Диденко, Игорь Николаевич

Игорь Николаевич Диденко Ігор Миколайович Діденко
глава правления (исполняющий обязанности) национальной акционерной компании «Нафтогаз Украины»
7 апреля — 20 июня 2000 года
Предшественник:	Игорь Бакай
Преемник:	Вадим Копылов
Рождение:	20 апреля 1964(1964-04-20) (60 лет) город Казатин, Винницкая область, Украина
Мать:	проживает в селе
Супруга:	женат
Дети:	имеет четверых детей; старшая дочь — 1983 г. р.

И́горь Никола́евич Диде́нко (укр. І́гор Микола́йович Діде́нко, род. 20 квітня 1964) — до 2000 года украинский бизнесмен, после 2000 года - госслужащий высшего уровня. В период 1993—1997 — владелец крупнейших цементных заводов Украины; с 1998 один из руководителей государственной фирмы «Укрнафта»; в 1999—2000 и в 2008—2010 — 1-й заместитель председателя правления НАК «Нафтогаз»; в 2000 исполнял обязанности председателя НАК «Нафтогаз».

Известен тем, что во исполнение российско-украинского договора от 19.01.2009 принял на баланс государственной компании НАК «Нафтогаз» 11 млрд м³ газа от компании «Росукрэнерго» в счёт имевшегося у неё долга в размере $1,7 млрд, за что арестован 9 июля 2010 (ст. 191 Уголовного кодекса Украины, «растрата чужого имущества в особо крупных размерах»); по состоянию на июнь 2011 находится в СИЗО, 26 апреля 2011 дело Диденко возвращено Генпрокуратуре на дорасследование.

С 8 мая 2014 — заместитель Министра энергетики и угольной промышленности Украины.

8 декабря 2015 года Заместитель министра энергетики и угольной промышленности Украины Игорь Диденко написал заявление об отставке по собственному желанию. 

Ранние годы. Образование

И́горь Никола́евич Диде́нко (укр. І́гор Микола́йович Діде́нко), родился в 1964 году в г. Казатин (укр. Козя́тин) Винницкой области. После окончания школы поступил в Киевский университет им. Т. Шевченко — на факультет кибернетики. В 1986 получил диплом по специальности «экономическая кибернетика». После окончания университета направлен на работу на Киевский радиозавод в конструкторское бюро. Вступил в компартию; в 1988 избран секретарем комитета комсомола Киевского радиозавода.

«Цементный бизнес» Диденко (1993—1997)

В конце 80-х идёт в частный бизнес. Начиная с 1993 — долгое время возглавлял ООО «Хорда», которая владела пятью цементными заводами. ООО «Хорда» — дочернее предприятие «Градобанка» («Градобанк» возник на базе «Киевкоопбанка», возглавлял эти банки Виктор Жердицкий).

До 1996 года «Градобанк» входил в десятку крупнейших банков Украины (кредитные вложения «Градобанка» на тот момент составляли более $250 млн.). Наибольшая доля инвестиций банка приходится на дочернюю структуру «Градобанка» — ООО «Хорда», которую возглавлял Игорь Диденко. Основное внимание Жердицкого и Диденко — было направлено на цементные заводы. В 1993—1995 годах «Хорда» выделяет более $20 млн на оптимизацию основных производственных мощностей Каменец-Подольського цементного завода. В 1996 году «Градобанк» получает контроль над Николаевским цементным заводом во Львовской области — второе по величине предприятие цементной отрасли на Украине. В 1997 Николаевским цементным заводом заинтересовалась французская фирма «Ляфарж» (один из крупнейших производителей цемента на европейском рынке), которая скупала предприятия по всей Восточной Европе. С усиленным интересом «Ляфарж» к украинскому заводу и связывают последующий арест Виктора Жердицкого (12 марта 1997 года, на Украине) — хотя официально Жердицкому инкриминировали «махинации с деньгами, выделенными правительством Германии в качестве компенсации украинским остарбайтерам (за принудительные работы в Германии в 1941—1945 годах)».

Пресса сообщала, что якобы в офис «Градобанка» приходили представители «Ляфаржа» и предлагали содействие в освобождении Жердицкого при условии, что «Градобанк» и «Хорда» не препятствуют тому, чтобы «Ляфарж» приобрёл контрольный пакет акций «Николаевцемента». Игорь Диденко, который (после ареста Жердицкого) взял на себя все функции по защите предприятия, отказался. И проиграл. Сообщалось, то на стороне «французских инвестиций от Ляфаржа» выступали : премьер-министр Валерий Пустовойтенко и вице-премьер Сергей Тигипко. В частности, Сергею Тигипко в ноябре 1997 года была вручена высшая награда Франции — Орден Почетного Легиона (за экономическое сотрудничество с Францией).

Диденко рассказывал эту историю в таких словах : «Когда Жердицкий занимался цементной отраслью, его основным конкурентом был „Лафарж“. Они („Лафарж“) имели прямой выход на Кучму, Ширак встречался с ним (с Кучмой) довольно регулярно». «Мои объекты, которые забрали полностью — это цементная отрасль. Комбинация „улыбка Ширака в обмен на благосклонность Кучмы“ привела к тому, что у группы „Хорда“ были изъяты акции пяти цементных заводов. На сегодняшний день это мощные бизнес-структуры, их забрали незаконно. Поскольку это делалось с привлечением Фонда госимущества, то при наличии политической воли к этим вопросам надо возвращаться. Хотя де-факто их забирали у „Градобанка“, который, в свою очередь, захватил их у „Хорды“ за невозвращённые кредиты. Сейчас я не знаю, существует ли вообще „Градобанк“. Одной из причин, почему французскому „Лафаржу“ удалось завладеть нашим цементным комплексом, является то, что с нами не рассчитались потребители цемента. Наибольшим должником был „Киевгорстрой“, вечно возглавляемый Поляченко. Их куратором, который полностью признавал долги — в 5 миллионов долларов образца 1993 года! — был заместитель городского головы Омельченко. Но, после его назначения городским головой Киева, Омельченко просто исчез из процесса общения. Очень жаль, что люди такого уровня обладают способностью банально „кидать“ бизнесменов. И я очень сочувствую доверчивым вкладчикам, которые могут попасть в ловушку финансово-строительной пирамиды в Киеве».

