Диалектический материализм

Диалекти́ческий материали́зм — философское направление, выведенное из материалистических идей К. Маркса и Ф. Энгельса, система философских воззрений К. Маркса и Ф. Энгельса, которую Энгельс противопоставлял не только идеализму, но и всему предшествующему материализму, отрицая философию как науку наук, противостоящую, с одной стороны, всем частным наукам, а с другой стороны, – практике.

Это вообще уже больше не философия, а просто мировоззрение, которое должно найти себе подтверждение не в некоей особой науке наук, а в реальных науках.

— Фридрих Энгельс, "Анти-Дюринг". Цитата по Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 20, с. 142

В СССР понятие обозначало теоретический аспект марксизма и использовалось КПСС для официального наименования советской философии в 1930—1980-х годах.

Происхождение наименования

Маркс является основателем материалистического понимания идеалистической диалектики Г. В. Ф. Гегеля. В этом он опирался на философский материализм Л. А. Фейербаха. (см. «Тезисы о Фейербахе»).

К. Маркс не использовал термин «диалектический материализм». В 1887 году этот термин впервые употребил Иосиф Дицген в своей работе «Экскурсии социалиста в область теории познания», однако заметную роль в марксизме это понятие начало играть только после его использования Плехановым в работе 1891 года, посвяшённой 60-летней годовщине со дня смерти Гегеля. С точки зрения В. И. Ленина, Иосиф Дицген использовал данный термин, чтобы отделить «современный» материализм диалектиков от «старого» механического материализма, как их именовал Энгельс.

В «Анти-Дюринге» Энгельс писал, что «современный» материализм отличается от «старого» материализма как отрицание отрицания, дополнив его идеями, выработанными в ходе длительного развития преимущественно идеалистической философии, естествознания и самой истории, но при этом сохранив его непреходящую основу — первенство материального бытия. С точки зрения Энгельса тем самым «современный» материализм перестал быть философией и стал мировоззрением:

1. Не нуждающимся в особой философской науке наук, подобной гегельянству.
2. Преодолевающим философию по форме — как стоящую над науками философию, но сохраняющим ее по полезному содержанию — как метод познания.
3. Подтверждающим свое превосходство перед другими мировоззрениями в достижениях частных наук.

С точки зрения современного исследователя Пола Томаса, главная роль в создании понятия диалектического материализма принадлежит Энгельсу, который пытался соединить философию и науку и совместить взгляды Маркса и теорию эволюции Дарвина. Согласное Томасу, Энгельсу, как и многим в викторианскую эпоху, было трудно принять случайный и нетеологический характер принципа естественного отбора по Дарвину. Энгельс считал социальную или историческую эволюцию одним из аспектов биологической эволюции, поэтому и социально-исторические, и биологические изменения подчинялись в его понимании одним и тем же «диалектическим законам».

В русскую литературу термин «диалектический материализм» ввёл Г. В. Плеханов. В. И. Ленин активно использовал термин, называя диалектический материализм "философией марксизма" и говоря, что это утверждение принадлежит Энгельсу.

1. Признает ли референт, что философия марксизма есть диалектический материализм?
Если нет, то почему не разобрал он ни разу бесчисленных заявлений Энгельса об этом?

— В. Ленин "Десять вопросов референту", 1908 г.

Теоретическая основа диалектического материализма

Согласно Энгельсу, диалектический материализм является не отдельной от частных наук философией, а мировоззрением. Диалектический материализм — это философское направление, существо которого состоит в упразднении любой философии, стоящей над наукой.

...из всей прежней философии самостоятельное существование сохраняет еще учение о мышлении и его законах — формальная логика и диалектика. Все остальное входит в положительную науку о природе и истории.

— Энгельс Ф. Анти-Дюринг.

За философией, изгнанной из природы и из истории, остается, таким образом, еще только царство чистой мысли, поскольку оно еще остается: учение о законах самого процесса мышления, логика и диалектика.

— Энгельс Ф. Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии. – Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 21, с. 316.

Основой этого мировоззрения является материалистически понятый метод диалектики Гегеля (см. материалистическая диалектика). На основе этого метода диалектика научно-теоретического мышления человека, описанного в "Науке логики", материалистически понимается как отражение объективной, материальной диалектики самой действительности в мыслящем органе трудящейся обезьяны (см. диалектическая логика).

Так называемая объективная диалектика царит во всей природе, а так называемая субъективная диалектика, диалектическое мышление, есть только отражение господствующего во всей природе движения путем противоположностей, которые и обусловливают жизнь природы своей постоянной борьбой и своим конечным переходом друг в друга, resp.1 в более высокие формы.

— Энгельс Ф. Диалектика природы. – Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 20, с. 526

В философии Гегеля диалектика Абсолютной Идеи это диалектика чистых мыслительных категорий, предшествующая появлению материального мира и лежащая в его основании. По Гегелю, она с необходимостью воплощаются в любом материальном предмете и, следовательно, в любом по-настоящему научном исследовании, а диалектика человеческого научно-теоретического мышления является ее частным случаем.

Согласно диалектически-материалистическому пониманию этого основания всей философской системы Гегеля, диалектика Абсолютной Идеи это мистификация диалектики самой материальной действительности, которая находит свое идеальное отражение в том числе в мышлении трудящейся обезьяны и принципиально-методически неотделима от него, и с необходимостью должна быть показана в любом по-настоящему научном исследовании.

Материалистическое понимание диалектики развития Абсолютной Идеи как мистификации материальной диалектики подразумевает, что она находит свое отражение не только и не столько в научных логических формах мышления человека, сколько в формах окружающей действительности: политэкономических, правовых, эстетических, литературных, психологических, сексуальных, юмористических, биологических, химических, физических.

Такое понимание упраздняет отдельное от наук философское понимание диалектики теоретического мышления человека, и потому становится "философией марксизма", отрицающей философию. Маркс откровенно высмеивал философов, чей теоретический интерес к диалектике ограничивался исключительно философией.

Нужно «оставить философию в стороне», нужно выпрыгнуть из нее и в качестве обыкновенного человека взяться за изучение действительности. Для этого и в литературе имеется огромный материал, не известный, конечно, философам. Когда после этого снова очутишься лицом к лицу с людьми вроде Круммахера или "Штирнера", то находишь, что они давным-давно остались "позади", на низшей ступени. Философия и изучение действительного мира относятся друг к другу, как онанизм и половая любовь.

— Маркс К., Немецкая идеология

Основные положения диалектического материализма

Согласно диалектическому материализму:

• материя это мысленная абстракция, обозначающая общее качество телесно существующих вещей – все то, что, действуя на наши органы чувств, производит ощущение, объективная реальность, данная нам в ощущении;

Материя как таковая, это – чистое создание мысли и абстракция. Мы отвлекаемся от качественных различий вещей, когда объединяем их, как телесно существующие, под понятием материи. Материя как таковая, в отличие от определенных, существующих материи, не является, таким образом, чем-то чувственно существующим. Когда естествознание ставит себе целью отыскать единообразную материю как таковую и свести качественные различия к чисто количественным различиям, образуемым сочетаниями тождественных мельчайших частиц, то оно поступает таким же образом, как если бы оно вместо вишен, груш, яблок желало видеть плод как таковой, вместо кошек, собак, овец и т.д. – млекопитающее как таковое, газ как таковой, металл как таковой, камень как таковой, химическое соединение как таковое, движение как таковое.

— Энгельс Ф. Диалектика природы.

• материя несотворима, вечна, была всегда, бесконечна в пространстве;

Вечность во времени, бесконечность в пространстве, – как это ясно с первого же взгляда и соответствует прямому смыслу этих слов, – состоят в том, что тут нет конца ни в какую сторону, – ни вперед, ни назад, ни вверх, ни вниз, ни вправо, ни влево. Эта бесконечность совершенно иная, чем та, которая присуща бесконечному ряду, ибо последний всегда начинается прямо с единицы, с первого члена ряда.

— Энгельс Ф. Анти-Дюринг. – Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 20, с. 49

• движение это мысленная абстрация, обозначающая общее качество телесно существущих видов движения;

Нам говорят, что мы не знаем также и того, что такое материя и движение! Разумеется, не знаем, ибо материю как таковую и движение как таковое никто еще не видел и не испытал каким-нибудь иным чувственным образом; люди имеют дело только с различными реально существующими веществами и формами движения. Вещество, материя есть не что иное, как совокупность веществ, из которой абстрагировано это понятие; движение как таковое есть не что иное, как совокупность всех чувственно воспринимаемых форм движения; такие слова, как "материя" и "движение", суть не более, как сокращения, в которых мы охватываем, сообразно их общим свойствам, множество различных чувственно воспринимаемых вещей. Поэтому материю и движение можно познать лишь путем изучения отдельных веществ и отдельных форм движения; и поскольку мы познаём последние, постольку мы познаём также и материю и движение как таковые.

— Энгельс Ф. Диалектика природы

• движение это способ существования материи: оно не может существовать вне материи, и не существует материи без движения — движение неуничтожимо;

Движение есть сущность времени и пространства. Два основных понятия выражают эту сущность: (бесконечная) непрерывность (Kontinuitat) и "пунктуальность" (=отрицание непрерывности, прерывность). Движение есть единство непрерывности (времени и пространства) и прерывности (времени и пространства). Движение есть противоречие, есть единство противоречий.

— Ленин В.И. Философские тетради. – Полн. собр. соч., т. 29, с. 231.

• диалектический характер движения обусловлен сосуществованием двух взаимно противоречащих материальных сторон этого движения;

Сосуществование двух взаимно-противоречащих сторон, их борьба и их слияние в новую категорию составляют сущность диалектического движения. Тот, кто ставит себе задачу устранения дурной стороны, уже одним этим сразу кладет конец диалектическому движению.

— Маркс К. Нищета философии. – Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т, 4, с. 136.

Мы не можем представить, выразить, смерить, изобразить движения, не прервав непрерывного, не упростив, угрубив, не разделив, не омертвив живого. Изображение движения мыслью есть всегда огрубление, омертвление, – и не только мыслью, но и ощущением, и не только движения, но и всякого понятия. И в этом суть диалектики. Эту-то суть и выражает формула: единство, тождество противоположностей.

— Ленин В.И. Философские тетради. – Полн. собр. соч., т. 29, с. 232-233.

