Димитрий (Любимов)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Епископ Димитрий<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Архиепископ Гдовский
26 декабря 1927 — 17 мая 1935
Церковь: иосифляне
Епископ Гдовский,
викарий Ленинградской епархии
12 января 1926 — 26 декабря 1927
Церковь: Русская православная церковь
Предшественник: Вениамин (Казанский)
Преемник: он сам
 
Образование: Санкт-Петербургская духовная семинария,
Санкт-Петербургская духовная академия
Имя при рождении: Дмитрий Гаврилович Любимов
Рождение: 15 (27) сентября 1857(1857-09-27)
Ораниенбаум, Санкт-Петербургская губерния
Смерть: 17 мая 1935(1935-05-17) (77 лет)
Ярославль
Епископская хиротония: 30 декабря 1925

Епископ Димитрий (в миру Дмитрий Гаврилович Любимов; 15 (27) сентября 1857, Ораниенбаум, Санкт-Петербургская губерния — 17 мая 1935, Ярославль) — епископ Православной Российской Церкви, епископ Гдовский.

Один из активных деятелей и идеологов «иосифлянского движения»; после ареста митрополита Иосифа фактически возглавил иосифлянское движение в Ленинграде, усвоив себе сан архиепископа.





Биография

Окончил Санкт-Петербургскую духовную семинарию (1878), Санкт-Петербургскую духовную академию (1882) со степенью кандидата богословия (тема кандидатской работы: «Никита Пустосвят и его значение в расколе»).

Преподаватель и священник

С 1882 года — псаломщик в русской Никольской церкви в Штутгарте, где священником служил его старший брат Сергей.

С 1884 года — учитель латинского языка в Ростовском духовном училище Ярославской епархии.

С 6 мая 1886 года — священник дворцовой Пантелеимоновской церкви Ораниенбаума.

С 1895 — настоятель Михаило-Архангельской церкви Ораниенбаума (сменил в этой должности своего отца).

Был законоучителем городского училища в Ораниенбауме.

С 12 сентября 1898 года — в клире церкви Покрова Божией Матери, расположенной на Садовой улице в Санкт-Петербурге. При храме велась широкая благотворительная работа, содержались сиротский приют, дома престарелых, школы.

В 1903 году возведён в сан протоиерея. Награждён орденами святой Анны III (1899) и II (1906) степени, святого Владимира IV степени (1910).

6 сентября 1922 года арестован и выслан на три года. Ссылку отбывал в городе Уральске, а последние два года — в городе Теджене (Туркестан).

Освобождён из ссылки 1 марта 1925, вернулся в Ленинград.

Был пострижен в монашество в Свято-Даниловым монастыре в Москве, возведён в сан архимандрита.

Архиерей

С 12 января 1926 года — епископ Гдовский, викарий Ленинградской епархии.

Выступил против Декларации Заместителя Патриаршего местоблюстителя митрополита Сергия (Страгородского), предполагавшую полную люяльность советской власти. В ноябре 1927 года возглавлял делегацию представителей ленинградских клириков и прихожан, которая прибыла к митрополиту Сергию с тем, чтобы убедить его пересмотреть Декларацию. Во время встречи заявил, что «Я лично человек совершенно аполитичный и если бы понадобилось мне самому себе донести в ГПУ, я не мог бы ничего придумать, в чём я виновен перед советской властью. Я только скорблю и печалюсь, видя гонение на религию и Церковь. Нам пастырям запрещено говорить об этом и мы молчим. Но на вопрос, имеется ли в СССР гонение на религию и Церковь, я не мог бы ответить иначе, чем утвердительно». Встреча завершилась безрезультатно.

Лидер «иосифлянского» движения

Был ближайшим сподвижником митрополита Ленинградского Иосифа (Петровых). После того, как митрополит Сергий под нажимом властей, сместил митрополита Иосифа с Ленинградской кафедры, епископы Димитрий (Любимов) и Сергий (Дружинин) 26 декабря 1927 года подписали акт официального отделения от митрополита Сергия.

В феврале 1928 года митрополитом Иосифом возведён в сан архиепископа с поручением ему временное управление Ленинградской иосифлянской епархией.

После ареста митрополита Иосифа в 1928 году архиепископ Димитрий фактически возглавил «иосифлянское» движение, служил в храме Воскресения-на-Крови, ставшем кафедральным собором «иосифлянской» епархии. Во время одной из проповедей предупредил верующих о том, что нужно быть готовыми уйти в подполье, рассеяться, укрыться от всякого контроля большевиков, а если существовать открыто — то как организации, которая должна сопротивляться всем антицерковным мероприятиям советской власти.

