Дивизионная артиллерия

Дивизионная артиллерия — это отдельные артиллерийские формирования в составе дивизии (стрелковой, танковой и так далее), имеющие на вооружении артиллерийские орудия и не входящие в состав стрелковых, танковых, парашютно-десантных и так далее полков дивизий.

Задачами подобных формирований является борьба с живой силой и броневой техникой противника в интересах дивизии.

А с позиций отдалённых,
Сразу будто бы не в лад,
Ухнет вдруг дивизионной
Доброй матушки снаряд.

— Александр Твардовский, «Василий Тёркин».

Таким образом, дивизионная артиллерия занимает своё место после батальонной артиллерии (артиллерийской батареи в составе батальона) и после полковой артиллерии (артиллерийским дивизионом в составе полка), задачами которых является борьба с живой силой и броневой техникой противника в интересах батальона и полка соответственно.

Определение термина дивизионная пушка/гаубица

Термины дивизионная артиллерия и дивизионная пушка (дивизионная гаубица) — не являются синонимами. Первое определяет функциональное предназначение и статус воинского формирования (огневая поддержка полков дивизии), второе относится к типу орудий. Термин дивизионная пушка/дивизионная гаубица — исторически изначально обозначал тип артиллерийских орудий, которые применялись в звене дивизион. В военной истории многих государств к началу XX века в стрелковых полках не было такого формирования как артиллерийский дивизион. По определению дивизионная пушка не могла находиться на вооружении артиллерийской батареи в составе батальона или полка. Такой тип орудия мог находиться только в артиллерийском дивизионе артиллерийского полка/бригады либо отдельного артиллерийского дивизиона в составе дивизии.

Главным критерием принадлежности к дивизионным пушкам/гаубицам служила дальнобойность орудия. Дальнобойность орудий батальонной артиллерии была меньше чем у полковой артиллерии. К примеру: батальонная артиллерия некоторых стрелковых полков РККА в период Великой Отечественной войны представляла собой миномётную батарею 82 мм миномётов и противотанковый взвод 45 мм пушек. Полковая артиллерия стрелкового полка представляла собой артиллерийскую батарею имевшую на вооружении 76-мм полковую пушку образца 1943 года. А в свою очередь в артиллерийском полку стрелковой дивизии на вооружении имелось более дальнобойная 76-мм дивизионная пушка, либо орудия более крупного калибра — 122-мм и 152-мм гаубицы, которые по определению являлись дивизионными гаубицами.

После Второй Мировой войны термин дивизионная пушка/гаубица из-за усиления батальонной и полковой артиллерии более мощными орудиями перестал быть актуальным. В полковой и дивизионной артиллерии могли применяться один и тот же тип орудий, а также установки РСЗО (которые ранее относилось к огневым средствам корпусной артиллерии), как это будет рассмотрено ниже на примере мотострелковой дивизии ВС СССР в послевоенный период.

Структура дивизионной артиллерии

Штатными подразделениями дивизионной артиллерии являются артиллерийский полк/бригада и отдельные артиллерийские дивизионы и отдельные ракетные дивизионы. В странах НАТО, как и в Вооружённых Силах СССР/РФ, должность офицера возглавляющего дивизионную артиллерию, называется начальник артиллерии дивизии. Кроме непосредственно формирований дивизионной артиллерии, в его оперативном подчинении также находятся все артиллерийские подразделения в составе полков/бригад дивизии, и подразделение управления артиллерией при штабе дивизии.

Ранее к дивизионной артиллерии относились отдельные формирования зенитной артиллерии в составе дивизии.

На современном этапе они не относятся к дивизионной артиллерии и не подчиняются начальнику артиллерии дивизии. К примеру в Вооружённых Силах СССР во всех формированиях начиная с уровня полка/бригады существовала должность начальник противовоздушной Обороны, которому подчинялись все зенитно-артиллерийские подразделения.

Применение дивизионной артиллерии

Маневренная и Позиционная война

Независимо от принадлежности к государству, принципы применения дивизионной артиллерии остаются одинаковыми.
В первую очередь это эшелонирование артиллерийских формирований. Боевые порядки артиллерийских формирований располагаются на определённом удалении от линии соприкосновения с противником. Ближе к передовой находится батальонная артиллерия представленная артиллерийской батареей в составе батальона. Она находится на удалении штаба батальона от передовой (от 400 метров до 2-х километров). Соответственно полковая артиллерия представленная артиллерийским дивизионом в составе полка, находится на удалении штаба полка (до 3-х километров). Приданные для усиления линейным полкам/бригадам формирования дивизионной артиллерии располагаются на ещё большем удалении от передовой. Удаление необходимо для манёвра и переброски на другие участки в случае изменения тактической ситуации и с целью воспрепятствовать вклинению противника в оборону. В связи с эшелонированием артиллерийских формирований и возникают требования к дальнобойности орудий. Дальнобойность орудий возрастает от батальонной артиллерии к полковой, от полковой к дивизионной, от дивизионной к корпусной артиллерии.
Во вторую очередь это выборочное усиление линейных формирований. В наступлении формирования дивизионной разведки на основании полученных разведывательных данных, по решению Начальника Артиллерии Дивизии усиливают артиллерийские формирования тех линейных формирований на передовой, которым предстоит наступать на участки противника с более усиленной обороной или на укрепительные районы. В обороне эти формирования выставляются на усиление позиций линейных формирований предполагаемого прорыва, где по разведывательным данным происходит концентрация огневых средств и живой силы.

История развития структуры дивизионной артиллерии

Дивизионная артиллерия в ВС СССР

Довоенный период

В Российской Императорской Армии в составе полков не имелось собственной артиллерии, то есть не существовало понятий полковой артиллерии и батальонной артиллерии.

Региональные войны - нужны штурмовые орудия:

Проблема пехотной (полковой, батальонной, «штурмовой») артиллерии имеет длительную историю. В какой-то мере эта история борьбы с весом орудий.

Царская Россия не имела полковой и батальонной артиллерии.

Опыт маневренных операций гражданской войны выявил острую необходимость в лёгких и мобильных орудиях пехоты.

В царских войсках до 1917 года существовали только два типа дивизий:

1. пехотные (гренадёрские): полагалась одна артиллерийская бригада из шести огневых батарей - к примеру 3-я гренадерская артиллерийская бригада в составе 3-й гренадерской дивизии.
2. кавалерийские: – один конно-артиллерийский дивизион - к примеру 2-я гвардейская кавалерийская дивизия.

В РККА, начиная со времён Гражданской Войны, структура дивизионной артиллерии частично продублировала проверенную практикой схему, отработанную в Российской Императорской Армии. Чёткого соблюдения единой штатной организации в ходе Гражданской Войны не наблюдалось.

• Пехотные дивизии (переименованные в стрелковые), по аналогии с царскими войсками, получили в свой состав один артиллерийский дивизион или артиллерийский полк. Дивизионная артиллерия, а вместе с ним и артиллерийский полк (ап) стрелковой дивизии (сд) в довоенный период подвергались постоянным реформированиям:
• На 1926-й год ап состоял из трёх артиллерийских дивизионов (адн). 1-й и 2-й адн – состояли из двух батарей по три 76-мм пушек и одной батареи 122-мм гаубиц. 3-й адн – состоял из четырёх батарей – двух батарей 76-мм пушек и двух батарей 122-мм гаубиц. Итого в полку имелось восемнадцать пушек и двенадцать гаубиц.
• На 1929-й год ап составлялся по той же трёхдивизионной структуре, но с другим соотношением гаубиц к пушкам. Итого в полку: двенадцать пушек и восемнадцать гаубиц.
• К окончанию 1935-го года ап перешёл на четырёхдивизионную структуру. 1-й, 2-й и 3-й адн имели на вооружении по две батареи 76-мм пушек по четыре орудия и одну батарею 122-мм гаубиц на четыре орудия. Добавленный 4-й адн из трёх батарей получил на вооружение по четыре 152-мм гаубицы в каждой батарее. Итого в полку: двадцать четыре пушки и двадцать четыре гаубицы.
• В 1937 году Комитет Обороны при СНК СССР принял решение об усилении дивизионной артиллерии, переходом на двухполковую схему. В сд было начато формирование двух ап, что увеличило количество орудий до шестидесяти (двадцати пушек и сорока гаубиц):
  • Лёгкий артиллерийский полк (лап) из трёх адн, имевший на вооружении двадцать 76-мм пушек и шестнадцать 122-мм гаубиц.
  • Гаубичный артиллерийский полк (гап) из двух адн, имевший на вооружении двенадцать 122-мм гаубиц и двенадцать 152-мм гаубиц.
• Летом 1940 года по итогам советско-финской войны приняты изменения в двухполковой схеме дивизионной артиллерии, которые изменили соотношение пушек и гаубиц в пользу последних (шестнадцать пушек и сорок четыре гаубицы):
  • лап из двух адн, имевший на вооружении шестнадцать 76-мм пушек и восемь 122-мм гаубиц,
  • гап из трёх адн, имевший на вооружении двадцать четыре 122-мм гаубиц и двенадцать 152-мм гаубиц.
• Кавалерийская дивизия получили в свой состав конно-артиллерийский дивизион.
• Танковая дивизия механизированного корпуса и отдельная танковая дивизия в своём составе имела:
  • согласно постановления СНК СССР № 1193-464сс 6 июля 1940 года:

а) два танковых полка по одному батальону тяжёлых танков (в каждом), два батальона средних танков и один батальон огнемётных танков в каждом полку;

б) один моторизованный полк в составе трёх стрелковых батальонов и одной 6-орудийной батареи полковой артиллерии;

в) один артиллерийский полк в составе двух дивизионов: один дивизион 122-мм гаубиц и один дивизион 152-мм гаубиц;

г) один зенитный дивизион, разведывательный батальон, мостовой батальон и тыловые части обслуживания…

Великая Отечественная война

Стрелковые дивизии

С началом войны, по итогам первых месяцев войны с учётом потерь в вооружении и возможностей военного производства, было принято решение об оптимизации дивизионной артиллерии, итогом которой стал возврат к однополковой схеме по варианту лёгкий артиллерийский полк образца 1940 года.

• В августе 1941 года в составе сд был оставлен лап из двух адн по три огневые батареи в каждом.

Итого на вооружении: шестнадцать 76-мм пушек и восемь 122-мм гаубиц.

• В марте 1942 года лап усилили, дополнив его третьим адн (переформировав его этим в артиллерийский полк, ап). В состав 3-го адн включили одну батарею из четырёх 76-мм пушек и одну батарею из четырёх 122-мм гаубиц.

Итого в ап: двадцать пушек и двенадцать гаубиц.

• В декабре 1942 года утверждается штат гвардейской стрелковой дивизии (гв. сд).

По новому штату 3-й адн артиллерийского полка в такой дивизии состоит из трёх батарей.

Итого ап в гв. сд: двадцать четыре пушки и двенадцать гаубиц.

• В декабре 1944 года в штат гв. сд вводится артиллерийская бригада (абр).

В свой состав абр включает три полка:

1. лап в составе двух адн: 1-й адн — три батареи по четыре 76-мм пушки; 2-й адн — две батареи по четыре 76-мм пушки.

Итого: двадцать пушек калибра 76 мм в пяти огневых батареях.

2. гап в составе двух адн: 1-й адн — три батареи по четыре 122-мм гаубицы; 2-й адн — две батареи по четыре 122-мм гаубицы.

Итого: двадцать гаубиц калибра 122 мм в пяти огневых батареях.

3. Миномётный полк, минп: два миномётных батальона (минбат) по три батареи. В каждой батарее по четыре 120-мм миномёта.

Итого: двадцать четыре 120-мм миномёта в шести огневых батареях.

Также в состав абр переподчинили:

• отдельный истребительный противотанковый дивизион: двенадцать орудий калибра 76 мм и
• отдельный зенитный дивизион: шесть орудий калибра 37 мм и шестнадцать пулемётов калибра 12,7 мм.

Кавалерийские дивизии

В кавалерийских дивизиях, которые не были расформированы до конца войны, дивизионная артиллерия была представлена в двух вариантах:

1. один артиллерийско-миномётный полк (к примеру, в составе 10-й гвардейской казачьей кавалерийской дивизии),
2. один конно-артиллерийский дивизион (к примеру, в составе 75-й и 57-й кавалерийской дивизии).

Танковые дивизии

В связи с оперативной необходимостью, к концу 1941 года все танковые дивизии были переформированы в бригады. До переформирования дивизионная артиллерия в них была представлена одним гаубичным артиллерийским полком(к примеру, в составе 104-й танковой дивизии).

Послевоенный период

На 50-е и 60-е годы приходится начало масштабного формирования мотострелковых войск.
В связи с повышением мобильности пехоты, повысились требования к дивизионной артиллерии. Встал вопрос об увеличении в артиллерийских подразделениях доли самоходных артиллерийских установок и дополнительном усилении мотострелковых дивизий системами РСЗО, которые ранее относилось к корпусной артиллерии.
Также после войны в танковых войсках произошло обратное переформирование танковых бригад в танковые дивизии, что также предусматривало увеличение количества артиллерийских полков.
До 1986-го в воздушно-десантных дивизиях, кроме артиллерийского полка в состав дивизионной артиллерии входили отдельный самоходный артиллерийский дивизион (осадн) и отдельный реактивный артиллерийский дивизион (ореадн), имевшие соответственно на вооружении авиадесантную боевую технику в виде АСУ-85 и БМ-21В.
Отдельный зенитный артиллерийский дивизион (озадн), а после поступления на вооружение ПЗРК отдельный зенитный ракетно-артиллерийский дивизион (озрадн) в составе вдд отошёл в подчинение начальнику ПВО дивизии. Такое же переподчинение произошло в отношении зенитных артиллерийских полков (зап) и зенитных ракетных полков (зрп) в составе танковых дивизий и мотострелковых дивизий.
В состав дивизионной артиллерии мотострелковой дивизии кроме артиллерийского полка также входил отдельный противотанковый артиллерийский дивизион (оптадн). В составе воздушно-десантных и танковых дивизий он отсутствовал.
В 60-х годах в мд и тд (не во всех) появились отдельные ракетные дивизионы (ордн) тактических ракет. Изначально это были ордн из двух стартовых батарей по две пусковые установки ТРК 9К52 Луна-М. К 1976-му произойдёт перевооружение на тактический ракетный комплекс 9K79 Точка с сохранившейся структурой дивизиона. В 1988-м ордн выведут из состава дивизий и сформируют из них отдельные ракетные бригады (орбр) окружного и армейского подчинения.

В среднем к 1987-му в ВС СССР сложилась следующая структура дивизионной артиллерии:

Дивизионная артиллерия в мотострелковых войсках. 1-й вариант, характерен для мотострелковых дивизий (мсд) на территории СССР. артиллерийский полк из четырёх дивизионов самоходный артиллерийский дивизион (садн) на 2С3 два гаубичных артиллерийских дивизиона (гадн) на Д-30 реактивный артиллерийский дивизион (реадн) на БМ-21 отдельный противотанковый артиллерийский дивизион (оптадн) две противотанковые артиллерийские батареи (птабатр) на МТ-12 (тягач МТ-ЛБ) противотанковая батарея (бптур) на 9П149 на базе МТ-ЛБ отдельный ракетный дивизион (ордн) на 9K79 Точка две стартовые батареи (сбатр) 2-й вариант, характерен для мсд в ГСВГ. самоходный артиллерийский полк из четырёх дивизионов три самоходных артиллерийских дивизиона (садн) на 2С3 реактивный артиллерийский дивизион (реадн) на БМ-21 отдельный противотанковый артиллерийский дивизион (оптадн) две противотанковые артиллерийские батареи (птабатр) на МТ-12 (тягач МТ-ЛБ) противотанковая батарея (бптур) на 9П149 на базе МТ-ЛБ отдельный ракетный дивизион (ордн) на 9K79 Точка две стартовые батареи (сбатр)

Дивизионная артиллерия в танковых войсках. 1-й вариант, характерен для танковых дивизий (тд) на территории СССР. артиллерийский полк из трёх дивизионов самоходный артиллерийский дивизион (садн) на 2С3 гаубичный артиллерийский дивизион (гадн) на Д-30 реактивный артиллерийский дивизион (реадн) на БМ-21 отдельный ракетный дивизион (ордн) на 9K79 Точка две стартовые батареи (сбатр) 2-й вариант, характерен для тд в ГСВГ и ЦГВ. самоходный артиллерийский полк из четырёх дивизионов три самоходных артиллерийских дивизиона (садн) на 2С3 реактивный артиллерийский дивизион (реадн) на БМ-21 отдельный ракетный дивизион (ордн) на 9K79 Точка две стартовые батареи (сбатр)

Дивизионная артиллерия в воздушно-десантных войсках. После реформирования воздушно-десантных дивизий (вдд) с мая 1986-го. артиллерийский полк из двух дивизионов и отдельных батарей самоходный артиллерийский дивизион (садн) на 2С9 противотанковый дивизион (птдн) на БТР-РД Робот гаубичная артиллерийская батарея (габатр) на Д-30 реактивная артиллерийская батарея (реабатр) на БМ-21В Град-В

Следует отметить что 122-мм гаубица Д-30 находившаяся на вооружении артиллерийского полка мсд/тд, также имелась на вооружении артиллерийских дивизионов в мотострелковых(мсп) и танковых полках(тп) дивизии. В свою очередь орудия 2С9 в артиллерийском полку вдд, также имелись в адн парашютно-десантных полков дивизии. То есть в послевоенный период к некоторым типам орудий не наблюдается деления на принадлежность к полковой артиллерии или к дивизионной артиллерии, поэтому термин дивизионная пушка/гаубица утратил свою актуальность.

Для управления артиллерийскими подразделениями, при штабе дивизии состояла отдельная воинская часть, подчинявшаяся начальнику артиллерии дивизии. В вдд — это Взвод Управления Начальника Артиллерии Дивизии (вунад). В мсд и тд — это Батарея Управления и Артиллерийской разведки (БУиАР). БУиАР кроме артиллерийской разведки выполняла задачу по обеспечению связи с артиллерийскими подразделениями дивизии. В ВС РФ в штате дивизии указанное подразделение сохранило те же функции и название.

• ОШС 1074-го АП.jpg

  Организационно-штатная структура 1074-го артиллерийского полка 108-й мсд на июль 1986 г.

• Организационно-штатная структура 2-го АртДивизиона 1074-го АП 108-й мсд.jpg

  Организационно-штатная структура 2-го Артдивизиона 1074-го АП 108-й мсд

Дивизионная артиллерия Вермахта и Армии ФРГ

Вторая Мировая война

К 1941-му в штате немецкой пехотной дивизии имелся артиллерийский полк следующего состава:

• Штаб полка
• Штабная батарея
• три лёгких артиллерийских дивизиона на двенадцать 10,5 cm leFH 18.
• один тяжёлый артиллерийский дивизион на двенадцать 15 cm sFH 18.

В отличие от РККА дивизионы в Вермахте состояли из 4-х батарей - штабная батарея и три огневые батареи. Штабная батарея при штабе дивизиона по сути являлась аналогом вместе взятых Взвода Управления и Взвода Обеспечения в артиллерийском дивизионе РККА.
В 1943-м количество орудий в тяжёлом артиллерийском дивизионе уменьшится с 12 до 9, снизив тем самым общее количество орудий полка с 48 до 45.
В связи с потерями в технике и сложностями обеспечения войск военной промышленностью Третьего Рейха в 1944-м из штата полка выведут один лёгкий артиллерийский дивизион а вместо тяжёлого артиллерийского дивизиона оставят только одну тяжёлую гаубичную батарею на 4 орудия. Состав артиллерийского полка пехотной дивизии на 1944-й год:

• Штаб полка
• Штабная батарея
• два лёгких артиллерийских дивизиона на двенадцать 10,5 cm leFH 18.
• одна тяжёлая гаубичная батарея на четыре 15 cm sFH 18.

Общее количество орудий в полку снизится с 48 в начале Великой Отечественной войны до 28 в конце.
Главным отличием от дивизионной артиллерии РККА в дивизионной артиллерии Вермахта - являлся полный отказ от пушек.

Современный этап

В штате мотопехотной дивизии ФРГ дивизионная артиллерия представлена артиллерийским полком, с численностью в 2200 человек со следующим составом:

• Штаб полка
• Штабная батарея
• Разведывательный артиллерийский дивизион
• Артиллерийский технический взвод специального оружия
• артиллерийский дивизион имеющий в составе
  • три гаубичная батареи по шесть 155мм буксируемых гаубиц FH70
  • одна тяжёлая гаубичная батарея на шесть 203,2мм самоходных гаубиц M110A2
  • две зенитные артиллерийские батарея на девять 20-мм зенитных орудий Mk 20 Rh 202
• дивизион РСЗО имеющий в составе две пусковые батареи на восемь установок РСЗО LARS-2/ MLRS

Дивизионная артиллерия Армии США

В структуре дивизий Армии США нет чёткого деления на принадлежность формирований к полкам/бригадам, а вместо этого существует система батальонных и бригадных тактических групп и более того - бригада в составе дивизии не имеет постоянного состава. В связи с оперативной необходимостью бригада может на усмотрение командира дивизии включать в свой состав необходимое количество приданых танковых и артиллерийских подразделений.
По этой причине в дивизии нет такого формирования как артиллерийский полк/бригада. При штабе дивизии есть штаб артиллерии, возглавляемый Начальником артиллерии дивизии и приданное ему вспомогательное подразделение - штабная рота. В ВС СССР/РФ идентичная должность именуется также, а аналогом вспомогательного подразделения является Батарея Управления и Артиллерийской разведки (БУиАР).
Дивизионная артиллерия лёгкой пехотной дивизии США представлена следующим образом:

• Штаб артиллерии дивизии и штабная рота
• одна тяжёлая гаубичная батарея на восемь 155мм буксируемых гаубиц M198
• три гаубичных дивизиона
  • штаб и штабная батарея
  • три гаубичных батареи, в каждой по шесть 105мм буксируемых гаубиц М102
  • батарея обслуживания

Личный состав подразделений дивизионной артиллерии лёгкой пехотной дивизии - 1441 человек.
В мотопехотной и бронетанковой дивизии дивизионная артиллерия усилена более мощными орудиями.
Состав дивизионной артиллерии бронетанковой дивизии:

• Штаб артиллерии дивизии и штабная рота.
• один тяжёлый самоходный гаубичный дивизион
  • штаб и штабная батарея
  • три тяжёлых самоходных гаубичных батарей, в каждой по шесть 203-мм самоходных гаубиц М110А1
  • батарея обслуживания
• три самоходных гаубичных дивизиона
  • штаб и штабная батарея
  • три самоходных гаубичных батарей, в каждой по восемь самоходных гаубиц М109
  • батарея обслуживания

Состав дивизионной артиллерии мотопехотной дивизии:

• Штаб артиллерии дивизии и штабная рота.
• один дивизион общей поддержки в составе:
  • штаб и штабная батарея
  • одна тяжёлая самоходная гаубичная батарея на шесть 203-мм самоходных гаубиц М110А1
  • три гаубичные батареи, по шесть 155мм буксируемых гаубиц M198
  • батарея обслуживания
• три лёгких гаубичных дивизиона в составе:
  • штаб и штабная батарея
  • три гаубичных батареи, в каждой по шесть 105мм буксируемых гаубиц М102
  • батарея обслуживания

Состав дивизионной артиллерии воздушно-десантной дивизии:

• Штаб артиллерии дивизии и штабная рота.
• три лёгких гаубичных дивизиона в составе:
  • штаб и штабная батарея
  • три гаубичных батареи, в каждой по шесть 105мм буксируемых гаубиц М102
  • батарея обслуживания

Дивизионная артиллерия Франции

На современном этапе в формированиях дивизионной артиллерии Франции нет разделения на дивизионы. К примеру артиллерийский полк пехотной дивизии Франции состоит из пяти батарей: батарея управления и обслуживания и четыре огневые батареи. Полк имеет на вооружении 24 155-мм самоходные пушки, восемь 20-мм орудий зенитной артиллерии, 18 бронетранспортёров и 260 автомобилей и личный состав в 850 человек.

История развития и применения дивизионных пушек и гаубиц в ВС СССР

Артиллерийское вооружение Красной армии в 1920-х годах было представлено главным образом артиллерийскими системами, доставшимися в наследство от армии Российской империи. Эти орудия постепенно устаревали как физически, так и морально. Под моральным устареванием подразумевалось их несоответствие значительно возросшим требованиям к образцам артиллерийского вооружения, основанным на боевом опыте Первой мировой и Гражданской войн. Поскольку широкомасштабная разработка и производство новых моделей орудий были невозможны вследствие слабости отечественной конструкторской школы и промышленности того времени, было принято решение модернизировать уже существующие артиллерийские системы. Такой подход, хотя и не решал проблему полностью, позволил при относительно невысоких затратах улучшить боевые и эксплуатационные характеристики орудийК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан).

76-мм дивизионная пушка образца 1902/30 годов

Основу советской пушечной дивизионной артиллерии того периода составляли 3-дюймовой пушкой обр. 1902 г., широко известные как «трёхдюймовки». Эти орудия постепенно устаревали как физически, так и морально. Под моральным устареванием подразумевалось их несоответствие значительно возросшим требованиям к образцам артиллерийского вооружения, основанным на боевом опыте Первой мировой и Гражданской войн.

В середине 1920-х годов было принято решение произвести модернизацию этих орудий, направленную главным образом на увеличение максимальной дальности стрельбы. С 1927 по 1930 год конструкторскими бюро заводов № 7 («Арсенал») (Ленинград), № 13 (Брянск) и Мотовилихинского (Пермь) было создано и испытано более двух десятков опытных образцов модернизированных пушек образца 1902 года, но к настоящему времени опубликованы сведения лишь о некоторых из них. Конструкторское бюро завода № 13 (Орудийно-арсенальный трест, ОАТ) представило модернизированное орудие, отличающееся от оригинала следующими изменениями:

• введён дульный тормоз;
• увеличен угол возвышения с 16 до 27°;
• уменьшена с 1000 до 600 мм максимальная длина отката путём уменьшения пружин накатника;
• создана новая средняя часть лафета;
• в компрессоре заменены шток и веретено;
• увеличена длина подъёмного винта.

Конструкторское бюро завода № 7 под руководством Соколова представило не менее трёх образцов модернизированных орудий, отличавшихся друг от друга рядом деталей. Системы Соколова имели дульный тормоз, ломающийся на шарнирах станок лафета и эксцентрики. Противооткатные устройства взяты по образцу опытного орудия ОАТ. Конструкция орудий Соколова позволяла вести огонь при угле возвышения до 45°, при этом модернизированное орудие не требовало коренной переделки лафета. Конструкторское бюро Мотовилихинского завода под руководством В. Н. Сидоренко разработало свой вариант модернизации пушки, отличавшийся отсутствием дульного тормоза, введением уравновешивающего механизма и значительными изменениями в лафете.

По результатам производившихся в 1930 году испытаний на вооружение в 1931 году под официальным названием 76-мм дивизионная пушка обр. 1902/30 гг. (индекс ГАУ — 52-П-354В) было принято орудие разработки Сидоренко, несмотря на его бо́льшую конструктивную сложность и в два раза более высокую стоимость по сравнению с альтернативными вариантами модернизации. Очевидными преимуществами системы Сидоренко были отсутствие дульного тормоза и возможность использования стволов длиной как 30, так и 40 калибров.

Также предпринимались и попытки дальнейшей модернизации орудия, направленные на повышение живучести ствола и на увеличение максимальной скорости возки пушки. В 1930—1933 годах было испытано несколько опытных образцов орудий со стволами, имеющими свободную трубу или лейнер. Такая конструкция позволяет, не заменяя всего ствола, восстановить его изношенную нарезную часть. Но стволы со свободной трубой оказались сложными в производстве и их валовый выпуск тогда наладить не удалось. В тот же период исследовалась возможность создания подрессоренной модификации пушки образца 1902/30 годов. Введение подрессоривания позволяло существенно увеличить максимальную скорость возки пушки, но в итоге от производства подрессоренных вариантов было решено отказаться. Причиной стали уже ведущиеся разработки более современных дивизионных орудий и постепенное сворачивание выпуска «трёхдюймовок». В 1936 году были успешно испытаны орудия на металлических колёсах с каучуковой шиной, промышленности был выдан заказ на производство в 1937 году 600 таких колёс; но информация об его исполнении отсутствует. В 1937 году в КБ завода № 92 под руководством В. Г. Грабина была создана специальная подрессоренная тележка Ф-29 для возки пушек образца 1902/30 годов. Пушка накатывалась на тележку, которая сцеплялась с автомобилем и могла буксироваться со скоростью не менее 30—40 км/ч. Информации о производстве и применении данной тележки не имеется.

Согласно руководству службы орудия, пушка была предназначена для решения следующих задач:

• уничтожение живой силы, не находящейся за укрытием;
• борьба с мотомеханизированными боевыми средствами противника;
• подавление огневых средств пехоты;
• подавление артиллерии и разрушение проволочных заграждений;
• борьба с авиацией противника (только пушки с длиной ствола в 30 калибров на станке Иванова).

Выстрелы орудия комплектовались в виде унитарного патрона. С целью возможности использования большого имеющегося количества ранее заскладированных боеприпасов, камора модернизированного орудия была оставлена той же, что и у исходной модели образца 1902 года.

Латунная или стальная гильза унитарного патрона образца 1900 года массой 1,55 или 1,45 кг соответственно имела длину 385,3 мм и диаметр фланца 90 мм. Заряд 54-Ж-354 состоял из 1,08 кг пороха марок 4/1 или 9/7. Для старых гранат и некоторых шрапнелей использовался заряд 54-Ж-354А весом 0,9 кг пороха марки 7/7. Подкалиберные и кумулятивные снаряды также применялись со своими собственными специальными зарядами. Также орудие могло стрелять всем ассортиментом выстрелов к 76-мм полковой пушке обр. 1927 г. — заряд этих выстрелов считался для дивизионных пушек штатным уменьшенным.

Кумулятивные снаряды, имевшие бронепробиваемость до 100 мм, появились в боекомплекте дивизионных орудий с конца 1944 года, а до этого времени при борьбе с танками использовались либо обычные бронебойные, либо подкалиберные снаряды. В начальный период войны из-за нехватки бронебойных снарядов против бронированных целей зачастую применялась шрапнель, поставленная «на удар». Бронепробиваемость такого «эрзац-бронебойного» боеприпаса составляла порядка 30 мм на дистанциях ближнего боя. Использование подкалиберных и кумулятивных снарядов из пушек обр. 1902/30 гг. теоретически было возможно, но на практике из-за небольшого количества сохранившихся ко второй половине войны на фронте орудий этого типа сведений об их применении не имеется.

Наибольший ассортимент выстрелов имелся для фугасных и осколочно-фугасных снарядов по причине наличия большого количества старых гранат русского и французского производства. Также широкой была номенклатура шрапнельных боеприпасов. Снаряд ОФ-350 при установке взрывателя на осколочное действие при разрыве создавал 600—800 убойных осколков (весом свыше 1 г), создающих площадь сплошного поражения размером 8×5 м (поражается 90 % целей) и действительного поражения — размером 30×15 м (поражается 50 % целей). При установке взрывателя на замедленное действие создавалась воронка глубиной 30—50 см и диаметром 70—100 см.

Шрапнели имелись нескольких разновидностей. Наиболее распространённые пулевые шрапнели типа Ш-354 содержали 260 круглых пуль диаметром 12,7 мм и весом 10,7 г каждая. Размер зоны действительного поражения шрапнелью составлял по фронту 20 м, а в глубину, в зависимости от дистанции и высоты разрыва, от 260 до 300 м. Шрапнели активно применялись в 1941—1942 годах, позднее их использование было эпизодическим, главным образом для самообороны расчётов с установленным на разрыв при вылете из ствола взрывателем. С этой же целью применялась картечь Щ-350, содержавшая 549 пуль весом по 10 грамм, создающих зону поражения размером 50×200 м. Стоит заметить, что 76-мм пушки обр. 1902/30 гг. позволяли использование картечи, в отличие от более поздних дивизионных орудий ЗиС-3 того же калибра — наличие дульного тормоза у последних исключало её применение по соображениям безопасности расчёта и из-за повреждений дульного тормоза картечными пулями.

