Диллман, Брэдфорд

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Брэдфорд Диллман
Bradford Dillman

Диллман в начале творческого пути, предположительно, конец 1950-х—начало 1960-х годов
Род деятельности:

актёр, писатель, драматург

Дата рождения:

14 апреля 1930(1930-04-14) (94 года)

Место рождения:

Сан-Франциско, штат Калифорния, США

Гражданство:

США США

Награды и премии:
Автограф:

Брэдфорд Диллман (англ. Bradford Dillman; род. 14 апреля 1930, Сан-Франциско) — один из наиболее востребованных американских кино и телеактёров 1960-х—1970-х годов, всемирную известность которому принесла роль психопатического аристократа-убийцы в юридическом триллере «Насилие» (1959), отмеченная призом Каннского кинофестиваля и «Золотым глобусом». Ветеран Корейской войны в составе морской пехоты США, дослужившийся до звания «старший лейтенант»[1][2].

Диллман, обладавший привлекательной, благородной внешностью, за свою 40-летнюю карьеру исполнил почти 150 теле и киноролей. В одном только 1971 году с участием Диллмана на экраны вышло семь полнометражных картин, и это не считая шести гостевых появлений в телепроектах. В 1995 году вышел на пенсию, ныне уединённо проживает в статистически обособленной местности Монтесито[en], штат Калифорния. Отдалившись от сферы кинематографа, преуспел в прозе и драматургии, является автором трёх книг и одной пьесы.





Биография

Брэдфорд Диллман родился 14 апреля 1930 года в городе Сан-Франциско, штат Калифорния, в состоятельной семье биржевого маклера Дина Диллмана и его супруги, Джозефины Диллман (урождённой Мур). Помимо Брэдфорда, в семье подрастало ещё трое мальчиков[3].

Среднее образование до 12 лет получал в католической школе, а во время Второй мировой войны, после развода родителей, был зачислен в школу-интернат Хотчкисс[en] в посёлке Лэйквилль[en], штат Коннектикут[4][3]. В Хотчкиссе впервые участвовал в любительских спектаклях, а в последний год обучения сыграл Гамлета в одноимённой постановке трагедии Шекспира[4]. Тогдашний директор школы Блэр Торри до конца работы в заведении считал Гамлета Диллмана лучшим в истории Хотчкисса[4].

Твёрдо решив стать актёром, Диллман поступил в престижнейший Йельский университет, где изучал театральное и драматическое искусство[4]. Комнату делил с будущим писателем Джоном Ноулсом[en][1]. После его окончания был призван в ряды морской пехоты США, в составе которой воевал в Корее[1]. Обучение проходил в рекрутском депо Пэррис-Айленд[2].

В 1953 году направился в Нью-Йорк, чтобы начать актёрскую карьеру[4]. Родители были в ярости, узнав, что сын не свяжет свою жизнь с финансовым делом и не будет работать на Уолл-стрит[4]. В качестве компромисса, Диллман пообещал им, что откажется от актёрства, если не увидит никаких признаков успеха в течение пяти лет[4].

Однако Нью-Йорк образца 1950-х годов был перспективным местом для молодых артистов[4]. Диллман приступил к обучению в нашумевшей Актёрской студии под руководством Ли Страсберга, на одном курсе с Мэрилин Монро. В конце того же года блистал на Бродвее в первом профессиональном спектакле в своей жизни — постановке одного из произведений Натаниэля Готорна «Пугало», партнёрами Диллмана в котором выступали Илай Уоллак и вскоре погибший Джеймс Дин[4]. Последнего Диллман запомнил «чокнутым, но крайне одарённым парнем»[4].

В 1956 году сыграл свою самую крупную театральную роль в карьере — Эдмунда Тайрона в «ошеломляющем бродвейском хите» «Долгий день уходит в ночь» Юджина О’Нила[4]. Одну из главных ролей исполнял Фредрик Марч, которого Диллман считал своим наставником[4]. На одном из спектаклей побывал маститый голливудский продюсер Дэррил Занук, поражённый молодым актёром[4]. Сразу же после его окончания Занук убедил Диллмана подписать контракт с кинокомпанией 20th Century Fox[4].

