Диалекты японского языка

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Диалекты японского языка (方言 хо: гэн) — обширная группа говоров, распространённых в Японии. Литературный японский называется хёдзюнго (標準語, букв. «стандартный язык»), или кёцуго (共通語, «обычный язык»). Хотя он был основан на диалекте Токио, с тех пор токийцы стали говорить совсем по-другому. Диалект называется -бэн (弁, 辯, например, о: сака-бэн — осакский диалект) или -котоба (言葉, ことば, например, кё:-котоба — диалект Киото). Некоторые правила произношения характерны для всех диалектов японского. Точно так же, как многие носители русского говорят «здрасьте» вместо «здравствуйте», в японском есть несколько способов уменьшить официальность речи. Конечные -ай или -ой переходят в (дэкинай — дэкинэ, сугой — сугээ); это обычно для всех слов, кончающихся на -най. Также часто встречается ассимиляция «р»: вакаранай — ваканнай или ваканнэ, если применить и предыдущее правило.





Восточная Япония

Диалект Тохоку

Этот диалект (東北弁 то: хоку-бэн) используется в одноимённом северо-восточном районе острова Хонсю. На севере отличия от литературного японского настолько велики, что фильмы, снятые в Тохоку, в остальной Японии иногда идут в прокате с субтитрами. Некоторые южане считают тохоку-бэн языком лентяев из-за медленного произношения. Заметная особенность этого диалекта в том, что передние гласные (и, у) нейтрализуются, так что слова суси, сусу (пепел) и сиси (лев) считаются там омофонами — одинаково звучащими словами. Другие гласные также часто подвергаются редукции, поэтому диалект Тохоку иногда оскорбительно называют «дзу: дзу:-бэн». В дополнение, все глухие взрывные согласные (п, т, к) озвончаются. Слово като — дрессированный кролик — превращается в устах жителя Тохоку в кадо. И хотя происходит упоминавшаяся нейтрализация гласных, это не ведёт к образованию новых омофонов. Все звонкие взрывные становятся полуносовыми. Слово угол — кадо произносится приблизительно как кандо. Это очень хорошо слышно в случае со звуком г, который становится очень похож на английский звук «ng» в словах «sing», «thing», где сам взрыв уже почти неразличим.

Типы тохоку-бэн по географическому признаку

Диалект Хоккайдо

Жители Хоккайдо — относительно недавние (в историческом смысле) переселенцы из разных регионов Японии. Это накладывает определённый отпечаток на местный говор — 北海道弁 хоккайдо-бэн. Наиболее заметное влияние на него оказал диалект Тохоку, что неудивительно: Хоккайдо находится довольно близко к Хонсю. Отличия этого диалекта: меньшая гендерная разница, большое количество диалектных слов, а также несколько заменителей слова дэс(у) (です). Носители диалекта часто употребляют сокращения, что не редкость и в других провинциальных районах Японии. Кроме того, этот говор не очень отличается от литературного японского, и большинство носителей могут переходить с одного варианта на другой.

Диалект Канто

関東弁, или канто:-бэн имеет некоторые отличия, присущие диалекту Тохоку, такие как оканчивание предложений на -бэ (~べ) и -мбэ (~んべ). Восточный канто: совершенно идентичен тохоку. Сейчас пригородных диалектов становится всё меньше и меньше, так как стандартный японский зародился недалеко отсюда.

Типы канто:-бэн

Отличия диалекта Ибараки (茨城弁)

    • дакутэн, озвончение слога, например, в бёки (病気 болезнь) дакутэн превращает слово в бёги;
    • смешивание звуков и и э, в результате чего иро эмпицу (色鉛筆 цветной карандаш) превращается в эро импицу;
    • окончание предложений на -ппэ, -бэ и -хэ, что происходит от старояпонского;
    • тоновые различия — в отличие от литературного японского, утверждение в диалекте Ибараки интонационно повышается, а вопрос — понижается.

Токай-тосанские диалекты

Диалекты токай-тосан подразделяются на три группы: Нагано-Яманаси-Сидзуока, Этиго и Гифу-Аити.

Нагано-Яманаси-Сидзуока

  • нагано-бэн или синсю:-бэн (префектура Нагано):
    • окусин (север префектуры Нагано),
    • диалект хокусин (распространён южнее, чем окусин-бэн),
    • диалект тосин (восток префектуры),
    • диалект тюсин (центральная часть префектуры),
    • нансин (юг префектуры).
  • идзу (полуостров Идзу — восточная часть префектуры Сидзуока),
  • сидзуока (одноимённая префектура),
  • диалект энсю (западная часть префектуры Сидзуока),
  • диалект префектуры Яманаси.