Зажигательные снаряды также имелись нескольких разновидностей, в частности использовались термитные снаряды Погребнякова — Стефановича и снаряды с фосфорно-катушечным зажигательным составом. В 1930-х годах был начат выпуск снарядов З-350 с термитными сегментами, уложенными в три ряда по три сегмента. При разрыве снаряда сегменты воспламенялись и разлетались в радиусе 8 м, развивая при горении температуру до 2500°.

Осколочно-химические снаряды ОХ-350 снаряжались тротилом и отравляющими веществами типа Р-12 или Р-15. В таблицы стрельбы осколочно-химические снаряды не включались; чтобы иметь возможность их использования, форма и масса данных снарядов были идентичны осколочно-фугасным гранатам ОФ-350. В 1934 году проходила испытания ядовитая шрапнель, представлявшая собой пули весом в 2 и 4 грамма, в которые были запрессованы кристаллики ядовитого вещества. Испытания прошли успешно, но на вооружение ядовитая шрапнель не принималась.

Слева: Выстрелы 76-мм дивизионной пушки обр. 1902/30 годов: 1. Выстрел 53-УБР-354А со снарядом 53-БР-350А (Тупоголовый с баллистическим наконечником трассирующий). 2. Выстрел 53-УБР-354Б со снарядом 53-БР-350Б (Тупоголовый с баллистическим наконечником с локализаторами трассирующий). 3. Выстрел 53-УБР-354П со снарядом 53-БР-350П (Подкалиберный бронебойный снаряд трассирующий «Катушечного» типа). 4. Выстрел 53-УОФ-354М со снарядом 53-ОФ-350 (Стальной осколочно-фугасный снаряд). 5. Выстрел 53-УШ-354Т со снарядом 53-Ш-354Т (Шрапнель с трубкой Т-6) Справа: Бронебойные 76 мм снаряды в разрезе: 1. 53-БР-350А. 2. 53-БР-350БСП. 3. 53-БР-350П.

К концу 1930-х годов орудие устарело, перестав отвечать возросшим требованиям к углам горизонтальной наводки и максимальной скорости буксировки, что привело к разработке новых типов дивизионных пушек и прекращению производства 76-мм пушки обр. 1902/30 гг. с 1937 года.

76-мм пушки образца 1902/30 годов серийно производились с 1931 по 1937 год, кроме того, осуществлялась и переделка пушек образца 1902 года в модернизированный вариант. Новые орудия с длиной ствола в 30 калибров выпускались только в 1931 году. На горьковском заводе № 92 это орудие получило индекс Ф-10. Точное число произведённых и переделанных орудий неизвестно.

До начала поступления в войска новых 76-мм пушек образца 1936 года и образца 1939 года, 76-мм пушки образца 1910/30 годов составляли основу советской дивизионной пушечной артиллерии (также на вооружении находились 76-мм дивизионные пушки обр. 1933 г., но их выпуск ограничился малой серией). Орудия этого типа принимали активное участие во многих предвоенных вооружённых конфликтах с участием СССР — в боях у озера Хасан, на реке Халхин-Гол, в советско-финской войне. Потери пушек в этих боях были относительно невелики — так, в ходе боёв на Халхин-Голе было потеряно 11 пушек образца 1902/30 годов, в том числе 2 пушки безвозвратно, финские войска захватили в качестве трофеев Зимней войны 32 пушки этого типа.

На момент начала Великой Отечественной войны в войсках находилось, по разным данным, 4356 или 2411 76-мм дивизионных пушек обр. 1902/30 гг. Для сравнения на тот же момент в Красной армии насчитывалось 2844 76-мм пушек образца 1936 года и 1179 76-мм пушек образца 1939 года. В западных военных округах находились 1164 пушки образца 1902/30 годов, 2300 пушек образца 1936 года и 256 пушек образца 1939 года. В 1941—1942 годах эти орудия часто встречались в войсках, позднее из-за больших потерь и массового поступления в войска новых дивизионных орудий УСВ-БР (модификация военного времени пушки образца 1939 года) и ЗИС-3 пушки образца 1902/30 годов применялись ограниченно. Имеются сведения об использовании 76-мм дивизионных пушек обр. 1902/30 гг. с длиной ствола в 30 калибров в качестве полковых орудий.

Достоверно известно об использовании трофейных орудий данного типа немецкой и финской армиями.

Вермахт в 1941—1942 годах захватил в исправном состоянии не менее 110 пушек образца 1902/30 годов. Орудия были приняты на вооружение немецкой армии под индексами 7,62 cm F.K.295/1(r) и 7,62 cm F.K.295/2(r) (варианты с длиной ствола в 30 и 40 калибров соответственно); к марту 1944 года 50 таких пушек использовались вермахтом на Востоке и 60 — во Франции.

Финская армия захватила 32 пушки этого типа в ходе Зимней войны, а также ещё 103 орудия в 1941 году. Интересно, что финнам главным образом достались орудия с длиной ствола в 30 калибров, тогда как пушек с 40-калиберными стволами было захвачено всего 10 штук. Финская армия присвоила орудиям индексы 76 K/02-30 и 76 K/02-40 и активно использовала их в боевых действиях, чему в немалой степени способствовало наличие большого количества боеприпасов (финские войска имели на вооружении значительное количество оригинальных 76-мм дивизионных пушек обр. 1902 г.). После окончания войны, пушки служили в финской армии до 1990-х годов, преимущественно как учебные. На некоторых орудиях деревянные колёса были заменены на металлические с резиновыми шинами.

К середине 1930-х годов стало очевидным, что несмотря на проведённую модернизацию, 76-мм дивизионная пушка обр. 1902/30 гг. устарела и не удовлетворяет современным требованиям, а её потенциал по дальнейшему совершенствованию исчерпан. Как следствие, началось проектирование новых дивизионных орудий современной конструкции, завершившееся принятием на вооружение 76-мм пушки образца 1936 года (Ф-22), которая и заменила в производстве пушку образца 1902/30 годов.

Развитие в межвоенный период

После окончания Первой мировой войны в военных кругах Великобритании, Германии, Франции и США возобладало мнение о бесперспективности полевых дивизионных пушек, в связи с чем работы по созданию новых орудий этого типа были прекращены, а конструкторская деятельность была сосредоточена на создании дивизионных гаубиц. Но даже в тех странах, где было отдано предпочтение гаубичной дивизионной артиллерии, имеющиеся дивизионные пушки с вооружения не снимались и в ряде случаев подвергались модернизации. В Италии и Японии развитие дивизионных пушек было продолжено.

Характеристика	обр. 1936 г. (Ф-22)	обр. 1902/30 гг.	обр. 1939 г. (УСВ)	M1897A4	F.K.38	Mle 1897/33	Cannone da 75/32	Obice da 75/18	Тип 90 моторизованный вариант	Тип 95
Страна
Калибр, мм/длина ствола, клб.	76/50	76/40	76/40	75/36	75/34	75/36	75/32	75/18	75/38	75/31
Масса в боевом положении, кг	1620	1350	1485	1600	1380	1500	1200	1050	1600	1107
Максимальный угол ВН, град.	75	37	45	49	45	50	45	45	43	43
Максимальный угол ГН, град.	60	5	56,5	60	55	58	50	50	50	50
Масса осколочно-фугасного снаряда, кг	6,2	6,2	6,2	6,6	5,6	6,6	6,35	6,35	6,6	6,3
Начальная скорость снаряда, м/с	690	655	655	596	580	580	624	425	683	500
Максимальная дальность стрельбы	13 630	13 000	13 290	12 796	11 300	11 100	12 500	9 560	13 890	10 970

Во Франции считали почти идеальной конструкцию пушки Mle 1897, хотя и созданной ещё до наступления 20-го в., однако хорошо показавшей себя во время Первой мировой войны. Модернизация коснулась только лафета, обеспечив в варианте Mle 1897/33 большой угол горизонтальной наводки и возможность скоростной буксировки мехтягой. Сохранение исходной баллистики сделало французскую пушку наиболее слабой и недальнобойной на фоне более поздних аналогов. Были также разработки нового орудия Шнейдера с длиной ствола 40 калибров, более тяжёлым снарядом (7,2 кг) и высокой начальной скоростью (670 м/с), которое обеспечивало рекордную для этого класса дальнобойность (до 14 км). Однако отказ от уже зарекомендовавшей себя системы был признан нецелесообразным. Многие страны (особенно недостаточно промышленно развитые, такие как Польша), продолжали использовать французскую пушку Mle 1897 в варианте исходном или модернизированном самими французами, либо модернизировали собственными силами.

В том числе, в США была произведена модернизация 75-мм пушки M1897, представлявшей собой вариант французской пушки Mle 1897. Модернизация заключалась в установке качающейся части орудия на новый лафет с раздвижными станинами. Орудие, принятое на вооружение как М1897А4, при близкой к 76-мм дивизионной пушке обр. 1902/30 гг. максимальной дальности стрельбы, намного превосходила старое русское орудие по подвижности и углу горизонтального наведения, но было на 250 кг тяжелее и имело меньшую начальную скорость снаряда.

В Германии фирма Круппа в 1938 году по заказу Бразилии создала 75-мм полевую пушку. До начала войны заказчику были отгружены 64 орудия, остальные 80 были реквизированы вермахтом и поступили на вооружение под индексом 7,5 cm F.K.38. По сравнению с Ф-22 данное орудие имело более слабую баллистику (начальная скорость меньше на 110 м/с), к тому же оно стреляло более лёгким снарядом. Вес немецкой пушки был на 240 кг меньше, чем вес Ф-22.

В Италии в 1937 году была принята на вооружение 75-мм пушка Cannone da 75/32 Modello 37. При более слабой баллистике (начальная скорость при почти равном весе снаряда меньше на 59 м/с, дальнобойность также уступает более чем на 1 км) итальянская пушка была легче советской на 420 кг. Сравнение Ф-22 с другим итальянским 75-мм дивизионным орудием Obice da 75/18 Modello 35 некорректно, так как это итальянское орудие создавалось как горное, и по баллистике ближе скорее к полковым. При существенно более слабой баллистике (начальная скорость меньше на 265 м/с, более чем в полтора раза, дальность стрельбы — на 4 км, тоже примерно в полтора раза) итальянское орудие весило заметно меньше советского, на 570 кг, но для своего класса оно было избыточно тяжёлым: близкие по баллистике полковые и горные орудия того периода, как правило, в полтора-два раза легче.

Следует отметить, что на дальности, близких к предельным, дивизионные пушки данного калибра стреляли редко — на таких расстояниях наблюдение за разрывами 76-мм снарядов затруднительно, что осложняет корректировку огня; кроме того, при стрельбе на большие дистанции резко увеличивалось рассеивание снарядов, и соответственно резко снижалась точность огня.

В Японии в 1932 году была запущена в производство 75-мм пушка Тип 90. По своим характеристикам она была близка к Ф-22, несколько уступая по максимальному углу ГН, но немного превосходя советскую пушку по весу снаряда и максимальной дальности стрельбы. Вес обоих орудий был примерно равным (неподрессоренный вариант японской пушки с деревянными колёсами был на 200 кг легче, но этот вариант заметно терял в подвижности). Кроме того, в Японии с 1935 года производилась 75-мм пушка Тип 95, предназначенная для кавалерийских подразделений. Она была легче Ф-22 на 500 кг за счёт меньшей длины ствола, более слабой баллистики (дальнобойность уменьшилась на 3км) и увеличенной длины отката ствола, и снабжалась деревянными колесами без подрессоривания, что снижало её подвижность .

В Швеции фирма «Бофорс» разработала 75-мм пушку с весьма высокими баллистическими данными при достаточно среднем весе. Однако массового спроса на это изделие не было, так как большинство стран отдавало предпочтение собственным разработкам

История развития артиллерийского вооружения в СССР с конца 1920-х по конец 1930-х годов была насыщена различными недостаточно продуманными экспериментами и кампаниями, активно поддерживаемыми М. Н. Тухачевским. С 1931 года он занимал пост начальника вооружений РККА, а в 1934 году стал заместителем народного комиссара обороны по вооружению. На этих должностях у него имелись все возможности по определению политики в области развития перспективных артиллерийских систем. Наиболее затратными были бесполезная в итоге кампания по перевооружению РККА динамореактивными (безоткатными) орудиями Курчевского и длительные бессмысленные работы по полигональным снарядам. Ещё одним примером такого рода деятельности М. Н. Тухачевского в области артиллерийского вооружения стало создание универсальной дивизионной пушки.

Концепция универсальной пушки, одновременно сочетавшей в себе качества зенитного и дивизионного орудия, активно обсуждалась артиллерийскими специалистами разных стран в 1920—1930-х годах. Наибольшую популярность такая концепция приобрела в США, где в конце 1920-х годов были созданы 75-мм универсальные пушки T2 и T3. Однако после проведённых испытаний опытных образцов этих орудий было решено отказаться от принятия их на вооружение ввиду чрезмерной сложности. Более того, результаты испытаний привели американских военных к признанию самой концепции универсальных дивизионных пушек ошибочной, следствием чего стало прекращение их дальнейшего развития в США. Работы по 75-мм универсальной пушке велись и чехословацкой фирмой «Шкода» (в частности, созданная этой фирмой 75-мм пушка M.28 имела максимальный угол вертикального наведения 80°). Некоторые 75-мм пушки, созданные в те же годы французской фирмой «Шнейдер» и английской «Виккерс-Армстронг», также позиционировались как универсальные. Но по своей конструкции и основному назначению они представляли собой типичные зенитные орудия.

Заинтересовавшись концепцией универсального орудия, М. Н. Тухачевский в 1927 году на подмосковном полигоне в Кунцево предложил совместить 76-мм полковую пушку обр. 1927 г. с зенитной. 9 апреля 1928 года от него поступает новая директива: «Поставить вопрос о совмещении зенитной пушки с противотанковой». Эти предложения не были реализованы, что позволило советской полковой и противотанковой артиллерии избежать негативных для её боеспособности и развития последствий. Однако дивизионная артиллерия стала полигоном для испытаний продвигаемой Тухачевским концепции универсализма.

В 1931 году Тухачевский приказывает начать работы по созданию универсальных (с круговым обстрелом) и полууниверсальных (предназначенных для «ведения заградительного зенитного огня») дивизионных пушек. Их проектированием были заняты все артиллерийские конструкторские бюро (КБ) СССР, в частности, КБ завода «Красный путиловец», КБ завода № 8, ГКБ-38, КБ завода № 92.

Первая универсальная пушка завода «Красный Путиловец» была изготовлена в 1932 году. Орудие стреляло новыми, более мощными выстрелами и получилось очень тяжёлым — 3470 кг, в связи с чем дальнейшие работы над ним были прекращены. В 1933 году КБ завода под руководством И. А. Маханова создало 76-мм универсальные пушки Л-2 и Л-3 с длиной ствола 60 и 45 калибров соответственно. Последняя проходила испытания в 1934—35 годах, но ни она, ни Л-2 на вооружение не принимались. Также в 1935 году был изготовлен и испытан опытный образец 76-мм полууниверсальной пушки Л-4.

Параллельно с модернизацией 76-мм пушки образца 1902 года в начале 1930-х годов велись изыскания по дальнейшему увеличению дальности стрельбы дивизионных орудий. Их итогом стало принятие на вооружение 76-мм дивизионной пушки обр. 1933 г., которая являлась наложением ствола длиной в 50 калибров на лафет 122-мм гаубицы обр. 1910/30 гг. Однако начавшееся в 1934 году производство данного орудия имело мелкосерийный характер и завершилось в 1936 году после выпуска порядка 200 орудий.

Дальнейшее развитие советских дивизионных пушек пошло по двум направлениям. Была предпринята попытка дальнейшего увеличения дальности стрельбы путём установки удлинённого до 50 калибров 76-мм ствола на лафет 122-мм гаубицы обр. 1910/30 гг. Созданная таким образом артиллерийская система, принятая на вооружение РККА как 76-мм пушка обр. 1933 г., обладала всеми недостатками пушки обр. 1902/30 гг., поскольку её лафет сохранил однобрусную конструкцию без подрессоривания колёсного хода. Кроме того, подвижность орудия по сравнению с 76-мм пушкой обр. 1902/30 гг. ухудшилась из-за возросшего на 250 кг веса. Поэтому серийный выпуск пушек обр. 1933 г. ограничился малой серией — около 200 орудий. Другим направлением стала попытка создания универсальных дивизионных пушек.

Широко известны советские артиллерийские системы дивизионного звена:

• 76-мм дивизионная пушка образца 1936 года (Ф-22) — Ф-22, индекс ГАУ — 52-П-363А
• 76-мм дивизионная пушка образца 1939 года (УСВ) — УСВ, Ф-22-УСВ, индекс ГАУ — 52-П-254Ф
• 76-мм дивизионная пушка образца 1942 года (ЗИС-3) — ЗИС-3, Индекс ГАУ — 52-П-354У

76-мм дивизионная пушка образца 1936 года (Ф-22)

В 1933 году на заводе № 8 им. Калинина организованная ОГПУ из арестованных инженеров «спецгруппа» в КБ предприятия разработала 76-мм полууниверсальную пушку 25-К. В 1934—35 годах это орудие проходило полигонные испытания. Впоследствии на его базе в 1935 году создали пушку 31-К. Она не выдержала испытаний вследствие плохой кучности стрельбы и слишком большого веса орудия, составлявшего 1729 кг. Та же участь постигла и пушку 32-К — дальнейшее развитие 31-К. Три изготовленных опытных образца пушки 32-К поступили в конце 1935 года на полигонные испытания, выявившие ряд недостатков их конструкции. Работы по доводке орудия были прекращены в связи с принятием на вооружение пушки Ф-22. Пушки 25-К, 31-К и 32-К имели однобрусный лафет и поддон.

ГКБ-38 (конструкторское бюро завода № 32) под руководством С. Е. Рыковского разработало 76-мм универсальную пушку А-52 и полууниверсальную пушку А-51. Обе артиллерийские системы были спроектированы в 1933 году, имели однобрусный лафет, поддон и баллистику 76-мм зенитной пушки обр. 1915/28 гг. В том же году ГКБ-38 было ликвидировано, а его помещения и оборудование переданы конструкторскому бюро, занимавшемуся проектированием безоткатных орудий. Несмотря на это, разработки ГКБ-38 были реализованы в металле. Заводы № 8 и 92 построили по опытному образцу пушек А-52 и А-51 соответственно, причём последняя получила от изготовителя «свой» заводской индекс Ф-20. В начале 1935 года А-51 и А-52 отправили на полигонные испытания. Испытания последнего завершились неудачно.

Конструкторское бюро горьковского завода № 92 («Новое Сормово») было создано в январе 1934 года под руководством В. Г. Грабина и состояло из сотрудников ликвидированного ГКБ-38. На первом этапе КБ занималось доработкой пушки А-51 (Ф-20); однако это орудие по своим характеристикам не удовлетворяло Грабина. Он начал проектирование новой артиллерийской системы, получившей заводской индекс Ф-22. Директор завода Л. А. Радкевич выступал против этого, полагая главной задачей КБ сопровождение производства; разрешение на создание орудия было получено Грабиным в Главном военно-мобилизационном управлении в обход директора завода. Проектирование Ф-22 было завершено к началу 1935 года.

Три опытных образца Ф-22 были изготовлены на заводе № 92 в апреле 1935 года, причём два орудия имели складные (ломающиеся) станины, а одно — обычные. Все опытные экземпляры имели дульный тормоз и удлинённую камору под новый патрон. Для Ф-22 были специально разработаны новые снаряды массой 7,1 кг, которыми она стреляла с начальной скоростью 710 м/с на максимальную дальность 14 060 м. 8 мая 1935 года были начаты заводские испытания, 9 июня того же года опытные образцы были доставлены под Москву на Софринский полигон. 14 июня опытные образцы Ф-22 вместе с другими образцами универсальных и полууниверсальных дивизионных пушек приняли участие в показе образцов артиллерийского вооружения высшему руководству страны во главе с И. В. Сталиным. Опытный образец Ф-22 с обычными станинами произвёл на Сталина хорошее впечатление и был отправлен на полигонные испытания, которые закончились 16 декабря 1935 года. В начале июля 1935 года завод № 92 получил срочный правительственный заказ на изготовление опытно-валовой партии Ф-22 из 10 орудий в течение 4 месяцев. В марте 1936 четыре пушки поступили на войсковые испытания, завершившиеся 22 апреля 1936 года. На них был выявлен ряд недостатков орудия, но, несмотря на это, 11 мая того же года Ф-22 была принята на вооружение под наименованием «76-мм дивизионная пушка обр. 1936 г.» и запущена в серийное производство. По сравнению с опытными образцами серийные орудия имели ряд существенных отличий. В частности, был исключён дульный тормоз (по мнению заказчика, он сильно демаскировал пушку поднимаемыми клубами пыли), а также принята камора под гильзу образца 1900 года. В то время Главное артиллерийское управление (ГАУ) не было готово перейти на другую гильзу (или другой калибр) дивизионных пушек, поскольку на складах оставались очень большие запасы 76-мм выстрелов с гильзой обр. 1900 г., выпущенных в период Первой мировой войны в Российской империи или импортированных из зарубежных стран. Переход на новый, более мощный выстрел в то время, несмотря на все предоставляемые им преимущества, считался неприемлемым по экономическим соображениям. В то же время спроектированная под более мощную баллистику Ф-22 имела большой запас прочности и, как следствие, потенциальную возможность стрельбы с более высокой начальной скоростью снаряда по сравнению со штатным выстрелом.

Выстрелы орудия комплектовались в виде унитарного патрона. С целью возможности использования большого имеющегося количества ранее заскладированных боеприпасов камора Ф-22 была оставлена той же, что и у предшествующей дивизионной пушки образца 1902/30 годов.

Латунная или стальная гильза унитарного патрона образца 1900 года массой 1,55 или 1,45 кг соответственно имела длину 385,3 мм и диаметр фланца 90 мм. Заряд 54-Ж-354 состоял из 1,08 кг пороха марок 4/1 или 9/7. Для старых гранат и некоторых шрапнелей использовался заряд 54-Ж-354А весом 0,9 кг пороха марки 7/7. Подкалиберные и кумулятивные снаряды также применялись со своими собственными специальными зарядами. Также орудие могло стрелять всем ассортиментом выстрелов к 76-мм полковой пушке обр. 1927 г. — заряд этих выстрелов считался для дивизионных пушек штатным уменьшенным. Во время войны ограниченно применялись боеприпасы раздельного заряжания. Они укомплектовывались укороченными (обрезанными) гильзами, которые были отбракованы по состоянию дульца. На начало Великой Отечественной войны боекомплект Ф-22 включал единственный тип бронебойного снаряда — БР-350А. Позднее на вооружение был принят более технологичный и эффективный снаряд с кольцевыми канавками (локализаторами) БР-350Б и его сплошной вариант (без заряда взрывчатого вещества) БР-350СП. Благодаря большей примерно на 30 м/с начальной скорости по сравнению с дивизионными пушками с длиной ствола 40 калибров (обр. 1902/30 гг., УСВ, ЗИС-3) бронепробиваемость Ф-22 была несколько выше.

Кумулятивные снаряды, имевшие бронепробиваемость до 100 мм, появились в боекомплекте дивизионных орудий с конца 1944 года, а до этого времени при борьбе с танками использовались либо обычные бронебойные, либо подкалиберные снаряды. В начальный период войны из-за нехватки бронебойных снарядов против бронированных целей зачастую применялась шрапнель, поставленная «на удар». Бронепробиваемость таких «эрзац-бронебойных» боеприпасов составляла порядка 30 мм на дистанциях ближнего боя. Использование подкалиберных и кумулятивных снарядов из Ф-22 теоретически было возможно, но на практике из-за небольшого количества сохранившихся ко второй половине войны на фронте орудий этого типа сведений об их применении не имеется.

Наибольший ассортимент выстрелов имелся для фугасных и осколочно-фугасных снарядов по причине наличия большого количества старых гранат русского и французского производства. Также широкой была номенклатура шрапнельных боеприпасов. Снаряд ОФ-350 при установке взрывателя на осколочное действие при разрыве создавал 600—800 убойных осколков (весом свыше 1 г), создающих площадь сплошного поражения размером 8×5 м (поражается 90 % целей) и действительного поражения — размером 30×15 м (поражается 50 % целей). При установке взрывателя на замедленное действие создавалась воронка глубиной 30—50 см и диаметром 70—100 см.

Шрапнели имелись нескольких разновидностей. Наиболее распространённые пулевые шрапнели типа Ш-354 содержали 260 круглых пуль диаметром 12,7 мм и весом 10,7 г каждая. Размер зоны действительного поражения шрапнелью составлял по фронту 20 м, а в глубину, в зависимости от дистанции и высоты разрыва, от 260 до 300 м. Шрапнели активно применялись в 1941—1942 годах, позднее их использование было эпизодическим, главным образом для самообороны расчётов с установленным на разрыв при вылете из ствола взрывателем. С этой же целью применялась картечь Щ-350, содержавшая 549 пуль весом по 10 грамм, создающих зону поражения размером 50×200 м. Стоит заметить, что 76-мм пушки обр. 1936 г. позволяли использование картечи, в отличие от более поздних дивизионных орудий ЗИС-3 того же калибра — наличие дульного тормоза у последних исключало её применение по соображениям безопасности расчёта и из-за повреждений дульного тормоза картечными пулями.

Зажигательные снаряды также имелись нескольких разновидностей, в частности использовались термитные снаряды Погребнякова — Стефановича и снаряды с фосфорно-катушечным зажигательным составом. В 1930-х годах был начат выпуск снарядов З-350 с термитными сегментами, уложенными в три ряда по три сегмента. При разрыве снаряда сегменты воспламенялись и разлетались в радиусе 8 м, развивая при горении температуру до 2500°.

Осколочно-химические снаряды ОХ-350 снаряжались тротилом и отравляющими веществами типа Р-12 или Р-15. В таблицы стрельбы осколочно-химические снаряды не включались; чтобы иметь возможность их использования, форма и масса данных снарядов были идентичны осколочно-фугасным гранатам ОФ-350. В 1934 году проходила испытания ядовитая шрапнель, представлявшая собой пули весом в 2 и 4 грамма, в которые были запрессованы кристаллики ядовитого вещества. Испытания прошли успешно, но на вооружение ядовитая шрапнель не принималась.

Слева: Выстрелы 76-мм дивизионной пушки обр. 1936 года: 1. Выстрел УБР-354А со снарядом БР-350А (Тупоголовый с баллистическим наконечником трассирующий). 2. Выстрел УБР-354Б со снарядом БР-350Б (Тупоголовый с баллистическим наконечником с локализаторами трассирующий). 3. Выстрел УБР-354П со снарядом БР-350П (Подкалиберный бронебойный снаряд трассирующий «катушечного» типа). 4. Выстрел УОФ-354М со снарядом ОФ-350 (Стальной осколочно-фугасный снаряд). 5. Выстрел УШ-354Т со снарядом Ш-354Т (Шрапнель с трубкой Т-6) 6. Выстрел УД-354 со снарядом Д-350 (Стальной дымовой снаряд) Справа: Бронебойные 76 мм снаряды в разрезе: 1. БР-350А. 2. БР-350БСП. 3. БР-350П.

Производство 76-мм дивизионных пушек обр. 1936 г., шт.
1936	1937	1938	1939	Всего
10	417	1002	1503	2932

76-мм пушка обр. 1936 г. предназначена для:

• уничтожения живой силы противника, не находящейся за укрытием;
• подавления и уничтожения огневых средств противника;
• борьбы с мотомеханизированными боевыми средствами противника;
• разрушения проволочных заграждений;
• подавления и уничтожения артиллерии противника.

Впервые Ф-22 пошли в бой во время конфликтов у озера Хасан и на реке Халхин-Гол. Пушка приняла активное участие и в советско-финской войне 1939—1940 годов, в частности на 8 февраля 1940 года в артиллерии Северо-Западного фронта имелось 480 76-мм дивизионных пушек, главным образом — Ф-22.

На 22 июня 1941 года в Красной армии имелось, по разным данным, 3041 или 2868 76-мм пушек обр. 1936 г., из них в западных военных округах — 2300 орудий. Наиболее активно Ф-22 использовались в 1941 году; в дальнейшем, вследствие больших потерь их число в войсках сильно сократилось, но в небольших количествах они применялись и позднее — так, в Курской битве участвовало 2 истребительно-противотанковых полка, вооружённых этими орудиями, переброшенными с Дальнего Востока. Известен пример использования Ф-22 на Ленинградском фронте, в составе 705-го истребительно-противотанкового полка в январе 1944 года

В годы войны 76-мм пушка обр. 1936 г. использовалось как полевая пушка, реже — как противотанковая и никогда — как зенитная (в документах периода войны о зенитных возможностях орудия не упоминалось).

Ф-22 была запущена в валовое производство на трёх заводах: № 92, Кировском и Уральском заводе тяжёлого машиностроения (УЗТМ). Освоение пушки в производстве шло тяжело, как по причине её значительно более сложной конструкции по сравнению с предыдущими орудиями аналогичного класса, так и потому, что пушка имела массу дефектов и постоянно совершенствовалась. В частности, в 1937 году испытывались Ф-22 «полуторной очереди», имевшие литой нижний станок, усиленную обойму люльки и ряд других изменений, а также орудие «второй очереди», имевшее клёпаные верхний и нижний станки, сниженную на 35 мм линию огня, изменённый поворотный механизм. Первые 10 предсерийных орудий были выпущены в 1936 году, а в конце 1939 года серийное производство Ф-22 было прекращено в связи с принятием на вооружение нового орудия — 76-мм дивизионной пушки образца 1939 года (УСВ), также разработки КБ Грабина.

Военное руководство достаточно быстро разочаровалось в Ф-22 — уже в ходе серийного производства пушка была отправлена на повторные войсковые испытания, а уже в марте 1937 года были выданы тактико-технические требования на новое дивизионное орудие. После завершения его разработки серийное производство Ф-22, продолжавшееся фактически лишь 3 года, было прекращено. Сменившая Ф-22 в производстве 76-мм пушка обр. 1939 г. (УСВ) за счёт уменьшения длины ствола и максимального угла ВН была легче на 135 кг и короче в походном положении более чем на метр, при том что её баллистические характеристики изменились несущественно.

Произведённые орудия приняли активное участие в предвоенных конфликтах и Великой Отечественной войне. Многие орудия этого типа стали трофеями немецкой, финской и румынской армий.

Многие орудия были модернизированы и активно использовались в качестве противотанковых пушек, как в буксируемом, так и в самоходном варианте.

В ходе боёв 1941—1942 годов вермахтом было захвачено в исправном состоянии большое количество (более 1250 шт.) Ф-22. Первоначально их использовали в качестве полевых орудий, присвоив индекс 7,62 cm F.K.296(r). В конце 1941 года немецкие инженеры, изучив орудие, выяснили, что оно имеет большие запасы прочности. Было принято решение переделать трофейные Ф-22 в противотанковые пушки 7,62 cm Pak 36(r), что позволило получить орудие с хорошей бронепробиваемостью, способное бороться с советскими танками Т-34 и КВ-1. Переделанные орудия использовались как на полевом лафете, так и устанавливались на самоходные артиллерийские установки. Pak 36(r) активно использовались вплоть до конца войны, в частности на 1 марта 1945 года в вермахте имелось ещё 165 таких орудий (на полевом лафете). Несколько десятков Pak 36(r) было захвачено советскими войсками в ходе Сталинградской битвы и направлено для использования в истребительно-противотанковые полки.

Финская армия использовала 86 трофейных Ф-22, из которых 37 было захвачено в ходе советско-финской войны 1939—40 годов, а 49 — в ходе Великой Отечественной войны. Орудие, получившее в финской армии индекс 76 K/36 и личное имя «Rotanhäntä», оценивалось финнами очень высоко вследствие современности конструкции и хорошей баллистики. К недостаткам были отнесены сложности с буксировкой орудия по пересечённой местности по причине низкого клиренса, неудобное расположение приводов вертикального и горизонтального наведения, а также недостаточно надёжная работа полуавтоматического затвора. Ф-22 оставались на складах финской армии вплоть до начала 1990-х годов. Некоторое количество Ф-22 было захвачено румынской армией; часть из них была использована для создания противотанковых самоходных артиллерийских установок TACAM T-60.

