Диванный активизм

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Диванный активизм или слактивизм (англ. slacktivism, иногда slactivism или slackervism — слово-гибрид, состоящее из слов slacker, «бездельник», и активизм) — уничижительный термин, описывающий «самоуспокоительные» действия в поддержку того или иного вопроса или решения какой-либо социальной проблемы, имеющие, однако, мало практического эффекта или не имеющего его совсем. Основной результат «диванного активизма» — удовлетворённость самого слактивиста от иллюзии причастности к решению той или иной проблемы. Таким образом, «диванный активист» оказывает поддержку своему эго, а не тем, кто в ней действительно нуждается. Акты слактивизма, как правило, требуют от слактивиста минимальных личных усилий. При этом слактивист исходит из предположения, что эти малозатратные усилия способны заменить более затратные, а не только дополнить их, хотя такое предположение не подтверждается никакими исследованиями[1].

Многие веб-сайты и новостные платформы интегрировали в свой интерфейс связи с социальными медиаресурсами, такими как Facebook и Twitter, что позволяет пользователям легко «лайкать», «шерить» или «твитить» о том, что интересного они увидели в Интернете. Люди теперь могут выразить обеспокоенность по поводу социальных или политических вопросов не более чем одним щелчком мыши, и возникает вопрос: какова реальная цена этих «лайков», если за ними стоит так мало внимания и усилий[2].

Слактивистские мероприятия могут включать подписания интернет-петиций[3], вступления в интернет-сообщества различных организаций без содействия их усилиям, постинг в социальных сетях статусов или сообщений, изменение личных данных или аватаров в социальных сетевых сервисах в качестве «отклика» на то или иное событие[4][5].

Объединенная программа ООН по ВИЧ/СПИДу описывает термин «слактивист» как «исходящий из того, что люди, выражающие поддержку некому начинанию несложными действиями, недостаточно вовлечены и не преданы осуществлению реальных изменений»[6].





Использование термина

Термин, вероятно, был введён Дуайтом Озардом и Фредом Кларком в 1995 году на Cornerstone Festival, с целью сокращения словосочетания «slacker activism», которое относилось к низовой деятельности молодых людей, пытающихся оказать влияние на общество простыми частными действиями (например, посадкой дерева вместо участия в акции протеста). Таким образом, термин первоначально имел положительно-нейтральную коннотацию[7].

Радиоведущий и политический комментатор Дэн Карлин использовал термин на своём шоу в 1990-х годах и, возможно, именно тогда этот термин обрёл нынешнее значение.

Монти Фан, обозреватель «Newsday», одним из первых использовал данный термин в 2001 году, в статье под названием «On the Net, 'Slacktivism'/Do-Gooders Flood In-Boxes»[8].

Ранний пример использования термина «slacktivism» зафиксирован в статье Барнаби Федера в «New York Times» под названием «They Weren’t Careful What They Hoped For». Федер цитирует Барбару Микельсон со Snopes.com, которая описала мероприятия вроде перечисленных выше. «Это все подпитывается слактивизмом … желанием людей сделать что-то хорошее, не вставая с кресла»[9].

Ещё один случай использования термина «Slacktivism» зафиксирован в книге Евгения Морозова «Сетевой обман: тёмная сторона интернет-свободы» (2011). В этой книге Морозов связывает эффект «диванного активизма» с экспериментом Колдинга-Йоргенсена, поставленном в 2009 году. Датский психолог по имени Андерс Колдинг-Йоргенсен создал фиктивную Facebook-группу. На странице он разместил объявление с предположением, что городские власти Копенгагена собираются снести исторический фонтан «Сторк». 125 пользователей Facebook присоединились к сообществу в первый день, и число подписчиков неуклонно росло, в конце концов достигнув 27,5 тысяч человек[10]. Морозов раскрывает на этом примере суть слактивизма: «когда затраты на связь низки, группы могут очень легко формироваться»[11]. Клэй Ширки аналогично характеризует slacktivism как «до смешного простое формирование групп»[11].

Критика слактивизма

Безусловно, слактивизм подвергается значительной, порой уничижительной критике. В частности, некоторые утверждают, что за ним стоит предположение, будто все проблемы могут быть легко решены с помощью социальных медиа, и хотя это может быть верно для вопросов местного значения, слактивизм может оказаться неэффективным для решения глобальных проблем[12].

Критика «диванного активизма» часто связана с идеей, что интернет-мероприятия в принципе не являются эффективными, и/или, что они исключают или уменьшают политическое участие в реальной жизни. Однако, поскольку большинство исследований слактивизма проводились на примере отдельных случаев или кампаний, трудно указать точный процент действий, приведших в итоге к намеченной цели. Кроме того, многие исследователи ограничиваются рассмотрением «диванного активизма» в открытых демократических обществах, тогда как акт выказывания публичной симпатии и поддержки в виде смены аватара или републикации слогана в обществах авторитарных или тоталитарных может требовать значительного мужества и рассматриваться как значимый поступок. Западно-центрический характер критики слактивизма отмечает[13][14] журналист Кортни Рэдш утверждает, что даже такой низкий уровень причастности был важной формой активности для арабской молодёжи до и во время Арабской весны, поскольку это была доступная им форма свободы слова, искра, способная разжечь пожар в средствах массовой информации, когда тот или иной хэштег выходит в топ, и многие современные СМИ при формировании новостной ленты целенаправленно мониторят статистику. «Сила социальных медиа в том, что они помогают сформировать международную повестку и являются одним из способов подрыва монополии государств» — пишет Рэдш[15] и добавляет, что «страхи, будто виртуальный активизм вытеснит реальный, не обоснованы», поскольку они не оказывают ни негативного, ни позитивного влияния на уровень политической активности[16].

Рост слактивизма ведёт к закату технократии, то есть организационной структуры или системы управления, где лица, принимающие решения, предварительно отбираются на основе технологических знаний. В новой реальности почти каждый может принять участие в процессе принятия решений и претворения их на практике. Цифровой активизм, таким образом, есть проводник социального равенства[17].