• взаимосвязь предметов и явлений всеобщая — каждый предмет и явление имеет взаимную связь с каждым из всех остальных;
• отражение это материальный, естественный и объективный процесс, в котором материя сама отражает себя. Сознание и познание есть отражение материи самой себя мыслящим органом — мозгом. Любая мысль о материальной действительности это всегда и только мысленное (идеальное) выражение отношения материальной действительности к самой себе;

"Материалистическая теория познания, – писал И. Дицген, – сводится к признанию того, что человеческий орган познания не испускает никакого метафизического света, а есть кусок природы, отражающий другие куски природы".

— Ленин В.И. К двадцатипятилетию смерти Иосифа Дицгена. – Полн. собр. соч., т. 23, с. 119

...не человек отражает действительность, а сама действительность отражается в человеке.

— М. А. Лифшиц. Из автобиографии идей. Беседы М. А. Лифшица // Контекст 1987. Литературно-теоретические исследования. М.: Наука, 1988. С. 305.

• материя, материальная действительность понимается как конкретно-историческая действительность, на этапе трудящихся обезьян — как «общественное бытие»;

Не сознание людей определяет их бытие, а, наоборот, их общественное бытие определяет их сознание.

— Маркс К., К критике политической экономии

• всеобщие формы: движение, пространство и время – присущи материи, а не только человеческому сознанию;
• высшая форма движения это мышление (научно-теоретическое, но не психическое мышление);

Движение, рассматриваемое в самом общем смысле слова, т.е. понимаемое как способ существования материи, как внутренне присущий материи атрибут, обнимает собой все происходящие во вселенной изменения и процессы, начиная от простого перемещения и кончая мышлением;

— Энгельс Ф. Диалектика природы, – Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 20, с. 391

• противоположность материи и мышления существует только в абстрактном рассмотрении;

...противоположность материи и сознания имеет абсолютное значение только в пределах очень ограниченной области: в данном случае исключительно в пределах основного гносеологического вопроса о том, что признать первичным и что вторичным. За этими пределами относительность данного противоположения несомненна.

— В. Ленин, "Материализм и эмпириокритицизм", цитата по ПСС т.18, с. 151

• материя неотделима от мышления.

Но движение материи – это не одно только грубое механическое движение, не одно только перемещение; это – теплота и свет, электрическое и магнитное напряжение, химическое соединение и разложение, жизнь и, наконец, сознание. Говорить, будто материя за все время своего бесконечного существования имела только один-единственный раз – и то на одно лишь мгновение по сравнению с вечностью ее существования – возможность дифференцировать свое движение и тем самым развернуть все богатство этого движения и что до этого и после этого она навеки ограничена одним простым перемещением, – говорить это значит утверждать, что материя смертна и движение преходяще. Неуничтожимость движения надо понимать не только в количественном, но и в качественном смысле.

— Энгельс Ф. Диалектика природы. – Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 20, с. 360

История и развитие диалектического материализма

Появившись в порядке отмежевания от философского материализма и первого позитивизма (Анти-Дюринг) в дальнейшем диалектический материализм прошёл в своём развитии несколько этапов.

Критика второго позитивизма

В начале XX столетия некоторые русские марксисты попытались совместить марксистское учение с гносеологией неокантианцев, Э. Маха, Р. Авенариуса. Эти попытки были жёстко раскритикованы В. И. Лениным в его работе «Материализм и эмпириокритицизм» как отступление от метода. Пол Томас полагает, что Ленин считал подходы Энгельса и Плеханова дополнением к собственной теории отражения. Как писал историк советского марксизма Джордж Лихтайм, ленинская теория отражения

…расходилась с подходом Энгельса, поскольку для последнего материализм не был тождественным эпистемологическому реализму…его смесь из метафизического материализма и гегелевской диалектики…сохранилась у Ленина, но ленинская теория познания — единственное, что имело значение для Ленина — в строгом смысле не зависела от Энгельса. Доктрина, которая просто постулировала, что мышление способно делать всеобщие истинные выводы о чувственно данном внешнем мире, не нуждалась в материи как абсолютной субстанции или конститутивном элементе вселенной.

Полемика «деборинцев» и «механицистов»

В 1920-е годы возникло острое соперничество «диалектиков» и «механицистов» в СССР, завершившееся победой «диалектиков» во главе с A. M. Дебориным в 1929 году.

Новое философское руководство

Дьёрдь Лукач в работе «История и классовое сознание» определял ортодоксальность марксизма по признаку верности марксистскому методу. Эта книга вместе с сочинением Карла Корша «Марксизм и философия» стала предметом осуждения на пятом Конгрессе Коминтерна в 1924 году со стороны Г. Е. Зиновьева.

Победа сталинизма привела к введению единомыслия и подавлению интеллектуальной конкуренции. В начале 1930-х годов против «диалектиков» выступила группа партийных функционеров, возглавляемая М. Б. Митиным и П. Ф. Юдиным и поддержанная И. В. Сталиным, который назвал «диалектиков» и Деборина «меньшевиствующими идеалистами». Возник фактический запрет на критику марксизма в СССР. До 1980-х годов это название закрепляется за советской философией, де факто являвшейся частью государственной идеологии Советского государства.

Согласно Полу Томасу, Фридрих Энгельс некритично полагал, что развивает идеи Маркса в своих работах о законах природы, истории и мышления, выводя на первый план «законы» исторического развития, и в результате этого создал своеобразное универсальное мировоззрение (weltanschauung). С точки зрения Пола Томаса, Энгельс, представив себя наследником Маркса и «второй скрипкой» (или даже без этого), невольно внес вклад в формирование последующей советской ортодоксии, для целей которой необходимо было связать Сталина и Маркса. Эта установленная преемственность использовалась во время Холодной войны, как на Западе, так и в СССР. Сам Маркс, согласно Томасу, был довольно сдержанным в вопросах космического масштаба и не затрагивал натурализм и космологию. Но именно по этой причине, заключает Томас, советские эпигоны Маркса стремились заполнить несуществующие пробелы в его наследии, создавая тем самым материалистическую метафизику.

По мнению^[где?] таких исследователей, как П. Тиллих, К. С. Льюис, В. В. Шмидт, В. М. Сторчак, на основе диалектического материализма была создана догматически-начётническая, квазирелигиозная парадигма мышления, даже имевшая своё «священное писание» — труды «классиков марксизма-ленинизма», цитаты из которых были универсальными и неопровержимыми аргументами в любой научной дискуссии, а практически каждая серьёзная научная публикация (диссертация, монография и т. п.) в предисловии содержала отсылки на труды «классиков» и/или решения очередных съездов либо пленумов правящей партии. Эта тенденция усилилась в маоистском Китае и в КНДР.

В советских высших учебных заведениях в рамках преподавания марксистско-ленинской философии курс диалектического и исторического материализма был обязательным как на гуманитарных, так и на естественно-научных факультетах, а сдача экзамена по марксистско-ленинской философии была обязательна для допуска к защите кандидатской диссертации.

Идеологический контроль в науке, использовавший положения диалектического материализма, в некоторых случаях приводил к кампаниям против отдельных научных направлений как якобы «буржуазных» и «идеалистических» (с предполагавшимися при этом репрессивными действиями против их представителей). Развитие этих направлений в результате принимало закрытый характер и существенно тормозилось. Примером является сессия ВАСХНИЛ 1948 года, оказавшая тормозящее влияние на биологическую науку. В ходе этой дискуссии некоторые критики объявили «идеалистическим» понятие о наследственном веществе (то есть материи), а «материалистическим» — содержащий элементы телеологии неоламаркизм Т. Д. Лысенко и неовиталистская теория «живого вещества» О. Б. Лепешинской. В области биологии и других наук пропагандистами диалектического материализма были Стивен Джей Гулд и Ричард Левонтин.

Критика идеологического вмешательства в советской философии

В 1950-е годы начался распад диалектического материализма. Это происходило вследствие сопротивления советских учёных, боровшихся против идеологического вмешательства в науку, а также благодаря усилиям ряда советских философов (Э. В. Ильенкова, А. А. Зиновьева, М. К. Мамардашвили и др.), решивших заняться возрождением «подлинного марксизма».

Полемика с третьим позитивизмом

Карл Поппер в работе «Что такое диалектика» подвергал критике применение диалектического метода в логике и тем более в естественных науках. Признавая, что диалектика является плодотворным способом понимания исторического хода развития научной мысли, Поппер возражает против переноса «закона противоречий» в логику, отмечая, что одновременное признание истинным и тезиса, и антитезиса позволяет доказать истинность любого, даже явно ложного высказывания. Ещё больше возражений вызывает у Поппера распространение диалектической логики на другие области математики и в естественные науки.

Известна, например, диалектическая интерпретация, которая отождествляет пшеничное зерно с тезисом, развившееся из него растение — с антитезисом, а все зерна этого растения — с синтезом. Что такие примеры затуманивают и без того неясный смысл диалектической триады, делая её расплывчатость просто угрожающей, — это очевидно; в какой-то момент, охарактеризовав развитие как диалектическое, мы сообщим только то, что развитие проходит определенные ступени, то есть очень немногое. Интерпретировать же этот процесс развития в том смысле, что рост растения есть отрицание зерна, которое перестает существовать, и что созревание многочисленных новых зерен есть отрицание отрицания — некое новое начало на более высоком уровне — значит просто играть словами.

<…>

Возьмем знаменитый пример, использованный Энгельсом и кратко сформулированный И. Хеккером, «Закон синтеза на более высоком уровне… широко применяется в математике. Отрицательная величина (<math>-a</math>), умноженная сама на себя, становится <math>a^2</math>, то есть отрицание отрицания завершилось в новом синтезе». Но даже если считать <math>a</math> тезисом, а <math>-a</math> антитезисом, или отрицанием, то отрицанием отрицания является, надо думать, <math>-(-a)</math>, то есть <math>a</math>, представляющее собой не синтез «на более высоком уровне», а тождество с первоначальным тезисом. Иными словами, почему синтез должен достигаться только умножением антитезиса на самое себя? Почему, например, не сложением тезиса с антитезисом (что дало бы в результате <math>0</math>)? Или не умножением тезиса на антитезис (что дало бы <math>-a^2</math>, а вовсе не <math>a^2</math>)? И в каком смысле <math>a^2</math> «выше», чем <math>a</math> или <math>-a</math>? (Явно не в смысле численного превосходства, поскольку если <math>a = \frac{1}{2}</math>, то <math>a^2 = \frac{1}{4}</math>). Этот пример демонстрирует крайнюю произвольность в применении туманных идей диалектики.

— Поппер К. Р. [www.philosophy.ru/library/vopros/50.html Что такое диалектика?] // Вопросы философии : Журнал. — М.: Институт философии РАН, 1995. — Вып. 1. — С. 118­-138. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0042-8744&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0042-8744].