Через полгода (осенью-1997) Жердицкого выпустили из СИЗО без суда. Дело закрыли. Через несколько месяцев, в марте-1998, Жердицкий был избран «народным депутатом парламента Украины» и получил «депутатскую неприкосновенность» — избран он был в Закарпатской области, которая считалась вотчиной Медведчука (руководителя администрации президента Кучмы). В те годы «команда президента Кучмы» победила «команду Лазаренко», на Украине продолжалась жёсткая конкуренция в верхах в сфере политики и бизнеса.

«Укрнафта» и «Нафтогаз» в 1998—2000

После потери позиций в «цементной отрасли» в 1997 году («Градобанк» забрал за долги — 5 заводов фирмы «Хорда»; а у «Градобанка» эти заводы забрала фирма «Лафарж») Игорь Диденко к осени-1997 — переключился на работу в государственной фирме «Укрнафта».

В начале 1998 года (незадолго до выборов в Верховную Раду Украины) Игорь Диденко стал одним из управляющих государственной компании ОАО «Укрнафта»; его компаньоном становится Игорь Бакай (глава государственной компании НАК «Нафтогаз»; человек, из команды президента Кучмы), с которым Диденко сохранил хорошие отношения даже в 2005 году, хотя Бакай принадлежал к «команде Кучмы», а Диденко от той команды пострадал.

В июне 1998 года «Укрнафта» вошла в Национальную акционерную компанию «Нафтогаз Украины», Игорь Диденко стал первым заместителем Игоря Бакая (председателя правления «Нафтогаза»). Диденко контролировал часть нефтегазового рынка, но считается, что Диденко так и не успел стать «олигархом».

В марте 2000 (во время правительства Ющенко-Тимошенко) Бакай написал заявление об отставке с поста председателя правления «Нафтогаза» (тогда же ушёл в отставку и министр экономики Тигипко); и обязанности председателя правления НАК «Нафтогаза» стал исполнять Диденко. Однако уже 20 июня 2000 года Диденко был уволен с этого поста (приказ об увольнении подписал первый вице-премьер Ехануров).

Диденко занял неоднозначную политическую позицию, с одной стороны, он всегда имел хорошие отношения с экс-главой Нафтогаза Бакаем (а Бакай входил в число наиболее доверенных лиц президента Кучмы); с другой стороны, после отставки Бакая (весной 2000 года) Диденко стал и. о. главы Нафтогаза в правительстве Ющенко-Тимошенко. На этом посту Диденко вызвал недовольство и команды Кучмы (тем, что работал в русле «нефте-газовых реформ Тимошенко»), и команды Ющенко-Тимошенко :

• В мае 2000 года Диденко санкционировал (вопреки мнения профильного вице-премьера Тимошенко) «вексельный взаимозачёт» между государственным «Днепрэнерго» и «приватизированными облэнерго» (большая часть которых была под влиянием народного депутата Григория Суркиса (из команды Кучмы)); с привлечением к операциям «Украинского кредитного банка» (в управляющий совет которого входил тот же Г. Суркис). В результате государство могло потерять 550 млн грн. Кабинет Министров аннулировал данную операцию и Ющенко подготовил проект постановления об отставке Диденко. Но Диденко устоял.
• В июне 2000 года Диденко (вновь по просьбе команды Кучмы) идёт на демонстрацию несостоятельности «правительства Ющенко-Тимошенко» : Нафтогаз отключает подачу газа нескольким предприятиям Днепропетровска во время пребывания там президентов Кучмы и Назарбаева. В результате, 20 июня 2000 года первый вице-премьер Юрий Ехануров подписал Постановление Кабинета Министров № 999 об освобождении Игоря Диденко с должности руководителя «Нафтогаза».

Отставка Диденко (и тем более Бакая) означала временное ослабление влияния «команды президента Кучмы» на рынок газа и нефтепродуктов — это дало вице-премьеру по топливно-энергетическому комплексу Тимошенко возможность реформировать рынок газа и нефти на Украине (в частности, Тимошенко исключила «вексельные взаимозачёты и бартер»); и получить весьма существенные средства для гос. бюджета.

Политические взгляды Диденко

Игорь Диденко не являлся, и не является «политическим деятелем Украины»; он был крупным бизнесменом в 1993—1997 годах (без статуса «олигарха»); с 1998 года — Диденко является одним из руководителей ОАО «Укранафта»; с 1999 — одним из руководителей НАК «Нафтогаз» (то есть является «государственным служащим высшего ранга»).