В то же время, Мика Уайт утверждает, что хотя «диванный активизм» это самый простой способ участие в каком-либо преобразовании, ощущения новизны от онлайн-активизма постепенно утрачивается, по мере того как человек начинают осознавать, что такая форма соучастия не приносит практически никакого эффекта, и это, в свою очередь, может вселить разочарование во всех формах активности[17].

Малкольм Глэдвелл в газете Нью-Йоркер (октябрь 2010 года)[18] нападает на тех, кто сравнивает «революции» в социальных медиа с фактической активностью, которая бросает реальный вызов существующему порядку. Он утверждал, что современные социальные кампании в средствах массовой информации не могут сравниться с настоящим, сопряжённым с высоким риском активизмом, происходящим «на земле», таким как сидячие забастовки в Гринсборо. Глэдвелл далее пишет:

Как в своё время писал историк Роберт Дарнтон, «чудеса коммуникационных технологий нашего времени производят ложное впечатление о прошлом — вплоть до представления, будто эти технологии не имеют предыстории, или что до появления телевидения и Интернета не происходило ничего важного». Но есть и другой повод задуматься по поводу неуёмного энтузиазма в отношении социальных медиа. Всего через пятьдесят лет после одного из самых экстраординарных социальных потрясений в американской истории мы, кажется, вообще забыли, что такое настоящий активизм[18].

Исследование 2011 года среди студентов колледжа показало лишь небольшую положительную корреляцию между теми, кто увлекался политикой онлайн (на Facebook) и теми, кто занимался ей в офлайне[19].

Брайан Даннинг в подкасте 2014 года Slactivism: повышение уровня информированности, утверждает, что интернет-деятельность, связанная с «диванным активизмом», является в лучшем случае пустой тратой времени, а в худшем — способом «украсть миллионы долларов из кресла активистов, под предлогом пожертвований реальных денег якобы полезные дела». Он утверждает, что большинство слактивистких кампаний «основаны на неверной информации, ненаучны, а в половине случаев вообще являются мистификациями».

Даннинг использует нашумевшую историю с фильмом «Кони 2012» как пример того, как слактивизм может быть использован как способ эксплуатации. Создатели фильма призывают поймать угандийского сектанта и военного преступника Джозефа Кони «до конца 2012 года» и при этом предлагают зрителям перечислять деньги им, а не африканским правоохранительным органам. Через четыре месяца после выхода фильма в прокат организация Invisible Children, создавшая его, сообщила о $31,9 миллионах выручки. Деньги в итоге были использованы не столько для того, чтобы остановить Кони, но скорее, чтобы сделать ещё один фильм об остановке Кони. Даннинг утверждает, что в этих фильмах, разъясняющих опасность Кони, не было никакого смысла, поскольку службы безопасности, в компетенции которых входит поимка Кони, и так прекрасно осведомлены о его преступлениях, и в течение многих лет делают всё возможное для его поимки, без привлечения общественного внимания к его персоне.

Даннинг делает оговорку, что слактивистские кампании всё же, как правило, более качественны. В качестве положительного примера он приводит онлайн-ресурс Change.org. Сайт содержит сотни тысяч петиций. Пользователь, подписывающий такую петицию, чувствует удовлетворение, но эти петиции не обязательны к рассмотрению кем-либо, принимающем решения и, как правило, не влекут за собой каких-либо серьезных изменений. Даннинг предлагает: прежде чем делать пожертвование, или даже просто ставить «лайк», следует разобраться в проблеме и выяснить, кто организатор кампании, чтобы исключить неверную атрибуцию, преувеличения или дезинформацию[20].

Примером кампании против «диванного активизма» может служить рекламная кампания «„Лайки“ не помогают», устроенная международной рекламным агентством Publicis Singapose для благотворительной организации Crisis Relief Singapore (CRS). В центре кампании — образ человека, которому требуется помощь, в окружении множества людей, держащих большие пальцы вверх, и подпись «„Лайки“ не помогают». Хотя кампания не была слишком успешной, она заставила многих задуматься о своих привычках.

Защита «диванного активизма»

В ответ на статью Гладуэлла в Нью-Йоркере с критикой слактивизма (см. выше) Мирани заявил, что тот может быть прав, если под активизмом понимать только сидячие забастовки, и ещё более радикальные действия, вроде столкновений с полицией. Однако, если активностью считать также пробуждение гражданского сознания людей во всём мире, то революцию действительно можно распространять по Твиттеру[21], в хештегах[22], и через YouTube[23]. В марте 2012 года в Financial Times появилась статья Мэттью Грина, в которой утверждалось, что усилия слактивистов, направленные на борьбу с Господней армией сопротивления и вылившиеся в фильм Кони 2012 «принесли больше результата с их 30-минутным видео, чем батальоны дипломатов, сотрудников неправительственных организаций и журналистов со времён начала конфликта 26 лет назад»[24]. Слактивисты играют центральную роль в распространении информации о протестных акциях[25].

Несмотря на негативную окраску термина, в исследовании 2011 года, проведённом в Джорджтаунском университете и озаглавленном «Динамика причинности вовлечения» было установлено, что так называемые «слактивисты» действительно «имеют больше шансов совершить значимые действия»[26]. Примечательно, что «слактивисты более чем вдвое активнее, чем люди, которых нельзя отнести к таковым», и их действия «имеют более высокий потенциал влияния на других»[26]. Приводятся преимущества слактивизма в достижении конкретных целей как безопасного, дешёвого и эффективного средства организации дружественных сообществ[27]. «Социальные чемпионы» имеют возможность оказывать прямое воздействие на средства массовой информации и получая возможность конвертировать свои публичные дискуссии в экономические, социальные или политические преобразования[1]. Разделяющий эту точку зрения Эндрю Леонард, собкор издания Salon, который опубликовал статью об этике эпохе смартфонов и как мы их используем. Хотя при их производстве нарушаются права человека, Леонард рекомендует использовать смартфоны на том основании, что технологии, которые они предоставляют могут быть использованы в качестве средства для изменения проблемной ситуации с их изготовлением. Умение общаться быстро и в глобальном масштабе позволяет распространять знания, в том числе об условиях труда на производстве, и в результате массовое производство смартфонов способствует глобализации. Леонард утверждает, что телефоны и планшеты могут стать эффективным инструментом в осуществлении преобразований через слактивизм, потому что они позволяют распространять знания, делать пожертвования, и более эффективно доносить различные мнения по важным вопросам[28].