Поппер считал, что расплывчатость основных понятий диалектики («противоречие», «борьба», «отрицание») ведёт к превращению диалектического материализма в софистику, делающую бессмысленной любую критику под предлогом «непонимания» критиками диалектического метода, что в дальнейшем служит предпосылкой для развития «диалектического» догматизма и прекращению всякого развития философской мысли.

Марксистская теория… в некоторых своих ранних формулировках… давала проверяемые предсказания и действительно была фальсифицирована. Однако вместо того, чтобы признать это опровержение, последователи Маркса переинтерпретировали и теорию и свидетельство с тем, чтобы привести их в соответствие. Таким путём они спасли теорию от опровержения, однако это было достигнуто ценой использования средств, сделавших её неопровержимой… и благодаря этой уловке они разрушили её широко разрекламированные претензии на научный статус.

— К. Р. Поппер. Логика и рост научного знания. — М., 1983. — С. 246.

Г. В. Плеханов обращал внимание, что триада «вовсе не играет у Гегеля той роли, которую ей приписывают люди, не имеющие никакого понятия о философии этого мыслителя… Ни в одном из 18 томов сочинений Гегеля „триада“ ни разу не играет роли довода, и кто хоть немного знаком с его философским учением, тот понимает, что она никоим образом не могла играть её». Л. Р. Грэхэм отмечает, что "Гегель был против сведения собственного анализа к триадичной формуле и обращал внимание на то, что эта схема может быть использована только в качестве «просто педагогического средства», в качестве «формулы для памяти и разума».

В. И. Ленин в своей ранней работе «Что такое „друзья народа“ и как они воюют против социал-демократов?» рассматривает обвинение в манипуляции триадами «тезис-антитезис-синтез» и показывает несостоятельность этой критики. Имея ввиду примеры диалектического процесса с зерном и др., Ленин пишет: «…казалось бы, одного сопоставления этих примеров с такими ясными и категорическими заявлениями Энгельса (и Маркса…), что не может быть и речи о том, чтобы доказывать что-нибудь триадами, или о том, чтобы подсовывать в изображение действительного процесса „условные члены“ этих триад, — совершенно достаточно, чтобы понять нелепость обвинения марксизма в гегелевской диалектике».

«Диалектика в современном смысле этого слова, прежде всего в смысле, в котором использовал этот термин Гегель, — пишет Поппер. — это теория, которая утверждает, что нечто, в особенности человеческое мышление, развивается путём, характеризуемым так называемой диалектической триадой: тезис, антитезис и синтез». Естественно, что с таким образом понимаемой диалектикой расправиться не представляет большого труда. Причём такая трактовка диалектики выдвигается Поппером, несмотря на хорошо известную критику триад Гегеля Марксом и Энгельсом и несмотря на то, что Ленин специально предупреждал, что в материалистической диалектике «о триадах Гегеля и речи нет, а все дело сводится к тому, чтобы рассматривать социальную эволюцию как естественно-исторический процесс развития общественно-экономических формаций». Таким образом, научная значимость попперовской фальсификации диалектики равна нулю. Нет ничего проще, чем придать опровергаемой концепции заведомо ложный характер и затем успешно её фальсифицировать. При анализе естественнонаучного знания сам Поппер никогда не поступал таким образом. В этой связи представляется совсем не случайным, что в последующем Поппер, в частности в его работах «Объективное знание» и «Личность и её мозг», перешёл на более разумную позицию; в этих работах свою схему роста научного знания по формуле: некоторая проблема (Pi) — предположительное (или пробное) её решение (ТТ) — критика этого решения и устранение ошибок (ЕЕ) — измененная проблема или новая более глубокая проблемная ситуация (Р2) — Поппер готов рассматривать как «улучшение и рационализацию гегелевской диалектической схемы», правда, конечно, не в её аутентичной гегелевской и тем более марксистской, а в его — попперовской — интерпретации. Однако знаменателен сам факт: диалектика, преданная в 30-е и 40-е годы всяческому осмеянию, теперь — в изменившемся интеллектуальном и социальном климате — признается, пусть со многими оговорками, инструментом рационального рассуждения. От субъективных симпатий и- антипатий и в этом случае отказаться не так уж трудно.

— Садовский В.Н. Логико-методологическая концепция Карла Поппера (Вступительная статья) // Поппер К. Логика и рост научного знания. — М., 1983. — С. 30-31.

Метод материалистичекой диалектики состоит в исследовании противоречий, существующих в самой природе или обществе, а не языке, независимо от спекулятивных терминов, таких как «противоречие» или «борьба».

При количественно-математической обработке определенных явлений очень часто получается противоречащая себе система уравнений, в которой уравнений больше, чем неизвестных, например:

Логическое противоречие здесь налицо. Тем не менее эта система уравнений вполне реальна. Реальность его станет очевидной при условии, что под значком <math>x</math> здесь скрывается одна копейка, а сложение копеек происходит не только в голове, и не столько в голове, сколько в сберегательной кассе, начисляющей ежегодно 3 % на вложенную сумму.

В этих конкретных – и вполне реальных – условиях сложение копеек совершенно точно выражается приведенной «противоречивой» системой уравнений.

— Ильенков Э. В. Диалектика абстрактно и конкретного. — М., 1960.

Постсоветский период

После распада Советского Союза от изучения диалектического материализма отказались без дискуссий. В Энциклопедии эпистемологии и философии науки, подготовленной коллективом российских философов и изданной в 2009 году, говорится, что это учение «рассыпалось, как изветшавший и безжизненный дом».

См. также

• Материалистическая диалектика
• Логика
• Диалектика
• Диалектическая логика
• Марксистско-ленинская философия
• Отражение (философия)

Литература

Основополагающие работы

• Ленин, В. И. Конспект «Науки логики». Учение о понятии // Полное собрание сочинений : в 55 т. / Институт Марксизма-Ленинизма при ЦК КПСС. — 5-е изд. — М. : Политиздат, 1965–75. — Т. 29.</span>
• Ленин, В. И. Материализм и эмпириокритицизм // Полное собрание сочинений : в 55 т. / Институт Марксизма-Ленинизма при ЦК КПСС. — 5-е изд. — М. : Политиздат, 1965–75. — Т. 18.</span>
• Ленин, В. И. Марксизм и ревизионизм // Полное собрание сочинений : в 55 т. / Институт Марксизма-Ленинизма при ЦК КПСС. — 5-е изд. — М. : Политиздат, 1965–75. — Т. 17.</span>
• Ленин, В. И. Рецензия. Karl Kautsky. Bernstein und das sozialdemokratische Programm. Eine Antikritik // Полное собрание сочинений : в 55 т. / Институт Марксизма-Ленинизма при ЦК КПСС. — 5-е изд. — М. : Политиздат, 1965–75. — Т. 23.</span>
• Ленин, В. И. Философские тетради // Полное собрание сочинений : в 55 т. / Институт Марксизма-Ленинизма при ЦК КПСС. — 5-е изд. — М. : Политиздат, 1965–75. — Т. 29.</span>
• Ленин, В. И. Фридрих Энгельс // Полное собрание сочинений : в 55 т. / Институт Марксизма-Ленинизма при ЦК КПСС. — 5-е изд. — М. : Политиздат, 1965–75. — Т. 2.</span>
• Ленин, В. И. Что делать? // Полное собрание сочинений : в 55 т. / Институт Марксизма-Ленинизма при ЦК КПСС. — 5-е изд. — М. : Политиздат, 1965–75. — Т. 6.</span>
• Ленин, В. И. Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов? // Полное собрание сочинений : в 55 т. / Институт Марксизма-Ленинизма при ЦК КПСС. — 5-е изд. — М. : Политиздат, 1965–75. — Т. 1.</span>
• Ленин, В. И. Экономическое содержание народничества и критика его в книге г. Струве // Полное собрание сочинений : в 55 т. / Институт Марксизма-Ленинизма при ЦК КПСС. — 5-е изд. — М. : Политиздат, 1965–75. — Т. 1.</span>
• Маркс, К. Диалектика природы // Сочинения : в 50 т. / К. Маркс, Ф. Энгельс ; Институт Марксизма-Ленинизма при ЦК КПСС. — 2-е изд. — М. : Политиздат, 1955–81. — Т. 20.</span>
• Маркс, К. Диалектика природы // Сочинения : в 50 т. / К. Маркс, Ф. Энгельс ; Институт Марксизма-Ленинизма при ЦК КПСС. — 2-е изд. — М. : Политиздат, 1955–81. — Т. 20.</span>
• Маркс, К. Капитал : Критика политической экономии // Сочинения : в 50 т. / К. Маркс, Ф. Энгельс ; Институт Марксизма-Ленинизма при ЦК КПСС. — 2-е изд. — М. : Политиздат, 1955–81. — Т. 23

