Дикая Роза

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
К:Википедия:Страницы на КУЛ (тип: не указан)
Дикая Роза
Rosa Salvaje
Жанр

комедия / мелодрама

В ролях

Вероника Кастро
Гильермо Капетильо
Лилиана Абуд
Лаура Сапата
Эдит Гонсалес
Фелисия Меркадо
Магда Гусман
Ирма Лосано
Клаудио Баэс
Армандо Кальво
Рената
Хайме Гарса
Мариана Леви
Гастон Туссет
Глория Морель
Альберто Маяготья
Отто Сирго
Алехандро Ландеро
Нинон Севилья
Хосефина Эскобедо

Композитор

Хосе Антонио «Потро» Фариас

Страна

Мексика

Количество серий

199

Производство
Продюсер

Анхельи Несма
Валентин Пимштейн

Режиссёр

Эрнесто Арреола
Беатрис Шеридан

Сценарист

Долорес Ортега
Габриэла Ортигоса
Вивиан Песталоцци

Хронометраж

20 мин.

Трансляция
Телеканал

Canal de las Estrellas

На экранах

с 6 июля 1987
по 8 апреля 1988 года

Внешние видеофайлы
[www.youtube.com/watch?v=fJB6poOdyK8 Заставка сериала «Дикая Роза». ТВ-6]

«Дикая Роза» (исп. Rosa Salvaje) — мексиканский телесериал. Один из первых сериалов, показанных в странах бывшего СССР. Премьера в России состоялась 31 мая 1994 года по 20 апреля 1995 года, на телеканале Останкино (1 канал). Продюсер — Валентин Пимштейн. Производство мексиканской компании «Televisa».





Сюжет

Роза Гарсиа — девушка из Вилья-Руин ведёт себя, как ребёнок. Она играет с мальчишками, то в футбол, то в шарики. Живёт она вместе со своей крестной матерью Томасой. Эта история началась, когда донья Росаура Монтерро де ла Рива и дон Карлос обнаружили, что их дочь Поллет увлеклась шофером, служащим в их доме. Это привело семью в полный ужас. Но Поллет и Педро Луис любили друг друга и не прекращали встреч. Ещё одним ударом стала для семьи весть о беременности Поллет. В доме Монтерро разразился скандал. Поллет оказалась под домашним арестом. Ей пришла пора рожать. Поллет, обливаясь слезами, готовила для своего будущего ребёнка распашонки и кроватку. Она рожала в фамильной службе Монтерро в Куэрнаваке. Сопровождала её кормилица Эдувихес. Когда Поллет вместе с маленькой дочкой вернулись в Мехико, и в доме стало тихо, Педро Луис повел молодую мать в контору регистрации гражданских актов. Там Роза была записана их родной дочерью, в подтверждение чего нотариус взял крошечный пальчик Розиты и прижал его к бумажному листу, сделав оттиск в нотариальной книге. После этого жизнь Поллет превратилась в ад. Родители не знали, как побольнее сделать дочери, чем уязвить её. Особенно усердствовала Росаура. И тогда в комнату измученной родителями молодой матери вошла прачка с кучей выстиранного детского белья. Это и была крестная Томаса. Она достала записку от Педро Луиса и протянула Поллет. В это время вошла Росаура и стала требовать Поллет, чтобы она избавилась от дочки. Но Поллет не может, так как любит своего ребёнка. Росаура требует, чтобы дочь отдала ребёнка в приют или ещё куда-нибудь. Когда Томаса снова вошла, Поллет ей все рассказала. Молодую мать стала колоть дрожь, и у неё началась лихорадка. Узнав о том, что произошло с её любимой, Педро Луис не постеснялся зайти в дом дона Карлоса, чтобы высказать все, что у него на душе накипело. И тут случилось страшное. Взбешенный хозяин дома выхватил из кармана пистолет и застрелил возлюбленного своей дочери. Тогда Поллет, рыдая, позвала Томасу и велела немедленно забирать дочь и бежать с ней и больше не показываться в её доме.

И вот она, уже выросшая Роза, забралась в сад за сливами. Этот сад дома семьи Линарес, где жили Рикардо, его брат-близнец Рохелио и сестры Дульсина и Кандида. Сестры решили заявить на неё в полицию, но её спасает Рикардо и становится героем её мечты. Весь дом Линаресов подчинён Дульсине, она решает дальнейшую судьбу каждого из членов семьи. Всем состоянием семьи Линарес пытается завладеть лиценциат (адвокат) Федерико Роблес. Кандида влюблена в Федерико и тайно встречается с ним, боясь предать огласке их отношения, так как если об этом узнает Дульсина, то убьет сестру. Брат Рикардо Рохелио в детстве попал в автокатастрофу, стал инвалидом-колясочником и не хочет лечиться. Но лишь вмешательство медсестры, подруги Розы Линды Гонсалес, помогает Рохелио вернуться к нормальной жизни.

Сестры Рикардо хотят женить брата на Леонеле Вильярреаль (фамилия совпадает с фамилией Марианны — главной героини телесериала «Богатые тоже плачут»). Но, Рикардо испытывает к ней лишь дружеские чувства. Сам он, чтобы насолить сестрам, полон решимости жениться на Розе. Сама Роза тоже хочет выйти за него замуж. Она покупает на рынке попугая и дает ему имя своего избранника (Рикардо). Попугай запомнил своё имя и сразу же научился его произносить. Сестры решили устроить праздничный ужин в честь Леонелы и её кузины Ванессы. Однако Рикардо появился там вместе с Розой. Девушка не понравилась его сёстрам, и единственный, кто её принял был его брат Рохелио. Сам Рикардо заявил о твёрдом решении жениться на Розе. Сестры Рикардо никак не могут смириться с этим и предлагают Томасе денег, но Томаса отказывается от суммы.

