы, которых неосновательный страх еще задерживает в полях, слушайте! Тишина возвращается в сию столицу, и порядок в ней восстановляется. Ваши земляки выходят смело из своих убежищ, видя, что их уважают. Всякое насильствие, учиненное против их и их собственности, немедленно наказывается. Его величество император и король их покровительствует и между вами никого не почитает за своих неприятелей, кроме тех, кои ослушиваются его повелениям. Он хочет прекратить ваши несчастия и возвратить вас вашим дворам и вашим семействам. Соответствуйте ж его благотворительным намерениям и приходите к нам без всякой опасности. Жители! Возвращайтесь с доверием в ваши жилища: вы скоро найдете способы удовлетворить вашим нуждам! Ремесленники и трудолюбивые мастеровые! Приходите обратно к вашим рукодельям: домы, лавки, охранительные караулы вас ожидают, а за вашу работу получите должную вам плату! И вы, наконец, крестьяне, выходите из лесов, где от ужаса скрылись, возвращайтесь без страха в ваши избы, в точном уверении, что найдете защищение. Лабазы учреждены в городе, куда крестьяне могут привозить излишние свои запасы и земельные растения. Правительство приняло следующие меры, чтоб обеспечить им свободную продажу: 1) Считая от сего числа, крестьяне, земледельцы и живущие в окрестностях Москвы могут без всякой опасности привозить в город свои припасы, какого бы роду ни были, в двух назначенных лабазах, то есть на Моховую и в Охотный ряд. 2) Оные продовольствия будут покупаться у них по такой цене, на какую покупатель и продавец согласятся между собою; но если продавец не получит требуемую им справедливую цену, то волен будет повезти их обратно в свою деревню, в чем никто ему ни под каким видом препятствовать не может. 3) Каждое воскресенье и середа назначены еженедельно для больших торговых дней; почему достаточное число войск будет расставлено по вторникам и субботам на всех больших дорогах, в таком расстоянии от города, чтоб защищать те обозы. 4) Таковые ж меры будут взяты, чтоб на возвратном пути крестьянам с их повозками и лошадьми не последовало препятствия. 5) Немедленно средства употреблены будут для восстановления обыкновенных торгов. Жители города и деревень, и вы, работники и мастеровые, какой бы вы нации ни были! Вас взывают исполнять отеческие намерения его величества императора и короля и способствовать с ним к общему благополучию. Несите к его стопам почтение и доверие и не медлите соединиться с нами!»
В отношении поднятия духа войска и народа, беспрестанно делались смотры, раздавались награды. Император разъезжал верхом по улицам и утешал жителей; и, несмотря на всю озабоченность государственными делами, сам посетил учрежденные по его приказанию театры.
В отношении благотворительности, лучшей доблести венценосцев, Наполеон делал тоже все, что от него зависело. На богоугодных заведениях он велел надписать Maison de ma mere [Дом моей матери], соединяя этим актом нежное сыновнее чувство с величием добродетели монарха. Он посетил Воспитательный дом и, дав облобызать свои белые руки спасенным им сиротам, милостиво беседовал с Тутолминым. Потом, по красноречивому изложению Тьера, он велел раздать жалованье своим войскам русскими, сделанными им, фальшивыми деньгами. Relevant l'emploi de ces moyens par un acte digue de lui et de l'armee Francaise, il fit distribuer des secours aux incendies. Mais les vivres etant trop precieux pour etre donnes a des etrangers la plupart ennemis, Napoleon aima mieux leur fournir de l'argent afin qu'ils se fournissent au dehors, et il leur fit distribuer des roubles papiers. [Возвышая употребление этих мер действием, достойным его и французской армии, он приказал раздать пособия погоревшим. Но, так как съестные припасы были слишком дороги для того, чтобы давать их людям чужой земли и по большей части враждебно расположенным, Наполеон счел лучшим дать им денег, чтобы они добывали себе продовольствие на стороне; и он приказал оделять их бумажными рублями.]
В отношении дисциплины армии, беспрестанно выдавались приказы о строгих взысканиях за неисполнение долга службы и о прекращении грабежа.

Х
Но странное дело, все эти распоряжения, заботы и планы, бывшие вовсе не хуже других, издаваемых в подобных же случаях, не затрогивали сущности дела, а, как стрелки циферблата в часах, отделенного от механизма, вертелись произвольно и бесцельно, не захватывая колес.
В военном отношении, гениальный план кампании, про который Тьер говорит; que son genie n'avait jamais rien imagine de plus profond, de plus habile et de plus admirable [гений его никогда не изобретал ничего более глубокого, более искусного и более удивительного] и относительно которого Тьер, вступая в полемику с г м Феном, доказывает, что составление этого гениального плана должно быть отнесено не к 4 му, а к 15 му октября, план этот никогда не был и не мог быть исполнен, потому что ничего не имел близкого к действительности. Укрепление Кремля, для которого надо было срыть la Mosquee [мечеть] (так Наполеон назвал церковь Василия Блаженного), оказалось совершенно бесполезным. Подведение мин под Кремлем только содействовало исполнению желания императора при выходе из Москвы, чтобы Кремль был взорван, то есть чтобы был побит тот пол, о который убился ребенок. Преследование русской армии, которое так озабочивало Наполеона, представило неслыханное явление. Французские военачальники потеряли шестидесятитысячную русскую армию, и только, по словам Тьера, искусству и, кажется, тоже гениальности Мюрата удалось найти, как булавку, эту шестидесятитысячную русскую армию.
В дипломатическом отношении, все доводы Наполеона о своем великодушии и справедливости, и перед Тутолминым, и перед Яковлевым, озабоченным преимущественно приобретением шинели и повозки, оказались бесполезны: Александр не принял этих послов и не отвечал на их посольство.
В отношении юридическом, после казни мнимых поджигателей сгорела другая половина Москвы.
В отношении административном, учреждение муниципалитета не остановило грабежа и принесло только пользу некоторым лицам, участвовавшим в этом муниципалитете и, под предлогом соблюдения порядка, грабившим Москву или сохранявшим свое от грабежа.
В отношении религиозном, так легко устроенное в Египте дело посредством посещения мечети, здесь не принесло никаких результатов. Два или три священника, найденные в Москве, попробовали исполнить волю Наполеона, но одного из них по щекам прибил французский солдат во время службы, а про другого доносил следующее французский чиновник: «Le pretre, que j'avais decouvert et invite a recommencer a dire la messe, a nettoye et ferme l'eglise. Cette nuit on est venu de nouveau enfoncer les portes, casser les cadenas, dechirer les livres et commettre d'autres desordres». [«Священник, которого я нашел и пригласил начать служить обедню, вычистил и запер церковь. В ту же ночь пришли опять ломать двери и замки, рвать книги и производить другие беспорядки».]
В торговом отношении, на провозглашение трудолюбивым ремесленникам и всем крестьянам не последовало никакого ответа. Трудолюбивых ремесленников не было, а крестьяне ловили тех комиссаров, которые слишком далеко заезжали с этим провозглашением, и убивали их.
В отношении увеселений народа и войска театрами, дело точно так же не удалось. Учрежденные в Кремле и в доме Познякова театры тотчас же закрылись, потому что ограбили актрис и актеров.
Благотворительность и та не принесла желаемых результатов. Фальшивые ассигнации и нефальшивые наполняли Москву и не имели цены. Для французов, собиравших добычу, нужно было только золото. Не только фальшивые ассигнации, которые Наполеон так милостиво раздавал несчастным, не имели цены, но серебро отдавалось ниже своей стоимости за золото.
Но самое поразительное явление недействительности высших распоряжений в то время было старание Наполеона остановить грабежи и восстановить дисциплину.
Вот что доносили чины армии.
«Грабежи продолжаются в городе, несмотря на повеление прекратить их. Порядок еще не восстановлен, и нет ни одного купца, отправляющего торговлю законным образом. Только маркитанты позволяют себе продавать, да и то награбленные вещи».
«La partie de mon arrondissement continue a etre en proie au pillage des soldats du 3 corps, qui, non contents d'arracher aux malheureux refugies dans des souterrains le peu qui leur reste, ont meme la ferocite de les blesser a coups de sabre, comme j'en ai vu plusieurs exemples».
«Rien de nouveau outre que les soldats se permettent de voler et de piller. Le 9 octobre».
«Le vol et le pillage continuent. Il y a une bande de voleurs dans notre district qu'il faudra faire arreter par de fortes gardes. Le 11 octobre».
[«Часть моего округа продолжает подвергаться грабежу солдат 3 го корпуса, которые не довольствуются тем, что отнимают скудное достояние несчастных жителей, попрятавшихся в подвалы, но еще и с жестокостию наносят им раны саблями, как я сам много раз видел».
«Ничего нового, только что солдаты позволяют себе грабить и воровать. 9 октября».
«Воровство и грабеж продолжаются. Существует шайка воров в нашем участке, которую надо будет остановить сильными мерами. 11 октября».]
«Император чрезвычайно недоволен, что, несмотря на строгие повеления остановить грабеж, только и видны отряды гвардейских мародеров, возвращающиеся в Кремль. В старой гвардии беспорядки и грабеж сильнее, нежели когда либо, возобновились вчера, в последнюю ночь и сегодня. С соболезнованием видит император, что отборные солдаты, назначенные охранять его особу, долженствующие подавать пример подчиненности, до такой степени простирают ослушание, что разбивают погреба и магазины, заготовленные для армии. Другие унизились до того, что не слушали часовых и караульных офицеров, ругали их и били».
«Le grand marechal du palais se plaint vivement, – писал губернатор, – que malgre les defenses reiterees, les soldats continuent a faire leurs besoins dans toutes les cours et meme jusque sous les fenetres de l'Empereur».
[«Обер церемониймейстер дворца сильно жалуется на то, что, несмотря на все запрещения, солдаты продолжают ходить на час во всех дворах и даже под окнами императора».]
Войско это, как распущенное стадо, топча под ногами тот корм, который мог бы спасти его от голодной смерти, распадалось и гибло с каждым днем лишнего пребывания в Москве.
Но оно не двигалось.
Оно побежало только тогда, когда его вдруг охватил панический страх, произведенный перехватами обозов по Смоленской дороге и Тарутинским сражением. Это же самое известие о Тарутинском сражении, неожиданно на смотру полученное Наполеоном, вызвало в нем желание наказать русских, как говорит Тьер, и он отдал приказание о выступлении, которого требовало все войско.
Убегая из Москвы, люди этого войска захватили с собой все, что было награблено. Наполеон тоже увозил с собой свой собственный tresor [сокровище]. Увидав обоз, загромождавший армию. Наполеон ужаснулся (как говорит Тьер). Но он, с своей опытностью войны, не велел сжечь всо лишние повозки, как он это сделал с повозками маршала, подходя к Москве, но он посмотрел на эти коляски и кареты, в которых ехали солдаты, и сказал, что это очень хорошо, что экипажи эти употребятся для провианта, больных и раненых.
Положение всего войска было подобно положению раненого животного, чувствующего свою погибель и не знающего, что оно делает. Изучать искусные маневры Наполеона и его войска и его цели со времени вступления в Москву и до уничтожения этого войска – все равно, что изучать значение предсмертных прыжков и судорог смертельно раненного животного. Очень часто раненое животное, заслышав шорох, бросается на выстрел на охотника, бежит вперед, назад и само ускоряет свой конец. То же самое делал Наполеон под давлением всего его войска. Шорох Тарутинского сражения спугнул зверя, и он бросился вперед на выстрел, добежал до охотника, вернулся назад, опять вперед, опять назад и, наконец, как всякий зверь, побежал назад, по самому невыгодному, опасному пути, но по знакомому, старому следу.
Наполеон, представляющийся нам руководителем всего этого движения (как диким представлялась фигура, вырезанная на носу корабля, силою, руководящею корабль), Наполеон во все это время своей деятельности был подобен ребенку, который, держась за тесемочки, привязанные внутри кареты, воображает, что он правит.