76-мм дивизионная пушка образца 1939 года (УСВ)

В 1937 году с идеями универсализма, как и со многими другими непродуманными экспериментами и кампаниями, было покончено; их апологеты лишились должностей, а в ряде случаев — и жизней. Военное руководство страны осознало, что армия перед надвигающейся мировой войной не имеет удовлетворительного дивизионного орудия, поскольку пушка образца 1902/30 годов явно устарела, а новая образца 1936 года имела ряд крупных недостатков. Самым простым решением в данной ситуации являлось создание нового, современного орудия с баллистикой пушки обр. 1902/30 гг., что позволяло использовать огромные запасы боеприпасов к этому орудию.

В марте 1937 выдаются новые тактико-технические требования на дивизионное орудие: угол возвышения должен был составлять 45°, вес орудия в боевом положении — не более 1 500 кг. К работе над новым орудием приступили три артиллерийских КБ — Кировского завода под руководством И. А. Маханова, завода № 92 под руководством В. Г. Грабина, и ОКБ-43 (КБ АУ) под руководством М. Н. Кондакова. В своих мемуарах «Оружие Победы» Грабин утверждает, что узнал о заказе на новую пушку лишь в апреле 1938 года, что представляется сомнительным, учитывая его связи в артуправлении. Грабин срочно приступил к проектированию нового орудия, которому он по каким-то конъюнктурным соображениям присвоил индекс Ф-22-УСВ, имея в виду, что новое орудие — лишь капитальная модернизация Ф-22 (эту же версию он приводит и в мемуарах). На самом же деле конструктивно это было совершенно новое орудие.

В апреле—мае 1938 года на полигонные испытания вышла пушка Л-12 Кировского завода. Испытания она не выдержала и была отправлена на доработку. В августе того же года Л-12 прошла повторные полигонные испытания, по результатам которых была направлена на войсковые испытания. Пушка НДП ОКБ-43 вышла на полигонные испытания в апреле 1939 года, но не выдержала их. Заводские испытания УСВ были начаты в августе 1938 года, закончены в марте следующего. В марте — апреле 1939 года орудие прошло полигонные испытания.

С 5 июня по 3 июля 1939 года прошли войсковые испытания двух четырёхорудийных батарей пушек Л-12 и УСВ (интересно, что УСВ, поданные на войсковые испытания, имели угол возвышения 75°, хотя ТТТ прямо указывали угол возвышения 45°; вероятно, идеи универсализма не были ещё изжиты окончательно). Обе пушки войсковые испытания выдержали, для серийного производства была рекомендована УСВ как требующая меньших конструктивных доработок, в частности, у неё реже отмечались отказы полуавтоматики.

УСВ могла использовать все боеприпасы российской дивизионной и полковой артиллерии начиная с 1900 года. Кумулятивными снарядами комплектовались главным образом выстрелы полковой артиллерии (до конца 1944 года их применение в дивизионных орудиях было запрещено по причине несовершенства взрывателя и риска разрыва снаряда в стволе). Пробиваемость кумулятивного снаряда — около 70 мм (по другим данным — 100 мм при угле 90° и 60 мм при угле 60°). До 1942 по причине дефицита бронебойных снарядов рекомендовалось при стрельбе по танкам использовать шрапнель, поставленную «на удар». Бронепробиваемость при этом составляла около 30 мм.

По сравнению с Ф-22 новое орудие УСВ было безусловно более сбалансированным. Однако, созданное в спешке, оно всё ещё несло в себе следы универсализма. Спроектированная под угол возвышения 75° (хотя и уменьшенный затем до 45°), пушка УСВ имела слишком большие габариты, особенно по высоте. Её масса также была достаточно большой, что негативно сказывалось на мобильности орудия. Размещение прицела и механизмов наведения по разные стороны ствола затрудняло использование орудия как противотанкового. Недостатки орудия привели к замене его более удачной и технологичной пушкой ЗИС-3.

Серийное производство УСВ началось в 1939 году на заводе № 92. В том году было выпущено 140 орудий, в 1940 году — 1 010. В начале 1941 года УСВ была снята с производства. Это решение объяснялось двумя причинами: во-первых, был полностью выполнен мобилизационный план по дивизионным пушкам (мобилизационный резерв на 1 июня 1941 года составлял 5 730 пушек, в наличии же было 8 513 пушек); во-вторых, планировался переход на дивизионные пушки более крупного калибра (107-мм дивизионная пушка образца 1940 года (М-60) уже была запущена в серийное производство).

Однако этот резерв не был достаточным. Вскоре после начала войны глава Главного артиллерийского управления маршал Г. И. Кулик рапортовал, что на складах ГАУ дивизионных пушек нет, и для формирования новых частей их можно получить только с заводов вооружения.

С началом войны, согласно мобилизационному плану, производство УСВ было вновь развёрнуто на заводах № 92 и «Баррикады». В 1941 было выпущено 2 616 пушек, в 1942 — 6 046 этих орудий. Производство УСВ было прекращено в конце 1942 года по причине принятия на вооружение новой дивизионной пушки 76-мм дивизионная пушка образца 1942 года (ЗИС-3), имеющей ряд преимуществ перед УСВ. Стоит отметить, что вытеснение УСВ из производства происходило постепенно, в частности, завод № 92 продолжал выпуск УСВ и в 1942 году (выпущено 706 орудий), хотя в конце лета 1941 года на этом заводе уже выпускалась ЗИС-3.

На 1 июня 1941 года в РККА имелось 1 170 таких пушек. Орудие использовалось как дивизионное и противотанковое. В 1941—1942 годах эти пушки понесли значительные потери, оставшиеся продолжали использоваться до конца войны.

В стрелковой дивизии штата 1939 года имелся лёгкий артиллерийский полк в составе дивизиона 76-мм пушек (три батареи по четыре орудия) и двух смешанных дивизионов (две батареи 122-мм гаубиц и одна батарея 76-мм пушек). Итого в дивизии имелось двадцать 76-мм дивизионных пушек. В июле 1940 года дивизион 76-мм пушек исключается, в дивизии остаётся только восемь пушек. В марте 1942 года добавляется третий дивизион из батареи 76-мм пушек и батареи 122-мм гаубиц, пушек становится двенадцать. В гвардейских стрелковых дивизиях с декабря 1942 артполк имел три дивизиона по две батареи 76-мм пушек (двадцать четыре орудия). В декабре 1944 года вводится новый штат гвардейских стрелковых дивизий, вводящий артиллерийскую бригаду из трёх артиллерийских полков, в том числе лёгкий артиллерийский (20 орудий). В июне 1945 года на этот штат перевели все стрелковые дивизии. В стрелковых бригадах с 1939 года также имелось восемь дивизионных орудий, в мотострелковых и механизированных бригадах — двенадцать орудий.

В моторизованной дивизии в 1939-1941 года также имелось восемь дивизионных пушек.

В кавалерийских дивизиях в 1939—1941 имелось также восемь дивизионных пушек, с августа 1941 до лета 1942 года кавалерийские дивизии артиллерии не имели. Летом 1942 в кавдивизиях снова появляется восемь 76-мм дивизионных пушек. В кавалерийских корпусах со второй половины 1942 года имелся артиллерийский дивизион (двенадцать орудий). В танковых и артиллерийских корпусах 76-мм пушки появились в конце 1944 года (лёгкий артиллерийский полк из 24 орудий).

Также УСВ входили в состав артиллерии резерва Главного Командования (РГК): артиллерийских бригад противотанковой обороны (двадцать четыре орудия), с 1942 года — шестнадцать орудий (истребительно-противотанковые бригады), лёгких артиллерийских бригад (шестьдесят—семьдесят два орудия), артиллерийских дивизий прорыва (лёгкая бригада из семидесяти двух орудий, с 1944 года — из сорока восьми орудий).

В 1941—1942 годах немцы захватили значительное количество пушек УСВ и приняли их на вооружение как 7,62 cm F.K.297(r). К марту 1944 года немцы всё ещё располагали 359 такими пушками, из них 24 были на Востоке, 295 на Западе, и 40 в Дании. Небольшое количество этих орудий было переделано немцами в противотанковые по образцу 76-мм Pak 36, причём модернизации подвергались только пушки довоенного выпуска, поскольку пушки военных лет (как, кстати, и ЗИС-3) имели ослабленную конструкцию казённика. Модернизированная пушка получила название 7,62 cm FK39. На орудие был установлен дульный тормоз, была расточена камора под боеприпас 7,62 cm Pak 36, приводы наводки перенесены на одну сторону с прицелом. Вес пушки составлял, по разным данным,  1500—1 610 кг. Точное количество переделанных таким образом орудий неизвестно, поскольку в немецкой статистике они часто объединялись с Pak 36. По некоторым источникам, их было выпущено до 300 шт. Баллистические характеристики пушки также не известны, по результатам испытаний трофейного орудия в мае 1943, выпущенный из него бронебойный снаряд пробил 75-мм лобовой лист брони танка КВ под углом 60 градусов на дальности 600 м.

76-мм дивизионная пушка образца 1942 года (ЗИС-3)

ЗИС-3 стала самым массовым советским артиллерийским орудием, выпускавшимся в годы Великой Отечественной войны. Благодаря своим выдающимся боевым, эксплуатационным и технологическим качествам это орудие признается специалистами как одно из лучших орудий Второй мировой войны. В послевоенное время ЗИС-3 долго состояла на вооружении Советской Армии, а также активно экспортировалась в ряд стран, в некоторых из которых она находится на вооружении и в настоящее время.

Разработка пушки начата в мае 1941 года по инициативе В. Г. Грабина без официального задания Главного артиллерийского управления. Это объяснялось неприятием дивизионной артиллерии калибра 76 мм главой этого ведомства маршалом Г. И. Куликом. Он считал, что дивизионная артиллерия неспособна бороться с тяжёлыми немецкими танками, которых в 1941 году у нацистской Германии не было, но их появление ожидалось в самое ближайшее время (как оно и случилось в 1942). Более перспективным для дивизионного орудия перед войной считался калибр 85 или 95 мм, орудия схожего калибра и назначения применялись во Вторую мировую войну другими странами.

Конструктивно ЗИС-3 была наложением качающейся части предыдущей модели дивизионного орудия Ф-22-УСВ на лёгкий лафет противотанковой 57-мм пушки ЗИС-2. Значительная сила отдачи была компенсирована дульным тормозом, отсутствовавшим у УСВ. Также на ЗИС-3 был устранён важный недостаток УСВ — размещение рукояток наводки по разные стороны ствола орудия. Это позволило номерам расчёта из четырёх человек (командир, наводчик, заряжающий, подносчик) выполнять только свои функции. Однако после успешных заводских испытаний опытный образец орудия был спрятан от посторонних глаз. Проектирование нового орудия шло в тесном сотрудничестве со специалистами-технологами, сама конструкция сразу создавалась для массового производства. Упрощались и сокращались операции (в частности, активно внедрялось качественное литьё крупных деталей), продумывались технологическая оснастка и требования к станочному парку, снижались требования к материалам, вводилась их экономия, предусматривались унификация и поточное производство узлов. Всё это позволило получить орудие, которое было почти втрое дешевле, чем Ф-22УСВ, при этом не менее эффективное.

Начало Великой Отечественной войны вызвало большие потери имевшейся артиллерии. По совместному решению В. Г. Грабина и руководства завода № 92 в серийное производство пошла именно ЗИС-3. Как следствие, военная приёмка на заводе отказалась принимать «некондиционные» пушки, но этот вопрос был позитивно решён под личную ответственность В. Г. Грабина. Известный историк советской артиллерии А. Б. Широкорад утверждает, что это решение было обусловлено не столько смелостью Грабина и директора завода № 92 А. Еляна, сколько директивой И. В. Сталина артиллерийским заводам давать фронту больше пушек, даже ценой снижения их качества. Согласно отчёту Грабина 1942 года, возобновление выпуска ЗИС-3 произошло по директиве ГКО в декабре 1941 года после решения о прекращении серийного выпуска ЗИС-2 (как значительно более дорогой, чем 53-К, и не имеющей эффективного осколочно-фугасного снаряда).

В боях 1941 года ЗИС-3 показала своё преимущество над тяжёлой и неудобной для наводчика УСВ. В результате это позволило В. Г. Грабину представить ЗИС-3 лично Сталину и получить официальное разрешение на производство орудия, которое к тому времени уже выпускалось заводом и активно использовалось в армии. В начале февраля 1942 года были проведены официальные испытания, которые были скорее формальностью и продолжались всего пять дней. По их итогам ЗИС-3 была принята на вооружение 12 февраля 1942 года с официальным названием 76-мм дивизионная пушка обр. 1942 г. и поступала в армию в нескольких модификациях. ЗИС-3 — первое в мире артиллерийское орудие, которое собиралось на конвейере и самая массовая пушка Великой Отечественной войны — всего в период с 1941 по 1945 выпущено 103 тысячи штук (ещё около 13 300 стволов было смонтировано на САУ СУ-76). Для сравнения за тот же период времени промышленность нацистской Германии выпустила около 25 000 буксируемых противотанковых 75-мм орудий PaK40 и около 2 600 вооружённых ими различных САУ, которые в вермахте были аналогом ЗИС-3 по назначению.

Некоторое количество ЗИС-3 было изготовлено ещё в 1941 году — это были опытные орудия и материальная часть для двух артиллерийских дивизионов, направленных на войсковые испытания. Массовое производство орудий развернулось с 1942 года и велось главным образом на горьковском заводе № 92. В существенно меньших масштабах пушки этого типа производились с 1943 года на заводе № 235, кроме того, в 1944 году ещё 14 орудий выпустил завод № 7.

Согласно руководству по службе, ЗИС-3 предназначалась для решения следующих боевых задач:

• Уничтожение живой силы противника
• Подавление и уничтожение огневых средств пехоты противника и его артиллерии
• Уничтожение танков и других мотомеханизированных средств противника
• Разрушение проволочных заграждений
• Разрушение амбразур ДОТов

В заметных количествах эти орудия появились в войсках в 1942 году, постепенно вытесняя своих предшественников — дивизионные орудия обр. 1902/30 гг., обр. 1936 г. (Ф-22) и обр. 1939 г. (УСВ). Интересно, что в немецких войсках ЗИС-3 называли «ратш-бум» — звук пролетающего со сверхзвуковой скоростью снаряда был слышен чуть раньше, чем долетал звук выстрела. В 1943 году данное орудие стало основным в дивизионной пушечной артиллерии, а также в истребительно-противотанковых полках, имевших по штату 76-мм пушки. В Курской битве ЗИС-3, наряду с 45-мм противотанковыми пушками и 122-мм гаубицами М-30 составляла основу советской артиллерии. Тогда же проявилась недостаточность бронебойного действия орудий против новых немецких танков и САУ, в некоторой степени смягчённая введением в боекомплект подкалиберных, а с конца 1944 года — и кумулятивных снарядов. В дальнейшем, до конца войны ЗИС-3 прочно удерживала статус основной дивизионной пушки, а с 1944 года, по причине снижения темпов выпуска 45-мм пушек и нехватки 57-мм пушек ЗИС-2, это орудие де-факто стало и основной противотанковой пушкой РККА. Кроме того, ЗИС-3 активно применялись советскими войсками в ходе войны с Японией.

ЗИС-3 стреляла всем ассортиментом 76-мм пушечных снарядов, в том числе разнообразными старыми гранатами русского и импортного производства. Орудие также могло использовать унитарные выстрелы для 76-мм полковой пушки обр. 1927 г. с меньшим метательным зарядом.

Стальная осколочно-фугасная граната 53-ОФ-350 при установке взрывателя на осколочное действие при своём разрыве создавала около 870 убойных осколков, эффективный радиус поражения живой силы составлял около 15 м (данные получены по советской методике измерения середины XX века). При установке взрывателя на фугасное действие граната на дистанции 7,5 км способна пробить кирпичную стену толщиной 75 см или земляную насыпь толщиной в 2 м.

Подкалиберный снаряд 53-БР-354П пробивал на дальности 300 м 105 мм брони, а на дальности 500 м — 90 мм брони. В первую очередь подкалиберные снаряды поступали в истребительно-противотанковые части.

Кумулятивный снаряд 53-БП-350А пробивал под углом 90° броню толщиной до 75—90 мм. Прицельная дальность стрельбы по движущемуся танку — до 400 м. В войска такие снаряды передавались с конца 1944 года, после доработки взрывателя, исключающей его преждевременное срабатывание в стволе орудия при выстреле.

Шрапнель с 1943 года применялась мало.

Слева: Боеприпасы пушки ЗИС-3: 1. Выстрел 53-УБР-354А со снарядом 53-БР-350А (Тупоголовый с баллистическим наконечником трассирующий). 2. Выстрел 53-УБР-354Б со снарядом 53-БР-350Б (Тупоголовый с баллистическим наконечником с локализаторами трассирующий). 3. Выстрел 53-УБР-354П со снарядом 53-БР-350П (Подкалиберный бронебойный снаряд трассирующий «Катушечного» типа). 4. Выстрел 53-УОФ-354М со снарядом 53-ОФ-350 (Стальной осколочно-фугасный снаряд). 5. Выстрел 53-УШ-354Т со снарядом 53-Ш-354Т (Шрапнель с трубкой Т-6) Справа: Бронебойные 76 мм снаряды в разрезе: 1. 53-БР-350А. 2. 53-БР-350БСП. 3. 53-БР-350П.

Наличие подрессоривания позволяло буксировать орудие наиболее распространёнными в РККА грузовыми автомобилями типов ЗИС-5, ГАЗ-АА или ГАЗ-ММ, не говоря уже о поставлявшихся по ленд-лизу трёхосных полноприводных «Студебеккерах US6». Также пушку могли буксировать существенно менее мощные лёгкие четырёхколёсные полноприводные автомобили Dodge WC (более известные в СССР как «Додж 3/4»), являвшиеся штатным средством тяги в истребительно-противотанковых подразделениях. Конструкторами не была забыта и конная тяга, для этого орудие комплектовалось передком. Относительно небольшая масса орудия позволяла перекатывать его на поле боя только силами расчёта и сопровождать поддерживаемую пехоту «огнём и колёсами». Хотя такое применение было более свойственно значительно более лёгким полковым орудиям того же калибра, ЗИС-3 также не раз выполняла функции по непосредственной поддержке наступающих стрелковых частей. В этом плане она смотрелась явно предпочтительнее более тяжёлых своих предшественниц Ф-22 и УСВ. В итоге высокие характеристики по мобильности позволяли применять орудие в очень широком круге дорожных и климатических условий даже в условиях недостаточной моторизации Красной Армии.

Против открыто расположенной живой силы противника действие 76-мм осколочных и шрапнельных снарядов было на уровне или в некоторых случаях даже превосходило аналогичный параметр иностранных орудий калибров 75 и 76,2 мм. Однако фугасное действие против полевых укреплений любого орудия этих калибров, включая ЗИС-3, было недостаточным — сказывалось небольшое количество взрывчатого вещества в 75- или 76-мм снаряде, но по большинству массовых укреплений и других целей на поле боя ЗИС-3 была эффективна. С другой стороны, при наличии в организационно-штатной структуре стрелковой, моторизованной или танковой дивизии гаубичных дивизионов со 122-мм гаубицами этот недостаток на уровне подразделения не играл ведущей роли.

Другим часто упоминаемым недостатком орудий калибра 76-мм является малое облако разрыва осколочно-фугасного или шрапнельного снаряда, крайне затрудняющее его наблюдение, а следовательно и корректирование огня на близкой к предельной по дальности дистанции. Однако в большинстве случаев дивизионная пушечная артиллерия вела огонь на дистанциях порядка 3—5 км, где негативное влияние этого обстоятельства уже не было в числе определяющих.

По бронебойному действию до начала 1943 года ЗИС-3 была способной на дистанции огня до 500—700 метров поразить в лоб практически любой образец немецкой бронетехники за редким исключением (например, штурмовое орудие StuG III Ausf F с 80-мм лобовой бронёй); но с массовым появлением в 1943 году новых образцов немецких танков и самоходно-артиллерийских установок бронепробиваемость ЗИС-3 стала недостаточной. В частности, 80-мм броня с невысокой вероятностью (ниже 50 %) могла быть пробита только на дистанциях менее 300 м, а 100-мм не пробивалась вовсе. Поэтому по состоянию на 1943 год бронирование тяжёлого танка PzKpfW VI «Тигр» было неуязвимым для ЗИС-3 в лобовой проекции и слабо уязвимым на дистанциях ближе 300 м в бортовой проекции. Слабо уязвимыми в лобовой проекции для ЗИС-3 были также новый немецкий танк PzKpfW V «Пантера», а также модернизированные PzKpfW IV Ausf H и PzKpfW III Ausf M или N; однако все эти машины уверенно поражались из ЗИС-3 в борт. Введение подкалиберного (с 1943 года) и кумулятивного (с конца 1944 года) снарядов улучшило противотанковые возможности ЗИС-3, позволив ей на дистанциях ближе 500 м уверенно поражать вертикальную 80-мм броню, но 100-мм вертикальная броня так и осталась для неё непосильной. Относительная слабость противотанковых возможностей ЗИС-3 осознавалась советским военным руководством, однако до конца войны заменить ЗИС-3 в истребительно-противотанковых подразделениях так и не удалось — так, 57-мм противотанковые пушки ЗИС-2 в 1943—1944 годах были произведены в количестве 4 375 шт., а ЗИС-3 за тот же период — в количестве 30 052 шт., из которых около половины было направлено в истребительно-противотанковые части. Мощные же 100-мм полевые пушки БС-3 попали в войска только в конце 1944 года и в небольшом количестве. Недостаточная бронепробиваемость орудий частично компенсировалась тактикой применения, ориентированной на поражение уязвимых мест бронетехники. Кроме того, против большинства образцов немецкой бронетехники бронепробиваемость ЗИС-3 оставалась адекватной до конца войны.

Характеристика	ЗИС-3	F.K.38	3 inch Gun M5	QF 25 pounder
Страна
Назначение и тип	Дивизионная пушка	Дивизионная пушка	Противотанковая пушка	Дивизионная гаубица-пушка
Калибр, мм	76,2	75	76,2	87,6
Масса в боевом положении, т:	1,2	1,38	2,21	1,8
Максимальная дальность огня, м	13 290	11 300	14 700	12 260
Тип и заявленная бронепробиваемость калиберного бронебойного снаряда под углом встречи в 30° относительно нормали с 500 м	БР-350А 61	нет (только кумулятивный)	AP M79 Shot 104	Shot, AP, Mk.1T 60
Тип и масса осколочно-фугасного снаряда, кг	ОФ-350 6,2	SprGr 5,6	HE M42A1 Shell 5,84	Shell, HE, Mk.1 7,36

По сравнению с образцами артиллерийского вооружения других стран, близких по калибру и области применения, ЗИС-3 в какой-то степени является уникальным орудием. Опыт позиционной по своему характеру Первой мировой войны показал, что калибр пушек в 75—76 мм уже недостаточен для эффективного действия против полевой и особенно долговременной фортификации противника, а потому на дивизионном уровне произошёл качественный переход от пушек этих калибров к более мощным гаубицам. Так в армиях США и нацистской Германии военные отдали предпочтение гаубицам 105-мм калибра (соответственно M2 и leFH18), британские специалисты остановились на промежуточном варианте — 87,6-мм 25-фунтовой гаубице-пушке. Из ведущих промышленно-развитых стран активное развитие полевой пушки калибра 76,2-мм продолжалось лишь в СССР и только боевые столкновения с тяжелобронированными французскими и английскими танками в 1940 году вызвали некоторый интерес военных Третьего рейха к мощной 75-мм противотанковой пушке Pak 40, близкой по некоторым характеристикам к ЗИС-3. Несколько позже по той же причине на свет появились 76-мм мощные противотанковые орудия M5 в США и QF 17 pounder в Великобритании, но последняя по своим характеристикам и назначению существенно ближе к советской 100-мм полевой пушке БС-3, нежели чем к лёгкой дивизионной пушке ЗИС-3. Поэтому наиболее похожими из близких по времени создания, хотя и не во всех аспектах, к 76-мм дивизионной пушке обр. 1942 г. следует признать немецкое орудие Pak 40, американское M5 и с известной долей условности британскую гаубицу-пушку QF 25 pounder.

По сравнению с немецкой противотанковой пушкой ЗИС-3 из-за менее прочной ствольной группы, меньшего метательного заряда и худшего качества снарядов существенно проигрывает в бронепробиваемости, но из-за меньшей отдачи и иной конструкции сошников советское орудие имеет одно серьёзное преимущество при противотанковом применении — оно не зарывается в грунт при стрельбе. Pak 40 при ведении огня зарывалась в грунт настолько сильно, что её силами расчёта было невозможно при необходимости повернуть в заданном направлении, выдернуть застрявшее в земле орудие можно было только мощным тягачом. При фланговой атаке противника это обстоятельство становилось смертельно опасным. Меньшая масса ЗИС-3 также благоприятствовала поддержке своей пехоты колёсами, что для Pak 40 было гораздо более сложным. В ряде источников также отмечается несколько лучшее осколочно-фугасное действие 76-мм снарядов ЗИС-3 по сравнению с 75-мм немецкими. Практически то же самое можно сказать о равной Pak 40 по мощности и ещё более тяжёлой 76-мм американской противотанковой пушке M5. Здесь примечательным является тот факт, что это орудие, несмотря на самые высокие бронебойные возможности среди прочих американских буксируемых пушек, неудовлетворительно расценивалось представителями Армии США из-за невозможности его переката силами расчёта. Английская же 87,6-мм гаубица-пушка QF 25 pounder, хотя и использовалась на дивизионном уровне и обладает относительно близким калибром к 76,2 мм, относится уже несколько к другому классу орудий, а потому её прямое сравнение с ЗИС-3 является неправомерным. Тем не менее, высококачественные материалы и высококвалифицированные кадры с отличной культурой производства орудий и боеприпасов позволили англичанам создать выдающееся орудие с лучшим по сравнению с ЗИС-3 осколочно-фугасным действием и практически равным бронебойным.

В сравнении же с близкими по калибру и ещё достаточно многочисленными модернизированными орудиями времён Первой мировой войны (разнообразные советские, польские, французские и финские усовершенствования Canon de 75 Modèle 1897 или 76-мм дивизионной пушки обр. 1902 г.) ЗИС-3 была далеко впереди по большинству показателей.

Подводя итог, можно сказать, что ЗИС-3 была образцом вооружения, по своим характеристикам на уровне лучших мировых образцов, а по технологичности и надёжности — идеально подходящей для условий эксплуатации и производства СССР военного времени. Хотя её боевые возможности начиная уже с 1943 года не в полной мере отвечали требованиям времени, она позволила получить значительный опыт советским артиллеристам, который пригодился уже в послевоенное время при освоении новых орудий, более мощных, но также уже более требовательных к квалификации обслуживающего персонала. Исходя из этого, ряд авторов и экспертов оценивает ЗИС-3 как шедевр мировой артиллерийской конструкторской мысли.

122-мм гаубица образца 1910/30 годов

Орудие было получено путём модернизации российской 122-мм гаубицы образца 1910 года времён Первой мировой войны, изначально разработанной французской оружейной фирмой «Шнейдер». Оно представляло собой классическую короткоствольную гаубицу, предназначенную для стрельбы под углами возвышения преимущественно от +20 до +45° (при стрельбе полным зарядом и с углом возвышения менее 20° орудие опрокидывалось) выстрелом с раздельным заряжанием. Гаубица оснащалась затвором поршневого типа, гидравлическим тормозом отката и воздушно-гидравлическим накатником. Противооткатные устройства собраны в салазки под стволом и откатывались вместе с ним, дульный тормоз отсутствует. Ствольная группа монтируется на однобрусном лафете без подрессоривания колёсного хода. Колёса деревянные, но с 1936 года часть гаубиц получила металлические колёса с литыми резиновыми шинами.

Производство орудия велось на Пермском заводе с 1930 по 1941 годы. Кроме нового производства, в гаубицы обр. 1910/30 гг. было переделаны 762 гаубицы обр. 1910 г., то есть большинство имеющихся орудий этого типа. С 1940 года орудие заменяется в серийном производстве новой 122-мм гаубицей образца 1938 года (М-30).

До 1942 года 122-мм гаубица образца 1910/30 года была самой распространённой в Рабоче-крестьянской Красной армии (РККА). С 1930 года она начинает активно вытеснять свою немодернизированную предшественницу из частей. На 1 октября 1936 года имелось две тысячи триста восемьдесят три гаубицы обр. 1910/30 гг. (в том числе требующих ремонта — двадцать, учебных — пять), и всего сорок четыре гаубицы обр. 1910 г., из которых годных было лишь два орудия. Соответственно, гаубица принимала активное участие во всех предвоенных конфликтах СССР, в частности, в боях на реке Халхин-Гол (при этом потери составили тридцать одно орудие, в том числе пять безвозвратно) и в советско-финской войне 1939—1940 гг. С 1940 года начинается серийное производство новой, более совершенной гаубицы М-30, однако к началу Великой Отечественной войны гаубица обр. 1910/30 продолжала оставаться главной дивизионной гаубицей РККА — на 1 июня 1941 года их имелось, по разным источникам, 5578 или 5680 либо 5900 шт, новых же гаубиц М-30 было 1667 шт. 122-мм гаубица обр. 1910/30 года активно использовалась в течение всей войны, хотя с 1942 года её доля в войсках сильно снизилась по причине больших потерь и массового поступления в части новых гаубиц М-30.

Гаубица являлась дивизионным орудием. По штату 1939 года в стрелковой дивизии имелось два артиллерийских полка — лёгкий (дивизион 76-мм пушек и два смешанных дивизиона по две батареи 122-мм гаубиц и одной батарее 76-мм пушек в каждом) и гаубичный (дивизион 122-мм гаубиц и дивизион 152-мм гаубиц), всего двадцать восемь 122-мм гаубиц. В июне 1940 года в гаубичный полк добавили ещё один дивизион 122-мм гаубиц, всего в дивизии их стало тридцать две шт. В июле 1941 года гаубичный полк был исключён, число гаубиц сократилось до шестнадцати. В этом штате советские стрелковые дивизии прошли всю войну. В гвардейских стрелковых дивизиях с декабря 1942 года имелось три дивизиона по две батареи 76-мм пушек и одной батарее 122-мм гаубиц в каждом, всего двенадцать гаубиц. С декабря 1944 эти дивизии имели гаубичный артполк (пять батарей), двадцать 122-мм гаубиц. С июня 1945 года на этот штат перевели и стрелковые дивизии.

До конца 1941 года 122-мм гаубицы были в стрелковых бригадах — одна батарея, четыре орудия.

В горнострелковых дивизиях в 1939—1940 годах имелся один дивизион 122-мм гаубиц (три батареи по три орудия), всего девять гаубиц. С 1941 года вместо него вводится гаубичный артиллерийский полк (два дивизиона по три четырёхорудийных батареи), гаубиц становится двадцать четыре. С начала 1942 года остаётся только один двухбатарейный дивизион, всего восемь гаубиц. С 1944 года из штата горнострелковых дивизий гаубицы исключены.

В моторизованной дивизии имелось два смешанных дивизиона (батарея 76-мм пушек и две батареи 122-мм гаубиц в каждом), всего двенадцать гаубиц. В танковой дивизии имелся один дивизион 122-мм гаубиц, всего двенадцать гаубиц. В кавалерийских дивизиях до августа 1941 имелось две батареи 122-мм гаубиц, всего восемь орудий. С августа 1941 дивизионная артиллерия из состава кавалерийских дивизий была исключена.

122-мм гаубицы также входили в состав гаубичных артиллерийских бригад резерва Верховного Главнокомандования (РВГК) (72—84 гаубицы).

В 1941—1942 годах вермахт захватил значительное количество (несколько сотен) этих гаубиц, которые были приняты на вооружение вермахта под индексом 12,2 cm le.F.H.388(r). К 122-мм советским трофейным гаубицам немцы даже развернули крупномасштабное производство боеприпасов — так, в 1943 году было произведено 424 тыс. выстрелов, в 1944 и 1945 гг. — 696,7 тыс. и 133 тыс. выстрелов соответственно.