Вскоре Роза и Рикардо поженились и стали жить в его доме. Сестры Рикардо, Леонела и старшая служанка Леопольдина делают все, чтобы уничтожить дикарку. Сначала они нанимают одну из «поклонниц» Рикардо - Лулу. Затем они пытаются сделать это с помощью Леонелы. Сама Роза решает уйти из дома Линаресов и впадает в депрессию. Сначала Томаса приходит в дом Линаресов, чтобы поговорить с Рикардо, но её выгоняет Дульсина. Единственный, кто в том доме заступается за Розу, — это садовник Себастьян. Рикардо удается вернуть Розу. Он предлагает Розе нанять шофера, чтобы избежать столкновения с сёстрами. Им оказался сосед Розы по кварталу - Ригоберто. Вместе они проводят время удачно. Леопольдина, пользуясь ситуацией, хочет влюбить его в Розу. Но шофер — её друг детства и не может любить Розу так, как любит её муж. Вскоре Роза решает отметить свой день рождения в доме мужа. Она приглашает на праздник всех своих друзей из «затерянного города». С помощью Томасы она помирилась с Каридад, теперь и её сын Палильо с ней подружился. Но Дульсина этого видеть не могла, она потребовала выгнать всех из её дома. Однако Рикардо не позволил сестре сделать это. После этого было совершено покушение на Ригоберто. Все думают, что в него стрелял Рикардо из-за ревности. Но он не мог выстрелить в него, так как сам нанял его, чтобы Роза не скучала без мужа. После очередной провокации Дульсины Роза избила её, и Дульсина бросила Розе в лицо правду о том, что Рикардо женился на ней, чтобы отомстить ей. Роза уходит из дома Линаресов, но слова Дульсины постоянно крутятся у нее в голове. Рикардо принимает решение не возвращать Розу, а оставить её у Томасы до тех пор, пока не будет улажен конфликт в семье. Роза пытается выяснить у Рикардо, правда ли то, что сказала Дульсина. Увидев по его глазам, что это правда, Роза прогоняет Рикардо и пытается его забыть. А попугая она теперь назвала Криспин. Рикардо привязался к Розе и чувствует себя виноватым. Попытки вернуть её оказалис безуспешными. Рикардо принял решение подать на развод, чтобы жениться на Леонеле. Они стали проводить больше времени вместе.

Тем временем Роза устраивается на работу. Сначала она работает продавщицей, торгует жвачкой и образками Девы Гваделупе. В первый же день работы она встречается с Поллет, которая, не подозревая, что перед ней ее дочь, всё же прониклась какой-то необъяснимой симпатией к девушке и купила у неё всю жвачку. О той встрече Поллет еще будет неоднократно вспоминать. Но зарабатываемых денег недостаточно, и она ищет работу понадёжнее. Сначала она работает в доме доньи Росауры, но она выгоняет Розу. После этого состояние доньи Росауры резко ухудшилась, и она просит позвать свою дочь Поллет. Когда Поллет приходит к матери, она просит у неё прощения, пытается сказать, где её внучка, но сама умирает. Поллет, пережив смерть матери, решает найти свою дочь. Сама она вышла замуж за Роке, и у них есть сын Пабло. Роза устраивается работать официанткой в таверню «Твой реванш», где работает её подруга Линда. Сначала её там замечают Дульсина и Леонела. Затем там появляется и Рикардо. Роза уходит из таверны, так как хочет забыть своего мужа.

Кармен, старшая прислуга Росауры, сообщает Поллет, что Роза замужем за Рикардо Линаресом. Поллет звонит Дульсине и просит дать ей адрес Розы. Однако трущобу, в которой жила Роза, снесли, и всем проживавшим там людям пришлось переехать. Однажды Томаса отправляется в прачечную, но по дороге домой на неё нападают жулики, пытаются ограбить, она падает, ударившись о бордюр и теряет память. Роза теперь живёт в другом квартале, который нашёл для неё Рикардо, так как Вилья-Руин уже был снесен. Тем временем Томаса, очнувшись после удара головой, случайно забредает в район, где проживает Поллет. Поллет узнала ее и приютила у себя. К сожалению, Томаса помнит только своё имя. Ночью Томана уходит из этого дома и сначала попадает в Вилья-Руин, где уже нет их с Розой прежнего дома. Сначала она встречает бывшего соседа Сельсо, и пытается узнать, где находится их с Розой новый дом, но он не знает адреса. Затем она приходит к донье Филомене (бабушке Розиной подруги Линды), которая знает адрес, где теперь живёт Роза и утром находит Розу.

Кандида узнаёт, что ждет ребёнка от Федерико Роблеса, и Рикардо решает поговорить с лиценциатом. Но он сказал, что не может жениться на Кандиде, так как боится их конфликта с Дульсиной. Узнав, что сестра ждет ребёнка, Дульсина сталкивает её с лестницы. У Кандиды происходит выкидыш, и она теряет ребёнка. Выкидыш был сильным ударом для Кандиды, и ее психика не выдерживает. Теперь в бреду она повторяет, что должна родить, но все убеждают её, что ребёнка у неё не будет. Дульсина, заметив буйное помешательство сестры, решает упрятать её в сумасшедший дом, чтобы та не сорвала их намеченную свадьбу с Федерико. Рикардо уезжает на несколько дней в Канаду, а Федерико, соблазнивший ранее Кандиду, женится на Дульсине. По возвращении Рикардо узнает, что Кандида находится в психиатрической клинике и решает как можно скорее забрать оттуда сестру. После случившегося Кандида становится подругой Розы.