6 го октября, рано утром, Пьер вышел из балагана и, вернувшись назад, остановился у двери, играя с длинной, на коротких кривых ножках, лиловой собачонкой, вертевшейся около него. Собачонка эта жила у них в балагане, ночуя с Каратаевым, но иногда ходила куда то в город и опять возвращалась. Она, вероятно, никогда никому не принадлежала, и теперь она была ничья и не имела никакого названия. Французы звали ее Азор, солдат сказочник звал ее Фемгалкой, Каратаев и другие звали ее Серый, иногда Вислый. Непринадлежание ее никому и отсутствие имени и даже породы, даже определенного цвета, казалось, нисколько не затрудняло лиловую собачонку. Пушной хвост панашем твердо и кругло стоял кверху, кривые ноги служили ей так хорошо, что часто она, как бы пренебрегая употреблением всех четырех ног, поднимала грациозно одну заднюю и очень ловко и скоро бежала на трех лапах. Все для нее было предметом удовольствия. То, взвизгивая от радости, она валялась на спине, то грелась на солнце с задумчивым и значительным видом, то резвилась, играя с щепкой или соломинкой.
Одеяние Пьера теперь состояло из грязной продранной рубашки, единственном остатке его прежнего платья, солдатских порток, завязанных для тепла веревочками на щиколках по совету Каратаева, из кафтана и мужицкой шапки. Пьер очень изменился физически в это время. Он не казался уже толст, хотя и имел все тот же вид крупности и силы, наследственной в их породе. Борода и усы обросли нижнюю часть лица; отросшие, спутанные волосы на голове, наполненные вшами, курчавились теперь шапкою. Выражение глаз было твердое, спокойное и оживленно готовое, такое, какого никогда не имел прежде взгляд Пьера. Прежняя его распущенность, выражавшаяся и во взгляде, заменилась теперь энергической, готовой на деятельность и отпор – подобранностью. Ноги его были босые.
Пьер смотрел то вниз по полю, по которому в нынешнее утро разъездились повозки и верховые, то вдаль за реку, то на собачонку, притворявшуюся, что она не на шутку хочет укусить его, то на свои босые ноги, которые он с удовольствием переставлял в различные положения, пошевеливая грязными, толстыми, большими пальцами. И всякий раз, как он взглядывал на свои босые ноги, на лице его пробегала улыбка оживления и самодовольства. Вид этих босых ног напоминал ему все то, что он пережил и понял за это время, и воспоминание это было ему приятно.
Погода уже несколько дней стояла тихая, ясная, с легкими заморозками по утрам – так называемое бабье лето.
В воздухе, на солнце, было тепло, и тепло это с крепительной свежестью утреннего заморозка, еще чувствовавшегося в воздухе, было особенно приятно.
На всем, и на дальних и на ближних предметах, лежал тот волшебно хрустальный блеск, который бывает только в эту пору осени. Вдалеке виднелись Воробьевы горы, с деревнею, церковью и большим белым домом. И оголенные деревья, и песок, и камни, и крыши домов, и зеленый шпиль церкви, и углы дальнего белого дома – все это неестественно отчетливо, тончайшими линиями вырезалось в прозрачном воздухе. Вблизи виднелись знакомые развалины полуобгорелого барского дома, занимаемого французами, с темно зелеными еще кустами сирени, росшими по ограде. И даже этот разваленный и загаженный дом, отталкивающий своим безобразием в пасмурную погоду, теперь, в ярком, неподвижном блеске, казался чем то успокоительно прекрасным.
Французский капрал, по домашнему расстегнутый, в колпаке, с коротенькой трубкой в зубах, вышел из за угла балагана и, дружески подмигнув, подошел к Пьеру.
– Quel soleil, hein, monsieur Kiril? (так звали Пьера все французы). On dirait le printemps. [Каково солнце, а, господин Кирил? Точно весна.] – И капрал прислонился к двери и предложил Пьеру трубку, несмотря на то, что всегда он ее предлагал и всегда Пьер отказывался.
– Si l'on marchait par un temps comme celui la… [В такую бы погоду в поход идти…] – начал он.
Пьер расспросил его, что слышно о выступлении, и капрал рассказал, что почти все войска выступают и что нынче должен быть приказ и о пленных. В балагане, в котором был Пьер, один из солдат, Соколов, был при смерти болен, и Пьер сказал капралу, что надо распорядиться этим солдатом. Капрал сказал, что Пьер может быть спокоен, что на это есть подвижной и постоянный госпитали, и что о больных будет распоряжение, и что вообще все, что только может случиться, все предвидено начальством.
– Et puis, monsieur Kiril, vous n'avez qu'a dire un mot au capitaine, vous savez. Oh, c'est un… qui n'oublie jamais rien. Dites au capitaine quand il fera sa tournee, il fera tout pour vous… [И потом, господин Кирил, вам стоит сказать слово капитану, вы знаете… Это такой… ничего не забывает. Скажите капитану, когда он будет делать обход; он все для вас сделает…]
Капитан, про которого говорил капрал, почасту и подолгу беседовал с Пьером и оказывал ему всякого рода снисхождения.
– Vois tu, St. Thomas, qu'il me disait l'autre jour: Kiril c'est un homme qui a de l'instruction, qui parle francais; c'est un seigneur russe, qui a eu des malheurs, mais c'est un homme. Et il s'y entend le… S'il demande quelque chose, qu'il me dise, il n'y a pas de refus. Quand on a fait ses etudes, voyez vous, on aime l'instruction et les gens comme il faut. C'est pour vous, que je dis cela, monsieur Kiril. Dans l'affaire de l'autre jour si ce n'etait grace a vous, ca aurait fini mal. [Вот, клянусь святым Фомою, он мне говорил однажды: Кирил – это человек образованный, говорит по французски; это русский барин, с которым случилось несчастие, но он человек. Он знает толк… Если ему что нужно, отказа нет. Когда учился кой чему, то любишь просвещение и людей благовоспитанных. Это я про вас говорю, господин Кирил. Намедни, если бы не вы, то худо бы кончилось.]
И, поболтав еще несколько времени, капрал ушел. (Дело, случившееся намедни, о котором упоминал капрал, была драка между пленными и французами, в которой Пьеру удалось усмирить своих товарищей.) Несколько человек пленных слушали разговор Пьера с капралом и тотчас же стали спрашивать, что он сказал. В то время как Пьер рассказывал своим товарищам то, что капрал сказал о выступлении, к двери балагана подошел худощавый, желтый и оборванный французский солдат. Быстрым и робким движением приподняв пальцы ко лбу в знак поклона, он обратился к Пьеру и спросил его, в этом ли балагане солдат Platoche, которому он отдал шить рубаху.
С неделю тому назад французы получили сапожный товар и полотно и роздали шить сапоги и рубахи пленным солдатам.
– Готово, готово, соколик! – сказал Каратаев, выходя с аккуратно сложенной рубахой.
Каратаев, по случаю тепла и для удобства работы, был в одних портках и в черной, как земля, продранной рубашке. Волоса его, как это делают мастеровые, были обвязаны мочалочкой, и круглое лицо его казалось еще круглее и миловиднее.
– Уговорец – делу родной братец. Как сказал к пятнице, так и сделал, – говорил Платон, улыбаясь и развертывая сшитую им рубашку.
Француз беспокойно оглянулся и, как будто преодолев сомнение, быстро скинул мундир и надел рубаху. Под мундиром на французе не было рубахи, а на голое, желтое, худое тело был надет длинный, засаленный, шелковый с цветочками жилет. Француз, видимо, боялся, чтобы пленные, смотревшие на него, не засмеялись, и поспешно сунул голову в рубашку. Никто из пленных не сказал ни слова.
– Вишь, в самый раз, – приговаривал Платон, обдергивая рубаху. Француз, просунув голову и руки, не поднимая глаз, оглядывал на себе рубашку и рассматривал шов.
– Что ж, соколик, ведь это не швальня, и струмента настоящего нет; а сказано: без снасти и вша не убьешь, – говорил Платон, кругло улыбаясь и, видимо, сам радуясь на свою работу.
– C'est bien, c'est bien, merci, mais vous devez avoir de la toile de reste? [Хорошо, хорошо, спасибо, а полотно где, что осталось?] – сказал француз.
– Она еще ладнее будет, как ты на тело то наденешь, – говорил Каратаев, продолжая радоваться на свое произведение. – Вот и хорошо и приятно будет.
– Merci, merci, mon vieux, le reste?.. – повторил француз, улыбаясь, и, достав ассигнацию, дал Каратаеву, – mais le reste… [Спасибо, спасибо, любезный, а остаток то где?.. Остаток то давай.]
Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.


Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.
Все мечтания Пьера теперь стремились к тому времени, когда он будет свободен. А между тем впоследствии и во всю свою жизнь Пьер с восторгом думал и говорил об этом месяце плена, о тех невозвратимых, сильных и радостных ощущениях и, главное, о том полном душевном спокойствии, о совершенной внутренней свободе, которые он испытывал только в это время.
Когда он в первый день, встав рано утром, вышел на заре из балагана и увидал сначала темные купола, кресты Ново Девичьего монастыря, увидал морозную росу на пыльной траве, увидал холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в лиловой дали лесистый берег, когда ощутил прикосновение свежего воздуха и услыхал звуки летевших из Москвы через поле галок и когда потом вдруг брызнуло светом с востока и торжественно выплыл край солнца из за тучи, и купола, и кресты, и роса, и даль, и река, все заиграло в радостном свете, – Пьер почувствовал новое, не испытанное им чувство радости и крепости жизни.
И чувство это не только не покидало его во все время плена, но, напротив, возрастало в нем по мере того, как увеличивались трудности его положения.
Чувство это готовности на все, нравственной подобранности еще более поддерживалось в Пьере тем высоким мнением, которое, вскоре по его вступлении в балаган, установилось о нем между его товарищами. Пьер с своим знанием языков, с тем уважением, которое ему оказывали французы, с своей простотой, отдававший все, что у него просили (он получал офицерские три рубля в неделю), с своей силой, которую он показал солдатам, вдавливая гвозди в стену балагана, с кротостью, которую он выказывал в обращении с товарищами, с своей непонятной для них способностью сидеть неподвижно и, ничего не делая, думать, представлялся солдатам несколько таинственным и высшим существом. Те самые свойства его, которые в том свете, в котором он жил прежде, были для него если не вредны, то стеснительны – его сила, пренебрежение к удобствам жизни, рассеянность, простота, – здесь, между этими людьми, давали ему положение почти героя. И Пьер чувствовал, что этот взгляд обязывал его.


В ночь с 6 го на 7 е октября началось движение выступавших французов: ломались кухни, балаганы, укладывались повозки и двигались войска и обозы.
В семь часов утра конвой французов, в походной форме, в киверах, с ружьями, ранцами и огромными мешками, стоял перед балаганами, и французский оживленный говор, пересыпаемый ругательствами, перекатывался по всей линии.
В балагане все были готовы, одеты, подпоясаны, обуты и ждали только приказания выходить. Больной солдат Соколов, бледный, худой, с синими кругами вокруг глаз, один, не обутый и не одетый, сидел на своем месте и выкатившимися от худобы глазами вопросительно смотрел на не обращавших на него внимания товарищей и негромко и равномерно стонал. Видимо, не столько страдания – он был болен кровавым поносом, – сколько страх и горе оставаться одному заставляли его стонать.
Пьер, обутый в башмаки, сшитые для него Каратаевым из цибика, который принес француз для подшивки себе подошв, подпоясанный веревкою, подошел к больному и присел перед ним на корточки.
– Что ж, Соколов, они ведь не совсем уходят! У них тут гошпиталь. Может, тебе еще лучше нашего будет, – сказал Пьер.
– О господи! О смерть моя! О господи! – громче застонал солдат.
– Да я сейчас еще спрошу их, – сказал Пьер и, поднявшись, пошел к двери балагана. В то время как Пьер подходил к двери, снаружи подходил с двумя солдатами тот капрал, который вчера угощал Пьера трубкой. И капрал и солдаты были в походной форме, в ранцах и киверах с застегнутыми чешуями, изменявшими их знакомые лица.
Капрал шел к двери с тем, чтобы, по приказанию начальства, затворить ее. Перед выпуском надо было пересчитать пленных.
– Caporal, que fera t on du malade?.. [Капрал, что с больным делать?..] – начал Пьер; но в ту минуту, как он говорил это, он усумнился, тот ли это знакомый его капрал или другой, неизвестный человек: так непохож был на себя капрал в эту минуту. Кроме того, в ту минуту, как Пьер говорил это, с двух сторон вдруг послышался треск барабанов. Капрал нахмурился на слова Пьера и, проговорив бессмысленное ругательство, захлопнул дверь. В балагане стало полутемно; с двух сторон резко трещали барабаны, заглушая стоны больного.
«Вот оно!.. Опять оно!» – сказал себе Пьер, и невольный холод пробежал по его спине. В измененном лице капрала, в звуке его голоса, в возбуждающем и заглушающем треске барабанов Пьер узнал ту таинственную, безучастную силу, которая заставляла людей против своей воли умерщвлять себе подобных, ту силу, действие которой он видел во время казни. Бояться, стараться избегать этой силы, обращаться с просьбами или увещаниями к людям, которые служили орудиями ее, было бесполезно. Это знал теперь Пьер. Надо было ждать и терпеть. Пьер не подошел больше к больному и не оглянулся на него. Он, молча, нахмурившись, стоял у двери балагана.
Когда двери балагана отворились и пленные, как стадо баранов, давя друг друга, затеснились в выходе, Пьер пробился вперед их и подошел к тому самому капитану, который, по уверению капрала, готов был все сделать для Пьера. Капитан тоже был в походной форме, и из холодного лица его смотрело тоже «оно», которое Пьер узнал в словах капрала и в треске барабанов.
– Filez, filez, [Проходите, проходите.] – приговаривал капитан, строго хмурясь и глядя на толпившихся мимо него пленных. Пьер знал, что его попытка будет напрасна, но подошел к нему.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – холодно оглянувшись, как бы не узнав, сказал офицер. Пьер сказал про больного.
– Il pourra marcher, que diable! – сказал капитан. – Filez, filez, [Он пойдет, черт возьми! Проходите, проходите] – продолжал он приговаривать, не глядя на Пьера.
– Mais non, il est a l'agonie… [Да нет же, он умирает…] – начал было Пьер.
– Voulez vous bien?! [Пойди ты к…] – злобно нахмурившись, крикнул капитан.
Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что нибудь было бесполезно.
Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатов человек триста.
Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.
– О чем спорите? – сердито говорил майор. – Николы ли, Власа ли, все одно; видите, все сгорело, ну и конец… Что толкаетесь то, разве дороги мало, – обратился он сердито к шедшему сзади и вовсе не толкавшему его.
– Ай, ай, ай, что наделали! – слышались, однако, то с той, то с другой стороны голоса пленных, оглядывающих пожарища. – И Замоскворечье то, и Зубово, и в Кремле то, смотрите, половины нет… Да я вам говорил, что все Замоскворечье, вон так и есть.
– Ну, знаете, что сгорело, ну о чем же толковать! – говорил майор.
Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения.
– Ишь мерзавцы! То то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем то.
Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызывало восклицания, и смутно увидал что то, прислоненное к ограде церкви. Из слов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что то был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей…
– Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!] – послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека.


По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками.
У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.
Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.
Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.
– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.
Какой то человек встал и подошел посмотреть, о чем один смеется этот странный большой человек. Пьер перестал смеяться, встал, отошел подальше от любопытного и оглянулся вокруг себя.
Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я! – думал Пьер. – И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!» Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам.


В первых числах октября к Кутузову приезжал еще парламентер с письмом от Наполеона и предложением мира, обманчиво означенным из Москвы, тогда как Наполеон уже был недалеко впереди Кутузова, на старой Калужской дороге. Кутузов отвечал на это письмо так же, как на первое, присланное с Лористоном: он сказал, что о мире речи быть не может.
Вскоре после этого из партизанского отряда Дорохова, ходившего налево от Тарутина, получено донесение о том, что в Фоминском показались войска, что войска эти состоят из дивизии Брусье и что дивизия эта, отделенная от других войск, легко может быть истреблена. Солдаты и офицеры опять требовали деятельности. Штабные генералы, возбужденные воспоминанием о легкости победы под Тарутиным, настаивали у Кутузова об исполнении предложения Дорохова. Кутузов не считал нужным никакого наступления. Вышло среднее, то, что должно было совершиться; послан был в Фоминское небольшой отряд, который должен был атаковать Брусье.
По странной случайности это назначение – самое трудное и самое важное, как оказалось впоследствии, – получил Дохтуров; тот самый скромный, маленький Дохтуров, которого никто не описывал нам составляющим планы сражений, летающим перед полками, кидающим кресты на батареи, и т. п., которого считали и называли нерешительным и непроницательным, но тот самый Дохтуров, которого во время всех войн русских с французами, с Аустерлица и до тринадцатого года, мы находим начальствующим везде, где только положение трудно. В Аустерлице он остается последним у плотины Аугеста, собирая полки, спасая, что можно, когда все бежит и гибнет и ни одного генерала нет в ариергарде. Он, больной в лихорадке, идет в Смоленск с двадцатью тысячами защищать город против всей наполеоновской армии. В Смоленске, едва задремал он на Молоховских воротах, в пароксизме лихорадки, его будит канонада по Смоленску, и Смоленск держится целый день. В Бородинский день, когда убит Багратион и войска нашего левого фланга перебиты в пропорции 9 к 1 и вся сила французской артиллерии направлена туда, – посылается никто другой, а именно нерешительный и непроницательный Дохтуров, и Кутузов торопится поправить свою ошибку, когда он послал было туда другого. И маленький, тихенький Дохтуров едет туда, и Бородино – лучшая слава русского войска. И много героев описано нам в стихах и прозе, но о Дохтурове почти ни слова.
Опять Дохтурова посылают туда в Фоминское и оттуда в Малый Ярославец, в то место, где было последнее сражение с французами, и в то место, с которого, очевидно, уже начинается погибель французов, и опять много гениев и героев описывают нам в этот период кампании, но о Дохтурове ни слова, или очень мало, или сомнительно. Это то умолчание о Дохтурове очевиднее всего доказывает его достоинства.
Естественно, что для человека, не понимающего хода машины, при виде ее действия кажется, что важнейшая часть этой машины есть та щепка, которая случайно попала в нее и, мешая ее ходу, треплется в ней. Человек, не знающий устройства машины, не может понять того, что не эта портящая и мешающая делу щепка, а та маленькая передаточная шестерня, которая неслышно вертится, есть одна из существеннейших частей машины.
10 го октября, в тот самый день, как Дохтуров прошел половину дороги до Фоминского и остановился в деревне Аристове, приготавливаясь в точности исполнить отданное приказание, все французское войско, в своем судорожном движении дойдя до позиции Мюрата, как казалось, для того, чтобы дать сражение, вдруг без причины повернуло влево на новую Калужскую дорогу и стало входить в Фоминское, в котором прежде стоял один Брусье. У Дохтурова под командою в это время были, кроме Дорохова, два небольших отряда Фигнера и Сеславина.
Вечером 11 го октября Сеславин приехал в Аристово к начальству с пойманным пленным французским гвардейцем. Пленный говорил, что войска, вошедшие нынче в Фоминское, составляли авангард всей большой армии, что Наполеон был тут же, что армия вся уже пятый день вышла из Москвы. В тот же вечер дворовый человек, пришедший из Боровска, рассказал, как он видел вступление огромного войска в город. Казаки из отряда Дорохова доносили, что они видели французскую гвардию, шедшую по дороге к Боровску. Из всех этих известий стало очевидно, что там, где думали найти одну дивизию, теперь была вся армия французов, шедшая из Москвы по неожиданному направлению – по старой Калужской дороге. Дохтуров ничего не хотел предпринимать, так как ему не ясно было теперь, в чем состоит его обязанность. Ему велено было атаковать Фоминское. Но в Фоминском прежде был один Брусье, теперь была вся французская армия. Ермолов хотел поступить по своему усмотрению, но Дохтуров настаивал на том, что ему нужно иметь приказание от светлейшего. Решено было послать донесение в штаб.
Для этого избран толковый офицер, Болховитинов, который, кроме письменного донесения, должен был на словах рассказать все дело. В двенадцатом часу ночи Болховитинов, получив конверт и словесное приказание, поскакал, сопутствуемый казаком, с запасными лошадьми в главный штаб.


