Диксон, Вилли

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Вилли Диксон
Willie Dixon
Основная информация
Дата рождения

1 июня 1915(1915-06-01)

Место рождения

Виксберг (Миссисипи), США

Дата смерти

29 января 1992(1992-01-29) (76 лет)

Место смерти

Бербанк (Калифорния), США

Страна

США США

Профессии

певец

Инструменты

бас-гитара, контрабас

Жанры

ритм-энд-блюз

Вилли Диксон (англ. Willie Dixon; 1 июля 1915, Виксберг, штат Миссисипи — 29 января 1992, Бербанк, штат Калифорния) — американский блюзмен, басист, композитор, продюсер, один из основателей чикагской школы блюза. Его песни часто исполняли многие известные рок-музыканты, нередко без упоминания автора. В своих ритм-энд-блюзах Диксон новаторски смешивал классическую блюзовую традицию с современным городским сленгом, используя запоминающийся припев и заводные ритмы. Достаточно только сказать, что обработки его песни «Back Door Man» в разное время делали Хаулин Вулф и Джон Хэммонд-младший (сын известного промоутера из фирмы Columbia Records, подписавшего контракт с Билли Холидей, Аретой Фрэнклин, Питом Сигером, Бобом Диланом, Брюсом Спрингстином) и группа The Doors.

Диксон также работал продюсером и сессионным музыкантом (бас-гитара, контрабас) в студиях Chess Records в Чикаго. В числе музыкантов, с которыми он записывался, — Чак Берри, Мадди Уотерс, Хаулин Вулф, Отис Раш, Бо Дидли, Литтл Уолтер, Кэри Белл, Сонни Бой Уильямсон, Коко Тейлор, Литтл Милтон, Эдди Бойд, Джимми Уизерспун, Лоуэлл Фулсон, Вилли Мейбон, Мемфис Слим, Уошборд Сэм, Джимми Роджерс.





Биография

Вилли Диксон родился в бедной семье сельских рабочих и сам с ранних лет трудился в поле, подрабатывая на разных специальностях. Уже тогда он сочинял и напевал песни, участвовал в церковном хоре и самодеятельных хоровых коллективах. От неуправляемого, агрессивного отца Вилли унаследовал взрывной характер и подростком дважды оказывался в тюрьме. Музыкальная карьера Диксона началась в 1936 году после переезда в Чикаго, но некоторое время была под угрозой: в 1938 году он стал чемпионом штата Иллинойс по боксу и подумывал о том, чтобы посвятить этому занятию остаток жизни. Решающим стало его знакомство с гитаристом Лео Кастоном (Leonard «Baby Boo» Caston): вокруг этого дуэта и сформировался вскоре ансамбль Five Breezes. В 1941 году, когда группа стала известной в Чикаго и выпустила несколько танцевальных пластинок, Диксон вновь оказался не в ладах с законом: он отказался служить в американской армии, причём на суде публично заявил, что отказывается от американского гражданства в знак протеста против ущемления прав негров. Выйдя на свободу (приговор ему вынесен так и не был), он собрал сначала Four Jumps Of Jive, затем — The Big Three Trio (с Лео Кастоном и гитаристом Олли Кроуфордом): группы выпустил по несколько пластинок каждая — соответственно на Mercury и Columbia.

С 1948 года для Диксона начинается эра сотрудничества с блюзменами: он отходит от эстрадной сцены и становится штатным инструменталистом звукозаписывающей компании Chess Records, где вскоре получает должность руководителя отдела репертуара и артистов (A&R). Здесь же он впервые начинает записываться под собственным именем. В 1954 году блюзы Диксона исполняют с общенациональным успехом Мадди Уотерс, Хаулин Вулф и Литтл Уолтер: начинается взлет Диксона-автора. В начале 60-х годов к его песенному наследию возвращаются рок-группы нового поколения: The Rolling Stones, The Yardbirds, позже — Cream и Led Zeppelin. Всё это время Диксон (активно сотрудничая с рок-н-ролльщиками — Чаком Берри, Бо Дидли) — не терял связи с чикагской сценой, способствуя становлению молодых блюзменов (Отис Раш, Бадди Гай и др.) С его именем связан взлёт певицы Коко Тейлор, некоторое время удерживавшей титул американской «блюз-королевы», а также первый успех Джонни Винтера. К 1970 году относится выход возможно самого известного сольного альбома Диксона I’m The Blues: сборник его лучших вещей в рок-аранжировках. Лишь в 1991 году музыкальная индустрия признала гигантский вклад Вилли Диксона в развитие современной музыки: он получил свою первую и единственную «Грэмми».