Роза работает теперь в магазине игрушек «Добрая мама», хозяином которого является дон Анхель де ла Уэрта, друг Рикардо. Рикардо понимает, что ещё не развелся с Розой и решает не делать этого. Роза прощает Рикардо, и они отправляются в путешествие в Мансанильо. После возвращения из свадебного путешествия Рикардо предлагает Розе встречаться на квартире, которую Рикардо сам снял. Но Роза против этого, так как хочет быть вместе с мужем, а не скитаться все время одна. Дульсина, Леонела и Леопольдина придумали новый план, как помешать счастью Розы и Рикардо. Дульсина предлагает Леонеле сходить с ним в какой-нибудь дорогой ресторан, чтобы устроить себе «прощальный» ужин. Рикардо и Леонела ужинают в английском ресторане. Роза застает мужа с Леонелой, подает на развод и уходит. Также она решает уйти из «Доброй мамы». Кандида тем временем видит розы и узнает от Себастьяна, что букет Дульсине прислал Федерико и решает отомстить сестре. Она выбрасывает букет в мусорное ведро, но разъярённая Дульсина пытается её унизить и убить за то, что пыталась отбить у неё мужа. Братья понимают, что Дульсина покушается на сестру и просят её оставить в покое Кандиду. Рикардо устраивает Кандиду в клинику при монастыре, где за ней присматривает сестра Мерседес.

Роза устраивается в салон для новобрачных. Рикардо, не желая причинять Леонеле страдания вторым разрывом помолвки, женится на ней, но её интересуют только деньги. Тем временем детектив, нанятый Полетт, наконец находит Розу, и она с Томасой переезжает жить к матери.

Дульсина, узнав, что Федерико украл большую часть их семейного состояния, решает его убить, рассчитывая на то, что всё украденное мужем перейдёт после его смерти к ней. Она стреляет в него, а затем отключает у негов больнице все приборы. Лиценциат задыхается и умирает. Вскоре выясняется, что Федерико Роблес состоял в браке с Марией Еленой Торрес и все состояние семьи Линарес он завещал ей. Дульсина не может с этим смириться и поднимает скандал. В то же время выясняется, что Дульсина имеет долговые обязательства перед Полетт, в случае неисполнения которых Дульсине грозит тюрьма. Пользуясь ситуацией, Роза мстит Дульсине за причиненные страдания, заставив встать её на колени и попросить прощения в обмен на свободу.

Один из ухажеров Линды сильно ранил Рохелио. После выписки из больницы он жил теперь в квартире, которую снял для него Рикардо. Роза понимает, что беременна и просит мать купить для неё дом Линаресов. Рохелио решает уехать на ранчо вместе с Линдой, так как скоро женится на ней. Дом Линаресов уже продан в результате махинаций адвоката Роблеса. Оказывается, дом Линаресов купила за 1 миллиард песо Поллет для своей дочери Розы. Дульсина, не желая отдавать дом, запирается вместе с Леопольдиной и хочет поджечь его. В этот момент слышны полицейские возгласы с предложением сдаться. Леопольдина, не желая умирать прыскает кислоту в лицо Дульсины. Та стреляет в неё и сдаётся. Рикардо, понимая, что Розу ему уже не вернуть, решает навсегда уехать из Мексики. Леонела сбивает Розу на своем роскошном автомобиле и погибает, попав под поезд, застряв на железнодорожных путях. Рохелио спешит в аэропорт и сообщает брату, что Роза попала в автокатастрофу. Узнав об этом, Рикардо спешит в больницу. Роза и ребёнок спасены. Кандида навещает Дульсину в тюрьме, и говорит: «Храни тебя господь». В этот момент на экране видна обезображенная физиономия Дульсины. В доме Линаресов проходит повторная свадьба Розы и Рикардо.

В ролях

Линаресы
Роблесы
  • Клаудио Баэс — Федерико, адвокат, бывший возлюбленный Кандиды, потом муж её сестры Дульсины
    • Лаура Сапата — Дульсина Линарес де Роблес, его жена и сестра Рикардо, Рохелио и Кандиды
    • Карина Дюпрес - Мария Елена Торрес де Роблес, его жена (Федерико Роблес был двоежёнцем)
Вильяреали
Гонсалесы
Мендисабали
Рейносо
Монтеро
Гарсия
  • Хуан Карлос Серран — Педро Луис Гарсия, первый муж Поллет, отец Розы
Служащие таверны "Твой реванш".
  • Нинон Севилья † — Сараида Морено, хозяйка
    • Армандо Паломо - Оскар Бикунья Муньеко по кличке "Красавчик", приёмный сын Сораиды
  • Мариана Леви † - Эрлинда Гонсалес, официантка (смотрите выше)
  • Вероника Кастро - Роза Гарсия, официантка (смотрите выше)
  • Клаудия Гальвес - Клеопатра, официантка
  • Ортенсия Клавихо † - Агриппина Перес "Текелера", алкоголичка и постоянная клиентка таверны "Твой реванш"
Правозащитные органы
Священнослужители
  • Густаво Рохо - Падре Мануэль де ла Уэрта, брат Анхеля, священник
  • Мече Барба † — Сестра Мерседес, настоятельница клиники при монастыре, где лечилась Кандида
Служащие кафе Дона Фелисиано
Преступники
  • Лаура Сапата - Дульсина Линарес де Роблес, главная коварная злодейка и убийца (смотрите выше)
  • Артуро Гарсия Тенорио — Аугустино Кампос, рэкетир
  • Беатрис Шеридан † - La Campana, рэкетирша, напарница Аугустино Кампоса
  • Рафаэль Вильяр - Рамон Валадес, наёмный убийца
  • Армандо Паломо - Оскар Бикунья Муньеко по кличке "Красавчик", убийца (смотрите выше)
  • Гай де Сент Кир - Роман, наёмный убийца-неудачник
  • Альберто Инсуа † - Нестор Пароди, ловелас и мошенник
  • Эктор Бонилья - Браулио Коваррубиас, любовник Марии Елены Торрес де Роблес, мошенник по недвижимости
  • Росита Бушо - Заключённая женской тюрьмы по кличке "Тигрица"
  • Умберто Яньес - Исидро Васкес, разбойник
  • Мигель Серрас - Грабитель, напавший на Томасу и отнявший кошелёк
  • Патрисия Ансира - Эстела Гомес, многодетная мать-воровка, которая своровала продукты с целью прокормления голодных детей. Её выручила Роза Гарсия, которая взяла под опеку воспитание детей.
Персонал рынка
  • Эдуардо Борха — Иларио, продавец
  • Кармен Кортес †(дата смерти неизвестна) - Донья Филомена, продавщица
Дети
Герои вторых и менее планов
Служащие
Служащие магазина игрушек
Служащие ателье
Медперсонал
Прочие