Именно в павильонах 20th Century Fox Диллман позже сыграл свои лучшие роли. Здесь, в 1959 году, он исполнил одну из главных ролей в юридическом триллере «Насилие», адаптации печально известного дела Леопольда и Лёба. Этот образ принёс ему всемирную популярность, приз Каннского кинофестиваля за лучшую мужскую роль (который он разделил с партнёрами Дином Стокуэллом и Орсоном Уэллсом) и «Золотой глобус», вручённый ему как самому перспективному новичку года. Свой успех Диллман связывал не с актёрским талантом, а с «глупой удачей, чистейшей и простой»[5].

Впоследствии зачастую исполнял роли антагонистов[5]. В 1960-х—1970-х годах был чрезвычайно востребован, снимаясь как минимум в трёх картинах в год[5]. В 1963 году был выдвинут на премию «Эмми» за лучшую мужскую роль в телесериале Alcoa Premiere[en], а в 1975 году был удостоен этой награды за актёрскую работу в телепроекте The ABC Afternoon Playbreak[en].

В 1995 году объявил о завершении 40-летней актёрской карьеры. Последнюю роль исполнил в одном из эпизодов телесериала «Она написала убийство». На пенсии занялся написанием мемуаров, художественных романов и пьес.

Личная жизнь

Брэдфорд Диллман был дважды женат:

  • на актрисе Фриде Хардинг (с 1956 по 1960 год; есть двое детей: дочь Памела и сын Джеффри)
  • на модели Сьюзи Паркер[en] (с 1963 по 2003 год, до дня её кончины; есть дочь Дина и сыновья Чарльз и Кристофер)

Помимо родных детей, воспитал ещё и дочь Паркер от предыдущего брака, Джорджину.

Уединённо проживает в статистически обособленной местности Монтесито[en], штат Калифорния. Давний поклонник футбола, болельщик команды Сан-Франциско Форти Найнерс[6][1]. Одним из любимейших актёров называл Рода Стайгера, с которым работал вместе в картине «Любовь и пули»[5].

Частичная фильмография

Награды и номинации

Использованная литература

  • James E. Wise, Anne Collier Rehill. Stars in the Corps: Movie Actors in the United States Marines. — Naval Institute Press, 1999.

Напишите отзыв о статье "Диллман, Брэдфорд"

Примечания

  1. 1 2 3 4 [www.tcm.com/tcmdb/person/50543%7C23740/Bradford-Dillman/ Bradford Dillman] (англ.). TCM. Проверено 6 ноября 2013.
  2. 1 2 Wise, Rehill, 1999, p. 94.
  3. 1 2 Wise, Rehill, 1999, p. 91.
  4. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 [www.americanlegends.com/Interviews/bradford_dillman_orson_welles.html Bradford Dillman: Orson Welles: The View from Mount Olympus] (англ.). American Legends. Проверено 6 ноября 2013.
  5. 1 2 3 4 Харви Чартрэнд. [www.cinemaretro.com/index.php?/archives/1866-CINEMA-RETROS-EXCLUSIVE-INTERVIEW-WITH-BRADFORD-DILLMAN.html Bradford Dillman: A Compulsively Watchable Actor] (англ.). Cinema Retro (31 марта 2012). Проверено 7 ноября 2013.
  6. Wise, Rehill, 1999, p. 95.