Ночь была темная, теплая, осенняя. Шел дождик уже четвертый день. Два раза переменив лошадей и в полтора часа проскакав тридцать верст по грязной вязкой дороге, Болховитинов во втором часу ночи был в Леташевке. Слезши у избы, на плетневом заборе которой была вывеска: «Главный штаб», и бросив лошадь, он вошел в темные сени.
– Дежурного генерала скорее! Очень важное! – проговорил он кому то, поднимавшемуся и сопевшему в темноте сеней.
– С вечера нездоровы очень были, третью ночь не спят, – заступнически прошептал денщицкий голос. – Уж вы капитана разбудите сначала.
– Очень важное, от генерала Дохтурова, – сказал Болховитинов, входя в ощупанную им растворенную дверь. Денщик прошел вперед его и стал будить кого то:
– Ваше благородие, ваше благородие – кульер.
– Что, что? от кого? – проговорил чей то сонный голос.
– От Дохтурова и от Алексея Петровича. Наполеон в Фоминском, – сказал Болховитинов, не видя в темноте того, кто спрашивал его, но по звуку голоса предполагая, что это был не Коновницын.
Разбуженный человек зевал и тянулся.
– Будить то мне его не хочется, – сказал он, ощупывая что то. – Больнёшенек! Может, так, слухи.
– Вот донесение, – сказал Болховитинов, – велено сейчас же передать дежурному генералу.
– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, – прибавил он.
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.


Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
В ночь 11 го октября он лежал, облокотившись на руку, и думал об этом.
В соседней комнате зашевелилось, и послышались шаги Толя, Коновницына и Болховитинова.
– Эй, кто там? Войдите, войди! Что новенького? – окликнул их фельдмаршал.
Пока лакей зажигал свечу, Толь рассказывал содержание известий.
– Кто привез? – спросил Кутузов с лицом, поразившим Толя, когда загорелась свеча, своей холодной строгостью.
– Не может быть сомнения, ваша светлость.
– Позови, позови его сюда!
Кутузов сидел, спустив одну ногу с кровати и навалившись большим животом на другую, согнутую ногу. Он щурил свой зрячий глаз, чтобы лучше рассмотреть посланного, как будто в его чертах он хотел прочесть то, что занимало его.
– Скажи, скажи, дружок, – сказал он Болховитинову своим тихим, старческим голосом, закрывая распахнувшуюся на груди рубашку. – Подойди, подойди поближе. Какие ты привез мне весточки? А? Наполеон из Москвы ушел? Воистину так? А?
Болховитинов подробно доносил сначала все то, что ему было приказано.
– Говори, говори скорее, не томи душу, – перебил его Кутузов.
Болховитинов рассказал все и замолчал, ожидая приказания. Толь начал было говорить что то, но Кутузов перебил его. Он хотел сказать что то, но вдруг лицо его сщурилось, сморщилось; он, махнув рукой на Толя, повернулся в противную сторону, к красному углу избы, черневшему от образов.
– Господи, создатель мой! Внял ты молитве нашей… – дрожащим голосом сказал он, сложив руки. – Спасена Россия. Благодарю тебя, господи! – И он заплакал.


Со времени этого известия и до конца кампании вся деятельность Кутузова заключается только в том, чтобы властью, хитростью, просьбами удерживать свои войска от бесполезных наступлений, маневров и столкновений с гибнущим врагом. Дохтуров идет к Малоярославцу, но Кутузов медлит со всей армией и отдает приказания об очищении Калуги, отступление за которую представляется ему весьма возможным.
Кутузов везде отступает, но неприятель, не дожидаясь его отступления, бежит назад, в противную сторону.
Историки Наполеона описывают нам искусный маневр его на Тарутино и Малоярославец и делают предположения о том, что бы было, если бы Наполеон успел проникнуть в богатые полуденные губернии.
Но не говоря о том, что ничто не мешало Наполеону идти в эти полуденные губернии (так как русская армия давала ему дорогу), историки забывают то, что армия Наполеона не могла быть спасена ничем, потому что она в самой себе несла уже тогда неизбежные условия гибели. Почему эта армия, нашедшая обильное продовольствие в Москве и не могшая удержать его, а стоптавшая его под ногами, эта армия, которая, придя в Смоленск, не разбирала продовольствия, а грабила его, почему эта армия могла бы поправиться в Калужской губернии, населенной теми же русскими, как и в Москве, и с тем же свойством огня сжигать то, что зажигают?
Армия не могла нигде поправиться. Она, с Бородинского сражения и грабежа Москвы, несла в себе уже как бы химические условия разложения.
Люди этой бывшей армии бежали с своими предводителями сами не зная куда, желая (Наполеон и каждый солдат) только одного: выпутаться лично как можно скорее из того безвыходного положения, которое, хотя и неясно, они все сознавали.
Только поэтому, на совете в Малоярославце, когда, притворяясь, что они, генералы, совещаются, подавая разные мнения, последнее мнение простодушного солдата Мутона, сказавшего то, что все думали, что надо только уйти как можно скорее, закрыло все рты, и никто, даже Наполеон, не мог сказать ничего против этой всеми сознаваемой истины.
Но хотя все и знали, что надо было уйти, оставался еще стыд сознания того, что надо бежать. И нужен был внешний толчок, который победил бы этот стыд. И толчок этот явился в нужное время. Это было так называемое у французов le Hourra de l'Empereur [императорское ура].
На другой день после совета Наполеон, рано утром, притворяясь, что хочет осматривать войска и поле прошедшего и будущего сражения, с свитой маршалов и конвоя ехал по середине линии расположения войск. Казаки, шнырявшие около добычи, наткнулись на самого императора и чуть чуть не поймали его. Ежели казаки не поймали в этот раз Наполеона, то спасло его то же, что губило французов: добыча, на которую и в Тарутине и здесь, оставляя людей, бросались казаки. Они, не обращая внимания на Наполеона, бросились на добычу, и Наполеон успел уйти.
Когда вот вот les enfants du Don [сыны Дона] могли поймать самого императора в середине его армии, ясно было, что нечего больше делать, как только бежать как можно скорее по ближайшей знакомой дороге. Наполеон, с своим сорокалетним брюшком, не чувствуя в себе уже прежней поворотливости и смелости, понял этот намек. И под влиянием страха, которого он набрался от казаков, тотчас же согласился с Мутоном и отдал, как говорят историки, приказание об отступлении назад на Смоленскую дорогу.
То, что Наполеон согласился с Мутоном и что войска пошли назад, не доказывает того, что он приказал это, но что силы, действовавшие на всю армию, в смысле направления ее по Можайской дороге, одновременно действовали и на Наполеона.


Когда человек находится в движении, он всегда придумывает себе цель этого движения. Для того чтобы идти тысячу верст, человеку необходимо думать, что что то хорошее есть за этими тысячью верст. Нужно представление об обетованной земле для того, чтобы иметь силы двигаться.
Обетованная земля при наступлении французов была Москва, при отступлении была родина. Но родина была слишком далеко, и для человека, идущего тысячу верст, непременно нужно сказать себе, забыв о конечной цели: «Нынче я приду за сорок верст на место отдыха и ночлега», и в первый переход это место отдыха заслоняет конечную цель и сосредоточивает на себе все желанья и надежды. Те стремления, которые выражаются в отдельном человеке, всегда увеличиваются в толпе.
Для французов, пошедших назад по старой Смоленской дороге, конечная цель родины была слишком отдалена, и ближайшая цель, та, к которой, в огромной пропорции усиливаясь в толпе, стремились все желанья и надежды, – была Смоленск. Не потому, чтобы люди знала, что в Смоленске было много провианту и свежих войск, не потому, чтобы им говорили это (напротив, высшие чины армии и сам Наполеон знали, что там мало провианта), но потому, что это одно могло им дать силу двигаться и переносить настоящие лишения. Они, и те, которые знали, и те, которые не знали, одинаково обманывая себя, как к обетованной земле, стремились к Смоленску.
Выйдя на большую дорогу, французы с поразительной энергией, с быстротою неслыханной побежали к своей выдуманной цели. Кроме этой причины общего стремления, связывавшей в одно целое толпы французов и придававшей им некоторую энергию, была еще другая причина, связывавшая их. Причина эта состояла в их количестве. Сама огромная масса их, как в физическом законе притяжения, притягивала к себе отдельные атомы людей. Они двигались своей стотысячной массой как целым государством.
Каждый человек из них желал только одного – отдаться в плен, избавиться от всех ужасов и несчастий. Но, с одной стороны, сила общего стремления к цели Смоленска увлекала каждою в одном и том же направлении; с другой стороны – нельзя было корпусу отдаться в плен роте, и, несмотря на то, что французы пользовались всяким удобным случаем для того, чтобы отделаться друг от друга и при малейшем приличном предлоге отдаваться в плен, предлоги эти не всегда случались. Самое число их и тесное, быстрое движение лишало их этой возможности и делало для русских не только трудным, но невозможным остановить это движение, на которое направлена была вся энергия массы французов. Механическое разрывание тела не могло ускорить дальше известного предела совершавшийся процесс разложения.
Ком снега невозможно растопить мгновенно. Существует известный предел времени, ранее которого никакие усилия тепла не могут растопить снега. Напротив, чем больше тепла, тем более крепнет остающийся снег.
Из русских военачальников никто, кроме Кутузова, не понимал этого. Когда определилось направление бегства французской армии по Смоленской дороге, тогда то, что предвидел Коновницын в ночь 11 го октября, начало сбываться. Все высшие чины армии хотели отличиться, отрезать, перехватить, полонить, опрокинуть французов, и все требовали наступления.
Кутузов один все силы свои (силы эти очень невелики у каждого главнокомандующего) употреблял на то, чтобы противодействовать наступлению.
Он не мог им сказать то, что мы говорим теперь: зачем сраженье, и загораживанье дороги, и потеря своих людей, и бесчеловечное добиванье несчастных? Зачем все это, когда от Москвы до Вязьмы без сражения растаяла одна треть этого войска? Но он говорил им, выводя из своей старческой мудрости то, что они могли бы понять, – он говорил им про золотой мост, и они смеялись над ним, клеветали его, и рвали, и метали, и куражились над убитым зверем.
Под Вязьмой Ермолов, Милорадович, Платов и другие, находясь в близости от французов, не могли воздержаться от желания отрезать и опрокинуть два французские корпуса. Кутузову, извещая его о своем намерении, они прислали в конверте, вместо донесения, лист белой бумаги.
И сколько ни старался Кутузов удержать войска, войска наши атаковали, стараясь загородить дорогу. Пехотные полки, как рассказывают, с музыкой и барабанным боем ходили в атаку и побили и потеряли тысячи людей.
Но отрезать – никого не отрезали и не опрокинули. И французское войско, стянувшись крепче от опасности, продолжало, равномерно тая, все тот же свой гибельный путь к Смоленску.



Бородинское сражение с последовавшими за ним занятием Москвы и бегством французов, без новых сражений, – есть одно из самых поучительных явлений истории.
Все историки согласны в том, что внешняя деятельность государств и народов, в их столкновениях между собой, выражается войнами; что непосредственно, вследствие больших или меньших успехов военных, увеличивается или уменьшается политическая сила государств и народов.
Как ни странны исторические описания того, как какой нибудь король или император, поссорившись с другим императором или королем, собрал войско, сразился с войском врага, одержал победу, убил три, пять, десять тысяч человек и вследствие того покорил государство и целый народ в несколько миллионов; как ни непонятно, почему поражение одной армии, одной сотой всех сил народа, заставило покориться народ, – все факты истории (насколько она нам известна) подтверждают справедливость того, что большие или меньшие успехи войска одного народа против войска другого народа суть причины или, по крайней мере, существенные признаки увеличения или уменьшения силы народов. Войско одержало победу, и тотчас же увеличились права победившего народа в ущерб побежденному. Войско понесло поражение, и тотчас же по степени поражения народ лишается прав, а при совершенном поражении своего войска совершенно покоряется.
Так было (по истории) с древнейших времен и до настоящего времени. Все войны Наполеона служат подтверждением этого правила. По степени поражения австрийских войск – Австрия лишается своих прав, и увеличиваются права и силы Франции. Победа французов под Иеной и Ауерштетом уничтожает самостоятельное существование Пруссии.
Но вдруг в 1812 м году французами одержана победа под Москвой, Москва взята, и вслед за тем, без новых сражений, не Россия перестала существовать, а перестала существовать шестисоттысячная армия, потом наполеоновская Франция. Натянуть факты на правила истории, сказать, что поле сражения в Бородине осталось за русскими, что после Москвы были сражения, уничтожившие армию Наполеона, – невозможно.
После Бородинской победы французов не было ни одного не только генерального, но сколько нибудь значительного сражения, и французская армия перестала существовать. Что это значит? Ежели бы это был пример из истории Китая, мы бы могли сказать, что это явление не историческое (лазейка историков, когда что не подходит под их мерку); ежели бы дело касалось столкновения непродолжительного, в котором участвовали бы малые количества войск, мы бы могли принять это явление за исключение; но событие это совершилось на глазах наших отцов, для которых решался вопрос жизни и смерти отечества, и война эта была величайшая из всех известных войн…
Период кампании 1812 года от Бородинского сражения до изгнания французов доказал, что выигранное сражение не только не есть причина завоевания, но даже и не постоянный признак завоевания; доказал, что сила, решающая участь народов, лежит не в завоевателях, даже на в армиях и сражениях, а в чем то другом.
Французские историки, описывая положение французского войска перед выходом из Москвы, утверждают, что все в Великой армии было в порядке, исключая кавалерии, артиллерии и обозов, да не было фуража для корма лошадей и рогатого скота. Этому бедствию не могло помочь ничто, потому что окрестные мужики жгли свое сено и не давали французам.
Выигранное сражение не принесло обычных результатов, потому что мужики Карп и Влас, которые после выступления французов приехали в Москву с подводами грабить город и вообще не выказывали лично геройских чувств, и все бесчисленное количество таких мужиков не везли сена в Москву за хорошие деньги, которые им предлагали, а жгли его.