Этиго

  • диалект города Ниигата,
  • нагаока-бэн (центр префектуры Ниигата),
  • дзёэцу-бэн (западная часть префектуры Ниигата),
  • омма-бэн (юг префектуры).

Гифу-Аити

Западная Япония

Западные диалекты японского языка обладают некоторыми характерными особенностями, которые присущи не всем, но многим из них от Кинки до Кюсю, и даже Окинавы. Это, например, использование ору (おる) вместо иру (いる), дзя (じゃ) или я (や) вместо да (だ), и образование отрицания с помощью (~ん), как в икан (行かん «не пойду») вместо литературного -най (~ない) — иканай (行かない). Чаще всего эти особенности происходят из старояпонского.

Диалекты Хокурику

Кинки или Кансайский диалект

Диалекты Тюгоку

Говор префектуры Хиросима очень легко отличить от других диалектов. Особенности этого диалекта — дзя (じゃ) вместо да (だ), но (の) вместо нэ (ね), и, как и на Кюсю, кэн (けん) вместо кара (から). В итоге, дзякэнно (じゃけんの), часто используемое в конце предложений вместо да, не имеет ничего общего со словом дзякэн (яп. 邪険 じゃけん, бессердечный), а является диалектной формой слова дакара (яп. だから, потому что). Ямагути содержит больше дифтонгов и чаще использует звук ть. Окончание -тёру (~ちょる) часто используется вместо -тэ иру (~ている) и -тя (~ちゃ) вместо да.

Хотя кансайские диалекты используют я (や) в качестве просторечной связки, группа диалектов Тюгоку использует дзя (じゃ) или да (だ). В тюгоку, как и в диалектах «умпаку», на Кюсю и Сикоку, вместо кара (яп. から, «потому что») используется кэн (けん) или кээ (けえ). Кроме этого, в тю: гоку для описания длящегося действия используется ёру (よる), а в совершенном виде — тору (とる) или тёру (ちょる). Например, таро: ва бэнкё си ёру (太郎は勉強しよる) означает «Таро занимается», а таро: ва бэнкё си тёру (太郎は勉強しちょる) — «Таро занимался». Общеяпонский вариант — таро: ва бэнкё си тэ иру (太郎は勉強している) в обоих случаях. Тёру (ちょる) больше используется в диалекте ямагути.

Умпаку

«умпаку» означает «Идзумо (восток Симанэ) и Хоки (запад Тоттори)»:

  • идзумо,
  • ёнаго или хоки.

Идзумо очень специфичен и сильно отличается и от южного говора Ивами и от диалекта Тоттори. Идзумо — один из диалектов «дзу-дзу-бэн». Характерные выражения — (яп. だんだん дандан, спасибо), (яп. ちょんぼし тёмбоси) вместо (яп. すこし сукоси, немного, чуть-чуть) и (яп. 晩じまして бандзимаситэ) в качестве полуденного приветствия. Так же как и в Хиросиме, けん (кэн) заменяет から (кара), даже в разговоре молодёжи. Госу ごす используется вместо курэру くれる , а おる (ору) говорят не только в вежливой форме (это часто встречается по всей западной Японии).

Диалект Сикоку

  • токусима или ава,
  • кагава или сануки,
  • коти или тоса:
    • хата (запад Коти);
  • иё или эхимэ.

Диалект Иё

Диалект Иё очень древний, и имеет значительные отличия от литературного японского языка:

    • я (や) вместо да (だ)
    • кэн (けん) вместо кара (から)
    • якэн (やけん) вместо дакара (だから)
    • ору (おる) вместо (яп. いる иру, «жить, существовать»)

Это приводит к двум разным спряжениям глагола длинной формы (~ている -тэ иру): тору (~とる) вместо тэ ору, и редуцированная форма глагола + ёру (~よる) — нечёткого варианта ору. Пример: «Что ты делаешь?» (яп. 何してるの? нани ситэру но?) превращается либо в нани ситору но? (яп. 何しとるの?), либо в нани сиёру но? (яп. 何しよるの?)

    • н (ん) вместо но (の) в конце предложений

Пример: второй вариант «Что ты делаешь?» нани сиёру но? часто становится нани сиён (何しよん?) или нани сён? (何しょん?)