Ссылки

Отрывок, характеризующий Диллман, Брэдфорд

– Как отлично? – с упреком сказала Наташа, чувствуя тон, которым сказал это брат. – Не отлично, а это прелесть, что такое! – Ей так же как и грибки, мед и наливки дядюшки казались лучшими в мире, так и эта песня казалась ей в эту минуту верхом музыкальной прелести.
– Еще, пожалуйста, еще, – сказала Наташа в дверь, как только замолкла балалайка. Митька настроил и опять молодецки задребезжал Барыню с переборами и перехватами. Дядюшка сидел и слушал, склонив голову на бок с чуть заметной улыбкой. Мотив Барыни повторился раз сто. Несколько раз балалайку настраивали и опять дребезжали те же звуки, и слушателям не наскучивало, а только хотелось еще и еще слышать эту игру. Анисья Федоровна вошла и прислонилась своим тучным телом к притолке.
– Изволите слушать, – сказала она Наташе, с улыбкой чрезвычайно похожей на улыбку дядюшки. – Он у нас славно играет, – сказала она.
– Вот в этом колене не то делает, – вдруг с энергическим жестом сказал дядюшка. – Тут рассыпать надо – чистое дело марш – рассыпать…
– А вы разве умеете? – спросила Наташа. – Дядюшка не отвечая улыбнулся.
– Посмотри ка, Анисьюшка, что струны то целы что ль, на гитаре то? Давно уж в руки не брал, – чистое дело марш! забросил.
Анисья Федоровна охотно пошла своей легкой поступью исполнить поручение своего господина и принесла гитару.
Дядюшка ни на кого не глядя сдунул пыль, костлявыми пальцами стукнул по крышке гитары, настроил и поправился на кресле. Он взял (несколько театральным жестом, отставив локоть левой руки) гитару повыше шейки и подмигнув Анисье Федоровне, начал не Барыню, а взял один звучный, чистый аккорд, и мерно, спокойно, но твердо начал весьма тихим темпом отделывать известную песню: По у ли и ице мостовой. В раз, в такт с тем степенным весельем (тем самым, которым дышало всё существо Анисьи Федоровны), запел в душе у Николая и Наташи мотив песни. Анисья Федоровна закраснелась и закрывшись платочком, смеясь вышла из комнаты. Дядюшка продолжал чисто, старательно и энергически твердо отделывать песню, изменившимся вдохновенным взглядом глядя на то место, с которого ушла Анисья Федоровна. Чуть чуть что то смеялось в его лице с одной стороны под седым усом, особенно смеялось тогда, когда дальше расходилась песня, ускорялся такт и в местах переборов отрывалось что то.
– Прелесть, прелесть, дядюшка; еще, еще, – закричала Наташа, как только он кончил. Она, вскочивши с места, обняла дядюшку и поцеловала его. – Николенька, Николенька! – говорила она, оглядываясь на брата и как бы спрашивая его: что же это такое?
Николаю тоже очень нравилась игра дядюшки. Дядюшка второй раз заиграл песню. Улыбающееся лицо Анисьи Федоровны явилось опять в дверях и из за ней еще другие лица… «За холодной ключевой, кричит: девица постой!» играл дядюшка, сделал опять ловкий перебор, оторвал и шевельнул плечами.
– Ну, ну, голубчик, дядюшка, – таким умоляющим голосом застонала Наташа, как будто жизнь ее зависела от этого. Дядюшка встал и как будто в нем было два человека, – один из них серьезно улыбнулся над весельчаком, а весельчак сделал наивную и аккуратную выходку перед пляской.
– Ну, племянница! – крикнул дядюшка взмахнув к Наташе рукой, оторвавшей аккорд.
Наташа сбросила с себя платок, который был накинут на ней, забежала вперед дядюшки и, подперши руки в боки, сделала движение плечами и стала.
Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха, которым она дышала – эта графинечка, воспитанная эмигранткой француженкой, этот дух, откуда взяла она эти приемы, которые pas de chale давно бы должны были вытеснить? Но дух и приемы эти были те самые, неподражаемые, не изучаемые, русские, которых и ждал от нее дядюшка. Как только она стала, улыбнулась торжественно, гордо и хитро весело, первый страх, который охватил было Николая и всех присутствующих, страх, что она не то сделает, прошел и они уже любовались ею.
Она сделала то самое и так точно, так вполне точно это сделала, что Анисья Федоровна, которая тотчас подала ей необходимый для ее дела платок, сквозь смех прослезилась, глядя на эту тоненькую, грациозную, такую чужую ей, в шелку и в бархате воспитанную графиню, которая умела понять всё то, что было и в Анисье, и в отце Анисьи, и в тетке, и в матери, и во всяком русском человеке.
