Дикгоф, Генрих Генрихович

Епископ Генрих фон Дикгоф
нем. Heinrich von Dieckhoff
Г. Г. Дикгоф, 1910 г.
Церковь	Евангелическо-лютеранская церковь
Период	1908—1911
Рукоположение	1858 — пастор, с 1862 — обер-пастор
Учёное звание	Кандидат теологии
Дата рождения	16 ноября 1833(1833-11-16)
Место рождения	Полтава, Российская империя Российская империя
Дата смерти	28 октября 1911(1911-10-28) (77 лет)
Место смерти	Москва, Российская империя Российская империя
Награды и премии	Иностранные:

Генрих Генрихович фон Дикгоф (нем. Heinrich von Dieckhoff, 16 ноября 1833, Полтава — 28 октября 1911, Москва, Российская империя) — московский пастор, обер-пастор, затем епископ Евангелическо-лютеранской церкви, организатор обучения и воспитания детей с нарушениями зрения в России.

Краткая биография

• Родился 16 ноября 1833 в Полтаве, в семье лютеранского пастора Карла Генриха Вильгельма фон Дикгофа.
• Средне образование получил в Петропавловской гимназии в Москве.
• В 1852 году поступил на богословский факультет Дерптского университета.
• В 1856 году окончил университет, получив звание кандидата теологии.
• В 1858 году рукоположен в пасторы и назначен помощником своего отца Карла Генриха Вильгельма, главы Московской консистории и старшего пастора евангелическо-лютеранской общины свв. Петра и Павла в Москве.
• В 1860 году принимал участие в создании Арнольдовского училища для глухонемых.
• В 1862 году вступает в должность обер-пастора общины свв. Петра и Павла.
• В 1872 году создал Совет учредителей Московского учебно-воспитательного заведения для слепых детей.
• В 1882 году благодаря деньгам собранным советом Дикгофа в Москве создаётся школа для слепых детей.
• В 1908 году Дикгофу было присвоено почетное звание епископа.
• Скончался 28 октября 1911 года. Похоронен на Введенском кладбище в Москве.

Вклад в обучение слепых и глухих

Будучи обер-пастором евангелическо-лютеранской церкви свв. Петра и Павла, Генрих Дикгоф выступил инициатором создания учреждения нового типа для слепых детей. Еще в юности он поддерживал начинания глухого единоверца Ивана Карловича Арнольда, всячески помогая тому открыть в Москве школу для глухих детей.

Во время зарубежных поездок Дикгоф посещал ведущие европейские благотворительные и учебные заведения в Австрии, Германии и Швейцарии для детей с отклонениями в развитии. Дикгоф ознакомился с организацией и практической деятельностью старейших институтов слепых в Вене, Ганновере и Дрездене, швейцарских училищ в Иланце и Лозанне. Им были специально изучены классические немецкие труды по тифлопедагогике К.Георги, И.Клейна, А.Цейне, а также швейцарца Гирцеля, издавшего Библию рельефным шрифтом, и работы Ф.Гилля, И.Фаттера, К.Гепферта по сурдопедагогике.

Во время одной из поездок он неожиданно встретился с путешествующей в тех же краях императрицей Марией Александровной и получил возможность не только побеседовать с ней, но и посвятить её в свои планы. Императрица благосклонно отнеслась к проектам священника и одобрила его инициативу. После возвращения в Москву, 19 июля 1871 года Дикгоф направляет государыне подробную докладную записку, содержащую проект организации специального обучения в России.

Тем временем в Москве все складывается как нельзя лучше, здесь открывается Международная политехническая выставка (1872), и Дикгофа, являвшегося членом Московского общества любителей естествознания, антропологии и этнографии, избирают председателем её Педагогического отдела. В соответствующей части выставки предполагалось представить материалы по проблеме начального образования, в том числе по вопросам воспитания и обучения слепых и глухонемых детей. Готовя экспозицию, Дикгоф включает в неё ряд специальных руководств и пособий, изданных в Австрии, Англии, Германии, Франции, Швейцарии, а также две небольшие собственные брошюры: «О глухонемоте» и «О воспитании и обучении слепых детей». В них автор знакомил соотечественников с европейским опытом помощи детям с нарушениями слуха и зрения. Его энергичные старания были вновь замечены и одобрены государыней.