    • я и вай (わい) могут быть усилительными частицами в конце предложения, как ё (よ)
    • отрицательные формы вида «не могу (…)» иногда выражаются как ё + отрицательная форма глагола (ё первоначально было ёку 良く, то есть отрицание буквально значит «не совсем (…)»

Пример: «не могу сделать» (яп. できない дэкинай) превращается в ё сэн (ようせ), «не могу идти, не пойду» (яп. 行けない икэнай) — в ё икан (よう行かん)

    • старики говорят когай (こがい), согай (そがい) и догай (どがい) вместо конна こんな, сонна そんな, донна どんな («этот», «тот» и «какой») в литературном японском).
    • дзонамоси (ぞなもし) в качестве оканчивающей предложение частицы стало самым узнаваемым отличием Иё, благодаря использованию в новелле Нацумэ Сосэки «Боттян», но сегодня совершенно устарело.

Кюсю

Хонити

Хонити — это Будзэн (запад Фукуоки и север Оиты), Бунго (юг Оиты) и Хюга (Миядзаки).

Миядзаки наиболее характерен своей интонацией, которая очень отличается от литературного японского, иногда она бывает инвертированной. Миядзаки использует и другие особенности диалектов Кюсю: в вопросах вместо частицы か (ка) житель Кюсю поставит と (то).

Хитику

Хитику означает «Хидзэн (Сага и Нагасаки), Хиго (Кумамото), Тикудзэн (восточная Фукуока) и Тикуго (южная Фукуока)»:

  • хаката (город Фукуока),
  • тикуго (южная Фукуока):
  • тикухо (центральная Фукуока),
  • сага,
  • нагасаки:
    • сасэбо;
  • кумамото,
  • хита (запад Оиты).

Диалект хаката известен, кроме прочего, использованием -то для вопросительного предложения, например «Что ты делаешь?» на литературном японском — «何してるの?» — Нани ситэру но? на хаката будет выглядеть как Нан ба сётто? или Нан сётото? В Фукуоке хаката широко используется, например, в телевизионных интервью, когда ожидается услышать прошлый стандарт произношения. Многие прочие диалекты Кюсю похожи на хаката, однако тут есть исключение. Диалект кагосима стоит в этом ряду особняком.

Цусима-бэн — говор, используемый в подпрефектуре Цусима префектуры Нагасаки. Из-за близости этих мест к Корее, цусима заимствовал много корейских слов. Диалект Цусимы может показаться просторечным по сравнению с литературным японским, но другие носители диалектов Кюсю его понимают.

Следует учесть, что из-за особенностей применяемой в Википедии для транскрипции японского системы Поливанова сходство цусимских слов с корейскими может показаться неочевидным. В скобках дана транскрипция, более подходящая для сравнения с корейскими словами.

Заимствования из корейского в цусимском диалекте
Цусимский диалект Корейский источник Литературный японский Перевод
ヤンバン
«ямбан»
양반(兩班)
«янъбан»
金持ち
«канэмоти»
Богач
(обратите внимание на то, что в корейском янбан — привилегированный класс)
チング, チングィ
«тингу» («чингу»), «тингуй» («чингуй»)
친구(親旧)
«чхингу»
友達
«томодати»
Друг
トーマンカッタ
«то: манкатта»
도망(逃亡)갔다
«томанъ катта»
夜逃げ
«ёнигэ»
Ночное бегство (или избегание выполнения долга)
ハンガチ
«хангати» («хангачи»)
한가지
«хангаджи»
ひとつ
«хитоцу»
Один (предмет)
チョコマン
«тёкоман» («чокоман»)
조그만
«чогыман»
小さい
«тиисай»
Маленький
バッチ
«батти» («батчи»)
바지
«паджи»
ズボン
«дзубон»
Штаны

Сацугу

«Сацугу» — это «Сацума (запад Кагосимы) и Осуми (восток Кагосимы)»

Диалекты Сацугу:

  • сацума-бэн,
  • осуми-бэн,
  • морогата (юго-западная часть Миядзаки).

Сацума-бэн часто считается диалектом необразованных, из-за больших отличий в спряжении глаголов и в используемом словаре. Говорят, диалект Кагосимы помогал скрывать разговоры от шпионов в эпоху Эдо. Тогда Кагосима была местом проживания многих влиятельных людей.