– Ну, графинечка – чистое дело марш, – радостно смеясь, сказал дядюшка, окончив пляску. – Ай да племянница! Вот только бы муженька тебе молодца выбрать, – чистое дело марш!
– Уж выбран, – сказал улыбаясь Николай.
– О? – сказал удивленно дядюшка, глядя вопросительно на Наташу. Наташа с счастливой улыбкой утвердительно кивнула головой.
– Еще какой! – сказала она. Но как только она сказала это, другой, новый строй мыслей и чувств поднялся в ней. Что значила улыбка Николая, когда он сказал: «уж выбран»? Рад он этому или не рад? Он как будто думает, что мой Болконский не одобрил бы, не понял бы этой нашей радости. Нет, он бы всё понял. Где он теперь? подумала Наташа и лицо ее вдруг стало серьезно. Но это продолжалось только одну секунду. – Не думать, не сметь думать об этом, сказала она себе и улыбаясь, подсела опять к дядюшке, прося его сыграть еще что нибудь.
Дядюшка сыграл еще песню и вальс; потом, помолчав, прокашлялся и запел свою любимую охотническую песню.
Как со вечера пороша
Выпадала хороша…
Дядюшка пел так, как поет народ, с тем полным и наивным убеждением, что в песне все значение заключается только в словах, что напев сам собой приходит и что отдельного напева не бывает, а что напев – так только, для складу. От этого то этот бессознательный напев, как бывает напев птицы, и у дядюшки был необыкновенно хорош. Наташа была в восторге от пения дядюшки. Она решила, что не будет больше учиться на арфе, а будет играть только на гитаре. Она попросила у дядюшки гитару и тотчас же подобрала аккорды к песне.
В десятом часу за Наташей и Петей приехали линейка, дрожки и трое верховых, посланных отыскивать их. Граф и графиня не знали где они и крепко беспокоились, как сказал посланный.
Петю снесли и положили как мертвое тело в линейку; Наташа с Николаем сели в дрожки. Дядюшка укутывал Наташу и прощался с ней с совершенно новой нежностью. Он пешком проводил их до моста, который надо было объехать в брод, и велел с фонарями ехать вперед охотникам.
– Прощай, племянница дорогая, – крикнул из темноты его голос, не тот, который знала прежде Наташа, а тот, который пел: «Как со вечера пороша».
В деревне, которую проезжали, были красные огоньки и весело пахло дымом.
– Что за прелесть этот дядюшка! – сказала Наташа, когда они выехали на большую дорогу.
– Да, – сказал Николай. – Тебе не холодно?
– Нет, мне отлично, отлично. Мне так хорошо, – с недоумением даже cказала Наташа. Они долго молчали.
Ночь была темная и сырая. Лошади не видны были; только слышно было, как они шлепали по невидной грязи.
Что делалось в этой детской, восприимчивой душе, так жадно ловившей и усвоивавшей все разнообразнейшие впечатления жизни? Как это всё укладывалось в ней? Но она была очень счастлива. Уже подъезжая к дому, она вдруг запела мотив песни: «Как со вечера пороша», мотив, который она ловила всю дорогу и наконец поймала.
– Поймала? – сказал Николай.
– Ты об чем думал теперь, Николенька? – спросила Наташа. – Они любили это спрашивать друг у друга.
– Я? – сказал Николай вспоминая; – вот видишь ли, сначала я думал, что Ругай, красный кобель, похож на дядюшку и что ежели бы он был человек, то он дядюшку всё бы еще держал у себя, ежели не за скачку, так за лады, всё бы держал. Как он ладен, дядюшка! Не правда ли? – Ну а ты?
– Я? Постой, постой. Да, я думала сначала, что вот мы едем и думаем, что мы едем домой, а мы Бог знает куда едем в этой темноте и вдруг приедем и увидим, что мы не в Отрадном, а в волшебном царстве. А потом еще я думала… Нет, ничего больше.
– Знаю, верно про него думала, – сказал Николай улыбаясь, как узнала Наташа по звуку его голоса.
– Нет, – отвечала Наташа, хотя действительно она вместе с тем думала и про князя Андрея, и про то, как бы ему понравился дядюшка. – А еще я всё повторяю, всю дорогу повторяю: как Анисьюшка хорошо выступала, хорошо… – сказала Наташа. И Николай услыхал ее звонкий, беспричинный, счастливый смех.
– А знаешь, – вдруг сказала она, – я знаю, что никогда уже я не буду так счастлива, спокойна, как теперь.
– Вот вздор, глупости, вранье – сказал Николай и подумал: «Что за прелесть эта моя Наташа! Такого другого друга у меня нет и не будет. Зачем ей выходить замуж, всё бы с ней ездили!»
«Экая прелесть этот Николай!» думала Наташа. – А! еще огонь в гостиной, – сказала она, указывая на окна дома, красиво блестевшие в мокрой, бархатной темноте ночи.