Представим себе двух людей, вышедших на поединок с шпагами по всем правилам фехтовального искусства: фехтование продолжалось довольно долгое время; вдруг один из противников, почувствовав себя раненым – поняв, что дело это не шутка, а касается его жизни, бросил свою шпагу и, взяв первую попавшуюся дубину, начал ворочать ею. Но представим себе, что противник, так разумно употребивший лучшее и простейшее средство для достижения цели, вместе с тем воодушевленный преданиями рыцарства, захотел бы скрыть сущность дела и настаивал бы на том, что он по всем правилам искусства победил на шпагах. Можно себе представить, какая путаница и неясность произошла бы от такого описания происшедшего поединка.
Фехтовальщик, требовавший борьбы по правилам искусства, были французы; его противник, бросивший шпагу и поднявший дубину, были русские; люди, старающиеся объяснить все по правилам фехтования, – историки, которые писали об этом событии.
Со времени пожара Смоленска началась война, не подходящая ни под какие прежние предания войн. Сожжение городов и деревень, отступление после сражений, удар Бородина и опять отступление, оставление и пожар Москвы, ловля мародеров, переимка транспортов, партизанская война – все это были отступления от правил.
Наполеон чувствовал это, и с самого того времени, когда он в правильной позе фехтовальщика остановился в Москве и вместо шпаги противника увидал поднятую над собой дубину, он не переставал жаловаться Кутузову и императору Александру на то, что война велась противно всем правилам (как будто существовали какие то правила для того, чтобы убивать людей). Несмотря на жалобы французов о неисполнении правил, несмотря на то, что русским, высшим по положению людям казалось почему то стыдным драться дубиной, а хотелось по всем правилам стать в позицию en quarte или en tierce [четвертую, третью], сделать искусное выпадение в prime [первую] и т. д., – дубина народной войны поднялась со всей своей грозной и величественной силой и, не спрашивая ничьих вкусов и правил, с глупой простотой, но с целесообразностью, не разбирая ничего, поднималась, опускалась и гвоздила французов до тех пор, пока не погибло все нашествие.
И благо тому народу, который не как французы в 1813 году, отсалютовав по всем правилам искусства и перевернув шпагу эфесом, грациозно и учтиво передает ее великодушному победителю, а благо тому народу, который в минуту испытания, не спрашивая о том, как по правилам поступали другие в подобных случаях, с простотою и легкостью поднимает первую попавшуюся дубину и гвоздит ею до тех пор, пока в душе его чувство оскорбления и мести не заменяется презрением и жалостью.


Одним из самых осязательных и выгодных отступлений от так называемых правил войны есть действие разрозненных людей против людей, жмущихся в кучу. Такого рода действия всегда проявляются в войне, принимающей народный характер. Действия эти состоят в том, что, вместо того чтобы становиться толпой против толпы, люди расходятся врозь, нападают поодиночке и тотчас же бегут, когда на них нападают большими силами, а потом опять нападают, когда представляется случай. Это делали гверильясы в Испании; это делали горцы на Кавказе; это делали русские в 1812 м году.
Войну такого рода назвали партизанскою и полагали, что, назвав ее так, объяснили ее значение. Между тем такого рода война не только не подходит ни под какие правила, но прямо противоположна известному и признанному за непогрешимое тактическому правилу. Правило это говорит, что атакующий должен сосредоточивать свои войска с тем, чтобы в момент боя быть сильнее противника.
Партизанская война (всегда успешная, как показывает история) прямо противуположна этому правилу.
Противоречие это происходит оттого, что военная наука принимает силу войск тождественною с их числительностию. Военная наука говорит, что чем больше войска, тем больше силы. Les gros bataillons ont toujours raison. [Право всегда на стороне больших армий.]
Говоря это, военная наука подобна той механике, которая, основываясь на рассмотрении сил только по отношению к их массам, сказала бы, что силы равны или не равны между собою, потому что равны или не равны их массы.
Сила (количество движения) есть произведение из массы на скорость.
В военном деле сила войска есть также произведение из массы на что то такое, на какое то неизвестное х.
Военная наука, видя в истории бесчисленное количество примеров того, что масса войск не совпадает с силой, что малые отряды побеждают большие, смутно признает существование этого неизвестного множителя и старается отыскать его то в геометрическом построении, то в вооружении, то – самое обыкновенное – в гениальности полководцев. Но подстановление всех этих значений множителя не доставляет результатов, согласных с историческими фактами.
А между тем стоит только отрешиться от установившегося, в угоду героям, ложного взгляда на действительность распоряжений высших властей во время войны для того, чтобы отыскать этот неизвестный х.
Х этот есть дух войска, то есть большее или меньшее желание драться и подвергать себя опасностям всех людей, составляющих войско, совершенно независимо от того, дерутся ли люди под командой гениев или не гениев, в трех или двух линиях, дубинами или ружьями, стреляющими тридцать раз в минуту. Люди, имеющие наибольшее желание драться, всегда поставят себя и в наивыгоднейшие условия для драки.
Дух войска – есть множитель на массу, дающий произведение силы. Определить и выразить значение духа войска, этого неизвестного множителя, есть задача науки.
Задача эта возможна только тогда, когда мы перестанем произвольно подставлять вместо значения всего неизвестного Х те условия, при которых проявляется сила, как то: распоряжения полководца, вооружение и т. д., принимая их за значение множителя, а признаем это неизвестное во всей его цельности, то есть как большее или меньшее желание драться и подвергать себя опасности. Тогда только, выражая уравнениями известные исторические факты, из сравнения относительного значения этого неизвестного можно надеяться на определение самого неизвестного.
Десять человек, батальонов или дивизий, сражаясь с пятнадцатью человеками, батальонами или дивизиями, победили пятнадцать, то есть убили и забрали в плен всех без остатка и сами потеряли четыре; стало быть, уничтожились с одной стороны четыре, с другой стороны пятнадцать. Следовательно, четыре были равны пятнадцати, и, следовательно, 4а:=15у. Следовательно, ж: г/==15:4. Уравнение это не дает значения неизвестного, но оно дает отношение между двумя неизвестными. И из подведения под таковые уравнения исторических различно взятых единиц (сражений, кампаний, периодов войн) получатся ряды чисел, в которых должны существовать и могут быть открыты законы.
Тактическое правило о том, что надо действовать массами при наступлении и разрозненно при отступлении, бессознательно подтверждает только ту истину, что сила войска зависит от его духа. Для того чтобы вести людей под ядра, нужно больше дисциплины, достигаемой только движением в массах, чем для того, чтобы отбиваться от нападающих. Но правило это, при котором упускается из вида дух войска, беспрестанно оказывается неверным и в особенности поразительно противоречит действительности там, где является сильный подъем или упадок духа войска, – во всех народных войнах.
Французы, отступая в 1812 м году, хотя и должны бы защищаться отдельно, по тактике, жмутся в кучу, потому что дух войска упал так, что только масса сдерживает войско вместе. Русские, напротив, по тактике должны бы были нападать массой, на деле же раздробляются, потому что дух поднят так, что отдельные лица бьют без приказания французов и не нуждаются в принуждении для того, чтобы подвергать себя трудам и опасностям.


Так называемая партизанская война началась со вступления неприятеля в Смоленск.
Прежде чем партизанская война была официально принята нашим правительством, уже тысячи людей неприятельской армии – отсталые мародеры, фуражиры – были истреблены казаками и мужиками, побивавшими этих людей так же бессознательно, как бессознательно собаки загрызают забеглую бешеную собаку. Денис Давыдов своим русским чутьем первый понял значение той страшной дубины, которая, не спрашивая правил военного искусства, уничтожала французов, и ему принадлежит слава первого шага для узаконения этого приема войны.
24 го августа был учрежден первый партизанский отряд Давыдова, и вслед за его отрядом стали учреждаться другие. Чем дальше подвигалась кампания, тем более увеличивалось число этих отрядов.
Партизаны уничтожали Великую армию по частям. Они подбирали те отпадавшие листья, которые сами собою сыпались с иссохшего дерева – французского войска, и иногда трясли это дерево. В октябре, в то время как французы бежали к Смоленску, этих партий различных величин и характеров были сотни. Были партии, перенимавшие все приемы армии, с пехотой, артиллерией, штабами, с удобствами жизни; были одни казачьи, кавалерийские; были мелкие, сборные, пешие и конные, были мужицкие и помещичьи, никому не известные. Был дьячок начальником партии, взявший в месяц несколько сот пленных. Была старостиха Василиса, побившая сотни французов.
Последние числа октября было время самого разгара партизанской войны. Тот первый период этой войны, во время которого партизаны, сами удивляясь своей дерзости, боялись всякую минуту быть пойманными и окруженными французами и, не расседлывая и почти не слезая с лошадей, прятались по лесам, ожидая всякую минуту погони, – уже прошел. Теперь уже война эта определилась, всем стало ясно, что можно было предпринять с французами и чего нельзя было предпринимать. Теперь уже только те начальники отрядов, которые с штабами, по правилам ходили вдали от французов, считали еще многое невозможным. Мелкие же партизаны, давно уже начавшие свое дело и близко высматривавшие французов, считали возможным то, о чем не смели и думать начальники больших отрядов. Казаки же и мужики, лазившие между французами, считали, что теперь уже все было возможно.
22 го октября Денисов, бывший одним из партизанов, находился с своей партией в самом разгаре партизанской страсти. С утра он с своей партией был на ходу. Он целый день по лесам, примыкавшим к большой дороге, следил за большим французским транспортом кавалерийских вещей и русских пленных, отделившимся от других войск и под сильным прикрытием, как это было известно от лазутчиков и пленных, направлявшимся к Смоленску. Про этот транспорт было известно не только Денисову и Долохову (тоже партизану с небольшой партией), ходившему близко от Денисова, но и начальникам больших отрядов с штабами: все знали про этот транспорт и, как говорил Денисов, точили на него зубы. Двое из этих больших отрядных начальников – один поляк, другой немец – почти в одно и то же время прислали Денисову приглашение присоединиться каждый к своему отряду, с тем чтобы напасть на транспорт.
– Нет, бг'ат, я сам с усам, – сказал Денисов, прочтя эти бумаги, и написал немцу, что, несмотря на душевное желание, которое он имел служить под начальством столь доблестного и знаменитого генерала, он должен лишить себя этого счастья, потому что уже поступил под начальство генерала поляка. Генералу же поляку он написал то же самое, уведомляя его, что он уже поступил под начальство немца.
Распорядившись таким образом, Денисов намеревался, без донесения о том высшим начальникам, вместе с Долоховым атаковать и взять этот транспорт своими небольшими силами. Транспорт шел 22 октября от деревни Микулиной к деревне Шамшевой. С левой стороны дороги от Микулина к Шамшеву шли большие леса, местами подходившие к самой дороге, местами отдалявшиеся от дороги на версту и больше. По этим то лесам целый день, то углубляясь в середину их, то выезжая на опушку, ехал с партией Денисов, не выпуская из виду двигавшихся французов. С утра, недалеко от Микулина, там, где лес близко подходил к дороге, казаки из партии Денисова захватили две ставшие в грязи французские фуры с кавалерийскими седлами и увезли их в лес. С тех пор и до самого вечера партия, не нападая, следила за движением французов. Надо было, не испугав их, дать спокойно дойти до Шамшева и тогда, соединившись с Долоховым, который должен был к вечеру приехать на совещание к караулке в лесу (в версте от Шамшева), на рассвете пасть с двух сторон как снег на голову и побить и забрать всех разом.
Позади, в двух верстах от Микулина, там, где лес подходил к самой дороге, было оставлено шесть казаков, которые должны были донести сейчас же, как только покажутся новые колонны французов.
Впереди Шамшева точно так же Долохов должен был исследовать дорогу, чтобы знать, на каком расстоянии есть еще другие французские войска. При транспорте предполагалось тысяча пятьсот человек. У Денисова было двести человек, у Долохова могло быть столько же. Но превосходство числа не останавливало Денисова. Одно только, что еще нужно было знать ему, это то, какие именно были эти войска; и для этой цели Денисову нужно было взять языка (то есть человека из неприятельской колонны). В утреннее нападение на фуры дело сделалось с такою поспешностью, что бывших при фурах французов всех перебили и захватили живым только мальчишку барабанщика, который был отсталый и ничего не мог сказать положительно о том, какие были войска в колонне.
Нападать другой раз Денисов считал опасным, чтобы не встревожить всю колонну, и потому он послал вперед в Шамшево бывшего при его партии мужика Тихона Щербатого – захватить, ежели можно, хоть одного из бывших там французских передовых квартиргеров.


Был осенний, теплый, дождливый день. Небо и горизонт были одного и того же цвета мутной воды. То падал как будто туман, то вдруг припускал косой, крупный дождь.
На породистой, худой, с подтянутыми боками лошади, в бурке и папахе, с которых струилась вода, ехал Денисов. Он, так же как и его лошадь, косившая голову и поджимавшая уши, морщился от косого дождя и озабоченно присматривался вперед. Исхудавшее и обросшее густой, короткой, черной бородой лицо его казалось сердито.
Рядом с Денисовым, также в бурке и папахе, на сытом, крупном донце ехал казачий эсаул – сотрудник Денисова.
Эсаул Ловайский – третий, также в бурке и папахе, был длинный, плоский, как доска, белолицый, белокурый человек, с узкими светлыми глазками и спокойно самодовольным выражением и в лице и в посадке. Хотя и нельзя было сказать, в чем состояла особенность лошади и седока, но при первом взгляде на эсаула и Денисова видно было, что Денисову и мокро и неловко, – что Денисов человек, который сел на лошадь; тогда как, глядя на эсаула, видно было, что ему так же удобно и покойно, как и всегда, и что он не человек, который сел на лошадь, а человек вместе с лошадью одно, увеличенное двойною силою, существо.
Немного впереди их шел насквозь промокший мужичок проводник, в сером кафтане и белом колпаке.
Немного сзади, на худой, тонкой киргизской лошаденке с огромным хвостом и гривой и с продранными в кровь губами, ехал молодой офицер в синей французской шинели.
Рядом с ним ехал гусар, везя за собой на крупе лошади мальчика в французском оборванном мундире и синем колпаке. Мальчик держался красными от холода руками за гусара, пошевеливал, стараясь согреть их, свои босые ноги, и, подняв брови, удивленно оглядывался вокруг себя. Это был взятый утром французский барабанщик.
Сзади, по три, по четыре, по узкой, раскиснувшей и изъезженной лесной дороге, тянулись гусары, потом казаки, кто в бурке, кто во французской шинели, кто в попоне, накинутой на голову. Лошади, и рыжие и гнедые, все казались вороными от струившегося с них дождя. Шеи лошадей казались странно тонкими от смокшихся грив. От лошадей поднимался пар. И одежды, и седла, и поводья – все было мокро, склизко и раскисло, так же как и земля, и опавшие листья, которыми была уложена дорога. Люди сидели нахохлившись, стараясь не шевелиться, чтобы отогревать ту воду, которая пролилась до тела, и не пропускать новую холодную, подтекавшую под сиденья, колени и за шеи. В середине вытянувшихся казаков две фуры на французских и подпряженных в седлах казачьих лошадях громыхали по пням и сучьям и бурчали по наполненным водою колеям дороги.
Лошадь Денисова, обходя лужу, которая была на дороге, потянулась в сторону и толканула его коленкой о дерево.
– Э, чег'т! – злобно вскрикнул Денисов и, оскаливая зубы, плетью раза три ударил лошадь, забрызгав себя и товарищей грязью. Денисов был не в духе: и от дождя и от голода (с утра никто ничего не ел), и главное оттого, что от Долохова до сих пор не было известий и посланный взять языка не возвращался.
«Едва ли выйдет другой такой случай, как нынче, напасть на транспорт. Одному нападать слишком рискованно, а отложить до другого дня – из под носа захватит добычу кто нибудь из больших партизанов», – думал Денисов, беспрестанно взглядывая вперед, думая увидать ожидаемого посланного от Долохова.
Выехав на просеку, по которой видно было далеко направо, Денисов остановился.
– Едет кто то, – сказал он.
Эсаул посмотрел по направлению, указываемому Денисовым.
– Едут двое – офицер и казак. Только не предположительно, чтобы был сам подполковник, – сказал эсаул, любивший употреблять неизвестные казакам слова.
Ехавшие, спустившись под гору, скрылись из вида и через несколько минут опять показались. Впереди усталым галопом, погоняя нагайкой, ехал офицер – растрепанный, насквозь промокший и с взбившимися выше колен панталонами. За ним, стоя на стременах, рысил казак. Офицер этот, очень молоденький мальчик, с широким румяным лицом и быстрыми, веселыми глазами, подскакал к Денисову и подал ему промокший конверт.
– От генерала, – сказал офицер, – извините, что не совсем сухо…
Денисов, нахмурившись, взял конверт и стал распечатывать.
– Вот говорили всё, что опасно, опасно, – сказал офицер, обращаясь к эсаулу, в то время как Денисов читал поданный ему конверт. – Впрочем, мы с Комаровым, – он указал на казака, – приготовились. У нас по два писто… А это что ж? – спросил он, увидав французского барабанщика, – пленный? Вы уже в сраженье были? Можно с ним поговорить?
– Ростов! Петя! – крикнул в это время Денисов, пробежав поданный ему конверт. – Да как же ты не сказал, кто ты? – И Денисов с улыбкой, обернувшись, протянул руку офицеру.
Офицер этот был Петя Ростов.
Во всю дорогу Петя приготавливался к тому, как он, как следует большому и офицеру, не намекая на прежнее знакомство, будет держать себя с Денисовым. Но как только Денисов улыбнулся ему, Петя тотчас же просиял, покраснел от радости и, забыв приготовленную официальность, начал рассказывать о том, как он проехал мимо французов, и как он рад, что ему дано такое поручение, и что он был уже в сражении под Вязьмой, и что там отличился один гусар.
– Ну, я г'ад тебя видеть, – перебил его Денисов, и лицо его приняло опять озабоченное выражение.
– Михаил Феоклитыч, – обратился он к эсаулу, – ведь это опять от немца. Он пг'и нем состоит. – И Денисов рассказал эсаулу, что содержание бумаги, привезенной сейчас, состояло в повторенном требовании от генерала немца присоединиться для нападения на транспорт. – Ежели мы его завтг'а не возьмем, они у нас из под носа выг'вут, – заключил он.
В то время как Денисов говорил с эсаулом, Петя, сконфуженный холодным тоном Денисова и предполагая, что причиной этого тона было положение его панталон, так, чтобы никто этого не заметил, под шинелью поправлял взбившиеся панталоны, стараясь иметь вид как можно воинственнее.
– Будет какое нибудь приказание от вашего высокоблагородия? – сказал он Денисову, приставляя руку к козырьку и опять возвращаясь к игре в адъютанта и генерала, к которой он приготовился, – или должен я оставаться при вашем высокоблагородии?
– Приказания?.. – задумчиво сказал Денисов. – Да ты можешь ли остаться до завтрашнего дня?
– Ах, пожалуйста… Можно мне при вас остаться? – вскрикнул Петя.
– Да как тебе именно велено от генег'ала – сейчас вег'нуться? – спросил Денисов. Петя покраснел.
– Да он ничего не велел. Я думаю, можно? – сказал он вопросительно.
– Ну, ладно, – сказал Денисов. И, обратившись к своим подчиненным, он сделал распоряжения о том, чтоб партия шла к назначенному у караулки в лесу месту отдыха и чтобы офицер на киргизской лошади (офицер этот исполнял должность адъютанта) ехал отыскивать Долохова, узнать, где он и придет ли он вечером. Сам же Денисов с эсаулом и Петей намеревался подъехать к опушке леса, выходившей к Шамшеву, с тем, чтобы взглянуть на то место расположения французов, на которое должно было быть направлено завтрашнее нападение.
– Ну, бог'ода, – обратился он к мужику проводнику, – веди к Шамшеву.
Денисов, Петя и эсаул, сопутствуемые несколькими казаками и гусаром, который вез пленного, поехали влево через овраг, к опушке леса.