Административная группа

Оригинальный текст - Инес Родена
Либретто - Абель Сантакрус, Карлос Ромеро.
Телевизионная версия - Габриэла Ортигоса, Вивиан Песталоцци
Литературный администратор - Хосе Мария Айяла.
  • Режиссура:
Режиссёр-постановщик — Беатрис Шеридан
Ассистент режиссёра - Дарио Ранхель
  • Операторская работа:
Оператор-постановщик — Эрнесто Арреола
2-й оператор - Леопольдо Террасас
Ассистенты оператора - Хорхе Санчес Леон, Хулио Монтойя, Роберто Замора, Абелардо Хернандес.
Монтажёр - Адриан Фрутос Маза
  • Музыка:
Композитор — Хосе Антонио «Потро» Фариас, Хавьер Ортега
Вокал — Вероника Кастро[2], Нинон Севилья
Аудиотехники - Хосе Луис Санчес
  • Художественная часть:
Костюмы для съёмок - компания Televisa San Angel
Гримёр - Вероника Кампос
Стилист - Мария Эухения Валенсия, компания Televisa San Angel
  • Администраторы:
Генеральный продюсер - Валентин Пимштейн
Ассоциированный продюсер - Вероника Пимштейн (начало сериала), Сальвадор Мехия Алехандре (последующие серии)
Координированный продюсер - Анхелле Несма Медина
Ассистент продюсера - Никандро Диас Глес
Руководитель производства - Пабло Веласко
Ответственный за съёмки - Симон Педро Гомес
Начальник места съёмок - Марикармен Сола
Начальник места проживаний актёров - Росальба Сантойо, Алехандро Монррой.
Осветитель на съёмках - Хесус Райя.
Видеотехники - Карлос Санчес Лухан.
Видеоинженер - Луис Гарридо Паредес.
Подбор актёров для съёмок - компания Foro 1.

Дубляж сериала на русский язык

Роли дублировали актёры

Администраторы дубляжа

Студия дубляжа

  • Фильм дублирован на киностудии «Фильм-Экспорт» (Москва) по заказу студии «Протеле» (Нью-Йорк), «Пиринфильм» (Париж) и студии кинопрограмм телекомпании «Останкино» в 1994 году.

Текст песни, переведённый на русский язык

"Дикая Роза" (Вероника Кастро).

  • У меня есть желание жить, у меня есть желание чувствовать, продемонстрировать всему миру женщину, которая живёт во мне. У меня есть желание лететь, сквозь его жизнь на своих крыльях. К счастью, к счастью. Дикая Роза - это я, дикая Роза - у меня печаль в сердце. Каждое утро, я прошу Пресвятую Деву, чтобы он любил меня, так как люблю его я.

Факты

  • В сериале Вероника Кастро исполнила роль 18-летней девушки. Самой актрисе на момент съёмок исполнилось 35 лет.
  • В сериале Вероника Кастро и Гильермо Капетильо сыграли влюблённую пару. Восемью годами ранее, в своей первой совместной работе — сериале «Богатые тоже плачут» — они исполняли роли матери и сына.
  • Сериал стал первым в истории мексиканского кинематографа, где роли двух братьев-близнецов исполнил один человек — актёр Гильермо Капетильо.
  • Роль Дульсины должна была исполнять актриса Ана Сильветти, но она отказалась за три дня до съёмок из-за болезни матери, однако сохранилась фотография кинопробы, где она запечатлена вместе с актрисой Лилианой Абуд — исполнительницей роли Кандиды Линарес. Тем не менее Ана Сильветти сыграла в сериале роль Евы.
  • Песню «Rosa Salvaje» исполнила сама Вероника Кастро.
  • Сериал стал первой режиссёрской работой актрисы Беатрис Шеридан.
  • Группа актёров из этого фильма снималась в другом сериале Беатрис Шеридан — «Просто Мария»: Хайме Гарса (Виктор Каррено), Клаудио Баэс (Густаво дель Вильяр), Хуан Карлос Серран (Роман Лопес), Роберто Бальестерос (Артуро д’Анхиле), Сервандо Манцетти (Альберто Ривера), Давид Остроски (Родриго Пеньяльберт, Граф д’Аренсо), Маурисио Феррари (доктор Валадес), Лилиана Веймер (Бренда), Рафаэль Инклан (Дон Чема), Хавьер Эрранс (Маркос Каррено), Рафаэль дель Вильяр (Хасинто Лопес), Барбара Хиль (Дульсе), Паулина «Полли» Пенья (Луиса), Хосе Роберто Хилл (Эстебан), Артуро Лорка (Адвокат), Эдуардо Борха (Начальник вокзала и билетный кассир), Карен Сентиэс (Сильвия Ребольяр), Рикардо Вера (Лейтенант Орнелас).
  • Героиня Леонела Вильяреаль страшно погибает в своём роскошном чёрном автомобиле после наезда на него тепловоза. Точно такой же трюк по аналогичной схеме был показан в теленовелле «Мария Мерседес», когда герой-злодей Элиас Каррильо уходя от преследования полицией, попадает под тепловоз и также страшно погибает в результате взрыва и пожара автомобиля (в сериале «Мария Мерседес» кадр взрыва и пожара автомобиля показан не был). Для съёмок в теленовеллах «Дикая Роза» и «Мария Мерседес», использовался один и тот же роскошный чёрный автомобиль, и демонстрировалась одна и та же сцена гибели злодеев, однако в "Марии Мерседес" был показан перевёрнутый кадр.
  • В 139 серии в кадре, где адвокат Федерико Роблес после телефонного разговора со своей женой Дульсиной, обнимается со своей любовницей Мириам, звучит мелодия, взятая из сериала Никто, кроме тебя (1985).

