Дильмун

Ди́льму́н (возможно, современный остров Бахрейн) — известный древним шумерам остров в Персидском заливе. В представлениях шумеров Дильмун представлялся родиной человечества и колыбелью цивилизации в целом и шумерского народа в частности.

Дильмун впервые упоминается в шумерской мифологии и аккадском героическом эпосе о Гильгамеше, а также в торговых надписях шумерских городов-государств III тысячелетия до н. э., в которых остров играет роль посредника в торговле Шумера и Хараппской цивилизации долины Инда (видимо, страна Мелухха в аккадских записях).

В шумерских сказаниях героического цикла и поэме о Гильгамеше Дильмун фигурирует как место жительства Зиусудры (Ут-Напиштима) — человека, спасшегося от потопа, к которому Гильгамеш приплывает после смерти Энкиду в поисках секрета вечной жизни.

Первое упоминание о Дильмуне встречается на шумерской глиняной табличке, найденной в храме богини Инанны в Уруке. Дильмун также упоминается в надписи лагашского правителя Ур-Нанше. Затем Дильмун упоминается в двух письмах периода правления касситского царя Вавилона Бурна-Буриаша II (ок. 1370 до н. э.)

Через Дильмун в Шумер осуществлялся экспорт меди, драгоценных камней, жемчуга и отдельных овощей, взамен из Месопотамии через остров вывозилась разнообразная продукция сельского хозяйства. Дильмун оставался важным центром международной торговли и после объединения Шумера и Аккада под властью Шаррумкена и Ур-Намму; собственно, документация времён Саргона Аккадского утверждает, что царь «принимал корабли из Мелуххи, Магана, Дильмуна».

На северном побережье современного Бахрейна археологами было обнаружено значительное по размерам городское поселение, занимавшее площадь около 19 га и населённое несколькими тысячами жителей. Поселение расстраивалось в несколько этапов в период около 2800—1800 до н. э., что соответствует времени упоминания о Дильмуне в месопотамских источниках. Археологические памятники, напоминающие найденные в дильмунском поселении на Бахрейне, встречаются также на южном побережье Персидского залива и на ряде островов в заливе.

В последующие века остров теряет своё торговое значение: в период Новоассирийской империи он считался вассалом Ассирии, а позже вошёл в состав Нововавилонского царства без сохранения автономных прав. Недавнее открытие дворца Рас аль-Калах на острове Бахрейн должно принести новую информацию о позднем периоде истории Дильмуна.

Следующие упоминания об острове, уже под греческим названием Тилос, относятся к периоду эллинизма. Полководец Александра Македонского Неарх, возможно, доплывал до острова, но не высаживался на него. После малоизученного периода владычества Селевкидов бывший Дильмун отошёл к парфянам, а затем — к Шапуру II. После арабского завоевания начинается мусульманская история Бахрейна.

Отрывок, характеризующий Дильмун

– Я от него получила письмо, – отвечала княжна Марья.
Он с удивлением и робостью смотрел на нее.
– Где же он?
– Он в армии, mon pere, в Смоленске.
Он долго молчал, закрыв глаза; потом утвердительно, как бы в ответ на свои сомнения и в подтверждение того, что он теперь все понял и вспомнил, кивнул головой и открыл глаза.
– Да, – сказал он явственно и тихо. – Погибла Россия! Погубили! – И он опять зарыдал, и слезы потекли у него из глаз. Княжна Марья не могла более удерживаться и плакала тоже, глядя на его лицо.
Он опять закрыл глаза. Рыдания его прекратились. Он сделал знак рукой к глазам; и Тихон, поняв его, отер ему слезы.
Потом он открыл глаза и сказал что то, чего долго никто не мог понять и, наконец, понял и передал один Тихон. Княжна Марья отыскивала смысл его слов в том настроении, в котором он говорил за минуту перед этим. То она думала, что он говорит о России, то о князе Андрее, то о ней, о внуке, то о своей смерти. И от этого она не могла угадать его слов.
– Надень твое белое платье, я люблю его, – говорил он.
Поняв эти слова, княжна Марья зарыдала еще громче, и доктор, взяв ее под руку, вывел ее из комнаты на террасу, уговаривая ее успокоиться и заняться приготовлениями к отъезду. После того как княжна Марья вышла от князя, он опять заговорил о сыне, о войне, о государе, задергал сердито бровями, стал возвышать хриплый голос, и с ним сделался второй и последний удар.
Княжна Марья остановилась на террасе. День разгулялся, было солнечно и жарко. Она не могла ничего понимать, ни о чем думать и ничего чувствовать, кроме своей страстной любви к отцу, любви, которой, ей казалось, она не знала до этой минуты. Она выбежала в сад и, рыдая, побежала вниз к пруду по молодым, засаженным князем Андреем, липовым дорожкам.
– Да… я… я… я. Я желала его смерти. Да, я желала, чтобы скорее кончилось… Я хотела успокоиться… А что ж будет со мной? На что мне спокойствие, когда его не будет, – бормотала вслух княжна Марья, быстрыми шагами ходя по саду и руками давя грудь, из которой судорожно вырывались рыдания. Обойдя по саду круг, который привел ее опять к дому, она увидала идущих к ней навстречу m lle Bourienne (которая оставалась в Богучарове и не хотела оттуда уехать) и незнакомого мужчину. Это был предводитель уезда, сам приехавший к княжне с тем, чтобы представить ей всю необходимость скорого отъезда. Княжна Марья слушала и не понимала его; она ввела его в дом, предложила ему завтракать и села с ним. Потом, извинившись перед предводителем, она подошла к двери старого князя. Доктор с встревоженным лицом вышел к ней и сказал, что нельзя.
– Идите, княжна, идите, идите!
Княжна Марья пошла опять в сад и под горой у пруда, в том месте, где никто не мог видеть, села на траву. Она не знала, как долго она пробыла там. Чьи то бегущие женские шаги по дорожке заставили ее очнуться. Она поднялась и увидала, что Дуняша, ее горничная, очевидно, бежавшая за нею, вдруг, как бы испугавшись вида своей барышни, остановилась.
– Пожалуйте, княжна… князь… – сказала Дуняша сорвавшимся голосом.
– Сейчас, иду, иду, – поспешно заговорила княжна, не давая времени Дуняше договорить ей то, что она имела сказать, и, стараясь не видеть Дуняши, побежала к дому.
– Княжна, воля божья совершается, вы должны быть на все готовы, – сказал предводитель, встречая ее у входной двери.