Диевтуриба

Ди́евтуриба (латыш. Dievturība «богопочитание», почитание Диевса) — латышское неоязыческое движение, возникшее в 1920-е гг. в Латвии. Последователи движения называют себя «диевтурами» — «богопочитателями». Основной задачей ставят реконструкцию дохристианских верований, которые существовали на территории Латвии, — по этнографическим, историческим и археологическим источникам.

Значительное место в диевтурибе занимают элементы латышского фольклора, особенно дайны. В качестве реконструкции диевтуриба отличается от язычества древних балтийских племен, населявших территорию современной Латвии.

670 человек, включая действующего президента страны Вейониса.

Возникновение и развитие (1920-е — 1930-е годы)

Движение было основано Э. Брастиньшем, опубликовавшим в 1925 году книгу «Возрождение латышской диевтурибы». В 1926 году МВД Латвии зарегистрировало Общину Латышских диевтуров. Члены объединения, в том числе её основатель Э. Брастиньш, участвовали в деятельности националистических организаций «Угунскрустс» (запрещена в 1933 году) и «Перконскрустс», после чего в 1935 году МВД Латвии лишило Общину Латышских диевтуров статуса религиозной организации. Численность организации была небольшой: сам Э. Брастиньш оценивал её в конце 1930-х годов в 500 человек. После присоединения Латвии к Советскому Союзу диевтуры подверглись репрессиям, но продолжили деятельность в эмиграции.

Диевтурская эмиграция

В эмиграции общину возглавил брат её основателя — А. Брастиньш, основными её центрами стали Канада и США, где с 1955 года дважды в годы выходил её журнал «Лабиетис». Также в Мельбурне выходил альманах диевтуров «Архив». В США диевтурский центр действовал в штате [Висконсин], а в 1975 году был принят новый устав организации".

Возобновление деятельности в Латвии

В 1989 году община подала заявление на регистрацию в Латвии, и в 1990 году была зарегистрирована. В 1990-е годы интерес к диевтурибе в Латвии снова стал расти, в 2007 году было около 650 активных приверженцев. Отношение официальных властей к диевтурам первоначально было благожелательным — в 1991 году Министерство народного образования республики даже выпустило школьную программу «Латвийское народное мировоззрение», в основу которого было положено их учение. В 2010 году на собрании государственных секретарей принято решение, что диевтуры смогут выдвигать представителей для работы капелланами. С 1920-х гг. и до настоящего времени отношение к движению в латышском обществе неоднозначно.

См. также

• Латышская мифология
• Ромува

Литература

на русском языке

• Кутузова Н. А. [unrel.org/index.php/ro/?option=com_k2&id=215_63f6dbd8606e5973bc3e0d3d7655353a&lang=ro&task=download&view=item Религиозный радикализм и альтернативные социальные проекты] // Религия и общество — 3: актуальные проблемы современного религиоведения: сб. науч. трудов / под общ. ред. В. В. Старостенко, О. В. Дьяченко. — Могилёв: УО “МГУ имени А. А. Кулешова”, 2008. — С. 164-167.

на других языках

• Baltic Religion: New Religious Movements // Encyclopedia of Religion. — Farmington Hills: Macmillan Reference USA, 2005. — Т. 2.
• Tupešu Janis [www.lituanus.org/1987/87_3_06.htm Tне ancient latvian religion — Dievturība] (англ.) // Lituanus. — 1987. — Vol. 33, no. 3.

Ссылки

• [www.dievturi.org/ Dievtuŗi: Mājas Lapā] — информация о диевтурибе на сайте dievturi.org  (латыш.)