Новелла-предисловие

"Тайна дикой Розы" Сюжет описывает подробности детства Розы. Еще были живы родители Рикардо, Рохелио, Дульсины и Кандиды.Сами сестры были равнодушны друг к другу с детства.

Новеллы-продолжения

Альберто Альварес написал новеллизацию «Дикой Розы» и три продолжения к ней:

  • «Роза Дюруа»: После событий сериала проходит несколько лет. У Розы рождаются девочки-близняшки — Дульсе и Лус, брат Рикардо Рохелио женится на подруге Розы Эрлинде, у них рождается сын Флоренсио. Всё прекрасно до тех пор, пока Рикардо глупо всё не испортил, приревновав Розу к Пабло, с которым помирилась после смерти матери Поллет, сам не подозревая, что Пабло — её брат. Оскорблённая от ревности героиня вместе с Дульсе и матушкой Томасой, воспользовавшись разразившимся в Мехико землетрясением сбегают в Гвадалахару, где Роза открывает цветочный магазин, в чём успешно процветает. Рикардо, уверенный, что Роза и его дочь погибли при землетрясении (Сама Роза думает, что Лус погибла, на самом деле она осталась с отцом), впадает во все тяжкие и становится жертвой мошенничества своего партнёра по бизнесу. Но вот однажды Лус и Дульсе случайно встретились и решив помирить своих родителей, поменялись местами. Роза и Рикардо помирились, а сами девочки довольные уехали отдыхать на курорт.
  • «Роза и Рикардо»: несмотря на название, большая часть сюжета вертится вокруг подросших Лус и Дульсе. Отдыхая на курорте, Дульсе случайно становится свидетельницей убийства. Сама того не желая девушка перебежала дорогу могущественному криминальному авторитету и теперь жизнь обеих сестёр в опасности, спасти от которой их смогут несколько настоящих мужчин, встреченых ими в самых необычных местах.
  • «Возвращение Дикой Розы»:Роза и Рикардо теперь бабушка и дедушка, у них теперь подрастает внучка Розита. Кровавый гангстер Саммора из предыдущих книг мстит Линаресам. Он убивает Рикардо и сажает на иглу сына Рохелио Флоренсио. Убитая горем Роза уезжает в Испанию, где находит новую любовь. Новым мужем Розы становится Роберто Бусти, венчание с которым проходит в замке, недалеко от кладбища, где похоронен ее прежний муж. А тем временем её дочери начинают путаться в отношениях со своими мужьями. Рохелио, жаждущий отомстить за брата и сына, начинает искать Саммору, в этом ему помогают шурин Густаво и его жена Изабель, имеющие к бандиту личные счёты.

Награды и премии

TVyNovelas (1988)

Сериал Дикая Роза был номинирован на 3 премии, 2 из которых одержали победу:

Напишите отзыв о статье "Дикая Роза"

Примечания

  1. Знаком † выделены умершие актёры
  2. [www.tvsoap.ru/text/text_roza.htm Текст заглавной песни «Дикая Роза / Rosa Salvaje» в исполнении Вероники Кастро]

Ссылки

  • [www.youtube.com/watch?v=3DcBjtacBQQ Начальная заставка сериала на YouTube]
  • [www.youtube.com/watch?v=X3PhhUkvooc Конечная заставка сериала на YouTube]
  • [www.alma-latina.net/RosaSalvaje/RosaSalvaje.shtml телесериал «Дикая Роза / Rosa Salvaje» на сайте Alma-latina]  (исп.)  (англ.)


Отрывок, характеризующий Дикая Роза

Другая еще сильнейшая волна взмыла по народу, и, добежав до передних рядов, волна эта сдвинула переднии, шатая, поднесла к самым ступеням крыльца. Высокий малый, с окаменелым выражением лица и с остановившейся поднятой рукой, стоял рядом с Верещагиным.
– Руби! – прошептал почти офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.
«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.
Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.
Сокольничье поле было пустынно. Только в конце его, у богадельни и желтого дома, виднелась кучки людей в белых одеждах и несколько одиноких, таких же людей, которые шли по полю, что то крича и размахивая руками.
Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.


