Дикий, Алексей Денисович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Алексей Дикий
Имя при рождении:

Алексей Денисович Дикий

Дата рождения:

12 (24) февраля 1889(1889-02-24)

Место рождения:

Екатеринослав,
Российская империя

Место смерти:

Москва, СССР

Профессия:

актёр
театральный режиссёр
режиссёр оперы
театральный педагог
публицист

Театр:

Ленинградский БДТ
Малый театр

Награды:

<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение

Алексе́й Дени́сович Ди́кий (12 (24) февраля 1889, Екатеринослав1 октября 1955, Москва) — советский российский актёр, театральный режиссёр, педагог, публицист. Народный артист СССР (1949). Лауреат Сталинской премии (1946, 1947, 1949 — дважды, 1950).





Биография

Алексей Дикий родился 12 (24) февраля 1889 года (по другим источникам - 25 февраля[1] и 25 апреля[2]) в Екатеринославе (ныне - Днепр, Украина).

С раннего детства увлекался театром, что было семейной традицией: сестра — украинская актриса М. Д. Дикова, её мужем — актёр и режиссёр А. Л. Суходольский[3]. Первые театральные впечатления — искусство украинских актёров М. Л. Кропивницкого, П. К. Саксаганского, И. К. Карпенко-Карого, М. К. Заньковецкой. В 6 лет начал участвовать в спектаклях харьковской труппы А. Суходольского[3].

В 1904—1907 годах учился в Харьковском реальном училище. В 1907—1908 годах отбывал воинскую повинность вольноопределяющимся 121-го Пензенского полка[4].

Дарование молодого актёра открыл актёр МХТ И. М. Уралов и пригласил его в студию при Московском Художественном театре (МХТ)[3].

В Москве

В 1909 году переехал в Москву и поступил на частные драматические курсы актрисы МХТ С. В. Халютиной, занимался у К. А. Марджанова и В. Л. Мчеделова. В 1910 году был принят в МХТ, где успешно дебютировал в небольшой роли судебного пристава (дряхлого старика) в пьесе «Живой труп» Л. Н. Толстого. Учителями молодого актёра стали К. С. Станиславский и В. И. Немирович-Данченко. В 1911 году окончил драматические курсы МХТ, а в 1912-м уже пробовал себя в режиссуре, руководя драматическим кружком на Пречистенских рабочих курсах, где ставил одноактные пьесы А. П. Чехова, работал в рабоче-крестьянском кружке-театре И. Уралова[3]. В том же году была создана 1-я Студия МХТ, где продолжил сценическую деятельность.

Начавшаяся в августе 1914 года Первая мировая война прервала его актёрскую деятельность. В 1914—1917 годах служил в русской армии на Кавказском фронте. Военные годы считал «безнадёжно потерянными».

В Советской России

С января 1918 года выступал главным образом на сцене 1-й Студии, в 1924-м преобразованной во МХАТ 2-й. В эти годы сложился как мастер острохарактерных, озорных портретов[3].

Одновременно искал свой путь в режиссуре. В 1919 году в Московской драматической студии Е. Б. Вахтангова (ныне Государственный академический театр имени Е. Вахтангова) выступил в качестве режиссёра в спектакле Е. Б. Вахтангова «Потоп» по пьесе Г. Бергера; в 1921-м в Театре-студии им. Ф. И. Шаляпина поставил свой первый самостоятельный спектакль — «Зелёный попугай» по пьесе А. Шницлера. Пресса хвалила спектакль за колоритность, темпераментность и современность — здесь уже определились характерными для Дикого-режиссёра черты[3]. После успешного дебюта, не порывая со МХАТом 2-м, где он продолжал выступать как актёр, а в 1925 году поставил «Блоху» Е. И. Замятина (по Н. С. Лескову), ставшую одной из самых значительных его режиссёрских работ, ставил спектакли и в других театрах: в Московском театре для детей при Моссовете (ныне Российский академический молодёжный театр), в театре «Комедия (бывший Корш)». В Ленинграде, в Драматическом театре Народного дома работал с художниками-авангардистами Н. Э. Радловым, А. В. Лентуловым[3].

