Димитерс, Артур
Поделись знанием:
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.
Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
Это было вечером. Он был, как обыкновенно после обеда, в легком лихорадочном состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его.
«А, это она вошла!» – подумал он.
Действительно, на месте Сони сидела только что неслышными шагами вошедшая Наташа.
С тех пор как она стала ходить за ним, он всегда испытывал это физическое ощущение ее близости. Она сидела на кресле, боком к нему, заслоняя собой от него свет свечи, и вязала чулок. (Она выучилась вязать чулки с тех пор, как раз князь Андрей сказал ей, что никто так не умеет ходить за больными, как старые няни, которые вяжут чулки, и что в вязании чулка есть что то успокоительное.) Тонкие пальцы ее быстро перебирали изредка сталкивающиеся спицы, и задумчивый профиль ее опущенного лица был ясно виден ему. Она сделала движенье – клубок скатился с ее колен. Она вздрогнула, оглянулась на него и, заслоняя свечу рукой, осторожным, гибким и точным движением изогнулась, подняла клубок и села в прежнее положение.
Он смотрел на нее, не шевелясь, и видел, что ей нужно было после своего движения вздохнуть во всю грудь, но она не решалась этого сделать и осторожно переводила дыханье.
В Троицкой лавре они говорили о прошедшем, и он сказал ей, что, ежели бы он был жив, он бы благодарил вечно бога за свою рану, которая свела его опять с нею; но с тех пор они никогда не говорили о будущем.
«Могло или не могло это быть? – думал он теперь, глядя на нее и прислушиваясь к легкому стальному звуку спиц. – Неужели только затем так странно свела меня с нею судьба, чтобы мне умереть?.. Неужели мне открылась истина жизни только для того, чтобы я жил во лжи? Я люблю ее больше всего в мире. Но что же делать мне, ежели я люблю ее?» – сказал он, и он вдруг невольно застонал, по привычке, которую он приобрел во время своих страданий.
Услыхав этот звук, Наташа положила чулок, перегнулась ближе к нему и вдруг, заметив его светящиеся глаза, подошла к нему легким шагом и нагнулась.
| Артур Димитерс | ||
| Artūrs Dimiters | ||
 | ||
| Профессия: | ||
|---|---|---|
| Театр: | ||
| Награды: |
| |
Артур Димитерс (латыш. Artūrs Dimiters; 27 апреля 1915 — 1 ноября 1986) — советский и латвийский актёр театра и кино.
Содержание
Биография
Родился 27 апреля 1915 года, в Витебске. Учился в Латвии на курсах драматических актёров (1933). В 1935—1940 с перерывами работал в Валмиерском театре (Северолатвийский театр, латыш. Ziemeļlatvijas teātris). В сезоне 1936—1937 выступал на сцене Лиепайского театра. С 1940 актёр театра Дайлес (Художественный академический театр им. Я.Райниса) в Риге.
В начале творческой карьеры был характерным актёром, отдавая предпочтение ролям, где можно было раскрыть природу внутренних противоречий человеческих поступков. Такими были Мортимер в драме Ф. Шиллера «Мария Стюарт», Ромео в «Ромео и Джульетте» Уильяма Шекспира (обе 1943) и Владимир Дубровский в «Дубровском» Александра Сергеевича Пушкина.
Позднее играл роли циников и злодеев — людей остроумных, но упрямых и строптивых. Стива Облонский в «Анне Каренине» Льва Николаевича Толстого, Фельдкурат Кац в «Швейке» Ярослава Гашека и Уильям Сесил в пьесе Ф. Брукнера «Елизавета, королева английская».
Член Союза театральных деятелей Латвии с 1950. Заслуженный артист Латвийской ССР (1955)[1], Народный артист Латвийской ССР (1983). Обладатель национальных театральных наград: имени Андрея Пумпура (1981) и имени Эдуарда Смильгиса (1986).[2]
Умер в Риге, похоронен на кладбище Райниса.
Семья
- Был женат в первом браке на художнице Джемме Скулме и во втором — на актрисе Вие Артмане.
- Сыновья:
- Юрис Димитерс (род.1947), латвийский художник, сценограф и плакатист.
- Каспар Димитерс (род.1957), известный латвийский музыкант и общественный деятель.
- Дочь — Кристиана Димитере (род.1965), художник.