Около 30 орудий этого типа было захвачено армией Финляндии в советско-финской войну 1939—1940 гг. и 145 — в Великую Отечественную войну. Ещё 72 гаубицы обр. 1910/30 гг. было куплено на правах союзника в Германии в 1944 году. Финское обозначение орудия — 122 H/10-30. В целом финские артиллеристы оценивали гаубицу образца 1910/30 гг. как хорошее орудие, но отмечали слабость противооткатных устройств. По их мнению, гаубица обр. 1910/30 гг. была лучше, чем гаубица 1909/30 гг. того же калибра. В ходе боёв с Красной армией гаубицы обоих этих типов дали 369 744 выстрела (данные по финской статистике) и 20 гаубиц обр. 1910/30 гг. было потеряно. После Великой Отечественной войны эти орудия довольно долго находились в резерве финской армии. После снятия с вооружения некоторая их часть была передана в артиллерийские музеи в Хельсинки и Хямеэнлинне. Интересно, что изучение трофейных гаубиц вдохновило финнов на проведение подобной модернизации большинства из 40 имевшихся у них со времён Гражданской войны 122-мм гаубиц обр. 1910 г. Модернизированные орудия получили индекс 122 H/10-40 (122-мм гаубица обр. 1910/40 гг.). Модернизированные гаубицы приняли активное участие в боевых действиях 1941—1944 годов, несколько из них было потеряны.

Главными недостатками орудия являлись:

• неподрессоренный колёсный ход, сильно ограничивающий подвижность орудия;
• устаревшая конструкция однобрусного лафета, сильно ограничивающая углы наводки (особенно горизонтальной).

Короткий ствол обуславливал невысокую дальность стрельбы, по которой это орудие существенно уступало своему главному противнику — немецкой лёгкой гаубице 10,5 cm leFH 18 (8,9 км против 10,7 км). При выходе к огневым позициям танков противника 122-мм гаубицы обр. 1910/30 гг. становились полностью беззащитными. К началу Второй мировой войны это орудие стало безусловно устаревшим.

Орудие имело 6 зарядов (№ 1—5 и полный). Стальная осколочно-фугасная граната 53-ОФ-462 создавала 1000 убойных осколков и поражала живую силу в радиусе 30 м или оставляла воронки до 1 м глубиной и до 3 м в диаметре. Стрельба кумулятивным снарядом из этого орудия была крайне малоэффективной.

В то же время гаубица отличалась простотой, прочностью и надёжностью. Орудие было очень лёгким (боевая масса на тонну меньше, чем у М-30, и на 500 кг меньше, чем 10,5 cm le.F.H.16), быстро (за 30—40 секунд) переводилось из походного положения в боевое. Благодаря эти качествам, орудие пользовалось большой популярностью в РККА.

122-мм гаубица образца 1938 года (М-30)

122-мм гаубица образца 1938 года (М-30, индекс ГАУ — 52-Г-463) — советская гаубица периода Второй мировой войны. Это орудие серийно выпускалось с 1939 по 1955 годы, состояло или до сих пор состоит на вооружении армий многих стран мира, использовалось практически во всех значимых войнах и вооружённых конфликтах середины и конца XX века. Этим орудием были вооружены первые советские крупносерийные самоходные артиллерийские установки Великой Отечественной войны СУ-122. По мнению некоторых артиллерийских экспертов, М-30 входит в число лучших конструкций советской ствольной артиллерии середины XX века. Оснащение артиллерии Рабоче-крестьянской Красной армии (РККА) гаубицами М-30 сыграло большую роль в разгроме нацистской Германии в Великой Отечественной войне.

Полевые гаубицы дивизионного звена, состоявшие на вооружении РККА в 1920-е годы, достались ей в качестве наследия от царской армии. Это были 122-мм гаубица образца 1909 года и 122-мм гаубица образца 1910 года, спроектированные соответственно немецким концерном «Крупп» (Krupp) и французской фирмой «Шнейдер» (Schneider) для Российской империи. Они активно использовались в Первой мировой и Гражданской войнах. К 1930-м эти орудия явно устарели. Проведённые модернизации (в 1930 году для гаубиц обр. 1910 г. и в 1937 году — для обр. 1909 г.) существенно улучшили дальность стрельбы этих гаубиц, но модернизированные орудия всё же не удовлетворяли требованиям своего времени, в особенности, по мобильности, максимальному углу возвышения и скорости наводки. Поэтому уже в 1928 году в «Журнале артиллерийского комитета» поднимается вопрос о создании новой дивизионной гаубицы калибра 107—122 мм, приспособленной к буксированию механической тягой. 11 августа 1929 года было выдано задание на разработку такого орудия.

К проектированию приступило КБ-2, в котором работали немецкие специалисты. В 1932 году начались испытания первого экспериментального образца новой гаубицы, а в 1934 году это орудие было принято на вооружение как «122-мм гаубица обр. 1934 г.». Оно также было известно под названием «Лубок», от наименования темы, объединяющей два проекта по созданию 122-мм дивизионной гаубицы и 107-мм лёгкой гаубицы. Ствол 122-мм гаубицы обр. 1934 г. имел длину в 23 калибра, максимальный угол возвышения составлял +50°, угол горизонтальной наводки — 7°, масса в походном и боевом положении равнялась 2800 и 2250 кг соответственно. Как и орудия периода Первой мировой войны, новая гаубица монтировалась на однобрусном лафете (хотя в то время уже появились лафеты более современной конструкции с раздвижными станинами). Другим существенным недостатком орудия был его колёсный ход (металлические колёса без шин, но с подрессориванием), ограничивавший скорость буксировки величиной 10 км/ч. Орудие было выпущено в 1934—1935 годах небольшой серией в 11 единиц, из которых 8 поступили в опытную эксплуатацию (две четырёхорудийные батареи), а оставшиеся три — во взвод подготовки красных командиров.

Серийное производство 122-мм гаубицы обр. 1934 г. было быстро прекращено. Причиной этому обычно называют желание Главного артиллерийского управления (ГАУ) иметь гаубицу с раздвижными станинами. Однако этот аргумент не выдерживает критики, поскольку до 1936 года ГАУ не считало недостатком однобрусный лафет. Существует мнение, что более вероятной причиной снятия гаубицы с производства стала ликвидация КБ-2. Но более вероятным представляется другой вариант — 122-мм гаубица обр. 1934 г. была слишком сложна по устройству для условий серийного выпуска на предприятиях оборонной промышленности в 1933—1935 гг. Доводка орудия в отсутствие немецких специалистов хоть и велась, но её темпы были невысокими, а в 1936 году в ГАУ произошло серьёзное изменение взглядов на дивизионную гаубицу — проект «Лубок» в исходном виде более уже не считался перспективным. Поэтому в серийном производстве всё это время сохранялась 122-мм гаубица обр. 1910/30 гг., хотя по своим характеристикам она сильно уступала «Лубку» (её выпуск продолжался и далее до 1941 года включительно).

С середины 1930-х годов ГАУ оказалось в центре дискуссий о будущем советской дивизионной артиллерии. Существовало или упоминается в более поздних источниках несколько точек зрения на то, какой тип орудия и какой калибр будут оптимальными для дивизионного уровня. В частности, в качестве альтернатив или взаимодополняющих решений рассматривались лёгкая 107-мм полевая гаубица, «традиционная» 122-мм гаубица, а также 107-мм гаубица-пушка в качестве дуплексного дополнения к дивизионной гаубице. Калибр 107 мм имел определённые преимущества над 122 мм — в частности, 107-мм гаубица была легче (то есть мобильнее и дешевле), чем аналогичное орудие калибра 122 мм, а 107-мм гаубица-пушка при равной массе со 122-мм гаубицей имела существенно большую область применения. С точки зрения снабжения боеприпасами всё было в порядке — для них можно было использовать снаряды от 107-мм пушки обр. 1910 г.

Согласно некоторым источникам, в марте 1937 года на совещании по дальнейшему развитию советской артиллерийской техники начальник Генерального Штаба РККА маршал А. И. Егоров решительно высказался за создание 122-мм гаубицы. Его аргументами были более высокая мощность 122-мм осколочно-фугасного снаряда, а также наличие большого числа 122-мм боеприпасов и производственных мощностей для их выпуска. Хотя сам факт выступления маршала пока ещё не подтверждён другими источниками, решающим аргументом в споре вполне мог стать опыт использования русской артиллерии в Первой мировой и Гражданской войнах. Исходя из него, калибр 122 мм считался минимально достаточным для разрушения полевых фортификационных сооружений, а кроме того, был наименьшим позволяющим создание для него специализированного бетонобойного снаряда. В итоге проекты дивизионных 107-мм лёгкой гаубицы и 107-мм гаубицы-пушки так и не получили поддержки, а всё внимание ГАУ сосредоточилось на новой 122-мм гаубице со ствольной группой по типу «Лубка», но на лафете с раздвижными станинами.

Уже в сентябре 1937 года отдельная конструкторская группа Мотовилихинского завода под руководством Ф. Ф. Петрова получила задание на разработку такого орудия. Их проект имел заводской индекс М-30. Практически одновременно, в октябре 1937 года, по собственной инициативе, но с позволения ГАУ, за эту же работу взялось КБ завода № 92 (главный конструктор — В. Г. Грабин, индекс гаубицы Ф-25). Годом позже к ним присоединился и третий конструкторский коллектив — всё то же задание было также дано КБ Уральского завода тяжёлого машиностроения (УЗТМ) 25 сентября 1938 года по его инициативе. Гаубица, спроектированная в КБ УЗТМ, получила индекс У-2. Все проектируемые гаубицы имели современную конструкцию с раздвижными станинами и подрессоренным колёсным ходом.

Гаубица У-2 вышла на полигонные испытания 5 февраля 1939 года. Она имела ствол длиной 21 калибр, объём каморы 3,0 л, оснащалась дульным тормозом и горизонтальным клиновым затвором от гаубицы «Лубок». Масса орудия в боевом положении составляла 2 030 кг. Орудие являлось дуплексом, поскольку на том же лафете проектировалась 95-мм дивизионная пушка У-4. Гаубица испытаний не выдержала из-за возникавшей во время стрельбы деформации станин. Доработка орудия была признана нецелесообразной, поскольку по баллистике оно уступало альтернативному проекту М-30, хотя по кучности огня превосходило конкурента.

Проект гаубицы Ф-25 поступил в ГАУ 25 февраля 1938 года. Орудие имело ствол длиной 23 калибра с дульным тормозом, объёмом каморы 3,7 л и оснащалось горизонтальным клиновым затвором от гаубицы «Лубок». Масса гаубицы в боевом положении составляла 1 830 кг, ряд её деталей был унифицирован с дивизионной пушкой Ф-22. Орудие также являлось дуплексом, так как на том же лафете проектировалась 95-мм дивизионная пушка Ф-28. Гаубица Ф-25 успешно прошла заводские испытания, но на полигонные испытания не поступила, поскольку 23 марта 1939 года ГАУ постановило:

122-мм гаубица Ф-25, разработанная заводом № 92 в инициативном порядке, для ГАУ в настоящее время интереса не представляет, так как уже закончены полигонные и войсковые испытания гаубицы М-30, более мощной, чем Ф-25.

Опытный образец М-30 был закончен 31 марта 1938 года, однако заводские испытания затянулись из-за необходимости доработки гаубицы. Полигонные испытания гаубицы проходили с 11 сентября по 1 ноября 1938 года. Хотя, по заключению комиссии, орудие полигонные испытания не выдержало (за время испытаний дважды ломались станины), было, тем не менее, рекомендовано направить орудие на войсковые испытания.

Доработка орудия шла тяжело. 22 декабря 1938 года три доработанных образца были представлены на войсковые испытания, снова выявившие ряд недостатков. Было рекомендовано доработать орудие и провести повторные полигонные испытания, а новые войсковые испытания не проводить. Тем не менее, летом 1939 года войсковые испытания пришлось провести повторно. Только 29 сентября 1939 года М-30 была принята на вооружение под официальным наименованием «122-мм дивизионная гаубица обр. 1938 г.».

Безусловными преимуществами Ф-25 были почти на 400 кг меньшая масса по сравнению с М-30, больший на 10° угол горизонтального наведения и лучшая подвижность благодаря большему клиренсу. Кроме того, Ф-25 была дуплексом, и в случае принятия её на вооружение возникала возможность создания очень удачной артсистемы — дуплекса из 122-мм гаубицы и 95-мм пушки. С учётом длительной доработки М-30, Ф-25 вполне могла пройти испытания в 1939 году.

Хотя официального документа, детально описывающего преимущества М-30 перед Ф-25, не существует, можно предположить следующие доводы, повлиявшие на окончательное решение ГАУ:

• Отсутствие дульного тормоза, так как отклонённые дульным тормозом отработанные пороховые газы поднимают с поверхности земли клубы пыли, которые демаскируют огневую позицию. Помимо демаскирующего действия наличие дульного тормоза приводит к более высокой интенсивности звука выстрела сзади орудия по сравнению со случаем, когда дульный тормоз отсутствует. Это в некоторой степени ухудшает условия работы расчёта.
• Использование в конструкции большого количества отработанных узлов. В частности, выбор поршневого затвора улучшил надёжность (в то время имелись большие трудности с производством клиновых затворов для орудий достаточно большого калибра). В ожидании предстоящей крупномасштабной войны возможность производства новых гаубиц с использованием уже отлаженных узлов от старых орудий становилась очень важной, особенно с учётом того, что практически все созданные в СССР с нуля новые образцы вооружений со сложной механикой имели низкую надёжность.
• Возможность создания на лафете М-30 более мощных образцов артиллерийских орудий. Лафет Ф-25, заимствованный у дивизионной 76-мм пушки Ф-22, по своим прочностным свойствам был уже на пределе возможностей — 122-мм ствольную группу потребовалось оснащать дульным тормозом. Этот потенциал лафета М-30 был задействован впоследствии — он был использован при постройке 152-мм гаубицы обр. 1943 г. (Д-1).

Гаубица являлась дивизионным орудием. По штату 1939 года в стрелковой дивизии имелось два артиллерийских полка — лёгкий (дивизион 76-мм пушек и два смешанных дивизиона по две батареи 122-мм гаубиц и одной батарее 76-мм пушек в каждом) и гаубичный (дивизион 122-мм гаубиц и дивизион 152-мм гаубиц), всего двадцать восемь 122-мм гаубиц. В июне 1940 года в гаубичный полк добавили ещё один дивизион 122-мм гаубиц, всего в дивизии их стало тридцать две шт. В июле 1941 года гаубичный полк был исключён, число гаубиц сократилось до шестнадцати. В этом штате советские стрелковые дивизии прошли всю войну. В гвардейских стрелковых дивизиях с декабря 1942 года имелось три дивизиона по две батареи 76-мм пушек и одной батарее 122-мм гаубиц в каждом, всего двенадцать гаубиц. С декабря 1944 эти дивизии имели гаубичный артполк (пять батарей), двадцать 122-мм гаубиц. С июня 1945 года на этот штат перевели и стрелковые дивизии.

До конца 1941 года 122-мм гаубицы были в стрелковых бригадах — одна батарея, четыре орудия.

В горнострелковых дивизиях в 1939—1940 годах имелся один дивизион 122-мм гаубиц (три батареи по три орудия), всего девять гаубиц. С 1941 года вместо него вводится гаубичный артиллерийский полк (два дивизиона по три четырёхорудийных батареи), гаубиц становится двадцать четыре. С начала 1942 года остаётся только один двухбатарейный дивизион, всего восемь гаубиц. С 1944 года из штата горнострелковых дивизий гаубицы исключены.

В моторизованной дивизии имелось два смешанных дивизиона (батарея 76-мм пушек и две батареи 122-мм гаубиц в каждом), всего двенадцать гаубиц. В танковой дивизии имелся один дивизион 122-мм гаубиц, всего двенадцать гаубиц. В кавалерийских дивизиях до августа 1941 имелось две батареи 122-мм гаубиц, всего восемь орудий. С августа 1941 дивизионная артиллерия из состава кавалерийских дивизий была исключена.

122-мм гаубицы также входили в состав гаубичных артиллерийских бригад резерва Верховного Главнокомандования (РВГК) (72—84 гаубицы).

152-мм мортира образца 1931 года (НМ)

152-мм мортира образца 1931 года (НМ, индекс ГАУ — 52-Г-521) — советская мортира периода Второй мировой войны. Это орудие, созданное немецкой фирмой «Рейнметалл» (Rheinmetall), выпускалось небольшой серией в 1930-х годах и приняло участие в Великой Отечественной войне.

Система классифицировалась как мортира, хотя по сути это было универсальное орудие, сочетающее в себе свойства пушки, гаубицы и мортиры. Основным его назначением была стрельба по навесной траектории.

Системой вооружений РККА предусматривалось создание 152-мм дивизионных мортир. Первый проект орудия такого типа был разработан в конструкторском бюро завода «Красный путиловец» в 1930 году. Масса орудия составляла около 1 500 кг, и оно имело много общих частей (в частности, затвор) с 152-мм крепостной гаубицей обр. 1909 г. Дальнейшая судьба проекта неизвестна — нет данных о том, был ли изготовлен и испытан опытный образец.

В 1930 году руководство страны, осознавая слабость молодой отечественной артиллерийской конструкторской школы, решило принять на вооружение зарубежные образцы артиллерийских орудий. Исходя из политической обстановки того времени, единственной страной, с которой было возможно сотрудничество такого рода, была Германия. 28 августа 1930 года был заключён договор с фирмой «БЮТАСТ» (подставная контора, представляющая интересы немецкой фирмы «Рейнметалл»), предусматривающий поставку немецкой стороной ряда артиллерийских систем, комплекта рабочей документации к ним, а также помощь в организации серийного производства орудий в СССР. Контракт был выгоден обеим сторонам — СССР получил образцы современных артиллерийских систем, а Германия, скованная рамками Версальского соглашения, могла поддержать собственную конструкторскую школу. В рамках договора предусматривалась поставка немецкой стороной восьми 152-мм мортир и помощь немецкой стороны в организации их серийного производства в СССР. Контракт был исполнен, орудия прибыли в СССР и прошли полигонные испытания в июне 1931 года, а войсковые — в августе 1932 года. Мортира была принята на вооружение под официальным наименованием 152-мм мортира обр. 1931 г. В документах того времени часто использовалось наименование мортиры сокращениями «Н» или «НМ». При подготовке серийного производства, продолжавшегося с 1932 по 1935 год, в исходный проект были внесены некоторые изменения, в частности, на 65 мм был удлинён ствол. Всего на конец 1933 года в конструкцию мортиры было внесено более 700 изменений.

В 1937 году мортира была модернизирована, получив название МЛ-21. Модернизированный вариант был поставлен на заводские испытания 27 марта 1937 года, а в 1938 году система прошла полигонные и войсковые испытания, выявившие ряд мелких конструктивных недостатков. На вооружение МЛ-21 не принималась.

В Германии орудие в незначительно изменённом виде было принято на вооружение как 150-мм тяжёлое пехотное орудие sIG 33, выпускалось большой серией и принимало активное участие во Второй мировой войне.

152-мм мортиры обр. 1931 г. изготавливались на заводе № 172 (Пермский завод), в то время называвшийся МЗМ (Мотовилихинский завод машиностроения). Серийное производство шло тяжело, мортиры собирались полукустарным способом, завод постоянно не выполнял план по сдаче орудий. В 1932 году было сдано 5 мортир, в 1933 — 50, в 1934 — 59, в 1935 — 15 мортир, на чём их серийное производство было завершено.

152-мм мортиры обр. 1931 г. использовались в дивизионной артиллерии, в которой с 1935 года по июль 1941 года имелся дивизион 152-мм гаубиц (12 орудий). Постепенно количество орудий в войсках сокращалось — если на 1 ноября 1936 года имелось 104 мортиры (в том числе 3 учебных и 1 негодная), то к июню 1941 года в имелось лишь 51 орудие этого типа, причём, по сведениям историка М. Н. Свирина, на хранении в мобилизационном запасе. Вероятно, эти не совсем подходящие под общую концепцию артиллерийского вооружения орудия, к тому же имеющие низкое качество изготовления и проблемы с боеприпасами, постепенно изымались из войск на склады. Тем не менее, эти орудия приняли участие в Великой Отечественной войне, в 1942 году для них даже были выпущены новые таблицы стрельбы. По причине малочисленности орудий, никаких подробностей их применения обнаружить не удалось, возможно, часть из них в конце 1941 года была передана в учебные заведения.

Мортира устанавливалась на экспериментальную самоходную артиллерийскую установку СУ-5-3, созданную на базе танка Т-26. САУ успешно прошла заводские испытания в конце 1934 года, причём экспериментальная машина была даже отправлена на традиционный парад на Красной площади. В 1935 году, однако, от её серийного производства было решено отказаться — шасси танка Т-26 оказалось недостаточно прочным для нормальной эксплуатации орудия столь значительного калибра. Судьба опытного образца неизвестна, по некоторым сведениям, он был переделан в САУ СУ-5-2 с 122-мм гаубицей обр. 1910/30 гг.

152-мм мортира обр. 1931 г. являлась весьма неоднозначным орудием с точки зрения советской концепции использования артиллерии. Главным его плюсом была рекордно низкая для такого калибра масса и большая гибкость в использовании (орудие сочетало в себе свойства пушки, гаубицы и мортиры). Главным недостатком орудия была невысокая дальность стрельбы, явно недостаточная для классического дивизионного орудия (например, 122-мм дивизионная гаубица М-30 имела максимальную дальность стрельбы 11,7 км). Немецкий аналог, тяжёлое пехотное орудие sIG 33, организационно относилось к полковой артиллерии и в этом случае дальность стрельбы была вполне достаточной. Некоторым недостатком была относительно большая масса для использования его в полковой артиллерии, но неплохая моторизация вермахта существенно уменьшала его влияние. Кроме того, немецкое орудие имело значительно больший спектр боеприпасов, включавших в себя кумулятивные, дымовые снаряды и мощную надкалиберную мину. В советских же условиях, главным конкурентом орудию стал 120-мм полковой миномёт, который при чуть большей дальности стрельбы был намного легче, меньше по размерам и существенно дешевле. Бо́льшая разрушительная мощь 152-мм снаряда, лучшая точность мортиры, гибкость в использовании и возможность быстрой смены огневой позиции не были приняты руководством во внимание. Кроме того, необходимо учесть, что в предвоенные годы в советской дивизии имелись классические 152-мм гаубицы, перед которыми НМ имела только одно преимущество — намного меньшую массу, сильно уступая в максимальной дальности стрельбы. По мнению историка А. Б. Широкорада, производство мортиры и принятие на вооружение её модификации МЛ-21 тормозилось т. н. «миномётным лобби» в Главном артиллерийском управлении — группой военных руководителей, выступавших категорически против создания лёгких гаубиц и мортир, полагая, что их функции могут быть выполнены миномётами. По сведениям историка М. Н. Свирина, главной причиной была сложность орудия для отечественных артиллерийских заводов, обладавших в то время довольно скромными возможностями (в частности, очень большие проблемы вызывало освоение в производстве клиновых затворов). В итоге, производство НМ ограничилось небольшой серией и не имело развития. В то же время, опыт войны доказал необходимость наличия в дивизии лёгких артсистем более крупного калибра, чем 122-мм гаубицы, пусть и с меньшей дальностью стрельбы. В июле 1941 года 152-мм гаубицы были исключены из дивизионной артиллерии, таким образом, самыми мощными орудиями в советской дивизии стали 122-мм гаубицы, в то время как немецкие дивизии имели 150-мм пехотные орудия на полковом уровне и 150-мм гаубицы на дивизионном уровне. В 1943 году на вооружение РККА принимается 160-мм дивизионный миномёт МТ-13, по своим характеристикам (масса орудия, дальность стрельбы, вес снаряда (мины), скорострельность) очень близкий к 152-мм мортире обр. 1931 г.

Сводный раздел

Тип	Изображение	Принята на вооружение	Количество выпущенных, шт.	Примечания
76-мм пушка обр. 1902/30		1902	более 4350	Советская дивизионная пушка, модернизированный вариант русской дивизионной пушки образца 1902 года. Это артиллерийское орудие составляло основу советской дивизионной пушечной артиллерии в предвоенные годы, активно использовалось Красной армией в боях у озера Хасан, на реке Халхин-Гол, в советско-финской войне, в Великой Отечественной войне.
76-мм пушка (Ф-22)		1936	2932	Впервые Ф-22 пошли в бой во время конфликтов у озера Хасан и на реке Халхин-Гол. Пушка приняла активное участие и в советско-финской войне 1939—1940 годов, в частности на 8 февраля 1940 года в артиллерии Северо-Западного фронта имелось 480 76-мм дивизионных пушек, главным образом — Ф-22.
76-мм пушка (УСВ)		1939	9812	Орудия использовались как дивизионные и противотанковые. В 1941—1942 годах эти пушки понесли значительные потери, оставшиеся продолжали использоваться до конца войны.
76-мм пушка (ЗИС-3)		1942	свыше 103 000	76-мм дивизионная пушка обр. 1942 г. на момент принятия на вооружение полностью отвечала всем поставленным перед орудием такого класса требованиям по мобильности, огневой мощи, неприхотливости в повседневной эксплуатации и технологичности производства.
107-мм пушка (М-60)		1940	139	С технической точки зрения 107-мм пушка образца 1940 года была вполне современным орудием, пригодным для решения широкого круга боевых задач.
122-мм гаубица обр. 1909/37		1909	до 900	122-мм гаубица обр. 1909/37 гг. являлась не очень значительной модернизацией орудия периода Первой мировой войны и в целом сохранила большую часть недостатков, присущих орудиям того периода.
122-мм гаубица обр. 1910/30		1910	до 5900	До 1942 года 122-мм гаубица образца 1910/30 года была самой распространённой в РККА.
122-мм гаубица (М-30)		1938	19 266	М-30 использовалась для стрельбы с закрытых позиций по окопанной и открыто расположенной живой силе противника. Её с успехом применяли также для разрушения вражеских полевых фортификационных сооружений (траншей, блиндажей, ДЗОТов) и проделывания проходов в проволочных заграждениях при невозможности использования миномётов.
152-мм мортира (НМ)		1931	129	152-мм мортира обр. 1931 г. являлась весьма неоднозначным орудием с точки зрения советской концепции использования артиллерии. Главным его плюсом была рекордно низкая для такого калибра масса и большая гибкость в использовании (орудие сочетало в себе свойства пушки, гаубицы и мортиры).

См. также

• Штат стрелковой дивизии РККА
• Артиллерийский полк РККА
• 76-мм полковая пушка образца 1927 года
• 76-мм полковая пушка образца 1943 года

Литература

• 76-мм дивизионная пушка образца 1902/30 годов
  • Артиллерийское управление РККА. 76-мм пушка обр. 1902/30 г. Руководство службы. — М.: Военное издательство Наркомата обороны СССР, 1938.
  • Главное артиллерийское управление вооружённых сил Союза ССР. Боеприпасы к 76-мм орудиям наземной, танковой и самоходной артиллерии. Руководство. — М., 1949.
  • Широкорад А. Б. Энциклопедия отечественной артиллерии. — Мн.: Харвест, 2000. — 1156 с. — ISBN 985-433-703-0.
  • Иванов А. Артиллерия СССР во Второй мировой войне. — СПб.: Нева, 2003. — 64 с. — ISBN 5-7654-2731-6.
  • Шунков В. Н. Оружие Красной армии. — Мн.: Харвест, 1999. — 544 с. — ISBN 985-433-469-4.
• 76-мм дивизионная пушка образца 1936 года (Ф-22)
  • А. Б. Широкорад. Энциклопедия отечественной артиллерии. — Мн.: Харвест, 2000. — 1156 с.: илл. с. — ISBN 985-433-703-0.
  • А. Б. Широкорад. Гений советской артиллерии: триумф и трагедия В. Грабина. — М.: АСТ, 2002. — 432 с.: 24 л. ил. с. — ISBN 5-17-013066-X.
  • А. Б. Широкорад. Бог войны Третьего рейха. — М.: АСТ, 2002. — 576 с.: 32 л. ил. с. — ISBN 5-17-015302-3.
  • А. Иванов. Артиллерия СССР в период Второй мировой войны. — СПб.: Нева, 2003. — 64 с. — ISBN 5-7654-2731-6.
  • Шунков В. Н. Оружие Красной армии. — Мн.: Харвест, 1999. — 544 с. — ISBN 985-433-469-4.
  • Главное артиллерийское управление Красной Армии. 76-мм пушка обр. 1936 г. Памятка командиру взвода и командиру орудия. — М.: Военное издательство Народного Комиссариата обороны, 1942.
  • Peter Chamberlain, Terry Gander. Light and Medium Field Artillery. — London: Macdonald and Jane, 1975. — 64 p. — ISBN 0-356-08216-4.
• 76-мм дивизионная пушка образца 1942 года (ЗИС-3)
  • Шунков В. Н. Оружие Красной Армии. — Мн.: Харвест, 1999. — 544 с, ISBN 985-433-469-4
  • Ефимов М. Г. Курс артиллерийских снарядов. — М.-Л.: Оборонгиз НКО СССР, 1939
  • Козловский Д. Е. Материальная часть артиллерии. — М.: Оборонгиз НКО СССР, 1939
  • Сборник исследований и материалов Артиллерийского исторического музея. Выпуск IV. \ под ред. полк. Ермошина И. П.- Л.: АИМ, 1959.
  • Николаев А. Б. Батальонная артиллерия. — М.: Оборонгиз НКО СССР, 1937
  • Руководство службы 76-мм пушки обр. 1942 г.

Отрывок, характеризующий Дивизионная артиллерия

Пьер не здороваясь с женою, которую он не видал после приезда (она больше чем когда нибудь ненавистна была ему в эту минуту), вошел в гостиную и увидав Анатоля подошел к нему.
– Ah, Pierre, – сказала графиня, подходя к мужу. – Ты не знаешь в каком положении наш Анатоль… – Она остановилась, увидав в опущенной низко голове мужа, в его блестящих глазах, в его решительной походке то страшное выражение бешенства и силы, которое она знала и испытала на себе после дуэли с Долоховым.
– Где вы – там разврат, зло, – сказал Пьер жене. – Анатоль, пойдемте, мне надо поговорить с вами, – сказал он по французски.
Анатоль оглянулся на сестру и покорно встал, готовый следовать за Пьером.
Пьер, взяв его за руку, дернул к себе и пошел из комнаты.
– Si vous vous permettez dans mon salon, [Если вы позволите себе в моей гостиной,] – шопотом проговорила Элен; но Пьер, не отвечая ей вышел из комнаты.
Анатоль шел за ним обычной, молодцоватой походкой. Но на лице его было заметно беспокойство.
Войдя в свой кабинет, Пьер затворил дверь и обратился к Анатолю, не глядя на него.
– Вы обещали графине Ростовой жениться на ней и хотели увезти ее?
– Мой милый, – отвечал Анатоль по французски (как и шел весь разговор), я не считаю себя обязанным отвечать на допросы, делаемые в таком тоне.
Лицо Пьера, и прежде бледное, исказилось бешенством. Он схватил своей большой рукой Анатоля за воротник мундира и стал трясти из стороны в сторону до тех пор, пока лицо Анатоля не приняло достаточное выражение испуга.
– Когда я говорю, что мне надо говорить с вами… – повторял Пьер.
– Ну что, это глупо. А? – сказал Анатоль, ощупывая оторванную с сукном пуговицу воротника.
– Вы негодяй и мерзавец, и не знаю, что меня воздерживает от удовольствия разможжить вам голову вот этим, – говорил Пьер, – выражаясь так искусственно потому, что он говорил по французски. Он взял в руку тяжелое пресспапье и угрожающе поднял и тотчас же торопливо положил его на место.
– Обещали вы ей жениться?
– Я, я, я не думал; впрочем я никогда не обещался, потому что…
Пьер перебил его. – Есть у вас письма ее? Есть у вас письма? – повторял Пьер, подвигаясь к Анатолю.
Анатоль взглянул на него и тотчас же, засунув руку в карман, достал бумажник.
Пьер взял подаваемое ему письмо и оттолкнув стоявший на дороге стол повалился на диван.
– Je ne serai pas violent, ne craignez rien, [Не бойтесь, я насилия не употреблю,] – сказал Пьер, отвечая на испуганный жест Анатоля. – Письма – раз, – сказал Пьер, как будто повторяя урок для самого себя. – Второе, – после минутного молчания продолжал он, опять вставая и начиная ходить, – вы завтра должны уехать из Москвы.
– Но как же я могу…
– Третье, – не слушая его, продолжал Пьер, – вы никогда ни слова не должны говорить о том, что было между вами и графиней. Этого, я знаю, я не могу запретить вам, но ежели в вас есть искра совести… – Пьер несколько раз молча прошел по комнате. Анатоль сидел у стола и нахмурившись кусал себе губы.
– Вы не можете не понять наконец, что кроме вашего удовольствия есть счастье, спокойствие других людей, что вы губите целую жизнь из того, что вам хочется веселиться. Забавляйтесь с женщинами подобными моей супруге – с этими вы в своем праве, они знают, чего вы хотите от них. Они вооружены против вас тем же опытом разврата; но обещать девушке жениться на ней… обмануть, украсть… Как вы не понимаете, что это так же подло, как прибить старика или ребенка!…
Пьер замолчал и взглянул на Анатоля уже не гневным, но вопросительным взглядом.
– Этого я не знаю. А? – сказал Анатоль, ободряясь по мере того, как Пьер преодолевал свой гнев. – Этого я не знаю и знать не хочу, – сказал он, не глядя на Пьера и с легким дрожанием нижней челюсти, – но вы сказали мне такие слова: подло и тому подобное, которые я comme un homme d'honneur [как честный человек] никому не позволю.
Пьер с удивлением посмотрел на него, не в силах понять, чего ему было нужно.
– Хотя это и было с глазу на глаз, – продолжал Анатоль, – но я не могу…
– Что ж, вам нужно удовлетворение? – насмешливо сказал Пьер.
– По крайней мере вы можете взять назад свои слова. А? Ежели вы хотите, чтоб я исполнил ваши желанья. А?
– Беру, беру назад, – проговорил Пьер и прошу вас извинить меня. Пьер взглянул невольно на оторванную пуговицу. – И денег, ежели вам нужно на дорогу. – Анатоль улыбнулся.
Это выражение робкой и подлой улыбки, знакомой ему по жене, взорвало Пьера.
– О, подлая, бессердечная порода! – проговорил он и вышел из комнаты.
На другой день Анатоль уехал в Петербург.