В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.
Несколько мгновений после того, как затихли перекаты выстрелов по каменному Кремлю, странный звук послышался над головами французов. Огромная стая галок поднялась над стенами и, каркая и шумя тысячами крыл, закружилась в воздухе. Вместе с этим звуком раздался человеческий одинокий крик в воротах, и из за дыма появилась фигура человека без шапки, в кафтане. Держа ружье, он целился во французов. Feu! – повторил артиллерийский офицер, и в одно и то же время раздались один ружейный и два орудийных выстрела. Дым опять закрыл ворота.
За щитами больше ничего не шевелилось, и пехотные французские солдаты с офицерами пошли к воротам. В воротах лежало три раненых и четыре убитых человека. Два человека в кафтанах убегали низом, вдоль стен, к Знаменке.
– Enlevez moi ca, [Уберите это,] – сказал офицер, указывая на бревна и трупы; и французы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду. Кто были эти люди, никто не знал. «Enlevez moi ca», – сказано только про них, и их выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли. Один Тьер посвятил их памяти несколько красноречивых строк: «Ces miserables avaient envahi la citadelle sacree, s'etaient empares des fusils de l'arsenal, et tiraient (ces miserables) sur les Francais. On en sabra quelques'uns et on purgea le Kremlin de leur presence. [Эти несчастные наполнили священную крепость, овладели ружьями арсенала и стреляли во французов. Некоторых из них порубили саблями, и очистили Кремль от их присутствия.]
Мюрату было доложено, что путь расчищен. Французы вошли в ворота и стали размещаться лагерем на Сенатской площади. Солдаты выкидывали стулья из окон сената на площадь и раскладывали огни.
Другие отряды проходили через Кремль и размещались по Маросейке, Лубянке, Покровке. Третьи размещались по Вздвиженке, Знаменке, Никольской, Тверской. Везде, не находя хозяев, французы размещались не как в городе на квартирах, а как в лагере, который расположен в городе.
Хотя и оборванные, голодные, измученные и уменьшенные до 1/3 части своей прежней численности, французские солдаты вступили в Москву еще в стройном порядке. Это было измученное, истощенное, но еще боевое и грозное войско. Но это было войско только до той минуты, пока солдаты этого войска не разошлись по квартирам. Как только люди полков стали расходиться по пустым и богатым домам, так навсегда уничтожалось войско и образовались не жители и не солдаты, а что то среднее, называемое мародерами. Когда, через пять недель, те же самые люди вышли из Москвы, они уже не составляли более войска. Это была толпа мародеров, из которых каждый вез или нес с собой кучу вещей, которые ему казались ценны и нужны. Цель каждого из этих людей при выходе из Москвы не состояла, как прежде, в том, чтобы завоевать, а только в том, чтобы удержать приобретенное. Подобно той обезьяне, которая, запустив руку в узкое горло кувшина и захватив горсть орехов, не разжимает кулака, чтобы не потерять схваченного, и этим губит себя, французы, при выходе из Москвы, очевидно, должны были погибнуть вследствие того, что они тащили с собой награбленное, но бросить это награбленное им было так же невозможно, как невозможно обезьяне разжать горсть с орехами. Через десять минут после вступления каждого французского полка в какой нибудь квартал Москвы, не оставалось ни одного солдата и офицера. В окнах домов видны были люди в шинелях и штиблетах, смеясь прохаживающиеся по комнатам; в погребах, в подвалах такие же люди хозяйничали с провизией; на дворах такие же люди отпирали или отбивали ворота сараев и конюшен; в кухнях раскладывали огни, с засученными руками пекли, месили и варили, пугали, смешили и ласкали женщин и детей. И этих людей везде, и по лавкам и по домам, было много; но войска уже не было.
В тот же день приказ за приказом отдавались французскими начальниками о том, чтобы запретить войскам расходиться по городу, строго запретить насилия жителей и мародерство, о том, чтобы нынче же вечером сделать общую перекличку; но, несмотря ни на какие меры. люди, прежде составлявшие войско, расплывались по богатому, обильному удобствами и запасами, пустому городу. Как голодное стадо идет в куче по голому полю, но тотчас же неудержимо разбредается, как только нападает на богатые пастбища, так же неудержимо разбредалось и войско по богатому городу.
Жителей в Москве не было, и солдаты, как вода в песок, всачивались в нее и неудержимой звездой расплывались во все стороны от Кремля, в который они вошли прежде всего. Солдаты кавалеристы, входя в оставленный со всем добром купеческий дом и находя стойла не только для своих лошадей, но и лишние, все таки шли рядом занимать другой дом, который им казался лучше. Многие занимали несколько домов, надписывая мелом, кем он занят, и спорили и даже дрались с другими командами. Не успев поместиться еще, солдаты бежали на улицу осматривать город и, по слуху о том, что все брошено, стремились туда, где можно было забрать даром ценные вещи. Начальники ходили останавливать солдат и сами вовлекались невольно в те же действия. В Каретном ряду оставались лавки с экипажами, и генералы толпились там, выбирая себе коляски и кареты. Остававшиеся жители приглашали к себе начальников, надеясь тем обеспечиться от грабежа. Богатств было пропасть, и конца им не видно было; везде, кругом того места, которое заняли французы, были еще неизведанные, незанятые места, в которых, как казалось французам, было еще больше богатств. И Москва все дальше и дальше всасывала их в себя. Точно, как вследствие того, что нальется вода на сухую землю, исчезает вода и сухая земля; точно так же вследствие того, что голодное войско вошло в обильный, пустой город, уничтожилось войско, и уничтожился обильный город; и сделалась грязь, сделались пожары и мародерство.

Французы приписывали пожар Москвы au patriotisme feroce de Rastopchine [дикому патриотизму Растопчина]; русские – изуверству французов. В сущности же, причин пожара Москвы в том смысле, чтобы отнести пожар этот на ответственность одного или несколько лиц, таких причин не было и не могло быть. Москва сгорела вследствие того, что она была поставлена в такие условия, при которых всякий деревянный город должен сгореть, независимо от того, имеются ли или не имеются в городе сто тридцать плохих пожарных труб. Москва должна была сгореть вследствие того, что из нее выехали жители, и так же неизбежно, как должна загореться куча стружек, на которую в продолжение нескольких дней будут сыпаться искры огня. Деревянный город, в котором при жителях владельцах домов и при полиции бывают летом почти каждый день пожары, не может не сгореть, когда в нем нет жителей, а живут войска, курящие трубки, раскладывающие костры на Сенатской площади из сенатских стульев и варящие себе есть два раза в день. Стоит в мирное время войскам расположиться на квартирах по деревням в известной местности, и количество пожаров в этой местности тотчас увеличивается. В какой же степени должна увеличиться вероятность пожаров в пустом деревянном городе, в котором расположится чужое войско? Le patriotisme feroce de Rastopchine и изуверство французов тут ни в чем не виноваты. Москва загорелась от трубок, от кухонь, от костров, от неряшливости неприятельских солдат, жителей – не хозяев домов. Ежели и были поджоги (что весьма сомнительно, потому что поджигать никому не было никакой причины, а, во всяком случае, хлопотливо и опасно), то поджоги нельзя принять за причину, так как без поджогов было бы то же самое.
Как ни лестно было французам обвинять зверство Растопчина и русским обвинять злодея Бонапарта или потом влагать героический факел в руки своего народа, нельзя не видеть, что такой непосредственной причины пожара не могло быть, потому что Москва должна была сгореть, как должна сгореть каждая деревня, фабрика, всякий дом, из которого выйдут хозяева и в который пустят хозяйничать и варить себе кашу чужих людей. Москва сожжена жителями, это правда; но не теми жителями, которые оставались в ней, а теми, которые выехали из нее. Москва, занятая неприятелем, не осталась цела, как Берлин, Вена и другие города, только вследствие того, что жители ее не подносили хлеба соли и ключей французам, а выехали из нее.