Награды
- орден Трудового Красного Знамени (03.01.1956)
Фильмография
- 1947 — Возвращение с победой — Август Гриезе
- 1949 — Райнис — Калныньш
- 1955 — К новому берегу — Пацеплис
- 1956 — За лебединой стаей облаков — фон Рекке
- 1961 — Чёртова дюжина — пассажир
- 1964 — Генерал и маргаритки — Дарк [3]
- 1964 — Капитан Нуль — Баузе
- 1964 — Москва — Генуя — руководитель бельгийской делегации[4]
- 1966 — «Циклон» начнётся ночью — подполковник Мельтцер
- 1967 — Жаворонки прилетают первыми — Бергис
- 1967 — Сильные духом — подполковник
- 1967 — Когда дождь и ветер стучат в окно — Тейш
- 1969 — Времена землемеров — Фельдгаузен
- 1969 — Посол Советского Союза — посол Германии
- 1969 — Тройная проверка — эпизод
- 1971 — Я, следователь… — Дулицкий
- 1972 — Последнее дело комиссара Берлаха — Лютц
- 1972 — Слуги дьявола на чёртовой мельнице — посол
- 1973 — Подарок одинокой женщине — начальник милиции
- 1974 — Нападение на тайную полицию — эпизод
- 1976 — Смерть под парусом — работник почты
- 1977 — Будьте моей тёщей! — швейцар
- 1979 — Незаконченный ужин — Виктор Пальмгрен
- 1986 — Двойник
- 1986 — Последний репортаж — Вильгельми
Напишите отзыв о статье "Димитерс, Артур"
Примечания
- ↑ Latvijas Padomju enciklopēdija т.2; Rīga, «Galvenā enciklopēdiju redakcija». — 1982 г.; Статья Artūrs Dimiters
- ↑ Latvijas Enciklopēdija. Rīga. SIA «Valērija Belokoņa izdevniecība». — 2007. g. ISBN 9984-9482-0-X. Статья Artūrs Dimiters
- ↑ «Генерал и маргаритки» (англ.) на сайте Internet Movie Database
- ↑ Kino. Kinoskatītāja rokasgrāmata; Rīga, «Galvenā enciklopēdiju redakcija». — 1980 г.; Статья Dimiters Artūrs
Ссылки
Отрывок, характеризующий Димитерс, Артур
Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.
Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
Это было вечером. Он был, как обыкновенно после обеда, в легком лихорадочном состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его.
«А, это она вошла!» – подумал он.
Действительно, на месте Сони сидела только что неслышными шагами вошедшая Наташа.
С тех пор как она стала ходить за ним, он всегда испытывал это физическое ощущение ее близости. Она сидела на кресле, боком к нему, заслоняя собой от него свет свечи, и вязала чулок. (Она выучилась вязать чулки с тех пор, как раз князь Андрей сказал ей, что никто так не умеет ходить за больными, как старые няни, которые вяжут чулки, и что в вязании чулка есть что то успокоительное.) Тонкие пальцы ее быстро перебирали изредка сталкивающиеся спицы, и задумчивый профиль ее опущенного лица был ясно виден ему. Она сделала движенье – клубок скатился с ее колен. Она вздрогнула, оглянулась на него и, заслоняя свечу рукой, осторожным, гибким и точным движением изогнулась, подняла клубок и села в прежнее положение.
Он смотрел на нее, не шевелясь, и видел, что ей нужно было после своего движения вздохнуть во всю грудь, но она не решалась этого сделать и осторожно переводила дыханье.
В Троицкой лавре они говорили о прошедшем, и он сказал ей, что, ежели бы он был жив, он бы благодарил вечно бога за свою рану, которая свела его опять с нею; но с тех пор они никогда не говорили о будущем.
«Могло или не могло это быть? – думал он теперь, глядя на нее и прислушиваясь к легкому стальному звуку спиц. – Неужели только затем так странно свела меня с нею судьба, чтобы мне умереть?.. Неужели мне открылась истина жизни только для того, чтобы я жил во лжи? Я люблю ее больше всего в мире. Но что же делать мне, ежели я люблю ее?» – сказал он, и он вдруг невольно застонал, по привычке, которую он приобрел во время своих страданий.
Услыхав этот звук, Наташа положила чулок, перегнулась ближе к нему и вдруг, заметив его светящиеся глаза, подошла к нему легким шагом и нагнулась.