Пьер поехал к Марье Дмитриевне, чтобы сообщить об исполнении ее желанья – об изгнании Курагина из Москвы. Весь дом был в страхе и волнении. Наташа была очень больна, и, как Марья Дмитриевна под секретом сказала ему, она в ту же ночь, как ей было объявлено, что Анатоль женат, отравилась мышьяком, который она тихонько достала. Проглотив его немного, она так испугалась, что разбудила Соню и объявила ей то, что она сделала. Во время были приняты нужные меры против яда, и теперь она была вне опасности; но всё таки слаба так, что нельзя было думать везти ее в деревню и послано было за графиней. Пьер видел растерянного графа и заплаканную Соню, но не мог видеть Наташи.
Пьер в этот день обедал в клубе и со всех сторон слышал разговоры о попытке похищения Ростовой и с упорством опровергал эти разговоры, уверяя всех, что больше ничего не было, как только то, что его шурин сделал предложение Ростовой и получил отказ. Пьеру казалось, что на его обязанности лежит скрыть всё дело и восстановить репутацию Ростовой.
Он со страхом ожидал возвращения князя Андрея и каждый день заезжал наведываться о нем к старому князю.
Князь Николай Андреич знал через m lle Bourienne все слухи, ходившие по городу, и прочел ту записку к княжне Марье, в которой Наташа отказывала своему жениху. Он казался веселее обыкновенного и с большим нетерпением ожидал сына.
Чрез несколько дней после отъезда Анатоля, Пьер получил записку от князя Андрея, извещавшего его о своем приезде и просившего Пьера заехать к нему.
Князь Андрей, приехав в Москву, в первую же минуту своего приезда получил от отца записку Наташи к княжне Марье, в которой она отказывала жениху (записку эту похитила у княжны Марьи и передала князю m lle Вourienne) и услышал от отца с прибавлениями рассказы о похищении Наташи.
Князь Андрей приехал вечером накануне. Пьер приехал к нему на другое утро. Пьер ожидал найти князя Андрея почти в том же положении, в котором была и Наташа, и потому он был удивлен, когда, войдя в гостиную, услыхал из кабинета громкий голос князя Андрея, оживленно говорившего что то о какой то петербургской интриге. Старый князь и другой чей то голос изредка перебивали его. Княжна Марья вышла навстречу к Пьеру. Она вздохнула, указывая глазами на дверь, где был князь Андрей, видимо желая выразить свое сочувствие к его горю; но Пьер видел по лицу княжны Марьи, что она была рада и тому, что случилось, и тому, как ее брат принял известие об измене невесты.
– Он сказал, что ожидал этого, – сказала она. – Я знаю, что гордость его не позволит ему выразить своего чувства, но всё таки лучше, гораздо лучше он перенес это, чем я ожидала. Видно, так должно было быть…
– Но неужели совершенно всё кончено? – сказал Пьер.
Княжна Марья с удивлением посмотрела на него. Она не понимала даже, как можно было об этом спрашивать. Пьер вошел в кабинет. Князь Андрей, весьма изменившийся, очевидно поздоровевший, но с новой, поперечной морщиной между бровей, в штатском платье, стоял против отца и князя Мещерского и горячо спорил, делая энергические жесты. Речь шла о Сперанском, известие о внезапной ссылке и мнимой измене которого только что дошло до Москвы.
– Теперь судят и обвиняют его (Сперанского) все те, которые месяц тому назад восхищались им, – говорил князь Андрей, – и те, которые не в состоянии были понимать его целей. Судить человека в немилости очень легко и взваливать на него все ошибки другого; а я скажу, что ежели что нибудь сделано хорошего в нынешнее царствованье, то всё хорошее сделано им – им одним. – Он остановился, увидав Пьера. Лицо его дрогнуло и тотчас же приняло злое выражение. – И потомство отдаст ему справедливость, – договорил он, и тотчас же обратился к Пьеру.
– Ну ты как? Все толстеешь, – говорил он оживленно, но вновь появившаяся морщина еще глубже вырезалась на его лбу. – Да, я здоров, – отвечал он на вопрос Пьера и усмехнулся. Пьеру ясно было, что усмешка его говорила: «здоров, но здоровье мое никому не нужно». Сказав несколько слов с Пьером об ужасной дороге от границ Польши, о том, как он встретил в Швейцарии людей, знавших Пьера, и о господине Десале, которого он воспитателем для сына привез из за границы, князь Андрей опять с горячностью вмешался в разговор о Сперанском, продолжавшийся между двумя стариками.
– Ежели бы была измена и были бы доказательства его тайных сношений с Наполеоном, то их всенародно объявили бы – с горячностью и поспешностью говорил он. – Я лично не люблю и не любил Сперанского, но я люблю справедливость. – Пьер узнавал теперь в своем друге слишком знакомую ему потребность волноваться и спорить о деле для себя чуждом только для того, чтобы заглушить слишком тяжелые задушевные мысли.
Когда князь Мещерский уехал, князь Андрей взял под руку Пьера и пригласил его в комнату, которая была отведена для него. В комнате была разбита кровать, лежали раскрытые чемоданы и сундуки. Князь Андрей подошел к одному из них и достал шкатулку. Из шкатулки он достал связку в бумаге. Он всё делал молча и очень быстро. Он приподнялся, прокашлялся. Лицо его было нахмурено и губы поджаты.
– Прости меня, ежели я тебя утруждаю… – Пьер понял, что князь Андрей хотел говорить о Наташе, и широкое лицо его выразило сожаление и сочувствие. Это выражение лица Пьера рассердило князя Андрея; он решительно, звонко и неприятно продолжал: – Я получил отказ от графини Ростовой, и до меня дошли слухи об искании ее руки твоим шурином, или тому подобное. Правда ли это?
– И правда и не правда, – начал Пьер; но князь Андрей перебил его.
– Вот ее письма и портрет, – сказал он. Он взял связку со стола и передал Пьеру.
– Отдай это графине… ежели ты увидишь ее.
– Она очень больна, – сказал Пьер.
– Так она здесь еще? – сказал князь Андрей. – А князь Курагин? – спросил он быстро.
– Он давно уехал. Она была при смерти…
– Очень сожалею об ее болезни, – сказал князь Андрей. – Он холодно, зло, неприятно, как его отец, усмехнулся.
– Но господин Курагин, стало быть, не удостоил своей руки графиню Ростову? – сказал князь Андрей. Он фыркнул носом несколько раз.
– Он не мог жениться, потому что он был женат, – сказал Пьер.
Князь Андрей неприятно засмеялся, опять напоминая своего отца.
– А где же он теперь находится, ваш шурин, могу ли я узнать? – сказал он.
– Он уехал в Петер…. впрочем я не знаю, – сказал Пьер.
– Ну да это всё равно, – сказал князь Андрей. – Передай графине Ростовой, что она была и есть совершенно свободна, и что я желаю ей всего лучшего.
Пьер взял в руки связку бумаг. Князь Андрей, как будто вспоминая, не нужно ли ему сказать еще что нибудь или ожидая, не скажет ли чего нибудь Пьер, остановившимся взглядом смотрел на него.
– Послушайте, помните вы наш спор в Петербурге, – сказал Пьер, помните о…
– Помню, – поспешно отвечал князь Андрей, – я говорил, что падшую женщину надо простить, но я не говорил, что я могу простить. Я не могу.
– Разве можно это сравнивать?… – сказал Пьер. Князь Андрей перебил его. Он резко закричал:
– Да, опять просить ее руки, быть великодушным, и тому подобное?… Да, это очень благородно, но я не способен итти sur les brisees de monsieur [итти по стопам этого господина]. – Ежели ты хочешь быть моим другом, не говори со мною никогда про эту… про всё это. Ну, прощай. Так ты передашь…
Пьер вышел и пошел к старому князю и княжне Марье.
Старик казался оживленнее обыкновенного. Княжна Марья была такая же, как и всегда, но из за сочувствия к брату, Пьер видел в ней радость к тому, что свадьба ее брата расстроилась. Глядя на них, Пьер понял, какое презрение и злобу они имели все против Ростовых, понял, что нельзя было при них даже и упоминать имя той, которая могла на кого бы то ни было променять князя Андрея.
За обедом речь зашла о войне, приближение которой уже становилось очевидно. Князь Андрей не умолкая говорил и спорил то с отцом, то с Десалем, швейцарцем воспитателем, и казался оживленнее обыкновенного, тем оживлением, которого нравственную причину так хорошо знал Пьер.


В этот же вечер, Пьер поехал к Ростовым, чтобы исполнить свое поручение. Наташа была в постели, граф был в клубе, и Пьер, передав письма Соне, пошел к Марье Дмитриевне, интересовавшейся узнать о том, как князь Андрей принял известие. Через десять минут Соня вошла к Марье Дмитриевне.
– Наташа непременно хочет видеть графа Петра Кирилловича, – сказала она.
– Да как же, к ней что ль его свести? Там у вас не прибрано, – сказала Марья Дмитриевна.
– Нет, она оделась и вышла в гостиную, – сказала Соня.
Марья Дмитриевна только пожала плечами.
– Когда это графиня приедет, измучила меня совсем. Ты смотри ж, не говори ей всего, – обратилась она к Пьеру. – И бранить то ее духу не хватает, так жалка, так жалка!
Наташа, исхудавшая, с бледным и строгим лицом (совсем не пристыженная, какою ее ожидал Пьер) стояла по середине гостиной. Когда Пьер показался в двери, она заторопилась, очевидно в нерешительности, подойти ли к нему или подождать его.
Пьер поспешно подошел к ней. Он думал, что она ему, как всегда, подаст руку; но она, близко подойдя к нему, остановилась, тяжело дыша и безжизненно опустив руки, совершенно в той же позе, в которой она выходила на середину залы, чтоб петь, но совсем с другим выражением.
– Петр Кирилыч, – начала она быстро говорить – князь Болконский был вам друг, он и есть вам друг, – поправилась она (ей казалось, что всё только было, и что теперь всё другое). – Он говорил мне тогда, чтобы обратиться к вам…
Пьер молча сопел носом, глядя на нее. Он до сих пор в душе своей упрекал и старался презирать ее; но теперь ему сделалось так жалко ее, что в душе его не было места упреку.
– Он теперь здесь, скажите ему… чтобы он прост… простил меня. – Она остановилась и еще чаще стала дышать, но не плакала.
– Да… я скажу ему, – говорил Пьер, но… – Он не знал, что сказать.
Наташа видимо испугалась той мысли, которая могла притти Пьеру.
– Нет, я знаю, что всё кончено, – сказала она поспешно. – Нет, это не может быть никогда. Меня мучает только зло, которое я ему сделала. Скажите только ему, что я прошу его простить, простить, простить меня за всё… – Она затряслась всем телом и села на стул.
Еще никогда не испытанное чувство жалости переполнило душу Пьера.
– Я скажу ему, я всё еще раз скажу ему, – сказал Пьер; – но… я бы желал знать одно…
«Что знать?» спросил взгляд Наташи.
– Я бы желал знать, любили ли вы… – Пьер не знал как назвать Анатоля и покраснел при мысли о нем, – любили ли вы этого дурного человека?
– Не называйте его дурным, – сказала Наташа. – Но я ничего – ничего не знаю… – Она опять заплакала.
И еще больше чувство жалости, нежности и любви охватило Пьера. Он слышал как под очками его текли слезы и надеялся, что их не заметят.
– Не будем больше говорить, мой друг, – сказал Пьер.
Так странно вдруг для Наташи показался этот его кроткий, нежный, задушевный голос.
– Не будем говорить, мой друг, я всё скажу ему; но об одном прошу вас – считайте меня своим другом, и ежели вам нужна помощь, совет, просто нужно будет излить свою душу кому нибудь – не теперь, а когда у вас ясно будет в душе – вспомните обо мне. – Он взял и поцеловал ее руку. – Я счастлив буду, ежели в состоянии буду… – Пьер смутился.
– Не говорите со мной так: я не стою этого! – вскрикнула Наташа и хотела уйти из комнаты, но Пьер удержал ее за руку. Он знал, что ему нужно что то еще сказать ей. Но когда он сказал это, он удивился сам своим словам.
– Перестаньте, перестаньте, вся жизнь впереди для вас, – сказал он ей.
– Для меня? Нет! Для меня всё пропало, – сказала она со стыдом и самоунижением.
– Все пропало? – повторил он. – Ежели бы я был не я, а красивейший, умнейший и лучший человек в мире, и был бы свободен, я бы сию минуту на коленях просил руки и любви вашей.
Наташа в первый раз после многих дней заплакала слезами благодарности и умиления и взглянув на Пьера вышла из комнаты.
Пьер тоже вслед за нею почти выбежал в переднюю, удерживая слезы умиления и счастья, давившие его горло, не попадая в рукава надел шубу и сел в сани.
– Теперь куда прикажете? – спросил кучер.
«Куда? спросил себя Пьер. Куда же можно ехать теперь? Неужели в клуб или гости?» Все люди казались так жалки, так бедны в сравнении с тем чувством умиления и любви, которое он испытывал; в сравнении с тем размягченным, благодарным взглядом, которым она последний раз из за слез взглянула на него.
– Домой, – сказал Пьер, несмотря на десять градусов мороза распахивая медвежью шубу на своей широкой, радостно дышавшей груди.
Было морозно и ясно. Над грязными, полутемными улицами, над черными крышами стояло темное, звездное небо. Пьер, только глядя на небо, не чувствовал оскорбительной низости всего земного в сравнении с высотою, на которой находилась его душа. При въезде на Арбатскую площадь, огромное пространство звездного темного неба открылось глазам Пьера. Почти в середине этого неба над Пречистенским бульваром, окруженная, обсыпанная со всех сторон звездами, но отличаясь от всех близостью к земле, белым светом, и длинным, поднятым кверху хвостом, стояла огромная яркая комета 1812 го года, та самая комета, которая предвещала, как говорили, всякие ужасы и конец света. Но в Пьере светлая звезда эта с длинным лучистым хвостом не возбуждала никакого страшного чувства. Напротив Пьер радостно, мокрыми от слез глазами, смотрел на эту светлую звезду, которая, как будто, с невыразимой быстротой пролетев неизмеримые пространства по параболической линии, вдруг, как вонзившаяся стрела в землю, влепилась тут в одно избранное ею место, на черном небе, и остановилась, энергично подняв кверху хвост, светясь и играя своим белым светом между бесчисленными другими, мерцающими звездами. Пьеру казалось, что эта звезда вполне отвечала тому, что было в его расцветшей к новой жизни, размягченной и ободренной душе.


С конца 1811 го года началось усиленное вооружение и сосредоточение сил Западной Европы, и в 1812 году силы эти – миллионы людей (считая тех, которые перевозили и кормили армию) двинулись с Запада на Восток, к границам России, к которым точно так же с 1811 го года стягивались силы России. 12 июня силы Западной Европы перешли границы России, и началась война, то есть совершилось противное человеческому разуму и всей человеческой природе событие. Миллионы людей совершали друг, против друга такое бесчисленное количество злодеяний, обманов, измен, воровства, подделок и выпуска фальшивых ассигнаций, грабежей, поджогов и убийств, которого в целые века не соберет летопись всех судов мира и на которые, в этот период времени, люди, совершавшие их, не смотрели как на преступления.
Что произвело это необычайное событие? Какие были причины его? Историки с наивной уверенностью говорят, что причинами этого события были обида, нанесенная герцогу Ольденбургскому, несоблюдение континентальной системы, властолюбие Наполеона, твердость Александра, ошибки дипломатов и т. п.
Следовательно, стоило только Меттерниху, Румянцеву или Талейрану, между выходом и раутом, хорошенько постараться и написать поискуснее бумажку или Наполеону написать к Александру: Monsieur mon frere, je consens a rendre le duche au duc d'Oldenbourg, [Государь брат мой, я соглашаюсь возвратить герцогство Ольденбургскому герцогу.] – и войны бы не было.
Понятно, что таким представлялось дело современникам. Понятно, что Наполеону казалось, что причиной войны были интриги Англии (как он и говорил это на острове Св. Елены); понятно, что членам английской палаты казалось, что причиной войны было властолюбие Наполеона; что принцу Ольденбургскому казалось, что причиной войны было совершенное против него насилие; что купцам казалось, что причиной войны была континентальная система, разорявшая Европу, что старым солдатам и генералам казалось, что главной причиной была необходимость употребить их в дело; легитимистам того времени то, что необходимо было восстановить les bons principes [хорошие принципы], а дипломатам того времени то, что все произошло оттого, что союз России с Австрией в 1809 году не был достаточно искусно скрыт от Наполеона и что неловко был написан memorandum за № 178. Понятно, что эти и еще бесчисленное, бесконечное количество причин, количество которых зависит от бесчисленного различия точек зрения, представлялось современникам; но для нас – потомков, созерцающих во всем его объеме громадность совершившегося события и вникающих в его простой и страшный смысл, причины эти представляются недостаточными. Для нас непонятно, чтобы миллионы людей христиан убивали и мучили друг друга, потому что Наполеон был властолюбив, Александр тверд, политика Англии хитра и герцог Ольденбургский обижен. Нельзя понять, какую связь имеют эти обстоятельства с самым фактом убийства и насилия; почему вследствие того, что герцог обижен, тысячи людей с другого края Европы убивали и разоряли людей Смоленской и Московской губерний и были убиваемы ими.
Для нас, потомков, – не историков, не увлеченных процессом изыскания и потому с незатемненным здравым смыслом созерцающих событие, причины его представляются в неисчислимом количестве. Чем больше мы углубляемся в изыскание причин, тем больше нам их открывается, и всякая отдельно взятая причина или целый ряд причин представляются нам одинаково справедливыми сами по себе, и одинаково ложными по своей ничтожности в сравнении с громадностью события, и одинаково ложными по недействительности своей (без участия всех других совпавших причин) произвести совершившееся событие. Такой же причиной, как отказ Наполеона отвести свои войска за Вислу и отдать назад герцогство Ольденбургское, представляется нам и желание или нежелание первого французского капрала поступить на вторичную службу: ибо, ежели бы он не захотел идти на службу и не захотел бы другой, и третий, и тысячный капрал и солдат, настолько менее людей было бы в войске Наполеона, и войны не могло бы быть.
Ежели бы Наполеон не оскорбился требованием отступить за Вислу и не велел наступать войскам, не было бы войны; но ежели бы все сержанты не пожелали поступить на вторичную службу, тоже войны не могло бы быть. Тоже не могло бы быть войны, ежели бы не было интриг Англии, и не было бы принца Ольденбургского и чувства оскорбления в Александре, и не было бы самодержавной власти в России, и не было бы французской революции и последовавших диктаторства и империи, и всего того, что произвело французскую революцию, и так далее. Без одной из этих причин ничего не могло бы быть. Стало быть, причины эти все – миллиарды причин – совпали для того, чтобы произвести то, что было. И, следовательно, ничто не было исключительной причиной события, а событие должно было совершиться только потому, что оно должно было совершиться. Должны были миллионы людей, отрекшись от своих человеческих чувств и своего разума, идти на Восток с Запада и убивать себе подобных, точно так же, как несколько веков тому назад с Востока на Запад шли толпы людей, убивая себе подобных.
Действия Наполеона и Александра, от слова которых зависело, казалось, чтобы событие совершилось или не совершилось, – были так же мало произвольны, как и действие каждого солдата, шедшего в поход по жребию или по набору. Это не могло быть иначе потому, что для того, чтобы воля Наполеона и Александра (тех людей, от которых, казалось, зависело событие) была исполнена, необходимо было совпадение бесчисленных обстоятельств, без одного из которых событие не могло бы совершиться. Необходимо было, чтобы миллионы людей, в руках которых была действительная сила, солдаты, которые стреляли, везли провиант и пушки, надо было, чтобы они согласились исполнить эту волю единичных и слабых людей и были приведены к этому бесчисленным количеством сложных, разнообразных причин.
Фатализм в истории неизбежен для объяснения неразумных явлений (то есть тех, разумность которых мы не понимаем). Чем более мы стараемся разумно объяснить эти явления в истории, тем они становятся для нас неразумнее и непонятнее.
Каждый человек живет для себя, пользуется свободой для достижения своих личных целей и чувствует всем существом своим, что он может сейчас сделать или не сделать такое то действие; но как скоро он сделает его, так действие это, совершенное в известный момент времени, становится невозвратимым и делается достоянием истории, в которой оно имеет не свободное, а предопределенное значение.
Есть две стороны жизни в каждом человеке: жизнь личная, которая тем более свободна, чем отвлеченнее ее интересы, и жизнь стихийная, роевая, где человек неизбежно исполняет предписанные ему законы.
Человек сознательно живет для себя, но служит бессознательным орудием для достижения исторических, общечеловеческих целей. Совершенный поступок невозвратим, и действие его, совпадая во времени с миллионами действий других людей, получает историческое значение. Чем выше стоит человек на общественной лестнице, чем с большими людьми он связан, тем больше власти он имеет на других людей, тем очевиднее предопределенность и неизбежность каждого его поступка.
«Сердце царево в руце божьей».
Царь – есть раб истории.
История, то есть бессознательная, общая, роевая жизнь человечества, всякой минутой жизни царей пользуется для себя как орудием для своих целей.
Наполеон, несмотря на то, что ему более чем когда нибудь, теперь, в 1812 году, казалось, что от него зависело verser или не verser le sang de ses peuples [проливать или не проливать кровь своих народов] (как в последнем письме писал ему Александр), никогда более как теперь не подлежал тем неизбежным законам, которые заставляли его (действуя в отношении себя, как ему казалось, по своему произволу) делать для общего дела, для истории то, что должно было совершиться.
Люди Запада двигались на Восток для того, чтобы убивать друг друга. И по закону совпадения причин подделались сами собою и совпали с этим событием тысячи мелких причин для этого движения и для войны: укоры за несоблюдение континентальной системы, и герцог Ольденбургский, и движение войск в Пруссию, предпринятое (как казалось Наполеону) для того только, чтобы достигнуть вооруженного мира, и любовь и привычка французского императора к войне, совпавшая с расположением его народа, увлечение грандиозностью приготовлений, и расходы по приготовлению, и потребность приобретения таких выгод, которые бы окупили эти расходы, и одурманившие почести в Дрездене, и дипломатические переговоры, которые, по взгляду современников, были ведены с искренним желанием достижения мира и которые только уязвляли самолюбие той и другой стороны, и миллионы миллионов других причин, подделавшихся под имеющее совершиться событие, совпавших с ним.
Когда созрело яблоко и падает, – отчего оно падает? Оттого ли, что тяготеет к земле, оттого ли, что засыхает стержень, оттого ли, что сушится солнцем, что тяжелеет, что ветер трясет его, оттого ли, что стоящему внизу мальчику хочется съесть его?
Ничто не причина. Все это только совпадение тех условий, при которых совершается всякое жизненное, органическое, стихийное событие. И тот ботаник, который найдет, что яблоко падает оттого, что клетчатка разлагается и тому подобное, будет так же прав, и так же не прав, как и тот ребенок, стоящий внизу, который скажет, что яблоко упало оттого, что ему хотелось съесть его и что он молился об этом. Так же прав и не прав будет тот, кто скажет, что Наполеон пошел в Москву потому, что он захотел этого, и оттого погиб, что Александр захотел его погибели: как прав и не прав будет тот, кто скажет, что завалившаяся в миллион пудов подкопанная гора упала оттого, что последний работник ударил под нее последний раз киркою. В исторических событиях так называемые великие люди суть ярлыки, дающие наименований событию, которые, так же как ярлыки, менее всего имеют связи с самым событием.
Каждое действие их, кажущееся им произвольным для самих себя, в историческом смысле непроизвольно, а находится в связи со всем ходом истории и определено предвечно.


29 го мая Наполеон выехал из Дрездена, где он пробыл три недели, окруженный двором, составленным из принцев, герцогов, королей и даже одного императора. Наполеон перед отъездом обласкал принцев, королей и императора, которые того заслуживали, побранил королей и принцев, которыми он был не вполне доволен, одарил своими собственными, то есть взятыми у других королей, жемчугами и бриллиантами императрицу австрийскую и, нежно обняв императрицу Марию Луизу, как говорит его историк, оставил ее огорченною разлукой, которую она – эта Мария Луиза, считавшаяся его супругой, несмотря на то, что в Париже оставалась другая супруга, – казалось, не в силах была перенести. Несмотря на то, что дипломаты еще твердо верили в возможность мира и усердно работали с этой целью, несмотря на то, что император Наполеон сам писал письмо императору Александру, называя его Monsieur mon frere [Государь брат мой] и искренно уверяя, что он не желает войны и что всегда будет любить и уважать его, – он ехал к армии и отдавал на каждой станции новые приказания, имевшие целью торопить движение армии от запада к востоку. Он ехал в дорожной карете, запряженной шестериком, окруженный пажами, адъютантами и конвоем, по тракту на Позен, Торн, Данциг и Кенигсберг. В каждом из этих городов тысячи людей с трепетом и восторгом встречали его.
Армия подвигалась с запада на восток, и переменные шестерни несли его туда же. 10 го июня он догнал армию и ночевал в Вильковисском лесу, в приготовленной для него квартире, в имении польского графа.
На другой день Наполеон, обогнав армию, в коляске подъехал к Неману и, с тем чтобы осмотреть местность переправы, переоделся в польский мундир и выехал на берег.
Увидав на той стороне казаков (les Cosaques) и расстилавшиеся степи (les Steppes), в середине которых была Moscou la ville sainte, [Москва, священный город,] столица того, подобного Скифскому, государства, куда ходил Александр Македонский, – Наполеон, неожиданно для всех и противно как стратегическим, так и дипломатическим соображениям, приказал наступление, и на другой день войска его стали переходить Неман.
12 го числа рано утром он вышел из палатки, раскинутой в этот день на крутом левом берегу Немана, и смотрел в зрительную трубу на выплывающие из Вильковисского леса потоки своих войск, разливающихся по трем мостам, наведенным на Немане. Войска знали о присутствии императора, искали его глазами, и, когда находили на горе перед палаткой отделившуюся от свиты фигуру в сюртуке и шляпе, они кидали вверх шапки, кричали: «Vive l'Empereur! [Да здравствует император!] – и одни за другими, не истощаясь, вытекали, всё вытекали из огромного, скрывавшего их доселе леса и, расстрояясь, по трем мостам переходили на ту сторону.
– On fera du chemin cette fois ci. Oh! quand il s'en mele lui meme ca chauffe… Nom de Dieu… Le voila!.. Vive l'Empereur! Les voila donc les Steppes de l'Asie! Vilain pays tout de meme. Au revoir, Beauche; je te reserve le plus beau palais de Moscou. Au revoir! Bonne chance… L'as tu vu, l'Empereur? Vive l'Empereur!.. preur! Si on me fait gouverneur aux Indes, Gerard, je te fais ministre du Cachemire, c'est arrete. Vive l'Empereur! Vive! vive! vive! Les gredins de Cosaques, comme ils filent. Vive l'Empereur! Le voila! Le vois tu? Je l'ai vu deux fois comme jete vois. Le petit caporal… Je l'ai vu donner la croix a l'un des vieux… Vive l'Empereur!.. [Теперь походим! О! как он сам возьмется, дело закипит. Ей богу… Вот он… Ура, император! Так вот они, азиатские степи… Однако скверная страна. До свиданья, Боше. Я тебе оставлю лучший дворец в Москве. До свиданья, желаю успеха. Видел императора? Ура! Ежели меня сделают губернатором в Индии, я тебя сделаю министром Кашмира… Ура! Император вот он! Видишь его? Я его два раза как тебя видел. Маленький капрал… Я видел, как он навесил крест одному из стариков… Ура, император!] – говорили голоса старых и молодых людей, самых разнообразных характеров и положений в обществе. На всех лицах этих людей было одно общее выражение радости о начале давно ожидаемого похода и восторга и преданности к человеку в сером сюртуке, стоявшему на горе.
13 го июня Наполеону подали небольшую чистокровную арабскую лошадь, и он сел и поехал галопом к одному из мостов через Неман, непрестанно оглушаемый восторженными криками, которые он, очевидно, переносил только потому, что нельзя было запретить им криками этими выражать свою любовь к нему; но крики эти, сопутствующие ему везде, тяготили его и отвлекали его от военной заботы, охватившей его с того времени, как он присоединился к войску. Он проехал по одному из качавшихся на лодках мостов на ту сторону, круто повернул влево и галопом поехал по направлению к Ковно, предшествуемый замиравшими от счастия, восторженными гвардейскими конными егерями, расчищая дорогу по войскам, скакавшим впереди его. Подъехав к широкой реке Вилии, он остановился подле польского уланского полка, стоявшего на берегу.
– Виват! – также восторженно кричали поляки, расстроивая фронт и давя друг друга, для того чтобы увидать его. Наполеон осмотрел реку, слез с лошади и сел на бревно, лежавшее на берегу. По бессловесному знаку ему подали трубу, он положил ее на спину подбежавшего счастливого пажа и стал смотреть на ту сторону. Потом он углубился в рассматриванье листа карты, разложенного между бревнами. Не поднимая головы, он сказал что то, и двое его адъютантов поскакали к польским уланам.
– Что? Что он сказал? – слышалось в рядах польских улан, когда один адъютант подскакал к ним.
Было приказано, отыскав брод, перейти на ту сторону. Польский уланский полковник, красивый старый человек, раскрасневшись и путаясь в словах от волнения, спросил у адъютанта, позволено ли ему будет переплыть с своими уланами реку, не отыскивая брода. Он с очевидным страхом за отказ, как мальчик, который просит позволения сесть на лошадь, просил, чтобы ему позволили переплыть реку в глазах императора. Адъютант сказал, что, вероятно, император не будет недоволен этим излишним усердием.
Как только адъютант сказал это, старый усатый офицер с счастливым лицом и блестящими глазами, подняв кверху саблю, прокричал: «Виват! – и, скомандовав уланам следовать за собой, дал шпоры лошади и подскакал к реке. Он злобно толкнул замявшуюся под собой лошадь и бухнулся в воду, направляясь вглубь к быстрине течения. Сотни уланов поскакали за ним. Было холодно и жутко на середине и на быстрине теченья. Уланы цеплялись друг за друга, сваливались с лошадей, лошади некоторые тонули, тонули и люди, остальные старались плыть кто на седле, кто держась за гриву. Они старались плыть вперед на ту сторону и, несмотря на то, что за полверсты была переправа, гордились тем, что они плывут и тонут в этой реке под взглядами человека, сидевшего на бревне и даже не смотревшего на то, что они делали. Когда вернувшийся адъютант, выбрав удобную минуту, позволил себе обратить внимание императора на преданность поляков к его особе, маленький человек в сером сюртуке встал и, подозвав к себе Бертье, стал ходить с ним взад и вперед по берегу, отдавая ему приказания и изредка недовольно взглядывая на тонувших улан, развлекавших его внимание.
Для него было не ново убеждение в том, что присутствие его на всех концах мира, от Африки до степей Московии, одинаково поражает и повергает людей в безумие самозабвения. Он велел подать себе лошадь и поехал в свою стоянку.
Человек сорок улан потонуло в реке, несмотря на высланные на помощь лодки. Большинство прибилось назад к этому берегу. Полковник и несколько человек переплыли реку и с трудом вылезли на тот берег. Но как только они вылезли в обшлепнувшемся на них, стекающем ручьями мокром платье, они закричали: «Виват!», восторженно глядя на то место, где стоял Наполеон, но где его уже не было, и в ту минуту считали себя счастливыми.
Ввечеру Наполеон между двумя распоряжениями – одно о том, чтобы как можно скорее доставить заготовленные фальшивые русские ассигнации для ввоза в Россию, и другое о том, чтобы расстрелять саксонца, в перехваченном письме которого найдены сведения о распоряжениях по французской армии, – сделал третье распоряжение – о причислении бросившегося без нужды в реку польского полковника к когорте чести (Legion d'honneur), которой Наполеон был главою.
Qnos vult perdere – dementat. [Кого хочет погубить – лишит разума (лат.) ]