Рюкю

Лингвисты не имеют общего мнения по поводу того, является ли речь на островах Рюкю и на островах префектуры Кагосима диалектом японского, или же это отдельный язык японской семьи (или же группа языков). Ситуацию осложняет то, что существует и окинавский диалект японского, испытавший влияние языка архипелага Рюкю. В качестве примера можно привести дэйдзи (вместо тайхэн, «ужас!», «ужасно») и хайсай вместо «коннитива».

Островные диалекты (языки) включают:

Между произношением на архипелаге и в остальной Японии существуют регулярные связи[1][2].

Литературный японский Рюкюский язык (диалект)
え /e/ い /i/
お /o/ う /u/
あい /ai/, あえ /ae/ えー /e:/
あう /au/, あお /ao/ おー /o:/

В качестве иллюстрации приведён диалект острова Сюри:

  • 雨 (あめ, амэ) → アミ, ами;
  • 船 (ふね, фунэ) → フニ, фуни;
  • 心 (こころ, кокоро) → ククル, кукуру;
  • 夜 (よる, ёру) → ユル, юру;
  • 兄弟 (きょうだい, кё: дай) → チョーデー, кё: дэ:;
  • 帰る (かえる, каэру) → ケーユン, кэ: юн (или ケーイン, кэ: ин);
  • 青い (あおい, аой) → オーサン, о: сан.

В диалектах Окинавы сохранилось множество устаревших японских слов и архаичная грамматика. Например, H литературного японского произносится как φ или p. Так в период Муромати говорили в Наре и Киото.

Литературный японский Диалекты мияко и яэяма
は /ha/ ぱ /pa/
ひ /hi/ ぴ /pi/, ぴぅ /pï/
ふ /fu/ ぷ /pu/, ぴぅ /pï/
へ /he/ ぴ /pi/
ほ /ho/ ぷ /pu/

Согласные звуки тоже претерпевают изменения.

  • Звку /k/ превращается в /ch/ (например, 息, ики становится イチ, ити или ичи).
  • Звуки /g/, /t/, /d/ произносятся соответственно как /z/, /ch/, /zj/, (宜野湾, гинован превращается в дзи: но: н).
Литературный японский Рюкюские языки (диалекты)
き /ki/ ち /chi/
いか /ika/, いた /ita/ いちゃ /icha/
ぎ /gi/ じ /zji/
いが /iga/, いだ /ida/ いじゃ /izja/

Слог ри произносится i. Слоги рэ и ри произносятся так же, как и в литературном языке, когда после них идёт звук /i/.

Литературный японский Рюкюские языки (диалекты)
り /ri/ い /i/
いり /iri/ いり /iri/

Звук в между двумя а не произносится (泡盛, авамори, становится アームイ, а: муй).

Литературный японский Рюкюские языки (диалекты)
あわ /awa/ あー /a:/

Соответственно, «Окинава» произносится ウチナー "утина: ".

Напишите отзыв о статье "Диалекты японского языка"

Примечания

  1. 大野・柴田編 (1977), стр. 214—216
  2. 飯豊・日野・佐藤編 (1984), стр. 15

Ссылки

  • nlp.nagaokaut.ac.jp/hougen/
  • hougen.atok.com/
  • wwwsoc.nii.ac.jp/cdj/index-e.html

