Димитрий (Вологодский)
Архиепископ Димитрий (в миру Дмитрий Матвеевич Вологодский; 5 ноября 1865, село Рождественское, Енисейский уезд, Енисейская губерния — 23 октября 1937, Минусинск) — епископ Русской православной церкви, архиепископ Минусинский и Усинский.
Биография
Окончил Красноярское духовное училище, затем в 1885 году — Томскую Духовную Семинарию. Женился.
В августе 1887 года рукоположен в сан диакона, а через месяц удостоен иерейского сана.
В январе 1891 года овдовел. В 1896 году окончил Санкт-Петербургскую духовную академию со степенью кандидата богословия.
В августе 1896 года назначен настоятелем Благовещенской церкви в Красноярске.
В октябре 1897 года назначен членом Енисейской Духовной Консистории.
В 1897 году указом Святейшего Синода становится настоятелем Богородице-Рождественского кафедрального собора с присвоением звания протоиерея.
В 1903 году Димитрий Вологодский назначен членом правления Красноярской Духовной Семинарии и членом епархиального отдела Палестинского миссионерского общества.
С 1908 года протоиерей Димитрий — председатель ученого Совета Красноярского Духовного училища, председатель комитета епархиального свечного завода, член строительных комитетов по возведению нового здания семинарии, училища и архиерейского дома.
В 1909 году — смотритель Красноярского духовного училища.
30 октября 1914 года пострижен в монашество, возведён в сан архимандрита и определён смотрителем Пермского духовного училища.
Во время гражданской войны вместе с Белой армией вернулся на родину в Енисейскую губернию.
В октябре 1919 года Совет Красноярской Духовной семинарии избирает его ректором, а через полтора года назначают настоятелем церкви в селе Тигрицкое Минусинского уезда.
В марте 1922 года переведён в Минусинский Серафимо-Покровский женский монастырь. Здесь более двадцати православных общин юга Енисейской губернии и республики Тува избирают Димитрия Вологодского на епископское служение.
После возникновения обновленческого раскола православные верующие обратились с просьбой стать их епископом к твердому в своём служении архимандриту Димитрию (Вологодскому), духовнику Минусинского женского Покровского монастыря. Было решено тайно командировать отца Димитрия в Москву на епископскую хиротонию. Однако, будучи наречённым во епископа Минусинского, архимандрит Димитрий остался не хиротонисан, ведь патриарх Тихон был в заключении. В поисках епископов, могущих совершить таинство хиротонии, он прибыл в город Архангельск, где в то время находились в ссылке архиепископ Верейский Иларион (Троицкий) и епископ Ладожский Иннокентий (Тихонов).
6 (19) мая 1923 года в церкви Архангельского женского монастыря хиротонисан во епископа Минусинского и Усинского. Территория Минусинской епархии включала в себя юга нынещнего Красноярского края и Хакасию.
По прибытии в Минусинск епископ Димитрий собрал вокруг себя больше 50 приходов, при переходе к нему обновленческих священников применял особый чин раскаяния в присутствии молящихся в храме и требовал публичной шестинедельной епитимии. Из 125 приходов Минусинской и Усинской епархии в раскол уклонились 115, затем из них 95 вернулись в Православие.
В 1924 году на владыку было заведено уголовное дело по нескольким статьям Уголовного Кодекса. Ему запретили выезд за пределы Минусинска и совершать богослужение.
Твёрдо держался православия. Когда в 1925 году обновленцы приглашали его и епископа Амфилохия (Скворцова), проживавшего одновременно с ним в Красноярске, оба епископа ответили письмом, в котором объявили собор неканоничным и самочинным и отказались от участия в переговорах, заявив, что «наше соединение с вами возможно только тогда, когда вы отречётесь от своих заблуждений и принесете всенародное покаяние».
Несмотря на все усилия Минусинского обновленческого духовенства удержать паству, их ряды стали покидать даже те, кто на первых порах открыто поддерживал еретиков. К концу двадцатых годов обновленцы полностью утратили своё влияние в Минусинске.
В период с 1928 по 1933 годы заместителем Патриаршего Местоблюстителя митрополитом Сергием (Страгородским) и временным при нём Патриаршим Священным Синодом епископу Димитрию дважды поручается временное управление Красноярской епархией.
В феврале 1930 года его личное имущество описывают за недоимку, а в июне лишают избирательных прав.
26 февраля 1933 года вместе с членами Епархиального совета епископ по необоснованному обвинению органами ОГПУ арестован и осужден на пять лет тюремного режима. Ввиду преклонного возраста арестанта ссылку заменили на пять лет поселения в Томской области.
