Динамо (стадион, Владивосток)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Стадион "Динамо"
Местоположение

Приморский край, Владивосток, улица Адмирала Фокина, 1

Построен

1957

Владелец

Спортивное общество «Динамо»

Вместимость

10 200[1]

Размеры поля

105 × 67,4 метров

Покрытие

натуральное

Сайт

[dinamo-prim.ru prim.ru]

Координаты: 43°07′08″ с. ш. 131°52′43″ в. д. / 43.11889° с. ш. 131.87861° в. д. / 43.11889; 131.87861 (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=43.11889&mlon=131.87861&zoom=17 (O)] (Я)К:Стадионы, построенные в 1957 году

Стадио́н «Дина́мо» — многоцелевой стадион во Владивостоке. Футбольное поле в настоящее время арендуется преимущественно для проведения футбольных матчей в качестве домашней площадки футбольного клуба «Луч-Энергия». Цвета трибун стадиона соответствуют командным цветам «Луча-Энергии».



История стадиона

Арена была построена в 1957 году на улице Адмирала Фокина, недалеко от порта для яхт. В 2004 году на стадионе был произведён ремонт, в результате которого на нём появились искусственное освещение, системы обогрева и полива[1]. В настоящее время вместимость арены составляет 10 200 зрителей, однако в 2007 году генеральный директор ФК «Луч-Энергия» Анатолий Безняк заявлял, что она может быть увеличена до 15—17 тысяч[2].

В сентябре 2009 года появилась информация о том, что стадион может быть закрыт на реконструкцию из-за слабости систем противопожарной безопасности и антитеррористической защиты[3].

Напишите отзыв о статье "Динамо (стадион, Владивосток)"

Примечания

  1. 1 2 [onedivision.ru/club-1133/stadium Луч-Энергия | Клубы]. onedivision.ru. Проверено 9 августа 2016.
  2. [www.sports.ru/football/3071548.html Вместимость стадиона во Владивостоке может быть увеличена]. www.sports.ru. Проверено 9 августа 2016.
  3. [www.sovsport.ru/news/text-item/348625 «Луч-Энергия» может остаться без стадиона]. www.sovsport.ru. Проверено 9 августа 2016.


Отрывок, характеризующий Динамо (стадион, Владивосток)

Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.