Дождик прошел, только падал туман и капли воды с веток деревьев. Денисов, эсаул и Петя молча ехали за мужиком в колпаке, который, легко и беззвучно ступая своими вывернутыми в лаптях ногами по кореньям и мокрым листьям, вел их к опушке леса.
Выйдя на изволок, мужик приостановился, огляделся и направился к редевшей стене деревьев. У большого дуба, еще не скинувшего листа, он остановился и таинственно поманил к себе рукою.
Денисов и Петя подъехали к нему. С того места, на котором остановился мужик, были видны французы. Сейчас за лесом шло вниз полубугром яровое поле. Вправо, через крутой овраг, виднелась небольшая деревушка и барский домик с разваленными крышами. В этой деревушке и в барском доме, и по всему бугру, в саду, у колодцев и пруда, и по всей дороге в гору от моста к деревне, не более как в двухстах саженях расстояния, виднелись в колеблющемся тумане толпы народа. Слышны были явственно их нерусские крики на выдиравшихся в гору лошадей в повозках и призывы друг другу.
– Пленного дайте сюда, – негромко сказал Денисоп, не спуская глаз с французов.
Казак слез с лошади, снял мальчика и вместе с ним подошел к Денисову. Денисов, указывая на французов, спрашивал, какие и какие это были войска. Мальчик, засунув свои озябшие руки в карманы и подняв брови, испуганно смотрел на Денисова и, несмотря на видимое желание сказать все, что он знал, путался в своих ответах и только подтверждал то, что спрашивал Денисов. Денисов, нахмурившись, отвернулся от него и обратился к эсаулу, сообщая ему свои соображения.
Петя, быстрыми движениями поворачивая голову, оглядывался то на барабанщика, то на Денисова, то на эсаула, то на французов в деревне и на дороге, стараясь не пропустить чего нибудь важного.
– Пг'идет, не пг'идет Долохов, надо бг'ать!.. А? – сказал Денисов, весело блеснув глазами.
– Место удобное, – сказал эсаул.
– Пехоту низом пошлем – болотами, – продолжал Денисов, – они подлезут к саду; вы заедете с казаками оттуда, – Денисов указал на лес за деревней, – а я отсюда, с своими гусаг'ами. И по выстг'елу…
– Лощиной нельзя будет – трясина, – сказал эсаул. – Коней увязишь, надо объезжать полевее…
В то время как они вполголоса говорили таким образом, внизу, в лощине от пруда, щелкнул один выстрел, забелелся дымок, другой и послышался дружный, как будто веселый крик сотен голосов французов, бывших на полугоре. В первую минуту и Денисов и эсаул подались назад. Они были так близко, что им показалось, что они были причиной этих выстрелов и криков. Но выстрелы и крики не относились к ним. Низом, по болотам, бежал человек в чем то красном. Очевидно, по нем стреляли и на него кричали французы.
– Ведь это Тихон наш, – сказал эсаул.
– Он! он и есть!
– Эка шельма, – сказал Денисов.
– Уйдет! – щуря глаза, сказал эсаул.
Человек, которого они называли Тихоном, подбежав к речке, бултыхнулся в нее так, что брызги полетели, и, скрывшись на мгновенье, весь черный от воды, выбрался на четвереньках и побежал дальше. Французы, бежавшие за ним, остановились.
– Ну ловок, – сказал эсаул.
– Экая бестия! – с тем же выражением досады проговорил Денисов. – И что он делал до сих пор?
– Это кто? – спросил Петя.
– Это наш пластун. Я его посылал языка взять.
– Ах, да, – сказал Петя с первого слова Денисова, кивая головой, как будто он все понял, хотя он решительно не понял ни одного слова.
Тихон Щербатый был один из самых нужных людей в партии. Он был мужик из Покровского под Гжатью. Когда, при начале своих действий, Денисов пришел в Покровское и, как всегда, призвав старосту, спросил о том, что им известно про французов, староста отвечал, как отвечали и все старосты, как бы защищаясь, что они ничего знать не знают, ведать не ведают. Но когда Денисов объяснил им, что его цель бить французов, и когда он спросил, не забредали ли к ним французы, то староста сказал, что мародеры бывали точно, но что у них в деревне только один Тишка Щербатый занимался этими делами. Денисов велел позвать к себе Тихона и, похвалив его за его деятельность, сказал при старосте несколько слов о той верности царю и отечеству и ненависти к французам, которую должны блюсти сыны отечества.
– Мы французам худого не делаем, – сказал Тихон, видимо оробев при этих словах Денисова. – Мы только так, значит, по охоте баловались с ребятами. Миродеров точно десятка два побили, а то мы худого не делали… – На другой день, когда Денисов, совершенно забыв про этого мужика, вышел из Покровского, ему доложили, что Тихон пристал к партии и просился, чтобы его при ней оставили. Денисов велел оставить его.
Тихон, сначала исправлявший черную работу раскладки костров, доставления воды, обдирания лошадей и т. п., скоро оказал большую охоту и способность к партизанской войне. Он по ночам уходил на добычу и всякий раз приносил с собой платье и оружие французское, а когда ему приказывали, то приводил и пленных. Денисов отставил Тихона от работ, стал брать его с собою в разъезды и зачислил в казаки.
Тихон не любил ездить верхом и всегда ходил пешком, никогда не отставая от кавалерии. Оружие его составляли мушкетон, который он носил больше для смеха, пика и топор, которым он владел, как волк владеет зубами, одинаково легко выбирая ими блох из шерсти и перекусывая толстые кости. Тихон одинаково верно, со всего размаха, раскалывал топором бревна и, взяв топор за обух, выстрагивал им тонкие колышки и вырезывал ложки. В партии Денисова Тихон занимал свое особенное, исключительное место. Когда надо было сделать что нибудь особенно трудное и гадкое – выворотить плечом в грязи повозку, за хвост вытащить из болота лошадь, ободрать ее, залезть в самую середину французов, пройти в день по пятьдесят верст, – все указывали, посмеиваясь, на Тихона.
– Что ему, черту, делается, меренина здоровенный, – говорили про него.
Один раз француз, которого брал Тихон, выстрелил в него из пистолета и попал ему в мякоть спины. Рана эта, от которой Тихон лечился только водкой, внутренне и наружно, была предметом самых веселых шуток во всем отряде и шуток, которым охотно поддавался Тихон.
– Что, брат, не будешь? Али скрючило? – смеялись ему казаки, и Тихон, нарочно скорчившись и делая рожи, притворяясь, что он сердится, самыми смешными ругательствами бранил французов. Случай этот имел на Тихона только то влияние, что после своей раны он редко приводил пленных.
Тихон был самый полезный и храбрый человек в партии. Никто больше его не открыл случаев нападения, никто больше его не побрал и не побил французов; и вследствие этого он был шут всех казаков, гусаров и сам охотно поддавался этому чину. Теперь Тихон был послан Денисовым, в ночь еще, в Шамшево для того, чтобы взять языка. Но, или потому, что он не удовлетворился одним французом, или потому, что он проспал ночь, он днем залез в кусты, в самую середину французов и, как видел с горы Денисов, был открыт ими.


Поговорив еще несколько времени с эсаулом о завтрашнем нападении, которое теперь, глядя на близость французов, Денисов, казалось, окончательно решил, он повернул лошадь и поехал назад.
– Ну, бг'ат, тепег'ь поедем обсушимся, – сказал он Пете.
Подъезжая к лесной караулке, Денисов остановился, вглядываясь в лес. По лесу, между деревьев, большими легкими шагами шел на длинных ногах, с длинными мотающимися руками, человек в куртке, лаптях и казанской шляпе, с ружьем через плечо и топором за поясом. Увидав Денисова, человек этот поспешно швырнул что то в куст и, сняв с отвисшими полями мокрую шляпу, подошел к начальнику. Это был Тихон. Изрытое оспой и морщинами лицо его с маленькими узкими глазами сияло самодовольным весельем. Он, высоко подняв голову и как будто удерживаясь от смеха, уставился на Денисова.
– Ну где пг'опадал? – сказал Денисов.
– Где пропадал? За французами ходил, – смело и поспешно отвечал Тихон хриплым, но певучим басом.
– Зачем же ты днем полез? Скотина! Ну что ж, не взял?..
– Взять то взял, – сказал Тихон.
– Где ж он?
– Да я его взял сперва наперво на зорьке еще, – продолжал Тихон, переставляя пошире плоские, вывернутые в лаптях ноги, – да и свел в лес. Вижу, не ладен. Думаю, дай схожу, другого поаккуратнее какого возьму.
– Ишь, шельма, так и есть, – сказал Денисов эсаулу. – Зачем же ты этого не пг'ивел?
– Да что ж его водить то, – сердито и поспешно перебил Тихон, – не гожающий. Разве я не знаю, каких вам надо?
– Эка бестия!.. Ну?..
– Пошел за другим, – продолжал Тихон, – подполоз я таким манером в лес, да и лег. – Тихон неожиданно и гибко лег на брюхо, представляя в лицах, как он это сделал. – Один и навернись, – продолжал он. – Я его таким манером и сграбь. – Тихон быстро, легко вскочил. – Пойдем, говорю, к полковнику. Как загалдит. А их тут четверо. Бросились на меня с шпажками. Я на них таким манером топором: что вы, мол, Христос с вами, – вскрикнул Тихон, размахнув руками и грозно хмурясь, выставляя грудь.
– То то мы с горы видели, как ты стречка задавал через лужи то, – сказал эсаул, суживая свои блестящие глаза.
Пете очень хотелось смеяться, но он видел, что все удерживались от смеха. Он быстро переводил глаза с лица Тихона на лицо эсаула и Денисова, не понимая того, что все это значило.
– Ты дуг'ака то не представляй, – сказал Денисов, сердито покашливая. – Зачем пег'вого не пг'ивел?
Тихон стал чесать одной рукой спину, другой голову, и вдруг вся рожа его растянулась в сияющую глупую улыбку, открывшую недостаток зуба (за что он и прозван Щербатый). Денисов улыбнулся, и Петя залился веселым смехом, к которому присоединился и сам Тихон.
– Да что, совсем несправный, – сказал Тихон. – Одежонка плохенькая на нем, куда же его водить то. Да и грубиян, ваше благородие. Как же, говорит, я сам анаральский сын, не пойду, говорит.
– Экая скотина! – сказал Денисов. – Мне расспросить надо…
– Да я его спрашивал, – сказал Тихон. – Он говорит: плохо зн аком. Наших, говорит, и много, да всё плохие; только, говорит, одна названия. Ахнете, говорит, хорошенько, всех заберете, – заключил Тихон, весело и решительно взглянув в глаза Денисова.
– Вот я те всыплю сотню гог'ячих, ты и будешь дуг'ака то ког'чить, – сказал Денисов строго.
– Да что же серчать то, – сказал Тихон, – что ж, я не видал французов ваших? Вот дай позатемняет, я табе каких хошь, хоть троих приведу.
– Ну, поедем, – сказал Денисов, и до самой караулки он ехал, сердито нахмурившись и молча.
Тихон зашел сзади, и Петя слышал, как смеялись с ним и над ним казаки о каких то сапогах, которые он бросил в куст.
Когда прошел тот овладевший им смех при словах и улыбке Тихона, и Петя понял на мгновенье, что Тихон этот убил человека, ему сделалось неловко. Он оглянулся на пленного барабанщика, и что то кольнуло его в сердце. Но эта неловкость продолжалась только одно мгновенье. Он почувствовал необходимость повыше поднять голову, подбодриться и расспросить эсаула с значительным видом о завтрашнем предприятии, с тем чтобы не быть недостойным того общества, в котором он находился.
Посланный офицер встретил Денисова на дороге с известием, что Долохов сам сейчас приедет и что с его стороны все благополучно.
Денисов вдруг повеселел и подозвал к себе Петю.
– Ну, г'асскажи ты мне пг'о себя, – сказал он.