B 1922—1926 годах работал также в Московском еврейском театре, где осуществил ряд постановок, в том числе «Скрипач на крыше» по мотивам романа Шолом-Алейхемa «Тевье-молочник», и «Праздник в Касриловке» Шолом-Алейхема. Спектакль стал театральным событием, в нём были точно угаданы национальная форма (буффонада), язык, психологические портреты. В 1928 году режиссёра пригласили в Тель-Авив (Палестина), в театр «Габима» для постановки спектаклей по пьесе Шолом-Алейхема «Золотоискатели» и по пьесе Кальдерона в вольной обработке И. Ламадана «Корона Давида». Премьера состоялась 23 мая 1929 года. В силу ряда причин А. Дикий покинул театр[5]

К 1925—1926 годам определились основные черты режиссёрского и актёрского дарования А. Дикого: любовь к ярким и сильным сценическим краскам, к броскости сценического рисунка, к монументальности и масштабности актёрских образов; искусство А. Дикого порою тяготело к балаганному комизму и к гневной сатире[6].

B 1925—1928 годах ставил оперы и балеты в Большом театре. В 1927—1928 годах — художественный руководитель Московского драматического театра (бывший Корш)[4]. В 1928 году поставил спектакль «Человек с портфелем» А. Файко в Московском театре Революции (ныне Московский академический театр имени Владимира Маяковского). В 1929—1930 годах — режиссёр Драматического театра Народного дома в Ленинграде. В 1931 году возглавлял Свердловский драматический театр, где поставил пьесу «Страх» А. Н. Афиногенова.

В 1931 году создал Театрально-литературную мастерскую при Доме Учёных (в августе 1935 года переименованную в Театр-студию под руководством А. Д. Дикого), где вёл режиссёрскую и педагогическую работу, в частности, поставил спектакль «Леди Макбет Мценского уезда» по Н. С. Лескову[3]. Победой молодого театра и заслугой А. Дикого назвала спектакль газета «Рабочая Москва» 12 декабря 1935 года; высокую оценку в тот же день дала и «Вечерняя Москва»: «А. Д. Дикий одержал бесспорную победу. Спектакль «Леди Макбет…, показанный его студией, добротная театральная работа. Уверенно ведут свои роли в этом спектакле молодые актёры. <...> В «Леди Макбет…» Дикий как постановщик вновь показал себя большим и талантливым мастером советского театра. С блеском, выдумкой, яркостью и остротой он воплощает на сцене образы Лескова»К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 2858 дней]. В начале 1936 года Студия Дикого была закрыта.

В 1932—1936 годах — художественный руководитель Московского драматического театра им. ВЦСПС.

В Ленинграде

26 марта 1936 года был назначен главным режиссёром Большого драматического театра имени М. Горького (БДТ) (ныне — имени Г. А. Товстоногова). Вместе с ним в БДТ пришла группа молодых актёров — бывших студийцев. Поставил несколько спектаклей. Событием в истории театра стала постановка «Мещан» М. Горького[7]. Приуроченный к годовщине смерти М. Горького и показанный в июне 1937 года спектакль поначалу был встречен критически как в отношении постановочной концепции, так и ряда исполнителей. Премьера обновлённого сценического варианта спектакля с частично изменённым составом состоялась 23 августа того же года[8].

17 августа 1937 года А. Дикий был арестован и 2 сентября 1938 года приговорён Особым совещанием при НКВД СССР по статье 58 к 5 годам лишения свободы. Для отбытия наказания был направлен в Усольлаг НКВД. Оставшиеся без руководителя молодые актёры пришли к решению сохранить свой коллектив. Почти в полном составе они выехали в столицу Таджикской ССР Сталинабад, где стали ядром русского драматического театра (ныне — имени В. Маяковского).

28 августа 1941 года «дело Дикого» было прекращено[9].

Вновь в Москве

После освобождения из заключения, с осени 1941 года работал в Театре им. Е. Вахтангова, находившемся в то время в эвакуации в Омске. В спектакле «Фронт» по пьесе А. Е. Корнейчука (1942) сыграл генерала Горлова — одну из лучших своих ролей. «Образ Горлова, созданный Алексеем Диким, — писал Р. Н. Симонов, — является вершиной актёрского искусства. Этот образ стоит в ряду с лучшими образами, украшающими советскую сцену. Характер генерала Горлова перерастал в исполнении Дикого в собирательный образ. Эту его роль называли обобщающим словом „горловщина“»[10]. Вместе с театром вернулся в Москву. В 1944 году — художественный руководитель Театра-студии киноактёра. В сентябре 1944 года перешёл в Малый театр, где служил в качестве актёра и режиссёра до 1952 года, когда был переведён в Московский драматический театр им. А. С. Пушкина.

