Диван лугат ат-турк

араб. ديوان لغات الترك‎
Диван лугат ат-турк
Автор(ы)	Махмуд ал-Кашгари
Язык оригинала	арабский язык
Жанр	энциклопедический словарь
Рукописи	рукопись Мухаммада ибн Абу Бакра ибн Абу-л-Фатха ас-Сави ад-Димашки (1 августа 1266 года)
Хранение	библ. Миллет Генель, Стамбул, Турция Турция
Оригинал	утерян
Текст произведения в Викитеке

Дива́н луга́т ат-турк (араб. ديوان لغات الترك‎ — Собрание [сборник, словарь] тюркских наречий [языков]) — первый энциклопедический словарь тюркского языка, написанный выдающимся лексикографом и филологом Махмудом ал-Кашгари (ум. в 1101 или 1126 году).

Исторический фон

В предшествовавший написанию книги «Диван лугат ат-турк» период тюркские племена достигли небывалых военно-политических успехов в мусульманском мире. В IX веке сельджуки подчинили себе территории от Хорасана до Средиземноморья, Малую Азию, одержали победу над византийцами. В конце X века Караханиды победили Саманидов и утвердили свою власть в Средней Азии.

В предисловии к книге автор пишет:

…Аллах Всевышний вознёс светило Удачи к созвездиям тюрок,
царство их расположил среди небесных сфер,
назвал их ат-турк
и наделил могуществом,
сделал Правителями Века
и вложил им в руки бразды правления миром,
возвысил над [остальными] людьми,
усилил тех, кто был им близок и предан, направив к истине.

— Диван лугат ат-турк. С. 2

История создания и владельцы рукописи

Ал-Кашгари закончил написание «Дивана» в 1074 году (466 год по хиджре), а единственная сохранившаяся до наших дней рукопись с оригинала была сделана в 1266 году (664 год по хиджре). Труд был посвящён аббасидскому халифу в Багдаде аль-Муктади, а после 1258 года, вероятно, попал к мамлюкам. Новый владелец по всей видимости осознавая важность изучения тюркского языка, поручил переписчику Мухаммаду ибн Абу Бакру ибн Абу-л-Фатху ас-Сави сделать копию оригинала. По словам переписчика, работа была завершена «в первый день недели 27 шавваля 664 года» (1 августа 1266 года).

Судя по надписям на титульном листе, в 1400—1401 годах владельцем рукописи был Ахмад Хатиб Дараййа, проживавший в Каире, который по предположениям некоторых исследователей является не кем иным, как Мухаммадом ибн Ахмадом ибн Сулейманом аль-Ансари ад-Димашки ад-Дарани (1344—1407).

В 1422 году Бадруддин аль-Айни в первом томе своего «Икд аль-джуман фи тарих ахль аз-заман» использовал фрагменты «Дивана». Сопоставление этих фрагментов и сохранившейся рукописи выявило их полное соответствие.

В Стамбул «Диван лугат ат-турк» вероятнее всего попал после падения государства мамлюков в 1517 году. Ряд примечаний и исправлений в тексте книги сделаны в османский период. В 1650 году Катиб Челеби упомянул о «Диване» в библиографическом труде «Кашф аз-Зунун». Других упоминаний о книге до XX века не известно.

В начале XX века рукопись «Дивана» принадлежала Назифу Паша из Вани Огуллары (совр. Турция), которую он затем подарил своей родственнице. В 1917 году книга была продана на книжном рынке Стамбула известному библиофилу Али Эмири. Позднее коллекция книг Эмири вместие с «Диваном» попала в стамбульскую библиотеку Миллет Генель, где хранится до сих пор.

Мировая известность и первые публикации

После того, как в 1915—1917 годах К. Рифат вперые опубликовал «Диван лугат ат-турк» в Стамбуле, словарь обрёл мировую известность и вызвал большой интерес в научном сообществе. В 1928 году Карл Броккельман создал на его основе «Словарь среднетюркского языка». В 1939—1941 Б. Аталай сделал перевод «Дивана» на турецкий язык, в 1941 году издал факсимиле рукописи, а в 1943 году выпустил его индексированную версию.

Литература

• Махмуд ал-Кашгари. Диван Лугат ат-Турк / З-А. М. Ауэзова. — Алма-Ата: Дайк-Пресс, 2005. — 1288 с. — ISBN 9965-699-74-7.