Известные кавер-версии песен Диксона

Дискография

Альбомы

  • Willie’s Blues (Prestige LP, 1960)
  • I’m The Blues (Columbia LP, 1970)
  • Hidden Charms (Silvertone — Capitol/EMI CD, 1988)
  • The Chess Box (MCA/Chess 2CD, 1988)
  • The Big Three (Sony/Legacy/CBS/Columbia CD 1990)
  • The Original Wang Dang Doodle (MCA/Chess 1995)
  • Poet Of The Blues (Columbia CD, 1998)
  • Aux Trois Mailletz (Verve, 2000)
  • Ginger Ale Afternoon (Varese Sarabande, 2001)
  • In Paris (Original Blues Classics, 2004)
  • Late 60’s Concert At Liberty Hall, Houston Texas (Collectables, 2005)

Напишите отзыв о статье "Диксон, Вилли"

Ссылки

  • [www.tvigle.ru/people/blackmoon/video/962ef30092559930a5719c517fb2f38a/ Вилли Диксон в фильме о героях блюза]

Отрывок, характеризующий Диксон, Вилли

– Зачем?
– Затем, что, уже раз пойдя по карьере военной службы, надо стараться делать, коль возможно, блестящую карьеру.
– Да, вот как! – сказал Ростов, видимо думая о другом.
Он пристально и вопросительно смотрел в глаза своему другу, видимо тщетно отыскивая разрешение какого то вопроса.
Старик Гаврило принес вино.
– Не послать ли теперь за Альфонс Карлычем? – сказал Борис. – Он выпьет с тобою, а я не могу.
– Пошли, пошли! Ну, что эта немчура? – сказал Ростов с презрительной улыбкой.
– Он очень, очень хороший, честный и приятный человек, – сказал Борис.
Ростов пристально еще раз посмотрел в глаза Борису и вздохнул. Берг вернулся, и за бутылкой вина разговор между тремя офицерами оживился. Гвардейцы рассказывали Ростову о своем походе, о том, как их чествовали в России, Польше и за границей. Рассказывали о словах и поступках их командира, великого князя, анекдоты о его доброте и вспыльчивости. Берг, как и обыкновенно, молчал, когда дело касалось не лично его, но по случаю анекдотов о вспыльчивости великого князя с наслаждением рассказал, как в Галиции ему удалось говорить с великим князем, когда он объезжал полки и гневался за неправильность движения. С приятной улыбкой на лице он рассказал, как великий князь, очень разгневанный, подъехав к нему, закричал: «Арнауты!» (Арнауты – была любимая поговорка цесаревича, когда он был в гневе) и потребовал ротного командира.
– Поверите ли, граф, я ничего не испугался, потому что я знал, что я прав. Я, знаете, граф, не хвалясь, могу сказать, что я приказы по полку наизусть знаю и устав тоже знаю, как Отче наш на небесех . Поэтому, граф, у меня по роте упущений не бывает. Вот моя совесть и спокойна. Я явился. (Берг привстал и представил в лицах, как он с рукой к козырьку явился. Действительно, трудно было изобразить в лице более почтительности и самодовольства.) Уж он меня пушил, как это говорится, пушил, пушил; пушил не на живот, а на смерть, как говорится; и «Арнауты», и черти, и в Сибирь, – говорил Берг, проницательно улыбаясь. – Я знаю, что я прав, и потому молчу: не так ли, граф? «Что, ты немой, что ли?» он закричал. Я всё молчу. Что ж вы думаете, граф? На другой день и в приказе не было: вот что значит не потеряться. Так то, граф, – говорил Берг, закуривая трубку и пуская колечки.
– Да, это славно, – улыбаясь, сказал Ростов.
Но Борис, заметив, что Ростов сбирался посмеяться над Бергом, искусно отклонил разговор. Он попросил Ростова рассказать о том, как и где он получил рану. Ростову это было приятно, и он начал рассказывать, во время рассказа всё более и более одушевляясь. Он рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывают про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы, чтобы оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивее было рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивый молодой человек, он ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он начал рассказывать с намерением рассказать всё, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду. Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о том, что такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, – или бы они не поверили ему, или, что еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в том, что с ним не случилось того, что случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак. Не мог он им рассказать так просто, что поехали все рысью, он упал с лошади, свихнул руку и изо всех сил побежал в лес от француза. Кроме того, для того чтобы рассказать всё, как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы рассказать только то, что было. Рассказать правду очень трудно; и молодые люди редко на это способны. Они ждали рассказа о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, как буря, налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса, и как он падал в изнеможении, и тому подобное. И он рассказал им всё это.