C 1943 года снимался в кино, сыграл главные роли в кинофильмах «Кутузов», «Адмирал Нахимов». Исполнение роли И. Сталина в фильмах «Третий удар» (1948) и «Сталинградская битва» (1949) понравилось прототипу.

Вёл преподавательскую деятельность. С 1948 года — профессор Театрального училища им. М.С.Щепкина (Москва).

С 1944 года — член Художественного совета при Комитете по делам кинематографии при Совете министров СССР[3].

Автор книги «Повесть о театральной юности» (1957), многочисленных статей по театральному искусству.

Алексей Денисович Дикий умер 1 октября 1955 года в Москве. Похоронен на Новодевичьем кладбище (участок № 2).

Звания и награды

Театральные работы

Роли

Московский Художественный театр
1-я студия МХТ, МХАТ 2-й
Театр имени Е. Б. Вахтангова
Малый театр

Постановки

Театр-студия им. Ф. И. Шаляпина
Московский театр для детей при Моссовете
Театр «Комедия (бывший Корш)»
1-я студия МХТ
МХАТ 2-й
Драматический театр Народного дома (Ленинград)
Московский еврейский театр
Большой театр
Театр Революции
Свердловский драматический театр
Театр-студия под руководством А. Д. Дикого
Московский драматический театр им. ВЦСПС
Ленинградский БДТ
Театр имени Е. Б. Вахтангова
Малый театр
Московский драматический театр имени А. С. Пушкина

Фильмография

  1. 1919Чем ты был? (короткометражный) — Иван Сотый
  2. 1921Андрей Гудок (короткометражный) — Андрей Гудок
  3. 1934Восстание рыбаковКеденек[13]
  1. 1941Боевой киносборник № 6 (новелла «Ненависть») — старик
  2. 1943КутузовКутузов
  3. 1946Адмирал НахимовНахимов
  4. 1947ПироговНахимов
  5. 1947Рядовой Александр МатросовСталин
  6. 1948Третий ударСталин
  7. 1948Повесть о настоящем человекеВасилий Васильевич
  8. 1949Сталинградская битваСталин

Память

В Москве именем режиссёра названы:

Напишите отзыв о статье "Дикий, Алексей Денисович"

Примечания

  1. [art.theatre.ru/history/persons/dikiy/ МХТ им. А. П. Чехова: Алексей Дикий]
  2. www.rudata.ru/wiki/Дикий%2C_Алексей_Денисович
  3. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 [www.maly.ru/people?name=DikiyA Дикий Алексей Денисович]. История. Малый театр (официальный сайт). Проверено 31 мая 2016.
  4. 1 2 [kinosozvezdie.ru/leninandstalin/staliniana/dikiy/dikiy.html Дикий Алексей Денисович - Киносозвездие - авторский проект Сергея Николаева]
  5. [samlib.ru/p/ppjap_p_p/aaa1.shtml Взлет и крах еврейского экпрессионистского театра]
  6. Дикий Алексей Денисович / Рудницкий К. Л. // Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / гл. ред. А. М. Прохоров. — 3-е изд. — М. : Советская энциклопедия, 1969—1978.</span>
  7. Беньяш Р. Ленинградский Академический Большой драматический театр им. М. Горького. — Л. 1967. С. 34.
  8. Очерки истории русского советского драматического театра. — М.: изд. АН СССР, 1960. — Т. 2. — С. 316-318. — 776 с. — 3 000 экз.
  9. [lists.memo.ru/d11/f101.htm Сайт Общества «Мемориал»]
  10. Симонов Р. Н. Большой художник // «Советская культура». — 1955, 8 октября.
  11. 1 2 [www.russiancinema.ru/template.php?dept_id=3&e_dept_id=1&e_person_id=11083 Энциклопедия отечественного кино]
  12. Московский академический ордена Трудового Красного Знамени театр имени Вл. Маяковского, 1922—1982 / Авт.-сост. В. Я. Дубровский. — 2-е изд. испр. и доп. — М.: Искусство, 1983. — 207 с., ил. (стр. 198—207)
  13. [kino-sozvezdie.narod.ru/dikiy.html Дикий Алексей Денисович]
  14. </ol>