Русский император между тем более месяца уже жил в Вильне, делая смотры и маневры. Ничто не было готово для войны, которой все ожидали и для приготовления к которой император приехал из Петербурга. Общего плана действий не было. Колебания о том, какой план из всех тех, которые предлагались, должен быть принят, только еще более усилились после месячного пребывания императора в главной квартире. В трех армиях был в каждой отдельный главнокомандующий, но общего начальника над всеми армиями не было, и император не принимал на себя этого звания.
Чем дольше жил император в Вильне, тем менее и менее готовились к войне, уставши ожидать ее. Все стремления людей, окружавших государя, казалось, были направлены только на то, чтобы заставлять государя, приятно проводя время, забыть о предстоящей войне.
После многих балов и праздников у польских магнатов, у придворных и у самого государя, в июне месяце одному из польских генерал адъютантов государя пришла мысль дать обед и бал государю от лица его генерал адъютантов. Мысль эта радостно была принята всеми. Государь изъявил согласие. Генерал адъютанты собрали по подписке деньги. Особа, которая наиболее могла быть приятна государю, была приглашена быть хозяйкой бала. Граф Бенигсен, помещик Виленской губернии, предложил свой загородный дом для этого праздника, и 13 июня был назначен обед, бал, катанье на лодках и фейерверк в Закрете, загородном доме графа Бенигсена.
В тот самый день, в который Наполеоном был отдан приказ о переходе через Неман и передовые войска его, оттеснив казаков, перешли через русскую границу, Александр проводил вечер на даче Бенигсена – на бале, даваемом генерал адъютантами.
Был веселый, блестящий праздник; знатоки дела говорили, что редко собиралось в одном месте столько красавиц. Графиня Безухова в числе других русских дам, приехавших за государем из Петербурга в Вильну, была на этом бале, затемняя своей тяжелой, так называемой русской красотой утонченных польских дам. Она была замечена, и государь удостоил ее танца.
Борис Друбецкой, en garcon (холостяком), как он говорил, оставив свою жену в Москве, был также на этом бале и, хотя не генерал адъютант, был участником на большую сумму в подписке для бала. Борис теперь был богатый человек, далеко ушедший в почестях, уже не искавший покровительства, а на ровной ноге стоявший с высшими из своих сверстников.
В двенадцать часов ночи еще танцевали. Элен, не имевшая достойного кавалера, сама предложила мазурку Борису. Они сидели в третьей паре. Борис, хладнокровно поглядывая на блестящие обнаженные плечи Элен, выступавшие из темного газового с золотом платья, рассказывал про старых знакомых и вместе с тем, незаметно для самого себя и для других, ни на секунду не переставал наблюдать государя, находившегося в той же зале. Государь не танцевал; он стоял в дверях и останавливал то тех, то других теми ласковыми словами, которые он один только умел говорить.
При начале мазурки Борис видел, что генерал адъютант Балашев, одно из ближайших лиц к государю, подошел к нему и непридворно остановился близко от государя, говорившего с польской дамой. Поговорив с дамой, государь взглянул вопросительно и, видно, поняв, что Балашев поступил так только потому, что на то были важные причины, слегка кивнул даме и обратился к Балашеву. Только что Балашев начал говорить, как удивление выразилось на лице государя. Он взял под руку Балашева и пошел с ним через залу, бессознательно для себя расчищая с обеих сторон сажени на три широкую дорогу сторонившихся перед ним. Борис заметил взволнованное лицо Аракчеева, в то время как государь пошел с Балашевым. Аракчеев, исподлобья глядя на государя и посапывая красным носом, выдвинулся из толпы, как бы ожидая, что государь обратится к нему. (Борис понял, что Аракчеев завидует Балашеву и недоволен тем, что какая то, очевидно, важная, новость не через него передана государю.)
Но государь с Балашевым прошли, не замечая Аракчеева, через выходную дверь в освещенный сад. Аракчеев, придерживая шпагу и злобно оглядываясь вокруг себя, прошел шагах в двадцати за ними.
Пока Борис продолжал делать фигуры мазурки, его не переставала мучить мысль о том, какую новость привез Балашев и каким бы образом узнать ее прежде других.
В фигуре, где ему надо было выбирать дам, шепнув Элен, что он хочет взять графиню Потоцкую, которая, кажется, вышла на балкон, он, скользя ногами по паркету, выбежал в выходную дверь в сад и, заметив входящего с Балашевым на террасу государя, приостановился. Государь с Балашевым направлялись к двери. Борис, заторопившись, как будто не успев отодвинуться, почтительно прижался к притолоке и нагнул голову.
Государь с волнением лично оскорбленного человека договаривал следующие слова:
– Без объявления войны вступить в Россию. Я помирюсь только тогда, когда ни одного вооруженного неприятеля не останется на моей земле, – сказал он. Как показалось Борису, государю приятно было высказать эти слова: он был доволен формой выражения своей мысли, но был недоволен тем, что Борис услыхал их.
– Чтоб никто ничего не знал! – прибавил государь, нахмурившись. Борис понял, что это относилось к нему, и, закрыв глаза, слегка наклонил голову. Государь опять вошел в залу и еще около получаса пробыл на бале.
Борис первый узнал известие о переходе французскими войсками Немана и благодаря этому имел случай показать некоторым важным лицам, что многое, скрытое от других, бывает ему известно, и через то имел случай подняться выше во мнении этих особ.

Неожиданное известие о переходе французами Немана было особенно неожиданно после месяца несбывавшегося ожидания, и на бале! Государь, в первую минуту получения известия, под влиянием возмущения и оскорбления, нашел то, сделавшееся потом знаменитым, изречение, которое самому понравилось ему и выражало вполне его чувства. Возвратившись домой с бала, государь в два часа ночи послал за секретарем Шишковым и велел написать приказ войскам и рескрипт к фельдмаршалу князю Салтыкову, в котором он непременно требовал, чтобы были помещены слова о том, что он не помирится до тех пор, пока хотя один вооруженный француз останется на русской земле.
На другой день было написано следующее письмо к Наполеону.
«Monsieur mon frere. J'ai appris hier que malgre la loyaute avec laquelle j'ai maintenu mes engagements envers Votre Majeste, ses troupes ont franchis les frontieres de la Russie, et je recois a l'instant de Petersbourg une note par laquelle le comte Lauriston, pour cause de cette agression, annonce que Votre Majeste s'est consideree comme en etat de guerre avec moi des le moment ou le prince Kourakine a fait la demande de ses passeports. Les motifs sur lesquels le duc de Bassano fondait son refus de les lui delivrer, n'auraient jamais pu me faire supposer que cette demarche servirait jamais de pretexte a l'agression. En effet cet ambassadeur n'y a jamais ete autorise comme il l'a declare lui meme, et aussitot que j'en fus informe, je lui ai fait connaitre combien je le desapprouvais en lui donnant l'ordre de rester a son poste. Si Votre Majeste n'est pas intentionnee de verser le sang de nos peuples pour un malentendu de ce genre et qu'elle consente a retirer ses troupes du territoire russe, je regarderai ce qui s'est passe comme non avenu, et un accommodement entre nous sera possible. Dans le cas contraire, Votre Majeste, je me verrai force de repousser une attaque que rien n'a provoquee de ma part. Il depend encore de Votre Majeste d'eviter a l'humanite les calamites d'une nouvelle guerre.
Je suis, etc.
(signe) Alexandre».
[«Государь брат мой! Вчера дошло до меня, что, несмотря на прямодушие, с которым соблюдал я мои обязательства в отношении к Вашему Императорскому Величеству, войска Ваши перешли русские границы, и только лишь теперь получил из Петербурга ноту, которою граф Лористон извещает меня, по поводу сего вторжения, что Ваше Величество считаете себя в неприязненных отношениях со мною, с того времени как князь Куракин потребовал свои паспорта. Причины, на которых герцог Бассано основывал свой отказ выдать сии паспорты, никогда не могли бы заставить меня предполагать, чтобы поступок моего посла послужил поводом к нападению. И в действительности он не имел на то от меня повеления, как было объявлено им самим; и как только я узнал о сем, то немедленно выразил мое неудовольствие князю Куракину, повелев ему исполнять по прежнему порученные ему обязанности. Ежели Ваше Величество не расположены проливать кровь наших подданных из за подобного недоразумения и ежели Вы согласны вывести свои войска из русских владений, то я оставлю без внимания все происшедшее, и соглашение между нами будет возможно. В противном случае я буду принужден отражать нападение, которое ничем не было возбуждено с моей стороны. Ваше Величество, еще имеете возможность избавить человечество от бедствий новой войны.
(подписал) Александр». ]


13 го июня, в два часа ночи, государь, призвав к себе Балашева и прочтя ему свое письмо к Наполеону, приказал ему отвезти это письмо и лично передать французскому императору. Отправляя Балашева, государь вновь повторил ему слова о том, что он не помирится до тех пор, пока останется хотя один вооруженный неприятель на русской земле, и приказал непременно передать эти слова Наполеону. Государь не написал этих слов в письме, потому что он чувствовал с своим тактом, что слова эти неудобны для передачи в ту минуту, когда делается последняя попытка примирения; но он непременно приказал Балашеву передать их лично Наполеону.
Выехав в ночь с 13 го на 14 е июня, Балашев, сопутствуемый трубачом и двумя казаками, к рассвету приехал в деревню Рыконты, на французские аванпосты по сю сторону Немана. Он был остановлен французскими кавалерийскими часовыми.
Французский гусарский унтер офицер, в малиновом мундире и мохнатой шапке, крикнул на подъезжавшего Балашева, приказывая ему остановиться. Балашев не тотчас остановился, а продолжал шагом подвигаться по дороге.
Унтер офицер, нахмурившись и проворчав какое то ругательство, надвинулся грудью лошади на Балашева, взялся за саблю и грубо крикнул на русского генерала, спрашивая его: глух ли он, что не слышит того, что ему говорят. Балашев назвал себя. Унтер офицер послал солдата к офицеру.
Не обращая на Балашева внимания, унтер офицер стал говорить с товарищами о своем полковом деле и не глядел на русского генерала.
Необычайно странно было Балашеву, после близости к высшей власти и могуществу, после разговора три часа тому назад с государем и вообще привыкшему по своей службе к почестям, видеть тут, на русской земле, это враждебное и главное – непочтительное отношение к себе грубой силы.
Солнце только начинало подниматься из за туч; в воздухе было свежо и росисто. По дороге из деревни выгоняли стадо. В полях один за одним, как пузырьки в воде, вспырскивали с чувыканьем жаворонки.
Балашев оглядывался вокруг себя, ожидая приезда офицера из деревни. Русские казаки, и трубач, и французские гусары молча изредка глядели друг на друга.
Французский гусарский полковник, видимо, только что с постели, выехал из деревни на красивой сытой серой лошади, сопутствуемый двумя гусарами. На офицере, на солдатах и на их лошадях был вид довольства и щегольства.
Это было то первое время кампании, когда войска еще находились в исправности, почти равной смотровой, мирной деятельности, только с оттенком нарядной воинственности в одежде и с нравственным оттенком того веселья и предприимчивости, которые всегда сопутствуют началам кампаний.
Французский полковник с трудом удерживал зевоту, но был учтив и, видимо, понимал все значение Балашева. Он провел его мимо своих солдат за цепь и сообщил, что желание его быть представленну императору будет, вероятно, тотчас же исполнено, так как императорская квартира, сколько он знает, находится недалеко.
Они проехали деревню Рыконты, мимо французских гусарских коновязей, часовых и солдат, отдававших честь своему полковнику и с любопытством осматривавших русский мундир, и выехали на другую сторону села. По словам полковника, в двух километрах был начальник дивизии, который примет Балашева и проводит его по назначению.
Солнце уже поднялось и весело блестело на яркой зелени.
Только что они выехали за корчму на гору, как навстречу им из под горы показалась кучка всадников, впереди которой на вороной лошади с блестящею на солнце сбруей ехал высокий ростом человек в шляпе с перьями и черными, завитыми по плечи волосами, в красной мантии и с длинными ногами, выпяченными вперед, как ездят французы. Человек этот поехал галопом навстречу Балашеву, блестя и развеваясь на ярком июньском солнце своими перьями, каменьями и золотыми галунами.
Балашев уже был на расстоянии двух лошадей от скачущего ему навстречу с торжественно театральным лицом всадника в браслетах, перьях, ожерельях и золоте, когда Юльнер, французский полковник, почтительно прошептал: «Le roi de Naples». [Король Неаполитанский.] Действительно, это был Мюрат, называемый теперь неаполитанским королем. Хотя и было совершенно непонятно, почему он был неаполитанский король, но его называли так, и он сам был убежден в этом и потому имел более торжественный и важный вид, чем прежде. Он так был уверен в том, что он действительно неаполитанский король, что, когда накануне отъезда из Неаполя, во время его прогулки с женою по улицам Неаполя, несколько итальянцев прокричали ему: «Viva il re!», [Да здравствует король! (итал.) ] он с грустной улыбкой повернулся к супруге и сказал: «Les malheureux, ils ne savent pas que je les quitte demain! [Несчастные, они не знают, что я их завтра покидаю!]
Но несмотря на то, что он твердо верил в то, что он был неаполитанский король, и что он сожалел о горести своих покидаемых им подданных, в последнее время, после того как ему ведено было опять поступить на службу, и особенно после свидания с Наполеоном в Данциге, когда августейший шурин сказал ему: «Je vous ai fait Roi pour regner a maniere, mais pas a la votre», [Я вас сделал королем для того, чтобы царствовать не по своему, а по моему.] – он весело принялся за знакомое ему дело и, как разъевшийся, но не зажиревший, годный на службу конь, почуяв себя в упряжке, заиграл в оглоблях и, разрядившись как можно пестрее и дороже, веселый и довольный, скакал, сам не зная куда и зачем, по дорогам Польши.
Увидав русского генерала, он по королевски, торжественно, откинул назад голову с завитыми по плечи волосами и вопросительно поглядел на французского полковника. Полковник почтительно передал его величеству значение Балашева, фамилию которого он не мог выговорить.
– De Bal macheve! – сказал король (своей решительностью превозмогая трудность, представлявшуюся полковнику), – charme de faire votre connaissance, general, [очень приятно познакомиться с вами, генерал] – прибавил он с королевски милостивым жестом. Как только король начал говорить громко и быстро, все королевское достоинство мгновенно оставило его, и он, сам не замечая, перешел в свойственный ему тон добродушной фамильярности. Он положил свою руку на холку лошади Балашева.
– Eh, bien, general, tout est a la guerre, a ce qu'il parait, [Ну что ж, генерал, дело, кажется, идет к войне,] – сказал он, как будто сожалея об обстоятельстве, о котором он не мог судить.
– Sire, – отвечал Балашев. – l'Empereur mon maitre ne desire point la guerre, et comme Votre Majeste le voit, – говорил Балашев, во всех падежах употребляя Votre Majeste, [Государь император русский не желает ее, как ваше величество изволите видеть… ваше величество.] с неизбежной аффектацией учащения титула, обращаясь к лицу, для которого титул этот еще новость.
Лицо Мюрата сияло глупым довольством в то время, как он слушал monsieur de Balachoff. Но royaute oblige: [королевское звание имеет свои обязанности:] он чувствовал необходимость переговорить с посланником Александра о государственных делах, как король и союзник. Он слез с лошади и, взяв под руку Балашева и отойдя на несколько шагов от почтительно дожидавшейся свиты, стал ходить с ним взад и вперед, стараясь говорить значительно. Он упомянул о том, что император Наполеон оскорблен требованиями вывода войск из Пруссии, в особенности теперь, когда это требование сделалось всем известно и когда этим оскорблено достоинство Франции. Балашев сказал, что в требовании этом нет ничего оскорбительного, потому что… Мюрат перебил его:
– Так вы считаете зачинщиком не императора Александра? – сказал он неожиданно с добродушно глупой улыбкой.
Балашев сказал, почему он действительно полагал, что начинателем войны был Наполеон.
– Eh, mon cher general, – опять перебил его Мюрат, – je desire de tout mon c?ur que les Empereurs s'arrangent entre eux, et que la guerre commencee malgre moi se termine le plutot possible, [Ах, любезный генерал, я желаю от всей души, чтобы императоры покончили дело между собою и чтобы война, начатая против моей воли, окончилась как можно скорее.] – сказал он тоном разговора слуг, которые желают остаться добрыми приятелями, несмотря на ссору между господами. И он перешел к расспросам о великом князе, о его здоровье и о воспоминаниях весело и забавно проведенного с ним времени в Неаполе. Потом, как будто вдруг вспомнив о своем королевском достоинстве, Мюрат торжественно выпрямился, стал в ту же позу, в которой он стоял на коронации, и, помахивая правой рукой, сказал: – Je ne vous retiens plus, general; je souhaite le succes de vorte mission, [Я вас не задерживаю более, генерал; желаю успеха вашему посольству,] – и, развеваясь красной шитой мантией и перьями и блестя драгоценностями, он пошел к свите, почтительно ожидавшей его.
Балашев поехал дальше, по словам Мюрата предполагая весьма скоро быть представленным самому Наполеону. Но вместо скорой встречи с Наполеоном, часовые пехотного корпуса Даву опять так же задержали его у следующего селения, как и в передовой цепи, и вызванный адъютант командира корпуса проводил его в деревню к маршалу Даву.


Даву был Аракчеев императора Наполеона – Аракчеев не трус, но столь же исправный, жестокий и не умеющий выражать свою преданность иначе как жестокостью.
В механизме государственного организма нужны эти люди, как нужны волки в организме природы, и они всегда есть, всегда являются и держатся, как ни несообразно кажется их присутствие и близость к главе правительства. Только этой необходимостью можно объяснить то, как мог жестокий, лично выдиравший усы гренадерам и не могший по слабости нерв переносить опасность, необразованный, непридворный Аракчеев держаться в такой силе при рыцарски благородном и нежном характере Александра.
Балашев застал маршала Даву в сарае крестьянскои избы, сидящего на бочонке и занятого письменными работами (он поверял счеты). Адъютант стоял подле него. Возможно было найти лучшее помещение, но маршал Даву был один из тех людей, которые нарочно ставят себя в самые мрачные условия жизни, для того чтобы иметь право быть мрачными. Они для того же всегда поспешно и упорно заняты. «Где тут думать о счастливой стороне человеческой жизни, когда, вы видите, я на бочке сижу в грязном сарае и работаю», – говорило выражение его лица. Главное удовольствие и потребность этих людей состоит в том, чтобы, встретив оживление жизни, бросить этому оживлению в глаза спою мрачную, упорную деятельность. Это удовольствие доставил себе Даву, когда к нему ввели Балашева. Он еще более углубился в свою работу, когда вошел русский генерал, и, взглянув через очки на оживленное, под впечатлением прекрасного утра и беседы с Мюратом, лицо Балашева, не встал, не пошевелился даже, а еще больше нахмурился и злобно усмехнулся.
Заметив на лице Балашева произведенное этим приемом неприятное впечатление, Даву поднял голову и холодно спросил, что ему нужно.
Предполагая, что такой прием мог быть сделан ему только потому, что Даву не знает, что он генерал адъютант императора Александра и даже представитель его перед Наполеоном, Балашев поспешил сообщить свое звание и назначение. В противность ожидания его, Даву, выслушав Балашева, стал еще суровее и грубее.
– Где же ваш пакет? – сказал он. – Donnez le moi, ije l'enverrai a l'Empereur. [Дайте мне его, я пошлю императору.]
Балашев сказал, что он имеет приказание лично передать пакет самому императору.
– Приказания вашего императора исполняются в вашей армии, а здесь, – сказал Даву, – вы должны делать то, что вам говорят.
И как будто для того чтобы еще больше дать почувствовать русскому генералу его зависимость от грубой силы, Даву послал адъютанта за дежурным.
Балашев вынул пакет, заключавший письмо государя, и положил его на стол (стол, состоявший из двери, на которой торчали оторванные петли, положенной на два бочонка). Даву взял конверт и прочел надпись.
– Вы совершенно вправе оказывать или не оказывать мне уважение, – сказал Балашев. – Но позвольте вам заметить, что я имею честь носить звание генерал адъютанта его величества…
Даву взглянул на него молча, и некоторое волнение и смущение, выразившиеся на лице Балашева, видимо, доставили ему удовольствие.
– Вам будет оказано должное, – сказал он и, положив конверт в карман, вышел из сарая.
Через минуту вошел адъютант маршала господин де Кастре и провел Балашева в приготовленное для него помещение.
Балашев обедал в этот день с маршалом в том же сарае, на той же доске на бочках.
На другой день Даву выехал рано утром и, пригласив к себе Балашева, внушительно сказал ему, что он просит его оставаться здесь, подвигаться вместе с багажами, ежели они будут иметь на то приказания, и не разговаривать ни с кем, кроме как с господином де Кастро.
После четырехдневного уединения, скуки, сознания подвластности и ничтожества, особенно ощутительного после той среды могущества, в которой он так недавно находился, после нескольких переходов вместе с багажами маршала, с французскими войсками, занимавшими всю местность, Балашев привезен был в Вильну, занятую теперь французами, в ту же заставу, на которой он выехал четыре дня тому назад.
На другой день императорский камергер, monsieur de Turenne, приехал к Балашеву и передал ему желание императора Наполеона удостоить его аудиенции.
Четыре дня тому назад у того дома, к которому подвезли Балашева, стояли Преображенского полка часовые, теперь же стояли два французских гренадера в раскрытых на груди синих мундирах и в мохнатых шапках, конвой гусаров и улан и блестящая свита адъютантов, пажей и генералов, ожидавших выхода Наполеона вокруг стоявшей у крыльца верховой лошади и его мамелюка Рустава. Наполеон принимал Балашева в том самом доме в Вильве, из которого отправлял его Александр.


Несмотря на привычку Балашева к придворной торжественности, роскошь и пышность двора императора Наполеона поразили его.
Граф Тюрен ввел его в большую приемную, где дожидалось много генералов, камергеров и польских магнатов, из которых многих Балашев видал при дворе русского императора. Дюрок сказал, что император Наполеон примет русского генерала перед своей прогулкой.
После нескольких минут ожидания дежурный камергер вышел в большую приемную и, учтиво поклонившись Балашеву, пригласил его идти за собой.
Балашев вошел в маленькую приемную, из которой была одна дверь в кабинет, в тот самый кабинет, из которого отправлял его русский император. Балашев простоял один минуты две, ожидая. За дверью послышались поспешные шаги. Быстро отворились обе половинки двери, камергер, отворивший, почтительно остановился, ожидая, все затихло, и из кабинета зазвучали другие, твердые, решительные шаги: это был Наполеон. Он только что окончил свой туалет для верховой езды. Он был в синем мундире, раскрытом над белым жилетом, спускавшимся на круглый живот, в белых лосинах, обтягивающих жирные ляжки коротких ног, и в ботфортах. Короткие волоса его, очевидно, только что были причесаны, но одна прядь волос спускалась книзу над серединой широкого лба. Белая пухлая шея его резко выступала из за черного воротника мундира; от него пахло одеколоном. На моложавом полном лице его с выступающим подбородком было выражение милостивого и величественного императорского приветствия.
Он вышел, быстро подрагивая на каждом шагу и откинув несколько назад голову. Вся его потолстевшая, короткая фигура с широкими толстыми плечами и невольно выставленным вперед животом и грудью имела тот представительный, осанистый вид, который имеют в холе живущие сорокалетние люди. Кроме того, видно было, что он в этот день находился в самом хорошем расположении духа.
Он кивнул головою, отвечая на низкий и почтительный поклон Балашева, и, подойдя к нему, тотчас же стал говорить как человек, дорожащий всякой минутой своего времени и не снисходящий до того, чтобы приготавливать свои речи, а уверенный в том, что он всегда скажет хорошо и что нужно сказать.
– Здравствуйте, генерал! – сказал он. – Я получил письмо императора Александра, которое вы доставили, и очень рад вас видеть. – Он взглянул в лицо Балашева своими большими глазами и тотчас же стал смотреть вперед мимо него.
Очевидно было, что его не интересовала нисколько личность Балашева. Видно было, что только то, что происходило в его душе, имело интерес для него. Все, что было вне его, не имело для него значения, потому что все в мире, как ему казалось, зависело только от его воли.
– Я не желаю и не желал войны, – сказал он, – но меня вынудили к ней. Я и теперь (он сказал это слово с ударением) готов принять все объяснения, которые вы можете дать мне. – И он ясно и коротко стал излагать причины своего неудовольствия против русского правительства.
Судя по умеренно спокойному и дружелюбному тону, с которым говорил французский император, Балашев был твердо убежден, что он желает мира и намерен вступить в переговоры.
– Sire! L'Empereur, mon maitre, [Ваше величество! Император, государь мой,] – начал Балашев давно приготовленную речь, когда Наполеон, окончив свою речь, вопросительно взглянул на русского посла; но взгляд устремленных на него глаз императора смутил его. «Вы смущены – оправьтесь», – как будто сказал Наполеон, с чуть заметной улыбкой оглядывая мундир и шпагу Балашева. Балашев оправился и начал говорить. Он сказал, что император Александр не считает достаточной причиной для войны требование паспортов Куракиным, что Куракин поступил так по своему произволу и без согласия на то государя, что император Александр не желает войны и что с Англией нет никаких сношений.
– Еще нет, – вставил Наполеон и, как будто боясь отдаться своему чувству, нахмурился и слегка кивнул головой, давая этим чувствовать Балашеву, что он может продолжать.
Высказав все, что ему было приказано, Балашев сказал, что император Александр желает мира, но не приступит к переговорам иначе, как с тем условием, чтобы… Тут Балашев замялся: он вспомнил те слова, которые император Александр не написал в письме, но которые непременно приказал вставить в рескрипт Салтыкову и которые приказал Балашеву передать Наполеону. Балашев помнил про эти слова: «пока ни один вооруженный неприятель не останется на земле русской», но какое то сложное чувство удержало его. Он не мог сказать этих слов, хотя и хотел это сделать. Он замялся и сказал: с условием, чтобы французские войска отступили за Неман.
Наполеон заметил смущение Балашева при высказывании последних слов; лицо его дрогнуло, левая икра ноги начала мерно дрожать. Не сходя с места, он голосом, более высоким и поспешным, чем прежде, начал говорить. Во время последующей речи Балашев, не раз опуская глаза, невольно наблюдал дрожанье икры в левой ноге Наполеона, которое тем более усиливалось, чем более он возвышал голос.
– Я желаю мира не менее императора Александра, – начал он. – Не я ли осьмнадцать месяцев делаю все, чтобы получить его? Я осьмнадцать месяцев жду объяснений. Но для того, чтобы начать переговоры, чего же требуют от меня? – сказал он, нахмурившись и делая энергически вопросительный жест своей маленькой белой и пухлой рукой.
– Отступления войск за Неман, государь, – сказал Балашев.
– За Неман? – повторил Наполеон. – Так теперь вы хотите, чтобы отступили за Неман – только за Неман? – повторил Наполеон, прямо взглянув на Балашева.
Балашев почтительно наклонил голову.
Вместо требования четыре месяца тому назад отступить из Номерании, теперь требовали отступить только за Неман. Наполеон быстро повернулся и стал ходить по комнате.
– Вы говорите, что от меня требуют отступления за Неман для начатия переговоров; но от меня требовали точно так же два месяца тому назад отступления за Одер и Вислу, и, несмотря на то, вы согласны вести переговоры.
Он молча прошел от одного угла комнаты до другого и опять остановился против Балашева. Лицо его как будто окаменело в своем строгом выражении, и левая нога дрожала еще быстрее, чем прежде. Это дрожанье левой икры Наполеон знал за собой. La vibration de mon mollet gauche est un grand signe chez moi, [Дрожание моей левой икры есть великий признак,] – говорил он впоследствии.
– Такие предложения, как то, чтобы очистить Одер и Вислу, можно делать принцу Баденскому, а не мне, – совершенно неожиданно для себя почти вскрикнул Наполеон. – Ежели бы вы мне дали Петербуг и Москву, я бы не принял этих условий. Вы говорите, я начал войну? А кто прежде приехал к армии? – император Александр, а не я. И вы предлагаете мне переговоры тогда, как я издержал миллионы, тогда как вы в союзе с Англией и когда ваше положение дурно – вы предлагаете мне переговоры! А какая цель вашего союза с Англией? Что она дала вам? – говорил он поспешно, очевидно, уже направляя свою речь не для того, чтобы высказать выгоды заключения мира и обсудить его возможность, а только для того, чтобы доказать и свою правоту, и свою силу, и чтобы доказать неправоту и ошибки Александра.
Вступление его речи было сделано, очевидно, с целью выказать выгоду своего положения и показать, что, несмотря на то, он принимает открытие переговоров. Но он уже начал говорить, и чем больше он говорил, тем менее он был в состоянии управлять своей речью.
Вся цель его речи теперь уже, очевидно, была в том, чтобы только возвысить себя и оскорбить Александра, то есть именно сделать то самое, чего он менее всего хотел при начале свидания.
– Говорят, вы заключили мир с турками?
Балашев утвердительно наклонил голову.
– Мир заключен… – начал он. Но Наполеон не дал ему говорить. Ему, видно, нужно было говорить самому, одному, и он продолжал говорить с тем красноречием и невоздержанием раздраженности, к которому так склонны балованные люди.
– Да, я знаю, вы заключили мир с турками, не получив Молдавии и Валахии. А я бы дал вашему государю эти провинции так же, как я дал ему Финляндию. Да, – продолжал он, – я обещал и дал бы императору Александру Молдавию и Валахию, а теперь он не будет иметь этих прекрасных провинций. Он бы мог, однако, присоединить их к своей империи, и в одно царствование он бы расширил Россию от Ботнического залива до устьев Дуная. Катерина Великая не могла бы сделать более, – говорил Наполеон, все более и более разгораясь, ходя по комнате и повторяя Балашеву почти те же слова, которые ои говорил самому Александру в Тильзите. – Tout cela il l'aurait du a mon amitie… Ah! quel beau regne, quel beau regne! – повторил он несколько раз, остановился, достал золотую табакерку из кармана и жадно потянул из нее носом.
– Quel beau regne aurait pu etre celui de l'Empereur Alexandre! [Всем этим он был бы обязан моей дружбе… О, какое прекрасное царствование, какое прекрасное царствование! О, какое прекрасное царствование могло бы быть царствование императора Александра!]
Он с сожалением взглянул на Балашева, и только что Балашев хотел заметить что то, как он опять поспешно перебил его.
– Чего он мог желать и искать такого, чего бы он не нашел в моей дружбе?.. – сказал Наполеон, с недоумением пожимая плечами. – Нет, он нашел лучшим окружить себя моими врагами, и кем же? – продолжал он. – Он призвал к себе Штейнов, Армфельдов, Винцингероде, Бенигсенов, Штейн – прогнанный из своего отечества изменник, Армфельд – развратник и интриган, Винцингероде – беглый подданный Франции, Бенигсен несколько более военный, чем другие, но все таки неспособный, который ничего не умел сделать в 1807 году и который бы должен возбуждать в императоре Александре ужасные воспоминания… Положим, ежели бы они были способны, можно бы их употреблять, – продолжал Наполеон, едва успевая словом поспевать за беспрестанно возникающими соображениями, показывающими ему его правоту или силу (что в его понятии было одно и то же), – но и того нет: они не годятся ни для войны, ни для мира. Барклай, говорят, дельнее их всех; но я этого не скажу, судя по его первым движениям. А они что делают? Что делают все эти придворные! Пфуль предлагает, Армфельд спорит, Бенигсен рассматривает, а Барклай, призванный действовать, не знает, на что решиться, и время проходит. Один Багратион – военный человек. Он глуп, но у него есть опытность, глазомер и решительность… И что за роль играет ваш молодой государь в этой безобразной толпе. Они его компрометируют и на него сваливают ответственность всего совершающегося. Un souverain ne doit etre a l'armee que quand il est general, [Государь должен находиться при армии только тогда, когда он полководец,] – сказал он, очевидно, посылая эти слова прямо как вызов в лицо государя. Наполеон знал, как желал император Александр быть полководцем.
– Уже неделя, как началась кампания, и вы не сумели защитить Вильну. Вы разрезаны надвое и прогнаны из польских провинций. Ваша армия ропщет…
– Напротив, ваше величество, – сказал Балашев, едва успевавший запоминать то, что говорилось ему, и с трудом следивший за этим фейерверком слов, – войска горят желанием…
– Я все знаю, – перебил его Наполеон, – я все знаю, и знаю число ваших батальонов так же верно, как и моих. У вас нет двухсот тысяч войска, а у меня втрое столько. Даю вам честное слово, – сказал Наполеон, забывая, что это его честное слово никак не могло иметь значения, – даю вам ma parole d'honneur que j'ai cinq cent trente mille hommes de ce cote de la Vistule. [честное слово, что у меня пятьсот тридцать тысяч человек по сю сторону Вислы.] Турки вам не помощь: они никуда не годятся и доказали это, замирившись с вами. Шведы – их предопределение быть управляемыми сумасшедшими королями. Их король был безумный; они переменили его и взяли другого – Бернадота, который тотчас сошел с ума, потому что сумасшедший только, будучи шведом, может заключать союзы с Россией. – Наполеон злобно усмехнулся и опять поднес к носу табакерку.
На каждую из фраз Наполеона Балашев хотел и имел что возразить; беспрестанно он делал движение человека, желавшего сказать что то, но Наполеон перебивал его. Например, о безумии шведов Балашев хотел сказать, что Швеция есть остров, когда Россия за нее; но Наполеон сердито вскрикнул, чтобы заглушить его голос. Наполеон находился в том состоянии раздражения, в котором нужно говорить, говорить и говорить, только для того, чтобы самому себе доказать свою справедливость. Балашеву становилось тяжело: он, как посол, боялся уронить достоинство свое и чувствовал необходимость возражать; но, как человек, он сжимался нравственно перед забытьем беспричинного гнева, в котором, очевидно, находился Наполеон. Он знал, что все слова, сказанные теперь Наполеоном, не имеют значения, что он сам, когда опомнится, устыдится их. Балашев стоял, опустив глаза, глядя на движущиеся толстые ноги Наполеона, и старался избегать его взгляда.
– Да что мне эти ваши союзники? – говорил Наполеон. – У меня союзники – это поляки: их восемьдесят тысяч, они дерутся, как львы. И их будет двести тысяч.
И, вероятно, еще более возмутившись тем, что, сказав это, он сказал очевидную неправду и что Балашев в той же покорной своей судьбе позе молча стоял перед ним, он круто повернулся назад, подошел к самому лицу Балашева и, делая энергические и быстрые жесты своими белыми руками, закричал почти:
– Знайте, что ежели вы поколеблете Пруссию против меня, знайте, что я сотру ее с карты Европы, – сказал он с бледным, искаженным злобой лицом, энергическим жестом одной маленькой руки ударяя по другой. – Да, я заброшу вас за Двину, за Днепр и восстановлю против вас ту преграду, которую Европа была преступна и слепа, что позволила разрушить. Да, вот что с вами будет, вот что вы выиграли, удалившись от меня, – сказал он и молча прошел несколько раз по комнате, вздрагивая своими толстыми плечами. Он положил в жилетный карман табакерку, опять вынул ее, несколько раз приставлял ее к носу и остановился против Балашева. Он помолчал, поглядел насмешливо прямо в глаза Балашеву и сказал тихим голосом: – Et cependant quel beau regne aurait pu avoir votre maitre! [A между тем какое прекрасное царствование мог бы иметь ваш государь!]
Балашев, чувствуя необходимость возражать, сказал, что со стороны России дела не представляются в таком мрачном виде. Наполеон молчал, продолжая насмешливо глядеть на него и, очевидно, его не слушая. Балашев сказал, что в России ожидают от войны всего хорошего. Наполеон снисходительно кивнул головой, как бы говоря: «Знаю, так говорить ваша обязанность, но вы сами в это не верите, вы убеждены мною».
В конце речи Балашева Наполеон вынул опять табакерку, понюхал из нее и, как сигнал, стукнул два раза ногой по полу. Дверь отворилась; почтительно изгибающийся камергер подал императору шляпу и перчатки, другой подал носовои платок. Наполеон, ne глядя на них, обратился к Балашеву.
– Уверьте от моего имени императора Александра, – сказал оц, взяв шляпу, – что я ему предан по прежнему: я анаю его совершенно и весьма высоко ценю высокие его качества. Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre a l'Empereur. [Не удерживаю вас более, генерал, вы получите мое письмо к государю.] – И Наполеон пошел быстро к двери. Из приемной все бросилось вперед и вниз по лестнице.


