Диалог о двух системах мира

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

«Диалог о двух главнейших системах мира» (итал. «Dialogo sopra i due massimi sistemi del mondo», лат. «Systema cosmicum») — главное сочинение Галилея, итог почти 30 лет научной работы, одна из ключевых вех в коперниковской революции. Опубликовано в начале 1632 года во Флоренции с посвящением великому герцогу Фердинанду II.





Содержание книги

Книга представляет собой диалог между тремя любителями науки — коперниканцем Сальвиати, нейтральным участником Сагредо и «простаком» Симпличио, твердящим замшелые постулаты Аристотеля и Птолемея. Автор воздерживается от суждений о том, какая система мироздания истинна — геоцентрическая (Птолемеева) или гелиоцентрическая, но вложенные в уста Сальвиати аргументы в пользу последней говорят сами за себя[1].

Первоначальное прохождение католической цензуры

По завершении в марте 1630 года книга была представлена на рассмотрение папскому цензору Риккарди. Тщетно прождав решения в течение целого года, Галилей вычеркнул из трактата наиболее смелые пассажи, предпослал ему вступительное слово о своём намерении развенчать «заблуждения коперниканцев» и переслал рукопись во Флоренцию цензору великого герцога Тосканского. В таком виде рукопись прошла цензуру инквизиции (летом 1631 года).

Включение в Индекс запрещённых книг

Один из первых экземпляров книги Галилей преподнёс 22 февраля 1632 года своему покровителю, великому герцогу Тосканы Фердинандо II Медичи. Ещё тридцать экземпляров он разослал видным прелатам, которые восприняли такой подарок с недоумением. В отличие от большинства научных трактатов XVII века, книга была написана не на учёной латыни, а на общедоступном итальянском языке, что усиливало её «подрывной» эффект: с крамольными взглядами Коперника отныне могли ознакомиться все желающие.

Ознакомившись с трактатом, папа Урбан VIII немедленно узнал себя в Симпличио (хотя в реальности прототипом этого персонажа, по-видимому, служил Чезаре Кремонини, отказывавшийся взглянуть на небо в Галилеев телескоп) и инициировал преследование Галилея инквизицией. В 1633 году вышел запрет на публикацию в католических странах новых сочинений Галилея, а «Диалог» был помещён в Индекс запрещённых книг, в котором оставался на протяжении 200 лет (до 1835 года).

При этом в Голландии и других протестантских странах продолжал печататься латинский перевод трактата (лат. «Systema cosmicum»), который (по просьбе автора) выполнил в 1635 году Маттиас Бернеггер ruen[2]</span>.

Значение

Большую известность в дальнейшем получилК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 2860 дней] впервые сформулированный в «Диалоге» принцип относительности:

Для предметов, захваченных равномерным движением, это последнее как бы не существует и проявляет своё действие только на вещах, не принимающих в нём участия.

Cм. также

Напишите отзыв о статье "Диалог о двух системах мира"

Примечания

  1. Галилей не принимал всерьёз компромиссную гео-гелиоцентрическую систему, разработанную Тихо Браге, и не посчитал нужным даже упомянуть её в своём трактате.
  2. [books.google.com/books?id=ZSe6AAAAIAAJ «Journal for the History of Astronomy», 2005  (англ.)]

Публикации

  • [books.google.com/books?id=IikMx4fMvi4C&printsec=frontcover Первое издание трактата] (Флоренция, 1632)
  • Галилео Галилей. [eqworld.ipmnet.ru/ru/library/physics/cosmos.htm Диалог о двух системах мира]. — М.—Л.: ГИТТЛ, 1948. — С. 147.
  • Тексты по теме Диалог о двух главнейших системах мира в Викитеке?  (итал.)

Отрывок, характеризующий Диалог о двух системах мира

– On vous demandera quand on aura besoin de vous, [Когда будет нужно, вас позовут,] – сказал он. Солдаты вышли. Денщик, успевший между тем побывать в кухне, подошел к офицеру.
– Capitaine, ils ont de la soupe et du gigot de mouton dans la cuisine, – сказал он. – Faut il vous l'apporter? [Капитан у них в кухне есть суп и жареная баранина. Прикажете принести?]
– Oui, et le vin, [Да, и вино,] – сказал капитан.