Литература

  • [teatr-lib.ru/Library/Diky/povest/ Повесть о театральной юности], М., 1957
  • Дикий А. Д. Статьи. Переписка. Воспоминания. — М: Искусство, 1967. — 502 с.
  • [teatr-lib.ru/Library/Diky/isbr/ Избранное] / Сост. Н. Г. Литвиненко, предисл. З. В. Владимировой. — М.: ВТО, 1976. — 442 с.
  • Владимирова З. Алексей Дикий // Портреты режиссёров. Выпуск 4. — М.: «Искусство», 1986. — С. 5—37.
  • Иванов В. В. [teatr-lib.ru/Library/Ivanov_vladislav/Habima/#_Toc221940102 Алексей Дикий в Тель-Авиве] // Иванов В. В. Русские сезоны театра «Габима». М.: «АРТ», 1999. С. 166—180.

Ссылки

Отрывок, характеризующий Дикий, Алексей Денисович

– Покажите мне… Ооооо! о! ооооо! – слышался его прерываемый рыданиями, испуганный и покорившийся страданию стон. Слушая эти стоны, князь Андрей хотел плакать. Оттого ли, что он без славы умирал, оттого ли, что жалко ему было расставаться с жизнью, от этих ли невозвратимых детских воспоминаний, оттого ли, что он страдал, что другие страдали и так жалостно перед ним стонал этот человек, но ему хотелось плакать детскими, добрыми, почти радостными слезами.
Раненому показали в сапоге с запекшейся кровью отрезанную ногу.
– О! Ооооо! – зарыдал он, как женщина. Доктор, стоявший перед раненым, загораживая его лицо, отошел.
– Боже мой! Что это? Зачем он здесь? – сказал себе князь Андрей.
В несчастном, рыдающем, обессилевшем человеке, которому только что отняли ногу, он узнал Анатоля Курагина. Анатоля держали на руках и предлагали ему воду в стакане, края которого он не мог поймать дрожащими, распухшими губами. Анатоль тяжело всхлипывал. «Да, это он; да, этот человек чем то близко и тяжело связан со мною, – думал князь Андрей, не понимая еще ясно того, что было перед ним. – В чем состоит связь этого человека с моим детством, с моею жизнью? – спрашивал он себя, не находя ответа. И вдруг новое, неожиданное воспоминание из мира детского, чистого и любовного, представилось князю Андрею. Он вспомнил Наташу такою, какою он видел ее в первый раз на бале 1810 года, с тонкой шеей и тонкими рукамис готовым на восторг, испуганным, счастливым лицом, и любовь и нежность к ней, еще живее и сильнее, чем когда либо, проснулись в его душе. Он вспомнил теперь ту связь, которая существовала между им и этим человеком, сквозь слезы, наполнявшие распухшие глаза, мутно смотревшим на него. Князь Андрей вспомнил все, и восторженная жалость и любовь к этому человеку наполнили его счастливое сердце.
Князь Андрей не мог удерживаться более и заплакал нежными, любовными слезами над людьми, над собой и над их и своими заблуждениями.
«Сострадание, любовь к братьям, к любящим, любовь к ненавидящим нас, любовь к врагам – да, та любовь, которую проповедовал бог на земле, которой меня учила княжна Марья и которой я не понимал; вот отчего мне жалко было жизни, вот оно то, что еще оставалось мне, ежели бы я был жив. Но теперь уже поздно. Я знаю это!»