Расходившееся звездой по Москве всачивание французов в день 2 го сентября достигло квартала, в котором жил теперь Пьер, только к вечеру.
Пьер находился после двух последних, уединенно и необычайно проведенных дней в состоянии, близком к сумасшествию. Всем существом его овладела одна неотвязная мысль. Он сам не знал, как и когда, но мысль эта овладела им теперь так, что он ничего не помнил из прошедшего, ничего не понимал из настоящего; и все, что он видел и слышал, происходило перед ним как во сне.
Пьер ушел из своего дома только для того, чтобы избавиться от сложной путаницы требований жизни, охватившей его, и которую он, в тогдашнем состоянии, но в силах был распутать. Он поехал на квартиру Иосифа Алексеевича под предлогом разбора книг и бумаг покойного только потому, что он искал успокоения от жизненной тревоги, – а с воспоминанием об Иосифе Алексеевиче связывался в его душе мир вечных, спокойных и торжественных мыслей, совершенно противоположных тревожной путанице, в которую он чувствовал себя втягиваемым. Он искал тихого убежища и действительно нашел его в кабинете Иосифа Алексеевича. Когда он, в мертвой тишине кабинета, сел, облокотившись на руки, над запыленным письменным столом покойника, в его воображении спокойно и значительно, одно за другим, стали представляться воспоминания последних дней, в особенности Бородинского сражения и того неопределимого для него ощущения своей ничтожности и лживости в сравнении с правдой, простотой и силой того разряда людей, которые отпечатались у него в душе под названием они. Когда Герасим разбудил его от его задумчивости, Пьеру пришла мысль о том, что он примет участие в предполагаемой – как он знал – народной защите Москвы. И с этой целью он тотчас же попросил Герасима достать ему кафтан и пистолет и объявил ему свое намерение, скрывая свое имя, остаться в доме Иосифа Алексеевича. Потом, в продолжение первого уединенно и праздно проведенного дня (Пьер несколько раз пытался и не мог остановить своего внимания на масонских рукописях), ему несколько раз смутно представлялось и прежде приходившая мысль о кабалистическом значении своего имени в связи с именем Бонапарта; но мысль эта о том, что ему, l'Russe Besuhof, предназначено положить предел власти зверя, приходила ему еще только как одно из мечтаний, которые беспричинно и бесследно пробегают в воображении.
Когда, купив кафтан (с целью только участвовать в народной защите Москвы), Пьер встретил Ростовых и Наташа сказала ему: «Вы остаетесь? Ах, как это хорошо!» – в голове его мелькнула мысль, что действительно хорошо бы было, даже ежели бы и взяли Москву, ему остаться в ней и исполнить то, что ему предопределено.
На другой день он, с одною мыслию не жалеть себя и не отставать ни в чем от них, ходил с народом за Трехгорную заставу. Но когда он вернулся домой, убедившись, что Москву защищать не будут, он вдруг почувствовал, что то, что ему прежде представлялось только возможностью, теперь сделалось необходимостью и неизбежностью. Он должен был, скрывая свое имя, остаться в Москве, встретить Наполеона и убить его с тем, чтобы или погибнуть, или прекратить несчастье всей Европы, происходившее, по мнению Пьера, от одного Наполеона.
Пьер знал все подробности покушении немецкого студента на жизнь Бонапарта в Вене в 1809 м году и знал то, что студент этот был расстрелян. И та опасность, которой он подвергал свою жизнь при исполнении своего намерения, еще сильнее возбуждала его.
Два одинаково сильные чувства неотразимо привлекали Пьера к его намерению. Первое было чувство потребности жертвы и страдания при сознании общего несчастия, то чувство, вследствие которого он 25 го поехал в Можайск и заехал в самый пыл сражения, теперь убежал из своего дома и, вместо привычной роскоши и удобств жизни, спал, не раздеваясь, на жестком диване и ел одну пищу с Герасимом; другое – было то неопределенное, исключительно русское чувство презрения ко всему условному, искусственному, человеческому, ко всему тому, что считается большинством людей высшим благом мира. В первый раз Пьер испытал это странное и обаятельное чувство в Слободском дворце, когда он вдруг почувствовал, что и богатство, и власть, и жизнь, все, что с таким старанием устроивают и берегут люди, – все это ежели и стоит чего нибудь, то только по тому наслаждению, с которым все это можно бросить.
Это было то чувство, вследствие которого охотник рекрут пропивает последнюю копейку, запивший человек перебивает зеркала и стекла без всякой видимой причины и зная, что это будет стоить ему его последних денег; то чувство, вследствие которого человек, совершая (в пошлом смысле) безумные дела, как бы пробует свою личную власть и силу, заявляя присутствие высшего, стоящего вне человеческих условий, суда над жизнью.
С самого того дня, как Пьер в первый раз испытал это чувство в Слободском дворце, он непрестанно находился под его влиянием, но теперь только нашел ему полное удовлетворение. Кроме того, в настоящую минуту Пьера поддерживало в его намерении и лишало возможности отречься от него то, что уже было им сделано на этом пути. И его бегство из дома, и его кафтан, и пистолет, и его заявление Ростовым, что он остается в Москве, – все потеряло бы не только смысл, но все это было бы презренно и смешно (к чему Пьер был чувствителен), ежели бы он после всего этого, так же как и другие, уехал из Москвы.
Физическое состояние Пьера, как и всегда это бывает, совпадало с нравственным. Непривычная грубая пища, водка, которую он пил эти дни, отсутствие вина и сигар, грязное, неперемененное белье, наполовину бессонные две ночи, проведенные на коротком диване без постели, – все это поддерживало Пьера в состоянии раздражения, близком к помешательству.