Граф Илья Андреич вышел из предводителей, потому что эта должность была сопряжена с слишком большими расходами. Но дела его всё не поправлялись. Часто Наташа и Николай видели тайные, беспокойные переговоры родителей и слышали толки о продаже богатого, родового Ростовского дома и подмосковной. Без предводительства не нужно было иметь такого большого приема, и отрадненская жизнь велась тише, чем в прежние годы; но огромный дом и флигеля всё таки были полны народом, за стол всё так же садилось больше человек. Всё это были свои, обжившиеся в доме люди, почти члены семейства или такие, которые, казалось, необходимо должны были жить в доме графа. Таковы были Диммлер – музыкант с женой, Иогель – танцовальный учитель с семейством, старушка барышня Белова, жившая в доме, и еще многие другие: учителя Пети, бывшая гувернантка барышень и просто люди, которым лучше или выгоднее было жить у графа, чем дома. Не было такого большого приезда как прежде, но ход жизни велся тот же, без которого не могли граф с графиней представить себе жизни. Та же была, еще увеличенная Николаем, охота, те же 50 лошадей и 15 кучеров на конюшне, те же дорогие подарки в именины, и торжественные на весь уезд обеды; те же графские висты и бостоны, за которыми он, распуская всем на вид карты, давал себя каждый день на сотни обыгрывать соседям, смотревшим на право составлять партию графа Ильи Андреича, как на самую выгодную аренду.
Граф, как в огромных тенетах, ходил в своих делах, стараясь не верить тому, что он запутался и с каждым шагом всё более и более запутываясь и чувствуя себя не в силах ни разорвать сети, опутавшие его, ни осторожно, терпеливо приняться распутывать их. Графиня любящим сердцем чувствовала, что дети ее разоряются, что граф не виноват, что он не может быть не таким, каким он есть, что он сам страдает (хотя и скрывает это) от сознания своего и детского разорения, и искала средств помочь делу. С ее женской точки зрения представлялось только одно средство – женитьба Николая на богатой невесте. Она чувствовала, что это была последняя надежда, и что если Николай откажется от партии, которую она нашла ему, надо будет навсегда проститься с возможностью поправить дела. Партия эта была Жюли Карагина, дочь прекрасных, добродетельных матери и отца, с детства известная Ростовым, и теперь богатая невеста по случаю смерти последнего из ее братьев.
Графиня писала прямо к Карагиной в Москву, предлагая ей брак ее дочери с своим сыном и получила от нее благоприятный ответ. Карагина отвечала, что она с своей стороны согласна, что всё будет зависеть от склонности ее дочери. Карагина приглашала Николая приехать в Москву.
Несколько раз, со слезами на глазах, графиня говорила сыну, что теперь, когда обе дочери ее пристроены – ее единственное желание состоит в том, чтобы видеть его женатым. Она говорила, что легла бы в гроб спокойной, ежели бы это было. Потом говорила, что у нее есть прекрасная девушка на примете и выпытывала его мнение о женитьбе.