Другие сторонники слактивизма придерживаются умеренно оптимистического взгляда на это явление, признавая наличие «подводных камней» на пути с цифровой форме протеста. Зейнеп Туфекси, доцент университета Северной Каролины и преподаватель Центра Интернета и общества Беркмана, проанализировала потенциал влияние слактивизма на коллективные групповые действия в различных социальных движениях. Она признает, что цифровой активизм — это мощный инструмент для социальных и политических движений, он является эффективным средством, позволяющим резко поднять потенциал протеста. Тем не менее, она отмечает и обратную сторону «диванного активизма», который просто может не выйти на уровень реального протеста, необходимого для того, чтобы перемены состоялись[29].

Типы «диванного активизма»

Кликтивизм

Термин «кликтивизм» (clicktivism) иногда используется для описания активистов, использующих социальные медиа для организации протестов. Это позволяет организациям оценивать успешность протеста путём подсчёта «кликов» по их петиции или другому призыву к действию[30]. Например, Британская группа UK Uncut использует твиттер и другие вебсайты, чтобы организовывать акции протеста и прямого действия против компаний, обвиняемых в уклонении от уплаты налогов[31]. Это завязано на слактивизм в том смысле, что он просто заменяет старые способы координации протеста (телефон, сарафанное радио, листовки и т. д.) и на самом деле подразумевают реальную жизнь, физический протест. С другой стороны, под кликтивизмом часто понимают одну из форм малоэффективного или неэффективного слактивизма, такого как подписание петиций онлайн или подписания и отправки шаблонных электронных писем политикам или главам корпораций.

За кликтивизмом стоит идея о том, что социальные медиа предоставляют быстрый и простой способ продемонстрировать поддержку той или иной организации или инициативе[32]. Основным направлением деятельности организации становится получение максимальной поддержки со стороны её членов и наблюдателей, при уменьшении непосредственных обращений за этой поддержкой[17].

Феномен кликтивизма также может быть продемонстрирован путём наблюдения за успехом кампании, выраженном в количестве «лайков». Кликтивизм стремится к статистической, количественной поддержке, присутствию и распространению без акцента на реальное участие. «Лайканье» фото на Facebook или подписание петиции само по себе символично, поскольку оно демонстрирует, что человек в курсе ситуации, и его собеседники и оппоненты исходят из этого предположения, а также получают некоторую информацию о его точке зрения.

Критики кликтивизма заявляют, что это новое явление превращает общественные движения в подобия рекламных кампаний, в которых разные сообщения оцениваются по показателю кликабельности или результатам А/B-тестирования. Для улучшения этих показателей сообщения сокращаются, дабы сделать их «запросы легче, а действия проще». Это, в свою очередь, сводит социальных действия к простому набору подписчиков вместо поиска единомышленников[33][34].

Благотворительный слактивизм

Благотворительный слактивизм можно охарактеризовать как действия в поддержку какого-либо начинания, выраженные в небольшом усилии со стороны индивида. Примеры онлайн-благотворительного слактивизма включают публикацию в Facebook статусов в поддержку какого-либо дела, «лайки» благотворительных организаций на Facebook, соответствующие твиты и ретвиты в Твиттере, подписание Интернет-петиций, а размещения и публикация видео на YouTube. Можно утверждать, что слактивист-благотворитель ставит «лайк» не для того, чтобы помочь нуждающемуся, но чтобы почувствовать себя лучше от иллюзии помощи человеку или участия в разрешении кризисной ситуации. Эта схема поведения становится всё более популярной у пользователей социальных медиа, поскольку для оказания такой «помощи» никуда не нужно ходить, и даже не требуется знакомства или общения с нуждающимся[35].

Примеры подобной благотворительности в офлайновом режиме включают в себя браслеты и другую атрибутику в поддержку инициативы, таких как браслет Армстронга, а также наклейки на бампер и мобильные пожертвования.

Примером благотворительного слактивизма часто называют мировую реакцию на землетрясение на Гаити в 2010 году. Красному Кресту удалось собрать 5 миллионов долларов за 2 дня с помощью смс-пожертвований[36]. Социальные сети использовались, чтобы распространить информацию о землетрясении. На следующий день после землетрясения Си-Эн-Эн сообщила, что четыре темы из топ-твиттера были связаны с Гаитянским землетрясением[36].

Благотворительность как побочный результат потребления

Установлено, что акт потребления, например приобретения продукции, в цену которой заложена небольшая благотворительная часть, более привлекателен для потребителя, а следовательно, выгоден для продавца. В некоторых случаях дополнительно собранные средства распределяются по различным подразделениям в рамках одного фонда, который в теории направляет их на некие достойные дела. Критики, как правило, отмечают непрозрачность и неэффективность такой благотворительности. Примером может служить продукция компании Product Red: потребители могут приобретать красные варианты обычных товаров, доля выручки с которых направляется на борьбу со СПИДом. Слактивист также может приобрести продукт компании, имеющей репутацию благотворителя; это второй способ поддержать какую-то инициативу. Например, он может купить мороженое Ben & Jerry’s, потому что основатели инвестируют в защиту детей или жертвуют на социальные и экологические нужды[37].

Политический слактивизм

Некоторые формы слактивизма ориентированы на политику, например, на получение поддержки для президентской кампании, или подписание интернет-петиций с целью оказания влияния на правительство.

Сайт онлайн-петиций Change.org объявил, что подвергся нападению китайских хакеров и «обвалился» в апреле 2011 года. Создатели сайта заявили, что тот факт, что хакеры «почувствовали необходимость обрушить сайт, должен рассматриваться как свидетельство быстро растущей популярности Change.org на примере одной из петиций: в поддержку освобождения Ай Вэйвэя»[38], известного китайского правозащитника, арестованного властями в апреле 2011 года. Ай Вэйвэй был отпущен на свободу 22 июня того же года, что было расценена владельцами Change.org как победа своей онлайн-кампании.