Подготовка к открытию школы

Дикгоф, мечтавший открыть школу для слепых детей, обращается к высокородным и известным землякам с предложением организовать в Москве особое попечительское общество. Идею поддержали князь А. Б. Мещерский, князь Д. М. Голицын, братья П. П. Боткин и Д. П. Боткин, Г. И. Браун, И. Ю. Давидов, В. Д. Коншин, К. К. Шильдбах, Д. Д. Шумахер, организовавшие в 1874 году так называемый Совет учредителей. Был незамедлительно подготовлен проект Устава Попечительства и, согласно строго действовавшим правилам, направили его на согласование в Министерство внутренних дел. Формально Устав не вызвал возражений, но официальное разрешение содержало оговорку, серьёзно тормозящую реальное дело. Правительство разрешало открыть учебное заведение для слепых с условием предварительно подготовить подходящее помещение и собрать начальный капитал в 20 тысяч рублей. За два последующих года удалось собрать лишь половину требуемой суммы, а тем временем истек срок, отведенный МВД на организацию училища. Лишь благодаря вмешательству московского генерал-губернатора князя В. А. Долгорукова удалось добиться отсрочки.

Столкнувшись с бюрократическими препятствиями, учредители создают Распорядительный комитет (1881), в который вошли московский генерал-губернатор князь В. А. Долгоруков (почетный председатель), Г. Г. Дикгоф (председатель), Ф. М. Сухотин (вице-председатель), О. Ф. Бергман (казначей), И. О. Блок (секретарь), князь Н. Б. Трубецкой, князь В. А. Оболенский, А. Е. Врето, И. Ю. Давидов, Л. К. Зенгер, В. В. Чертова и К. К. Шильдбах, члены которого взяли на себя поиск средств и помещения под будущее училище.

Открытие

В 1882 году Московское учебно-воспитательное заведение для слепых детей открылось, приняв двадцать воспитанников. Характерно, что Попечительное общество распространило свою заботу на детей, живших преимущественно в Москве и Московской губернии, без различия вероисповедания и происхождения. В школе незрячие дети получали начальное образование, включавшее Закон Божий, русский язык, арифметику, природоведение, географию и историю, но главное внимание уделялось профессиональной подготовке: мальчики изготовляли корзины и мебель, переплетали книги и работали в типографии, а девочки шили, вышивали и вязали. Музыкально одаренные дети обучались игре на музыкальных инструментах не на слух, а по выпуклым нотам. Среди первых музыкальных педагогов этой школы слепых был главный дирижёр Большого театра И. К. Альтани, бесплатно обучавший детей игре на фортепиано. Неизменным успехом у москвичей пользовались выступления хора и оркестра воспитанников школы.

Первоначально в школе учились только 20 детей, за 30 лет — с 1882 по 1912 год — школу для слепых детей окончило 114 человек, из них трудоустроен был 101. Одни стали квалифицированными ремесленниками, другие — музыкантами и певчими, которые выступали в духовном хоре слепых под руководством Я. К. Сорокина (осн. в 1897) или оркестре, организованном в 1899 году капельмейстером Большого театра В. В. Гейзлером.

Школа, созданная Г. Г. Дикгофом, в настоящее время — Государственное бюджетное общеобразовательное учреждение города Москвы «Школа-интернат № 1 для обучения и реабилитации слепых», специальная (коррекционная) школа III-IV видов для тотально слепых детей, детей с глубокими нарушениями зрения и слабовидящих детей — единственное учреждение в Москве, в котором обучаются, воспитываются и реабилитируются дети—инвалиды детства по зрению и дети—инвалиды I группы по зрению. Ныне расположена по адресу: г. Москва, Мытищинская 3-я ул., дом 5. На здании школы располагается мемориальная доска памяти её основателя Г. Г. Дикгофа.

Ссылки

• [www.protestant.ru/news/culture/read/article/63213 Праздничный концерт памяти Дикгоффов]
• [schisv1.mskobr.ru/obwie_svedeniya/history/nasha_istoriya/ История общеобразовательной школы-интерната для слепых обучающихся № 1]