Диденко трудно отнести к какой-либо «группе или партии „в украинской политике“» :

• В 1997 году Игорь Диденко вступает в «Партию „Реформы и порядок“» (сокращённо «ПРП»; это партия либерально-патриотического направления; лидером партии являлся Виктор Пинзеник, который с 2000 примыкал к премьер-министру Ющенко).
• Во время работы в НАК «Нафтогаз» (1998—2000) — был партнёром главы «Нафтогаза» Игоря Бакая; был близок к «группе Волкова» (Волков и Бакай это «ближайшее окружение президента Кучмы» в 1998—2004, усилиями которых была, в частности, уволена Тимошенко в январе 2001). В декабре 2005 (когда Бакай был уже «в опале у оранжевых властей» и скрывался от правоохранительных органов Украины в Москве) Диденко открыто поддержал Бакая : «Бакай — проукраински настроенный человек».
• Но в то же время, у Диденко (в 1990-х) были плохие отношения с Сергеем Тигипко (поскольку Тигипко помогал «Ляфарж» в борьбе против «цементного бизнеса Диденко»); и даже с Виктором Медведчуком : «Эксперты считают, что реальными целями в „деле Жердицкого“ являются Пинзеник и Ющенко и что за банкротством „Градобанка“ стоит… нынешний (март 2004) глава Администрации Президента Виктор Медведчук)».
• В период работы и. о. главы НАК «Нафтогаз» в 2000 — у Диденко был «конфликт на производственной почве» с вице-премьером Ю. Тимошенко. Хотя в январе 2008 — именно премьер Тимошенко назначает Диденко «первым заместителей главы „Нафтограза“», возвратив, таким образом, Диденко на его пост через 8 лет.
• В период 2008—2010 (период «КабМина Тимошенко») Диденко редко появлялся в СМИ. Выполняя «договор между Украиной и Россией от 19.1.2009», Диденко принял на баланс НАК «Нафтогаз» 11 млрд м³ природного газа от «Газпрома» (за что Диденко был арестован после прихода к власти Януковича).

Диденко под следствием в немецкой тюрьме в 2001—2004 годах

Вновь «дело Жердицкого». Суд над Диденко в 2001—2004. Оправдание Диденко

Жердицкого выпустили из СИЗО (на Украине) без суда — осенью 1997 года. С марта-1998 Жердицкий был избран «депутатом парламента Украины» и пользовался депутатской неприкосновенностью. Лишь через три года «правоохранительные органы Украины» вновь вспомнили о «деньгах остарбайтеров» — и в конце 2000 года организовали арест депутата Жердицкого в Германии (именно в Германии, потому что Жердицкий был депутатом парламента Украины, и имел «депутатскую неприкосновенность» от ареста на Украине). Жердицкого обвинили в давнем деле 1996—1997 годов : в присвоении DM86 млн украинских остарбайтеров.

Диденко не преследовали во время «первого ареста Жердицкого на Украине, 1997». Бывшие компаньоны Жердицкий и Диденко — рассорились ещё в 1996—1997 годах (потому что «Градобанк» отобрал за долги — все цементные заводы «Хорды»). Однако, 14 июля 2001 года Диденко был арестован немецкой полицией в аэропорту Франкфурта (во время транзитного перелёта в Киев — Диденко вышел из «зоны аэропорта» на территорию Германии, где и был арестован) — был обвинён в сговоре с Жердицким, и в расхищении «4 млн дойчмарок остарбайтеров» из «Градобанка» в 1997 году. Диденко так комментировал те события:

• «Его (Жердицкого) задержали (в Германии, 2000 год), обвинив в отмывании денег, но это отпало через полгода. Поэтому им стал нужен я — ведь они держали парламентария другой страны (Жердицкого) за решеткой без всякой судебной перспективы! Сначала они попытались пришить злоупотребления деньгами остарбайтеров. Когда это дело развалилось и они это признали, то начали раскручивать обычные бизнес-связи украинского банка („Градобанка“) с украинской фирмой („Хорда“)!».

В июне-2004 Диденко был приговорен «земельным судом в Хильдесхайме (Германия)» к 4 годам и 3 месяцам лишения свободы (и тогда же освобождён из заключения в связи с тем, что уже отсидел две трети этого срока в предварительном заключении); но подал апелляцию и был полностью оправдан судом более высокой инстанции во Франкфурте-на-Майне в декабре 2004 года. В 2008 году вновь занял пост «первого заместителя председателя правления НАК „Нафтогаз“».

Следствие в Гильдесхайме по делу Диденко длилось 35 месяцев (беспрецедентно долго); всё это время Диденко находился в одиночной камере 8 м² (с телевизором и даже с «ограниченным интернетом»); Диденко ходил на судебные заседания в майке с надписью «Я ненавиже немецкую ложь» (на ношение майки дала разрешение судья). Сразу же после оглашения приговора (летом 2004) — Диденко был выпущен на свободу (но оставался в Германии; а на Украину вернулся лишь 8.2.2005 — то есть после назначения «КабМина Тимошенко» 4.2.2005). Диденко поясняет эти события так :

• «Вопрос : За что же суд Германии приговорил вас к четырём годам и трём месяцам тюремного заключения? — За то, что я якобы помог Жердицкому злоупотребить доверием в отношении его родного „Градобанка“. Но этот вердикт не вступил в законную силу. Материалы сейчас находятся в Генеральной прокуратуре Германии, затем они поступят на рассмотрение в Верховный суд ФРГ. Мои шансы на оправдательный приговор в немецком суде очень оптимистичны. Находясь за решеткой 35 месяцев, я не был осужден. Суд просто выбрал срок наказания так, чтобы „на момент вынесения приговора“ я уже отсидел две трети этого времени. Ибо это давало возможность мне сразу выйти на волю».