Сочувственный слактивизм

Сочувственный слактивизм можно наблюдать в социальных сетях, таких как Facebook, где пользователи могут «лайкать» статусы поддержки пострадавших или нуждающихся людей, а также «мимимишные» картинки. Другим типичным действием в рамках этого типа слактивизма является изменение фотографии профиля, с целью демонстрации френдам и подписчикам небезразличие к тому или иному событию.

В сочувственном слактивизме часто задействованы образы маленьких детей, животных, нуждающихся людей. Эти образы внушают доверие к разместившему их, что повышает шансы позволяет кампании добиться успеха, дольше оставаясь в памяти наблюдателей. Использование образов детей вообще наиболее эффективный способ охвата аудиторию за счет того, поскольку большинство взрослых не смогут проигнорировать нуждающегося.

Пример сочувственного слактивизма является кампания «Vi Gillar Olika» («Нам нравятся разные»), проведённая шведской газетой «Афтонбладет»[39]. Кампания была запущена против ксенофобии и расизма, ставших горячей темой в Швеции в 2010 году. Центральным образом кампания стала открытая руке с текстом «Vi Gillar Olika», — значок, который был ранее использован в кампании против преследований[40].

Другим примером может служить добавление пользователями Facebook норвежского флага к своим фотографиям после терактов 2011 года, в которых погибли 77 человек. Эта кампания получила внимание от шведской умеренной партии, призвавшей своих сторонников обновить свой профиль в социальной сети[41].

Примеры

Кони 2012

«Кони 2012» — кампания, запущенная фондом Invisible Children в виде 28-минутного видео об опасности, грозящей африканским детям от рук Джозефа Кони, лидера секты «Господняя армия сопротивления». Сектанты, по утверждению авторов фильма, похитили в общей сложности почти 60 000 детей, превращая мальчиков в фанатиков, а девочек в секс-рабынь[42].

Кампания была экспериментальной, с целью проверки, может ли онлайн-видео распространиться настолько, чтобы сделать военного преступника Джозефа Кони по-настоящему известным. Фильм стал самым быстрорастущим вирусным видео всех времён, достигнув 100 миллионов просмотров за 6 дней, осведомлённость населения всего мира о личности Кони выросла беспрецедентно.

Эта кампания также продемонстрировала возможности благотворительного слактивизма из-за способа, которым многие зрители откликнулись. Успех кампании был обусловлен в основном количеством людей, просмотревшим видео, а не сделавшими пожертвование. После просмотра видео многие зрители почувствовали потребность принять какие-то меры. Однако для многих эта потребность вылилась в публикацию видео и другое нематериальное выражение поддержки.

Как написала Сара Кендзиор из «Аль-Джазиры»:
«Видео, кажется, воплощают этос слактивиста: зрители, не вникая в сложный иностранный конфликт, чувствуют себя его героями, посмотрев видео, купив браслет или повесив плакат. Защитники кампании Invisible Children возражали, настаивая, что их желание поймать Кони было искренне, их эмоциональная реакция на фильм подлинна — и, что само число сторонников, призывающих к поимке Джозефа Кони, являет собой значимый сдвиг в правозащитной деятельности»[43].

Кони до сих пор не пойман.

Похищение школьниц в Чибоке

В течение нескольких недель после похищения сотен школьниц организацией «Боко Харам» в апреле 2014 года, хэштег #BringBackOurGirls вышел в глобальный тренд в Твиттере, продолжил распространение[44] и к 11 мая привлёк 2,3 млн твитов. Один такой твит пришел от первой леди Соединенных Штатов, Мишель Обама, державшей в руках табличку с хэш-тегом. Это фото она выложила на своей официальной странице в Твиттер, помогая распространению информации о похищениях[45]. Аналитиками были проведены параллели между кампанией #BringBackOurGirls и кампанией по поимке Кони 2012 года[46]. В результате на эту кампанию тоже был навешен ярлык слактивизма, поскольку первые недели и месяцы прошли без прогресса в деле возвращения похищенных девочек[47][48].

По словам Мкеки Мута, дяди одной из похищенных девочек:

«Есть такая пословица: „дела говорят громче слов“. Лидеры со всего мира вышли и сказали, что помогут вернуть девочек, но сейчас мы ничего не слышим. Хочу спросить: почему? Они что, и не собирались ничего делать, даже то, что всем наобещали? Просто выходит, что это была такая политическая игра, а судьба девочек их на самом деле не беспокоит»[49].

В течение последующего года лишь считанные единицы из похищенных девушек были найдены — в частности, они самостоятельно сбежали из лагерей, где их насиловали регулярно и продавали «в жены».

Жестокое обращение с кошками 2014

В 2014 году, отчасти благодаря Twitter, изображение лаборатории со множеством кошек, привязанных к устрашающим на вид стеллажам, было опубликовано с подписью: «Ретвит, если ты говоришь НЕТ испытаниям на животных». Более 5000 человек распространили сообщение, не подозревая, что снимок является поддельным. Мистификатор взял фото из новостного сайта Gainesville Sun. Изображённые кошки на самом деле были спасены от жестокого кошатника[20].