Отрывок, характеризующий Диалекты японского языка

– День отъездила, хоть мужчине в пору и как ни в чем не бывало!
Скоро после дядюшки отворила дверь, по звуку ног очевидно босая девка, и в дверь с большим уставленным подносом в руках вошла толстая, румяная, красивая женщина лет 40, с двойным подбородком, и полными, румяными губами. Она, с гостеприимной представительностью и привлекательностью в глазах и каждом движеньи, оглянула гостей и с ласковой улыбкой почтительно поклонилась им. Несмотря на толщину больше чем обыкновенную, заставлявшую ее выставлять вперед грудь и живот и назад держать голову, женщина эта (экономка дядюшки) ступала чрезвычайно легко. Она подошла к столу, поставила поднос и ловко своими белыми, пухлыми руками сняла и расставила по столу бутылки, закуски и угощенья. Окончив это она отошла и с улыбкой на лице стала у двери. – «Вот она и я! Теперь понимаешь дядюшку?» сказало Ростову ее появление. Как не понимать: не только Ростов, но и Наташа поняла дядюшку и значение нахмуренных бровей, и счастливой, самодовольной улыбки, которая чуть морщила его губы в то время, как входила Анисья Федоровна. На подносе были травник, наливки, грибки, лепешечки черной муки на юраге, сотовой мед, мед вареный и шипучий, яблоки, орехи сырые и каленые и орехи в меду. Потом принесено было Анисьей Федоровной и варенье на меду и на сахаре, и ветчина, и курица, только что зажаренная.
Всё это было хозяйства, сбора и варенья Анисьи Федоровны. Всё это и пахло и отзывалось и имело вкус Анисьи Федоровны. Всё отзывалось сочностью, чистотой, белизной и приятной улыбкой.
– Покушайте, барышня графинюшка, – приговаривала она, подавая Наташе то то, то другое. Наташа ела все, и ей показалось, что подобных лепешек на юраге, с таким букетом варений, на меду орехов и такой курицы никогда она нигде не видала и не едала. Анисья Федоровна вышла. Ростов с дядюшкой, запивая ужин вишневой наливкой, разговаривали о прошедшей и о будущей охоте, о Ругае и Илагинских собаках. Наташа с блестящими глазами прямо сидела на диване, слушая их. Несколько раз она пыталась разбудить Петю, чтобы дать ему поесть чего нибудь, но он говорил что то непонятное, очевидно не просыпаясь. Наташе так весело было на душе, так хорошо в этой новой для нее обстановке, что она только боялась, что слишком скоро за ней приедут дрожки. После наступившего случайно молчания, как это почти всегда бывает у людей в первый раз принимающих в своем доме своих знакомых, дядюшка сказал, отвечая на мысль, которая была у его гостей:
– Так то вот и доживаю свой век… Умрешь, – чистое дело марш – ничего не останется. Что ж и грешить то!
Лицо дядюшки было очень значительно и даже красиво, когда он говорил это. Ростов невольно вспомнил при этом всё, что он хорошего слыхал от отца и соседей о дядюшке. Дядюшка во всем околотке губернии имел репутацию благороднейшего и бескорыстнейшего чудака. Его призывали судить семейные дела, его делали душеприказчиком, ему поверяли тайны, его выбирали в судьи и другие должности, но от общественной службы он упорно отказывался, осень и весну проводя в полях на своем кауром мерине, зиму сидя дома, летом лежа в своем заросшем саду.
– Что же вы не служите, дядюшка?
– Служил, да бросил. Не гожусь, чистое дело марш, я ничего не разберу. Это ваше дело, а у меня ума не хватит. Вот насчет охоты другое дело, это чистое дело марш! Отворите ка дверь то, – крикнул он. – Что ж затворили! – Дверь в конце коридора (который дядюшка называл колидор) вела в холостую охотническую: так называлась людская для охотников. Босые ноги быстро зашлепали и невидимая рука отворила дверь в охотническую. Из коридора ясно стали слышны звуки балалайки, на которой играл очевидно какой нибудь мастер этого дела. Наташа уже давно прислушивалась к этим звукам и теперь вышла в коридор, чтобы слышать их яснее.
– Это у меня мой Митька кучер… Я ему купил хорошую балалайку, люблю, – сказал дядюшка. – У дядюшки было заведено, чтобы, когда он приезжает с охоты, в холостой охотнической Митька играл на балалайке. Дядюшка любил слушать эту музыку.
– Как хорошо, право отлично, – сказал Николай с некоторым невольным пренебрежением, как будто ему совестно было признаться в том, что ему очень были приятны эти звуки.