Принадлежал к радикальному крылу иосифлян: в своих проповедях епископ заявлял, что Церковь, возглавляемая митрополитом Сергием, есть «царство антихриста»; что храмы, в которых возносится имя митрополита Сергия и поминается власть, истинно-православные не должны посещать, ибо храмы эти превратились в «вертепы сатаны», что все духовенство, подчиняющееся митрополиту Сергию и его синоду, уклонилось от православия и сделалось «служителями диавола»; что причастие «сергиан» есть «пища демонов», не освящающее, а оскверняющее верующих.

Митрополит Сергий, в свою очередь, запретил владыку Димитрия и других «иосифлянских» епископов в служении, а 6 августа 1929 года признал таинства, совершаемые этими иерархами, недействительными. «Иосифляне» не подчинились этим решениям.

Арест и смерть в тюрьме

29 ноября 1929 года архиепископ Димитрий был арестован по обвинению в «контр-революционной агитации, направленной к подрыву и свержению советской власти». Вместе с ним были арестованы многие «иосифляне». Содержался в тюрьме в Ленинграде, мужественно вёл себя на допросах.

3 августа 1930 года приговорён по ст.ст. 58-10 и 11 УК РСФСР к 10 годам тюремного заключения. Отправлен в Ярославский политизолятор. Осенью 1930 был привлечен к следствию по делу «Всесоюзного Центра ИПЦ». 3 сентября 1931 приговорен по тем же статьям УК РСФСР к высшей мере наказания, расстрелу, с заменой на 10 лет тюремного заключения. Находился в заключении в одиночной камере Ярославского политизолятора, где и скончался.

Память

В 1981 году решением Архиерейского Собора РПЦЗ канонизирован в лике священномученика со включением Собор новомучеников и исповедников Российских (без установления отдельного дня памяти)[1].

Семья

  • Отец — протоиерей Гавриил Маркович Любимов.
  • Брат — Сергей, священник, служил в русской Никольской церкви в Штутгарте.
  • Жена — Агриппина Ивановна, урождённая Чистякова, дочь потомственного почетного гражданина. Умерла до революции.
  • Дети — Сергей (1885-?), Вера, Анна, Гавриил, Надежда. Дочь Вера в первой половине 1930-х годов жила в СССР, переписывалась с отцом, находившемся в Ярославском политизоляторе, направляла ему посылки. Одна из дочерей была замужем за немецким офицером, жила в Германии.

Напишите отзыв о статье "Димитрий (Любимов)"

Примечания

  1. [sinod.ruschurchabroad.org/Arh%20Sobor%201981%20spisok%20novomuchenikov.htm Список Новомучеников и Исповедников Российских (утвержден Архиерейским Собором РПЦЗ в 1981 г.)]

Литература

  • Священноисповедник Димитрий, архиепископ Гдовский. Сподвижники его и сострадальцы. Жизнеописания и документы. М., 2008.
  • Поляков А. Г. Викторианское течение в Русской Православной Церкви. Киров, 2009.
  • Поляков А. Г. Управление Викторианским течением в Русской Православной Церкви (апрель 1928 — май 1931 гг.) // Вестник Ленинградского государственного университета имени А. С. Пушкина. Научный журнал.2011. № 2. Том.4. История. С.106-112.

Ссылки

  • [www.paraklit.org/eres/documenti/gdovskij.htm Письма и послания]
  • [rpnsd.ru/rusorth/archiv/1-dmitr.html Биография]
  • [www.ortho-rus.ru/cgi-bin/ps_file.cgi?2_5225 Биография] на сайте «Русское православие»


Отрывок, характеризующий Димитрий (Любимов)