В середине его рассказа, в то время как он говорил: «ты не можешь представить, какое странное чувство бешенства испытываешь во время атаки», в комнату вошел князь Андрей Болконский, которого ждал Борис. Князь Андрей, любивший покровительственные отношения к молодым людям, польщенный тем, что к нему обращались за протекцией, и хорошо расположенный к Борису, который умел ему понравиться накануне, желал исполнить желание молодого человека. Присланный с бумагами от Кутузова к цесаревичу, он зашел к молодому человеку, надеясь застать его одного. Войдя в комнату и увидав рассказывающего военные похождения армейского гусара (сорт людей, которых терпеть не мог князь Андрей), он ласково улыбнулся Борису, поморщился, прищурился на Ростова и, слегка поклонившись, устало и лениво сел на диван. Ему неприятно было, что он попал в дурное общество. Ростов вспыхнул, поняв это. Но это было ему всё равно: это был чужой человек. Но, взглянув на Бориса, он увидал, что и ему как будто стыдно за армейского гусара. Несмотря на неприятный насмешливый тон князя Андрея, несмотря на общее презрение, которое с своей армейской боевой точки зрения имел Ростов ко всем этим штабным адъютантикам, к которым, очевидно, причислялся и вошедший, Ростов почувствовал себя сконфуженным, покраснел и замолчал. Борис спросил, какие новости в штабе, и что, без нескромности, слышно о наших предположениях?
– Вероятно, пойдут вперед, – видимо, не желая при посторонних говорить более, отвечал Болконский.
Берг воспользовался случаем спросить с особенною учтивостию, будут ли выдавать теперь, как слышно было, удвоенное фуражное армейским ротным командирам? На это князь Андрей с улыбкой отвечал, что он не может судить о столь важных государственных распоряжениях, и Берг радостно рассмеялся.
– Об вашем деле, – обратился князь Андрей опять к Борису, – мы поговорим после, и он оглянулся на Ростова. – Вы приходите ко мне после смотра, мы всё сделаем, что можно будет.
И, оглянув комнату, он обратился к Ростову, которого положение детского непреодолимого конфуза, переходящего в озлобление, он и не удостоивал заметить, и сказал:
– Вы, кажется, про Шенграбенское дело рассказывали? Вы были там?
– Я был там, – с озлоблением сказал Ростов, как будто бы этим желая оскорбить адъютанта.
Болконский заметил состояние гусара, и оно ему показалось забавно. Он слегка презрительно улыбнулся.
– Да! много теперь рассказов про это дело!
– Да, рассказов, – громко заговорил Ростов, вдруг сделавшимися бешеными глазами глядя то на Бориса, то на Болконского, – да, рассказов много, но наши рассказы – рассказы тех, которые были в самом огне неприятеля, наши рассказы имеют вес, а не рассказы тех штабных молодчиков, которые получают награды, ничего не делая.
– К которым, вы предполагаете, что я принадлежу? – спокойно и особенно приятно улыбаясь, проговорил князь Андрей.
Странное чувство озлобления и вместе с тем уважения к спокойствию этой фигуры соединялось в это время в душе Ростова.
– Я говорю не про вас, – сказал он, – я вас не знаю и, признаюсь, не желаю знать. Я говорю вообще про штабных.
– А я вам вот что скажу, – с спокойною властию в голосе перебил его князь Андрей. – Вы хотите оскорбить меня, и я готов согласиться с вами, что это очень легко сделать, ежели вы не будете иметь достаточного уважения к самому себе; но согласитесь, что и время и место весьма дурно для этого выбраны. На днях всем нам придется быть на большой, более серьезной дуэли, а кроме того, Друбецкой, который говорит, что он ваш старый приятель, нисколько не виноват в том, что моя физиономия имела несчастие вам не понравиться. Впрочем, – сказал он, вставая, – вы знаете мою фамилию и знаете, где найти меня; но не забудьте, – прибавил он, – что я не считаю нисколько ни себя, ни вас оскорбленным, и мой совет, как человека старше вас, оставить это дело без последствий. Так в пятницу, после смотра, я жду вас, Друбецкой; до свидания, – заключил князь Андрей и вышел, поклонившись обоим.