После всего того, что сказал ему Наполеон, после этих взрывов гнева и после последних сухо сказанных слов:
«Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre», Балашев был уверен, что Наполеон уже не только не пожелает его видеть, но постарается не видать его – оскорбленного посла и, главное, свидетеля его непристойной горячности. Но, к удивлению своему, Балашев через Дюрока получил в этот день приглашение к столу императора.
На обеде были Бессьер, Коленкур и Бертье. Наполеон встретил Балашева с веселым и ласковым видом. Не только не было в нем выражения застенчивости или упрека себе за утреннюю вспышку, но он, напротив, старался ободрить Балашева. Видно было, что уже давно для Наполеона в его убеждении не существовало возможности ошибок и что в его понятии все то, что он делал, было хорошо не потому, что оно сходилось с представлением того, что хорошо и дурно, но потому, что он делал это.
Император был очень весел после своей верховой прогулки по Вильне, в которой толпы народа с восторгом встречали и провожали его. Во всех окнах улиц, по которым он проезжал, были выставлены ковры, знамена, вензеля его, и польские дамы, приветствуя его, махали ему платками.
За обедом, посадив подле себя Балашева, он обращался с ним не только ласково, но обращался так, как будто он и Балашева считал в числе своих придворных, в числе тех людей, которые сочувствовали его планам и должны были радоваться его успехам. Между прочим разговором он заговорил о Москве и стал спрашивать Балашева о русской столице, не только как спрашивает любознательный путешественник о новом месте, которое он намеревается посетить, но как бы с убеждением, что Балашев, как русский, должен быть польщен этой любознательностью.
– Сколько жителей в Москве, сколько домов? Правда ли, что Moscou называют Moscou la sainte? [святая?] Сколько церквей в Moscou? – спрашивал он.
И на ответ, что церквей более двухсот, он сказал:
– К чему такая бездна церквей?
– Русские очень набожны, – отвечал Балашев.
– Впрочем, большое количество монастырей и церквей есть всегда признак отсталости народа, – сказал Наполеон, оглядываясь на Коленкура за оценкой этого суждения.
Балашев почтительно позволил себе не согласиться с мнением французского императора.
– У каждой страны свои нравы, – сказал он.
– Но уже нигде в Европе нет ничего подобного, – сказал Наполеон.
– Прошу извинения у вашего величества, – сказал Балашев, – кроме России, есть еще Испания, где также много церквей и монастырей.
Этот ответ Балашева, намекавший на недавнее поражение французов в Испании, был высоко оценен впоследствии, по рассказам Балашева, при дворе императора Александра и очень мало был оценен теперь, за обедом Наполеона, и прошел незаметно.
По равнодушным и недоумевающим лицам господ маршалов видно было, что они недоумевали, в чем тут состояла острота, на которую намекала интонация Балашева. «Ежели и была она, то мы не поняли ее или она вовсе не остроумна», – говорили выражения лиц маршалов. Так мало был оценен этот ответ, что Наполеон даже решительно не заметил его и наивно спросил Балашева о том, на какие города идет отсюда прямая дорога к Москве. Балашев, бывший все время обеда настороже, отвечал, что comme tout chemin mene a Rome, tout chemin mene a Moscou, [как всякая дорога, по пословице, ведет в Рим, так и все дороги ведут в Москву,] что есть много дорог, и что в числе этих разных путей есть дорога на Полтаву, которую избрал Карл XII, сказал Балашев, невольно вспыхнув от удовольствия в удаче этого ответа. Не успел Балашев досказать последних слов: «Poltawa», как уже Коленкур заговорил о неудобствах дороги из Петербурга в Москву и о своих петербургских воспоминаниях.
После обеда перешли пить кофе в кабинет Наполеона, четыре дня тому назад бывший кабинетом императора Александра. Наполеон сел, потрогивая кофе в севрской чашке, и указал на стул подло себя Балашеву.
Есть в человеке известное послеобеденное расположение духа, которое сильнее всяких разумных причин заставляет человека быть довольным собой и считать всех своими друзьями. Наполеон находился в этом расположении. Ему казалось, что он окружен людьми, обожающими его. Он был убежден, что и Балашев после его обеда был его другом и обожателем. Наполеон обратился к нему с приятной и слегка насмешливой улыбкой.
– Это та же комната, как мне говорили, в которой жил император Александр. Странно, не правда ли, генерал? – сказал он, очевидно, не сомневаясь в том, что это обращение не могло не быть приятно его собеседнику, так как оно доказывало превосходство его, Наполеона, над Александром.
Балашев ничего не мог отвечать на это и молча наклонил голову.
– Да, в этой комнате, четыре дня тому назад, совещались Винцингероде и Штейн, – с той же насмешливой, уверенной улыбкой продолжал Наполеон. – Чего я не могу понять, – сказал он, – это того, что император Александр приблизил к себе всех личных моих неприятелей. Я этого не… понимаю. Он не подумал о том, что я могу сделать то же? – с вопросом обратился он к Балашеву, и, очевидно, это воспоминание втолкнуло его опять в тот след утреннего гнева, который еще был свеж в нем.
– И пусть он знает, что я это сделаю, – сказал Наполеон, вставая и отталкивая рукой свою чашку. – Я выгоню из Германии всех его родных, Виртембергских, Баденских, Веймарских… да, я выгоню их. Пусть он готовит для них убежище в России!
Балашев наклонил голову, видом своим показывая, что он желал бы откланяться и слушает только потому, что он не может не слушать того, что ему говорят. Наполеон не замечал этого выражения; он обращался к Балашеву не как к послу своего врага, а как к человеку, который теперь вполне предан ему и должен радоваться унижению своего бывшего господина.
– И зачем император Александр принял начальство над войсками? К чему это? Война мое ремесло, а его дело царствовать, а не командовать войсками. Зачем он взял на себя такую ответственность?
Наполеон опять взял табакерку, молча прошелся несколько раз по комнате и вдруг неожиданно подошел к Балашеву и с легкой улыбкой так уверенно, быстро, просто, как будто он делал какое нибудь не только важное, но и приятное для Балашева дело, поднял руку к лицу сорокалетнего русского генерала и, взяв его за ухо, слегка дернул, улыбнувшись одними губами.
– Avoir l'oreille tiree par l'Empereur [Быть выдранным за ухо императором] считалось величайшей честью и милостью при французском дворе.
– Eh bien, vous ne dites rien, admirateur et courtisan de l'Empereur Alexandre? [Ну у, что ж вы ничего не говорите, обожатель и придворный императора Александра?] – сказал он, как будто смешно было быть в его присутствии чьим нибудь courtisan и admirateur [придворным и обожателем], кроме его, Наполеона.
– Готовы ли лошади для генерала? – прибавил он, слегка наклоняя голову в ответ на поклон Балашева.
– Дайте ему моих, ему далеко ехать…
Письмо, привезенное Балашевым, было последнее письмо Наполеона к Александру. Все подробности разговора были переданы русскому императору, и война началась.


После своего свидания в Москве с Пьером князь Андреи уехал в Петербург по делам, как он сказал своим родным, но, в сущности, для того, чтобы встретить там князя Анатоля Курагина, которого он считал необходимым встретить. Курагина, о котором он осведомился, приехав в Петербург, уже там не было. Пьер дал знать своему шурину, что князь Андрей едет за ним. Анатоль Курагин тотчас получил назначение от военного министра и уехал в Молдавскую армию. В это же время в Петербурге князь Андрей встретил Кутузова, своего прежнего, всегда расположенного к нему, генерала, и Кутузов предложил ему ехать с ним вместе в Молдавскую армию, куда старый генерал назначался главнокомандующим. Князь Андрей, получив назначение состоять при штабе главной квартиры, уехал в Турцию.
Князь Андрей считал неудобным писать к Курагину и вызывать его. Не подав нового повода к дуэли, князь Андрей считал вызов с своей стороны компрометирующим графиню Ростову, и потому он искал личной встречи с Курагиным, в которой он намерен был найти новый повод к дуэли. Но в Турецкой армии ему также не удалось встретить Курагина, который вскоре после приезда князя Андрея в Турецкую армию вернулся в Россию. В новой стране и в новых условиях жизни князю Андрею стало жить легче. После измены своей невесты, которая тем сильнее поразила его, чем старательнее он скрывал ото всех произведенное на него действие, для него были тяжелы те условия жизни, в которых он был счастлив, и еще тяжелее были свобода и независимость, которыми он так дорожил прежде. Он не только не думал тех прежних мыслей, которые в первый раз пришли ему, глядя на небо на Аустерлицком поле, которые он любил развивать с Пьером и которые наполняли его уединение в Богучарове, а потом в Швейцарии и Риме; но он даже боялся вспоминать об этих мыслях, раскрывавших бесконечные и светлые горизонты. Его интересовали теперь только самые ближайшие, не связанные с прежними, практические интересы, за которые он ухватывался с тем большей жадностью, чем закрытое были от него прежние. Как будто тот бесконечный удаляющийся свод неба, стоявший прежде над ним, вдруг превратился в низкий, определенный, давивший его свод, в котором все было ясно, но ничего не было вечного и таинственного.
Из представлявшихся ему деятельностей военная служба была самая простая и знакомая ему. Состоя в должности дежурного генерала при штабе Кутузова, он упорно и усердно занимался делами, удивляя Кутузова своей охотой к работе и аккуратностью. Не найдя Курагина в Турции, князь Андрей не считал необходимым скакать за ним опять в Россию; но при всем том он знал, что, сколько бы ни прошло времени, он не мог, встретив Курагина, несмотря на все презрение, которое он имел к нему, несмотря на все доказательства, которые он делал себе, что ему не стоит унижаться до столкновения с ним, он знал, что, встретив его, он не мог не вызвать его, как не мог голодный человек не броситься на пищу. И это сознание того, что оскорбление еще не вымещено, что злоба не излита, а лежит на сердце, отравляло то искусственное спокойствие, которое в виде озабоченно хлопотливой и несколько честолюбивой и тщеславной деятельности устроил себе князь Андрей в Турции.
В 12 м году, когда до Букарешта (где два месяца жил Кутузов, проводя дни и ночи у своей валашки) дошла весть о войне с Наполеоном, князь Андрей попросил у Кутузова перевода в Западную армию. Кутузов, которому уже надоел Болконский своей деятельностью, служившей ему упреком в праздности, Кутузов весьма охотно отпустил его и дал ему поручение к Барклаю де Толли.
Прежде чем ехать в армию, находившуюся в мае в Дрисском лагере, князь Андрей заехал в Лысые Горы, которые были на самой его дороге, находясь в трех верстах от Смоленского большака. Последние три года и жизни князя Андрея было так много переворотов, так много он передумал, перечувствовал, перевидел (он объехал и запад и восток), что его странно и неожиданно поразило при въезде в Лысые Горы все точно то же, до малейших подробностей, – точно то же течение жизни. Он, как в заколдованный, заснувший замок, въехал в аллею и в каменные ворота лысогорского дома. Та же степенность, та же чистота, та же тишина были в этом доме, те же мебели, те же стены, те же звуки, тот же запах и те же робкие лица, только несколько постаревшие. Княжна Марья была все та же робкая, некрасивая, стареющаяся девушка, в страхе и вечных нравственных страданиях, без пользы и радости проживающая лучшие годы своей жизни. Bourienne была та же радостно пользующаяся каждой минутой своей жизни и исполненная самых для себя радостных надежд, довольная собой, кокетливая девушка. Она только стала увереннее, как показалось князю Андрею. Привезенный им из Швейцарии воспитатель Десаль был одет в сюртук русского покроя, коверкая язык, говорил по русски со слугами, но был все тот же ограниченно умный, образованный, добродетельный и педантический воспитатель. Старый князь переменился физически только тем, что с боку рта у него стал заметен недостаток одного зуба; нравственно он был все такой же, как и прежде, только с еще большим озлоблением и недоверием к действительности того, что происходило в мире. Один только Николушка вырос, переменился, разрумянился, оброс курчавыми темными волосами и, сам не зная того, смеясь и веселясь, поднимал верхнюю губку хорошенького ротика точно так же, как ее поднимала покойница маленькая княгиня. Он один не слушался закона неизменности в этом заколдованном, спящем замке. Но хотя по внешности все оставалось по старому, внутренние отношения всех этих лиц изменились, с тех пор как князь Андрей не видал их. Члены семейства были разделены на два лагеря, чуждые и враждебные между собой, которые сходились теперь только при нем, – для него изменяя свой обычный образ жизни. К одному принадлежали старый князь, m lle Bourienne и архитектор, к другому – княжна Марья, Десаль, Николушка и все няньки и мамки.
Во время его пребывания в Лысых Горах все домашние обедали вместе, но всем было неловко, и князь Андрей чувствовал, что он гость, для которого делают исключение, что он стесняет всех своим присутствием. Во время обеда первого дня князь Андрей, невольно чувствуя это, был молчалив, и старый князь, заметив неестественность его состояния, тоже угрюмо замолчал и сейчас после обеда ушел к себе. Когда ввечеру князь Андрей пришел к нему и, стараясь расшевелить его, стал рассказывать ему о кампании молодого графа Каменского, старый князь неожиданно начал с ним разговор о княжне Марье, осуждая ее за ее суеверие, за ее нелюбовь к m lle Bourienne, которая, по его словам, была одна истинно предана ему.
Старый князь говорил, что ежели он болен, то только от княжны Марьи; что она нарочно мучает и раздражает его; что она баловством и глупыми речами портит маленького князя Николая. Старый князь знал очень хорошо, что он мучает свою дочь, что жизнь ее очень тяжела, но знал тоже, что он не может не мучить ее и что она заслуживает этого. «Почему же князь Андрей, который видит это, мне ничего не говорит про сестру? – думал старый князь. – Что же он думает, что я злодей или старый дурак, без причины отдалился от дочери и приблизил к себе француженку? Он не понимает, и потому надо объяснить ему, надо, чтоб он выслушал», – думал старый князь. И он стал объяснять причины, по которым он не мог переносить бестолкового характера дочери.
– Ежели вы спрашиваете меня, – сказал князь Андрей, не глядя на отца (он в первый раз в жизни осуждал своего отца), – я не хотел говорить; но ежели вы меня спрашиваете, то я скажу вам откровенно свое мнение насчет всего этого. Ежели есть недоразумения и разлад между вами и Машей, то я никак не могу винить ее – я знаю, как она вас любит и уважает. Ежели уж вы спрашиваете меня, – продолжал князь Андрей, раздражаясь, потому что он всегда был готов на раздражение в последнее время, – то я одно могу сказать: ежели есть недоразумения, то причиной их ничтожная женщина, которая бы не должна была быть подругой сестры.
Старик сначала остановившимися глазами смотрел на сына и ненатурально открыл улыбкой новый недостаток зуба, к которому князь Андрей не мог привыкнуть.
– Какая же подруга, голубчик? А? Уж переговорил! А?
– Батюшка, я не хотел быть судьей, – сказал князь Андрей желчным и жестким тоном, – но вы вызвали меня, и я сказал и всегда скажу, что княжна Марья ни виновата, а виноваты… виновата эта француженка…
– А присудил!.. присудил!.. – сказал старик тихим голосом и, как показалось князю Андрею, с смущением, но потом вдруг он вскочил и закричал: – Вон, вон! Чтоб духу твоего тут не было!..

Князь Андрей хотел тотчас же уехать, но княжна Марья упросила остаться еще день. В этот день князь Андрей не виделся с отцом, который не выходил и никого не пускал к себе, кроме m lle Bourienne и Тихона, и спрашивал несколько раз о том, уехал ли его сын. На другой день, перед отъездом, князь Андрей пошел на половину сына. Здоровый, по матери кудрявый мальчик сел ему на колени. Князь Андрей начал сказывать ему сказку о Синей Бороде, но, не досказав, задумался. Он думал не об этом хорошеньком мальчике сыне в то время, как он его держал на коленях, а думал о себе. Он с ужасом искал и не находил в себе ни раскаяния в том, что он раздражил отца, ни сожаления о том, что он (в ссоре в первый раз в жизни) уезжает от него. Главнее всего ему было то, что он искал и не находил той прежней нежности к сыну, которую он надеялся возбудить в себе, приласкав мальчика и посадив его к себе на колени.
– Ну, рассказывай же, – говорил сын. Князь Андрей, не отвечая ему, снял его с колон и пошел из комнаты.
Как только князь Андрей оставил свои ежедневные занятия, в особенности как только он вступил в прежние условия жизни, в которых он был еще тогда, когда он был счастлив, тоска жизни охватила его с прежней силой, и он спешил поскорее уйти от этих воспоминаний и найти поскорее какое нибудь дело.
– Ты решительно едешь, Andre? – сказала ему сестра.
– Слава богу, что могу ехать, – сказал князь Андрей, – очень жалею, что ты не можешь.
– Зачем ты это говоришь! – сказала княжна Марья. – Зачем ты это говоришь теперь, когда ты едешь на эту страшную войну и он так стар! M lle Bourienne говорила, что он спрашивал про тебя… – Как только она начала говорить об этом, губы ее задрожали и слезы закапали. Князь Андрей отвернулся от нее и стал ходить по комнате.
– Ах, боже мой! Боже мой! – сказал он. – И как подумаешь, что и кто – какое ничтожество может быть причиной несчастья людей! – сказал он со злобою, испугавшею княжну Марью.
Она поняла, что, говоря про людей, которых он называл ничтожеством, он разумел не только m lle Bourienne, делавшую его несчастие, но и того человека, который погубил его счастие.
– Andre, об одном я прошу, я умоляю тебя, – сказала она, дотрогиваясь до его локтя и сияющими сквозь слезы глазами глядя на него. – Я понимаю тебя (княжна Марья опустила глаза). Не думай, что горе сделали люди. Люди – орудие его. – Она взглянула немного повыше головы князя Андрея тем уверенным, привычным взглядом, с которым смотрят на знакомое место портрета. – Горе послано им, а не людьми. Люди – его орудия, они не виноваты. Ежели тебе кажется, что кто нибудь виноват перед тобой, забудь это и прости. Мы не имеем права наказывать. И ты поймешь счастье прощать.
– Ежели бы я был женщина, я бы это делал, Marie. Это добродетель женщины. Но мужчина не должен и не может забывать и прощать, – сказал он, и, хотя он до этой минуты не думал о Курагине, вся невымещенная злоба вдруг поднялась в его сердце. «Ежели княжна Марья уже уговаривает меня простить, то, значит, давно мне надо было наказать», – подумал он. И, не отвечая более княжне Марье, он стал думать теперь о той радостной, злобной минуте, когда он встретит Курагина, который (он знал) находится в армии.
Княжна Марья умоляла брата подождать еще день, говорила о том, что она знает, как будет несчастлив отец, ежели Андрей уедет, не помирившись с ним; но князь Андрей отвечал, что он, вероятно, скоро приедет опять из армии, что непременно напишет отцу и что теперь чем дольше оставаться, тем больше растравится этот раздор.
– Adieu, Andre! Rappelez vous que les malheurs viennent de Dieu, et que les hommes ne sont jamais coupables, [Прощай, Андрей! Помни, что несчастия происходят от бога и что люди никогда не бывают виноваты.] – были последние слова, которые он слышал от сестры, когда прощался с нею.
«Так это должно быть! – думал князь Андрей, выезжая из аллеи лысогорского дома. – Она, жалкое невинное существо, остается на съедение выжившему из ума старику. Старик чувствует, что виноват, но не может изменить себя. Мальчик мой растет и радуется жизни, в которой он будет таким же, как и все, обманутым или обманывающим. Я еду в армию, зачем? – сам не знаю, и желаю встретить того человека, которого презираю, для того чтобы дать ему случай убить меня и посмеяться надо мной!И прежде были все те же условия жизни, но прежде они все вязались между собой, а теперь все рассыпалось. Одни бессмысленные явления, без всякой связи, одно за другим представлялись князю Андрею.


Князь Андрей приехал в главную квартиру армии в конце июня. Войска первой армии, той, при которой находился государь, были расположены в укрепленном лагере у Дриссы; войска второй армии отступали, стремясь соединиться с первой армией, от которой – как говорили – они были отрезаны большими силами французов. Все были недовольны общим ходом военных дел в русской армии; но об опасности нашествия в русские губернии никто и не думал, никто и не предполагал, чтобы война могла быть перенесена далее западных польских губерний.
Князь Андрей нашел Барклая де Толли, к которому он был назначен, на берегу Дриссы. Так как не было ни одного большого села или местечка в окрестностях лагеря, то все огромное количество генералов и придворных, бывших при армии, располагалось в окружности десяти верст по лучшим домам деревень, по сю и по ту сторону реки. Барклай де Толли стоял в четырех верстах от государя. Он сухо и холодно принял Болконского и сказал своим немецким выговором, что он доложит о нем государю для определения ему назначения, а покамест просит его состоять при его штабе. Анатоля Курагина, которого князь Андрей надеялся найти в армии, не было здесь: он был в Петербурге, и это известие было приятно Болконскому. Интерес центра производящейся огромной войны занял князя Андрея, и он рад был на некоторое время освободиться от раздражения, которое производила в нем мысль о Курагине. В продолжение первых четырех дней, во время которых он не был никуда требуем, князь Андрей объездил весь укрепленный лагерь и с помощью своих знаний и разговоров с сведущими людьми старался составить себе о нем определенное понятие. Но вопрос о том, выгоден или невыгоден этот лагерь, остался нерешенным для князя Андрея. Он уже успел вывести из своего военного опыта то убеждение, что в военном деле ничего не значат самые глубокомысленно обдуманные планы (как он видел это в Аустерлицком походе), что все зависит от того, как отвечают на неожиданные и не могущие быть предвиденными действия неприятеля, что все зависит от того, как и кем ведется все дело. Для того чтобы уяснить себе этот последний вопрос, князь Андрей, пользуясь своим положением и знакомствами, старался вникнуть в характер управления армией, лиц и партий, участвовавших в оном, и вывел для себя следующее понятие о положении дел.
Когда еще государь был в Вильне, армия была разделена натрое: 1 я армия находилась под начальством Барклая де Толли, 2 я под начальством Багратиона, 3 я под начальством Тормасова. Государь находился при первой армии, но не в качестве главнокомандующего. В приказе не было сказано, что государь будет командовать, сказано только, что государь будет при армии. Кроме того, при государе лично не было штаба главнокомандующего, а был штаб императорской главной квартиры. При нем был начальник императорского штаба генерал квартирмейстер князь Волконский, генералы, флигель адъютанты, дипломатические чиновники и большое количество иностранцев, но не было штаба армии. Кроме того, без должности при государе находились: Аракчеев – бывший военный министр, граф Бенигсен – по чину старший из генералов, великий князь цесаревич Константин Павлович, граф Румянцев – канцлер, Штейн – бывший прусский министр, Армфельд – шведский генерал, Пфуль – главный составитель плана кампании, генерал адъютант Паулучи – сардинский выходец, Вольцоген и многие другие. Хотя эти лица и находились без военных должностей при армии, но по своему положению имели влияние, и часто корпусный начальник и даже главнокомандующий не знал, в качестве чего спрашивает или советует то или другое Бенигсен, или великий князь, или Аракчеев, или князь Волконский, и не знал, от его ли лица или от государя истекает такое то приказание в форме совета и нужно или не нужно исполнять его. Но это была внешняя обстановка, существенный же смысл присутствия государя и всех этих лиц, с придворной точки (а в присутствии государя все делаются придворными), всем был ясен. Он был следующий: государь не принимал на себя звания главнокомандующего, но распоряжался всеми армиями; люди, окружавшие его, были его помощники. Аракчеев был верный исполнитель блюститель порядка и телохранитель государя; Бенигсен был помещик Виленской губернии, который как будто делал les honneurs [был занят делом приема государя] края, а в сущности был хороший генерал, полезный для совета и для того, чтобы иметь его всегда наготове на смену Барклая. Великий князь был тут потому, что это было ему угодно. Бывший министр Штейн был тут потому, что он был полезен для совета, и потому, что император Александр высоко ценил его личные качества. Армфельд был злой ненавистник Наполеона и генерал, уверенный в себе, что имело всегда влияние на Александра. Паулучи был тут потому, что он был смел и решителен в речах, Генерал адъютанты были тут потому, что они везде были, где государь, и, наконец, – главное – Пфуль был тут потому, что он, составив план войны против Наполеона и заставив Александра поверить в целесообразность этого плана, руководил всем делом войны. При Пфуле был Вольцоген, передававший мысли Пфуля в более доступной форме, чем сам Пфуль, резкий, самоуверенный до презрения ко всему, кабинетный теоретик.
Кроме этих поименованных лиц, русских и иностранных (в особенности иностранцев, которые с смелостью, свойственной людям в деятельности среди чужой среды, каждый день предлагали новые неожиданные мысли), было еще много лиц второстепенных, находившихся при армии потому, что тут были их принципалы.
В числе всех мыслей и голосов в этом огромном, беспокойном, блестящем и гордом мире князь Андрей видел следующие, более резкие, подразделения направлений и партий.
Первая партия была: Пфуль и его последователи, теоретики войны, верящие в то, что есть наука войны и что в этой науке есть свои неизменные законы, законы облического движения, обхода и т. п. Пфуль и последователи его требовали отступления в глубь страны, отступления по точным законам, предписанным мнимой теорией войны, и во всяком отступлении от этой теории видели только варварство, необразованность или злонамеренность. К этой партии принадлежали немецкие принцы, Вольцоген, Винцингероде и другие, преимущественно немцы.
Вторая партия была противуположная первой. Как и всегда бывает, при одной крайности были представители другой крайности. Люди этой партии были те, которые еще с Вильны требовали наступления в Польшу и свободы от всяких вперед составленных планов. Кроме того, что представители этой партии были представители смелых действий, они вместе с тем и были представителями национальности, вследствие чего становились еще одностороннее в споре. Эти были русские: Багратион, начинавший возвышаться Ермолов и другие. В это время была распространена известная шутка Ермолова, будто бы просившего государя об одной милости – производства его в немцы. Люди этой партии говорили, вспоминая Суворова, что надо не думать, не накалывать иголками карту, а драться, бить неприятеля, не впускать его в Россию и не давать унывать войску.
К третьей партии, к которой более всего имел доверия государь, принадлежали придворные делатели сделок между обоими направлениями. Люди этой партии, большей частью не военные и к которой принадлежал Аракчеев, думали и говорили, что говорят обыкновенно люди, не имеющие убеждений, но желающие казаться за таковых. Они говорили, что, без сомнения, война, особенно с таким гением, как Бонапарте (его опять называли Бонапарте), требует глубокомысленнейших соображений, глубокого знания науки, и в этом деле Пфуль гениален; но вместе с тем нельзя не признать того, что теоретики часто односторонни, и потому не надо вполне доверять им, надо прислушиваться и к тому, что говорят противники Пфуля, и к тому, что говорят люди практические, опытные в военном деле, и изо всего взять среднее. Люди этой партии настояли на том, чтобы, удержав Дрисский лагерь по плану Пфуля, изменить движения других армий. Хотя этим образом действий не достигалась ни та, ни другая цель, но людям этой партии казалось так лучше.
Четвертое направление было направление, которого самым видным представителем был великий князь, наследник цесаревич, не могший забыть своего аустерлицкого разочарования, где он, как на смотр, выехал перед гвардиею в каске и колете, рассчитывая молодецки раздавить французов, и, попав неожиданно в первую линию, насилу ушел в общем смятении. Люди этой партии имели в своих суждениях и качество и недостаток искренности. Они боялись Наполеона, видели в нем силу, в себе слабость и прямо высказывали это. Они говорили: «Ничего, кроме горя, срама и погибели, из всего этого не выйдет! Вот мы оставили Вильну, оставили Витебск, оставим и Дриссу. Одно, что нам остается умного сделать, это заключить мир, и как можно скорее, пока не выгнали нас из Петербурга!»
Воззрение это, сильно распространенное в высших сферах армии, находило себе поддержку и в Петербурге, и в канцлере Румянцеве, по другим государственным причинам стоявшем тоже за мир.
Пятые были приверженцы Барклая де Толли, не столько как человека, сколько как военного министра и главнокомандующего. Они говорили: «Какой он ни есть (всегда так начинали), но он честный, дельный человек, и лучше его нет. Дайте ему настоящую власть, потому что война не может идти успешно без единства начальствования, и он покажет то, что он может сделать, как он показал себя в Финляндии. Ежели армия наша устроена и сильна и отступила до Дриссы, не понесши никаких поражений, то мы обязаны этим только Барклаю. Ежели теперь заменят Барклая Бенигсеном, то все погибнет, потому что Бенигсен уже показал свою неспособность в 1807 году», – говорили люди этой партии.
Шестые, бенигсенисты, говорили, напротив, что все таки не было никого дельнее и опытнее Бенигсена, и, как ни вертись, все таки придешь к нему. И люди этой партии доказывали, что все наше отступление до Дриссы было постыднейшее поражение и беспрерывный ряд ошибок. «Чем больше наделают ошибок, – говорили они, – тем лучше: по крайней мере, скорее поймут, что так не может идти. А нужен не какой нибудь Барклай, а человек, как Бенигсен, который показал уже себя в 1807 м году, которому отдал справедливость сам Наполеон, и такой человек, за которым бы охотно признавали власть, – и таковой есть только один Бенигсен».
Седьмые – были лица, которые всегда есть, в особенности при молодых государях, и которых особенно много было при императоре Александре, – лица генералов и флигель адъютантов, страстно преданные государю не как императору, но как человека обожающие его искренно и бескорыстно, как его обожал Ростов в 1805 м году, и видящие в нем не только все добродетели, но и все качества человеческие. Эти лица хотя и восхищались скромностью государя, отказывавшегося от командования войсками, но осуждали эту излишнюю скромность и желали только одного и настаивали на том, чтобы обожаемый государь, оставив излишнее недоверие к себе, объявил открыто, что он становится во главе войска, составил бы при себе штаб квартиру главнокомандующего и, советуясь, где нужно, с опытными теоретиками и практиками, сам бы вел свои войска, которых одно это довело бы до высшего состояния воодушевления.
Восьмая, самая большая группа людей, которая по своему огромному количеству относилась к другим, как 99 к 1 му, состояла из людей, не желавших ни мира, ни войны, ни наступательных движений, ни оборонительного лагеря ни при Дриссе, ни где бы то ни было, ни Барклая, ни государя, ни Пфуля, ни Бенигсена, но желающих только одного, и самого существенного: наибольших для себя выгод и удовольствий. В той мутной воде перекрещивающихся и перепутывающихся интриг, которые кишели при главной квартире государя, в весьма многом можно было успеть в таком, что немыслимо бы было в другое время. Один, не желая только потерять своего выгодного положения, нынче соглашался с Пфулем, завтра с противником его, послезавтра утверждал, что не имеет никакого мнения об известном предмете, только для того, чтобы избежать ответственности и угодить государю. Другой, желающий приобрести выгоды, обращал на себя внимание государя, громко крича то самое, на что намекнул государь накануне, спорил и кричал в совете, ударяя себя в грудь и вызывая несоглашающихся на дуэль и тем показывая, что он готов быть жертвою общей пользы. Третий просто выпрашивал себе, между двух советов и в отсутствие врагов, единовременное пособие за свою верную службу, зная, что теперь некогда будет отказать ему. Четвертый нечаянно все попадался на глаза государю, отягченный работой. Пятый, для того чтобы достигнуть давно желанной цели – обеда у государя, ожесточенно доказывал правоту или неправоту вновь выступившего мнения и для этого приводил более или менее сильные и справедливые доказательства.
Все люди этой партии ловили рубли, кресты, чины и в этом ловлении следили только за направлением флюгера царской милости, и только что замечали, что флюгер обратился в одну сторону, как все это трутневое население армии начинало дуть в ту же сторону, так что государю тем труднее было повернуть его в другую. Среди неопределенности положения, при угрожающей, серьезной опасности, придававшей всему особенно тревожный характер, среди этого вихря интриг, самолюбий, столкновений различных воззрений и чувств, при разноплеменности всех этих лиц, эта восьмая, самая большая партия людей, нанятых личными интересами, придавала большую запутанность и смутность общему делу. Какой бы ни поднимался вопрос, а уж рой этих трутней, не оттрубив еще над прежней темой, перелетал на новую и своим жужжанием заглушал и затемнял искренние, спорящие голоса.
Из всех этих партий, в то самое время, как князь Андрей приехал к армии, собралась еще одна, девятая партия, начинавшая поднимать свой голос. Это была партия людей старых, разумных, государственно опытных и умевших, не разделяя ни одного из противоречащих мнений, отвлеченно посмотреть на все, что делалось при штабе главной квартиры, и обдумать средства к выходу из этой неопределенности, нерешительности, запутанности и слабости.
Люди этой партии говорили и думали, что все дурное происходит преимущественно от присутствия государя с военным двором при армии; что в армию перенесена та неопределенная, условная и колеблющаяся шаткость отношений, которая удобна при дворе, но вредна в армии; что государю нужно царствовать, а не управлять войском; что единственный выход из этого положения есть отъезд государя с его двором из армии; что одно присутствие государя парализует пятьдесят тысяч войска, нужных для обеспечения его личной безопасности; что самый плохой, но независимый главнокомандующий будет лучше самого лучшего, но связанного присутствием и властью государя.
В то самое время как князь Андрей жил без дела при Дриссе, Шишков, государственный секретарь, бывший одним из главных представителей этой партии, написал государю письмо, которое согласились подписать Балашев и Аракчеев. В письме этом, пользуясь данным ему от государя позволением рассуждать об общем ходе дел, он почтительно и под предлогом необходимости для государя воодушевить к войне народ в столице, предлагал государю оставить войско.
Одушевление государем народа и воззвание к нему для защиты отечества – то самое (насколько оно произведено было личным присутствием государя в Москве) одушевление народа, которое было главной причиной торжества России, было представлено государю и принято им как предлог для оставления армии.