– Экой ты, братец, мой! – говорил казак фурштатскому солдату с повозкой, напиравшему на толпившуюся v самых колес и лошадей пехоту, – экой ты! Нет, чтобы подождать: видишь, генералу проехать.
Но фурштат, не обращая внимания на наименование генерала, кричал на солдат, запружавших ему дорогу: – Эй! землячки! держись влево, постой! – Но землячки, теснясь плечо с плечом, цепляясь штыками и не прерываясь, двигались по мосту одною сплошною массой. Поглядев за перила вниз, князь Несвицкий видел быстрые, шумные, невысокие волны Энса, которые, сливаясь, рябея и загибаясь около свай моста, перегоняли одна другую. Поглядев на мост, он видел столь же однообразные живые волны солдат, кутасы, кивера с чехлами, ранцы, штыки, длинные ружья и из под киверов лица с широкими скулами, ввалившимися щеками и беззаботно усталыми выражениями и движущиеся ноги по натасканной на доски моста липкой грязи. Иногда между однообразными волнами солдат, как взбрызг белой пены в волнах Энса, протискивался между солдатами офицер в плаще, с своею отличною от солдат физиономией; иногда, как щепка, вьющаяся по реке, уносился по мосту волнами пехоты пеший гусар, денщик или житель; иногда, как бревно, плывущее по реке, окруженная со всех сторон, проплывала по мосту ротная или офицерская, наложенная доверху и прикрытая кожами, повозка.
– Вишь, их, как плотину, прорвало, – безнадежно останавливаясь, говорил казак. – Много ль вас еще там?
– Мелион без одного! – подмигивая говорил близко проходивший в прорванной шинели веселый солдат и скрывался; за ним проходил другой, старый солдат.
– Как он (он – неприятель) таперича по мосту примется зажаривать, – говорил мрачно старый солдат, обращаясь к товарищу, – забудешь чесаться.
И солдат проходил. За ним другой солдат ехал на повозке.
– Куда, чорт, подвертки запихал? – говорил денщик, бегом следуя за повозкой и шаря в задке.
И этот проходил с повозкой. За этим шли веселые и, видимо, выпившие солдаты.
– Как он его, милый человек, полыхнет прикладом то в самые зубы… – радостно говорил один солдат в высоко подоткнутой шинели, широко размахивая рукой.
– То то оно, сладкая ветчина то. – отвечал другой с хохотом.
И они прошли, так что Несвицкий не узнал, кого ударили в зубы и к чему относилась ветчина.
– Эк торопятся, что он холодную пустил, так и думаешь, всех перебьют. – говорил унтер офицер сердито и укоризненно.
– Как оно пролетит мимо меня, дяденька, ядро то, – говорил, едва удерживаясь от смеха, с огромным ртом молодой солдат, – я так и обмер. Право, ей Богу, так испужался, беда! – говорил этот солдат, как будто хвастаясь тем, что он испугался. И этот проходил. За ним следовала повозка, непохожая на все проезжавшие до сих пор. Это был немецкий форшпан на паре, нагруженный, казалось, целым домом; за форшпаном, который вез немец, привязана была красивая, пестрая, с огромным вымем, корова. На перинах сидела женщина с грудным ребенком, старуха и молодая, багроворумяная, здоровая девушка немка. Видно, по особому разрешению были пропущены эти выселявшиеся жители. Глаза всех солдат обратились на женщин, и, пока проезжала повозка, двигаясь шаг за шагом, и, все замечания солдат относились только к двум женщинам. На всех лицах была почти одна и та же улыбка непристойных мыслей об этой женщине.
– Ишь, колбаса то, тоже убирается!
– Продай матушку, – ударяя на последнем слоге, говорил другой солдат, обращаясь к немцу, который, опустив глаза, сердито и испуганно шел широким шагом.
– Эк убралась как! То то черти!
– Вот бы тебе к ним стоять, Федотов.
– Видали, брат!
– Куда вы? – спрашивал пехотный офицер, евший яблоко, тоже полуулыбаясь и глядя на красивую девушку.
Немец, закрыв глаза, показывал, что не понимает.
– Хочешь, возьми себе, – говорил офицер, подавая девушке яблоко. Девушка улыбнулась и взяла. Несвицкий, как и все, бывшие на мосту, не спускал глаз с женщин, пока они не проехали. Когда они проехали, опять шли такие же солдаты, с такими же разговорами, и, наконец, все остановились. Как это часто бывает, на выезде моста замялись лошади в ротной повозке, и вся толпа должна была ждать.
– И что становятся? Порядку то нет! – говорили солдаты. – Куда прешь? Чорт! Нет того, чтобы подождать. Хуже того будет, как он мост подожжет. Вишь, и офицера то приперли, – говорили с разных сторон остановившиеся толпы, оглядывая друг друга, и всё жались вперед к выходу.
Оглянувшись под мост на воды Энса, Несвицкий вдруг услышал еще новый для него звук, быстро приближающегося… чего то большого и чего то шлепнувшегося в воду.
– Ишь ты, куда фатает! – строго сказал близко стоявший солдат, оглядываясь на звук.
– Подбадривает, чтобы скорей проходили, – сказал другой неспокойно.
Толпа опять тронулась. Несвицкий понял, что это было ядро.
– Эй, казак, подавай лошадь! – сказал он. – Ну, вы! сторонись! посторонись! дорогу!
Он с большим усилием добрался до лошади. Не переставая кричать, он тронулся вперед. Солдаты пожались, чтобы дать ему дорогу, но снова опять нажали на него так, что отдавили ему ногу, и ближайшие не были виноваты, потому что их давили еще сильнее.
– Несвицкий! Несвицкий! Ты, г'ожа! – послышался в это время сзади хриплый голос.
Несвицкий оглянулся и увидал в пятнадцати шагах отделенного от него живою массой двигающейся пехоты красного, черного, лохматого, в фуражке на затылке и в молодецки накинутом на плече ментике Ваську Денисова.
– Вели ты им, чег'тям, дьяволам, дать дог'огу, – кричал. Денисов, видимо находясь в припадке горячности, блестя и поводя своими черными, как уголь, глазами в воспаленных белках и махая невынутою из ножен саблей, которую он держал такою же красною, как и лицо, голою маленькою рукой.
– Э! Вася! – отвечал радостно Несвицкий. – Да ты что?
– Эскадг'ону пг'ойти нельзя, – кричал Васька Денисов, злобно открывая белые зубы, шпоря своего красивого вороного, кровного Бедуина, который, мигая ушами от штыков, на которые он натыкался, фыркая, брызгая вокруг себя пеной с мундштука, звеня, бил копытами по доскам моста и, казалось, готов был перепрыгнуть через перила моста, ежели бы ему позволил седок. – Что это? как баг'аны! точь в точь баг'аны! Пг'очь… дай дог'огу!… Стой там! ты повозка, чог'т! Саблей изг'ублю! – кричал он, действительно вынимая наголо саблю и начиная махать ею.
Солдаты с испуганными лицами нажались друг на друга, и Денисов присоединился к Несвицкому.
– Что же ты не пьян нынче? – сказал Несвицкий Денисову, когда он подъехал к нему.
– И напиться то вг'емени не дадут! – отвечал Васька Денисов. – Целый день то туда, то сюда таскают полк. Дг'аться – так дг'аться. А то чог'т знает что такое!
– Каким ты щеголем нынче! – оглядывая его новый ментик и вальтрап, сказал Несвицкий.
Денисов улыбнулся, достал из ташки платок, распространявший запах духов, и сунул в нос Несвицкому.
– Нельзя, в дело иду! выбг'ился, зубы вычистил и надушился.
Осанистая фигура Несвицкого, сопровождаемая казаком, и решительность Денисова, махавшего саблей и отчаянно кричавшего, подействовали так, что они протискались на ту сторону моста и остановили пехоту. Несвицкий нашел у выезда полковника, которому ему надо было передать приказание, и, исполнив свое поручение, поехал назад.
Расчистив дорогу, Денисов остановился у входа на мост. Небрежно сдерживая рвавшегося к своим и бившего ногой жеребца, он смотрел на двигавшийся ему навстречу эскадрон.
По доскам моста раздались прозрачные звуки копыт, как будто скакало несколько лошадей, и эскадрон, с офицерами впереди по четыре человека в ряд, растянулся по мосту и стал выходить на ту сторону.
Остановленные пехотные солдаты, толпясь в растоптанной у моста грязи, с тем особенным недоброжелательным чувством отчужденности и насмешки, с каким встречаются обыкновенно различные роды войск, смотрели на чистых, щеголеватых гусар, стройно проходивших мимо их.
– Нарядные ребята! Только бы на Подновинское!
– Что от них проку! Только напоказ и водят! – говорил другой.
– Пехота, не пыли! – шутил гусар, под которым лошадь, заиграв, брызнула грязью в пехотинца.
– Прогонял бы тебя с ранцем перехода два, шнурки то бы повытерлись, – обтирая рукавом грязь с лица, говорил пехотинец; – а то не человек, а птица сидит!
– То то бы тебя, Зикин, на коня посадить, ловок бы ты был, – шутил ефрейтор над худым, скрюченным от тяжести ранца солдатиком.
– Дубинку промеж ног возьми, вот тебе и конь буде, – отозвался гусар.