– Как отлично? – с упреком сказала Наташа, чувствуя тон, которым сказал это брат. – Не отлично, а это прелесть, что такое! – Ей так же как и грибки, мед и наливки дядюшки казались лучшими в мире, так и эта песня казалась ей в эту минуту верхом музыкальной прелести.
– Еще, пожалуйста, еще, – сказала Наташа в дверь, как только замолкла балалайка. Митька настроил и опять молодецки задребезжал Барыню с переборами и перехватами. Дядюшка сидел и слушал, склонив голову на бок с чуть заметной улыбкой. Мотив Барыни повторился раз сто. Несколько раз балалайку настраивали и опять дребезжали те же звуки, и слушателям не наскучивало, а только хотелось еще и еще слышать эту игру. Анисья Федоровна вошла и прислонилась своим тучным телом к притолке.
– Изволите слушать, – сказала она Наташе, с улыбкой чрезвычайно похожей на улыбку дядюшки. – Он у нас славно играет, – сказала она.
– Вот в этом колене не то делает, – вдруг с энергическим жестом сказал дядюшка. – Тут рассыпать надо – чистое дело марш – рассыпать…
– А вы разве умеете? – спросила Наташа. – Дядюшка не отвечая улыбнулся.
– Посмотри ка, Анисьюшка, что струны то целы что ль, на гитаре то? Давно уж в руки не брал, – чистое дело марш! забросил.
Анисья Федоровна охотно пошла своей легкой поступью исполнить поручение своего господина и принесла гитару.
Дядюшка ни на кого не глядя сдунул пыль, костлявыми пальцами стукнул по крышке гитары, настроил и поправился на кресле. Он взял (несколько театральным жестом, отставив локоть левой руки) гитару повыше шейки и подмигнув Анисье Федоровне, начал не Барыню, а взял один звучный, чистый аккорд, и мерно, спокойно, но твердо начал весьма тихим темпом отделывать известную песню: По у ли и ице мостовой. В раз, в такт с тем степенным весельем (тем самым, которым дышало всё существо Анисьи Федоровны), запел в душе у Николая и Наташи мотив песни. Анисья Федоровна закраснелась и закрывшись платочком, смеясь вышла из комнаты. Дядюшка продолжал чисто, старательно и энергически твердо отделывать песню, изменившимся вдохновенным взглядом глядя на то место, с которого ушла Анисья Федоровна. Чуть чуть что то смеялось в его лице с одной стороны под седым усом, особенно смеялось тогда, когда дальше расходилась песня, ускорялся такт и в местах переборов отрывалось что то.
– Прелесть, прелесть, дядюшка; еще, еще, – закричала Наташа, как только он кончил. Она, вскочивши с места, обняла дядюшку и поцеловала его. – Николенька, Николенька! – говорила она, оглядываясь на брата и как бы спрашивая его: что же это такое?
Николаю тоже очень нравилась игра дядюшки. Дядюшка второй раз заиграл песню. Улыбающееся лицо Анисьи Федоровны явилось опять в дверях и из за ней еще другие лица… «За холодной ключевой, кричит: девица постой!» играл дядюшка, сделал опять ловкий перебор, оторвал и шевельнул плечами.
– Ну, ну, голубчик, дядюшка, – таким умоляющим голосом застонала Наташа, как будто жизнь ее зависела от этого. Дядюшка встал и как будто в нем было два человека, – один из них серьезно улыбнулся над весельчаком, а весельчак сделал наивную и аккуратную выходку перед пляской.
– Ну, племянница! – крикнул дядюшка взмахнув к Наташе рукой, оторвавшей аккорд.
Наташа сбросила с себя платок, который был накинут на ней, забежала вперед дядюшки и, подперши руки в боки, сделала движение плечами и стала.
Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха, которым она дышала – эта графинечка, воспитанная эмигранткой француженкой, этот дух, откуда взяла она эти приемы, которые pas de chale давно бы должны были вытеснить? Но дух и приемы эти были те самые, неподражаемые, не изучаемые, русские, которых и ждал от нее дядюшка. Как только она стала, улыбнулась торжественно, гордо и хитро весело, первый страх, который охватил было Николая и всех присутствующих, страх, что она не то сделает, прошел и они уже любовались ею.
Она сделала то самое и так точно, так вполне точно это сделала, что Анисья Федоровна, которая тотчас подала ей необходимый для ее дела платок, сквозь смех прослезилась, глядя на эту тоненькую, грациозную, такую чужую ей, в шелку и в бархате воспитанную графиню, которая умела понять всё то, что было и в Анисье, и в отце Анисьи, и в тетке, и в матери, и во всяком русском человеке.
