Диктатура Пятса

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Диктатура Пятса (режим Пятса, «эпоха молчания», «эпоха безмолвия»[1]; эст. Vaikiv ajastu) — период в истории Эстонии (12 марта 1934 года — 12 октября 1939 года), наступивший в результате государственного переворота 1934 года и характеризовавшийся отсутствием демократических свобод, усилением эстонского национализма, а также существенным ростом экономики страны. Данный период истории Эстонии по-прежнему неоднозначно трактуется как в самой Эстонии, так и за её пределами.





Установление диктатуры

Вторая конституция вступила в силу в январе 1934 года, Константин Пятс занял пост премьер-министра в обязанности государственного старейшины (президента). Опасаясь неизбежной победы партии «вапсов» на предстоящих выборах и, пользуясь предоставленными новой конституцией почти диктаторскими полномочиями, 12 марта 1934 года он, совместно с Йоханом Лайдонером, который снова возглавил эстонскую армию, совершил государственный переворот. В результате военного переворота было установлено авторитарное правление и объявлено о состоянии чрезвычайного положения. Пятс был объявлен Государственным Протектором Эстонии (Riigihoidja), Лига ветеранов была запрещена, около 400 членов этой организации было арестовано, выборы отменены, полномочия Рийгикогу 5-го созыва, одобрившего действия Пятса и Лайдонера, были продлены. Несмотря на это, в октябре 1934 года Государственное собрание (Рийгикогу) было распущено[2][3].

Стоит отметить что атмосфера эпохи в странах Восточной Европы способствовала установлению диктатуры. Диктатуры уже оформились в Польше (1926), Литве (1926), Германии, СССР. В том же 1934 году диктатура была установлена и в Латвии[2].

Политика

Начавшийся период, называемый «эпохой безмолвия», характеризовался сворачиванием парламентской демократии и авторитарным правлением. Страной фактически правил триумвират, состоявший из президента (Константин Пятс), главнокомандующего армией (Йохан Лайдонер) и министра внутренних дел (Каарел Ээнпалу)[4]. В марте 1935 года, в Эстонии была введена однопартийная система. Все политические партии были запрешены, вместо них была создана единственная правящая — «Исамаалийт» («Союз отечества»). C 1934 по 1938 год парламент не собирался. При подготовке референдума секретный циркуляр правительства органам исполнительной власти на местах предписывал: «к голосованию не надо допускать таких лиц, о которых известно, что они могут голосовать против национального собрания … их надо немедленно препровождать в руки полиции». В 50 округах из 80 выборы вообще не проводились. Впрочем, чтобы придать своему авторитарному правлению более демократический облик, через четыре года после открытой диктатуры Пятс организовал избрание самого себя президентом[2].

Экономика

Во второй половине 1930-х годов начался рост промышленного производства (до 14 % в год). К 1938 году доля промышленности в национальном доходе достигла 32 %. Доля промышленной продукции в эстонском экспорте выросла с 36 % в конце 1920-х до 44 % к концу 1930-х. Были созданы новые предприятия, усовершенствованы производственные технологии. Добыча горючего сланца к 1939 г. достигла 2 млн тонн, было произведено 181 тыс. тонн сланцевого масла и 22,5 тыс. тонн сланцевого бензина. Большое значение для экономики страны имели текстильная, химическая и пищевая промышленность, металлообработка, деревообработка, производство бумаги, добыча торфа и фосфоритов. Было развито сельское хозяйство. В некоторых отраслях промышленности доминировал иностранный капитал.

Главными торговыми партнёрами были Великобритания и Германия. Доля СССР во внешнеторговом обороте к концу 1930-х заметно сократилась. Эстония экспортировала мясные продукты, масло, рыбу, яйца, текстильные товары, бумагу, целлюлозу, фанеру, сланцевое масло и бензин, цемент и стекло; импортировались промышленная продукция и сырье.

Особенностью экономики Эстонии 1930-х годов стало развитие кооперативного движения. В 1939 году «Кооперативный союз Эстонии» объединял свыше 3 тыс. кооперативов, насчитывавших 284 тыс. членов. 200 кооперативных банков обслуживали 77 тыс. клиентов, располагали 52 % всех депозитов в стране и выдали 51 % всех ссуд. 314 молочных кооперативов с 32 тыс. членов произвели 98 % масла и 17 % сыра Эстонии.