Французский офицер вместе с Пьером вошли в дом. Пьер счел своим долгом опять уверить капитана, что он был не француз, и хотел уйти, но французский офицер и слышать не хотел об этом. Он был до такой степени учтив, любезен, добродушен и истинно благодарен за спасение своей жизни, что Пьер не имел духа отказать ему и присел вместе с ним в зале, в первой комнате, в которую они вошли. На утверждение Пьера, что он не француз, капитан, очевидно не понимая, как можно было отказываться от такого лестного звания, пожал плечами и сказал, что ежели он непременно хочет слыть за русского, то пускай это так будет, но что он, несмотря на то, все так же навеки связан с ним чувством благодарности за спасение жизни.
Ежели бы этот человек был одарен хоть сколько нибудь способностью понимать чувства других и догадывался бы об ощущениях Пьера, Пьер, вероятно, ушел бы от него; но оживленная непроницаемость этого человека ко всему тому, что не было он сам, победила Пьера.
– Francais ou prince russe incognito, [Француз или русский князь инкогнито,] – сказал француз, оглядев хотя и грязное, но тонкое белье Пьера и перстень на руке. – Je vous dois la vie je vous offre mon amitie. Un Francais n'oublie jamais ni une insulte ni un service. Je vous offre mon amitie. Je ne vous dis que ca. [Я обязан вам жизнью, и я предлагаю вам дружбу. Француз никогда не забывает ни оскорбления, ни услуги. Я предлагаю вам мою дружбу. Больше я ничего не говорю.]
В звуках голоса, в выражении лица, в жестах этого офицера было столько добродушия и благородства (во французском смысле), что Пьер, отвечая бессознательной улыбкой на улыбку француза, пожал протянутую руку.
– Capitaine Ramball du treizieme leger, decore pour l'affaire du Sept, [Капитан Рамбаль, тринадцатого легкого полка, кавалер Почетного легиона за дело седьмого сентября,] – отрекомендовался он с самодовольной, неудержимой улыбкой, которая морщила его губы под усами. – Voudrez vous bien me dire a present, a qui' j'ai l'honneur de parler aussi agreablement au lieu de rester a l'ambulance avec la balle de ce fou dans le corps. [Будете ли вы так добры сказать мне теперь, с кем я имею честь разговаривать так приятно, вместо того, чтобы быть на перевязочном пункте с пулей этого сумасшедшего в теле?]
Пьер отвечал, что не может сказать своего имени, и, покраснев, начал было, пытаясь выдумать имя, говорить о причинах, по которым он не может сказать этого, но француз поспешно перебил его.
– De grace, – сказал он. – Je comprends vos raisons, vous etes officier… officier superieur, peut etre. Vous avez porte les armes contre nous. Ce n'est pas mon affaire. Je vous dois la vie. Cela me suffit. Je suis tout a vous. Vous etes gentilhomme? [Полноте, пожалуйста. Я понимаю вас, вы офицер… штаб офицер, может быть. Вы служили против нас. Это не мое дело. Я обязан вам жизнью. Мне этого довольно, и я весь ваш. Вы дворянин?] – прибавил он с оттенком вопроса. Пьер наклонил голову. – Votre nom de bapteme, s'il vous plait? Je ne demande pas davantage. Monsieur Pierre, dites vous… Parfait. C'est tout ce que je desire savoir. [Ваше имя? я больше ничего не спрашиваю. Господин Пьер, вы сказали? Прекрасно. Это все, что мне нужно.]
Когда принесены были жареная баранина, яичница, самовар, водка и вино из русского погреба, которое с собой привезли французы, Рамбаль попросил Пьера принять участие в этом обеде и тотчас сам, жадно и быстро, как здоровый и голодный человек, принялся есть, быстро пережевывая своими сильными зубами, беспрестанно причмокивая и приговаривая excellent, exquis! [чудесно, превосходно!] Лицо его раскраснелось и покрылось потом. Пьер был голоден и с удовольствием принял участие в обеде. Морель, денщик, принес кастрюлю с теплой водой и поставил в нее бутылку красного вина. Кроме того, он принес бутылку с квасом, которую он для пробы взял в кухне. Напиток этот был уже известен французам и получил название. Они называли квас limonade de cochon (свиной лимонад), и Морель хвалил этот limonade de cochon, который он нашел в кухне. Но так как у капитана было вино, добытое при переходе через Москву, то он предоставил квас Морелю и взялся за бутылку бордо. Он завернул бутылку по горлышко в салфетку и налил себе и Пьеру вина. Утоленный голод и вино еще более оживили капитана, и он не переставая разговаривал во время обеда.