7 июня 1934 года епископ Димитрий был освобождён от наказания и ссылки ввиду тяжёлой болезни.
4 июля 1935 года владыка был восстановлен правящим архиереем Минусинской епархии. Но даже тогда он не мог открыто совершать богослужения и был вынужден тайно священнодействовать в домах верующих.
17 марта 1936 года возведён в сан архиепископа.
21 апреля 1937 года на архиепископа Димитрия заведено новое уголовное дело, и последовал новый арест. Насколько известно из сохранившихся источников, он стойко держался на допросах, хотя находился в полуголодном состоянии, убедительно отвергал все обвинения в организации публичных молений и антисоветской пропаганде.
В сентябре 1937 года последовал новый арест, а в ноябре его дело оказалось на расследовании в прокуратуре. Окончательного решения так и не было принято. В справке, выданной органами госбезопасности, значилось, что 23 октября 1937 года архиепископ Минусинский и Усинский Димитрий расстрелян на горе Лысухе за городом Минусинском.
Напишите отзыв о статье "Димитрий (Вологодский)"
Ссылки
- [www.ortho-rus.ru/cgi-bin/ps_file.cgi?2_7702 Димитрий (Вологодский)] на сайте «Русское православие»
- [www.vtruda.ru/?mode=article&id=1382 Архипастырь Димитрий]
- [www.pravmir.ru/arxipastyr-zemli-minusinskoj/ Архипастырь земли Минусинской]
Отрывок, характеризующий Димитрий (Вологодский)
Пьер после сватовства князя Андрея и Наташи, без всякой очевидной причины, вдруг почувствовал невозможность продолжать прежнюю жизнь. Как ни твердо он был убежден в истинах, открытых ему его благодетелем, как ни радостно ему было то первое время увлечения внутренней работой самосовершенствования, которой он предался с таким жаром, после помолвки князя Андрея с Наташей и после смерти Иосифа Алексеевича, о которой он получил известие почти в то же время, – вся прелесть этой прежней жизни вдруг пропала для него. Остался один остов жизни: его дом с блестящею женой, пользовавшеюся теперь милостями одного важного лица, знакомство со всем Петербургом и служба с скучными формальностями. И эта прежняя жизнь вдруг с неожиданной мерзостью представилась Пьеру. Он перестал писать свой дневник, избегал общества братьев, стал опять ездить в клуб, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми компаниями и начал вести такую жизнь, что графиня Елена Васильевна сочла нужным сделать ему строгое замечание. Пьер почувствовав, что она была права, и чтобы не компрометировать свою жену, уехал в Москву.В Москве, как только он въехал в свой огромный дом с засохшими и засыхающими княжнами, с громадной дворней, как только он увидал – проехав по городу – эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами, эту Кремлевскую площадь с незаезженным снегом, этих извозчиков и лачужки Сивцева Вражка, увидал стариков московских, ничего не желающих и никуда не спеша доживающих свой век, увидал старушек, московских барынь, московские балы и Московский Английский клуб, – он почувствовал себя дома, в тихом пристанище. Ему стало в Москве покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате.
Московское общество всё, начиная от старух до детей, как своего давно жданного гостя, которого место всегда было готово и не занято, – приняло Пьера. Для московского света, Пьер был самым милым, добрым, умным веселым, великодушным чудаком, рассеянным и душевным, русским, старого покроя, барином. Кошелек его всегда был пуст, потому что открыт для всех.
Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги – никто и ничто не получало отказа, и ежели бы не два его друга, занявшие у него много денег и взявшие его под свою опеку, он бы всё роздал. В клубе не было ни обеда, ни вечера без него. Как только он приваливался на свое место на диване после двух бутылок Марго, его окружали, и завязывались толки, споры, шутки. Где ссорились, он – одной своей доброй улыбкой и кстати сказанной шуткой, мирил. Масонские столовые ложи были скучны и вялы, ежели его не было.
Когда после холостого ужина он, с доброй и сладкой улыбкой, сдаваясь на просьбы веселой компании, поднимался, чтобы ехать с ними, между молодежью раздавались радостные, торжественные крики. На балах он танцовал, если не доставало кавалера. Молодые дамы и барышни любили его за то, что он, не ухаживая ни за кем, был со всеми одинаково любезен, особенно после ужина. «Il est charmant, il n'a pas de seхе», [Он очень мил, но не имеет пола,] говорили про него.
Пьер был тем отставным добродушно доживающим свой век в Москве камергером, каких были сотни.