Остальная пехота поспешно проходила по мосту, спираясь воронкой у входа. Наконец повозки все прошли, давка стала меньше, и последний батальон вступил на мост. Одни гусары эскадрона Денисова оставались по ту сторону моста против неприятеля. Неприятель, вдалеке видный с противоположной горы, снизу, от моста, не был еще виден, так как из лощины, по которой текла река, горизонт оканчивался противоположным возвышением не дальше полуверсты. Впереди была пустыня, по которой кое где шевелились кучки наших разъездных казаков. Вдруг на противоположном возвышении дороги показались войска в синих капотах и артиллерия. Это были французы. Разъезд казаков рысью отошел под гору. Все офицеры и люди эскадрона Денисова, хотя и старались говорить о постороннем и смотреть по сторонам, не переставали думать только о том, что было там, на горе, и беспрестанно всё вглядывались в выходившие на горизонт пятна, которые они признавали за неприятельские войска. Погода после полудня опять прояснилась, солнце ярко спускалось над Дунаем и окружающими его темными горами. Было тихо, и с той горы изредка долетали звуки рожков и криков неприятеля. Между эскадроном и неприятелями уже никого не было, кроме мелких разъездов. Пустое пространство, саженей в триста, отделяло их от него. Неприятель перестал стрелять, и тем яснее чувствовалась та строгая, грозная, неприступная и неуловимая черта, которая разделяет два неприятельские войска.