Петя при выезде из Москвы, оставив своих родных, присоединился к своему полку и скоро после этого был взят ординарцем к генералу, командовавшему большим отрядом. Со времени своего производства в офицеры, и в особенности с поступления в действующую армию, где он участвовал в Вяземском сражении, Петя находился в постоянно счастливо возбужденном состоянии радости на то, что он большой, и в постоянно восторженной поспешности не пропустить какого нибудь случая настоящего геройства. Он был очень счастлив тем, что он видел и испытал в армии, но вместе с тем ему все казалось, что там, где его нет, там то теперь и совершается самое настоящее, геройское. И он торопился поспеть туда, где его не было.
Когда 21 го октября его генерал выразил желание послать кого нибудь в отряд Денисова, Петя так жалостно просил, чтобы послать его, что генерал не мог отказать. Но, отправляя его, генерал, поминая безумный поступок Пети в Вяземском сражении, где Петя, вместо того чтобы ехать дорогой туда, куда он был послан, поскакал в цепь под огонь французов и выстрелил там два раза из своего пистолета, – отправляя его, генерал именно запретил Пете участвовать в каких бы то ни было действиях Денисова. От этого то Петя покраснел и смешался, когда Денисов спросил, можно ли ему остаться. До выезда на опушку леса Петя считал, что ему надобно, строго исполняя свой долг, сейчас же вернуться. Но когда он увидал французов, увидал Тихона, узнал, что в ночь непременно атакуют, он, с быстротою переходов молодых людей от одного взгляда к другому, решил сам с собою, что генерал его, которого он до сих пор очень уважал, – дрянь, немец, что Денисов герой, и эсаул герой, и что Тихон герой, и что ему было бы стыдно уехать от них в трудную минуту.
Уже смеркалось, когда Денисов с Петей и эсаулом подъехали к караулке. В полутьме виднелись лошади в седлах, казаки, гусары, прилаживавшие шалашики на поляне и (чтобы не видели дыма французы) разводившие красневший огонь в лесном овраге. В сенях маленькой избушки казак, засучив рукава, рубил баранину. В самой избе были три офицера из партии Денисова, устроивавшие стол из двери. Петя снял, отдав сушить, свое мокрое платье и тотчас принялся содействовать офицерам в устройстве обеденного стола.
Через десять минут был готов стол, покрытый салфеткой. На столе была водка, ром в фляжке, белый хлеб и жареная баранина с солью.
Сидя вместе с офицерами за столом и разрывая руками, по которым текло сало, жирную душистую баранину, Петя находился в восторженном детском состоянии нежной любви ко всем людям и вследствие того уверенности в такой же любви к себе других людей.
– Так что же вы думаете, Василий Федорович, – обратился он к Денисову, – ничего, что я с вами останусь на денек? – И, не дожидаясь ответа, он сам отвечал себе: – Ведь мне велено узнать, ну вот я и узнаю… Только вы меня пустите в самую… в главную. Мне не нужно наград… А мне хочется… – Петя стиснул зубы и оглянулся, подергивая кверху поднятой головой и размахивая рукой.
– В самую главную… – повторил Денисов, улыбаясь.
– Только уж, пожалуйста, мне дайте команду совсем, чтобы я командовал, – продолжал Петя, – ну что вам стоит? Ах, вам ножик? – обратился он к офицеру, хотевшему отрезать баранины. И он подал свой складной ножик.
Офицер похвалил ножик.
– Возьмите, пожалуйста, себе. У меня много таких… – покраснев, сказал Петя. – Батюшки! Я и забыл совсем, – вдруг вскрикнул он. – У меня изюм чудесный, знаете, такой, без косточек. У нас маркитант новый – и такие прекрасные вещи. Я купил десять фунтов. Я привык что нибудь сладкое. Хотите?.. – И Петя побежал в сени к своему казаку, принес торбы, в которых было фунтов пять изюму. – Кушайте, господа, кушайте.
– А то не нужно ли вам кофейник? – обратился он к эсаулу. – Я у нашего маркитанта купил, чудесный! У него прекрасные вещи. И он честный очень. Это главное. Я вам пришлю непременно. А может быть еще, у вас вышли, обились кремни, – ведь это бывает. Я взял с собою, у меня вот тут… – он показал на торбы, – сто кремней. Я очень дешево купил. Возьмите, пожалуйста, сколько нужно, а то и все… – И вдруг, испугавшись, не заврался ли он, Петя остановился и покраснел.
Он стал вспоминать, не сделал ли он еще каких нибудь глупостей. И, перебирая воспоминания нынешнего дня, воспоминание о французе барабанщике представилось ему. «Нам то отлично, а ему каково? Куда его дели? Покормили ли его? Не обидели ли?» – подумал он. Но заметив, что он заврался о кремнях, он теперь боялся.
«Спросить бы можно, – думал он, – да скажут: сам мальчик и мальчика пожалел. Я им покажу завтра, какой я мальчик! Стыдно будет, если я спрошу? – думал Петя. – Ну, да все равно!» – и тотчас же, покраснев и испуганно глядя на офицеров, не будет ли в их лицах насмешки, он сказал:
– А можно позвать этого мальчика, что взяли в плен? дать ему чего нибудь поесть… может…
– Да, жалкий мальчишка, – сказал Денисов, видимо, не найдя ничего стыдного в этом напоминании. – Позвать его сюда. Vincent Bosse его зовут. Позвать.
– Я позову, – сказал Петя.
– Позови, позови. Жалкий мальчишка, – повторил Денисов.
Петя стоял у двери, когда Денисов сказал это. Петя пролез между офицерами и близко подошел к Денисову.
– Позвольте вас поцеловать, голубчик, – сказал он. – Ах, как отлично! как хорошо! – И, поцеловав Денисова, он побежал на двор.
– Bosse! Vincent! – прокричал Петя, остановясь у двери.
– Вам кого, сударь, надо? – сказал голос из темноты. Петя отвечал, что того мальчика француза, которого взяли нынче.
– А! Весеннего? – сказал казак.
Имя его Vincent уже переделали: казаки – в Весеннего, а мужики и солдаты – в Висеню. В обеих переделках это напоминание о весне сходилось с представлением о молоденьком мальчике.
– Он там у костра грелся. Эй, Висеня! Висеня! Весенний! – послышались в темноте передающиеся голоса и смех.
– А мальчонок шустрый, – сказал гусар, стоявший подле Пети. – Мы его покормили давеча. Страсть голодный был!
В темноте послышались шаги и, шлепая босыми ногами по грязи, барабанщик подошел к двери.
– Ah, c'est vous! – сказал Петя. – Voulez vous manger? N'ayez pas peur, on ne vous fera pas de mal, – прибавил он, робко и ласково дотрогиваясь до его руки. – Entrez, entrez. [Ах, это вы! Хотите есть? Не бойтесь, вам ничего не сделают. Войдите, войдите.]
– Merci, monsieur, [Благодарю, господин.] – отвечал барабанщик дрожащим, почти детским голосом и стал обтирать о порог свои грязные ноги. Пете многое хотелось сказать барабанщику, но он не смел. Он, переминаясь, стоял подле него в сенях. Потом в темноте взял его за руку и пожал ее.
– Entrez, entrez, – повторил он только нежным шепотом.
«Ах, что бы мне ему сделать!» – проговорил сам с собою Петя и, отворив дверь, пропустил мимо себя мальчика.
Когда барабанщик вошел в избушку, Петя сел подальше от него, считая для себя унизительным обращать на него внимание. Он только ощупывал в кармане деньги и был в сомненье, не стыдно ли будет дать их барабанщику.


От барабанщика, которому по приказанию Денисова дали водки, баранины и которого Денисов велел одеть в русский кафтан, с тем, чтобы, не отсылая с пленными, оставить его при партии, внимание Пети было отвлечено приездом Долохова. Петя в армии слышал много рассказов про необычайные храбрость и жестокость Долохова с французами, и потому с тех пор, как Долохов вошел в избу, Петя, не спуская глаз, смотрел на него и все больше подбадривался, подергивая поднятой головой, с тем чтобы не быть недостойным даже и такого общества, как Долохов.
Наружность Долохова странно поразила Петю своей простотой.
Денисов одевался в чекмень, носил бороду и на груди образ Николая чудотворца и в манере говорить, во всех приемах выказывал особенность своего положения. Долохов же, напротив, прежде, в Москве, носивший персидский костюм, теперь имел вид самого чопорного гвардейского офицера. Лицо его было чисто выбрито, одет он был в гвардейский ваточный сюртук с Георгием в петлице и в прямо надетой простой фуражке. Он снял в углу мокрую бурку и, подойдя к Денисову, не здороваясь ни с кем, тотчас же стал расспрашивать о деле. Денисов рассказывал ему про замыслы, которые имели на их транспорт большие отряды, и про присылку Пети, и про то, как он отвечал обоим генералам. Потом Денисов рассказал все, что он знал про положение французского отряда.
– Это так, но надо знать, какие и сколько войск, – сказал Долохов, – надо будет съездить. Не зная верно, сколько их, пускаться в дело нельзя. Я люблю аккуратно дело делать. Вот, не хочет ли кто из господ съездить со мной в их лагерь. У меня мундиры с собою.
– Я, я… я поеду с вами! – вскрикнул Петя.
– Совсем и тебе не нужно ездить, – сказал Денисов, обращаясь к Долохову, – а уж его я ни за что не пущу.
– Вот прекрасно! – вскрикнул Петя, – отчего же мне не ехать?..
– Да оттого, что незачем.
– Ну, уж вы меня извините, потому что… потому что… я поеду, вот и все. Вы возьмете меня? – обратился он к Долохову.
– Отчего ж… – рассеянно отвечал Долохов, вглядываясь в лицо французского барабанщика.
– Давно у тебя молодчик этот? – спросил он у Денисова.
– Нынче взяли, да ничего не знает. Я оставил его пг'и себе.
– Ну, а остальных ты куда деваешь? – сказал Долохов.
– Как куда? Отсылаю под г'асписки! – вдруг покраснев, вскрикнул Денисов. – И смело скажу, что на моей совести нет ни одного человека. Разве тебе тг'удно отослать тг'идцать ли, тг'иста ли человек под конвоем в гог'од, чем маг'ать, я пг'ямо скажу, честь солдата.
– Вот молоденькому графчику в шестнадцать лет говорить эти любезности прилично, – с холодной усмешкой сказал Долохов, – а тебе то уж это оставить пора.
– Что ж, я ничего не говорю, я только говорю, что я непременно поеду с вами, – робко сказал Петя.
– А нам с тобой пора, брат, бросить эти любезности, – продолжал Долохов, как будто он находил особенное удовольствие говорить об этом предмете, раздражавшем Денисова. – Ну этого ты зачем взял к себе? – сказал он, покачивая головой. – Затем, что тебе его жалко? Ведь мы знаем эти твои расписки. Ты пошлешь их сто человек, а придут тридцать. Помрут с голоду или побьют. Так не все ли равно их и не брать?
Эсаул, щуря светлые глаза, одобрительно кивал головой.
– Это все г'авно, тут Рассуждать нечего. Я на свою душу взять не хочу. Ты говог'ишь – помг'ут. Ну, хог'ошо. Только бы не от меня.
Долохов засмеялся.
– Кто же им не велел меня двадцать раз поймать? А ведь поймают – меня и тебя, с твоим рыцарством, все равно на осинку. – Он помолчал. – Однако надо дело делать. Послать моего казака с вьюком! У меня два французских мундира. Что ж, едем со мной? – спросил он у Пети.
– Я? Да, да, непременно, – покраснев почти до слез, вскрикнул Петя, взглядывая на Денисова.
Опять в то время, как Долохов заспорил с Денисовым о том, что надо делать с пленными, Петя почувствовал неловкость и торопливость; но опять не успел понять хорошенько того, о чем они говорили. «Ежели так думают большие, известные, стало быть, так надо, стало быть, это хорошо, – думал он. – А главное, надо, чтобы Денисов не смел думать, что я послушаюсь его, что он может мной командовать. Непременно поеду с Долоховым во французский лагерь. Он может, и я могу».
На все убеждения Денисова не ездить Петя отвечал, что он тоже привык все делать аккуратно, а не наобум Лазаря, и что он об опасности себе никогда не думает.
– Потому что, – согласитесь сами, – если не знать верно, сколько там, от этого зависит жизнь, может быть, сотен, а тут мы одни, и потом мне очень этого хочется, и непременно, непременно поеду, вы уж меня не удержите, – говорил он, – только хуже будет…


Одевшись в французские шинели и кивера, Петя с Долоховым поехали на ту просеку, с которой Денисов смотрел на лагерь, и, выехав из леса в совершенной темноте, спустились в лощину. Съехав вниз, Долохов велел сопровождавшим его казакам дожидаться тут и поехал крупной рысью по дороге к мосту. Петя, замирая от волнения, ехал с ним рядом.
– Если попадемся, я живым не отдамся, у меня пистолет, – прошептал Петя.
– Не говори по русски, – быстрым шепотом сказал Долохов, и в ту же минуту в темноте послышался оклик: «Qui vive?» [Кто идет?] и звон ружья.
Кровь бросилась в лицо Пети, и он схватился за пистолет.
– Lanciers du sixieme, [Уланы шестого полка.] – проговорил Долохов, не укорачивая и не прибавляя хода лошади. Черная фигура часового стояла на мосту.
– Mot d'ordre? [Отзыв?] – Долохов придержал лошадь и поехал шагом.
– Dites donc, le colonel Gerard est ici? [Скажи, здесь ли полковник Жерар?] – сказал он.
– Mot d'ordre! – не отвечая, сказал часовой, загораживая дорогу.
– Quand un officier fait sa ronde, les sentinelles ne demandent pas le mot d'ordre… – крикнул Долохов, вдруг вспыхнув, наезжая лошадью на часового. – Je vous demande si le colonel est ici? [Когда офицер объезжает цепь, часовые не спрашивают отзыва… Я спрашиваю, тут ли полковник?]
И, не дожидаясь ответа от посторонившегося часового, Долохов шагом поехал в гору.
Заметив черную тень человека, переходящего через дорогу, Долохов остановил этого человека и спросил, где командир и офицеры? Человек этот, с мешком на плече, солдат, остановился, близко подошел к лошади Долохова, дотрогиваясь до нее рукою, и просто и дружелюбно рассказал, что командир и офицеры были выше на горе, с правой стороны, на дворе фермы (так он называл господскую усадьбу).
Проехав по дороге, с обеих сторон которой звучал от костров французский говор, Долохов повернул во двор господского дома. Проехав в ворота, он слез с лошади и подошел к большому пылавшему костру, вокруг которого, громко разговаривая, сидело несколько человек. В котелке с краю варилось что то, и солдат в колпаке и синей шинели, стоя на коленях, ярко освещенный огнем, мешал в нем шомполом.
– Oh, c'est un dur a cuire, [С этим чертом не сладишь.] – говорил один из офицеров, сидевших в тени с противоположной стороны костра.
– Il les fera marcher les lapins… [Он их проберет…] – со смехом сказал другой. Оба замолкли, вглядываясь в темноту на звук шагов Долохова и Пети, подходивших к костру с своими лошадьми.
– Bonjour, messieurs! [Здравствуйте, господа!] – громко, отчетливо выговорил Долохов.
Офицеры зашевелились в тени костра, и один, высокий офицер с длинной шеей, обойдя огонь, подошел к Долохову.
– C'est vous, Clement? – сказал он. – D'ou, diable… [Это вы, Клеман? Откуда, черт…] – но он не докончил, узнав свою ошибку, и, слегка нахмурившись, как с незнакомым, поздоровался с Долоховым, спрашивая его, чем он может служить. Долохов рассказал, что он с товарищем догонял свой полк, и спросил, обращаясь ко всем вообще, не знали ли офицеры чего нибудь о шестом полку. Никто ничего не знал; и Пете показалось, что офицеры враждебно и подозрительно стали осматривать его и Долохова. Несколько секунд все молчали.
– Si vous comptez sur la soupe du soir, vous venez trop tard, [Если вы рассчитываете на ужин, то вы опоздали.] – сказал с сдержанным смехом голос из за костра.
Долохов отвечал, что они сыты и что им надо в ночь же ехать дальше.
Он отдал лошадей солдату, мешавшему в котелке, и на корточках присел у костра рядом с офицером с длинной шеей. Офицер этот, не спуская глаз, смотрел на Долохова и переспросил его еще раз: какого он был полка? Долохов не отвечал, как будто не слыхал вопроса, и, закуривая коротенькую французскую трубку, которую он достал из кармана, спрашивал офицеров о том, в какой степени безопасна дорога от казаков впереди их.
– Les brigands sont partout, [Эти разбойники везде.] – отвечал офицер из за костра.
Долохов сказал, что казаки страшны только для таких отсталых, как он с товарищем, но что на большие отряды казаки, вероятно, не смеют нападать, прибавил он вопросительно. Никто ничего не ответил.
«Ну, теперь он уедет», – всякую минуту думал Петя, стоя перед костром и слушая его разговор.
Но Долохов начал опять прекратившийся разговор и прямо стал расспрашивать, сколько у них людей в батальоне, сколько батальонов, сколько пленных. Спрашивая про пленных русских, которые были при их отряде, Долохов сказал:
– La vilaine affaire de trainer ces cadavres apres soi. Vaudrait mieux fusiller cette canaille, [Скверное дело таскать за собой эти трупы. Лучше бы расстрелять эту сволочь.] – и громко засмеялся таким странным смехом, что Пете показалось, французы сейчас узнают обман, и он невольно отступил на шаг от костра. Никто не ответил на слова и смех Долохова, и французский офицер, которого не видно было (он лежал, укутавшись шинелью), приподнялся и прошептал что то товарищу. Долохов встал и кликнул солдата с лошадьми.
«Подадут или нет лошадей?» – думал Петя, невольно приближаясь к Долохову.
Лошадей подали.
– Bonjour, messieurs, [Здесь: прощайте, господа.] – сказал Долохов.
Петя хотел сказать bonsoir [добрый вечер] и не мог договорить слова. Офицеры что то шепотом говорили между собою. Долохов долго садился на лошадь, которая не стояла; потом шагом поехал из ворот. Петя ехал подле него, желая и не смея оглянуться, чтоб увидать, бегут или не бегут за ними французы.
Выехав на дорогу, Долохов поехал не назад в поле, а вдоль по деревне. В одном месте он остановился, прислушиваясь.
– Слышишь? – сказал он.
Петя узнал звуки русских голосов, увидал у костров темные фигуры русских пленных. Спустившись вниз к мосту, Петя с Долоховым проехали часового, который, ни слова не сказав, мрачно ходил по мосту, и выехали в лощину, где дожидались казаки.
– Ну, теперь прощай. Скажи Денисову, что на заре, по первому выстрелу, – сказал Долохов и хотел ехать, но Петя схватился за него рукою.
– Нет! – вскрикнул он, – вы такой герой. Ах, как хорошо! Как отлично! Как я вас люблю.
– Хорошо, хорошо, – сказал Долохов, но Петя не отпускал его, и в темноте Долохов рассмотрел, что Петя нагибался к нему. Он хотел поцеловаться. Долохов поцеловал его, засмеялся и, повернув лошадь, скрылся в темноте.