См. также

Напишите отзыв о статье "Диванный активизм"

Примечания

  1. ↑ 1 2 Davis, Jesse (27 October 2011).
  2. ↑ Carr, David.
  3. ↑ [www.snopes.com/inboxer/petition/internet.htm Snopes.com: Inboxer Rebellion (Internet Petitions)] — discusses slacktivism in some detail
  4. ↑ Obar, Jonathan; et al. (2012).
  5. ↑ Obar, Jonathan (2014).
  6. ↑ UNAIDS, [data.unaids.org/pub/Outlook/2010/20100713_outlook_ataids_en.pdf UNAIDS OUTLOOK REPORT], July 2010
  7. ↑ Christensen, Henrik Serup (2011).
  8. ↑ Phan, Monty (26 February 2001).
  9. ↑ Feder, Barnaby.
  10. ↑ [virkeligheden.dk/2009/stork-fountain-experiment-1-facebook-groups-are-not-democratic-tools/ «Stork Fountain Experiment #1: Why Facebook groups are not democratic tools | Virkeligheden»].
  11. ↑ 1 2 Morozov, Evgeny (2011).
  12. ↑ Morozov, Evgeny.
  13. ↑ Radsch, Courtney (May 2012).
  14. ↑ [www.youtube.com/watch?v=rV2E2T9GFaE «Cyberactivism and the Arab Revolt: Battles Waged Online and Lessons Learned (Part 1 of 9)»].
  15. ↑ Courtney Radsch (Feb 28, 2011).
  16. ↑ Christensen, Henrik Serup.
  17. ↑ 1 2 3 White, Micah.
  18. ↑ 1 2 Gladwell, Malcolm (4 October 2010).
  19. ↑ Vitak, J., Zube, P., Smock, A., Carr, C. T., Ellison, N., & Lampe, C. (2011).
  20. ↑ 1 2 Brian Dunning (17 June 2014).
  21. ↑ Mirani, Leo (2 October 2010).
  22. ↑ Courtney C. Radsch (March 29, 2011).
  23. ↑ David Kenner (March 30, 2011).
  24. ↑ Matthew Green (2012-03-12).
  25. ↑ P. Barberá et al [journals.plos.org/plosone/article?id=10.1371/journal.pone.0143611 The Critical Periphery in the Growth of Social Protests] // PLOS ONE. — 2015. — Vol. 10. — P. e0143611. — DOI:10.1371/journal.pone.0143611.
  26. ↑ 1 2 Andresen, Katya.
  27. ↑ Leonard, Cindy.
  28. ↑ Leonard, Andrew.
  29. ↑ [cyber.law.harvard.edu/events/luncheon/2013/10/tufekci «Getting from No to Go: Social Media-Fueled Protest Style From Arab Spring to Gezi Protests in Turkey | Berkman Center»].
  30. ↑ White, Micah (12 August 2010).
  31. ↑ [www.thisislondon.co.uk/lifestyle/article-23914725-the-clicktivists---a-new-breed-of-protesters.do «Clicktivists — a new breed of protestors'»].
  32. ↑ «What Is Clicktivism?»
  33. ↑ White, Micah.
  34. ↑ White, Micah (2010-08-12).
  35. ↑ Cross, Allison (7 Mar 2012).
  36. ↑ 1 2 Cashmore, Pete (14 January 2010).
  37. ↑ Mangold, W.; David Faulds (2009).
  38. ↑ Daniel.
  39. ↑ [www.aftonbladet.se/vigillarolika/ «Vi gillar olika | Aftonbladet»].
  40. ↑ sv:Rör inte min kompis
  41. ↑ Namn obligatorisk.
  42. ↑ Curtis, Polly, and Tom McCarthy.
  43. ↑ Kendzior, Sarah.
  44. ↑ Abubakar, Aminu; Levs, Josh (5 May 2014).
  45. ↑ Litoff, Alyssa (6 May 2014).
  46. ↑ [www.slate.com/blogs/the_world_/2014/05/20/the_depressing_reason_why_hashtag_campaigns_like_stopkony_and_bringbackourgirls.html The depressing reason why hashtag campaigns like #StopKony and #BringBackOurGirls take off]
  47. ↑ [www.washingtonpost.com/blogs/worldviews/wp/2014/05/06/is-bringbackourgirls-helping/ Is #BringBackOurGirls helping? — The Washington Post]
  48. ↑ [www.huffingtonpost.com/2014/09/14/nigeria-girls-kidnapped-5-months_n_5791622.html Remember #BringBackOurGirls? This Is What Has Happened In The 5 Months Since]
  49. ↑ [www.aljazeera.com/indepth/features/2014/10/abandonment-bring-back-our-girls-2014101494119446698.html Abandonment of 'Bring Back Our Girls' — Al Jazeera English]

Литература

  • Feder, Barnaby. (May 29, 2002) «They Weren’t Careful What They Hoped For» The New York Times.
  • Phan, Monty. (Feb 27, 2001) «On the Net, 'Slacktivisim'/Do-Gooders Flood In-Boxes». Newsday. Page A.08.
  • Observer Magazine: Armchair Warrior
  • Foreign Policy magazine: The brave new world of slacktivism
  • Peña-López, I. (2013). «Casual Politics: From slacktivism to emergent movements and pattern recognition»

Отрывок, характеризующий Диванный активизм

– Я не понимаю, маменька, какие его отношения к Пьеру? – спросил сын.
– Всё скажет завещание, мой друг; от него и наша судьба зависит…
– Но почему вы думаете, что он оставит что нибудь нам?
– Ах, мой друг! Он так богат, а мы так бедны!
– Ну, это еще недостаточная причина, маменька.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Как он плох! – восклицала мать.


Когда Анна Михайловна уехала с сыном к графу Кириллу Владимировичу Безухому, графиня Ростова долго сидела одна, прикладывая платок к глазам. Наконец, она позвонила.
– Что вы, милая, – сказала она сердито девушке, которая заставила себя ждать несколько минут. – Не хотите служить, что ли? Так я вам найду место.
Графиня была расстроена горем и унизительною бедностью своей подруги и поэтому была не в духе, что выражалось у нее всегда наименованием горничной «милая» и «вы».
– Виновата с, – сказала горничная.
– Попросите ко мне графа.
Граф, переваливаясь, подошел к жене с несколько виноватым видом, как и всегда.
– Ну, графинюшка! Какое saute au madere [сотэ на мадере] из рябчиков будет, ma chere! Я попробовал; не даром я за Тараску тысячу рублей дал. Стоит!
Он сел подле жены, облокотив молодецки руки на колена и взъерошивая седые волосы.
– Что прикажете, графинюшка?
– Вот что, мой друг, – что это у тебя запачкано здесь? – сказала она, указывая на жилет. – Это сотэ, верно, – прибавила она улыбаясь. – Вот что, граф: мне денег нужно.
Лицо ее стало печально.
– Ах, графинюшка!…
И граф засуетился, доставая бумажник.
– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…


Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
– Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l'etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите?
– Нет с, Петр Николаич, я только желаю показать, что в кавалерии выгод гораздо меньше против пехоты. Вот теперь сообразите, Петр Николаич, мое положение…
Берг говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока говорили о чем нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не производя в других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он начинал говорить пространно и с видимым удовольствием.
– Сообразите мое положение, Петр Николаич: будь я в кавалерии, я бы получал не более двухсот рублей в треть, даже и в чине поручика; а теперь я получаю двести тридцать, – говорил он с радостною, приятною улыбкой, оглядывая Шиншина и графа, как будто для него было очевидно, что его успех всегда будет составлять главную цель желаний всех остальных людей.
– Кроме того, Петр Николаич, перейдя в гвардию, я на виду, – продолжал Берг, – и вакансии в гвардейской пехоте гораздо чаще. Потом, сами сообразите, как я мог устроиться из двухсот тридцати рублей. А я откладываю и еще отцу посылаю, – продолжал он, пуская колечко.
– La balance у est… [Баланс установлен…] Немец на обухе молотит хлебец, comme dit le рroverbe, [как говорит пословица,] – перекладывая янтарь на другую сторону ртa, сказал Шиншин и подмигнул графу.
Граф расхохотался. Другие гости, видя, что Шиншин ведет разговор, подошли послушать. Берг, не замечая ни насмешки, ни равнодушия, продолжал рассказывать о том, как переводом в гвардию он уже выиграл чин перед своими товарищами по корпусу, как в военное время ротного командира могут убить, и он, оставшись старшим в роте, может очень легко быть ротным, и как в полку все любят его, и как его папенька им доволен. Берг, видимо, наслаждался, рассказывая всё это, и, казалось, не подозревал того, что у других людей могли быть тоже свои интересы. Но всё, что он рассказывал, было так мило степенно, наивность молодого эгоизма его была так очевидна, что он обезоруживал своих слушателей.
– Ну, батюшка, вы и в пехоте, и в кавалерии, везде пойдете в ход; это я вам предрекаю, – сказал Шиншин, трепля его по плечу и спуская ноги с отоманки.
Берг радостно улыбнулся. Граф, а за ним и гости вышли в гостиную.

Было то время перед званым обедом, когда собравшиеся гости не начинают длинного разговора в ожидании призыва к закуске, а вместе с тем считают необходимым шевелиться и не молчать, чтобы показать, что они нисколько не нетерпеливы сесть за стол. Хозяева поглядывают на дверь и изредка переглядываются между собой. Гости по этим взглядам стараются догадаться, кого или чего еще ждут: важного опоздавшего родственника или кушанья, которое еще не поспело.
Пьер приехал перед самым обедом и неловко сидел посредине гостиной на первом попавшемся кресле, загородив всем дорогу. Графиня хотела заставить его говорить, но он наивно смотрел в очки вокруг себя, как бы отыскивая кого то, и односложно отвечал на все вопросы графини. Он был стеснителен и один не замечал этого. Большая часть гостей, знавшая его историю с медведем, любопытно смотрели на этого большого толстого и смирного человека, недоумевая, как мог такой увалень и скромник сделать такую штуку с квартальным.
– Вы недавно приехали? – спрашивала у него графиня.
– Oui, madame, [Да, сударыня,] – отвечал он, оглядываясь.
– Вы не видали моего мужа?
– Non, madame. [Нет, сударыня.] – Он улыбнулся совсем некстати.
– Вы, кажется, недавно были в Париже? Я думаю, очень интересно.
– Очень интересно..
Графиня переглянулась с Анной Михайловной. Анна Михайловна поняла, что ее просят занять этого молодого человека, и, подсев к нему, начала говорить об отце; но так же, как и графине, он отвечал ей только односложными словами. Гости были все заняты между собой. Les Razoumovsky… ca a ete charmant… Vous etes bien bonne… La comtesse Apraksine… [Разумовские… Это было восхитительно… Вы очень добры… Графиня Апраксина…] слышалось со всех сторон. Графиня встала и пошла в залу.
– Марья Дмитриевна? – послышался ее голос из залы.
– Она самая, – послышался в ответ грубый женский голос, и вслед за тем вошла в комнату Марья Дмитриевна.
Все барышни и даже дамы, исключая самых старых, встали. Марья Дмитриевна остановилась в дверях и, с высоты своего тучного тела, высоко держа свою с седыми буклями пятидесятилетнюю голову, оглядела гостей и, как бы засучиваясь, оправила неторопливо широкие рукава своего платья. Марья Дмитриевна всегда говорила по русски.
– Имениннице дорогой с детками, – сказала она своим громким, густым, подавляющим все другие звуки голосом. – Ты что, старый греховодник, – обратилась она к графу, целовавшему ее руку, – чай, скучаешь в Москве? Собак гонять негде? Да что, батюшка, делать, вот как эти пташки подрастут… – Она указывала на девиц. – Хочешь – не хочешь, надо женихов искать.
– Ну, что, казак мой? (Марья Дмитриевна казаком называла Наташу) – говорила она, лаская рукой Наташу, подходившую к ее руке без страха и весело. – Знаю, что зелье девка, а люблю.
Она достала из огромного ридикюля яхонтовые сережки грушками и, отдав их именинно сиявшей и разрумянившейся Наташе, тотчас же отвернулась от нее и обратилась к Пьеру.
– Э, э! любезный! поди ка сюда, – сказала она притворно тихим и тонким голосом. – Поди ка, любезный…
И она грозно засучила рукава еще выше.
Пьер подошел, наивно глядя на нее через очки.
– Подойди, подойди, любезный! Я и отцу то твоему правду одна говорила, когда он в случае был, а тебе то и Бог велит.
Она помолчала. Все молчали, ожидая того, что будет, и чувствуя, что было только предисловие.
– Хорош, нечего сказать! хорош мальчик!… Отец на одре лежит, а он забавляется, квартального на медведя верхом сажает. Стыдно, батюшка, стыдно! Лучше бы на войну шел.
Она отвернулась и подала руку графу, который едва удерживался от смеха.
– Ну, что ж, к столу, я чай, пора? – сказала Марья Дмитриевна.
Впереди пошел граф с Марьей Дмитриевной; потом графиня, которую повел гусарский полковник, нужный человек, с которым Николай должен был догонять полк. Анна Михайловна – с Шиншиным. Берг подал руку Вере. Улыбающаяся Жюли Карагина пошла с Николаем к столу. За ними шли еще другие пары, протянувшиеся по всей зале, и сзади всех по одиночке дети, гувернеры и гувернантки. Официанты зашевелились, стулья загремели, на хорах заиграла музыка, и гости разместились. Звуки домашней музыки графа заменились звуками ножей и вилок, говора гостей, тихих шагов официантов.
На одном конце стола во главе сидела графиня. Справа Марья Дмитриевна, слева Анна Михайловна и другие гостьи. На другом конце сидел граф, слева гусарский полковник, справа Шиншин и другие гости мужского пола. С одной стороны длинного стола молодежь постарше: Вера рядом с Бергом, Пьер рядом с Борисом; с другой стороны – дети, гувернеры и гувернантки. Граф из за хрусталя, бутылок и ваз с фруктами поглядывал на жену и ее высокий чепец с голубыми лентами и усердно подливал вина своим соседям, не забывая и себя. Графиня так же, из за ананасов, не забывая обязанности хозяйки, кидала значительные взгляды на мужа, которого лысина и лицо, казалось ей, своею краснотой резче отличались от седых волос. На дамском конце шло равномерное лепетанье; на мужском всё громче и громче слышались голоса, особенно гусарского полковника, который так много ел и пил, всё более и более краснея, что граф уже ставил его в пример другим гостям. Берг с нежной улыбкой говорил с Верой о том, что любовь есть чувство не земное, а небесное. Борис называл новому своему приятелю Пьеру бывших за столом гостей и переглядывался с Наташей, сидевшей против него. Пьер мало говорил, оглядывал новые лица и много ел. Начиная от двух супов, из которых он выбрал a la tortue, [черепаховый,] и кулебяки и до рябчиков он не пропускал ни одного блюда и ни одного вина, которое дворецкий в завернутой салфеткою бутылке таинственно высовывал из за плеча соседа, приговаривая или «дрей мадера», или «венгерское», или «рейнвейн». Он подставлял первую попавшуюся из четырех хрустальных, с вензелем графа, рюмок, стоявших перед каждым прибором, и пил с удовольствием, всё с более и более приятным видом поглядывая на гостей. Наташа, сидевшая против него, глядела на Бориса, как глядят девочки тринадцати лет на мальчика, с которым они в первый раз только что поцеловались и в которого они влюблены. Этот самый взгляд ее иногда обращался на Пьера, и ему под взглядом этой смешной, оживленной девочки хотелось смеяться самому, не зная чему.
Николай сидел далеко от Сони, подле Жюли Карагиной, и опять с той же невольной улыбкой что то говорил с ней. Соня улыбалась парадно, но, видимо, мучилась ревностью: то бледнела, то краснела и всеми силами прислушивалась к тому, что говорили между собою Николай и Жюли. Гувернантка беспокойно оглядывалась, как бы приготавливаясь к отпору, ежели бы кто вздумал обидеть детей. Гувернер немец старался запомнить вое роды кушаний, десертов и вин с тем, чтобы описать всё подробно в письме к домашним в Германию, и весьма обижался тем, что дворецкий, с завернутою в салфетку бутылкой, обносил его. Немец хмурился, старался показать вид, что он и не желал получить этого вина, но обижался потому, что никто не хотел понять, что вино нужно было ему не для того, чтобы утолить жажду, не из жадности, а из добросовестной любознательности.