– Ну, графинечка – чистое дело марш, – радостно смеясь, сказал дядюшка, окончив пляску. – Ай да племянница! Вот только бы муженька тебе молодца выбрать, – чистое дело марш!
– Уж выбран, – сказал улыбаясь Николай.
– О? – сказал удивленно дядюшка, глядя вопросительно на Наташу. Наташа с счастливой улыбкой утвердительно кивнула головой.
– Еще какой! – сказала она. Но как только она сказала это, другой, новый строй мыслей и чувств поднялся в ней. Что значила улыбка Николая, когда он сказал: «уж выбран»? Рад он этому или не рад? Он как будто думает, что мой Болконский не одобрил бы, не понял бы этой нашей радости. Нет, он бы всё понял. Где он теперь? подумала Наташа и лицо ее вдруг стало серьезно. Но это продолжалось только одну секунду. – Не думать, не сметь думать об этом, сказала она себе и улыбаясь, подсела опять к дядюшке, прося его сыграть еще что нибудь.
Дядюшка сыграл еще песню и вальс; потом, помолчав, прокашлялся и запел свою любимую охотническую песню.
Как со вечера пороша
Выпадала хороша…
Дядюшка пел так, как поет народ, с тем полным и наивным убеждением, что в песне все значение заключается только в словах, что напев сам собой приходит и что отдельного напева не бывает, а что напев – так только, для складу. От этого то этот бессознательный напев, как бывает напев птицы, и у дядюшки был необыкновенно хорош. Наташа была в восторге от пения дядюшки. Она решила, что не будет больше учиться на арфе, а будет играть только на гитаре. Она попросила у дядюшки гитару и тотчас же подобрала аккорды к песне.
В десятом часу за Наташей и Петей приехали линейка, дрожки и трое верховых, посланных отыскивать их. Граф и графиня не знали где они и крепко беспокоились, как сказал посланный.
Петю снесли и положили как мертвое тело в линейку; Наташа с Николаем сели в дрожки. Дядюшка укутывал Наташу и прощался с ней с совершенно новой нежностью. Он пешком проводил их до моста, который надо было объехать в брод, и велел с фонарями ехать вперед охотникам.
– Прощай, племянница дорогая, – крикнул из темноты его голос, не тот, который знала прежде Наташа, а тот, который пел: «Как со вечера пороша».
В деревне, которую проезжали, были красные огоньки и весело пахло дымом.
– Что за прелесть этот дядюшка! – сказала Наташа, когда они выехали на большую дорогу.
– Да, – сказал Николай. – Тебе не холодно?
– Нет, мне отлично, отлично. Мне так хорошо, – с недоумением даже cказала Наташа. Они долго молчали.
Ночь была темная и сырая. Лошади не видны были; только слышно было, как они шлепали по невидной грязи.
Что делалось в этой детской, восприимчивой душе, так жадно ловившей и усвоивавшей все разнообразнейшие впечатления жизни? Как это всё укладывалось в ней? Но она была очень счастлива. Уже подъезжая к дому, она вдруг запела мотив песни: «Как со вечера пороша», мотив, который она ловила всю дорогу и наконец поймала.
– Поймала? – сказал Николай.
– Ты об чем думал теперь, Николенька? – спросила Наташа. – Они любили это спрашивать друг у друга.
– Я? – сказал Николай вспоминая; – вот видишь ли, сначала я думал, что Ругай, красный кобель, похож на дядюшку и что ежели бы он был человек, то он дядюшку всё бы еще держал у себя, ежели не за скачку, так за лады, всё бы держал. Как он ладен, дядюшка! Не правда ли? – Ну а ты?
– Я? Постой, постой. Да, я думала сначала, что вот мы едем и думаем, что мы едем домой, а мы Бог знает куда едем в этой темноте и вдруг приедем и увидим, что мы не в Отрадном, а в волшебном царстве. А потом еще я думала… Нет, ничего больше.
– Знаю, верно про него думала, – сказал Николай улыбаясь, как узнала Наташа по звуку его голоса.
– Нет, – отвечала Наташа, хотя действительно она вместе с тем думала и про князя Андрея, и про то, как бы ему понравился дядюшка. – А еще я всё повторяю, всю дорогу повторяю: как Анисьюшка хорошо выступала, хорошо… – сказала Наташа. И Николай услыхал ее звонкий, беспричинный, счастливый смех.
– А знаешь, – вдруг сказала она, – я знаю, что никогда уже я не буду так счастлива, спокойна, как теперь.
– Вот вздор, глупости, вранье – сказал Николай и подумал: «Что за прелесть эта моя Наташа! Такого другого друга у меня нет и не будет. Зачем ей выходить замуж, всё бы с ней ездили!»
«Экая прелесть этот Николай!» думала Наташа. – А! еще огонь в гостиной, – сказала она, указывая на окна дома, красиво блестевшие в мокрой, бархатной темноте ночи.