Страшный вид поля сражения, покрытого трупами и ранеными, в соединении с тяжестью головы и с известиями об убитых и раненых двадцати знакомых генералах и с сознанием бессильности своей прежде сильной руки произвели неожиданное впечатление на Наполеона, который обыкновенно любил рассматривать убитых и раненых, испытывая тем свою душевную силу (как он думал). В этот день ужасный вид поля сражения победил ту душевную силу, в которой он полагал свою заслугу и величие. Он поспешно уехал с поля сражения и возвратился к Шевардинскому кургану. Желтый, опухлый, тяжелый, с мутными глазами, красным носом и охриплым голосом, он сидел на складном стуле, невольно прислушиваясь к звукам пальбы и не поднимая глаз. Он с болезненной тоской ожидал конца того дела, которого он считал себя причиной, но которого он не мог остановить. Личное человеческое чувство на короткое мгновение взяло верх над тем искусственным призраком жизни, которому он служил так долго. Он на себя переносил те страдания и ту смерть, которые он видел на поле сражения. Тяжесть головы и груди напоминала ему о возможности и для себя страданий и смерти. Он в эту минуту не хотел для себя ни Москвы, ни победы, ни славы. (Какой нужно было ему еще славы?) Одно, чего он желал теперь, – отдыха, спокойствия и свободы. Но когда он был на Семеновской высоте, начальник артиллерии предложил ему выставить несколько батарей на эти высоты, для того чтобы усилить огонь по столпившимся перед Князьковым русским войскам. Наполеон согласился и приказал привезти ему известие о том, какое действие произведут эти батареи.
Адъютант приехал сказать, что по приказанию императора двести орудий направлены на русских, но что русские все так же стоят.
– Наш огонь рядами вырывает их, а они стоят, – сказал адъютант.
– Ils en veulent encore!.. [Им еще хочется!..] – сказал Наполеон охриплым голосом.
– Sire? [Государь?] – повторил не расслушавший адъютант.
– Ils en veulent encore, – нахмурившись, прохрипел Наполеон осиплым голосом, – donnez leur en. [Еще хочется, ну и задайте им.]
И без его приказания делалось то, чего он хотел, и он распорядился только потому, что думал, что от него ждали приказания. И он опять перенесся в свой прежний искусственный мир призраков какого то величия, и опять (как та лошадь, ходящая на покатом колесе привода, воображает себе, что она что то делает для себя) он покорно стал исполнять ту жестокую, печальную и тяжелую, нечеловеческую роль, которая ему была предназначена.
И не на один только этот час и день были помрачены ум и совесть этого человека, тяжеле всех других участников этого дела носившего на себе всю тяжесть совершавшегося; но и никогда, до конца жизни, не мог понимать он ни добра, ни красоты, ни истины, ни значения своих поступков, которые были слишком противоположны добру и правде, слишком далеки от всего человеческого, для того чтобы он мог понимать их значение. Он не мог отречься от своих поступков, восхваляемых половиной света, и потому должен был отречься от правды и добра и всего человеческого.
Не в один только этот день, объезжая поле сражения, уложенное мертвыми и изувеченными людьми (как он думал, по его воле), он, глядя на этих людей, считал, сколько приходится русских на одного француза, и, обманывая себя, находил причины радоваться, что на одного француза приходилось пять русских. Не в один только этот день он писал в письме в Париж, что le champ de bataille a ete superbe [поле сражения было великолепно], потому что на нем было пятьдесят тысяч трупов; но и на острове Св. Елены, в тиши уединения, где он говорил, что он намерен был посвятить свои досуги изложению великих дел, которые он сделал, он писал:
«La guerre de Russie eut du etre la plus populaire des temps modernes: c'etait celle du bon sens et des vrais interets, celle du repos et de la securite de tous; elle etait purement pacifique et conservatrice.
C'etait pour la grande cause, la fin des hasards elle commencement de la securite. Un nouvel horizon, de nouveaux travaux allaient se derouler, tout plein du bien etre et de la prosperite de tous. Le systeme europeen se trouvait fonde; il n'etait plus question que de l'organiser.
Satisfait sur ces grands points et tranquille partout, j'aurais eu aussi mon congres et ma sainte alliance. Ce sont des idees qu'on m'a volees. Dans cette reunion de grands souverains, nous eussions traites de nos interets en famille et compte de clerc a maitre avec les peuples.
L'Europe n'eut bientot fait de la sorte veritablement qu'un meme peuple, et chacun, en voyageant partout, se fut trouve toujours dans la patrie commune. Il eut demande toutes les rivieres navigables pour tous, la communaute des mers, et que les grandes armees permanentes fussent reduites desormais a la seule garde des souverains.