Х
Вернувшись к караулке, Петя застал Денисова в сенях. Денисов в волнении, беспокойстве и досаде на себя, что отпустил Петю, ожидал его.
– Слава богу! – крикнул он. – Ну, слава богу! – повторял он, слушая восторженный рассказ Пети. – И чег'т тебя возьми, из за тебя не спал! – проговорил Денисов. – Ну, слава богу, тепег'ь ложись спать. Еще вздг'емнем до утг'а.
– Да… Нет, – сказал Петя. – Мне еще не хочется спать. Да я и себя знаю, ежели засну, так уж кончено. И потом я привык не спать перед сражением.
Петя посидел несколько времени в избе, радостно вспоминая подробности своей поездки и живо представляя себе то, что будет завтра. Потом, заметив, что Денисов заснул, он встал и пошел на двор.
На дворе еще было совсем темно. Дождик прошел, но капли еще падали с деревьев. Вблизи от караулки виднелись черные фигуры казачьих шалашей и связанных вместе лошадей. За избушкой чернелись две фуры, у которых стояли лошади, и в овраге краснелся догоравший огонь. Казаки и гусары не все спали: кое где слышались, вместе с звуком падающих капель и близкого звука жевания лошадей, негромкие, как бы шепчущиеся голоса.
Петя вышел из сеней, огляделся в темноте и подошел к фурам. Под фурами храпел кто то, и вокруг них стояли, жуя овес, оседланные лошади. В темноте Петя узнал свою лошадь, которую он называл Карабахом, хотя она была малороссийская лошадь, и подошел к ней.
– Ну, Карабах, завтра послужим, – сказал он, нюхая ее ноздри и целуя ее.
– Что, барин, не спите? – сказал казак, сидевший под фурой.
– Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только приехал. Мы ездили к французам. – И Петя подробно рассказал казаку не только свою поездку, но и то, почему он ездил и почему он считает, что лучше рисковать своей жизнью, чем делать наобум Лазаря.
– Что же, соснули бы, – сказал казак.
– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.
– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.
– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах, да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй моя музыка! Ну!..»
Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека, затрепетали звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять все соединилось в тот же сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», – сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов.
«Ну, тише, тише, замирайте теперь. – И звуки слушались его. – Ну, теперь полнее, веселее. Еще, еще радостнее. – И из неизвестной глубины поднимались усиливающиеся, торжественные звуки. – Ну, голоса, приставайте!» – приказал Петя. И сначала издалека послышались голоса мужские, потом женские. Голоса росли, росли в равномерном торжественном усилии. Пете страшно и радостно было внимать их необычайной красоте.
С торжественным победным маршем сливалась песня, и капли капали, и вжиг, жиг, жиг… свистела сабля, и опять подрались и заржали лошади, не нарушая хора, а входя в него.
Петя не знал, как долго это продолжалось: он наслаждался, все время удивлялся своему наслаждению и жалел, что некому сообщить его. Его разбудил ласковый голос Лихачева.
– Готово, ваше благородие, надвое хранцуза распластаете.
Петя очнулся.
– Уж светает, право, светает! – вскрикнул он.
Невидные прежде лошади стали видны до хвостов, и сквозь оголенные ветки виднелся водянистый свет. Петя встряхнулся, вскочил, достал из кармана целковый и дал Лихачеву, махнув, попробовал шашку и положил ее в ножны. Казаки отвязывали лошадей и подтягивали подпруги.
– Вот и командир, – сказал Лихачев. Из караулки вышел Денисов и, окликнув Петю, приказал собираться.


Быстро в полутьме разобрали лошадей, подтянули подпруги и разобрались по командам. Денисов стоял у караулки, отдавая последние приказания. Пехота партии, шлепая сотней ног, прошла вперед по дороге и быстро скрылась между деревьев в предрассветном тумане. Эсаул что то приказывал казакам. Петя держал свою лошадь в поводу, с нетерпением ожидая приказания садиться. Обмытое холодной водой, лицо его, в особенности глаза горели огнем, озноб пробегал по спине, и во всем теле что то быстро и равномерно дрожало.
– Ну, готово у вас все? – сказал Денисов. – Давай лошадей.
Лошадей подали. Денисов рассердился на казака за то, что подпруги были слабы, и, разбранив его, сел. Петя взялся за стремя. Лошадь, по привычке, хотела куснуть его за ногу, но Петя, не чувствуя своей тяжести, быстро вскочил в седло и, оглядываясь на тронувшихся сзади в темноте гусар, подъехал к Денисову.
– Василий Федорович, вы мне поручите что нибудь? Пожалуйста… ради бога… – сказал он. Денисов, казалось, забыл про существование Пети. Он оглянулся на него.
– Об одном тебя пг'ошу, – сказал он строго, – слушаться меня и никуда не соваться.
Во все время переезда Денисов ни слова не говорил больше с Петей и ехал молча. Когда подъехали к опушке леса, в поле заметно уже стало светлеть. Денисов поговорил что то шепотом с эсаулом, и казаки стали проезжать мимо Пети и Денисова. Когда они все проехали, Денисов тронул свою лошадь и поехал под гору. Садясь на зады и скользя, лошади спускались с своими седоками в лощину. Петя ехал рядом с Денисовым. Дрожь во всем его теле все усиливалась. Становилось все светлее и светлее, только туман скрывал отдаленные предметы. Съехав вниз и оглянувшись назад, Денисов кивнул головой казаку, стоявшему подле него.
– Сигнал! – проговорил он.
Казак поднял руку, раздался выстрел. И в то же мгновение послышался топот впереди поскакавших лошадей, крики с разных сторон и еще выстрелы.
В то же мгновение, как раздались первые звуки топота и крика, Петя, ударив свою лошадь и выпустив поводья, не слушая Денисова, кричавшего на него, поскакал вперед. Пете показалось, что вдруг совершенно, как середь дня, ярко рассвело в ту минуту, как послышался выстрел. Он подскакал к мосту. Впереди по дороге скакали казаки. На мосту он столкнулся с отставшим казаком и поскакал дальше. Впереди какие то люди, – должно быть, это были французы, – бежали с правой стороны дороги на левую. Один упал в грязь под ногами Петиной лошади.
У одной избы столпились казаки, что то делая. Из середины толпы послышался страшный крик. Петя подскакал к этой толпе, и первое, что он увидал, было бледное, с трясущейся нижней челюстью лицо француза, державшегося за древко направленной на него пики.
– Ура!.. Ребята… наши… – прокричал Петя и, дав поводья разгорячившейся лошади, поскакал вперед по улице.
Впереди слышны были выстрелы. Казаки, гусары и русские оборванные пленные, бежавшие с обеих сторон дороги, все громко и нескладно кричали что то. Молодцеватый, без шапки, с красным нахмуренным лицом, француз в синей шинели отбивался штыком от гусаров. Когда Петя подскакал, француз уже упал. Опять опоздал, мелькнуло в голове Пети, и он поскакал туда, откуда слышались частые выстрелы. Выстрелы раздавались на дворе того барского дома, на котором он был вчера ночью с Долоховым. Французы засели там за плетнем в густом, заросшем кустами саду и стреляли по казакам, столпившимся у ворот. Подъезжая к воротам, Петя в пороховом дыму увидал Долохова с бледным, зеленоватым лицом, кричавшего что то людям. «В объезд! Пехоту подождать!» – кричал он, в то время как Петя подъехал к нему.
– Подождать?.. Ураааа!.. – закричал Петя и, не медля ни одной минуты, поскакал к тому месту, откуда слышались выстрелы и где гуще был пороховой дым. Послышался залп, провизжали пустые и во что то шлепнувшие пули. Казаки и Долохов вскакали вслед за Петей в ворота дома. Французы в колеблющемся густом дыме одни бросали оружие и выбегали из кустов навстречу казакам, другие бежали под гору к пруду. Петя скакал на своей лошади вдоль по барскому двору и, вместо того чтобы держать поводья, странно и быстро махал обеими руками и все дальше и дальше сбивался с седла на одну сторону. Лошадь, набежав на тлевший в утреннем свето костер, уперлась, и Петя тяжело упал на мокрую землю. Казаки видели, как быстро задергались его руки и ноги, несмотря на то, что голова его не шевелилась. Пуля пробила ему голову.
Переговоривши с старшим французским офицером, который вышел к нему из за дома с платком на шпаге и объявил, что они сдаются, Долохов слез с лошади и подошел к неподвижно, с раскинутыми руками, лежавшему Пете.
– Готов, – сказал он, нахмурившись, и пошел в ворота навстречу ехавшему к нему Денисову.
– Убит?! – вскрикнул Денисов, увидав еще издалека то знакомое ему, несомненно безжизненное положение, в котором лежало тело Пети.
– Готов, – повторил Долохов, как будто выговаривание этого слова доставляло ему удовольствие, и быстро пошел к пленным, которых окружили спешившиеся казаки. – Брать не будем! – крикнул он Денисову.
Денисов не отвечал; он подъехал к Пете, слез с лошади и дрожащими руками повернул к себе запачканное кровью и грязью, уже побледневшее лицо Пети.
«Я привык что нибудь сладкое. Отличный изюм, берите весь», – вспомнилось ему. И казаки с удивлением оглянулись на звуки, похожие на собачий лай, с которыми Денисов быстро отвернулся, подошел к плетню и схватился за него.
В числе отбитых Денисовым и Долоховым русских пленных был Пьер Безухов.


О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего своего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого нового распоряжения. Партия эта 22 го октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Половина обоза с сухарями, который шел за ними первые переходы, была отбита казаками, другая половина уехала вперед; пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше; они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, заменилась теперь огромным обозом маршала Жюно, конвоируемого вестфальцами. Сзади пленных ехал обоз кавалерийских вещей.
От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.


22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
Дождик шел с утра, и казалось, что вот вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну ка, ну ка, еще, еще наддай.
Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где то что то важное и утешительное думала его душа. Это что то было тончайшее духовное извлечение из вчерашнего его разговора с Каратаевым.
Вчера, на ночном привале, озябнув у потухшего огня, Пьер встал и перешел к ближайшему, лучше горящему костру. У костра, к которому он подошел, сидел Платон, укрывшись, как ризой, с головой шинелью, и рассказывал солдатам своим спорым, приятным, но слабым, болезненным голосом знакомую Пьеру историю. Было уже за полночь. Это было то время, в которое Каратаев обыкновенно оживал от лихорадочного припадка и бывал особенно оживлен. Подойдя к костру и услыхав слабый, болезненный голос Платона и увидав его ярко освещенное огнем жалкое лицо, Пьера что то неприятно кольнуло в сердце. Он испугался своей жалости к этому человеку и хотел уйти, но другого костра не было, и Пьер, стараясь не глядеть на Платона, подсел к костру.
– Что, как твое здоровье? – спросил он.
– Что здоровье? На болезнь плакаться – бог смерти не даст, – сказал Каратаев и тотчас же возвратился к начатому рассказу.
– …И вот, братец ты мой, – продолжал Платон с улыбкой на худом, бледном лице и с особенным, радостным блеском в глазах, – вот, братец ты мой…
Пьер знал эту историю давно, Каратаев раз шесть ему одному рассказывал эту историю, и всегда с особенным, радостным чувством. Но как ни хорошо знал Пьер эту историю, он теперь прислушался к ней, как к чему то новому, и тот тихий восторг, который, рассказывая, видимо, испытывал Каратаев, сообщился и Пьеру. История эта была о старом купце, благообразно и богобоязненно жившем с семьей и поехавшем однажды с товарищем, богатым купцом, к Макарью.
Остановившись на постоялом дворе, оба купца заснули, и на другой день товарищ купца был найден зарезанным и ограбленным. Окровавленный нож найден был под подушкой старого купца. Купца судили, наказали кнутом и, выдернув ноздри, – как следует по порядку, говорил Каратаев, – сослали в каторгу.
– И вот, братец ты мой (на этом месте Пьер застал рассказ Каратаева), проходит тому делу годов десять или больше того. Живет старичок на каторге. Как следовает, покоряется, худого не делает. Только у бога смерти просит. – Хорошо. И соберись они, ночным делом, каторжные то, так же вот как мы с тобой, и старичок с ними. И зашел разговор, кто за что страдает, в чем богу виноват. Стали сказывать, тот душу загубил, тот две, тот поджег, тот беглый, так ни за что. Стали старичка спрашивать: ты за что, мол, дедушка, страдаешь? Я, братцы мои миленькие, говорит, за свои да за людские грехи страдаю. А я ни душ не губил, ни чужого не брал, акромя что нищую братию оделял. Я, братцы мои миленькие, купец; и богатство большое имел. Так и так, говорит. И рассказал им, значит, как все дело было, по порядку. Я, говорит, о себе не тужу. Меня, значит, бог сыскал. Одно, говорит, мне свою старуху и деток жаль. И так то заплакал старичок. Случись в их компании тот самый человек, значит, что купца убил. Где, говорит, дедушка, было? Когда, в каком месяце? все расспросил. Заболело у него сердце. Подходит таким манером к старичку – хлоп в ноги. За меня ты, говорит, старичок, пропадаешь. Правда истинная; безвинно напрасно, говорит, ребятушки, человек этот мучится. Я, говорит, то самое дело сделал и нож тебе под голова сонному подложил. Прости, говорит, дедушка, меня ты ради Христа.
Каратаев замолчал, радостно улыбаясь, глядя на огонь, и поправил поленья.
– Старичок и говорит: бог, мол, тебя простит, а мы все, говорит, богу грешны, я за свои грехи страдаю. Сам заплакал горючьми слезьми. Что же думаешь, соколик, – все светлее и светлее сияя восторженной улыбкой, говорил Каратаев, как будто в том, что он имел теперь рассказать, заключалась главная прелесть и все значение рассказа, – что же думаешь, соколик, объявился этот убийца самый по начальству. Я, говорит, шесть душ загубил (большой злодей был), но всего мне жальче старичка этого. Пускай же он на меня не плачется. Объявился: списали, послали бумагу, как следовает. Место дальнее, пока суд да дело, пока все бумаги списали как должно, по начальствам, значит. До царя доходило. Пока что, пришел царский указ: выпустить купца, дать ему награждения, сколько там присудили. Пришла бумага, стали старичка разыскивать. Где такой старичок безвинно напрасно страдал? От царя бумага вышла. Стали искать. – Нижняя челюсть Каратаева дрогнула. – А его уж бог простил – помер. Так то, соколик, – закончил Каратаев и долго, молча улыбаясь, смотрел перед собой.
Не самый рассказ этот, но таинственный смысл его, та восторженная радость, которая сияла в лице Каратаева при этом рассказе, таинственное значение этой радости, это то смутно и радостно наполняло теперь душу Пьера.


