Диктатор (Древний Рим)

Диктатор в Древнем Риме — чрезвычайное должностное лицо (магистрат) в период Республики (V — 2-я половина I века до н. э.), назначавшееся консулами по решению сената максимум на 6 месяцев при крайней опасности (внутренних неурядицах, военной опасности и т. д.), когда признавалось необходимым передать власть в руки одного лица.

История

Процедура назначения диктатора заключалась в следующем: сенат выносил так называемый «чрезвычайный сенатусконсульт (постановление)», выражавшийся в формуле: «Пусть консулы примут меры, чтобы государство не претерпело ущерба». После этого консулы называли имя диктатора и тотчас распускали своих ликторов, которые все переходили к диктатору (диктатору полагалось 24 ликтора, тогда как консулам — по 12); таким образом они оказывались перед диктатором рядовыми гражданами, и он имел над ними право жизни и смерти, как и над всеми гражданами, кроме народных трибунов. По назначении, диктатор выбирал себе помощника — «начальника конницы» (лат. magister equitum).

Диктатор обладал всей полнотой государственной власти. При назначении диктатора к его титулу всегда прибавлялась причина его избрания (например, диктатор, избиравшийся на случай военной опасности, — Dictator rei gerundae causa, т. e. диктатор для ведения войны). Диктатор не мог быть привлечен к ответственности после окончания срока своих полномочий, за любые совершенные им действия.

На приговор диктатора до IV века до н. э. нельзя было подать апелляцию народному собранию (комиции).

Обычно диктатору повиновались все должностные лица, включая консулов.

Первоначально на должность диктатора могли назначаться только патриции, но с 356 до н. э. — также плебеи.

Иногда диктатор избирался для исполнения какого-нибудь одного поручения, например, «диктатор для забития гвоздя» (религиозный ритуал во время праздника).

В период поздней республики, при Сулле и Цезаре, назначенных диктаторами без ограничения срока (dictator perpetuus), должность диктатора приобрела монархический характер.

Должность диктатора была отменена в 44 до н. э. Марком Антонием.

Полномочия диктаторов

В силу огромной власти диктатора, которую можно сравнить с властью монарха, срок его полномочий был ограничен шестью месяцами. В большинстве случаев диктатор слагал с себя полномочия сразу же после того, как исполнял задачу, для которой был назначен. Исключениями из этого правила были только Корнелий Сулла и Гай Юлий Цезарь.

С момента назначения диктатор становился главой исполнительной власти и верховным главнокомандующим армии римской республики. Остальные должностные лица — за исключением плебейских трибунов — автоматически становились его подчинёнными. Они продолжали исполнять свои обязанности в соответствующих органах власти, но были обязаны подчиняться приказам диктатора. Неисполнение этих приказов могло послужить причиной для отстранения магистрата.

Точное соотношение власти трибунов и диктаторов не было прояснено до конца. Трибуны были единственными магистратами, сохранявшими независимость от диктатора, но у историков нет оснований полагать, что они могли каким-либо образом контролировать его или накладывать вето на его решения. Возможно, что эта неясность появилась из-за того, что закон о диктаторах был издан раньше закона о трибунах и по этой причине не упоминал этих магистратов.

Власть диктатора превосходила власть консула; диктатор меньше зависел от сената, имел больше возможностей определять наказание без суда и обладал полным иммунитетом от судебных преследований за действия, совершенные в период исполнения полномочий. Главным фактором, дававшим диктатору большую власть в Риме, было то, что в отличие от двух консулов, он действовал в одиночку. Помимо этого, диктатору была дана власть издавать указы, имевшие силу законов, и изменять любой закон на его усмотрение. Эти указы и изменения законов действовали до истечения срока полномочий диктатора; после его отставки с правовой точки зрения все действия диктатора рассматривались как никогда не существовавшие. Хотя диктатор мог издавать новые законы без чьего-либо согласия, на практике диктаторы часто выносили их на голосование — примером тому могут быть проскрипции Суллы.

Диктатор также становился последней судебной инстанцией: приговор диктатора не мог быть обжалован или изменён кроме как по воле самого диктатора. В отличие от консулов, которые должны были работать вместе с сенатом, диктатор мог действовать без согласия сената (хотя диктаторы предпочитали действовать в унисон с сенатом).

В то же время, власть диктатора не была абсолютной. Диктатор не контролировал казну государства и мог расходовать средства только с согласия сената. Он также не мог покидать пределы Италии, так как в этом случае он мог стать опасным для республики (только Атилий Калатин стал исключением из этого правила). Кроме того, диктатор не мог передвигаться на коне внутри Рима, так как в этом случае сходство с царём было бы слишком велико.

Статус диктатора подчёркивался тем, что его сопровождали двадцать четыре ликтора (а не двенадцать, как консула). В отличие от ликторов других магистратов, ликторы диктатора несли топоры в фасциях даже в самом Риме, что подчекивало его абсолютную власть над жизнями граждан. Как и другие высшие магистраты, диктатор имел право на курульный стул и тогу с пурпурной каймой (лат. Toga Praetexta).

Причины назначения диктаторов (causa)

• rei gerundae causa — для ведения войны;
• clavi figendi causa — для забивания гвоздя в храме Юпитера;
• quaestionibus exercendis — для проведения судебных процессов;
• seditionis sedandae causa — для подавления мятежа;
• ludorum faciendorum causa — для проведения общественных игр;
• feriarum constituendarum causa — для организации праздников;
• comitiorum habendorum causa — для проведения комиций;
• legendo senatui — для пополнения сената;
• legibus faciendis et rei publicae constituendae causa — для проведения законов и для приведения республики в порядок.