1. REDIRECT Ш:Cont.</span>

• Маркс, К. К критике гегелевской философии права // Сочинения : в 50 т. / К. Маркс, Ф. Энгельс ; Институт Марксизма-Ленинизма при ЦК КПСС. — 2-е изд. — М. : Политиздат, 1955–81. — Т. 1.</span>
• Маркс, К. К критике политической экономии // Сочинения : в 50 т. / К. Маркс, Ф. Энгельс ; Институт Марксизма-Ленинизма при ЦК КПСС. — 2-е изд. — М. : Политиздат, 1955–81. — Т. 13.</span>
• Маркс, К. Морализирующая критика и критизирующая мораль : К истории немецкой культуры : Против Карла Гейнцена // Сочинения : в 50 т. / К. Маркс, Ф. Энгельс ; Институт Марксизма-Ленинизма при ЦК КПСС. — 2-е изд. — М. : Политиздат, 1955–81. — Т. 4.</span>
• Маркс, К. Немецкая идеология // Сочинения : в 50 т. / К. Маркс, Ф. Энгельс ; Институт Марксизма-Ленинизма при ЦК КПСС. — 2-е изд. — М. : Политиздат, 1955–81. — Т. 3.</span>
• Маркс, К. Нищета философии : Ответ на «Философию нищеты» г-на Прудона // Сочинения : в 50 т. / К. Маркс, Ф. Энгельс ; Институт Марксизма-Ленинизма при ЦК КПСС. — 2-е изд. — М. : Политиздат, 1955–81. — Т. 4.</span>
• Маркс, К. [psylib.org.ua/books/maenl01/index.htm О диалектическом и историческом материализме] : Сборник / К. Маркс, Ф. Энгельс, В. И. Ленин. — М. : Политиздат, 1984. — 636 с.</span>
• Маркс, К. Святое семейство, или Критика критической критики : Против Бруно Бауэра и компании // Сочинения : в 50 т. / К. Маркс, Ф. Энгельс ; Институт Марксизма-Ленинизма при ЦК КПСС. — 2-е изд. — М. : Политиздат, 1955–81. — Т. 2.</span>
• Маркс, К. Тезисы о Фейербахе // Сочинения : в 50 т. / К. Маркс, Ф. Энгельс ; Институт Марксизма-Ленинизма при ЦК КПСС. — 2-е изд. — М. : Политиздат, 1955–81. — Т. 3.</span>
• Маркс, К. Циркуляр против Криге // Сочинения : в 50 т. / К. Маркс, Ф. Энгельс ; Институт Марксизма-Ленинизма при ЦК КПСС. — 2-е изд. — М. : Политиздат, 1955–81. — Т. 4.</span>
• Энгельс, Ф. Анти-Дюринг // Сочинения : в 50 т. / К. Маркс, Ф. Энгельс ; Институт Марксизма-Ленинизма при ЦК КПСС. — 2-е изд. — М. : Политиздат, 1955–81. — Т. 20.</span>
• Энгельс, Ф. Истинные социалисты // Сочинения : в 50 т. / К. Маркс, Ф. Энгельс ; Институт Марксизма-Ленинизма при ЦК КПСС. — 2-е изд. — М. : Политиздат, 1955–81. — Т. 3.</span>
• Маркс, К. Манифест Коммунистической партии // Сочинения : в 50 т. / К. Маркс, Ф. Энгельс ; Институт Марксизма-Ленинизма при ЦК КПСС. — 2-е изд. — М. : Политиздат, 1955–81. — Т. 4.</span>
• Энгельс, Ф. Принципы коммунизма // Сочинения : в 50 т. / К. Маркс, Ф. Энгельс ; Институт Марксизма-Ленинизма при ЦК КПСС. — 2-е изд. — М. : Политиздат, 1955–81. — Т. 4.</span>
• Энгельс, Ф. Шеллинг и откровение // Из ранних произведений / К. Маркс, Ф. Энгельс ; Институт Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина при ЦК КПСС. — М. : Политиздат, 1956.</span>
• Энгельс, Ф. Шеллинг о Гегеле // Из ранних произведений / К. Маркс, Ф. Энгельс ; Институт Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина при ЦК КПСС. — М. : Политиздат, 1956.</span>
• Энгельс, Ф. Шеллинг — философ во Христе // Из ранних произведений / К. Маркс, Ф. Энгельс ; Институт Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина при ЦК КПСС. — М. : Политиздат, 1956.</span>
• Энгельс, Ф. Эльберфельдские речи // Сочинения : в 50 т. / К. Маркс, Ф. Энгельс ; Институт Марксизма-Ленинизма при ЦК КПСС. — 2-е изд. — М. : Политиздат, 1955–81. — Т. 2.</span>

Другие работы

• Алтайский, М. Л. [caute.tk/ilyenkov/texts/falsmao.html Фальсификация марксистской диалектики в угоду маоистской политике] / М. Л. Алтайский, Э. В. Ильенков // Коммунист. — 1973. — № 18. — С. 43–105.</span>
• Ай Сы-ци. Лекции по диалектическому материализму : Пер. с китайского. — М. : Госполитиздат, 1959. — 307 с.</span>
• [minervium.com/philosophy/Aleksandrov-Dialekticheskij-materializm.html Диалектический материализм] / Под общ. ред. акад. Г. Ф. Александрова ; Акад. наук СССР. Ин-т философии. — М. : Госполитиздат, 1953. — 440 с.</span>
• Ильенков, Э. В. [caute.tk/ilyenkov/texts/phc/hegfin.html Вершина, конец и новая жизнь диалектики] : Гегель и конец старой философии // Философия и культура. — М., 1991. — С. 131–132.</span>
• Кессиди, Ф. Х. Гераклит и диалектический материализм // Вопросы философии. — 2009. — № 3. — С. 142–146.</span>
• Конфорт, М. [minervium.com/philosophy/Kornfort-Dialekticheskij-materializm.html Диалектический материализм] : Введение : Пер. с англ / Общая ред. чл.-кор. АН СССР П. Н. Федосеева. — М. : Изд-во иностр. лит., 1956. — 498 с.</span>
• Ойзерман Т. И. Диалектический материализм и история философии. — М.: Мысль, 1979. — 308 с.
• Морочник, С. Б. Диалектический материализм : Очерки по марксистской философии для мед. ин-тов / Под общ. ред. акад., проф. А. М. Богоутдинова и проф. М. Г. Ярошевского. — Душанбе : Таджикгосиздат, 1963. — 375 с.</span>
• Основы марксистско-ленинской философии : Учебник для студентов вузов / АН СССР. Ин-т философии. М-во высш. и сред. спец. образования СССР. — М. : Политиздат, 1971. — 542 с.</span>
• Ракитов, А. И. [diamat.su Марксистско-ленинская философия]. — 2-е изд., пер. и доп. — М. : Политиздат, 1988.</span>
• Руткевич М. Н. Диалектический материализм. — М.: Мысль, 1973. — 527 с.
• Сталин, И. В. [grachev62.narod.ru/stalin/t14/t14_55.htm О диалектическом и историческом материализме] // Сочинения : в 18 т. — М. : Политиздат : Изд-во «Писатель» : Северная корона : Союз, 1946–2006. — Т. 18.</span>
• Colletti, L. Il marxismo e Hegel : Materialismo dialettico e irrazionalismo. — Bari : Laterza, 1969.</span>

Ссылки

• Альтюссер Л. [www.maoism.ru/library/contradiction_and_over-determination.htm Противоречие и сверхдетерминация] (недоступная ссылка с 13-05-2013 (3998 дней) — история)
• Лорен Грэхэм [scepsis.ru/library/id_666.html «Естествознание, философия и науки о человеческом поведении в Советском Союзе»] — книга о взаимодействии советской науки с преобладавшим в то время философским течением — диалектическим материализмом
• Бертел Оллман [www.nyu.edu/projects/ollman/books/dd.php Dance of the Dialectic: Steps in Marx’s Method]
• Юрий Семёнов [scepsis.ru/library/id_51.html «Диалектический (прагмо-диалектический) материализм: его место в истории философской мысли и современное значение»]

Отрывок, характеризующий Диалектический материализм

– Нельзя, Марья Генриховна, – отвечал офицер, – надо доктору прислужиться. Все, может быть, и он меня пожалеет, когда ногу или руку резать станет.
Стаканов было только три; вода была такая грязная, что нельзя было решить, когда крепок или некрепок чай, и в самоваре воды было только на шесть стаканов, но тем приятнее было по очереди и старшинству получить свой стакан из пухлых с короткими, не совсем чистыми, ногтями ручек Марьи Генриховны. Все офицеры, казалось, действительно были в этот вечер влюблены в Марью Генриховну. Даже те офицеры, которые играли за перегородкой в карты, скоро бросили игру и перешли к самовару, подчиняясь общему настроению ухаживанья за Марьей Генриховной. Марья Генриховна, видя себя окруженной такой блестящей и учтивой молодежью, сияла счастьем, как ни старалась она скрывать этого и как ни очевидно робела при каждом сонном движении спавшего за ней мужа.
Ложка была только одна, сахару было больше всего, но размешивать его не успевали, и потому было решено, что она будет поочередно мешать сахар каждому. Ростов, получив свой стакан и подлив в него рому, попросил Марью Генриховну размешать.
– Да ведь вы без сахара? – сказала она, все улыбаясь, как будто все, что ни говорила она, и все, что ни говорили другие, было очень смешно и имело еще другое значение.
– Да мне не сахар, мне только, чтоб вы помешали своей ручкой.
Марья Генриховна согласилась и стала искать ложку, которую уже захватил кто то.
– Вы пальчиком, Марья Генриховна, – сказал Ростов, – еще приятнее будет.
– Горячо! – сказала Марья Генриховна, краснея от удовольствия.
Ильин взял ведро с водой и, капнув туда рому, пришел к Марье Генриховне, прося помешать пальчиком.
– Это моя чашка, – говорил он. – Только вложите пальчик, все выпью.
Когда самовар весь выпили, Ростов взял карты и предложил играть в короли с Марьей Генриховной. Кинули жребий, кому составлять партию Марьи Генриховны. Правилами игры, по предложению Ростова, было то, чтобы тот, кто будет королем, имел право поцеловать ручку Марьи Генриховны, а чтобы тот, кто останется прохвостом, шел бы ставить новый самовар для доктора, когда он проснется.
– Ну, а ежели Марья Генриховна будет королем? – спросил Ильин.
– Она и так королева! И приказания ее – закон.
Только что началась игра, как из за Марьи Генриховны вдруг поднялась вспутанная голова доктора. Он давно уже не спал и прислушивался к тому, что говорилось, и, видимо, не находил ничего веселого, смешного или забавного во всем, что говорилось и делалось. Лицо его было грустно и уныло. Он не поздоровался с офицерами, почесался и попросил позволения выйти, так как ему загораживали дорогу. Как только он вышел, все офицеры разразились громким хохотом, а Марья Генриховна до слез покраснела и тем сделалась еще привлекательнее на глаза всех офицеров. Вернувшись со двора, доктор сказал жене (которая перестала уже так счастливо улыбаться и, испуганно ожидая приговора, смотрела на него), что дождь прошел и что надо идти ночевать в кибитку, а то все растащат.
– Да я вестового пошлю… двух! – сказал Ростов. – Полноте, доктор.
– Я сам стану на часы! – сказал Ильин.
– Нет, господа, вы выспались, а я две ночи не спал, – сказал доктор и мрачно сел подле жены, ожидая окончания игры.
Глядя на мрачное лицо доктора, косившегося на свою жену, офицерам стало еще веселей, и многие не могла удерживаться от смеха, которому они поспешно старались приискивать благовидные предлоги. Когда доктор ушел, уведя свою жену, и поместился с нею в кибиточку, офицеры улеглись в корчме, укрывшись мокрыми шинелями; но долго не спали, то переговариваясь, вспоминая испуг доктора и веселье докторши, то выбегая на крыльцо и сообщая о том, что делалось в кибиточке. Несколько раз Ростов, завертываясь с головой, хотел заснуть; но опять чье нибудь замечание развлекало его, опять начинался разговор, и опять раздавался беспричинный, веселый, детский хохот.