Диденко был полностью оправдан в Германии в 2004 году

В декабре 2004 года Диденко был полностью оправдан судом Франкфурта. В интервью сайту «Украинская правда» (16.12.2005) Диденко заявил и продемонстрировал оправдательный приговор — «к деньгам остарбайтеров он не имел никакого отношения. Это обвинение просто отпало во время суда»:

• «Еще раз подчеркиваю: ни злоупотребления, ни тем более „кражи остарбайтерские денег“ ни по украинским, ни по немецким законам никогда не было. Могу показать цитату из приговора немецкого суда (во Франкфурте), где заявлено: несуществующая кража остарбайтерские денег не имела никакой связи с вопросом, который изучался три года в суде Гильдесхайма (по делу Диденко)».

В 2005 году Диденко добился снятия судимости. А в 2006 году Верховный суд Германии оправдал и Жердицкого.

Причины ареста Диденко в 2001 году

Как следует из оправдательного решения суда — причины ареста Диденко не связаны с «деньгами остарбайтеров», по мнению самого Диденко и украинской прессы, преследование Диденко связано с тем, что он оказался в «правительстве Ющенко-Тимошенко 2000—2001 годов» и принимал участие в «реформировании газового рынка» :
1) В 2000 году Диденко конфликтовал с вице-премьером Тимошенко, однако сам Диденко оказался автором некоторых «реформ нефте-газового сектора» :
— «Вопрос сайта „Украинская правда“, декабрь-2005 : Известно, что когда вы работали исполняющим обязанности главы „Нафтогаза“, у вас был конфликт с Тимошенко. — Был, но он был вызван абсолютно производственными причинами. Тимошенко отстаивала один путь развития „Нафтогаза“ и его подразделений, я — другой. У неё в 1999 году были представления образца 1994 года о функционировании газового комплекса. Она оперировала из своего удачного опыта трех-пятилетней давности. Хотя Тимошенко тогда (2000 год) действительно сделала весьма позитивные шаги на рынке торговли электроэнергии, а мы сделали достаточно позитивные шаги на рынке торговли газом».

2) Диденко утверждал, что за два дня до ареста встречался с Ющенко по поводу будущих выборов (надо отметить, что партия в которую входил Диденко, либеральная партия «Партия реформы и порядок», в то время уже была в блоке Ющенко) :
— «Последняя моя встреча с ним (с Ющенко) была за два дня до моего ареста, даже помню дату — 12 июля 2001 года. Мы дискутировали о конфигурации выборов в парламент 2002 года».

3) Также Диденко говорил, что «дело Градобанка» пытались привязать к лидеру оппозиции Ющенко (который до 1999 года возглавлял НацБанк Украины) : «Вопрос : Немецкий суд освободил вас летом 2004 года. Почему вы сразу не вернулись на Украину — боялись Кучмы? — Я был готов вернуться. Но определенные силы — сторонники прежней власти — просили меня во время заключения и после освобождения давать лживые интервью против кандидата в президенты Ющенко, связанные с остарбайтерскими деньгами. Если помните, то Янукович не побрезговал упомянуть эту тему даже во время дебатов с Ющенко (в декабре-2004). Но я ответственно заявляю — кражи остарбайтерские денег ни-ког-да не бы-ло! Это доказал немецкий суд. Всех заинтересованных могу ознакомить с документами».

4) О дне ареста Диденко говорил : «Кстати, я тогда ехал на последнее собеседование с тогдашним премьером Кинахом для повторного назначения меня первым заместителем главы „Нафтогаза“». Нафтогаз рассматривался как мощный финансовый ресурс; приближались парламентские выборы-2002 и власть стремилась не допустить сторонников оппозиции к ресурсам «Нафтогаза» (на выборах-2002 оппозиция действительно победила «провластные партии»).

Семья Игоря Диденко

О семье И. Диденко известно немного :
— В 2001—2004 годах — по указанию И. Диденко семья проживала в Испании, поскольку опасались возвращаться на Украину. По состоянию на июль 2010 Диденко имел трёх малолетних детей; женат.
— О сыне (1997 г. р.) Диденко рассказывал : «мой маленький сын с четырех до семи лет своей жизни ежемесячно ездил из Испании в немецкую тюрьму. Перед свиданиями со мной его обыскивали как настоящего преступника!»; «мой сын ходил в социальную школу в родном селе Хуана Антонио Самаранча (в Испании) вместе с африканцами и латиноамериканцами».

2004—2008 года

В 2004—2008 гг. Диденко являлся председателем совета директоров «Международного института проблем энергетической безопасности».

2008 год. Выдворение посредника «УкрГазЭнерго»

В 2008 году И. Диденко был назначен на должность первого заместителя председателя правления НАК «Нафтогаз» — премьер-министр Тимошенко, которая отзывалась о нём как о «махинаторе» 8 лет назад, сменила свою точку зрения. С первых дней работы — Диденко проводит линию премьер-министра (с которой был согласен и президент Ющенко) на выдворение с рынка Украины — посредника «УкрГазЕнерго» (который был создан правительством Еханурова), события развивались довольно остро (пик обострения пришёлся на 8 февраля 2008).

2010 год. Арест Диденко по делу Росукрэнерго

10 июня 2010 против И. Диденко было открыто уголовное дело по подозрению в «растрате чужого имущества в особо крупных размерах» (ст. 191 Уголовного кодекса Украины).

9 июля 2010 (пятница) Диденко был арестован СБУ на улице, по дороге с работы : «Его просто схватили на улице и предъявили обвинения в экономических преступлениях». На этот же день припало «60-ти летие Януковича» (в личном дворце Януковича в Крыму происходило шумное празднование, были приглашены олигархи и звёзды эстрады, вёл концертную программу Ф. Киркоров; по оценкам прессы — стоимость юбилея составила более трёх млн. дол.).