De retour en France, au sein de la patrie, grande, forte, magnifique, tranquille, glorieuse, j'eusse proclame ses limites immuables; toute guerre future, purement defensive; tout agrandissement nouveau antinational. J'eusse associe mon fils a l'Empire; ma dictature eut fini, et son regne constitutionnel eut commence…
Paris eut ete la capitale du monde, et les Francais l'envie des nations!..
Mes loisirs ensuite et mes vieux jours eussent ete consacres, en compagnie de l'imperatrice et durant l'apprentissage royal de mon fils, a visiter lentement et en vrai couple campagnard, avec nos propres chevaux, tous les recoins de l'Empire, recevant les plaintes, redressant les torts, semant de toutes parts et partout les monuments et les bienfaits.
Русская война должна бы была быть самая популярная в новейшие времена: это была война здравого смысла и настоящих выгод, война спокойствия и безопасности всех; она была чисто миролюбивая и консервативная.
Это было для великой цели, для конца случайностей и для начала спокойствия. Новый горизонт, новые труды открывались бы, полные благосостояния и благоденствия всех. Система европейская была бы основана, вопрос заключался бы уже только в ее учреждении.
Удовлетворенный в этих великих вопросах и везде спокойный, я бы тоже имел свой конгресс и свой священный союз. Это мысли, которые у меня украли. В этом собрании великих государей мы обсуживали бы наши интересы семейно и считались бы с народами, как писец с хозяином.
Европа действительно скоро составила бы таким образом один и тот же народ, и всякий, путешествуя где бы то ни было, находился бы всегда в общей родине.
Я бы выговорил, чтобы все реки были судоходны для всех, чтобы море было общее, чтобы постоянные, большие армии были уменьшены единственно до гвардии государей и т.д.
Возвратясь во Францию, на родину, великую, сильную, великолепную, спокойную, славную, я провозгласил бы границы ее неизменными; всякую будущую войну защитительной; всякое новое распространение – антинациональным; я присоединил бы своего сына к правлению империей; мое диктаторство кончилось бы, в началось бы его конституционное правление…
Париж был бы столицей мира и французы предметом зависти всех наций!..
Потом мои досуги и последние дни были бы посвящены, с помощью императрицы и во время царственного воспитывания моего сына, на то, чтобы мало помалу посещать, как настоящая деревенская чета, на собственных лошадях, все уголки государства, принимая жалобы, устраняя несправедливости, рассевая во все стороны и везде здания и благодеяния.]
Он, предназначенный провидением на печальную, несвободную роль палача народов, уверял себя, что цель его поступков была благо народов и что он мог руководить судьбами миллионов и путем власти делать благодеяния!
«Des 400000 hommes qui passerent la Vistule, – писал он дальше о русской войне, – la moitie etait Autrichiens, Prussiens, Saxons, Polonais, Bavarois, Wurtembergeois, Mecklembourgeois, Espagnols, Italiens, Napolitains. L'armee imperiale, proprement dite, etait pour un tiers composee de Hollandais, Belges, habitants des bords du Rhin, Piemontais, Suisses, Genevois, Toscans, Romains, habitants de la 32 e division militaire, Breme, Hambourg, etc.; elle comptait a peine 140000 hommes parlant francais. L'expedition do Russie couta moins de 50000 hommes a la France actuelle; l'armee russe dans la retraite de Wilna a Moscou, dans les differentes batailles, a perdu quatre fois plus que l'armee francaise; l'incendie de Moscou a coute la vie a 100000 Russes, morts de froid et de misere dans les bois; enfin dans sa marche de Moscou a l'Oder, l'armee russe fut aussi atteinte par, l'intemperie de la saison; elle ne comptait a son arrivee a Wilna que 50000 hommes, et a Kalisch moins de 18000».
[Из 400000 человек, которые перешли Вислу, половина была австрийцы, пруссаки, саксонцы, поляки, баварцы, виртембергцы, мекленбургцы, испанцы, итальянцы и неаполитанцы. Императорская армия, собственно сказать, была на треть составлена из голландцев, бельгийцев, жителей берегов Рейна, пьемонтцев, швейцарцев, женевцев, тосканцев, римлян, жителей 32 й военной дивизии, Бремена, Гамбурга и т.д.; в ней едва ли было 140000 человек, говорящих по французски. Русская экспедиция стоила собственно Франции менее 50000 человек; русская армия в отступлении из Вильны в Москву в различных сражениях потеряла в четыре раза более, чем французская армия; пожар Москвы стоил жизни 100000 русских, умерших от холода и нищеты в лесах; наконец во время своего перехода от Москвы к Одеру русская армия тоже пострадала от суровости времени года; по приходе в Вильну она состояла только из 50000 людей, а в Калише менее 18000.]
Он воображал себе, что по его воле произошла война с Россией, и ужас совершившегося не поражал его душу. Он смело принимал на себя всю ответственность события, и его помраченный ум видел оправдание в том, что в числе сотен тысяч погибших людей было меньше французов, чем гессенцев и баварцев.