Граф Илья Андреич вышел из предводителей, потому что эта должность была сопряжена с слишком большими расходами. Но дела его всё не поправлялись. Часто Наташа и Николай видели тайные, беспокойные переговоры родителей и слышали толки о продаже богатого, родового Ростовского дома и подмосковной. Без предводительства не нужно было иметь такого большого приема, и отрадненская жизнь велась тише, чем в прежние годы; но огромный дом и флигеля всё таки были полны народом, за стол всё так же садилось больше человек. Всё это были свои, обжившиеся в доме люди, почти члены семейства или такие, которые, казалось, необходимо должны были жить в доме графа. Таковы были Диммлер – музыкант с женой, Иогель – танцовальный учитель с семейством, старушка барышня Белова, жившая в доме, и еще многие другие: учителя Пети, бывшая гувернантка барышень и просто люди, которым лучше или выгоднее было жить у графа, чем дома. Не было такого большого приезда как прежде, но ход жизни велся тот же, без которого не могли граф с графиней представить себе жизни. Та же была, еще увеличенная Николаем, охота, те же 50 лошадей и 15 кучеров на конюшне, те же дорогие подарки в именины, и торжественные на весь уезд обеды; те же графские висты и бостоны, за которыми он, распуская всем на вид карты, давал себя каждый день на сотни обыгрывать соседям, смотревшим на право составлять партию графа Ильи Андреича, как на самую выгодную аренду.
Граф, как в огромных тенетах, ходил в своих делах, стараясь не верить тому, что он запутался и с каждым шагом всё более и более запутываясь и чувствуя себя не в силах ни разорвать сети, опутавшие его, ни осторожно, терпеливо приняться распутывать их. Графиня любящим сердцем чувствовала, что дети ее разоряются, что граф не виноват, что он не может быть не таким, каким он есть, что он сам страдает (хотя и скрывает это) от сознания своего и детского разорения, и искала средств помочь делу. С ее женской точки зрения представлялось только одно средство – женитьба Николая на богатой невесте. Она чувствовала, что это была последняя надежда, и что если Николай откажется от партии, которую она нашла ему, надо будет навсегда проститься с возможностью поправить дела. Партия эта была Жюли Карагина, дочь прекрасных, добродетельных матери и отца, с детства известная Ростовым, и теперь богатая невеста по случаю смерти последнего из ее братьев.
Графиня писала прямо к Карагиной в Москву, предлагая ей брак ее дочери с своим сыном и получила от нее благоприятный ответ. Карагина отвечала, что она с своей стороны согласна, что всё будет зависеть от склонности ее дочери. Карагина приглашала Николая приехать в Москву.
Несколько раз, со слезами на глазах, графиня говорила сыну, что теперь, когда обе дочери ее пристроены – ее единственное желание состоит в том, чтобы видеть его женатым. Она говорила, что легла бы в гроб спокойной, ежели бы это было. Потом говорила, что у нее есть прекрасная девушка на примете и выпытывала его мнение о женитьбе.
В других разговорах она хвалила Жюли и советовала Николаю съездить в Москву на праздники повеселиться. Николай догадывался к чему клонились разговоры его матери, и в один из таких разговоров вызвал ее на полную откровенность. Она высказала ему, что вся надежда поправления дел основана теперь на его женитьбе на Карагиной.
– Что ж, если бы я любил девушку без состояния, неужели вы потребовали бы, maman, чтобы я пожертвовал чувством и честью для состояния? – спросил он у матери, не понимая жестокости своего вопроса и желая только выказать свое благородство.
– Нет, ты меня не понял, – сказала мать, не зная, как оправдаться. – Ты меня не понял, Николинька. Я желаю твоего счастья, – прибавила она и почувствовала, что она говорит неправду, что она запуталась. – Она заплакала.
– Маменька, не плачьте, а только скажите мне, что вы этого хотите, и вы знаете, что я всю жизнь свою, всё отдам для того, чтобы вы были спокойны, – сказал Николай. Я всем пожертвую для вас, даже своим чувством.
Но графиня не так хотела поставить вопрос: она не хотела жертвы от своего сына, она сама бы хотела жертвовать ему.
– Нет, ты меня не понял, не будем говорить, – сказала она, утирая слезы.
«Да, может быть, я и люблю бедную девушку, говорил сам себе Николай, что ж, мне пожертвовать чувством и честью для состояния? Удивляюсь, как маменька могла мне сказать это. Оттого что Соня бедна, то я и не могу любить ее, думал он, – не могу отвечать на ее верную, преданную любовь. А уж наверное с ней я буду счастливее, чем с какой нибудь куклой Жюли. Пожертвовать своим чувством я всегда могу для блага своих родных, говорил он сам себе, но приказывать своему чувству я не могу. Ежели я люблю Соню, то чувство мое сильнее и выше всего для меня».