В третьем часу еще никто не заснул, как явился вахмистр с приказом выступать к местечку Островне.
Все с тем же говором и хохотом офицеры поспешно стали собираться; опять поставили самовар на грязной воде. Но Ростов, не дождавшись чаю, пошел к эскадрону. Уже светало; дождик перестал, тучи расходились. Было сыро и холодно, особенно в непросохшем платье. Выходя из корчмы, Ростов и Ильин оба в сумерках рассвета заглянули в глянцевитую от дождя кожаную докторскую кибиточку, из под фартука которой торчали ноги доктора и в середине которой виднелся на подушке чепчик докторши и слышалось сонное дыхание.
– Право, она очень мила! – сказал Ростов Ильину, выходившему с ним.
– Прелесть какая женщина! – с шестнадцатилетней серьезностью отвечал Ильин.
Через полчаса выстроенный эскадрон стоял на дороге. Послышалась команда: «Садись! – солдаты перекрестились и стали садиться. Ростов, выехав вперед, скомандовал: «Марш! – и, вытянувшись в четыре человека, гусары, звуча шлепаньем копыт по мокрой дороге, бренчаньем сабель и тихим говором, тронулись по большой, обсаженной березами дороге, вслед за шедшей впереди пехотой и батареей.
Разорванные сине лиловые тучи, краснея на восходе, быстро гнались ветром. Становилось все светлее и светлее. Ясно виднелась та курчавая травка, которая заседает всегда по проселочным дорогам, еще мокрая от вчерашнего дождя; висячие ветви берез, тоже мокрые, качались от ветра и роняли вбок от себя светлые капли. Яснее и яснее обозначались лица солдат. Ростов ехал с Ильиным, не отстававшим от него, стороной дороги, между двойным рядом берез.
Ростов в кампании позволял себе вольность ездить не на фронтовой лошади, а на казацкой. И знаток и охотник, он недавно достал себе лихую донскую, крупную и добрую игреневую лошадь, на которой никто не обскакивал его. Ехать на этой лошади было для Ростова наслаждение. Он думал о лошади, об утре, о докторше и ни разу не подумал о предстоящей опасности.
Прежде Ростов, идя в дело, боялся; теперь он не испытывал ни малейшего чувства страха. Не оттого он не боялся, что он привык к огню (к опасности нельзя привыкнуть), но оттого, что он выучился управлять своей душой перед опасностью. Он привык, идя в дело, думать обо всем, исключая того, что, казалось, было бы интереснее всего другого, – о предстоящей опасности. Сколько он ни старался, ни упрекал себя в трусости первое время своей службы, он не мог этого достигнуть; но с годами теперь это сделалось само собою. Он ехал теперь рядом с Ильиным между березами, изредка отрывая листья с веток, которые попадались под руку, иногда дотрогиваясь ногой до паха лошади, иногда отдавая, не поворачиваясь, докуренную трубку ехавшему сзади гусару, с таким спокойным и беззаботным видом, как будто он ехал кататься. Ему жалко было смотреть на взволнованное лицо Ильина, много и беспокойно говорившего; он по опыту знал то мучительное состояние ожидания страха и смерти, в котором находился корнет, и знал, что ничто, кроме времени, не поможет ему.
Только что солнце показалось на чистой полосе из под тучи, как ветер стих, как будто он не смел портить этого прелестного после грозы летнего утра; капли еще падали, но уже отвесно, – и все затихло. Солнце вышло совсем, показалось на горизонте и исчезло в узкой и длинной туче, стоявшей над ним. Через несколько минут солнце еще светлее показалось на верхнем крае тучи, разрывая ее края. Все засветилось и заблестело. И вместе с этим светом, как будто отвечая ему, раздались впереди выстрелы орудий.
Не успел еще Ростов обдумать и определить, как далеки эти выстрелы, как от Витебска прискакал адъютант графа Остермана Толстого с приказанием идти на рысях по дороге.
Эскадрон объехал пехоту и батарею, также торопившуюся идти скорее, спустился под гору и, пройдя через какую то пустую, без жителей, деревню, опять поднялся на гору. Лошади стали взмыливаться, люди раскраснелись.
– Стой, равняйся! – послышалась впереди команда дивизионера.
– Левое плечо вперед, шагом марш! – скомандовали впереди.
И гусары по линии войск прошли на левый фланг позиции и стали позади наших улан, стоявших в первой линии. Справа стояла наша пехота густой колонной – это были резервы; повыше ее на горе видны были на чистом чистом воздухе, в утреннем, косом и ярком, освещении, на самом горизонте, наши пушки. Впереди за лощиной видны были неприятельские колонны и пушки. В лощине слышна была наша цепь, уже вступившая в дело и весело перещелкивающаяся с неприятелем.
Ростову, как от звуков самой веселой музыки, стало весело на душе от этих звуков, давно уже не слышанных. Трап та та тап! – хлопали то вдруг, то быстро один за другим несколько выстрелов. Опять замолкло все, и опять как будто трескались хлопушки, по которым ходил кто то.
Гусары простояли около часу на одном месте. Началась и канонада. Граф Остерман с свитой проехал сзади эскадрона, остановившись, поговорил с командиром полка и отъехал к пушкам на гору.
Вслед за отъездом Остермана у улан послышалась команда:
– В колонну, к атаке стройся! – Пехота впереди их вздвоила взводы, чтобы пропустить кавалерию. Уланы тронулись, колеблясь флюгерами пик, и на рысях пошли под гору на французскую кавалерию, показавшуюся под горой влево.
Как только уланы сошли под гору, гусарам ведено было подвинуться в гору, в прикрытие к батарее. В то время как гусары становились на место улан, из цепи пролетели, визжа и свистя, далекие, непопадавшие пули.
Давно не слышанный этот звук еще радостнее и возбудительное подействовал на Ростова, чем прежние звуки стрельбы. Он, выпрямившись, разглядывал поле сражения, открывавшееся с горы, и всей душой участвовал в движении улан. Уланы близко налетели на французских драгун, что то спуталось там в дыму, и через пять минут уланы понеслись назад не к тому месту, где они стояли, но левее. Между оранжевыми уланами на рыжих лошадях и позади их, большой кучей, видны были синие французские драгуны на серых лошадях.


Ростов своим зорким охотничьим глазом один из первых увидал этих синих французских драгун, преследующих наших улан. Ближе, ближе подвигались расстроенными толпами уланы, и французские драгуны, преследующие их. Уже можно было видеть, как эти, казавшиеся под горой маленькими, люди сталкивались, нагоняли друг друга и махали руками или саблями.
Ростов, как на травлю, смотрел на то, что делалось перед ним. Он чутьем чувствовал, что ежели ударить теперь с гусарами на французских драгун, они не устоят; но ежели ударить, то надо было сейчас, сию минуту, иначе будет уже поздно. Он оглянулся вокруг себя. Ротмистр, стоя подле него, точно так же не спускал глаз с кавалерии внизу.
– Андрей Севастьяныч, – сказал Ростов, – ведь мы их сомнем…
– Лихая бы штука, – сказал ротмистр, – а в самом деле…
Ростов, не дослушав его, толкнул лошадь, выскакал вперед эскадрона, и не успел он еще скомандовать движение, как весь эскадрон, испытывавший то же, что и он, тронулся за ним. Ростов сам не знал, как и почему он это сделал. Все это он сделал, как он делал на охоте, не думая, не соображая. Он видел, что драгуны близко, что они скачут, расстроены; он знал, что они не выдержат, он знал, что была только одна минута, которая не воротится, ежели он упустит ее. Пули так возбудительно визжали и свистели вокруг него, лошадь так горячо просилась вперед, что он не мог выдержать. Он тронул лошадь, скомандовал и в то же мгновение, услыхав за собой звук топота своего развернутого эскадрона, на полных рысях, стал спускаться к драгунам под гору. Едва они сошли под гору, как невольно их аллюр рыси перешел в галоп, становившийся все быстрее и быстрее по мере того, как они приближались к своим уланам и скакавшим за ними французским драгунам. Драгуны были близко. Передние, увидав гусар, стали поворачивать назад, задние приостанавливаться. С чувством, с которым он несся наперерез волку, Ростов, выпустив во весь мах своего донца, скакал наперерез расстроенным рядам французских драгун. Один улан остановился, один пеший припал к земле, чтобы его не раздавили, одна лошадь без седока замешалась с гусарами. Почти все французские драгуны скакали назад. Ростов, выбрав себе одного из них на серой лошади, пустился за ним. По дороге он налетел на куст; добрая лошадь перенесла его через него, и, едва справясь на седле, Николай увидал, что он через несколько мгновений догонит того неприятеля, которого он выбрал своей целью. Француз этот, вероятно, офицер – по его мундиру, согнувшись, скакал на своей серой лошади, саблей подгоняя ее. Через мгновенье лошадь Ростова ударила грудью в зад лошади офицера, чуть не сбила ее с ног, и в то же мгновенье Ростов, сам не зная зачем, поднял саблю и ударил ею по французу.
В то же мгновение, как он сделал это, все оживление Ростова вдруг исчезло. Офицер упал не столько от удара саблей, который только слегка разрезал ему руку выше локтя, сколько от толчка лошади и от страха. Ростов, сдержав лошадь, отыскивал глазами своего врага, чтобы увидать, кого он победил. Драгунский французский офицер одной ногой прыгал на земле, другой зацепился в стремени. Он, испуганно щурясь, как будто ожидая всякую секунду нового удара, сморщившись, с выражением ужаса взглянул снизу вверх на Ростова. Лицо его, бледное и забрызганное грязью, белокурое, молодое, с дырочкой на подбородке и светлыми голубыми глазами, было самое не для поля сражения, не вражеское лицо, а самое простое комнатное лицо. Еще прежде, чем Ростов решил, что он с ним будет делать, офицер закричал: «Je me rends!» [Сдаюсь!] Он, торопясь, хотел и не мог выпутать из стремени ногу и, не спуская испуганных голубых глаз, смотрел на Ростова. Подскочившие гусары выпростали ему ногу и посадили его на седло. Гусары с разных сторон возились с драгунами: один был ранен, но, с лицом в крови, не давал своей лошади; другой, обняв гусара, сидел на крупе его лошади; третий взлеаал, поддерживаемый гусаром, на его лошадь. Впереди бежала, стреляя, французская пехота. Гусары торопливо поскакали назад с своими пленными. Ростов скакал назад с другими, испытывая какое то неприятное чувство, сжимавшее ему сердце. Что то неясное, запутанное, чего он никак не мог объяснить себе, открылось ему взятием в плен этого офицера и тем ударом, который он нанес ему.
Граф Остерман Толстой встретил возвращавшихся гусар, подозвал Ростова, благодарил его и сказал, что он представит государю о его молодецком поступке и будет просить для него Георгиевский крест. Когда Ростова потребовали к графу Остерману, он, вспомнив о том, что атака его была начата без приказанья, был вполне убежден, что начальник требует его для того, чтобы наказать его за самовольный поступок. Поэтому лестные слова Остермана и обещание награды должны бы были тем радостнее поразить Ростова; но все то же неприятное, неясное чувство нравственно тошнило ему. «Да что бишь меня мучает? – спросил он себя, отъезжая от генерала. – Ильин? Нет, он цел. Осрамился я чем нибудь? Нет. Все не то! – Что то другое мучило его, как раскаяние. – Да, да, этот французский офицер с дырочкой. И я хорошо помню, как рука моя остановилась, когда я поднял ее».
Ростов увидал отвозимых пленных и поскакал за ними, чтобы посмотреть своего француза с дырочкой на подбородке. Он в своем странном мундире сидел на заводной гусарской лошади и беспокойно оглядывался вокруг себя. Рана его на руке была почти не рана. Он притворно улыбнулся Ростову и помахал ему рукой, в виде приветствия. Ростову все так же было неловко и чего то совестно.
Весь этот и следующий день друзья и товарищи Ростова замечали, что он не скучен, не сердит, но молчалив, задумчив и сосредоточен. Он неохотно пил, старался оставаться один и о чем то все думал.
Ростов все думал об этом своем блестящем подвиге, который, к удивлению его, приобрел ему Георгиевский крест и даже сделал ему репутацию храбреца, – и никак не мог понять чего то. «Так и они еще больше нашего боятся! – думал он. – Так только то и есть всего, то, что называется геройством? И разве я это делал для отечества? И в чем он виноват с своей дырочкой и голубыми глазами? А как он испугался! Он думал, что я убью его. За что ж мне убивать его? У меня рука дрогнула. А мне дали Георгиевский крест. Ничего, ничего не понимаю!»
Но пока Николай перерабатывал в себе эти вопросы и все таки не дал себе ясного отчета в том, что так смутило его, колесо счастья по службе, как это часто бывает, повернулось в его пользу. Его выдвинули вперед после Островненского дела, дали ему батальон гусаров и, когда нужно было употребить храброго офицера, давали ему поручения.