Несколько десятков тысяч человек лежало мертвыми в разных положениях и мундирах на полях и лугах, принадлежавших господам Давыдовым и казенным крестьянам, на тех полях и лугах, на которых сотни лет одновременно сбирали урожаи и пасли скот крестьяне деревень Бородина, Горок, Шевардина и Семеновского. На перевязочных пунктах на десятину места трава и земля были пропитаны кровью. Толпы раненых и нераненых разных команд людей, с испуганными лицами, с одной стороны брели назад к Можайску, с другой стороны – назад к Валуеву. Другие толпы, измученные и голодные, ведомые начальниками, шли вперед. Третьи стояли на местах и продолжали стрелять.
Над всем полем, прежде столь весело красивым, с его блестками штыков и дымами в утреннем солнце, стояла теперь мгла сырости и дыма и пахло странной кислотой селитры и крови. Собрались тучки, и стал накрапывать дождик на убитых, на раненых, на испуганных, и на изнуренных, и на сомневающихся людей. Как будто он говорил: «Довольно, довольно, люди. Перестаньте… Опомнитесь. Что вы делаете?»
Измученным, без пищи и без отдыха, людям той и другой стороны начинало одинаково приходить сомнение о том, следует ли им еще истреблять друг друга, и на всех лицах было заметно колебанье, и в каждой душе одинаково поднимался вопрос: «Зачем, для кого мне убивать и быть убитому? Убивайте, кого хотите, делайте, что хотите, а я не хочу больше!» Мысль эта к вечеру одинаково созрела в душе каждого. Всякую минуту могли все эти люди ужаснуться того, что они делали, бросить всо и побежать куда попало.
Но хотя уже к концу сражения люди чувствовали весь ужас своего поступка, хотя они и рады бы были перестать, какая то непонятная, таинственная сила еще продолжала руководить ими, и, запотелые, в порохе и крови, оставшиеся по одному на три, артиллеристы, хотя и спотыкаясь и задыхаясь от усталости, приносили заряды, заряжали, наводили, прикладывали фитили; и ядра так же быстро и жестоко перелетали с обеих сторон и расплюскивали человеческое тело, и продолжало совершаться то страшное дело, которое совершается не по воле людей, а по воле того, кто руководит людьми и мирами.
Тот, кто посмотрел бы на расстроенные зады русской армии, сказал бы, что французам стоит сделать еще одно маленькое усилие, и русская армия исчезнет; и тот, кто посмотрел бы на зады французов, сказал бы, что русским стоит сделать еще одно маленькое усилие, и французы погибнут. Но ни французы, ни русские не делали этого усилия, и пламя сражения медленно догорало.
Русские не делали этого усилия, потому что не они атаковали французов. В начале сражения они только стояли по дороге в Москву, загораживая ее, и точно так же они продолжали стоять при конце сражения, как они стояли при начале его. Но ежели бы даже цель русских состояла бы в том, чтобы сбить французов, они не могли сделать это последнее усилие, потому что все войска русских были разбиты, не было ни одной части войск, не пострадавшей в сражении, и русские, оставаясь на своих местах, потеряли половину своего войска.
Французам, с воспоминанием всех прежних пятнадцатилетних побед, с уверенностью в непобедимости Наполеона, с сознанием того, что они завладели частью поля сраженья, что они потеряли только одну четверть людей и что у них еще есть двадцатитысячная нетронутая гвардия, легко было сделать это усилие. Французам, атаковавшим русскую армию с целью сбить ее с позиции, должно было сделать это усилие, потому что до тех пор, пока русские, точно так же как и до сражения, загораживали дорогу в Москву, цель французов не была достигнута и все их усилия и потери пропали даром. Но французы не сделали этого усилия. Некоторые историки говорят, что Наполеону стоило дать свою нетронутую старую гвардию для того, чтобы сражение было выиграно. Говорить о том, что бы было, если бы Наполеон дал свою гвардию, все равно что говорить о том, что бы было, если б осенью сделалась весна. Этого не могло быть. Не Наполеон не дал своей гвардии, потому что он не захотел этого, но этого нельзя было сделать. Все генералы, офицеры, солдаты французской армии знали, что этого нельзя было сделать, потому что упадший дух войска не позволял этого.
Не один Наполеон испытывал то похожее на сновиденье чувство, что страшный размах руки падает бессильно, но все генералы, все участвовавшие и не участвовавшие солдаты французской армии, после всех опытов прежних сражений (где после вдесятеро меньших усилий неприятель бежал), испытывали одинаковое чувство ужаса перед тем врагом, который, потеряв половину войска, стоял так же грозно в конце, как и в начале сражения. Нравственная сила французской, атакующей армии была истощена. Не та победа, которая определяется подхваченными кусками материи на палках, называемых знаменами, и тем пространством, на котором стояли и стоят войска, – а победа нравственная, та, которая убеждает противника в нравственном превосходстве своего врага и в своем бессилии, была одержана русскими под Бородиным. Французское нашествие, как разъяренный зверь, получивший в своем разбеге смертельную рану, чувствовало свою погибель; но оно не могло остановиться, так же как и не могло не отклониться вдвое слабейшее русское войско. После данного толчка французское войско еще могло докатиться до Москвы; но там, без новых усилий со стороны русского войска, оно должно было погибнуть, истекая кровью от смертельной, нанесенной при Бородине, раны. Прямым следствием Бородинского сражения было беспричинное бегство Наполеона из Москвы, возвращение по старой Смоленской дороге, погибель пятисоттысячного нашествия и погибель наполеоновской Франции, на которую в первый раз под Бородиным была наложена рука сильнейшего духом противника.