Национализм

Пятс лично инициировал крупномасштабную кампанию по эстонизации имён и фамилий. В результате кампании по эстонизации к 1940 году свою фамилию эстонизировало почти 250 000 граждан страны. Впрочем, в процесс принудительной эстонизации антропонимов во второй половине 1930-х годов наиболее активно вовлекались сами этнические эстонцы, имеющие немецкие фамилии, которые им в ХIХ веке давали остзейские немцы, а также сету, которые до этого носили русские имена и фамилии.

Многочисленные русскоязычные, немецкоязычные и шведоязычные граждане могли также изменить фамилии, но в добровольном порядке. Хотя дискриминация по языковому признаку была узаконена в государственном секторе, на смену имён пошли очень немногие представители национальных меньшинств страны. Пятс, мать которого была русской, решил всё же отстраниться от крайне правых, которые выступали за тесное сотрудничество с нацистской Германией и в целом склонялся к поддержке СССР[5].

Напишите отзыв о статье "Диктатура Пятса"

Примечания

  1. [www.patriot.ee/?page_id=187 Patriot.ee | Мартовский переворот 1934 года и «эпоха безмолвия»]
  2. 1 2 3 [www.apn-spb.ru/publications/print11604.htm Оранжевая революция товарища Сталина]
  3. [www.travelzone.lv/lib/latvija_histori/histori/26.php Переворот 15-16 мая 1934 года]
  4. [www.patriot.ee/?page_id=172 Patriot.ee | Национальная автономия в Эстонской Республике]
  5. [professionali.ru/Soobschestva/voennye_i_byvshie_voennye_professionaly_rossii/v_estonii/ В Эстонии — Военные и бывшие военные профессионалы России — Профессионалы.ru]

Отрывок, характеризующий Диктатура Пятса

Из внутренних комнат отворилась дверь, и вошла одна из княжен племянниц графа, с угрюмым и холодным лицом и поразительно несоразмерною по ногам длинною талией.
Князь Василий обернулся к ней.
– Ну, что он?
– Всё то же. И как вы хотите, этот шум… – сказала княжна, оглядывая Анну Михайловну, как незнакомую.
– Ah, chere, je ne vous reconnaissais pas, [Ах, милая, я не узнала вас,] – с счастливою улыбкой сказала Анна Михайловна, легкою иноходью подходя к племяннице графа. – Je viens d'arriver et je suis a vous pour vous aider a soigner mon oncle . J`imagine, combien vous avez souffert, [Я приехала помогать вам ходить за дядюшкой. Воображаю, как вы настрадались,] – прибавила она, с участием закатывая глаза.
Княжна ничего не ответила, даже не улыбнулась и тотчас же вышла. Анна Михайловна сняла перчатки и в завоеванной позиции расположилась на кресле, пригласив князя Василья сесть подле себя.
– Борис! – сказала она сыну и улыбнулась, – я пройду к графу, к дяде, а ты поди к Пьеру, mon ami, покаместь, да не забудь передать ему приглашение от Ростовых. Они зовут его обедать. Я думаю, он не поедет? – обратилась она к князю.
– Напротив, – сказал князь, видимо сделавшийся не в духе. – Je serais tres content si vous me debarrassez de ce jeune homme… [Я был бы очень рад, если бы вы меня избавили от этого молодого человека…] Сидит тут. Граф ни разу не спросил про него.
Он пожал плечами. Официант повел молодого человека вниз и вверх по другой лестнице к Петру Кирилловичу.