Был уже второй час после полудня. Французы уже вступили в Москву. Пьер знал это, но, вместо того чтобы действовать, он думал только о своем предприятии, перебирая все его малейшие будущие подробности. Пьер в своих мечтаниях не представлял себе живо ни самого процесса нанесения удара, ни смерти Наполеона, но с необыкновенною яркостью и с грустным наслаждением представлял себе свою погибель и свое геройское мужество.
«Да, один за всех, я должен совершить или погибнуть! – думал он. – Да, я подойду… и потом вдруг… Пистолетом или кинжалом? – думал Пьер. – Впрочем, все равно. Не я, а рука провидения казнит тебя, скажу я (думал Пьер слова, которые он произнесет, убивая Наполеона). Ну что ж, берите, казните меня», – говорил дальше сам себе Пьер, с грустным, но твердым выражением на лице, опуская голову.
В то время как Пьер, стоя посередине комнаты, рассуждал с собой таким образом, дверь кабинета отворилась, и на пороге показалась совершенно изменившаяся фигура всегда прежде робкого Макара Алексеевича. Халат его был распахнут. Лицо было красно и безобразно. Он, очевидно, был пьян. Увидав Пьера, он смутился в первую минуту, но, заметив смущение и на лице Пьера, тотчас ободрился и шатающимися тонкими ногами вышел на середину комнаты.
– Они оробели, – сказал он хриплым, доверчивым голосом. – Я говорю: не сдамся, я говорю… так ли, господин? – Он задумался и вдруг, увидав пистолет на столе, неожиданно быстро схватил его и выбежал в коридор.
Герасим и дворник, шедшие следом за Макар Алексеичем, остановили его в сенях и стали отнимать пистолет. Пьер, выйдя в коридор, с жалостью и отвращением смотрел на этого полусумасшедшего старика. Макар Алексеич, морщась от усилий, удерживал пистолет и кричал хриплый голосом, видимо, себе воображая что то торжественное.
– К оружию! На абордаж! Врешь, не отнимешь! – кричал он.
– Будет, пожалуйста, будет. Сделайте милость, пожалуйста, оставьте. Ну, пожалуйста, барин… – говорил Герасим, осторожно за локти стараясь поворотить Макар Алексеича к двери.
– Ты кто? Бонапарт!.. – кричал Макар Алексеич.
– Это нехорошо, сударь. Вы пожалуйте в комнаты, вы отдохните. Пожалуйте пистолетик.
– Прочь, раб презренный! Не прикасайся! Видел? – кричал Макар Алексеич, потрясая пистолетом. – На абордаж!
– Берись, – шепнул Герасим дворнику.
Макара Алексеича схватили за руки и потащили к двери.
Сени наполнились безобразными звуками возни и пьяными хрипящими звуками запыхавшегося голоса.
Вдруг новый, пронзительный женский крик раздался от крыльца, и кухарка вбежала в сени.
– Они! Батюшки родимые!.. Ей богу, они. Четверо, конные!.. – кричала она.
Герасим и дворник выпустили из рук Макар Алексеича, и в затихшем коридоре ясно послышался стук нескольких рук во входную дверь.


Пьер, решивший сам с собою, что ему до исполнения своего намерения не надо было открывать ни своего звания, ни знания французского языка, стоял в полураскрытых дверях коридора, намереваясь тотчас же скрыться, как скоро войдут французы. Но французы вошли, и Пьер все не отходил от двери: непреодолимое любопытство удерживало его.
Их было двое. Один – офицер, высокий, бравый и красивый мужчина, другой – очевидно, солдат или денщик, приземистый, худой загорелый человек с ввалившимися щеками и тупым выражением лица. Офицер, опираясь на палку и прихрамывая, шел впереди. Сделав несколько шагов, офицер, как бы решив сам с собою, что квартира эта хороша, остановился, обернулся назад к стоявшим в дверях солдатам и громким начальническим голосом крикнул им, чтобы они вводили лошадей. Окончив это дело, офицер молодецким жестом, высоко подняв локоть руки, расправил усы и дотронулся рукой до шляпы.
– Bonjour la compagnie! [Почтение всей компании!] – весело проговорил он, улыбаясь и оглядываясь вокруг себя. Никто ничего не отвечал.
– Vous etes le bourgeois? [Вы хозяин?] – обратился офицер к Герасиму.
Герасим испуганно вопросительно смотрел на офицера.
– Quartire, quartire, logement, – сказал офицер, сверху вниз, с снисходительной и добродушной улыбкой глядя на маленького человека. – Les Francais sont de bons enfants. Que diable! Voyons! Ne nous fachons pas, mon vieux, [Квартир, квартир… Французы добрые ребята. Черт возьми, не будем ссориться, дедушка.] – прибавил он, трепля по плечу испуганного и молчаливого Герасима.