Получив известие о болезни Наташи, графиня, еще не совсем здоровая и слабая, с Петей и со всем домом приехала в Москву, и все семейство Ростовых перебралось от Марьи Дмитриевны в свой дом и совсем поселилось в Москве.
Болезнь Наташи была так серьезна, что, к счастию ее и к счастию родных, мысль о всем том, что было причиной ее болезни, ее поступок и разрыв с женихом перешли на второй план. Она была так больна, что нельзя было думать о том, насколько она была виновата во всем случившемся, тогда как она не ела, не спала, заметно худела, кашляла и была, как давали чувствовать доктора, в опасности. Надо было думать только о том, чтобы помочь ей. Доктора ездили к Наташе и отдельно и консилиумами, говорили много по французски, по немецки и по латыни, осуждали один другого, прописывали самые разнообразные лекарства от всех им известных болезней; но ни одному из них не приходила в голову та простая мысль, что им не может быть известна та болезнь, которой страдала Наташа, как не может быть известна ни одна болезнь, которой одержим живой человек: ибо каждый живой человек имеет свои особенности и всегда имеет особенную и свою новую, сложную, неизвестную медицине болезнь, не болезнь легких, печени, кожи, сердца, нервов и т. д., записанных в медицине, но болезнь, состоящую из одного из бесчисленных соединений в страданиях этих органов. Эта простая мысль не могла приходить докторам (так же, как не может прийти колдуну мысль, что он не может колдовать) потому, что их дело жизни состояло в том, чтобы лечить, потому, что за то они получали деньги, и потому, что на это дело они потратили лучшие годы своей жизни. Но главное – мысль эта не могла прийти докторам потому, что они видели, что они несомненно полезны, и были действительно полезны для всех домашних Ростовых. Они были полезны не потому, что заставляли проглатывать больную большей частью вредные вещества (вред этот был мало чувствителен, потому что вредные вещества давались в малом количестве), но они полезны, необходимы, неизбежны были (причина – почему всегда есть и будут мнимые излечители, ворожеи, гомеопаты и аллопаты) потому, что они удовлетворяли нравственной потребности больной и людей, любящих больную. Они удовлетворяли той вечной человеческой потребности надежды на облегчение, потребности сочувствия и деятельности, которые испытывает человек во время страдания. Они удовлетворяли той вечной, человеческой – заметной в ребенке в самой первобытной форме – потребности потереть то место, которое ушиблено. Ребенок убьется и тотчас же бежит в руки матери, няньки для того, чтобы ему поцеловали и потерли больное место, и ему делается легче, когда больное место потрут или поцелуют. Ребенок не верит, чтобы у сильнейших и мудрейших его не было средств помочь его боли. И надежда на облегчение и выражение сочувствия в то время, как мать трет его шишку, утешают его. Доктора для Наташи были полезны тем, что они целовали и терли бобо, уверяя, что сейчас пройдет, ежели кучер съездит в арбатскую аптеку и возьмет на рубль семь гривен порошков и пилюль в хорошенькой коробочке и ежели порошки эти непременно через два часа, никак не больше и не меньше, будет в отварной воде принимать больная.
Что же бы делали Соня, граф и графиня, как бы они смотрели на слабую, тающую Наташу, ничего не предпринимая, ежели бы не было этих пилюль по часам, питья тепленького, куриной котлетки и всех подробностей жизни, предписанных доктором, соблюдать которые составляло занятие и утешение для окружающих? Чем строже и сложнее были эти правила, тем утешительнее было для окружающих дело. Как бы переносил граф болезнь своей любимой дочери, ежели бы он не знал, что ему стоила тысячи рублей болезнь Наташи и что он не пожалеет еще тысяч, чтобы сделать ей пользу: ежели бы он не знал, что, ежели она не поправится, он не пожалеет еще тысяч и повезет ее за границу и там сделает консилиумы; ежели бы он не имел возможности рассказывать подробности о том, как Метивье и Феллер не поняли, а Фриз понял, и Мудров еще лучше определил болезнь? Что бы делала графиня, ежели бы она не могла иногда ссориться с больной Наташей за то, что она не вполне соблюдает предписаний доктора?
– Эдак никогда не выздоровеешь, – говорила она, за досадой забывая свое горе, – ежели ты не будешь слушаться доктора и не вовремя принимать лекарство! Ведь нельзя шутить этим, когда у тебя может сделаться пневмония, – говорила графиня, и в произношении этого непонятного не для нее одной слова, она уже находила большое утешение. Что бы делала Соня, ежели бы у ней не было радостного сознания того, что она не раздевалась три ночи первое время для того, чтобы быть наготове исполнять в точности все предписания доктора, и что она теперь не спит ночи, для того чтобы не пропустить часы, в которые надо давать маловредные пилюли из золотой коробочки? Даже самой Наташе, которая хотя и говорила, что никакие лекарства не вылечат ее и что все это глупости, – и ей было радостно видеть, что для нее делали так много пожертвований, что ей надо было в известные часы принимать лекарства, и даже ей радостно было то, что она, пренебрегая исполнением предписанного, могла показывать, что она не верит в лечение и не дорожит своей жизнью.
Доктор ездил каждый день, щупал пульс, смотрел язык и, не обращая внимания на ее убитое лицо, шутил с ней. Но зато, когда он выходил в другую комнату, графиня поспешно выходила за ним, и он, принимая серьезный вид и покачивая задумчиво головой, говорил, что, хотя и есть опасность, он надеется на действие этого последнего лекарства, и что надо ждать и посмотреть; что болезнь больше нравственная, но…
Графиня, стараясь скрыть этот поступок от себя и от доктора, всовывала ему в руку золотой и всякий раз с успокоенным сердцем возвращалась к больной.
Признаки болезни Наташи состояли в том, что она мало ела, мало спала, кашляла и никогда не оживлялась. Доктора говорили, что больную нельзя оставлять без медицинской помощи, и поэтому в душном воздухе держали ее в городе. И лето 1812 года Ростовы не уезжали в деревню.
Несмотря на большое количество проглоченных пилюль, капель и порошков из баночек и коробочек, из которых madame Schoss, охотница до этих вещиц, собрала большую коллекцию, несмотря на отсутствие привычной деревенской жизни, молодость брала свое: горе Наташи начало покрываться слоем впечатлений прожитой жизни, оно перестало такой мучительной болью лежать ей на сердце, начинало становиться прошедшим, и Наташа стала физически оправляться.