Для человеческого ума непонятна абсолютная непрерывность движения. Человеку становятся понятны законы какого бы то ни было движения только тогда, когда он рассматривает произвольно взятые единицы этого движения. Но вместе с тем из этого то произвольного деления непрерывного движения на прерывные единицы проистекает большая часть человеческих заблуждений.
Известен так называемый софизм древних, состоящий в том, что Ахиллес никогда не догонит впереди идущую черепаху, несмотря на то, что Ахиллес идет в десять раз скорее черепахи: как только Ахиллес пройдет пространство, отделяющее его от черепахи, черепаха пройдет впереди его одну десятую этого пространства; Ахиллес пройдет эту десятую, черепаха пройдет одну сотую и т. д. до бесконечности. Задача эта представлялась древним неразрешимою. Бессмысленность решения (что Ахиллес никогда не догонит черепаху) вытекала из того только, что произвольно были допущены прерывные единицы движения, тогда как движение и Ахиллеса и черепахи совершалось непрерывно.
Принимая все более и более мелкие единицы движения, мы только приближаемся к решению вопроса, но никогда не достигаем его. Только допустив бесконечно малую величину и восходящую от нее прогрессию до одной десятой и взяв сумму этой геометрической прогрессии, мы достигаем решения вопроса. Новая отрасль математики, достигнув искусства обращаться с бесконечно малыми величинами, и в других более сложных вопросах движения дает теперь ответы на вопросы, казавшиеся неразрешимыми.
Эта новая, неизвестная древним, отрасль математики, при рассмотрении вопросов движения, допуская бесконечно малые величины, то есть такие, при которых восстановляется главное условие движения (абсолютная непрерывность), тем самым исправляет ту неизбежную ошибку, которую ум человеческий не может не делать, рассматривая вместо непрерывного движения отдельные единицы движения.
В отыскании законов исторического движения происходит совершенно то же.
Движение человечества, вытекая из бесчисленного количества людских произволов, совершается непрерывно.
Постижение законов этого движения есть цель истории. Но для того, чтобы постигнуть законы непрерывного движения суммы всех произволов людей, ум человеческий допускает произвольные, прерывные единицы. Первый прием истории состоит в том, чтобы, взяв произвольный ряд непрерывных событий, рассматривать его отдельно от других, тогда как нет и не может быть начала никакого события, а всегда одно событие непрерывно вытекает из другого. Второй прием состоит в том, чтобы рассматривать действие одного человека, царя, полководца, как сумму произволов людей, тогда как сумма произволов людских никогда не выражается в деятельности одного исторического лица.
Историческая наука в движении своем постоянно принимает все меньшие и меньшие единицы для рассмотрения и этим путем стремится приблизиться к истине. Но как ни мелки единицы, которые принимает история, мы чувствуем, что допущение единицы, отделенной от другой, допущение начала какого нибудь явления и допущение того, что произволы всех людей выражаются в действиях одного исторического лица, ложны сами в себе.
Всякий вывод истории, без малейшего усилия со стороны критики, распадается, как прах, ничего не оставляя за собой, только вследствие того, что критика избирает за предмет наблюдения большую или меньшую прерывную единицу; на что она всегда имеет право, так как взятая историческая единица всегда произвольна.
Только допустив бесконечно малую единицу для наблюдения – дифференциал истории, то есть однородные влечения людей, и достигнув искусства интегрировать (брать суммы этих бесконечно малых), мы можем надеяться на постигновение законов истории.