Дивов, Иван Иванович

Иван Иванович Дивов (24 ноября (5 декабря) 1706 — 10 октября (21 октября) 1773) — действительный тайный советник, президент юстиц-коллегии, сенатор.

Родился 24 ноября (5 декабря) 1706 г.; на службу вступил в 1722 г. в Невский пехотный полк ротным писарем, в 1726 г. взят в походную канцелярию генерала Бона генеральным писарем и, находясь при нем, в 1728 г. произведен в секретари ранга поручика. В 1731 г., поступив в штат фельдмаршала князя Трубецкого, он получил чины обер-аудитора в 1734 г. и генерал-аудитора-лейтенанта в следующем, а в 1740 г. был пожалован в советники счетной экспедиции военной коллегии. По воцарении Елизаветы Петровны находился при следственной комиссии, рассматривавшей поступки Б. X. Миниха, А. И. Остермана, М. Г. Головкина и других лиц, пользовавшихся особым доверием Анны Леопольдовны. Здесь, благодаря ловкой изворотливости своего ума, он приобрел особенную благосклонность первоприсутствовавшего в этой комиссии генерал-прокурора князя Никиты Юрьевича Трубецкого и тем открыл себе путь к дальнейшему возвышению. В 1741 г. он был произведен в генерал-рекетмейстеры, в 1748 г. был пожалован в генерал-майоры, с оставлением при прежней должности, в 1752 г. получил орден св. Анны, в конце 1755 г. был пожалован в чин тайного советника, а в 1762 г. Пётр III назначил его генерал-полицеймейстером в Москве. Екатерина II в 1764 г. определила Дивова в президенты юстиц-коллегии и в сенаторы, а 29 сентября 1767 г. уволила его, по прошению, от службы с чином действительного тайного советника.

Скончался 10 октября (21 октября) 1773 года, похоронен на Лазаревском кладбище Александро-Невской Лавры.

Семья

Старший сын — Адриан (Андриан, Андрей) (?—1814) — тайный советник, сенатор, герой Чесменского сражения.

Источники

Русский биографический словарь: В 25 т. / под наблюдением А. А. Половцова. 1896—1918.

Отрывок, характеризующий Дивов, Иван Иванович

– Я выпью, давай бутылку рому! – закричал Пьер, решительным и пьяным жестом ударяя по столу, и полез в окно.
Его схватили за руки; но он был так силен, что далеко оттолкнул того, кто приблизился к нему.
– Нет, его так не уломаешь ни за что, – говорил Анатоль, – постойте, я его обману. Послушай, я с тобой держу пари, но завтра, а теперь мы все едем к***.
– Едем, – закричал Пьер, – едем!… И Мишку с собой берем…
И он ухватил медведя, и, обняв и подняв его, стал кружиться с ним по комнате.


Князь Василий исполнил обещание, данное на вечере у Анны Павловны княгине Друбецкой, просившей его о своем единственном сыне Борисе. О нем было доложено государю, и, не в пример другим, он был переведен в гвардию Семеновского полка прапорщиком. Но адъютантом или состоящим при Кутузове Борис так и не был назначен, несмотря на все хлопоты и происки Анны Михайловны. Вскоре после вечера Анны Павловны Анна Михайловна вернулась в Москву, прямо к своим богатым родственникам Ростовым, у которых она стояла в Москве и у которых с детства воспитывался и годами живал ее обожаемый Боренька, только что произведенный в армейские и тотчас же переведенный в гвардейские прапорщики. Гвардия уже вышла из Петербурга 10 го августа, и сын, оставшийся для обмундирования в Москве, должен был догнать ее по дороге в Радзивилов.
У Ростовых были именинницы Натальи, мать и меньшая дочь. С утра, не переставая, подъезжали и отъезжали цуги, подвозившие поздравителей к большому, всей Москве известному дому графини Ростовой на Поварской. Графиня с красивой старшею дочерью и гостями, не перестававшими сменять один другого, сидели в гостиной.
Графиня была женщина с восточным типом худого лица, лет сорока пяти, видимо изнуренная детьми, которых у ней было двенадцать человек. Медлительность ее движений и говора, происходившая от слабости сил, придавала ей значительный вид, внушавший уважение. Княгиня Анна Михайловна Друбецкая, как домашний человек, сидела тут же, помогая в деле принимания и занимания разговором гостей. Молодежь была в задних комнатах, не находя нужным участвовать в приеме визитов. Граф встречал и провожал гостей, приглашая всех к обеду.
«Очень, очень вам благодарен, ma chere или mon cher [моя дорогая или мой дорогой] (ma сherе или mon cher он говорил всем без исключения, без малейших оттенков как выше, так и ниже его стоявшим людям) за себя и за дорогих именинниц. Смотрите же, приезжайте обедать. Вы меня обидите, mon cher. Душевно прошу вас от всего семейства, ma chere». Эти слова с одинаковым выражением на полном веселом и чисто выбритом лице и с одинаково крепким пожатием руки и повторяемыми короткими поклонами говорил он всем без исключения и изменения. Проводив одного гостя, граф возвращался к тому или той, которые еще были в гостиной; придвинув кресла и с видом человека, любящего и умеющего пожить, молодецки расставив ноги и положив на колена руки, он значительно покачивался, предлагал догадки о погоде, советовался о здоровье, иногда на русском, иногда на очень дурном, но самоуверенном французском языке, и снова с видом усталого, но твердого в исполнении обязанности человека шел провожать, оправляя редкие седые волосы на лысине, и опять звал обедать. Иногда, возвращаясь из передней, он заходил через цветочную и официантскую в большую мраморную залу, где накрывали стол на восемьдесят кувертов, и, глядя на официантов, носивших серебро и фарфор, расставлявших столы и развертывавших камчатные скатерти, подзывал к себе Дмитрия Васильевича, дворянина, занимавшегося всеми его делами, и говорил: «Ну, ну, Митенька, смотри, чтоб всё было хорошо. Так, так, – говорил он, с удовольствием оглядывая огромный раздвинутый стол. – Главное – сервировка. То то…» И он уходил, самодовольно вздыхая, опять в гостиную.