На мужском конце стола разговор всё более и более оживлялся. Полковник рассказал, что манифест об объявлении войны уже вышел в Петербурге и что экземпляр, который он сам видел, доставлен ныне курьером главнокомандующему.
– И зачем нас нелегкая несет воевать с Бонапартом? – сказал Шиншин. – II a deja rabattu le caquet a l'Autriche. Je crains, que cette fois ce ne soit notre tour. [Он уже сбил спесь с Австрии. Боюсь, не пришел бы теперь наш черед.]
Полковник был плотный, высокий и сангвинический немец, очевидно, служака и патриот. Он обиделся словами Шиншина.
– А затэ м, мы лосты вый государ, – сказал он, выговаривая э вместо е и ъ вместо ь . – Затэм, что импэ ратор это знаэ т. Он в манифэ стэ сказал, что нэ можэ т смотрэт равнодушно на опасности, угрожающие России, и что бэ зопасност империи, достоинство ее и святост союзов , – сказал он, почему то особенно налегая на слово «союзов», как будто в этом была вся сущность дела.
И с свойственною ему непогрешимою, официальною памятью он повторил вступительные слова манифеста… «и желание, единственную и непременную цель государя составляющее: водворить в Европе на прочных основаниях мир – решили его двинуть ныне часть войска за границу и сделать к достижению „намерения сего новые усилия“.
– Вот зачэм, мы лосты вый государ, – заключил он, назидательно выпивая стакан вина и оглядываясь на графа за поощрением.
– Connaissez vous le proverbe: [Знаете пословицу:] «Ерема, Ерема, сидел бы ты дома, точил бы свои веретена», – сказал Шиншин, морщась и улыбаясь. – Cela nous convient a merveille. [Это нам кстати.] Уж на что Суворова – и того расколотили, a plate couture, [на голову,] а где y нас Суворовы теперь? Je vous demande un peu, [Спрашиваю я вас,] – беспрестанно перескакивая с русского на французский язык, говорил он.
– Мы должны и драться до послэ днэ капли кров, – сказал полковник, ударяя по столу, – и умэ р р рэ т за своэ го импэ ратора, и тогда всэ й будэ т хорошо. А рассуждать как мо о ожно (он особенно вытянул голос на слове «можно»), как мо о ожно менше, – докончил он, опять обращаясь к графу. – Так старые гусары судим, вот и всё. А вы как судитэ , молодой человек и молодой гусар? – прибавил он, обращаясь к Николаю, который, услыхав, что дело шло о войне, оставил свою собеседницу и во все глаза смотрел и всеми ушами слушал полковника.
– Совершенно с вами согласен, – отвечал Николай, весь вспыхнув, вертя тарелку и переставляя стаканы с таким решительным и отчаянным видом, как будто в настоящую минуту он подвергался великой опасности, – я убежден, что русские должны умирать или побеждать, – сказал он, сам чувствуя так же, как и другие, после того как слово уже было сказано, что оно было слишком восторженно и напыщенно для настоящего случая и потому неловко.
– C'est bien beau ce que vous venez de dire, [Прекрасно! прекрасно то, что вы сказали,] – сказала сидевшая подле него Жюли, вздыхая. Соня задрожала вся и покраснела до ушей, за ушами и до шеи и плеч, в то время как Николай говорил. Пьер прислушался к речам полковника и одобрительно закивал головой.
– Вот это славно, – сказал он.
– Настоящэ й гусар, молодой человэк, – крикнул полковник, ударив опять по столу.
– О чем вы там шумите? – вдруг послышался через стол басистый голос Марьи Дмитриевны. – Что ты по столу стучишь? – обратилась она к гусару, – на кого ты горячишься? верно, думаешь, что тут французы перед тобой?
– Я правду говору, – улыбаясь сказал гусар.
– Всё о войне, – через стол прокричал граф. – Ведь у меня сын идет, Марья Дмитриевна, сын идет.
– А у меня четыре сына в армии, а я не тужу. На всё воля Божья: и на печи лежа умрешь, и в сражении Бог помилует, – прозвучал без всякого усилия, с того конца стола густой голос Марьи Дмитриевны.
– Это так.
И разговор опять сосредоточился – дамский на своем конце стола, мужской на своем.
– А вот не спросишь, – говорил маленький брат Наташе, – а вот не спросишь!
– Спрошу, – отвечала Наташа.
Лицо ее вдруг разгорелось, выражая отчаянную и веселую решимость. Она привстала, приглашая взглядом Пьера, сидевшего против нее, прислушаться, и обратилась к матери:
– Мама! – прозвучал по всему столу ее детски грудной голос.
– Что тебе? – спросила графиня испуганно, но, по лицу дочери увидев, что это была шалость, строго замахала ей рукой, делая угрожающий и отрицательный жест головой.
Разговор притих.
– Мама! какое пирожное будет? – еще решительнее, не срываясь, прозвучал голосок Наташи.
Графиня хотела хмуриться, но не могла. Марья Дмитриевна погрозила толстым пальцем.
– Казак, – проговорила она с угрозой.
Большинство гостей смотрели на старших, не зная, как следует принять эту выходку.
– Вот я тебя! – сказала графиня.
– Мама! что пирожное будет? – закричала Наташа уже смело и капризно весело, вперед уверенная, что выходка ее будет принята хорошо.
Соня и толстый Петя прятались от смеха.
– Вот и спросила, – прошептала Наташа маленькому брату и Пьеру, на которого она опять взглянула.
– Мороженое, только тебе не дадут, – сказала Марья Дмитриевна.
Наташа видела, что бояться нечего, и потому не побоялась и Марьи Дмитриевны.
– Марья Дмитриевна? какое мороженое! Я сливочное не люблю.
– Морковное.
– Нет, какое? Марья Дмитриевна, какое? – почти кричала она. – Я хочу знать!
Марья Дмитриевна и графиня засмеялись, и за ними все гости. Все смеялись не ответу Марьи Дмитриевны, но непостижимой смелости и ловкости этой девочки, умевшей и смевшей так обращаться с Марьей Дмитриевной.
Наташа отстала только тогда, когда ей сказали, что будет ананасное. Перед мороженым подали шампанское. Опять заиграла музыка, граф поцеловался с графинюшкою, и гости, вставая, поздравляли графиню, через стол чокались с графом, детьми и друг с другом. Опять забегали официанты, загремели стулья, и в том же порядке, но с более красными лицами, гости вернулись в гостиную и кабинет графа.