Решение о взятии Диденко под стражу — приняла судья Мария Приндюк, которая в 2003 году выпустила «на подписку о невыезде» генерала Пукача (руководителя «департамента внешнего наблюдения» МВС Украины). По окончанию суда Диденко прокричал вслед судьям, выходившим из зала : «Теперь идите на Банковую за премией!»

Ю. Тимошенко так прокомментировала арест Диденко : «И господин Макаренко, и господин Диденко защищали национальные интересы Украины и убирали компанию RUE (РосУкрЭнерго) с газового рынка как посредника между Россией и Украиной».

12 июля 2010 газета «Коммерсантъ-Украина» поместила оценки экспертов относительно причин ареста Диденко :

• «Все, что делается, имеет только один смысл — сделать Юлию Тимошенко менее активной и более покладистой» — сказал директор Института проблем управления им. Горшенина Владимир Фесенко.
• «Действия СБУ призваны прежде всего остановить попытки БЮТ : законодательно помешать возврату 11 млрд кубометров газа RUE и отправить в отставку главу Минтопэнерго Юрия Бойко».

2011 год

26 апреля 2011 Печерский районный суд Киева возвратил в Генпрокуратуру дело по обвинению заместителя председателя НАК «Нафтогаз Украины» Игоря Диденко, экс-председателя Государственной таможенной службы Украины Анатолия Макаренко, бывшего заместителя начальника «Энергетической региональной таможни» Тараса Шепитько. Такое постановление суд вынес, в связи с возбуждением Генпрокуратурой Украины уголовного дела относительно экс-премьера Украины Юлии Тимошенко относительно «газовых контрактов между Украиной и Россией от 19.1.2009 года». Суд мотивировал своё решение тем, что по уголовным делам в отношении Диденко, Макаренко, а также Тимошенко «изучаются те же события и обстоятельства».

См. также

• Нафтогаз Украины

Отрывок, характеризующий Диденко, Игорь Николаевич

Этого то Дрона Алпатыч, приехавший из разоренных Лысых Гор, призвал к себе в день похорон князя и приказал ему приготовить двенадцать лошадей под экипажи княжны и восемнадцать подвод под обоз, который должен был быть поднят из Богучарова. Хотя мужики и были оброчные, исполнение приказания этого не могло встретить затруднения, по мнению Алпатыча, так как в Богучарове было двести тридцать тягол и мужики были зажиточные. Но староста Дрон, выслушав приказание, молча опустил глаза. Алпатыч назвал ему мужиков, которых он знал и с которых он приказывал взять подводы.
Дрон отвечал, что лошади у этих мужиков в извозе. Алпатыч назвал других мужиков, и у тех лошадей не было, по словам Дрона, одни были под казенными подводами, другие бессильны, у третьих подохли лошади от бескормицы. Лошадей, по мнению Дрона, нельзя было собрать не только под обоз, но и под экипажи.
Алпатыч внимательно посмотрел на Дрона и нахмурился. Как Дрон был образцовым старостой мужиком, так и Алпатыч недаром управлял двадцать лет имениями князя и был образцовым управляющим. Он в высшей степени способен был понимать чутьем потребности и инстинкты народа, с которым имел дело, и потому он был превосходным управляющим. Взглянув на Дрона, он тотчас понял, что ответы Дрона не были выражением мысли Дрона, но выражением того общего настроения богучаровского мира, которым староста уже был захвачен. Но вместе с тем он знал, что нажившийся и ненавидимый миром Дрон должен был колебаться между двумя лагерями – господским и крестьянским. Это колебание он заметил в его взгляде, и потому Алпатыч, нахмурившись, придвинулся к Дрону.
– Ты, Дронушка, слушай! – сказал он. – Ты мне пустого не говори. Его сиятельство князь Андрей Николаич сами мне приказали, чтобы весь народ отправить и с неприятелем не оставаться, и царский на то приказ есть. А кто останется, тот царю изменник. Слышишь?
– Слушаю, – отвечал Дрон, не поднимая глаз.
Алпатыч не удовлетворился этим ответом.
– Эй, Дрон, худо будет! – сказал Алпатыч, покачав головой.
– Власть ваша! – сказал Дрон печально.
– Эй, Дрон, оставь! – повторил Алпатыч, вынимая руку из за пазухи и торжественным жестом указывая ею на пол под ноги Дрона. – Я не то, что тебя насквозь, я под тобой на три аршина все насквозь вижу, – сказал он, вглядываясь в пол под ноги Дрона.
Дрон смутился, бегло взглянул на Алпатыча и опять опустил глаза.
– Ты вздор то оставь и народу скажи, чтобы собирались из домов идти в Москву и готовили подводы завтра к утру под княжнин обоз, да сам на сходку не ходи. Слышишь?
Дрон вдруг упал в ноги.
– Яков Алпатыч, уволь! Возьми от меня ключи, уволь ради Христа.
– Оставь! – сказал Алпатыч строго. – Под тобой насквозь на три аршина вижу, – повторил он, зная, что его мастерство ходить за пчелами, знание того, когда сеять овес, и то, что он двадцать лет умел угодить старому князю, давно приобрели ему славу колдуна и что способность видеть на три аршина под человеком приписывается колдунам.
Дрон встал и хотел что то сказать, но Алпатыч перебил его:
– Что вы это вздумали? А?.. Что ж вы думаете? А?
– Что мне с народом делать? – сказал Дрон. – Взбуровило совсем. Я и то им говорю…
– То то говорю, – сказал Алпатыч. – Пьют? – коротко спросил он.
– Весь взбуровился, Яков Алпатыч: другую бочку привезли.
– Так ты слушай. Я к исправнику поеду, а ты народу повести, и чтоб они это бросили, и чтоб подводы были.
– Слушаю, – отвечал Дрон.
Больше Яков Алпатыч не настаивал. Он долго управлял народом и знал, что главное средство для того, чтобы люди повиновались, состоит в том, чтобы не показывать им сомнения в том, что они могут не повиноваться. Добившись от Дрона покорного «слушаю с», Яков Алпатыч удовлетворился этим, хотя он не только сомневался, но почти был уверен в том, что подводы без помощи воинской команды не будут доставлены.
И действительно, к вечеру подводы не были собраны. На деревне у кабака была опять сходка, и на сходке положено было угнать лошадей в лес и не выдавать подвод. Ничего не говоря об этом княжне, Алпатыч велел сложить с пришедших из Лысых Гор свою собственную кладь и приготовить этих лошадей под кареты княжны, а сам поехал к начальству.