Литература

• Диктатор // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Дементьева В.В. [elar.uniyar.ac.ru/jspui/handle/123456789/140 Магистратура диктатора в ранней римской республике (V-III вв. до н.э.)]. Ярославль, 1996. ISBN 5-230-20418-4

См. также

• Римские императоры
• Принцепс

Отрывок, характеризующий Диктатор (Древний Рим)

Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.
Какой то человек встал и подошел посмотреть, о чем один смеется этот странный большой человек. Пьер перестал смеяться, встал, отошел подальше от любопытного и оглянулся вокруг себя.
Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я! – думал Пьер. – И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!» Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам.


В первых числах октября к Кутузову приезжал еще парламентер с письмом от Наполеона и предложением мира, обманчиво означенным из Москвы, тогда как Наполеон уже был недалеко впереди Кутузова, на старой Калужской дороге. Кутузов отвечал на это письмо так же, как на первое, присланное с Лористоном: он сказал, что о мире речи быть не может.
Вскоре после этого из партизанского отряда Дорохова, ходившего налево от Тарутина, получено донесение о том, что в Фоминском показались войска, что войска эти состоят из дивизии Брусье и что дивизия эта, отделенная от других войск, легко может быть истреблена. Солдаты и офицеры опять требовали деятельности. Штабные генералы, возбужденные воспоминанием о легкости победы под Тарутиным, настаивали у Кутузова об исполнении предложения Дорохова. Кутузов не считал нужным никакого наступления. Вышло среднее, то, что должно было совершиться; послан был в Фоминское небольшой отряд, который должен был атаковать Брусье.
По странной случайности это назначение – самое трудное и самое важное, как оказалось впоследствии, – получил Дохтуров; тот самый скромный, маленький Дохтуров, которого никто не описывал нам составляющим планы сражений, летающим перед полками, кидающим кресты на батареи, и т. п., которого считали и называли нерешительным и непроницательным, но тот самый Дохтуров, которого во время всех войн русских с французами, с Аустерлица и до тринадцатого года, мы находим начальствующим везде, где только положение трудно. В Аустерлице он остается последним у плотины Аугеста, собирая полки, спасая, что можно, когда все бежит и гибнет и ни одного генерала нет в ариергарде. Он, больной в лихорадке, идет в Смоленск с двадцатью тысячами защищать город против всей наполеоновской армии. В Смоленске, едва задремал он на Молоховских воротах, в пароксизме лихорадки, его будит канонада по Смоленску, и Смоленск держится целый день. В Бородинский день, когда убит Багратион и войска нашего левого фланга перебиты в пропорции 9 к 1 и вся сила французской артиллерии направлена туда, – посылается никто другой, а именно нерешительный и непроницательный Дохтуров, и Кутузов торопится поправить свою ошибку, когда он послал было туда другого. И маленький, тихенький Дохтуров едет туда, и Бородино – лучшая слава русского войска. И много героев описано нам в стихах и прозе, но о Дохтурове почти ни слова.
Опять Дохтурова посылают туда в Фоминское и оттуда в Малый Ярославец, в то место, где было последнее сражение с французами, и в то место, с которого, очевидно, уже начинается погибель французов, и опять много гениев и героев описывают нам в этот период кампании, но о Дохтурове ни слова, или очень мало, или сомнительно. Это то умолчание о Дохтурове очевиднее всего доказывает его достоинства.
Естественно, что для человека, не понимающего хода машины, при виде ее действия кажется, что важнейшая часть этой машины есть та щепка, которая случайно попала в нее и, мешая ее ходу, треплется в ней. Человек, не знающий устройства машины, не может понять того, что не эта портящая и мешающая делу щепка, а та маленькая передаточная шестерня, которая неслышно вертится, есть одна из существеннейших частей машины.
10 го октября, в тот самый день, как Дохтуров прошел половину дороги до Фоминского и остановился в деревне Аристове, приготавливаясь в точности исполнить отданное приказание, все французское войско, в своем судорожном движении дойдя до позиции Мюрата, как казалось, для того, чтобы дать сражение, вдруг без причины повернуло влево на новую Калужскую дорогу и стало входить в Фоминское, в котором прежде стоял один Брусье. У Дохтурова под командою в это время были, кроме Дорохова, два небольших отряда Фигнера и Сеславина.
Вечером 11 го октября Сеславин приехал в Аристово к начальству с пойманным пленным французским гвардейцем. Пленный говорил, что войска, вошедшие нынче в Фоминское, составляли авангард всей большой армии, что Наполеон был тут же, что армия вся уже пятый день вышла из Москвы. В тот же вечер дворовый человек, пришедший из Боровска, рассказал, как он видел вступление огромного войска в город. Казаки из отряда Дорохова доносили, что они видели французскую гвардию, шедшую по дороге к Боровску. Из всех этих известий стало очевидно, что там, где думали найти одну дивизию, теперь была вся армия французов, шедшая из Москвы по неожиданному направлению – по старой Калужской дороге. Дохтуров ничего не хотел предпринимать, так как ему не ясно было теперь, в чем состоит его обязанность. Ему велено было атаковать Фоминское. Но в Фоминском прежде был один Брусье, теперь была вся французская армия. Ермолов хотел поступить по своему усмотрению, но Дохтуров настаивал на том, что ему нужно иметь приказание от светлейшего. Решено было послать донесение в штаб.