Наташа была спокойнее, но не веселее. Она не только избегала всех внешних условий радости: балов, катанья, концертов, театра; но она ни разу не смеялась так, чтобы из за смеха ее не слышны были слезы. Она не могла петь. Как только начинала она смеяться или пробовала одна сама с собой петь, слезы душили ее: слезы раскаяния, слезы воспоминаний о том невозвратном, чистом времени; слезы досады, что так, задаром, погубила она свою молодую жизнь, которая могла бы быть так счастлива. Смех и пение особенно казались ей кощунством над ее горем. О кокетстве она и не думала ни раза; ей не приходилось даже воздерживаться. Она говорила и чувствовала, что в это время все мужчины были для нее совершенно то же, что шут Настасья Ивановна. Внутренний страж твердо воспрещал ей всякую радость. Да и не было в ней всех прежних интересов жизни из того девичьего, беззаботного, полного надежд склада жизни. Чаще и болезненнее всего вспоминала она осенние месяцы, охоту, дядюшку и святки, проведенные с Nicolas в Отрадном. Что бы она дала, чтобы возвратить хоть один день из того времени! Но уж это навсегда было кончено. Предчувствие не обманывало ее тогда, что то состояние свободы и открытости для всех радостей никогда уже не возвратится больше. Но жить надо было.
Ей отрадно было думать, что она не лучше, как она прежде думала, а хуже и гораздо хуже всех, всех, кто только есть на свете. Но этого мало было. Она знала это и спрашивала себя: «Что ж дальше?А дальше ничего не было. Не было никакой радости в жизни, а жизнь проходила. Наташа, видимо, старалась только никому не быть в тягость и никому не мешать, но для себя ей ничего не нужно было. Она удалялась от всех домашних, и только с братом Петей ей было легко. С ним она любила бывать больше, чем с другими; и иногда, когда была с ним с глазу на глаз, смеялась. Она почти не выезжала из дому и из приезжавших к ним рада была только одному Пьеру. Нельзя было нежнее, осторожнее и вместе с тем серьезнее обращаться, чем обращался с нею граф Безухов. Наташа Осссознательно чувствовала эту нежность обращения и потому находила большое удовольствие в его обществе. Но она даже не была благодарна ему за его нежность; ничто хорошее со стороны Пьера не казалось ей усилием. Пьеру, казалось, так естественно быть добрым со всеми, что не было никакой заслуги в его доброте. Иногда Наташа замечала смущение и неловкость Пьера в ее присутствии, в особенности, когда он хотел сделать для нее что нибудь приятное или когда он боялся, чтобы что нибудь в разговоре не навело Наташу на тяжелые воспоминания. Она замечала это и приписывала это его общей доброте и застенчивости, которая, по ее понятиям, таковая же, как с нею, должна была быть и со всеми. После тех нечаянных слов о том, что, ежели бы он был свободен, он на коленях бы просил ее руки и любви, сказанных в минуту такого сильного волнения для нее, Пьер никогда не говорил ничего о своих чувствах к Наташе; и для нее было очевидно, что те слова, тогда так утешившие ее, были сказаны, как говорятся всякие бессмысленные слова для утешения плачущего ребенка. Не оттого, что Пьер был женатый человек, но оттого, что Наташа чувствовала между собою и им в высшей степени ту силу нравственных преград – отсутствие которой она чувствовала с Kyрагиным, – ей никогда в голову не приходило, чтобы из ее отношений с Пьером могла выйти не только любовь с ее или, еще менее, с его стороны, но даже и тот род нежной, признающей себя, поэтической дружбы между мужчиной и женщиной, которой она знала несколько примеров.
В конце Петровского поста Аграфена Ивановна Белова, отрадненская соседка Ростовых, приехала в Москву поклониться московским угодникам. Она предложила Наташе говеть, и Наташа с радостью ухватилась за эту мысль. Несмотря на запрещение доктора выходить рано утром, Наташа настояла на том, чтобы говеть, и говеть не так, как говели обыкновенно в доме Ростовых, то есть отслушать на дому три службы, а чтобы говеть так, как говела Аграфена Ивановна, то есть всю неделю, не пропуская ни одной вечерни, обедни или заутрени.
Графине понравилось это усердие Наташи; она в душе своей, после безуспешного медицинского лечения, надеялась, что молитва поможет ей больше лекарств, и хотя со страхом и скрывая от доктора, но согласилась на желание Наташи и поручила ее Беловой. Аграфена Ивановна в три часа ночи приходила будить Наташу и большей частью находила ее уже не спящею. Наташа боялась проспать время заутрени. Поспешно умываясь и с смирением одеваясь в самое дурное свое платье и старенькую мантилью, содрогаясь от свежести, Наташа выходила на пустынные улицы, прозрачно освещенные утренней зарей. По совету Аграфены Ивановны, Наташа говела не в своем приходе, а в церкви, в которой, по словам набожной Беловой, был священник весьма строгий и высокой жизни. В церкви всегда было мало народа; Наташа с Беловой становились на привычное место перед иконой божией матери, вделанной в зад левого клироса, и новое для Наташи чувство смирения перед великим, непостижимым, охватывало ее, когда она в этот непривычный час утра, глядя на черный лик божией матери, освещенный и свечами, горевшими перед ним, и светом утра, падавшим из окна, слушала звуки службы, за которыми она старалась следить, понимая их. Когда она понимала их, ее личное чувство с своими оттенками присоединялось к ее молитве; когда она не понимала, ей еще сладостнее было думать, что желание понимать все есть гордость, что понимать всего нельзя, что надо только верить и отдаваться богу, который в эти минуты – она чувствовала – управлял ее душою. Она крестилась, кланялась и, когда не понимала, то только, ужасаясь перед своею мерзостью, просила бога простить ее за все, за все, и помиловать. Молитвы, которым она больше всего отдавалась, были молитвы раскаяния. Возвращаясь домой в ранний час утра, когда встречались только каменщики, шедшие на работу, дворники, выметавшие улицу, и в домах еще все спали, Наташа испытывала новое для нее чувство возможности исправления себя от своих пороков и возможности новой, чистой жизни и счастия.
В продолжение всей недели, в которую она вела эту жизнь, чувство это росло с каждым днем. И счастье приобщиться или сообщиться, как, радостно играя этим словом, говорила ей Аграфена Ивановна, представлялось ей столь великим, что ей казалось, что она не доживет до этого блаженного воскресенья.
Но счастливый день наступил, и когда Наташа в это памятное для нее воскресенье, в белом кисейном платье, вернулась от причастия, она в первый раз после многих месяцев почувствовала себя спокойной и не тяготящеюся жизнью, которая предстояла ей.
Приезжавший в этот день доктор осмотрел Наташу и велел продолжать те последние порошки, которые он прописал две недели тому назад.
– Непременно продолжать – утром и вечером, – сказал он, видимо, сам добросовестно довольный своим успехом. – Только, пожалуйста, аккуратнее. Будьте покойны, графиня, – сказал шутливо доктор, в мякоть руки ловко подхватывая золотой, – скоро опять запоет и зарезвится. Очень, очень ей в пользу последнее лекарство. Она очень посвежела.
Графиня посмотрела на ногти и поплевала, с веселым лицом возвращаясь в гостиную.