Х
Письмо это еще не было подано государю, когда Барклай за обедом передал Болконскому, что государю лично угодно видеть князя Андрея, для того чтобы расспросить его о Турции, и что князь Андрей имеет явиться в квартиру Бенигсена в шесть часов вечера.
В этот же день в квартире государя было получено известие о новом движении Наполеона, могущем быть опасным для армии, – известие, впоследствии оказавшееся несправедливым. И в это же утро полковник Мишо, объезжая с государем дрисские укрепления, доказывал государю, что укрепленный лагерь этот, устроенный Пфулем и считавшийся до сих пор chef d'?uvr'ом тактики, долженствующим погубить Наполеона, – что лагерь этот есть бессмыслица и погибель русской армии.
Князь Андрей приехал в квартиру генерала Бенигсена, занимавшего небольшой помещичий дом на самом берегу реки. Ни Бенигсена, ни государя не было там, но Чернышев, флигель адъютант государя, принял Болконского и объявил ему, что государь поехал с генералом Бенигсеном и с маркизом Паулучи другой раз в нынешний день для объезда укреплений Дрисского лагеря, в удобности которого начинали сильно сомневаться.
Чернышев сидел с книгой французского романа у окна первой комнаты. Комната эта, вероятно, была прежде залой; в ней еще стоял орган, на который навалены были какие то ковры, и в одном углу стояла складная кровать адъютанта Бенигсена. Этот адъютант был тут. Он, видно, замученный пирушкой или делом, сидел на свернутой постеле и дремал. Из залы вели две двери: одна прямо в бывшую гостиную, другая направо в кабинет. Из первой двери слышались голоса разговаривающих по немецки и изредка по французски. Там, в бывшей гостиной, были собраны, по желанию государя, не военный совет (государь любил неопределенность), но некоторые лица, которых мнение о предстоящих затруднениях он желал знать. Это не был военный совет, но как бы совет избранных для уяснения некоторых вопросов лично для государя. На этот полусовет были приглашены: шведский генерал Армфельд, генерал адъютант Вольцоген, Винцингероде, которого Наполеон называл беглым французским подданным, Мишо, Толь, вовсе не военный человек – граф Штейн и, наконец, сам Пфуль, который, как слышал князь Андрей, был la cheville ouvriere [основою] всего дела. Князь Андрей имел случай хорошо рассмотреть его, так как Пфуль вскоре после него приехал и прошел в гостиную, остановившись на минуту поговорить с Чернышевым.
Пфуль с первого взгляда, в своем русском генеральском дурно сшитом мундире, который нескладно, как на наряженном, сидел на нем, показался князю Андрею как будто знакомым, хотя он никогда не видал его. В нем был и Вейротер, и Мак, и Шмидт, и много других немецких теоретиков генералов, которых князю Андрею удалось видеть в 1805 м году; но он был типичнее всех их. Такого немца теоретика, соединявшего в себе все, что было в тех немцах, еще никогда не видал князь Андрей.
Пфуль был невысок ростом, очень худ, но ширококост, грубого, здорового сложения, с широким тазом и костлявыми лопатками. Лицо у него было очень морщинисто, с глубоко вставленными глазами. Волоса его спереди у висков, очевидно, торопливо были приглажены щеткой, сзади наивно торчали кисточками. Он, беспокойно и сердито оглядываясь, вошел в комнату, как будто он всего боялся в большой комнате, куда он вошел. Он, неловким движением придерживая шпагу, обратился к Чернышеву, спрашивая по немецки, где государь. Ему, видно, как можно скорее хотелось пройти комнаты, окончить поклоны и приветствия и сесть за дело перед картой, где он чувствовал себя на месте. Он поспешно кивал головой на слова Чернышева и иронически улыбался, слушая его слова о том, что государь осматривает укрепления, которые он, сам Пфуль, заложил по своей теории. Он что то басисто и круто, как говорят самоуверенные немцы, проворчал про себя: Dummkopf… или: zu Grunde die ganze Geschichte… или: s'wird was gescheites d'raus werden… [глупости… к черту все дело… (нем.) ] Князь Андрей не расслышал и хотел пройти, но Чернышев познакомил князя Андрея с Пфулем, заметив, что князь Андрей приехал из Турции, где так счастливо кончена война. Пфуль чуть взглянул не столько на князя Андрея, сколько через него, и проговорил смеясь: «Da muss ein schoner taktischcr Krieg gewesen sein». [«То то, должно быть, правильно тактическая была война.» (нем.) ] – И, засмеявшись презрительно, прошел в комнату, из которой слышались голоса.
Видно, Пфуль, уже всегда готовый на ироническое раздражение, нынче был особенно возбужден тем, что осмелились без него осматривать его лагерь и судить о нем. Князь Андрей по одному короткому этому свиданию с Пфулем благодаря своим аустерлицким воспоминаниям составил себе ясную характеристику этого человека. Пфуль был один из тех безнадежно, неизменно, до мученичества самоуверенных людей, которыми только бывают немцы, и именно потому, что только немцы бывают самоуверенными на основании отвлеченной идеи – науки, то есть мнимого знания совершенной истины. Француз бывает самоуверен потому, что он почитает себя лично, как умом, так и телом, непреодолимо обворожительным как для мужчин, так и для женщин. Англичанин самоуверен на том основании, что он есть гражданин благоустроеннейшего в мире государства, и потому, как англичанин, знает всегда, что ему делать нужно, и знает, что все, что он делает как англичанин, несомненно хорошо. Итальянец самоуверен потому, что он взволнован и забывает легко и себя и других. Русский самоуверен именно потому, что он ничего не знает и знать не хочет, потому что не верит, чтобы можно было вполне знать что нибудь. Немец самоуверен хуже всех, и тверже всех, и противнее всех, потому что он воображает, что знает истину, науку, которую он сам выдумал, но которая для него есть абсолютная истина. Таков, очевидно, был Пфуль. У него была наука – теория облического движения, выведенная им из истории войн Фридриха Великого, и все, что встречалось ему в новейшей истории войн Фридриха Великого, и все, что встречалось ему в новейшей военной истории, казалось ему бессмыслицей, варварством, безобразным столкновением, в котором с обеих сторон было сделано столько ошибок, что войны эти не могли быть названы войнами: они не подходили под теорию и не могли служить предметом науки.
В 1806 м году Пфуль был одним из составителей плана войны, кончившейся Иеной и Ауерштетом; но в исходе этой войны он не видел ни малейшего доказательства неправильности своей теории. Напротив, сделанные отступления от его теории, по его понятиям, были единственной причиной всей неудачи, и он с свойственной ему радостной иронией говорил: «Ich sagte ja, daji die ganze Geschichte zum Teufel gehen wird». [Ведь я же говорил, что все дело пойдет к черту (нем.) ] Пфуль был один из тех теоретиков, которые так любят свою теорию, что забывают цель теории – приложение ее к практике; он в любви к теории ненавидел всякую практику и знать ее не хотел. Он даже радовался неуспеху, потому что неуспех, происходивший от отступления в практике от теории, доказывал ему только справедливость его теории.
Он сказал несколько слов с князем Андреем и Чернышевым о настоящей войне с выражением человека, который знает вперед, что все будет скверно и что даже не недоволен этим. Торчавшие на затылке непричесанные кисточки волос и торопливо прилизанные височки особенно красноречиво подтверждали это.
Он прошел в другую комнату, и оттуда тотчас же послышались басистые и ворчливые звуки его голоса.


Не успел князь Андрей проводить глазами Пфуля, как в комнату поспешно вошел граф Бенигсен и, кивнув головой Болконскому, не останавливаясь, прошел в кабинет, отдавая какие то приказания своему адъютанту. Государь ехал за ним, и Бенигсен поспешил вперед, чтобы приготовить кое что и успеть встретить государя. Чернышев и князь Андрей вышли на крыльцо. Государь с усталым видом слезал с лошади. Маркиз Паулучи что то говорил государю. Государь, склонив голову налево, с недовольным видом слушал Паулучи, говорившего с особенным жаром. Государь тронулся вперед, видимо, желая окончить разговор, но раскрасневшийся, взволнованный итальянец, забывая приличия, шел за ним, продолжая говорить:
– Quant a celui qui a conseille ce camp, le camp de Drissa, [Что же касается того, кто присоветовал Дрисский лагерь,] – говорил Паулучи, в то время как государь, входя на ступеньки и заметив князя Андрея, вглядывался в незнакомое ему лицо.
– Quant a celui. Sire, – продолжал Паулучи с отчаянностью, как будто не в силах удержаться, – qui a conseille le camp de Drissa, je ne vois pas d'autre alternative que la maison jaune ou le gibet. [Что же касается, государь, до того человека, который присоветовал лагерь при Дрисее, то для него, по моему мнению, есть только два места: желтый дом или виселица.] – Не дослушав и как будто не слыхав слов итальянца, государь, узнав Болконского, милостиво обратился к нему:
– Очень рад тебя видеть, пройди туда, где они собрались, и подожди меня. – Государь прошел в кабинет. За ним прошел князь Петр Михайлович Волконский, барон Штейн, и за ними затворились двери. Князь Андрей, пользуясь разрешением государя, прошел с Паулучи, которого он знал еще в Турции, в гостиную, где собрался совет.
Князь Петр Михайлович Волконский занимал должность как бы начальника штаба государя. Волконский вышел из кабинета и, принеся в гостиную карты и разложив их на столе, передал вопросы, на которые он желал слышать мнение собранных господ. Дело было в том, что в ночь было получено известие (впоследствии оказавшееся ложным) о движении французов в обход Дрисского лагеря.
Первый начал говорить генерал Армфельд, неожиданно, во избежание представившегося затруднения, предложив совершенно новую, ничем (кроме как желанием показать, что он тоже может иметь мнение) не объяснимую позицию в стороне от Петербургской и Московской дорог, на которой, по его мнению, армия должна была, соединившись, ожидать неприятеля. Видно было, что этот план давно был составлен Армфельдом и что он теперь изложил его не столько с целью отвечать на предлагаемые вопросы, на которые план этот не отвечал, сколько с целью воспользоваться случаем высказать его. Это было одно из миллионов предположений, которые так же основательно, как и другие, можно было делать, не имея понятия о том, какой характер примет война. Некоторые оспаривали его мнение, некоторые защищали его. Молодой полковник Толь горячее других оспаривал мнение шведского генерала и во время спора достал из бокового кармана исписанную тетрадь, которую он попросил позволения прочесть. В пространно составленной записке Толь предлагал другой – совершенно противный и плану Армфельда и плану Пфуля – план кампании. Паулучи, возражая Толю, предложил план движения вперед и атаки, которая одна, по его словам, могла вывести нас из неизвестности и западни, как он называл Дрисский лагерь, в которой мы находились. Пфуль во время этих споров и его переводчик Вольцоген (его мост в придворном отношении) молчали. Пфуль только презрительно фыркал и отворачивался, показывая, что он никогда не унизится до возражения против того вздора, который он теперь слышит. Но когда князь Волконский, руководивший прениями, вызвал его на изложение своего мнения, он только сказал:
– Что же меня спрашивать? Генерал Армфельд предложил прекрасную позицию с открытым тылом. Или атаку von diesem italienischen Herrn, sehr schon! [этого итальянского господина, очень хорошо! (нем.) ] Или отступление. Auch gut. [Тоже хорошо (нем.) ] Что ж меня спрашивать? – сказал он. – Ведь вы сами знаете все лучше меня. – Но когда Волконский, нахмурившись, сказал, что он спрашивает его мнение от имени государя, то Пфуль встал и, вдруг одушевившись, начал говорить:
– Все испортили, все спутали, все хотели знать лучше меня, а теперь пришли ко мне: как поправить? Нечего поправлять. Надо исполнять все в точности по основаниям, изложенным мною, – говорил он, стуча костлявыми пальцами по столу. – В чем затруднение? Вздор, Kinder spiel. [детские игрушки (нем.) ] – Он подошел к карте и стал быстро говорить, тыкая сухим пальцем по карте и доказывая, что никакая случайность не может изменить целесообразности Дрисского лагеря, что все предвидено и что ежели неприятель действительно пойдет в обход, то неприятель должен быть неминуемо уничтожен.
Паулучи, не знавший по немецки, стал спрашивать его по французски. Вольцоген подошел на помощь своему принципалу, плохо говорившему по французски, и стал переводить его слова, едва поспевая за Пфулем, который быстро доказывал, что все, все, не только то, что случилось, но все, что только могло случиться, все было предвидено в его плане, и что ежели теперь были затруднения, то вся вина была только в том, что не в точности все исполнено. Он беспрестанно иронически смеялся, доказывал и, наконец, презрительно бросил доказывать, как бросает математик поверять различными способами раз доказанную верность задачи. Вольцоген заменил его, продолжая излагать по французски его мысли и изредка говоря Пфулю: «Nicht wahr, Exellenz?» [Не правда ли, ваше превосходительство? (нем.) ] Пфуль, как в бою разгоряченный человек бьет по своим, сердито кричал на Вольцогена:
– Nun ja, was soll denn da noch expliziert werden? [Ну да, что еще тут толковать? (нем.) ] – Паулучи и Мишо в два голоса нападали на Вольцогена по французски. Армфельд по немецки обращался к Пфулю. Толь по русски объяснял князю Волконскому. Князь Андрей молча слушал и наблюдал.
Из всех этих лиц более всех возбуждал участие в князе Андрее озлобленный, решительный и бестолково самоуверенный Пфуль. Он один из всех здесь присутствовавших лиц, очевидно, ничего не желал для себя, ни к кому не питал вражды, а желал только одного – приведения в действие плана, составленного по теории, выведенной им годами трудов. Он был смешон, был неприятен своей ироничностью, но вместе с тем он внушал невольное уважение своей беспредельной преданностью идее. Кроме того, во всех речах всех говоривших была, за исключением Пфуля, одна общая черта, которой не было на военном совете в 1805 м году, – это был теперь хотя и скрываемый, но панический страх перед гением Наполеона, страх, который высказывался в каждом возражении. Предполагали для Наполеона всё возможным, ждали его со всех сторон и его страшным именем разрушали предположения один другого. Один Пфуль, казалось, и его, Наполеона, считал таким же варваром, как и всех оппонентов своей теории. Но, кроме чувства уважения, Пфуль внушал князю Андрею и чувство жалости. По тому тону, с которым с ним обращались придворные, по тому, что позволил себе сказать Паулучи императору, но главное по некоторой отчаянности выражении самого Пфуля, видно было, что другие знали и он сам чувствовал, что падение его близко. И, несмотря на свою самоуверенность и немецкую ворчливую ироничность, он был жалок с своими приглаженными волосами на височках и торчавшими на затылке кисточками. Он, видимо, хотя и скрывал это под видом раздражения и презрения, он был в отчаянии оттого, что единственный теперь случай проверить на огромном опыте и доказать всему миру верность своей теории ускользал от него.
Прения продолжались долго, и чем дольше они продолжались, тем больше разгорались споры, доходившие до криков и личностей, и тем менее было возможно вывести какое нибудь общее заключение из всего сказанного. Князь Андрей, слушая этот разноязычный говор и эти предположения, планы и опровержения и крики, только удивлялся тому, что они все говорили. Те, давно и часто приходившие ему во время его военной деятельности, мысли, что нет и не может быть никакой военной науки и поэтому не может быть никакого так называемого военного гения, теперь получили для него совершенную очевидность истины. «Какая же могла быть теория и наука в деле, которого условия и обстоятельства неизвестны и не могут быть определены, в котором сила деятелей войны еще менее может быть определена? Никто не мог и не может знать, в каком будет положении наша и неприятельская армия через день, и никто не может знать, какая сила этого или того отряда. Иногда, когда нет труса впереди, который закричит: „Мы отрезаны! – и побежит, а есть веселый, смелый человек впереди, который крикнет: «Ура! – отряд в пять тысяч стоит тридцати тысяч, как под Шепграбеном, а иногда пятьдесят тысяч бегут перед восемью, как под Аустерлицем. Какая же может быть наука в таком деле, в котором, как во всяком практическом деле, ничто не может быть определено и все зависит от бесчисленных условий, значение которых определяется в одну минуту, про которую никто не знает, когда она наступит. Армфельд говорит, что наша армия отрезана, а Паулучи говорит, что мы поставили французскую армию между двух огней; Мишо говорит, что негодность Дрисского лагеря состоит в том, что река позади, а Пфуль говорит, что в этом его сила. Толь предлагает один план, Армфельд предлагает другой; и все хороши, и все дурны, и выгоды всякого положения могут быть очевидны только в тот момент, когда совершится событие. И отчего все говорят: гений военный? Разве гений тот человек, который вовремя успеет велеть подвезти сухари и идти тому направо, тому налево? Оттого только, что военные люди облечены блеском и властью и массы подлецов льстят власти, придавая ей несвойственные качества гения, их называют гениями. Напротив, лучшие генералы, которых я знал, – глупые или рассеянные люди. Лучший Багратион, – сам Наполеон признал это. А сам Бонапарте! Я помню самодовольное и ограниченное его лицо на Аустерлицком поле. Не только гения и каких нибудь качеств особенных не нужно хорошему полководцу, но, напротив, ему нужно отсутствие самых лучших высших, человеческих качеств – любви, поэзии, нежности, философского пытливого сомнения. Он должен быть ограничен, твердо уверен в том, что то, что он делает, очень важно (иначе у него недостанет терпения), и тогда только он будет храбрый полководец. Избави бог, коли он человек, полюбит кого нибудь, пожалеет, подумает о том, что справедливо и что нет. Понятно, что исстари еще для них подделали теорию гениев, потому что они – власть. Заслуга в успехе военного дела зависит не от них, а от того человека, который в рядах закричит: пропали, или закричит: ура! И только в этих рядах можно служить с уверенностью, что ты полезен!“
Так думал князь Андрей, слушая толки, и очнулся только тогда, когда Паулучи позвал его и все уже расходились.
На другой день на смотру государь спросил у князя Андрея, где он желает служить, и князь Андрей навеки потерял себя в придворном мире, не попросив остаться при особе государя, а попросив позволения служить в армии.


Ростов перед открытием кампании получил письмо от родителей, в котором, кратко извещая его о болезни Наташи и о разрыве с князем Андреем (разрыв этот объясняли ему отказом Наташи), они опять просили его выйти в отставку и приехать домой. Николай, получив это письмо, и не попытался проситься в отпуск или отставку, а написал родителям, что очень жалеет о болезни и разрыве Наташи с ее женихом и что он сделает все возможное для того, чтобы исполнить их желание. Соне он писал отдельно.
«Обожаемый друг души моей, – писал он. – Ничто, кроме чести, не могло бы удержать меня от возвращения в деревню. Но теперь, перед открытием кампании, я бы счел себя бесчестным не только перед всеми товарищами, но и перед самим собою, ежели бы я предпочел свое счастие своему долгу и любви к отечеству. Но это последняя разлука. Верь, что тотчас после войны, ежели я буду жив и все любим тобою, я брошу все и прилечу к тебе, чтобы прижать тебя уже навсегда к моей пламенной груди».
Действительно, только открытие кампании задержало Ростова и помешало ему приехать – как он обещал – и жениться на Соне. Отрадненская осень с охотой и зима со святками и с любовью Сони открыли ему перспективу тихих дворянских радостей и спокойствия, которых он не знал прежде и которые теперь манили его к себе. «Славная жена, дети, добрая стая гончих, лихие десять – двенадцать свор борзых, хозяйство, соседи, служба по выборам! – думал он. Но теперь была кампания, и надо было оставаться в полку. А так как это надо было, то Николай Ростов, по своему характеру, был доволен и той жизнью, которую он вел в полку, и сумел сделать себе эту жизнь приятною.
Приехав из отпуска, радостно встреченный товарищами, Николай был посылал за ремонтом и из Малороссии привел отличных лошадей, которые радовали его и заслужили ему похвалы от начальства. В отсутствие его он был произведен в ротмистры, и когда полк был поставлен на военное положение с увеличенным комплектом, он опять получил свой прежний эскадрон.
Началась кампания, полк был двинут в Польшу, выдавалось двойное жалованье, прибыли новые офицеры, новые люди, лошади; и, главное, распространилось то возбужденно веселое настроение, которое сопутствует началу войны; и Ростов, сознавая свое выгодное положение в полку, весь предался удовольствиям и интересам военной службы, хотя и знал, что рано или поздно придется их покинуть.
Войска отступали от Вильны по разным сложным государственным, политическим и тактическим причинам. Каждый шаг отступления сопровождался сложной игрой интересов, умозаключений и страстей в главном штабе. Для гусар же Павлоградского полка весь этот отступательный поход, в лучшую пору лета, с достаточным продовольствием, был самым простым и веселым делом. Унывать, беспокоиться и интриговать могли в главной квартире, а в глубокой армии и не спрашивали себя, куда, зачем идут. Если жалели, что отступают, то только потому, что надо было выходить из обжитой квартиры, от хорошенькой панны. Ежели и приходило кому нибудь в голову, что дела плохи, то, как следует хорошему военному человеку, тот, кому это приходило в голову, старался быть весел и не думать об общем ходе дел, а думать о своем ближайшем деле. Сначала весело стояли подле Вильны, заводя знакомства с польскими помещиками и ожидая и отбывая смотры государя и других высших командиров. Потом пришел приказ отступить к Свенцянам и истреблять провиант, который нельзя было увезти. Свенцяны памятны были гусарам только потому, что это был пьяный лагерь, как прозвала вся армия стоянку у Свенцян, и потому, что в Свенцянах много было жалоб на войска за то, что они, воспользовавшись приказанием отбирать провиант, в числе провианта забирали и лошадей, и экипажи, и ковры у польских панов. Ростов помнил Свенцяны потому, что он в первый день вступления в это местечко сменил вахмистра и не мог справиться с перепившимися всеми людьми эскадрона, которые без его ведома увезли пять бочек старого пива. От Свенцян отступали дальше и дальше до Дриссы, и опять отступили от Дриссы, уже приближаясь к русским границам.
13 го июля павлоградцам в первый раз пришлось быть в серьезном деле.
12 го июля в ночь, накануне дела, была сильная буря с дождем и грозой. Лето 1812 года вообще было замечательно бурями.
Павлоградские два эскадрона стояли биваками, среди выбитого дотла скотом и лошадьми, уже выколосившегося ржаного поля. Дождь лил ливмя, и Ростов с покровительствуемым им молодым офицером Ильиным сидел под огороженным на скорую руку шалашиком. Офицер их полка, с длинными усами, продолжавшимися от щек, ездивший в штаб и застигнутый дождем, зашел к Ростову.
– Я, граф, из штаба. Слышали подвиг Раевского? – И офицер рассказал подробности Салтановского сражения, слышанные им в штабе.
Ростов, пожимаясь шеей, за которую затекала вода, курил трубку и слушал невнимательно, изредка поглядывая на молодого офицера Ильина, который жался около него. Офицер этот, шестнадцатилетний мальчик, недавно поступивший в полк, был теперь в отношении к Николаю тем, чем был Николай в отношении к Денисову семь лет тому назад. Ильин старался во всем подражать Ростову и, как женщина, был влюблен в него.
Офицер с двойными усами, Здржинский, рассказывал напыщенно о том, как Салтановская плотина была Фермопилами русских, как на этой плотине был совершен генералом Раевским поступок, достойный древности. Здржинский рассказывал поступок Раевского, который вывел на плотину своих двух сыновей под страшный огонь и с ними рядом пошел в атаку. Ростов слушал рассказ и не только ничего не говорил в подтверждение восторга Здржинского, но, напротив, имел вид человека, который стыдился того, что ему рассказывают, хотя и не намерен возражать. Ростов после Аустерлицкой и 1807 года кампаний знал по своему собственному опыту, что, рассказывая военные происшествия, всегда врут, как и сам он врал, рассказывая; во вторых, он имел настолько опытности, что знал, как все происходит на войне совсем не так, как мы можем воображать и рассказывать. И потому ему не нравился рассказ Здржинского, не нравился и сам Здржинский, который, с своими усами от щек, по своей привычке низко нагибался над лицом того, кому он рассказывал, и теснил его в тесном шалаше. Ростов молча смотрел на него. «Во первых, на плотине, которую атаковали, должна была быть, верно, такая путаница и теснота, что ежели Раевский и вывел своих сыновей, то это ни на кого не могло подействовать, кроме как человек на десять, которые были около самого его, – думал Ростов, – остальные и не могли видеть, как и с кем шел Раевский по плотине. Но и те, которые видели это, не могли очень воодушевиться, потому что что им было за дело до нежных родительских чувств Раевского, когда тут дело шло о собственной шкуре? Потом оттого, что возьмут или не возьмут Салтановскую плотину, не зависела судьба отечества, как нам описывают это про Фермопилы. И стало быть, зачем же было приносить такую жертву? И потом, зачем тут, на войне, мешать своих детей? Я бы не только Петю брата не повел бы, даже и Ильина, даже этого чужого мне, но доброго мальчика, постарался бы поставить куда нибудь под защиту», – продолжал думать Ростов, слушая Здржинского. Но он не сказал своих мыслей: он и на это уже имел опыт. Он знал, что этот рассказ содействовал к прославлению нашего оружия, и потому надо было делать вид, что не сомневаешься в нем. Так он и делал.
– Однако мочи нет, – сказал Ильин, замечавший, что Ростову не нравится разговор Здржинского. – И чулки, и рубашка, и под меня подтекло. Пойду искать приюта. Кажется, дождик полегче. – Ильин вышел, и Здржинский уехал.
Через пять минут Ильин, шлепая по грязи, прибежал к шалашу.
– Ура! Ростов, идем скорее. Нашел! Вот тут шагов двести корчма, уж туда забрались наши. Хоть посушимся, и Марья Генриховна там.