Х
После похорон отца княжна Марья заперлась в своей комнате и никого не впускала к себе. К двери подошла девушка сказать, что Алпатыч пришел спросить приказания об отъезде. (Это было еще до разговора Алпатыча с Дроном.) Княжна Марья приподнялась с дивана, на котором она лежала, и сквозь затворенную дверь проговорила, что она никуда и никогда не поедет и просит, чтобы ее оставили в покое.
Окна комнаты, в которой лежала княжна Марья, были на запад. Она лежала на диване лицом к стене и, перебирая пальцами пуговицы на кожаной подушке, видела только эту подушку, и неясные мысли ее были сосредоточены на одном: она думала о невозвратимости смерти и о той своей душевной мерзости, которой она не знала до сих пор и которая выказалась во время болезни ее отца. Она хотела, но не смела молиться, не смела в том душевном состоянии, в котором она находилась, обращаться к богу. Она долго лежала в этом положении.
Солнце зашло на другую сторону дома и косыми вечерними лучами в открытые окна осветило комнату и часть сафьянной подушки, на которую смотрела княжна Марья. Ход мыслей ее вдруг приостановился. Она бессознательно приподнялась, оправила волоса, встала и подошла к окну, невольно вдыхая в себя прохладу ясного, но ветреного вечера.
«Да, теперь тебе удобно любоваться вечером! Его уж нет, и никто тебе не помешает», – сказала она себе, и, опустившись на стул, она упала головой на подоконник.
Кто то нежным и тихим голосом назвал ее со стороны сада и поцеловал в голову. Она оглянулась. Это была m lle Bourienne, в черном платье и плерезах. Она тихо подошла к княжне Марье, со вздохом поцеловала ее и тотчас же заплакала. Княжна Марья оглянулась на нее. Все прежние столкновения с нею, ревность к ней, вспомнились княжне Марье; вспомнилось и то, как он последнее время изменился к m lle Bourienne, не мог ее видеть, и, стало быть, как несправедливы были те упреки, которые княжна Марья в душе своей делала ей. «Да и мне ли, мне ли, желавшей его смерти, осуждать кого нибудь! – подумала она.
Княжне Марье живо представилось положение m lle Bourienne, в последнее время отдаленной от ее общества, но вместе с тем зависящей от нее и живущей в чужом доме. И ей стало жалко ее. Она кротко вопросительно посмотрела на нее и протянула ей руку. M lle Bourienne тотчас заплакала, стала целовать ее руку и говорить о горе, постигшем княжну, делая себя участницей этого горя. Она говорила о том, что единственное утешение в ее горе есть то, что княжна позволила ей разделить его с нею. Она говорила, что все бывшие недоразумения должны уничтожиться перед великим горем, что она чувствует себя чистой перед всеми и что он оттуда видит ее любовь и благодарность. Княжна слушала ее, не понимая ее слов, но изредка взглядывая на нее и вслушиваясь в звуки ее голоса.
– Ваше положение вдвойне ужасно, милая княжна, – помолчав немного, сказала m lle Bourienne. – Я понимаю, что вы не могли и не можете думать о себе; но я моей любовью к вам обязана это сделать… Алпатыч был у вас? Говорил он с вами об отъезде? – спросила она.
Княжна Марья не отвечала. Она не понимала, куда и кто должен был ехать. «Разве можно было что нибудь предпринимать теперь, думать о чем нибудь? Разве не все равно? Она не отвечала.
– Вы знаете ли, chere Marie, – сказала m lle Bourienne, – знаете ли, что мы в опасности, что мы окружены французами; ехать теперь опасно. Ежели мы поедем, мы почти наверное попадем в плен, и бог знает…
Княжна Марья смотрела на свою подругу, не понимая того, что она говорила.
– Ах, ежели бы кто нибудь знал, как мне все все равно теперь, – сказала она. – Разумеется, я ни за что не желала бы уехать от него… Алпатыч мне говорил что то об отъезде… Поговорите с ним, я ничего, ничего не могу и не хочу…
– Я говорила с ним. Он надеется, что мы успеем уехать завтра; но я думаю, что теперь лучше бы было остаться здесь, – сказала m lle Bourienne. – Потому что, согласитесь, chere Marie, попасть в руки солдат или бунтующих мужиков на дороге – было бы ужасно. – M lle Bourienne достала из ридикюля объявление на нерусской необыкновенной бумаге французского генерала Рамо о том, чтобы жители не покидали своих домов, что им оказано будет должное покровительство французскими властями, и подала ее княжне.
– Я думаю, что лучше обратиться к этому генералу, – сказала m lle Bourienne, – и я уверена, что вам будет оказано должное уважение.
Княжна Марья читала бумагу, и сухие рыдания задергали ее лицо.
– Через кого вы получили это? – сказала она.
– Вероятно, узнали, что я француженка по имени, – краснея, сказала m lle Bourienne.
Княжна Марья с бумагой в руке встала от окна и с бледным лицом вышла из комнаты и пошла в бывший кабинет князя Андрея.
– Дуняша, позовите ко мне Алпатыча, Дронушку, кого нибудь, – сказала княжна Марья, – и скажите Амалье Карловне, чтобы она не входила ко мне, – прибавила она, услыхав голос m lle Bourienne. – Поскорее ехать! Ехать скорее! – говорила княжна Марья, ужасаясь мысли о том, что она могла остаться во власти французов.