В начале июля в Москве распространялись все более и более тревожные слухи о ходе войны: говорили о воззвании государя к народу, о приезде самого государя из армии в Москву. И так как до 11 го июля манифест и воззвание не были получены, то о них и о положении России ходили преувеличенные слухи. Говорили, что государь уезжает потому, что армия в опасности, говорили, что Смоленск сдан, что у Наполеона миллион войска и что только чудо может спасти Россию.
11 го июля, в субботу, был получен манифест, но еще не напечатан; и Пьер, бывший у Ростовых, обещал на другой день, в воскресенье, приехать обедать и привезти манифест и воззвание, которые он достанет у графа Растопчина.
В это воскресенье Ростовы, по обыкновению, поехали к обедне в домовую церковь Разумовских. Был жаркий июльский день. Уже в десять часов, когда Ростовы выходили из кареты перед церковью, в жарком воздухе, в криках разносчиков, в ярких и светлых летних платьях толпы, в запыленных листьях дерев бульвара, в звуках музыки и белых панталонах прошедшего на развод батальона, в громе мостовой и ярком блеске жаркого солнца было то летнее томление, довольство и недовольство настоящим, которое особенно резко чувствуется в ясный жаркий день в городе. В церкви Разумовских была вся знать московская, все знакомые Ростовых (в этот год, как бы ожидая чего то, очень много богатых семей, обыкновенно разъезжающихся по деревням, остались в городе). Проходя позади ливрейного лакея, раздвигавшего толпу подле матери, Наташа услыхала голос молодого человека, слишком громким шепотом говорившего о ней:
– Это Ростова, та самая…
– Как похудела, а все таки хороша!
Она слышала, или ей показалось, что были упомянуты имена Курагина и Болконского. Впрочем, ей всегда это казалось. Ей всегда казалось, что все, глядя на нее, только и думают о том, что с ней случилось. Страдая и замирая в душе, как всегда в толпе, Наташа шла в своем лиловом шелковом с черными кружевами платье так, как умеют ходить женщины, – тем спокойнее и величавее, чем больнее и стыднее у ней было на душе. Она знала и не ошибалась, что она хороша, но это теперь не радовало ее, как прежде. Напротив, это мучило ее больше всего в последнее время и в особенности в этот яркий, жаркий летний день в городе. «Еще воскресенье, еще неделя, – говорила она себе, вспоминая, как она была тут в то воскресенье, – и все та же жизнь без жизни, и все те же условия, в которых так легко бывало жить прежде. Хороша, молода, и я знаю, что теперь добра, прежде я была дурная, а теперь я добра, я знаю, – думала она, – а так даром, ни для кого, проходят лучшие годы». Она стала подле матери и перекинулась с близко стоявшими знакомыми. Наташа по привычке рассмотрела туалеты дам, осудила tenue [манеру держаться] и неприличный способ креститься рукой на малом пространстве одной близко стоявшей дамы, опять с досадой подумала о том, что про нее судят, что и она судит, и вдруг, услыхав звуки службы, ужаснулась своей мерзости, ужаснулась тому, что прежняя чистота опять потеряна ею.
Благообразный, тихий старичок служил с той кроткой торжественностью, которая так величаво, успокоительно действует на души молящихся. Царские двери затворились, медленно задернулась завеса; таинственный тихий голос произнес что то оттуда. Непонятные для нее самой слезы стояли в груди Наташи, и радостное и томительное чувство волновало ее.
«Научи меня, что мне делать, как мне исправиться навсегда, навсегда, как мне быть с моей жизнью… – думала она.
Дьякон вышел на амвон, выправил, широко отставив большой палец, длинные волосы из под стихаря и, положив на груди крест, громко и торжественно стал читать слова молитвы:
– «Миром господу помолимся».
«Миром, – все вместе, без различия сословий, без вражды, а соединенные братской любовью – будем молиться», – думала Наташа.
– О свышнем мире и о спасении душ наших!
«О мире ангелов и душ всех бестелесных существ, которые живут над нами», – молилась Наташа.
Когда молились за воинство, она вспомнила брата и Денисова. Когда молились за плавающих и путешествующих, она вспомнила князя Андрея и молилась за него, и молилась за то, чтобы бог простил ей то зло, которое она ему сделала. Когда молились за любящих нас, она молилась о своих домашних, об отце, матери, Соне, в первый раз теперь понимая всю свою вину перед ними и чувствуя всю силу своей любви к ним. Когда молились о ненавидящих нас, она придумала себе врагов и ненавидящих для того, чтобы молиться за них. Она причисляла к врагам кредиторов и всех тех, которые имели дело с ее отцом, и всякий раз, при мысли о врагах и ненавидящих, она вспоминала Анатоля, сделавшего ей столько зла, и хотя он не был ненавидящий, она радостно молилась за него как за врага. Только на молитве она чувствовала себя в силах ясно и спокойно вспоминать и о князе Андрее, и об Анатоле, как об людях, к которым чувства ее уничтожались в сравнении с ее чувством страха и благоговения к богу. Когда молились за царскую фамилию и за Синод, она особенно низко кланялась и крестилась, говоря себе, что, ежели она не понимает, она не может сомневаться и все таки любит правительствующий Синод и молится за него.
Окончив ектенью, дьякон перекрестил вокруг груди орарь и произнес:
– «Сами себя и живот наш Христу богу предадим».
«Сами себя богу предадим, – повторила в своей душе Наташа. – Боже мой, предаю себя твоей воле, – думала она. – Ничего не хочу, не желаю; научи меня, что мне делать, куда употребить свою волю! Да возьми же меня, возьми меня! – с умиленным нетерпением в душе говорила Наташа, не крестясь, опустив свои тонкие руки и как будто ожидая, что вот вот невидимая сила возьмет ее и избавит от себя, от своих сожалений, желаний, укоров, надежд и пороков.
Графиня несколько раз во время службы оглядывалась на умиленное, с блестящими глазами, лицо своей дочери и молилась богу о том, чтобы он помог ей.
Неожиданно, в середине и не в порядке службы, который Наташа хорошо знала, дьячок вынес скамеечку, ту самую, на которой читались коленопреклоненные молитвы в троицын день, и поставил ее перед царскими дверьми. Священник вышел в своей лиловой бархатной скуфье, оправил волосы и с усилием стал на колена. Все сделали то же и с недоумением смотрели друг на друга. Это была молитва, только что полученная из Синода, молитва о спасении России от вражеского нашествия.
– «Господи боже сил, боже спасения нашего, – начал священник тем ясным, ненапыщенным и кротким голосом, которым читают только одни духовные славянские чтецы и который так неотразимо действует на русское сердце. – Господи боже сил, боже спасения нашего! Призри ныне в милости и щедротах на смиренные люди твоя, и человеколюбно услыши, и пощади, и помилуй нас. Се враг смущаяй землю твою и хотяй положити вселенную всю пусту, восста на ны; се людие беззаконии собрашася, еже погубити достояние твое, разорити честный Иерусалим твой, возлюбленную тебе Россию: осквернити храмы твои, раскопати алтари и поругатися святыне нашей. Доколе, господи, доколе грешницы восхвалятся? Доколе употребляти имать законопреступный власть?
Владыко господи! Услыши нас, молящихся тебе: укрепи силою твоею благочестивейшего, самодержавнейшего великого государя нашего императора Александра Павловича; помяни правду его и кротость, воздаждь ему по благости его, ею же хранит ны, твой возлюбленный Израиль. Благослови его советы, начинания и дела; утверди всемогущною твоею десницею царство его и подаждь ему победу на врага, яко же Моисею на Амалика, Гедеону на Мадиама и Давиду на Голиафа. Сохрани воинство его; положи лук медян мышцам, во имя твое ополчившихся, и препояши их силою на брань. Приими оружие и щит, и восстани в помощь нашу, да постыдятся и посрамятся мыслящий нам злая, да будут пред лицем верного ти воинства, яко прах пред лицем ветра, и ангел твой сильный да будет оскорбляяй и погоняяй их; да приидет им сеть, юже не сведают, и их ловитва, юже сокрыша, да обымет их; да падут под ногами рабов твоих и в попрание воем нашим да будут. Господи! не изнеможет у тебе спасати во многих и в малых; ты еси бог, да не превозможет противу тебе человек.
Боже отец наших! Помяни щедроты твоя и милости, яже от века суть: не отвержи нас от лица твоего, ниже возгнушайся недостоинством нашим, но помилуй нас по велицей милости твоей и по множеству щедрот твоих презри беззакония и грехи наша. Сердце чисто созижди в нас, и дух прав обнови во утробе нашей; всех нас укрепи верою в тя, утверди надеждою, одушеви истинною друг ко другу любовию, вооружи единодушием на праведное защищение одержания, еже дал еси нам и отцем нашим, да не вознесется жезл нечестивых на жребий освященных.
Господи боже наш, в него же веруем и на него же уповаем, не посрами нас от чаяния милости твоея и сотвори знамение во благо, яко да видят ненавидящий нас и православную веру нашу, и посрамятся и погибнут; и да уведят все страны, яко имя тебе господь, и мы людие твои. Яви нам, господи, ныне милость твою и спасение твое даждь нам; возвесели сердце рабов твоих о милости твоей; порази враги наши, и сокруши их под ноги верных твоих вскоре. Ты бо еси заступление, помощь и победа уповающим на тя, и тебе славу воссылаем, отцу и сыну и святому духу и ныне, и присно, и во веки веков. Аминь».
В том состоянии раскрытости душевной, в котором находилась Наташа, эта молитва сильно подействовала на нее. Она слушала каждое слово о победе Моисея на Амалика, и Гедеона на Мадиама, и Давида на Голиафа, и о разорении Иерусалима твоего и просила бога с той нежностью и размягченностью, которою было переполнено ее сердце; но не понимала хорошенько, о чем она просила бога в этой молитве. Она всей душой участвовала в прошении о духе правом, об укреплении сердца верою, надеждою и о воодушевлении их любовью. Но она не могла молиться о попрании под ноги врагов своих, когда она за несколько минут перед этим только желала иметь их больше, чтобы любить их, молиться за них. Но она тоже не могла сомневаться в правоте читаемой колено преклонной молитвы. Она ощущала в душе своей благоговейный и трепетный ужас перед наказанием, постигшим людей за их грехи, и в особенности за свои грехи, и просила бога о том, чтобы он простил их всех и ее и дал бы им всем и ей спокойствия и счастия в жизни. И ей казалось, что бог слышит ее молитву.


С того дня, как Пьер, уезжая от Ростовых и вспоминая благодарный взгляд Наташи, смотрел на комету, стоявшую на небе, и почувствовал, что для него открылось что то новое, – вечно мучивший его вопрос о тщете и безумности всего земного перестал представляться ему. Этот страшный вопрос: зачем? к чему? – который прежде представлялся ему в середине всякого занятия, теперь заменился для него не другим вопросом и не ответом на прежний вопрос, а представлением ее. Слышал ли он, и сам ли вел ничтожные разговоры, читал ли он, или узнавал про подлость и бессмысленность людскую, он не ужасался, как прежде; не спрашивал себя, из чего хлопочут люди, когда все так кратко и неизвестно, но вспоминал ее в том виде, в котором он видел ее в последний раз, и все сомнения его исчезали, не потому, что она отвечала на вопросы, которые представлялись ему, но потому, что представление о ней переносило его мгновенно в другую, светлую область душевной деятельности, в которой не могло быть правого или виноватого, в область красоты и любви, для которой стоило жить. Какая бы мерзость житейская ни представлялась ему, он говорил себе:
«Ну и пускай такой то обокрал государство и царя, а государство и царь воздают ему почести; а она вчера улыбнулась мне и просила приехать, и я люблю ее, и никто никогда не узнает этого», – думал он.
Пьер все так же ездил в общество, так же много пил и вел ту же праздную и рассеянную жизнь, потому что, кроме тех часов, которые он проводил у Ростовых, надо было проводить и остальное время, и привычки и знакомства, сделанные им в Москве, непреодолимо влекли его к той жизни, которая захватила его. Но в последнее время, когда с театра войны приходили все более и более тревожные слухи и когда здоровье Наташи стало поправляться и она перестала возбуждать в нем прежнее чувство бережливой жалости, им стало овладевать более и более непонятное для него беспокойство. Он чувствовал, что то положение, в котором он находился, не могло продолжаться долго, что наступает катастрофа, долженствующая изменить всю его жизнь, и с нетерпением отыскивал во всем признаки этой приближающейся катастрофы. Пьеру было открыто одним из братьев масонов следующее, выведенное из Апокалипсиса Иоанна Богослова, пророчество относительно Наполеона.
В Апокалипсисе, главе тринадцатой, стихе восемнадцатом сказано: «Зде мудрость есть; иже имать ум да почтет число зверино: число бо человеческо есть и число его шестьсот шестьдесят шесть».
И той же главы в стихе пятом: «И даны быта ему уста глаголюща велика и хульна; и дана бысть ему область творити месяц четыре – десять два».
Французские буквы, подобно еврейскому число изображению, по которому первыми десятью буквами означаются единицы, а прочими десятки, имеют следующее значение:
a b c d e f g h i k.. l..m..n..o..p..q..r..s..t.. u…v w.. x.. y.. z
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 20 30 40 50 60 70 80 90 100 110 120 130 140 150 160
Написав по этой азбуке цифрами слова L'empereur Napoleon [император Наполеон], выходит, что сумма этих чисел равна 666 ти и что поэтому Наполеон есть тот зверь, о котором предсказано в Апокалипсисе. Кроме того, написав по этой же азбуке слова quarante deux [сорок два], то есть предел, который был положен зверю глаголати велика и хульна, сумма этих чисел, изображающих quarante deux, опять равна 666 ти, из чего выходит, что предел власти Наполеона наступил в 1812 м году, в котором французскому императору минуло 42 года. Предсказание это очень поразило Пьера, и он часто задавал себе вопрос о том, что именно положит предел власти зверя, то есть Наполеона, и, на основании тех же изображений слов цифрами и вычислениями, старался найти ответ на занимавший его вопрос. Пьер написал в ответе на этот вопрос: L'empereur Alexandre? La nation Russe? [Император Александр? Русский народ?] Он счел буквы, но сумма цифр выходила гораздо больше или меньше 666 ти. Один раз, занимаясь этими вычислениями, он написал свое имя – Comte Pierre Besouhoff; сумма цифр тоже далеко не вышла. Он, изменив орфографию, поставив z вместо s, прибавил de, прибавил article le и все не получал желаемого результата. Тогда ему пришло в голову, что ежели бы ответ на искомый вопрос и заключался в его имени, то в ответе непременно была бы названа его национальность. Он написал Le Russe Besuhoff и, сочтя цифры, получил 671. Только 5 было лишних; 5 означает «е», то самое «е», которое было откинуто в article перед словом L'empereur. Откинув точно так же, хотя и неправильно, «е», Пьер получил искомый ответ; L'Russe Besuhof, равное 666 ти. Открытие это взволновало его. Как, какой связью был он соединен с тем великим событием, которое было предсказано в Апокалипсисе, он не знал; но он ни на минуту не усумнился в этой связи. Его любовь к Ростовой, антихрист, нашествие Наполеона, комета, 666, l'empereur Napoleon и l'Russe Besuhof – все это вместе должно было созреть, разразиться и вывести его из того заколдованного, ничтожного мира московских привычек, в которых, он чувствовал себя плененным, и привести его к великому подвигу и великому счастию.