Дивия
Дивия (Дива, Дева, Диана) — богиня в древнерусских поучениях против язычества, образ из эклектических представлений средневекового книжника о «язычестве», в которых смешивались античные и славянские божества.
Также Дивия — богиня природы, мать всего живого.
Упомянута в той части переводной «Беседе Григория Богослова об испытании града (градом)», которая признается вставкой русского книжника XI века. Здесь, после перечисления пережитков язычества, сказано «Овъ Дыю жъреть, а другый — Дивии…». Судя по всему, Дивия здесь — это женское соответствие Дыю, то есть греческому Зевсу из церковных текстов.
Б. А. Рыбаков видит в Дивии Великую Богиню-мать и соотносит её с Ма-Дивией крито-микенского периода. По его мнению, слова «Беседы Григория Богослова» свидетельствуют о поклонении этой богине спустя столетие после крещения Руси[1].
В «Слове об идолах» богиня Дива упомянута после Мокоши. Не исключено, что Дива в данном случае — не имя богини, а эпитет Мокоши: Мокошь-дева[2].
Близкая Дионе богиня Дивия выступала в роли супруги Зевса в микенском пантеоне Пилоса[3].
Напишите отзыв о статье "Дивия"
Примечания
- ↑ Рыбаков Б. А. Язычество древних славян. [malib.ru/rybakov_slyazychestvo/17/b/ Истоки славянской мифологии. Рождение богинь и богов]
- ↑ Зубов Н. И. [kapija.narod.ru/Ethnoslavistics/zub_fantomy.htm Научные фантомы славянского Олимпа] // Живая старина. М., 1995. № 3 (7). С. 46-48.
- ↑ Примечания А. И. Зайцева в кн. Гомер. Илиада. — Л.: Наука, 1990. — С. 458. — ISBN 5-02-027982-X.
Отрывок, характеризующий Дивия
– Ах, это вы, mon cousin?Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