Отрывок, характеризующий Дикгоф, Генрих Генрихович

На другой день княжна к вечеру уехала, и к Пьеру приехал его главноуправляющий с известием, что требуемых им денег для обмундирования полка нельзя достать, ежели не продать одно имение. Главноуправляющий вообще представлял Пьеру, что все эти затеи полка должны были разорить его. Пьер с трудом скрывал улыбку, слушая слова управляющего.
– Ну, продайте, – говорил он. – Что ж делать, я не могу отказаться теперь!
Чем хуже было положение всяких дел, и в особенности его дел, тем Пьеру было приятнее, тем очевиднее было, что катастрофа, которой он ждал, приближается. Уже никого почти из знакомых Пьера не было в городе. Жюли уехала, княжна Марья уехала. Из близких знакомых одни Ростовы оставались; но к ним Пьер не ездил.
В этот день Пьер, для того чтобы развлечься, поехал в село Воронцово смотреть большой воздушный шар, который строился Леппихом для погибели врага, и пробный шар, который должен был быть пущен завтра. Шар этот был еще не готов; но, как узнал Пьер, он строился по желанию государя. Государь писал графу Растопчину об этом шаре следующее:
«Aussitot que Leppich sera pret, composez lui un equipage pour sa nacelle d'hommes surs et intelligents et depechez un courrier au general Koutousoff pour l'en prevenir. Je l'ai instruit de la chose.
Recommandez, je vous prie, a Leppich d'etre bien attentif sur l'endroit ou il descendra la premiere fois, pour ne pas se tromper et ne pas tomber dans les mains de l'ennemi. Il est indispensable qu'il combine ses mouvements avec le general en chef».
[Только что Леппих будет готов, составьте экипаж для его лодки из верных и умных людей и пошлите курьера к генералу Кутузову, чтобы предупредить его.
Я сообщил ему об этом. Внушите, пожалуйста, Леппиху, чтобы он обратил хорошенько внимание на то место, где он спустится в первый раз, чтобы не ошибиться и не попасть в руки врага. Необходимо, чтоб он соображал свои движения с движениями главнокомандующего.]
Возвращаясь домой из Воронцова и проезжая по Болотной площади, Пьер увидал толпу у Лобного места, остановился и слез с дрожек. Это была экзекуция французского повара, обвиненного в шпионстве. Экзекуция только что кончилась, и палач отвязывал от кобылы жалостно стонавшего толстого человека с рыжими бакенбардами, в синих чулках и зеленом камзоле. Другой преступник, худенький и бледный, стоял тут же. Оба, судя по лицам, были французы. С испуганно болезненным видом, подобным тому, который имел худой француз, Пьер протолкался сквозь толпу.
– Что это? Кто? За что? – спрашивал он. Но вниманье толпы – чиновников, мещан, купцов, мужиков, женщин в салопах и шубках – так было жадно сосредоточено на то, что происходило на Лобном месте, что никто не отвечал ему. Толстый человек поднялся, нахмурившись, пожал плечами и, очевидно, желая выразить твердость, стал, не глядя вокруг себя, надевать камзол; но вдруг губы его задрожали, и он заплакал, сам сердясь на себя, как плачут взрослые сангвинические люди. Толпа громко заговорила, как показалось Пьеру, – для того, чтобы заглушить в самой себе чувство жалости.
– Повар чей то княжеский…
– Что, мусью, видно, русский соус кисел французу пришелся… оскомину набил, – сказал сморщенный приказный, стоявший подле Пьера, в то время как француз заплакал. Приказный оглянулся вокруг себя, видимо, ожидая оценки своей шутки. Некоторые засмеялись, некоторые испуганно продолжали смотреть на палача, который раздевал другого.
Пьер засопел носом, сморщился и, быстро повернувшись, пошел назад к дрожкам, не переставая что то бормотать про себя в то время, как он шел и садился. В продолжение дороги он несколько раз вздрагивал и вскрикивал так громко, что кучер спрашивал его:
– Что прикажете?
– Куда ж ты едешь? – крикнул Пьер на кучера, выезжавшего на Лубянку.
– К главнокомандующему приказали, – отвечал кучер.
– Дурак! скотина! – закричал Пьер, что редко с ним случалось, ругая своего кучера. – Домой я велел; и скорее ступай, болван. Еще нынче надо выехать, – про себя проговорил Пьер.
Пьер при виде наказанного француза и толпы, окружавшей Лобное место, так окончательно решил, что не может долее оставаться в Москве и едет нынче же в армию, что ему казалось, что он или сказал об этом кучеру, или что кучер сам должен был знать это.
Приехав домой, Пьер отдал приказание своему все знающему, все умеющему, известному всей Москве кучеру Евстафьевичу о том, что он в ночь едет в Можайск к войску и чтобы туда были высланы его верховые лошади. Все это не могло быть сделано в тот же день, и потому, по представлению Евстафьевича, Пьер должен был отложить свой отъезд до другого дня, с тем чтобы дать время подставам выехать на дорогу.
24 го числа прояснело после дурной погоды, и в этот день после обеда Пьер выехал из Москвы. Ночью, переменя лошадей в Перхушкове, Пьер узнал, что в этот вечер было большое сражение. Рассказывали, что здесь, в Перхушкове, земля дрожала от выстрелов. На вопросы Пьера о том, кто победил, никто не мог дать ему ответа. (Это было сражение 24 го числа при Шевардине.) На рассвете Пьер подъезжал к Можайску.
Все дома Можайска были заняты постоем войск, и на постоялом дворе, на котором Пьера встретили его берейтор и кучер, в горницах не было места: все было полно офицерами.
В Можайске и за Можайском везде стояли и шли войска. Казаки, пешие, конные солдаты, фуры, ящики, пушки виднелись со всех сторон. Пьер торопился скорее ехать вперед, и чем дальше он отъезжал от Москвы и чем глубже погружался в это море войск, тем больше им овладевала тревога беспокойства и не испытанное еще им новое радостное чувство. Это было чувство, подобное тому, которое он испытывал и в Слободском дворце во время приезда государя, – чувство необходимости предпринять что то и пожертвовать чем то. Он испытывал теперь приятное чувство сознания того, что все то, что составляет счастье людей, удобства жизни, богатство, даже самая жизнь, есть вздор, который приятно откинуть в сравнении с чем то… С чем, Пьер не мог себе дать отчета, да и ее старался уяснить себе, для кого и для чего он находит особенную прелесть пожертвовать всем. Его не занимало то, для чего он хочет жертвовать, но самое жертвование составляло для него новое радостное чувство.