– A vos places! [По местам!] – вдруг закричал голос.
Между пленными и конвойными произошло радостное смятение и ожидание чего то счастливого и торжественного. Со всех сторон послышались крики команды, и с левой стороны, рысью объезжая пленных, показались кавалеристы, хорошо одетые, на хороших лошадях. На всех лицах было выражение напряженности, которая бывает у людей при близости высших властей. Пленные сбились в кучу, их столкнули с дороги; конвойные построились.
– L'Empereur! L'Empereur! Le marechal! Le duc! [Император! Император! Маршал! Герцог!] – и только что проехали сытые конвойные, как прогремела карета цугом, на серых лошадях. Пьер мельком увидал спокойное, красивое, толстое и белое лицо человека в треугольной шляпе. Это был один из маршалов. Взгляд маршала обратился на крупную, заметную фигуру Пьера, и в том выражении, с которым маршал этот нахмурился и отвернул лицо, Пьеру показалось сострадание и желание скрыть его.
Генерал, который вел депо, с красным испуганным лицом, погоняя свою худую лошадь, скакал за каретой. Несколько офицеров сошлось вместе, солдаты окружили их. У всех были взволнованно напряженные лица.
– Qu'est ce qu'il a dit? Qu'est ce qu'il a dit?.. [Что он сказал? Что? Что?..] – слышал Пьер.
Во время проезда маршала пленные сбились в кучу, и Пьер увидал Каратаева, которого он не видал еще в нынешнее утро. Каратаев в своей шинельке сидел, прислонившись к березе. В лице его, кроме выражения вчерашнего радостного умиления при рассказе о безвинном страдании купца, светилось еще выражение тихой торжественности.
Каратаев смотрел на Пьера своими добрыми, круглыми глазами, подернутыми теперь слезою, и, видимо, подзывал его к себе, хотел сказать что то. Но Пьеру слишком страшно было за себя. Он сделал так, как будто не видал его взгляда, и поспешно отошел.
Когда пленные опять тронулись, Пьер оглянулся назад. Каратаев сидел на краю дороги, у березы; и два француза что то говорили над ним. Пьер не оглядывался больше. Он шел, прихрамывая, в гору.
Сзади, с того места, где сидел Каратаев, послышался выстрел. Пьер слышал явственно этот выстрел, но в то же мгновение, как он услыхал его, Пьер вспомнил, что он не кончил еще начатое перед проездом маршала вычисление о том, сколько переходов оставалось до Смоленска. И он стал считать. Два французские солдата, из которых один держал в руке снятое, дымящееся ружье, пробежали мимо Пьера. Они оба были бледны, и в выражении их лиц – один из них робко взглянул на Пьера – было что то похожее на то, что он видел в молодом солдате на казни. Пьер посмотрел на солдата и вспомнил о том, как этот солдат третьего дня сжег, высушивая на костре, свою рубаху и как смеялись над ним.
Собака завыла сзади, с того места, где сидел Каратаев. «Экая дура, о чем она воет?» – подумал Пьер.
Солдаты товарищи, шедшие рядом с Пьером, не оглядывались, так же как и он, на то место, с которого послышался выстрел и потом вой собаки; но строгое выражение лежало на всех лицах.


Депо, и пленные, и обоз маршала остановились в деревне Шамшеве. Все сбилось в кучу у костров. Пьер подошел к костру, поел жареного лошадиного мяса, лег спиной к огню и тотчас же заснул. Он спал опять тем же сном, каким он спал в Можайске после Бородина.
Опять события действительности соединялись с сновидениями, и опять кто то, сам ли он или кто другой, говорил ему мысли, и даже те же мысли, которые ему говорились в Можайске.
«Жизнь есть всё. Жизнь есть бог. Все перемещается и движется, и это движение есть бог. И пока есть жизнь, есть наслаждение самосознания божества. Любить жизнь, любить бога. Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий».
«Каратаев» – вспомнилось Пьеру.
И вдруг Пьеру представился, как живой, давно забытый, кроткий старичок учитель, который в Швейцарии преподавал Пьеру географию. «Постой», – сказал старичок. И он показал Пьеру глобус. Глобус этот был живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров. Вся поверхность шара состояла из капель, плотно сжатых между собой. И капли эти все двигались, перемещались и то сливались из нескольких в одну, то из одной разделялись на многие. Каждая капля стремилась разлиться, захватить наибольшее пространство, но другие, стремясь к тому же, сжимали ее, иногда уничтожали, иногда сливались с нею.
– Вот жизнь, – сказал старичок учитель.
«Как это просто и ясно, – подумал Пьер. – Как я мог не знать этого прежде».
– В середине бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать его. И растет, сливается, и сжимается, и уничтожается на поверхности, уходит в глубину и опять всплывает. Вот он, Каратаев, вот разлился и исчез. – Vous avez compris, mon enfant, [Понимаешь ты.] – сказал учитель.
– Vous avez compris, sacre nom, [Понимаешь ты, черт тебя дери.] – закричал голос, и Пьер проснулся.
Он приподнялся и сел. У костра, присев на корточках, сидел француз, только что оттолкнувший русского солдата, и жарил надетое на шомпол мясо. Жилистые, засученные, обросшие волосами, красные руки с короткими пальцами ловко поворачивали шомпол. Коричневое мрачное лицо с насупленными бровями ясно виднелось в свете угольев.
– Ca lui est bien egal, – проворчал он, быстро обращаясь к солдату, стоявшему за ним. – …brigand. Va! [Ему все равно… разбойник, право!]
И солдат, вертя шомпол, мрачно взглянул на Пьера. Пьер отвернулся, вглядываясь в тени. Один русский солдат пленный, тот, которого оттолкнул француз, сидел у костра и трепал по чем то рукой. Вглядевшись ближе, Пьер узнал лиловую собачонку, которая, виляя хвостом, сидела подле солдата.
– А, пришла? – сказал Пьер. – А, Пла… – начал он и не договорил. В его воображении вдруг, одновременно, связываясь между собой, возникло воспоминание о взгляде, которым смотрел на него Платон, сидя под деревом, о выстреле, слышанном на том месте, о вое собаки, о преступных лицах двух французов, пробежавших мимо его, о снятом дымящемся ружье, об отсутствии Каратаева на этом привале, и он готов уже был понять, что Каратаев убит, но в то же самое мгновенье в его душе, взявшись бог знает откуда, возникло воспоминание о вечере, проведенном им с красавицей полькой, летом, на балконе своего киевского дома. И все таки не связав воспоминаний нынешнего дня и не сделав о них вывода, Пьер закрыл глаза, и картина летней природы смешалась с воспоминанием о купанье, о жидком колеблющемся шаре, и он опустился куда то в воду, так что вода сошлась над его головой.
Перед восходом солнца его разбудили громкие частые выстрелы и крики. Мимо Пьера пробежали французы.
– Les cosaques! [Казаки!] – прокричал один из них, и через минуту толпа русских лиц окружила Пьера.
Долго не мог понять Пьер того, что с ним было. Со всех сторон он слышал вопли радости товарищей.
– Братцы! Родимые мои, голубчики! – плача, кричали старые солдаты, обнимая казаков и гусар. Гусары и казаки окружали пленных и торопливо предлагали кто платья, кто сапоги, кто хлеба. Пьер рыдал, сидя посреди их, и не мог выговорить ни слова; он обнял первого подошедшего к нему солдата и, плача, целовал его.
Долохов стоял у ворот разваленного дома, пропуская мимо себя толпу обезоруженных французов. Французы, взволнованные всем происшедшим, громко говорили между собой; но когда они проходили мимо Долохова, который слегка хлестал себя по сапогам нагайкой и глядел на них своим холодным, стеклянным, ничего доброго не обещающим взглядом, говор их замолкал. С другой стороны стоял казак Долохова и считал пленных, отмечая сотни чертой мела на воротах.
– Сколько? – спросил Долохов у казака, считавшего пленных.
– На вторую сотню, – отвечал казак.
– Filez, filez, [Проходи, проходи.] – приговаривал Долохов, выучившись этому выражению у французов, и, встречаясь глазами с проходившими пленными, взгляд его вспыхивал жестоким блеском.
Денисов, с мрачным лицом, сняв папаху, шел позади казаков, несших к вырытой в саду яме тело Пети Ростова.


С 28 го октября, когда начались морозы, бегство французов получило только более трагический характер замерзающих и изжаривающихся насмерть у костров людей и продолжающих в шубах и колясках ехать с награбленным добром императора, королей и герцогов; но в сущности своей процесс бегства и разложения французской армии со времени выступления из Москвы нисколько не изменился.
От Москвы до Вязьмы из семидесятитрехтысячной французской армии, не считая гвардии (которая во всю войну ничего не делала, кроме грабежа), из семидесяти трех тысяч осталось тридцать шесть тысяч (из этого числа не более пяти тысяч выбыло в сражениях). Вот первый член прогрессии, которым математически верно определяются последующие.
Французская армия в той же пропорции таяла и уничтожалась от Москвы до Вязьмы, от Вязьмы до Смоленска, от Смоленска до Березины, от Березины до Вильны, независимо от большей или меньшей степени холода, преследования, заграждения пути и всех других условий, взятых отдельно. После Вязьмы войска французские вместо трех колонн сбились в одну кучу и так шли до конца. Бертье писал своему государю (известно, как отдаленно от истины позволяют себе начальники описывать положение армии). Он писал:
«Je crois devoir faire connaitre a Votre Majeste l'etat de ses troupes dans les differents corps d'annee que j'ai ete a meme d'observer depuis deux ou trois jours dans differents passages. Elles sont presque debandees. Le nombre des soldats qui suivent les drapeaux est en proportion du quart au plus dans presque tous les regiments, les autres marchent isolement dans differentes directions et pour leur compte, dans l'esperance de trouver des subsistances et pour se debarrasser de la discipline. En general ils regardent Smolensk comme le point ou ils doivent se refaire. Ces derniers jours on a remarque que beaucoup de soldats jettent leurs cartouches et leurs armes. Dans cet etat de choses, l'interet du service de Votre Majeste exige, quelles que soient ses vues ulterieures qu'on rallie l'armee a Smolensk en commencant a la debarrasser des non combattans, tels que hommes demontes et des bagages inutiles et du materiel de l'artillerie qui n'est plus en proportion avec les forces actuelles. En outre les jours de repos, des subsistances sont necessaires aux soldats qui sont extenues par la faim et la fatigue; beaucoup sont morts ces derniers jours sur la route et dans les bivacs. Cet etat de choses va toujours en augmentant et donne lieu de craindre que si l'on n'y prete un prompt remede, on ne soit plus maitre des troupes dans un combat. Le 9 November, a 30 verstes de Smolensk».
[Долгом поставляю донести вашему величеству о состоянии корпусов, осмотренных мною на марше в последние три дня. Они почти в совершенном разброде. Только четвертая часть солдат остается при знаменах, прочие идут сами по себе разными направлениями, стараясь сыскать пропитание и избавиться от службы. Все думают только о Смоленске, где надеются отдохнуть. В последние дни много солдат побросали патроны и ружья. Какие бы ни были ваши дальнейшие намерения, но польза службы вашего величества требует собрать корпуса в Смоленске и отделить от них спешенных кавалеристов, безоружных, лишние обозы и часть артиллерии, ибо она теперь не в соразмерности с числом войск. Необходимо продовольствие и несколько дней покоя; солдаты изнурены голодом и усталостью; в последние дни многие умерли на дороге и на биваках. Такое бедственное положение беспрестанно усиливается и заставляет опасаться, что, если не будут приняты быстрые меры для предотвращения зла, мы скоро не будем иметь войска в своей власти в случае сражения. 9 ноября, в 30 верстах от Смоленка.]
Ввалившись в Смоленск, представлявшийся им обетованной землей, французы убивали друг друга за провиант, ограбили свои же магазины и, когда все было разграблено, побежали дальше.
Все шли, сами не зная, куда и зачем они идут. Еще менее других знал это гений Наполеона, так как никто ему не приказывал. Но все таки он и его окружающие соблюдали свои давнишние привычки: писались приказы, письма, рапорты, ordre du jour [распорядок дня]; называли друг друга:
«Sire, Mon Cousin, Prince d'Ekmuhl, roi de Naples» [Ваше величество, брат мой, принц Экмюльский, король Неаполитанский.] и т.д. Но приказы и рапорты были только на бумаге, ничто по ним не исполнялось, потому что не могло исполняться, и, несмотря на именование друг друга величествами, высочествами и двоюродными братьями, все они чувствовали, что они жалкие и гадкие люди, наделавшие много зла, за которое теперь приходилось расплачиваться. И, несмотря на то, что они притворялись, будто заботятся об армии, они думали только каждый о себе и о том, как бы поскорее уйти и спастись.


Действия русского и французского войск во время обратной кампании от Москвы и до Немана подобны игре в жмурки, когда двум играющим завязывают глаза и один изредка звонит колокольчиком, чтобы уведомить о себе ловящего. Сначала тот, кого ловят, звонит, не боясь неприятеля, но когда ему приходится плохо, он, стараясь неслышно идти, убегает от своего врага и часто, думая убежать, идет прямо к нему в руки.
Сначала наполеоновские войска еще давали о себе знать – это было в первый период движения по Калужской дороге, но потом, выбравшись на Смоленскую дорогу, они побежали, прижимая рукой язычок колокольчика, и часто, думая, что они уходят, набегали прямо на русских.
При быстроте бега французов и за ними русских и вследствие того изнурения лошадей, главное средство приблизительного узнавания положения, в котором находится неприятель, – разъезды кавалерии, – не существовало. Кроме того, вследствие частых и быстрых перемен положений обеих армий, сведения, какие и были, не могли поспевать вовремя. Если второго числа приходило известие о том, что армия неприятеля была там то первого числа, то третьего числа, когда можно было предпринять что нибудь, уже армия эта сделала два перехода и находилась совсем в другом положении.