Как бы он ужаснулся, ежели бы семь лет тому назад, когда он только приехал из за границы, кто нибудь сказал бы ему, что ему ничего не нужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена предвечно, и что, как он ни вертись, он будет тем, чем были все в его положении. Он не мог бы поверить этому! Разве не он всей душой желал, то произвести республику в России, то самому быть Наполеоном, то философом, то тактиком, победителем Наполеона? Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства? Разве не он учреждал и школы и больницы и отпускал своих крестьян на волю?
А вместо всего этого, вот он, богатый муж неверной жены, камергер в отставке, любящий покушать, выпить и расстегнувшись побранить легко правительство, член Московского Английского клуба и всеми любимый член московского общества. Он долго не мог помириться с той мыслью, что он есть тот самый отставной московский камергер, тип которого он так глубоко презирал семь лет тому назад.
Иногда он утешал себя мыслями, что это только так, покамест, он ведет эту жизнь; но потом его ужасала другая мысль, что так, покамест, уже сколько людей входили, как он, со всеми зубами и волосами в эту жизнь и в этот клуб и выходили оттуда без одного зуба и волоса.
В минуты гордости, когда он думал о своем положении, ему казалось, что он совсем другой, особенный от тех отставных камергеров, которых он презирал прежде, что те были пошлые и глупые, довольные и успокоенные своим положением, «а я и теперь всё недоволен, всё мне хочется сделать что то для человечества», – говорил он себе в минуты гордости. «А может быть и все те мои товарищи, точно так же, как и я, бились, искали какой то новой, своей дороги в жизни, и так же как и я силой обстановки, общества, породы, той стихийной силой, против которой не властен человек, были приведены туда же, куда и я», говорил он себе в минуты скромности, и поживши в Москве несколько времени, он не презирал уже, а начинал любить, уважать и жалеть, так же как и себя, своих по судьбе товарищей.
На Пьера не находили, как прежде, минуты отчаяния, хандры и отвращения к жизни; но та же болезнь, выражавшаяся прежде резкими припадками, была вогнана внутрь и ни на мгновенье не покидала его. «К чему? Зачем? Что такое творится на свете?» спрашивал он себя с недоумением по нескольку раз в день, невольно начиная вдумываться в смысл явлений жизни; но опытом зная, что на вопросы эти не было ответов, он поспешно старался отвернуться от них, брался за книгу, или спешил в клуб, или к Аполлону Николаевичу болтать о городских сплетнях.
«Елена Васильевна, никогда ничего не любившая кроме своего тела и одна из самых глупых женщин в мире, – думал Пьер – представляется людям верхом ума и утонченности, и перед ней преклоняются. Наполеон Бонапарт был презираем всеми до тех пор, пока он был велик, и с тех пор как он стал жалким комедиантом – император Франц добивается предложить ему свою дочь в незаконные супруги. Испанцы воссылают мольбы Богу через католическое духовенство в благодарность за то, что они победили 14 го июня французов, а французы воссылают мольбы через то же католическое духовенство о том, что они 14 го июня победили испанцев. Братья мои масоны клянутся кровью в том, что они всем готовы жертвовать для ближнего, а не платят по одному рублю на сборы бедных и интригуют Астрея против Ищущих манны, и хлопочут о настоящем Шотландском ковре и об акте, смысла которого не знает и тот, кто писал его, и которого никому не нужно. Все мы исповедуем христианский закон прощения обид и любви к ближнему – закон, вследствие которого мы воздвигли в Москве сорок сороков церквей, а вчера засекли кнутом бежавшего человека, и служитель того же самого закона любви и прощения, священник, давал целовать солдату крест перед казнью». Так думал Пьер, и эта вся, общая, всеми признаваемая ложь, как он ни привык к ней, как будто что то новое, всякий раз изумляла его. – «Я понимаю эту ложь и путаницу, думал он, – но как мне рассказать им всё, что я понимаю? Я пробовал и всегда находил, что и они в глубине души понимают то же, что и я, но стараются только не видеть ее . Стало быть так надо! Но мне то, мне куда деваться?» думал Пьер. Он испытывал несчастную способность многих, особенно русских людей, – способность видеть и верить в возможность добра и правды, и слишком ясно видеть зло и ложь жизни, для того чтобы быть в силах принимать в ней серьезное участие. Всякая область труда в глазах его соединялась со злом и обманом. Чем он ни пробовал быть, за что он ни брался – зло и ложь отталкивали его и загораживали ему все пути деятельности. А между тем надо было жить, надо было быть заняту. Слишком страшно было быть под гнетом этих неразрешимых вопросов жизни, и он отдавался первым увлечениям, чтобы только забыть их. Он ездил во всевозможные общества, много пил, покупал картины и строил, а главное читал.