24 го было сражение при Шевардинском редуте, 25 го не было пущено ни одного выстрела ни с той, ни с другой стороны, 26 го произошло Бородинское сражение.
Для чего и как были даны и приняты сражения при Шевардине и при Бородине? Для чего было дано Бородинское сражение? Ни для французов, ни для русских оно не имело ни малейшего смысла. Результатом ближайшим было и должно было быть – для русских то, что мы приблизились к погибели Москвы (чего мы боялись больше всего в мире), а для французов то, что они приблизились к погибели всей армии (чего они тоже боялись больше всего в мире). Результат этот был тогда же совершении очевиден, а между тем Наполеон дал, а Кутузов принял это сражение.
Ежели бы полководцы руководились разумными причинами, казалось, как ясно должно было быть для Наполеона, что, зайдя за две тысячи верст и принимая сражение с вероятной случайностью потери четверти армии, он шел на верную погибель; и столь же ясно бы должно было казаться Кутузову, что, принимая сражение и тоже рискуя потерять четверть армии, он наверное теряет Москву. Для Кутузова это было математически ясно, как ясно то, что ежели в шашках у меня меньше одной шашкой и я буду меняться, я наверное проиграю и потому не должен меняться.
Когда у противника шестнадцать шашек, а у меня четырнадцать, то я только на одну восьмую слабее его; а когда я поменяюсь тринадцатью шашками, то он будет втрое сильнее меня.
До Бородинского сражения наши силы приблизительно относились к французским как пять к шести, а после сражения как один к двум, то есть до сражения сто тысяч; ста двадцати, а после сражения пятьдесят к ста. А вместе с тем умный и опытный Кутузов принял сражение. Наполеон же, гениальный полководец, как его называют, дал сражение, теряя четверть армии и еще более растягивая свою линию. Ежели скажут, что, заняв Москву, он думал, как занятием Вены, кончить кампанию, то против этого есть много доказательств. Сами историки Наполеона рассказывают, что еще от Смоленска он хотел остановиться, знал опасность своего растянутого положения знал, что занятие Москвы не будет концом кампании, потому что от Смоленска он видел, в каком положении оставлялись ему русские города, и не получал ни одного ответа на свои неоднократные заявления о желании вести переговоры.
Давая и принимая Бородинское сражение, Кутузов и Наполеон поступили непроизвольно и бессмысленно. А историки под совершившиеся факты уже потом подвели хитросплетенные доказательства предвидения и гениальности полководцев, которые из всех непроизвольных орудий мировых событий были самыми рабскими и непроизвольными деятелями.
Древние оставили нам образцы героических поэм, в которых герои составляют весь интерес истории, и мы все еще не можем привыкнуть к тому, что для нашего человеческого времени история такого рода не имеет смысла.
На другой вопрос: как даны были Бородинское и предшествующее ему Шевардинское сражения – существует точно так же весьма определенное и всем известное, совершенно ложное представление. Все историки описывают дело следующим образом:
Русская армия будто бы в отступлении своем от Смоленска отыскивала себе наилучшую позицию для генерального сражения, и таковая позиция была найдена будто бы у Бородина.