«Чтобы князь Андрей знал, что она во власти французов! Чтоб она, дочь князя Николая Андреича Болконского, просила господина генерала Рамо оказать ей покровительство и пользовалась его благодеяниями! – Эта мысль приводила ее в ужас, заставляла ее содрогаться, краснеть и чувствовать еще не испытанные ею припадки злобы и гордости. Все, что только было тяжелого и, главное, оскорбительного в ее положении, живо представлялось ей. «Они, французы, поселятся в этом доме; господин генерал Рамо займет кабинет князя Андрея; будет для забавы перебирать и читать его письма и бумаги. M lle Bourienne lui fera les honneurs de Богучарово. [Мадемуазель Бурьен будет принимать его с почестями в Богучарове.] Мне дадут комнатку из милости; солдаты разорят свежую могилу отца, чтобы снять с него кресты и звезды; они мне будут рассказывать о победах над русскими, будут притворно выражать сочувствие моему горю… – думала княжна Марья не своими мыслями, но чувствуя себя обязанной думать за себя мыслями своего отца и брата. Для нее лично было все равно, где бы ни оставаться и что бы с ней ни было; но она чувствовала себя вместе с тем представительницей своего покойного отца и князя Андрея. Она невольно думала их мыслями и чувствовала их чувствами. Что бы они сказали, что бы они сделали теперь, то самое она чувствовала необходимым сделать. Она пошла в кабинет князя Андрея и, стараясь проникнуться его мыслями, обдумывала свое положение.
Требования жизни, которые она считала уничтоженными со смертью отца, вдруг с новой, еще неизвестной силой возникли перед княжной Марьей и охватили ее. Взволнованная, красная, она ходила по комнате, требуя к себе то Алпатыча, то Михаила Ивановича, то Тихона, то Дрона. Дуняша, няня и все девушки ничего не могли сказать о том, в какой мере справедливо было то, что объявила m lle Bourienne. Алпатыча не было дома: он уехал к начальству. Призванный Михаил Иваныч, архитектор, явившийся к княжне Марье с заспанными глазами, ничего не мог сказать ей. Он точно с той же улыбкой согласия, с которой он привык в продолжение пятнадцати лет отвечать, не выражая своего мнения, на обращения старого князя, отвечал на вопросы княжны Марьи, так что ничего определенного нельзя было вывести из его ответов. Призванный старый камердинер Тихон, с опавшим и осунувшимся лицом, носившим на себе отпечаток неизлечимого горя, отвечал «слушаю с» на все вопросы княжны Марьи и едва удерживался от рыданий, глядя на нее.
Наконец вошел в комнату староста Дрон и, низко поклонившись княжне, остановился у притолоки.
Княжна Марья прошлась по комнате и остановилась против него.
– Дронушка, – сказала княжна Марья, видевшая в нем несомненного друга, того самого Дронушку, который из своей ежегодной поездки на ярмарку в Вязьму привозил ей всякий раз и с улыбкой подавал свой особенный пряник. – Дронушка, теперь, после нашего несчастия, – начала она и замолчала, не в силах говорить дальше.
– Все под богом ходим, – со вздохом сказал он. Они помолчали.
– Дронушка, Алпатыч куда то уехал, мне не к кому обратиться. Правду ли мне говорят, что мне и уехать нельзя?
– Отчего же тебе не ехать, ваше сиятельство, ехать можно, – сказал Дрон.
– Мне сказали, что опасно от неприятеля. Голубчик, я ничего не могу, ничего не понимаю, со мной никого нет. Я непременно хочу ехать ночью или завтра рано утром. – Дрон молчал. Он исподлобья взглянул на княжну Марью.
– Лошадей нет, – сказал он, – я и Яков Алпатычу говорил.
– Отчего же нет? – сказала княжна.
– Все от божьего наказания, – сказал Дрон. – Какие лошади были, под войска разобрали, а какие подохли, нынче год какой. Не то лошадей кормить, а как бы самим с голоду не помереть! И так по три дня не емши сидят. Нет ничего, разорили вконец.
Княжна Марья внимательно слушала то, что он говорил ей.
– Мужики разорены? У них хлеба нет? – спросила она.
– Голодной смертью помирают, – сказал Дрон, – не то что подводы…
– Да отчего же ты не сказал, Дронушка? Разве нельзя помочь? Я все сделаю, что могу… – Княжне Марье странно было думать, что теперь, в такую минуту, когда такое горе наполняло ее душу, могли быть люди богатые и бедные и что могли богатые не помочь бедным. Она смутно знала и слышала, что бывает господский хлеб и что его дают мужикам. Она знала тоже, что ни брат, ни отец ее не отказали бы в нужде мужикам; она только боялась ошибиться как нибудь в словах насчет этой раздачи мужикам хлеба, которым она хотела распорядиться. Она была рада тому, что ей представился предлог заботы, такой, для которой ей не совестно забыть свое горе. Она стала расспрашивать Дронушку подробности о нуждах мужиков и о том, что есть господского в Богучарове.
– Ведь у нас есть хлеб господский, братнин? – спросила она.
– Господский хлеб весь цел, – с гордостью сказал Дрон, – наш князь не приказывал продавать.
– Выдай его мужикам, выдай все, что им нужно: я тебе именем брата разрешаю, – сказала княжна Марья.
Дрон ничего не ответил и глубоко вздохнул.
– Ты раздай им этот хлеб, ежели его довольно будет для них. Все раздай. Я тебе приказываю именем брата, и скажи им: что, что наше, то и ихнее. Мы ничего не пожалеем для них. Так ты скажи.
Дрон пристально смотрел на княжну, в то время как она говорила.
– Уволь ты меня, матушка, ради бога, вели от меня ключи принять, – сказал он. – Служил двадцать три года, худого не делал; уволь, ради бога.
Княжна Марья не понимала, чего он хотел от нее и от чего он просил уволить себя. Она отвечала ему, что она никогда не сомневалась в его преданности и что она все готова сделать для него и для мужиков.