Отрывок, характеризующий Диевтуриба

Приехав из отпуска, радостно встреченный товарищами, Николай был посылал за ремонтом и из Малороссии привел отличных лошадей, которые радовали его и заслужили ему похвалы от начальства. В отсутствие его он был произведен в ротмистры, и когда полк был поставлен на военное положение с увеличенным комплектом, он опять получил свой прежний эскадрон.
Началась кампания, полк был двинут в Польшу, выдавалось двойное жалованье, прибыли новые офицеры, новые люди, лошади; и, главное, распространилось то возбужденно веселое настроение, которое сопутствует началу войны; и Ростов, сознавая свое выгодное положение в полку, весь предался удовольствиям и интересам военной службы, хотя и знал, что рано или поздно придется их покинуть.
Войска отступали от Вильны по разным сложным государственным, политическим и тактическим причинам. Каждый шаг отступления сопровождался сложной игрой интересов, умозаключений и страстей в главном штабе. Для гусар же Павлоградского полка весь этот отступательный поход, в лучшую пору лета, с достаточным продовольствием, был самым простым и веселым делом. Унывать, беспокоиться и интриговать могли в главной квартире, а в глубокой армии и не спрашивали себя, куда, зачем идут. Если жалели, что отступают, то только потому, что надо было выходить из обжитой квартиры, от хорошенькой панны. Ежели и приходило кому нибудь в голову, что дела плохи, то, как следует хорошему военному человеку, тот, кому это приходило в голову, старался быть весел и не думать об общем ходе дел, а думать о своем ближайшем деле. Сначала весело стояли подле Вильны, заводя знакомства с польскими помещиками и ожидая и отбывая смотры государя и других высших командиров. Потом пришел приказ отступить к Свенцянам и истреблять провиант, который нельзя было увезти. Свенцяны памятны были гусарам только потому, что это был пьяный лагерь, как прозвала вся армия стоянку у Свенцян, и потому, что в Свенцянах много было жалоб на войска за то, что они, воспользовавшись приказанием отбирать провиант, в числе провианта забирали и лошадей, и экипажи, и ковры у польских панов. Ростов помнил Свенцяны потому, что он в первый день вступления в это местечко сменил вахмистра и не мог справиться с перепившимися всеми людьми эскадрона, которые без его ведома увезли пять бочек старого пива. От Свенцян отступали дальше и дальше до Дриссы, и опять отступили от Дриссы, уже приближаясь к русским границам.
13 го июля павлоградцам в первый раз пришлось быть в серьезном деле.
12 го июля в ночь, накануне дела, была сильная буря с дождем и грозой. Лето 1812 года вообще было замечательно бурями.
Павлоградские два эскадрона стояли биваками, среди выбитого дотла скотом и лошадьми, уже выколосившегося ржаного поля. Дождь лил ливмя, и Ростов с покровительствуемым им молодым офицером Ильиным сидел под огороженным на скорую руку шалашиком. Офицер их полка, с длинными усами, продолжавшимися от щек, ездивший в штаб и застигнутый дождем, зашел к Ростову.
– Я, граф, из штаба. Слышали подвиг Раевского? – И офицер рассказал подробности Салтановского сражения, слышанные им в штабе.
Ростов, пожимаясь шеей, за которую затекала вода, курил трубку и слушал невнимательно, изредка поглядывая на молодого офицера Ильина, который жался около него. Офицер этот, шестнадцатилетний мальчик, недавно поступивший в полк, был теперь в отношении к Николаю тем, чем был Николай в отношении к Денисову семь лет тому назад. Ильин старался во всем подражать Ростову и, как женщина, был влюблен в него.
Офицер с двойными усами, Здржинский, рассказывал напыщенно о том, как Салтановская плотина была Фермопилами русских, как на этой плотине был совершен генералом Раевским поступок, достойный древности. Здржинский рассказывал поступок Раевского, который вывел на плотину своих двух сыновей под страшный огонь и с ними рядом пошел в атаку. Ростов слушал рассказ и не только ничего не говорил в подтверждение восторга Здржинского, но, напротив, имел вид человека, который стыдился того, что ему рассказывают, хотя и не намерен возражать. Ростов после Аустерлицкой и 1807 года кампаний знал по своему собственному опыту, что, рассказывая военные происшествия, всегда врут, как и сам он врал, рассказывая; во вторых, он имел настолько опытности, что знал, как все происходит на войне совсем не так, как мы можем воображать и рассказывать. И потому ему не нравился рассказ Здржинского, не нравился и сам Здржинский, который, с своими усами от щек, по своей привычке низко нагибался над лицом того, кому он рассказывал, и теснил его в тесном шалаше. Ростов молча смотрел на него. «Во первых, на плотине, которую атаковали, должна была быть, верно, такая путаница и теснота, что ежели Раевский и вывел своих сыновей, то это ни на кого не могло подействовать, кроме как человек на десять, которые были около самого его, – думал Ростов, – остальные и не могли видеть, как и с кем шел Раевский по плотине. Но и те, которые видели это, не могли очень воодушевиться, потому что что им было за дело до нежных родительских чувств Раевского, когда тут дело шло о собственной шкуре? Потом оттого, что возьмут или не возьмут Салтановскую плотину, не зависела судьба отечества, как нам описывают это про Фермопилы. И стало быть, зачем же было приносить такую жертву? И потом, зачем тут, на войне, мешать своих детей? Я бы не только Петю брата не повел бы, даже и Ильина, даже этого чужого мне, но доброго мальчика, постарался бы поставить куда нибудь под защиту», – продолжал думать Ростов, слушая Здржинского. Но он не сказал своих мыслей: он и на это уже имел опыт. Он знал, что этот рассказ содействовал к прославлению нашего оружия, и потому надо было делать вид, что не сомневаешься в нем. Так он и делал.