Пьер так и не успел выбрать себе карьеры в Петербурге и, действительно, был выслан в Москву за буйство. История, которую рассказывали у графа Ростова, была справедлива. Пьер участвовал в связываньи квартального с медведем. Он приехал несколько дней тому назад и остановился, как всегда, в доме своего отца. Хотя он и предполагал, что история его уже известна в Москве, и что дамы, окружающие его отца, всегда недоброжелательные к нему, воспользуются этим случаем, чтобы раздражить графа, он всё таки в день приезда пошел на половину отца. Войдя в гостиную, обычное местопребывание княжен, он поздоровался с дамами, сидевшими за пяльцами и за книгой, которую вслух читала одна из них. Их было три. Старшая, чистоплотная, с длинною талией, строгая девица, та самая, которая выходила к Анне Михайловне, читала; младшие, обе румяные и хорошенькие, отличавшиеся друг от друга только тем, что у одной была родинка над губой, очень красившая ее, шили в пяльцах. Пьер был встречен как мертвец или зачумленный. Старшая княжна прервала чтение и молча посмотрела на него испуганными глазами; младшая, без родинки, приняла точно такое же выражение; самая меньшая, с родинкой, веселого и смешливого характера, нагнулась к пяльцам, чтобы скрыть улыбку, вызванную, вероятно, предстоящею сценой, забавность которой она предвидела. Она притянула вниз шерстинку и нагнулась, будто разбирая узоры и едва удерживаясь от смеха.
– Bonjour, ma cousine, – сказал Пьер. – Vous ne me гесоnnaissez pas? [Здравствуйте, кузина. Вы меня не узнаете?]
– Я слишком хорошо вас узнаю, слишком хорошо.
– Как здоровье графа? Могу я видеть его? – спросил Пьер неловко, как всегда, но не смущаясь.
– Граф страдает и физически и нравственно, и, кажется, вы позаботились о том, чтобы причинить ему побольше нравственных страданий.
– Могу я видеть графа? – повторил Пьер.
– Гм!.. Ежели вы хотите убить его, совсем убить, то можете видеть. Ольга, поди посмотри, готов ли бульон для дяденьки, скоро время, – прибавила она, показывая этим Пьеру, что они заняты и заняты успокоиваньем его отца, тогда как он, очевидно, занят только расстроиванием.
Ольга вышла. Пьер постоял, посмотрел на сестер и, поклонившись, сказал:
– Так я пойду к себе. Когда можно будет, вы мне скажите.
Он вышел, и звонкий, но негромкий смех сестры с родинкой послышался за ним.
На другой день приехал князь Василий и поместился в доме графа. Он призвал к себе Пьера и сказал ему:
– Mon cher, si vous vous conduisez ici, comme a Petersbourg, vous finirez tres mal; c'est tout ce que je vous dis. [Мой милый, если вы будете вести себя здесь, как в Петербурге, вы кончите очень дурно; больше мне нечего вам сказать.] Граф очень, очень болен: тебе совсем не надо его видеть.
С тех пор Пьера не тревожили, и он целый день проводил один наверху, в своей комнате.
В то время как Борис вошел к нему, Пьер ходил по своей комнате, изредка останавливаясь в углах, делая угрожающие жесты к стене, как будто пронзая невидимого врага шпагой, и строго взглядывая сверх очков и затем вновь начиная свою прогулку, проговаривая неясные слова, пожимая плечами и разводя руками.
– L'Angleterre a vecu, [Англии конец,] – проговорил он, нахмуриваясь и указывая на кого то пальцем. – M. Pitt comme traitre a la nation et au droit des gens est condamiene a… [Питт, как изменник нации и народному праву, приговаривается к…] – Он не успел договорить приговора Питту, воображая себя в эту минуту самим Наполеоном и вместе с своим героем уже совершив опасный переезд через Па де Кале и завоевав Лондон, – как увидал входившего к нему молодого, стройного и красивого офицера. Он остановился. Пьер оставил Бориса четырнадцатилетним мальчиком и решительно не помнил его; но, несмотря на то, с свойственною ему быстрою и радушною манерой взял его за руку и дружелюбно улыбнулся.
– Вы меня помните? – спокойно, с приятной улыбкой сказал Борис. – Я с матушкой приехал к графу, но он, кажется, не совсем здоров.
– Да, кажется, нездоров. Его всё тревожат, – отвечал Пьер, стараясь вспомнить, кто этот молодой человек.
Борис чувствовал, что Пьер не узнает его, но не считал нужным называть себя и, не испытывая ни малейшего смущения, смотрел ему прямо в глаза.
– Граф Ростов просил вас нынче приехать к нему обедать, – сказал он после довольно долгого и неловкого для Пьера молчания.