Через час после этого Дуняша пришла к княжне с известием, что пришел Дрон и все мужики, по приказанию княжны, собрались у амбара, желая переговорить с госпожою.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна Марья, – я только сказала Дронушке, чтобы раздать им хлеба.
– Только ради бога, княжна матушка, прикажите их прогнать и не ходите к ним. Все обман один, – говорила Дуняша, – а Яков Алпатыч приедут, и поедем… и вы не извольте…
– Какой же обман? – удивленно спросила княжна
– Да уж я знаю, только послушайте меня, ради бога. Вот и няню хоть спросите. Говорят, не согласны уезжать по вашему приказанию.
– Ты что нибудь не то говоришь. Да я никогда не приказывала уезжать… – сказала княжна Марья. – Позови Дронушку.
Пришедший Дрон подтвердил слова Дуняши: мужики пришли по приказанию княжны.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна. – Ты, верно, не так передал им. Я только сказала, чтобы ты им отдал хлеб.
Дрон, не отвечая, вздохнул.
– Если прикажете, они уйдут, – сказал он.
– Нет, нет, я пойду к ним, – сказала княжна Марья
Несмотря на отговариванье Дуняши и няни, княжна Марья вышла на крыльцо. Дрон, Дуняша, няня и Михаил Иваныч шли за нею. «Они, вероятно, думают, что я предлагаю им хлеб с тем, чтобы они остались на своих местах, и сама уеду, бросив их на произвол французов, – думала княжна Марья. – Я им буду обещать месячину в подмосковной, квартиры; я уверена, что Andre еще больше бы сделав на моем месте», – думала она, подходя в сумерках к толпе, стоявшей на выгоне у амбара.
Толпа, скучиваясь, зашевелилась, и быстро снялись шляпы. Княжна Марья, опустив глаза и путаясь ногами в платье, близко подошла к ним. Столько разнообразных старых и молодых глаз было устремлено на нее и столько было разных лиц, что княжна Марья не видала ни одного лица и, чувствуя необходимость говорить вдруг со всеми, не знала, как быть. Но опять сознание того, что она – представительница отца и брата, придало ей силы, и она смело начала свою речь.
– Я очень рада, что вы пришли, – начала княжна Марья, не поднимая глаз и чувствуя, как быстро и сильно билось ее сердце. – Мне Дронушка сказал, что вас разорила война. Это наше общее горе, и я ничего не пожалею, чтобы помочь вам. Я сама еду, потому что уже опасно здесь и неприятель близко… потому что… Я вам отдаю все, мои друзья, и прошу вас взять все, весь хлеб наш, чтобы у вас не было нужды. А ежели вам сказали, что я отдаю вам хлеб с тем, чтобы вы остались здесь, то это неправда. Я, напротив, прошу вас уезжать со всем вашим имуществом в нашу подмосковную, и там я беру на себя и обещаю вам, что вы не будете нуждаться. Вам дадут и домы и хлеба. – Княжна остановилась. В толпе только слышались вздохи.
– Я не от себя делаю это, – продолжала княжна, – я это делаю именем покойного отца, который был вам хорошим барином, и за брата, и его сына.
Она опять остановилась. Никто не прерывал ее молчания.
– Горе наше общее, и будем делить всё пополам. Все, что мое, то ваше, – сказала она, оглядывая лица, стоявшие перед нею.
Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.
– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.
«Душенька», – повторила она.
«Что он думал, когда сказал это слово? Что он думает теперь? – вдруг пришел ей вопрос, и в ответ на это она увидала его перед собой с тем выражением лица, которое у него было в гробу на обвязанном белым платком лице. И тот ужас, который охватил ее тогда, когда она прикоснулась к нему и убедилась, что это не только не был он, но что то таинственное и отталкивающее, охватил ее и теперь. Она хотела думать о другом, хотела молиться и ничего не могла сделать. Она большими открытыми глазами смотрела на лунный свет и тени, всякую секунду ждала увидеть его мертвое лицо и чувствовала, что тишина, стоявшая над домом и в доме, заковывала ее.
– Дуняша! – прошептала она. – Дуняша! – вскрикнула она диким голосом и, вырвавшись из тишины, побежала к девичьей, навстречу бегущим к ней няне и девушкам.