Раздвинули бостонные столы, составили партии, и гости графа разместились в двух гостиных, диванной и библиотеке.
Граф, распустив карты веером, с трудом удерживался от привычки послеобеденного сна и всему смеялся. Молодежь, подстрекаемая графиней, собралась около клавикорд и арфы. Жюли первая, по просьбе всех, сыграла на арфе пьеску с вариациями и вместе с другими девицами стала просить Наташу и Николая, известных своею музыкальностью, спеть что нибудь. Наташа, к которой обратились как к большой, была, видимо, этим очень горда, но вместе с тем и робела.
– Что будем петь? – спросила она.
– «Ключ», – отвечал Николай.
– Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, – сказала Наташа. – А где же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
– Соня! – сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения кузины. – Верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
– Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня на столе и сказала, что и покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За что?…
И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.
И она целовала ее в голову. Соня приподнялась, и котеночек оживился, глазки заблистали, и он готов был, казалось, вот вот взмахнуть хвостом, вспрыгнуть на мягкие лапки и опять заиграть с клубком, как ему и было прилично.
– Ты думаешь? Право? Ей Богу? – сказала она, быстро оправляя платье и прическу.
– Право, ей Богу! – отвечала Наташа, оправляя своему другу под косой выбившуюся прядь жестких волос.
И они обе засмеялись.
– Ну, пойдем петь «Ключ».
– Пойдем.
– А знаешь, этот толстый Пьер, что против меня сидел, такой смешной! – сказала вдруг Наташа, останавливаясь. – Мне очень весело!
И Наташа побежала по коридору.
Соня, отряхнув пух и спрятав стихи за пазуху, к шейке с выступавшими костями груди, легкими, веселыми шагами, с раскрасневшимся лицом, побежала вслед за Наташей по коридору в диванную. По просьбе гостей молодые люди спели квартет «Ключ», который всем очень понравился; потом Николай спел вновь выученную им песню.
В приятну ночь, при лунном свете,


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Диванный_активизм&oldid=80617999»