Отрывок, характеризующий Диван лугат ат-турк

Несколько десятков тысяч человек лежало мертвыми в разных положениях и мундирах на полях и лугах, принадлежавших господам Давыдовым и казенным крестьянам, на тех полях и лугах, на которых сотни лет одновременно сбирали урожаи и пасли скот крестьяне деревень Бородина, Горок, Шевардина и Семеновского. На перевязочных пунктах на десятину места трава и земля были пропитаны кровью. Толпы раненых и нераненых разных команд людей, с испуганными лицами, с одной стороны брели назад к Можайску, с другой стороны – назад к Валуеву. Другие толпы, измученные и голодные, ведомые начальниками, шли вперед. Третьи стояли на местах и продолжали стрелять.
Над всем полем, прежде столь весело красивым, с его блестками штыков и дымами в утреннем солнце, стояла теперь мгла сырости и дыма и пахло странной кислотой селитры и крови. Собрались тучки, и стал накрапывать дождик на убитых, на раненых, на испуганных, и на изнуренных, и на сомневающихся людей. Как будто он говорил: «Довольно, довольно, люди. Перестаньте… Опомнитесь. Что вы делаете?»
Измученным, без пищи и без отдыха, людям той и другой стороны начинало одинаково приходить сомнение о том, следует ли им еще истреблять друг друга, и на всех лицах было заметно колебанье, и в каждой душе одинаково поднимался вопрос: «Зачем, для кого мне убивать и быть убитому? Убивайте, кого хотите, делайте, что хотите, а я не хочу больше!» Мысль эта к вечеру одинаково созрела в душе каждого. Всякую минуту могли все эти люди ужаснуться того, что они делали, бросить всо и побежать куда попало.
Но хотя уже к концу сражения люди чувствовали весь ужас своего поступка, хотя они и рады бы были перестать, какая то непонятная, таинственная сила еще продолжала руководить ими, и, запотелые, в порохе и крови, оставшиеся по одному на три, артиллеристы, хотя и спотыкаясь и задыхаясь от усталости, приносили заряды, заряжали, наводили, прикладывали фитили; и ядра так же быстро и жестоко перелетали с обеих сторон и расплюскивали человеческое тело, и продолжало совершаться то страшное дело, которое совершается не по воле людей, а по воле того, кто руководит людьми и мирами.
Тот, кто посмотрел бы на расстроенные зады русской армии, сказал бы, что французам стоит сделать еще одно маленькое усилие, и русская армия исчезнет; и тот, кто посмотрел бы на зады французов, сказал бы, что русским стоит сделать еще одно маленькое усилие, и французы погибнут. Но ни французы, ни русские не делали этого усилия, и пламя сражения медленно догорало.
Русские не делали этого усилия, потому что не они атаковали французов. В начале сражения они только стояли по дороге в Москву, загораживая ее, и точно так же они продолжали стоять при конце сражения, как они стояли при начале его. Но ежели бы даже цель русских состояла бы в том, чтобы сбить французов, они не могли сделать это последнее усилие, потому что все войска русских были разбиты, не было ни одной части войск, не пострадавшей в сражении, и русские, оставаясь на своих местах, потеряли половину своего войска.
Французам, с воспоминанием всех прежних пятнадцатилетних побед, с уверенностью в непобедимости Наполеона, с сознанием того, что они завладели частью поля сраженья, что они потеряли только одну четверть людей и что у них еще есть двадцатитысячная нетронутая гвардия, легко было сделать это усилие. Французам, атаковавшим русскую армию с целью сбить ее с позиции, должно было сделать это усилие, потому что до тех пор, пока русские, точно так же как и до сражения, загораживали дорогу в Москву, цель французов не была достигнута и все их усилия и потери пропали даром. Но французы не сделали этого усилия. Некоторые историки говорят, что Наполеону стоило дать свою нетронутую старую гвардию для того, чтобы сражение было выиграно. Говорить о том, что бы было, если бы Наполеон дал свою гвардию, все равно что говорить о том, что бы было, если б осенью сделалась весна. Этого не могло быть. Не Наполеон не дал своей гвардии, потому что он не захотел этого, но этого нельзя было сделать. Все генералы, офицеры, солдаты французской армии знали, что этого нельзя было сделать, потому что упадший дух войска не позволял этого.
Не один Наполеон испытывал то похожее на сновиденье чувство, что страшный размах руки падает бессильно, но все генералы, все участвовавшие и не участвовавшие солдаты французской армии, после всех опытов прежних сражений (где после вдесятеро меньших усилий неприятель бежал), испытывали одинаковое чувство ужаса перед тем врагом, который, потеряв половину войска, стоял так же грозно в конце, как и в начале сражения. Нравственная сила французской, атакующей армии была истощена. Не та победа, которая определяется подхваченными кусками материи на палках, называемых знаменами, и тем пространством, на котором стояли и стоят войска, – а победа нравственная, та, которая убеждает противника в нравственном превосходстве своего врага и в своем бессилии, была одержана русскими под Бородиным. Французское нашествие, как разъяренный зверь, получивший в своем разбеге смертельную рану, чувствовало свою погибель; но оно не могло остановиться, так же как и не могло не отклониться вдвое слабейшее русское войско. После данного толчка французское войско еще могло докатиться до Москвы; но там, без новых усилий со стороны русского войска, оно должно было погибнуть, истекая кровью от смертельной, нанесенной при Бородине, раны. Прямым следствием Бородинского сражения было беспричинное бегство Наполеона из Москвы, возвращение по старой Смоленской дороге, погибель пятисоттысячного нашествия и погибель наполеоновской Франции, на которую в первый раз под Бородиным была наложена рука сильнейшего духом противника.